«Вряд ли он понял, что что-то произошло, – с горечью подумала она. – Даже не почувствовал, что потерял меня».

За окном теперь проносились луга с сочной изумрудно-зеленой травой, леса и редкие проселочные дороги. До Владимира оставалось всего сорок минут езды.

Когда Марго вышла из здания вокзала, над городом плыл колокольный звон. Девушке казалось, что воздух буквально пропитан густым мелодичным голосом колокола, она даже привкус меди во рту почувствовала.

Захотелось хоть на час задержаться в городе, пройти по знакомой с детства центральной улице, полюбоваться на соборный комплекс, дойти до старой водонапорной башни, со смотровой площадки которой открывался вид на многие километры в стороны.

Еще в детстве мама и бабушка часто привозили Риту сюда на выходные. У бабушки где-то здесь – Марго сейчас уже не помнила названия той улочки – жила близкая подруга. Обычно они останавливались у нее, – если, конечно, задерживались на пару дней. Бродили по городу, смотрели достопримечательности, заходили в музей. Бабушка обязательно посещала службу в Княгининском монастыре и норовила затащить с собой маленькую Риту. С мамой же они по существующей между ними традиции забегали в кафе-мороженое и лакомились вкуснейшими вафельными рожками с цветными шариками пломбира с разными вкусами.

В одно из таких посещений кафе Рита и узнала – совершенно случайно – о главной маминой душевной боли, правда, поняла, насколько эта боль сильна, спустя только несколько лет.

Рите тогда было лет семь-восемь. И сейчас она даже вспомнить не могла, почему задала этот вопрос.

– Мам, а почему у меня есть только баба Нюра? Разве другие мои бабушка и дедушка умерли?

Родительница опустила глаза, по ее лицу пробежала тень.

– Нет, они живы. Живут в Вильнюсе. Но мы давно с ними не общаемся.

– Почему? – Девочка замерла в ожидании ответа, не донеся ложку с ванильным пломбиром до рта.

Мама тяжело вздохнула:

– Когда я встретила и полюбила твоего папу, твой дедушка был сильно против наших отношений. А когда мы поженились, он полностью вычеркнул меня из своей жизни.

– Разве так бывает? – удивилась Рита. – Ты же его родная дочь!

– Еще как бывает, – усмехнулась мама. – А дочери у него с тех пор больше нет, он сам так сказал.

Тогда Рита посочувствовала ей, произнесла что-то типа:

– Наверно, он очень глупый – твой папа. Но ты не переживай, у тебя есть мы с папой и бабой Нюрой.

И родительница улыбнулась, обняла ее, поцеловала в затылок.

Позже, в следующие годы, Рита временами возвращалась мыслями к тому разговору и пыталась понять своего деда, его поступок. И по-прежнему не могла. Не укладывалось в голове, как можно из-за каких-то глупых амбиций испортить отношения со своей дочерью до такой степени, чтобы вообще с ней не видеться и даже не созваниваться, лишь потому, что она вышла замуж за неугодного мужчину.

Было обидно и то, что дед не хотел знать и о ней – Рите. Он вычеркнул из своей жизни не только дочку, но и внучку, с которой даже никогда не встречался.

– Мам, а как же твоя мама? – спросила однажды Рита. К тому моменту ей уже исполнилось тринадцать. – Как она могла допустить такую ситуацию? Неужели она поддержала деда?

– Она всегда во всем его слушалась, – ответила родительница. – Как он скажет, так и будет. Решил он, что я не стою их внимания и заботы, значит, на самом деле не стою. Понимаешь, у нее нет своего мнения, она живет, руководствуясь мнением мужа.

– А ты не жалеешь? – озвучила Рита мучавший ее вопрос. Она боялась, что вдруг мама скучает и переживает разрыв до сих пор, вдруг ей не дает покоя мысль о том, что она сделала неправильный выбор и нужно было поступить так, как хотел ее отец, – выйти замуж за какого-то другого человека, которого, как уже знала Рита, он выбрал своей дочери. Поступить так, как поступила мамина сестра тетя Виола.

