Глава 1. ОХОТНИК И ЖЕРТВА

Уже не раз и не два любопытное солнце проделывало дырочку в белесой волокнистой пелене, пытаясь подсмотреть, что творится там, внизу. Наконец, собравшись с духом, оно разорвало облачное покрывало в клочья, и унылая стена ровно подстриженных кустов, подступающая к замысловатой фигурной ограде, мгновенно преобразилась, налилась яркой жизнерадостной зеленью.

Дом впечатлял. Двухэтажный, он что есть сил тянулся вверх и выглядел гораздо выше положенного роста. Характерные стрельчатые окна и прихотливые каменные кружева еще минуту назад наводили на мысль о выходце из средневековья, но теперь, залитый апрельским солнцем, дом являл собой образец так называемой «новой готики» — облегченной, почти воздушной. В таком жилище не подышишь пылью веков. Есть, конечно, умельцы, работающие под старину без всяких новомодных заморочек. За кучу баксов они отражают тебе мрачные чертоги, где ты будешь вздрагивать, представляя себе парочку бродящих в подвале привидений или прячущихся за массивными колоннами вампиров. Некоторым богатым доставляет странное удовольствие окружать себя фальшивой жутью, суррогатными тенями прошлого. Но хозяин этого дома явно был не из таких.

— Неплохо устроился, — пробормотал, подходя к воротам, молодой человек в расстегнутой кожаной куртке и обтягивающих джинсах. У пего были острые скулы, узкие бескровные губы и свисающая на глаза жидкая соломенная челка. Всем своим видом он бросал вызов толстосумам, свившим себе гнезда в этом уединенном живописном местечке. Не в пользу чужака говорило уже то, что он добрался сюда на попутке, а последние километры от автострады одолел пешком.

Но пришельцу, судя по всему, было плевать, что о нем подумают. Он позвонил и, глядя прямо в объектив миниатюрной телекамеры, растянул губы в улыбке. Она производила странное впечатление: казалось, что непритязательно одетый гость вот-вот скорчит издевательскую гримасу или по крайней мере высунет язык.

Ворота оставались запертыми. Молодой человек убрал с лица улыбку, незаметно вытряхнул из рукава в ладонь маленькую коробочку и сдвинул большим пальцем переключатель на ее боковой грани. На квадратном экранчике появилась сложная схема — «потроха» электронного замка. «Что тут скажешь? — подумал молодой человек. — Дорогая штука, вызывает уважение. Но этому господину невдомек, что для моей „отмычки“ нет ничего невозможного. Стоит нажать пару кнопок… Кажется, он испытывает мое терпение. Неужели действительно хочет убедиться, настолько ли я крут, чтобы взломать эту игрушку и ввалиться в его логово?»

Ему вдруг представилось, что хозяин только и ждет от пего безрассудного поступка, а затем из дома выскочат ожидающие своего часа копы… Много ему, конечно, не дадут, но париться в тюрьме, когда мозг сжигают безумные замыслы, когда столько всего предстоит сделать, будет невыносимо. «Да нет, он на это не пойдет, — подумал гость. — Уж кому-кому, а ему-то вовсе незачем лишний раз привлекать внимание к своей персоне. К тому же, надеюсь, он вряд ли догадывается, какого черта я, собственно, пожаловал. Ладно, подождем…»

Из динамика послышался шорох. Хозяин, казалось, раздумывал, подавать ли ему голос.

— Да я это, я! — Молодой человек вновь расплылся в улыбке. — Точен, как часы. Сомневаетесь, да? Представляли меня… хм… несколько иначе? Вы уж извините, что не могу соответствовать. Впрочем, для нашего брата содержание куда важнее формы. Уж вам-то, надеюсь, это объяснять не нужно?

Замок сработал.

— Благодарю, — сухо произнес гость и, пригнувшись (роста он был немалого — под метр девяносто!) вошел в ворота.

Хозяин выглядел лет на пятьдесят — пятьдесят пять, но держал фигуру так, что ровесники могли ему только позавидовать. Среднего роста, крепкий, с могучей шеей. Ни малейшего намека на отвисающий животик. Чувствовалось — заботится о своем здоровье, наверняка регулярно машет не только клюшками для гольфа, но и теннисной ракеткой. «Красавец, прямо жених… — подумал гость. — Даже приятнее, чем на фото. Но, боже мой, сколько неудовольствия написано на этом лице, неотразимом для дам бальзаковского возраста!»

— Значит, вот вы какой, — бесстрастно произнес хозяин, оглядывая молодого человека с ног до головы.

— Сегодня я такой, — уточнил визитер, сделав многозначительное ударение на первом слове.

— Что? Ах да, конечно… — Хозяин опустился в кресло. — Знаете, ваш вчерашний звонок совершенно выбил меня из колеи. Я и предположить не мог… — Он нервно побарабанил пальцами по подлокотнику. — Садитесь, мистер… э-э…

— Что значит имя? — Молодой человек сел и небрежно закинул ногу на ногу. — Пустой звук… Давайте поступим проще: я буду звать вас Первым, а вы меня соответственно — Вторым.

— Меня… Первым? — удивился хозяин.

— Ну разумеется! Вы же старше, не правда ли? А поскольку нас всего двое…

— Вы уверены?

Молодой человек пожал плечами.

— Конечно, все может быть. Не берусь ничего утверждать, но поверьте, я провел очень тщательные поиски. Вот вы, например, ничем себя не афишировали, избегали… так сказать… всяческой эксцентрики, но я же все вычислил! Таким образом…

— Хорошо, хорошо, — перебил его хозяин. — Но мне пока не совсем понятно, чем могу служить.

— Как вы неприветливы, Первый! — Гость сокрушенно покачал головой. — Кстати, мы в этом доме одни?

— А вы что, собираетесь меня ограбить?

— Бог с вами! — поморщился Второй. — Если для меня даже собственное имя — всего лишь пустой звук, то и любые ваши побрякушки, поверьте, тоже. Просто мне очень не хочется, чтобы какой-нибудь детина с непомерно развитым слуховым аппаратом интересовался нашим задушевным разговором. Поверьте, он отнюдь не предназначен для посторонних ушей. Впрочем, считайте мой вопрос риторическим. Теперь я уже знаю, что в доме больше никого нет.

Хозяин мрачно разглядывал картину, украшавшую стену прямо над головой гостя. У него было предчувствие, что этот «задушевный разговор» для одного из них плохо кончится. Но для кого именно?

— Даже обидно! — продолжал разглагольствовать Второй. — Вы, кажется, мне не доверяете. Угадал? Смотрите на меня как на прощелыгу, этакого юного оборванца, который явился в богатый дом, чтобы запудрить владельцу мозги и загрести бабки. А ведь мы друг другу не чужие. Осмелюсь заметить, что ближе меня у вас в подлунном мире никого нет.

— Не думаю, чтобы мы с вами когда-нибудь состояли в родстве.

— А я думаю, что состояли. Правда, это было очень давно. Слушайте, Первый, вы же прекрасно понимаете, что я имею в виду! Вообще-то говоря, копаться в родословных — занятие для напыщенных болванов. Если вам однажды придет в голову начать такие раскопки, то вы убедитесь, что сравнение, увы, не в вашу пользу. Я, к вашему сведению, родился в Европе, и папаша мой приходился седьмой водой на киселе какому-то барону. Не ахти какая знать, но все-таки… Вы же, насколько мне известно, происходите из семьи простых поселенцев.

— Вы хорошо осведомлены, — с недовольством произнес хозяин. — Случайно, не в ФБР работаете?

— Ну что вы, зачем обременять своим присутствием такую серьезную организацию! Я предпочитаю действовать самостоятельно. Вы знаете, добывать информацию — это так увлекательно! Так на чем я остановился? Ах да! Надеюсь, Первый, вы не приняли моих слов всерьез, но подумали, что я действительно кичусь своими предками? Черт бы их всех побрал! На самом деле, если на то пошло, вы мне близки куда больше папаши. Он был заурядным человечишкой, ничего не знал и не умел, ни о чем не догадывался. Не то что вы… Единственная его заслуга заключалась в том, что он произвел на свет меня. Гены блуждали, блуждали и однажды случайным образом сложились в чрезвычайно интересную мозаику. А может, не случайным? Может, перст судьбы?

Хозяин поежился от неожиданной догадки.

— Так, говорите, вы родились в Европе?

— В Дании, если вам угодно.

— А произношение у вас, как у стопроцентного янки. Гость лениво потеребил мизинцем мочку уха.

— Я очень способный, знаете ли! Необычайно одарен. Хотите, в следующий свой визит буду без акцента изъясняться по-русски или по-китайски? Сможем приятно побеседовать. Ведь вы — не скромничайте! — тоже незаурядный полиглот. Стоит только захотеть…

В глазах хозяина впервые мелькнул страх, как будто он увидел перед собой смертельно опасную ядовитую гадину. Заметив это, молодой человек усмехнулся. Страх — великолепный инструмент, позволяющий определить, кто есть кто в этом невероятно сложном мире. Можно быть важным боссом, ворочающим миллиардами и покупающим конгрессменов, как новые лимузины, но стоит только позволить страху коснуться тебя склизким щупальцем — и ты немедленно демонстрируешь миру свою подлинную, рабскую душонку. Особенно забавно, когда страх, по сути, пропорционален, когда ты поддаешься ему, имея на самом деле все возможности контролировать ситуацию, твердо стоя на ногах. Какие чувства может вызывать слон, трясущийся при виде мыши? Рабы, кругом рабы. Чем их больше, тем сильнее повелитель. Ему одному не пристало бояться, он выше страха, так как верит в свое предназначение и эта вера дает ему могущество. Первый, Второй — это всего лишь ничего не значащие слова, произвольно налепленные ярлыки. Только выдержав испытание страхом, получаешь право на почетный номер.