– Ни капли, – твердо ответила родительница. – У меня самая лучшая семья, какую только можно пожелать. Любимые муж и дочь, замечательная свекровь. Пусть мой отец и мать жалеют, ведь они потеряли свое право быть членами нашей семьи.

Впрочем, Рита понимала, что все-таки подробности жизни своей дочери ее бабушка знает. Со своей старшей сестрой мама общалась, та совершенно не собиралась обрывать с ней связь. Они постоянно перезванивались и пусть редко, но все же навещали друг друга.

Тетя Виола Рите нравилась, хотя и казалась какой-то аморфной, что ли. Была она тихой и безынициативной, разговаривала едва слышным голосом и выглядела лет на двадцать старше своей сестры, хотя разница в возрасте у них составляла всего пять лет.

Мужа Виолы Рита видела всего пару раз – он постоянно пропадал на работе, детей у них не было, так что Виола все время скучала дома в одиночестве. Она занималась садом, вязала бесконечные носки, шарфы и свитера и в общем и целом вела жизнь совсем не молодой женщины, а бабушки за семьдесят.

По-настоящему задуматься о глубине маминой обиды на своих родителей Рите пришлось, уже когда мама болела. И на мысль об этом ее натолкнула бабушка Нюра, вернее, случайно подслушанный девочкой их разговор с отцом. Тогда же она узнала и о том, что настоящим маминым именем было вовсе не Ирина, как называли ее муж и свекровь, да и вообще все друзья и знакомые, а Ирма.

Папа объяснил Рите, что от этого имени ее мама отказалась, выйдя за него замуж и разорвав отношения с родителями. Это был символический жест, как понимала теперь уже совсем взрослая Марго, таким образом мама попрощалась с прошлым. Так же в свое время поступила и сама Рита, начав называть себя Марго и представляться новым людям именно этим именем.

– Надо бы позвонить Иришиным родителям, – говорила бабушка. Рита проходила мимо гостиной, и до нее через приоткрытую дверь донеслись голоса родных. – Они должны знать. Может, хоть теперь простят ее и приедут.

– Это она должна их прощать, – возмутился отец. – Да и на нас она обидится, если мы за ее спиной попытаемся наладить контакт с ее родителями.

– Какая теперь разница, кто первый сделает шаг. Не время сводить счеты и быть гордыми. – Бабушка тяжело вздохнула. – Мой тебе совет: позвони!

– Нет, – отец твердо стоял на своем. – Пусть Ира сама решает, нужны они ей теперь или нет. И вообще, эти люди отказались от нее в то время, когда ей была необходима их поддержка, не приедут и сейчас.

– Ты хотя бы попробуй! – увещевала его баба Нюра.

– Нет. – В голосе Ритиного отца звучал металл.

Они поспорили еще немного, а затем бабушка махнула рукой и устало произнесла:

– Ладно, поступай как знаешь. Но я бы попыталась. Плохо, если Ириша уйдет, так и не помирившись с ними.

Первым порывом было ворваться к ним в гостиную, закричать: «Как это уйдет?», но вместо этого Рита тихонько вышла в сад и, стряхнув снег, уселась на качели.

Хотелось заплакать, но слез не было. В горле стоял огромный комок, и даже дышать было больно.

Тогда и поселилась прочно в голове бабушкина идея – поговорить с мамиными родителями, убедить их приехать к дочери, поддержать ее. Рита даже поверила, что, если они помирятся, мама выздоровеет.

В другой ситуации девочка ни за что бы не стала первой звонить. Да и не так просто это было. Сперва требовалось разыскать телефонный номер, затем дозвониться по межгороду в Вильнюс.

Для этого Рита отправилась на суздальский переговорный пункт, предварительно подсмотрев в мамином мобильнике номер ее сестры. Звонить из дома, пусть даже и со своего телефона, девочка не решилась – не хотелось, чтобы кто-то из домашних услышал ее разговор.

Долго дозванивалась тете Виоле, затем путано объясняла, зачем ей понадобился телефон ее родителей. Тетя на том конце провода отчетливо всхлипывала и не сдерживала слез. А Рита по-прежнему не проронила и слезинки.

Получив долгожданный номер, она не стала звонить сразу. Сперва стоило как следует продумать разговор. Надо было понять, как провести его так, чтобы мамин отец не бросил трубку сразу, чтобы хотя бы выслушал до конца.

Наконец, побродив часа полтора-два по заснеженным улицам, девочка решилась. Она вернулась на телефонную станцию и набрала номер.

Уже через пару гудков в трубке раздался твердый мужской голос, вот только говорил мужчина не на русском, а на литовском, которого Рита не знала. И хотя первой ее реакцией была паника, она подавила порыв бросить трубку и произнесла:

– Здравствуйте, могу я услышать Николаса Кайриса?

– А могу я узнать, кто его спрашивает? – тут же перешел на русский мужчина.

– У меня к нему важный разговор, пожалуйста, передайте ему трубку, – попросила девочка. Представляться его внучкой она сочла не самым умным ходом.

– Николас Кайрис – это я, – ответил ее собеседник.

И тут весь Ритин план ведения беседы, который она построила, бродя по родному городу, вылетел у нее из головы.

– Я звоню по поводу вашей младшей дочери Ирмы, – затараторила она. – Вы ей очень нужны. Дело в том, что она тяжело больна и может умереть. Не могли бы вы приехать? Пожалуйста!

Позже она ругала себя за то, что не смогла иначе выстроить диалог, но это было позже.

Тогда ее дед холодно проговорил:

– Девушка, никакой дочери по имени Ирма у меня нет, и не надо больше сюда никогда звонить. – И отсоединился. Рита не успела даже ничего сказать.

Сперва она подумала, что случайно ошиблась в цифрах и набрала не тот номер, поэтому еще трижды перезванивала. Но больше к телефону никто не подошел.

Она пыталась дозвониться до квартиры маминых родителей снова в этот же день поздно вечером, но опять безрезультатно. Тогда догадалась повторно набрать тетю Виолу. Та племяннице не сильно обрадовалась.

– Я же тебя предупреждала, что это плохая идея. – Виола говорила, как всегда, едва слышно, и девочке приходилось усиленно напрягать слух. – И мне от отца досталось. Устроил скандал по поводу того, что я дала неизвестно кому их номер.

– Я не неизвестно кто, я его внучка. – Теперь Рита более чем хорошо понимала маму. Дед оказался настоящим самодуром.

– Рит, – тон тети стал мягче, – не звони им больше, все равно ничего не добьешься. Они не приедут. А я вылечу к вам первым же рейсом.

Но девочка ее не послушалась. Она методично звонила весь следующий день, даже из школы ради этого сбежала пораньше, прогуляв два последних урока. И наконец ее настойчивость увенчалась успехом.

На этот раз к телефону подошла ее бабушка. Почему-то Рита сразу поняла, что деда дома нет, поэтому его жена и осмелилась взять телефон.

Говорила женщина на русском, словно прекрасно знала, кого сейчас услышит.

В отличие от деда она не была столь категорична и непреклонна. Подробно расспросила, что случилось, повздыхала, поахала, но приехать не обещала – слишком сложно ей было вырваться. И хотя она даже извинилась по этому поводу, Рите легче не стало.

– Как вы можете так?! – не выдержала она под конец разговора, когда ее бабушка уже собиралась класть трубку. – Вы же потом всю оставшуюся жизнь будете жалеть и винить себя за то, что не успели попрощаться с собственной дочерью! – В ее голос все-таки прорвались слезы, и последнюю фразу девочка буквально выкрикнула сквозь рыдания. А затем сама нажала отбой.

И двадцать минут сидела, сжавшись в тугой комок на полу переговорной кабинки, пытаясь успокоиться.