Хозяин махнул седеющей головой, словно пытаясь отогнать кошмарное видение.

— Слушайте, мистер… э-э… Второй, я вижу, вы очень словоохотливы. Однако мы разговариваем с вами уже минут двадцать, а я так и не понял, ради чего вы назначили встречу.

Гость заложил руки за голову и откинулся на спинку кресла.

— Вот уж не думал, что моя скромная просьба поставит вас в тупик. Помилуйте, да мы же были обязаны встретиться — хотя бы для того, чтобы взглянуть друг на друга и поговорить! Представьте себе Землю после погубившей динозавров катастрофы. Единственный уцелевший ящер обреченно ползает по лесам, и с расстройства даже не ест свои любимые папоротники. Вдруг он узнает, что где-то в далеких краях обитает еще один чудом выживший его сородич. Не кажется ли вам, что наш динозаврик тут же сломя голову ринется на поиски?

— Как трогательно, — сказал Первый. — Вам бы беллетристику писать. Но аналогия, которую вы привели… Знаете, я, как ни странно, вовсе не чувствую себя одиноким динозавром. На Земле, к вашему сведению, семь миллиардов людей.

— Людей! — хмыкнул Второй. — Вы что, серьезно равняете себя… со всеми прочими! С этими ничтожествами?

— В конце концов, — не сдавался Первый, — есть еще Клан! В него входят сотни, тысячи…

— И ни с одним из них вы не поддерживаете контактов, — спокойно констатировал Второй.

Хозяин вскипел.

— Слушайте, вы, молокосос! Если я отпустил прислугу, это еще не значит, что вас некому поставить на место! Будьте уверены, у меня хватит сил вышвырнуть вас за дверь. По какому праву вы взялись меня учить! У вас своя жизнь, у меня своя!

Молодой человек зевнул.

— Диагноз полностью подтвердился, — произнес он, не меняя непринужденной позы. — Ай-ай-ай, плохо-то как! А теперь послушайте меня. Только не перебивайте, пожалуйста. Вы так и не поняли, зачем я пришел? Видите ли, мне доставляет невероятное удовольствие наблюдать за людьми, пожелавшими пресмыкаться, хотя они вполне могли парить. Неужели вы сделали свой выбор совершенно сознательно? Воистину достойно удивления. О нет, я не сомневаюсь, что поначалу вы свой дар использовали, да еще как! Быть беднее церковной мыши и честным трудом нажить миллионы — это все наивные сказочки о Великой американской мечте. Богатство из воздуха не берется, не правда ли? Я не хочу знать, что именно из своего арсенала вы использовали и сколько убиенных на вашей совести, впрочем, характер у вас мягкий, и до этого, я думаю, не дошло. Как бы то ни было, вы таинственным образом сколотили неплохой капиталец и вложили деньги в дело — не сверхприбыльное, но зато вполне надежное.

— Так вам нужны деньги? — хрипло спросил Первый.

— Бросьте! Деньги — это всего лишь красиво разрисованная бумага. Они имеют ценность только в глазах людей, похожих… гм… на ваших нынешних приятелей. Зрачки, понимаете, так устроены — не видят ничего за пределами бумажного прямоугольника с благообразным ликом президента. Однако я, с вашего позволения, продолжу. Итак, вы выбрали спокойную жизнь и достаток. Шикарный дом в местности, где земля стоит бешеных денег, знакомство с финансовыми тузами, непременные встречи с нужными людьми на поле для гольфа. Жениться на перезрелой дочери какого-нибудь магната, правда, не захотели. Зачем? Вы, насколько мне известно, слывете изрядным ловеласом, а чтобы жить, как хочется, и своих денег хватает. Одним словом, вы влипли в это сладкое дерьмо по самые уши. Разве не так? Боясь, что вас разоблачат и изгонят из высшего общества, вы мимикрировали, раз и навсегда отлили себя в стандартную оболочку преуспевающего воротилы. О том, чтобы еще хоть раз воспользоваться своим даром, уже и речи не было. Боже упаси уважаемому человеку привлечь к себе нездоровое любопытство! Интересный материал для психолога, вы не находите? Нет? Ну как же! Я, например, не понимаю, как можно, обладая исключительными способностями, похоронить их, забраться, как улитка, в скорлупу и втянуть рожки. Ведь миллионеров на нашем грешном шарике пруд пруди. Желание стать чем-то большим…

— И носить потрепанные джинсы, а передвигаться исключительно на своих двоих, — съязвил Первый.