Каково же было ее удивление, когда через день тетя Виола приехала не одна, а со своей матерью – сухонькой, миниатюрной женщиной, чье лицо еще хранило следы былой красоты.

Они приехали без звонка, и их появление стало шоком для всех Ритиных домочадцев. Девочка едва сумела изловчиться и шепнуть гостьям, чтобы не выдавали ее никому, не сообщали, что приехали, потому что она попросила.

Бабушка Катрина почти сразу прошла в мамину комнату и находилась там долго, часа, наверно, три или даже четыре. Рита никогда не узнала, о чем они там с ее мамой разговаривали. Но родительнице после этого разговора и правда как будто стало лучше. Она даже к ужину спустилась, хотя до этого две недели лежала, не вставая с кровати.

Это был странный ужин. За столом то и дело повисало молчание, ни одна тема надолго не приживалась. Но мама улыбалась. И хоть есть Рита не могла – пища не желала лезть в горло – ее настроение впервые за два последних месяца стало радостным.

Узнав расписание автобусов до Суздаля на ближайшие три часа, Марго решила все-таки немного пройтись. В конце концов, она теперь свободный человек, никому ничего не должна, делает, что хочет, вернее, что считает нужным.

Сегодня была суббота, и город только просыпался. Улицы пока оставались практически пустыми – минимум машин и прохожих, максимум свежести и золотистого майского солнца.

Девушка шла не торопясь, во все глаза разглядывая знакомые места. В какой-то момент ей показалось, что стоит хоть немного повернуть голову, и она увидит идущую рядом летящей походкой маму. Даже запах ее духов почудился. И хотя Марго знала, что пахнет на самом деле от нее самой, ей не захотелось нарушать волшебства этого момента – напротив, она закрыла глаза и сбавила шаг.

Боже, как же ей все эти годы не хватало мамы! Временами она обманывала себя тем, что ей уже почти удалось пережить утрату, смириться, отпустить, но в глубине души она всегда знала: это не так. И на самом деле мама навсегда останется самой страшной ее болью, самой невосполнимой потерей.

А ведь прошло уже пять лет с того дня, как ее не стало. Как же быстро летит время! Не угонишься! Кажется, будто она была рядом еще вчера – улыбалась, смеялась, приходила к дочери пожелать спокойной ночи перед сном, а утром встречала на кухне сонную Риту ароматными оладушками с медом…

Марго провела ладонью по лицу, смахивая набежавшие слезы, и открыла глаза. Прямо перед ней было то самое кафе-мороженое, в котором они провели с мамой столько счастливых часов. Ноги сами вывели ее к нему. Вот только в этот ранний час кафе было еще закрыто.

«Часы работы: с 10 до 21» – прочитала девушка на табличке у входа.

«Жаль», – подумала она. Но не ждать же теперь два часа, околачиваясь поблизости. И не так уж сильно хочется ей мороженого, гораздо меньше, чем воскресить в памяти то время, когда мама еще была с ней – в мельчайших деталях.

Рядом с кафе находился городской парк, сейчас абсолютно безлюдный. Только веселые воробьи перебегали мелкими прыжками от лавочки к лавочке, выискивая вчерашние крошки.

Марго, оставив чемодан чуть в стороне, присела на одну из скамеек и вытянула ноги.

Воздух здесь пах распустившейся махровой сиренью, ее кусты были повсюду, девушка буквально тонула в ее сладком аромате.

Мама любила сирень больше всех остальных цветов, и все недолгое время, отпущенное ей природой на цветение, в бабушкином доме повсюду были расставлены вазы с густыми шапками цветов – голубыми, фиолетовыми, пурпурными. А еще кусты цвели за окнами – и сейчас цветут, скорей всего, – уже сегодня Марго будет это знать наверняка.

Насколько Марго помнит, мама и на первую ее настоящую игру пришла с букетом сирени. Молочно-белой. Родительница сидела в первом ряду, и Рита то и дело бросала на нее взгляды, ища поддержки. Даже пару мячей пропустила поэтому. И, конечно, проиграла, но мама все равно гордилась ею так, будто она выиграла минимум Уимблдонский турнир.

Рите тогда было одиннадцать, самая обычная девочка – без глобальных планов стать известной теннисисткой. Она даже не помнит, чтобы теннис в то время так уж сильно ей нравился. Да, ходила в секцию с удовольствием, но в основном из-за того, что там подобралась хорошая компания, а вовсе не из-за самой игры. Хотя тренерша Татьяна постоянно всем ставила ее в пример, говорила, что рука у девочки твердая, удар мощный, да и выносливостью Рита обладает огромной. Но в голову тогда и не приходило, что спустя всего каких-то два года она решит прочно связать свою жизнь с этим видом спорта, и даже ради достижения своей мечты переедет в Москву.

Это решение помогла ей принять мама. Опосредованно, конечно, потому что самой мамы тогда уже не было. Ее вообще очень быстро не стало. Сгорела всего за два месяца, словно яркая березовая лучина.

И лето в Каркле было их последним совместным летом. На Новый год мама уже тяжело болела.

Девушка до сих пор до конца не понимает, как смогла пережить тогда утрату. Мама была для нее центром вселенной, самым близким ее человеком, лучшей подругой, защитницей, советчицей. Мир без нее моментально стал пустым, дом начал казаться мертвым. Марго старалась бывать в нем как можно меньше. А куда пойти в провинциальном Суздале? Не в школе же сидеть до ночи. А близких подруг и даже приятельниц – как-то так вдруг оказалось – девочка не нажила. Даже Светка от нее отстранилась. Все они после смерти мамы стали вдруг ей чужими, да и они сами теперь ее сторонились, видя, как Рита из веселой заводной девчонки превращается в самую настоящую буку. Вот и приходилось ходить в спортивный зал и с ракеткой в руках часами простаивать у стенки, отрабатывая удары.

В движении казалось, что горе хоть немного, но отступает, сдается. К тому же Марго напоминала себе, что маме всегда нравился теннис, и это она привела свою дочь в секцию.

Тренерша видела усилия девочки и всячески ее поддерживала. Жалела ее, наверно, но никогда этого не показывала. Напротив, говорила всем, что Рита – удивительно сильная личность, не сдается в такой тяжелой ситуации, не опускает рук.

Когда Татьяна предложила Рите заниматься с ней дополнительно, та, не раздумывая, согласилась. Успех не заставил себя долго ждать. Теперь она чаще выигрывала соревнования, чем проигрывала. Девочка довольно быстро получила первый разряд. Вот тогда и встал вопрос о ее будущем.

Именно Татьяна убедила отца в том, что Рите нужно переселяться в столицу, если, конечно, она хочет добиться каких-то серьезных высот. Но, наверно, в глубине души отец уже был готов к таким переменам. Сам-то он еще год назад купил в Москве квартиру и все чаще жил там, нежели дома – у своей матери, Ритиной бабушки, в Суздале.

Марго тогда моталась к нему на каникулы, но времени вместе они проводили мало – отец все больше пропадал по концертным площадкам и клубам. А вскоре его группа и вовсе подписала выгодный контракт с иностранными спонсорами, и он был вынужден надолго уехать за рубеж.

Марго смутно помнила первый год в Москве. Жила практически все время одна, училась заочно, сдавала экзамены экстерном, все дни до позднего вечера проводила во Дворце спорта. Сперва думала: сорвется, не выдержит нагрузки, но потом втянулась, ей даже стала нравиться такая жизнь. Говорят же, что человек ко всему привыкает.

Плакала только первое время часто – почти каждую ночь – больше от усталости, чем от горя. В такие минуты она почти физически ощущала, как мама заходит в ее комнату, садится с краешка на ее кровать и ласково гладит дочь по голове…

Марго открыла глаза и посмотрела на часы. Что-то совсем она расслабилась-расклеилась. Надо вставать и топать обратно на вокзал. До ближайшего автобуса двадцать минут, должна успеть. А во Владимир можно еще приехать – специально, как раньше, на пару дней. Может, даже бабушку удастся вытащить, надо только попросить соседку кормить в их отсутствие Полкана и кота.

Автобус был набит битком, и Марго пожалела, что не уехала раньше, пока еще не проснулись все эти туристы. Солнце уже начинало парить, и в салоне, даже несмотря на открытые окна, стояла духота.

Девушка, впрочем, успела занять место у окошка, правда, сесть не удалось, зато большой ее чемодан легко поместился на задней площадке.

Народ шумел, смеялся, переговаривался. Речь была разной – и русской, и английской, и немецкой. Марго даже послышался в стороне плавный французский язык. Сама она успела выучить только английский, во время заграничных поездок худо-бедно получалось изъясняться так, чтобы ее понимали.

Ее взгляд рассеянно скользил по лицам пассажиров. Никого пристально рассматривать Марго не собиралась, так, скорее делала это машинально. Но в какой-то момент ей показалось, что среди прочих мелькнуло знакомое лицо.

Девушка спохватилась, вернулась глазами на полметра влево. И правда, этот парень казался смутно знакомым: забранные в хвост густые каштановые волосы, темно-серые глаза, чуть курносый нос… Откуда она может его знать? Автобус тронулся, качнулся, Марго невольно сделала шаг в сторону и посмотрела на парня с другого ракурса. Теперь ей был виден небольшой шрам, очертаниями похожий на стрелу, на его скуле.

Да это же Илюха Терцов! И как она сразу не догадалась? Они же учились вместе с первого класса, какое-то время даже сидели за одной партой. Вот только за годы, что они не виделись, Илюха вытянулся в росте и раздался в плечах, волосы опять-таки отрастил, да и одеваться стал иначе.

Марго вспомнила, как девчонки-одноклассницы классе в восьмом распространили по школе слух, что Терцов страстно влюблен в Назарову, то есть в нее, следили за ним, словно больше им делать было нечего, подначивали. А Риту их интриги не интересовали, другие проблемы имелись, посерьезней чьей-то выдуманной любви. Да и какая может быть любовь в четырнадцать лет? Смех, да и только!

Марго вдруг осознала, что парень тоже ее разглядывает. Во все глаза. Словно не может себе поверить. Будто привидение увидел или стал невольным свидетелем приземления летающей тарелки. Сделалось неловко. Что это, в самом деле, она сама пялится на человека!

Девушка улыбнулась бывшему однокласснику и махнула рукой, мол, привет, иди сюда. Терцов неуверенно улыбнулся в ответ и стал пробираться к ней по подскакивающему на колдобинах автобусу, попутно извиняясь перед теми, кого нечаянно толкал.

Наконец, он оказался прямо перед Марго. Несколько секунд они молча рассматривали друг друга, после чего Илья заговорил.

– Это и правда ты? А я думал, померещилось, – произнес он. – Не сразу узнал. Ты изменилась.

– Да и ты прежним не остался, – ответила девушка.

Они помолчали.

– Надолго к нам? – спросил Терцов, кивнув на чемодан.

Марго пожала плечами:

– Как получится. Может, и навсегда.

– А что с рукой? – не отставал парень.

– Сломала на тренировке. – Она кинула взгляд на закрепленную на перевязи свою руку. Пальцы казались какими-то неживыми, серыми с синюшным отливом.

– Больно, наверно, – сочувственно сказал Илья, а Марго фыркнула.

– Терпимо. Ну, а у тебя как дела?

– Жизнь бьет ключом, – усмехнулся парень. – Все как обычно.

– Ясно. – Девушка подвинулась поближе к окну, чтобы врывающийся в него ветер омывал ее лицо.

– Из наших с кем-нибудь общаешься? – Терцов тоже подвинулся ближе к стеклу, положил руку на поручень, и Марго поразилась, какая огромная у него вымахала лапища. А пальцы длинные, красивой формы.

– Неа, – ответила она.

– А что так? – удивился он.

– Некогда. – Девушка поймала себя на мысли, что ее ответы слишком уж односложные, словно она не желает разговаривать с бывшим одноклассником. А ведь сама его позвала подойти. Спрашивается, зачем? Стоял бы себе в другом конце салона и стоял. Неудобно как-то. – Я же ушла с середины девятого, – напомнила она. – Сперва со Светкой Ивановой созванивалась, а потом и с ней потерялись.

– Странно, мне казалось, вы так близко дружили… Она замуж вышла прошлым летом, сразу после выпускного. Встретил ее недавно в магазине – счастливая, довольная. Ползунки всякие для будущего сына покупала.

Марго вскинула на него глаза и тут же снова опустила. Как же быстро бежит время! Получается, ее лучшая школьная подруга, с которой они, когда были детьми, прыгали в классики на школьном дворе, сама уже ждет ребенка. Удивительно! А она-то – Марго – все пропустила!

– Не рано она? В восемнадцать-то лет, – произнесла девушка вслух, чтобы хоть что-то сказать.

– Нормально, – отозвался Терцов. – К тому же она всегда хотела семью. Светка – она же домашняя такая. И парень ей попался хороший. Да и представляешь, родит сейчас, а потом, когда ей исполнится, к примеру, тридцать, у нее будет уже взрослый сын. Здорово! Гуляй – не хочу!

В последнем тезисе Марго сомневалась, тем не менее кивнула.

– Тебе, кстати, идет стрижка, – вдруг проговорил Илья. Девушка даже удивилась такой резкой смене темы.

– Спасибо, – поблагодарила она.

Снова замолчали.

Марго, положив здоровый локоть на поручень и опершись на него, смотрела в окно на проплывающие мимо поселки и поля. Ветер приятно холодил лоб и щеки, шевелил отросшую челку. Девушка кожей чувствовала взгляд Терцова, но не оборачивалась к нему, делая вид, что не замечает его пристального внимания. Но расслабиться никак не могла, как не могла и продолжить общение.

Ну о чем еще можно поговорить с тем, кого не видел много лет? С одной стороны, вроде за годы столько всего произошло, только и обсуждать, с другой – все произошедшее настолько далеко разбросало их друг от друга, что кажется, будто между – пропасть. Вот и остается задавать общие вопросы, получать общие ответы, а потом пялиться в окно.

Марго казалось, Илья что-то хочет спросить, но почему-то не решается. Но помогать ему она не собиралась. Мало ли что у него в голове за вопросы. Сейчас начнет еще расспрашивать о ее успехах в спорте, и что ей тогда отвечать? Врать, что все отлично? Хвастаться достижениями?

Но парень молчал, и девушка была ему за это благодарна.

Марго всегда симпатизировала Илюхе Терцову. На фоне других одноклассников он казался серьезным, вдумчивым, спокойным и сосредоточенным. Хотя и странным – во всяком случае, многих его поступков девочка не могла объяснить.

Например, зачем он остается после уроков на дополнительную физру, на которой всегда происходят всякие пересдачи и присутствуют в основном одни девчонки, не успевшие или не сумевшие во время урока сдать норматив.

Физрук у них был – зверь. Его боялась вся школа, никаких послаблений он никому не давал. Даже спортсменке Рите. Особенно Рите. К ней он придирался больше остальных и однажды даже довел ее до слез.

Она частенько оставалась после уроков в числе прочих. Бегала кросс, метала мячи, подтягивалась, отжималась, прыгала и снова бегала кросс. И ни разу физрук не поставил ей оценки выше четверки, несмотря на то, что она была самой сильной, выносливой и тренированной из всех девчонок класса.

Физру Рита ненавидела всей душой. Ей казалось – это ее персональная пытка такая – выполнять бесконечные требования физрука, и дополнительные уроки были для нее тяжелой повинностью.

Вообще девчонок учитель гонял больше, чем парней, неизменно повторяя:

– Мальчишки – они и сами за своей физической подготовкой следят, без всяких указок. А вас не заставишь лишнее приседание сделать. Сами себе вредите! Ленитесь, а потом начинается: я толстая, у меня там болит, здесь болит, бока висят, в джинсы не влезаю. На диету садитесь – а в итоге еще больше свое здоровье губите.

И хотя Рита понимала, что слова физрука не лишены здравого смысла, все равно ни его самого, ни его предмет не любила, как и все без исключения ее одноклассницы. Очень девчонки обижались на то, что парни успевали легко все сдавать во время уроков, а их оставляли после. В итоге на школьном стадионе или в спортивном зале собиралась толпа представительниц женского пола – из их и прочих классов. И частенько Терцов…

Зачем он раз за разом приходит, никому не было понятно. Ладно бы что-то делал, а то сидит на скамейке и наблюдает. Физрук, видевший такое постоянство, даже пытался его привлечь себе в помощники, но Илюха отказывался и снова сидел без дела.

– Ну надо человеку посидеть спокойно, чего вы к нему пристали? – защищала приятеля Светка от любопытства одноклассниц. – Может, ему так думается лучше.

Девчонки в ответ фыркали и косились на Риту. А она не замечала всего этого в упор.

Но к Илье испытывала благодарность, зародившуюся в ней после одного случая.

Тогда как раз физрук довел ее до слез – он снова и снова заставлял бежать на время короткую дистанцию и снова и снова не удовлетворялся ее результатами. Рита уже совершенно выдохлась, а учитель все не отставал. В итоге она психанула, сбежала со стадиона в здание школы, опустилась в холе на лавку и сидела, утирая струящиеся по лицу слезы.

А вскоре пришел Терцов, присел рядом, положил руку на ее плечо, сжал.

– Не расстраивайся, – сказал он. – Он же не хотел тебя обидеть.

– Ага, конечно! – взорвалась девочка. – А чего он тогда ко мне так придирается?

– Просто он знает, что ты лучшая, а с лучших и спрос больше, – пояснил парень.

– Это в чем же я лучшая? – удивилась она.

– Во всем. – Терцов снял руку с ее плеча и теперь просто сидел рядом. – Ты играешь в теннис, все об этом знают, делаешь успехи, ездишь на соревнования. Физрук хочет, чтобы ты была самой сильной, тренированной, чтобы тебя никто не мог победить.

Рита фыркнула. Но ощущение, что с ней поступают несправедливо, испарилось, словно его и не было.

– Слушай, а можно как-нибудь прийти на матч? – спросил вдруг Терцов. – Всегда хотел побывать.

Девочка кивнула:

– Почему же нельзя, приходи. Я сообщу тогда, как что-то будет.

На том и порешили. А на следующих – любительских – соревнованиях Илюха и правда сидел на трибуне рядом со Светкой и парой других их одноклассников и болел за Риту.

Они громко приветствовали каждый ее взятый мяч, а после игры все вместе отправились отпраздновать Ритину победу в недавно открывшуюся кофейню.

Воспоминания о том дне остались у Марго самые хорошие. Пожалуй, это был один из самых светлых дней из того года. В тот день она снова была прежней Ритой – веселой, жизнерадостной, активной. И ребятам нравилось находиться в ее обществе – она видела это по их лицам.

Жаль, что потом события стали развиваться с невероятной скоростью, и Марго затянула под себя гигантская волна бед и жизненных потрясений, а после она и вовсе уехала из родного города в Москву.

А так, кто знает, как могло бы быть, останься она в Суздале. Может, рано или поздно она прислушалась бы к словам девчонок, что «Терцов влюблен в Назарову», поняла бы, что доля истины в этом есть, и сама обратила бы на Илюху внимание.

Но тогда вряд ли в ее жизни случились бы победы и поражения, Федор Николаевич, Дворец спорта, Саша, международные и российские турниры, перелеты, московская квартира и одиночество в ней, перелом руки и последовавший за ним отъезд домой – возможно, навсегда.