— До поры до времени — да. Пока внешние атрибуты меня мало волнуют.

— «Приобретет же он весь мир», — насмешливо процитировал хозяин что-то смутно знакомое молодому человеку. — Ну, все! Рад был познакомиться и все такое прочее. Пусть нас, как вы утверждаете, всего двое на планете, но думаю, что мне было бы неплохо и одному. Попрошу вас!

На бледном лице Второго появилась зловещая улыбка. Хозяина передернуло. Ему вновь представилось, что перед ним, издавая зловоние, восседает холодная скользкая тварь. Как он хотел, чтобы это ядовитое создание покинуло его дом подобру-поздорову! Но тварь и не думала убираться. Напротив, выпученные глаза горели торжеством, а уродливый горловой мешок, победно раздуваясь, издавал рокочущие звуки.

— Вы так ничего и не поняли, — с ноткой сожаления в голосе произнес молодой человек. — Нас действительно двое на планете. А должен остаться один.

Пальцы Первого судорожно вцепились в подлокотники кресла, лицо исказил животный ужас. Но не успел гость насладиться произведенным эффектом, как в его мозг, который он почитал как величайшую ценность во вселенной, с невероятной силой врезался невидимый таран.

Разумеется, Второй подготовился к нейроатаке — выставил «сторожевые посты», возвел «редуты». Но теперь не вызывало сомнений, что защита слабовата. Его подвела излишняя самонадеянность! Он был уверен в своем абсолютном превосходстве над давно не практиковавшимся соперником. Однако тот, хотя и заметно павший духом, сдаваться не собирался.

Со стороны могло показаться, что у этих двоих по удивительному стечению обстоятельств начался одновременный припадок. Лицо хозяина побагровело. Тяжело дыша, он пытался придвинуться ближе к врагу, как будто собирался, если не удастся покончить с ним на расстоянии, просто задушить его голыми руками. Но стоило Первому хотя бы слегка наклониться вперед, как неведомая сила тут же отбрасывала его обратно, вжимая в мягкую спинку кресла.

На Второго вообще было жутко смотреть. Он ежесекундно дергался, как марионетка под управлением пьяного кукловода, и то вздымал над головой длинные руки со скрюченными пальцами, то самым невероятным образом сплетал их на груди. Наблюдая за этой впечатляющей «ломкой», можно было подумать, что конец молодого человека уже близок. Вот-вот на узких губах не рассчитавшего свои силы юнца выступит пена, он выгнется дугой и застынет, как обрызганное инсектицидом гигантское зловредное насекомое… Однако борьба продолжалась. В мозгу второго бушевало пламя, импульсы чужой враждебной воли все били и били в уязвимые точки, разрушая оборонительные бастионы, до сих пор казавшиеся незыблемыми. Но и защитники крепости не дремали. Две невидимые рати беззвучно истребляли друг друга пучками кинжальных биополей.

Хотя молодого человека и корчило, как эпилептика, исход поединка уже не представлялся абсолютно ясным. Второй был закаленным бойцом. Сглупив поначалу, он больше не допускал ошибок и, заставляя свое серое вещество чуть ли не дымиться от напряжения, методично выдавливал вражеские полчища с захваченной территории. Прошло минут десять — и вот уже задергался Первый, а Второй изогнулся, как рыболовный крючок, и замер, сверля своего противника сумасшедшим взглядом.

Теперь баталия разворачивалась в черепной коробке хозяина, и спустя несколько минут стало ясно, что он ее проиграл. Молодой человек с усилием вытянул перед собой дрожащие руки, и, словно повинуясь этому чисто театральному жесту, Первый медленно поднялся на таких же трясущихся ногах.

— В добрый путь, — чуть слышно прошептал Второй. — Ну давай, ищи. Ищи, черт бы тебя побрал! Ты же такой, как все… по крайней мере стремишься быть таким же… А значит, у тебя где-то есть эта игрушка… Ищи!

Хозяин вышел на середину комнаты, покрутился на месте, затем, балансируя руками, словно переходил вброд речушку с быстрым течением, направился к столику, притулившемуся в углу. Несколько секунд он простоял перед ним, раскачиваясь из стороны в сторону, потом выдвинул верхний ящик и достал оттуда пистолет. Лицо обреченного бизнесмена напоминало трагическую маску. Расширившимися глазами он смотрел на свою руку, которая неотвратимо, словно знающий лишь одну траекторию механизм, поднималась к виску.

Прогремел выстрел.

Белобрысый уникум повалился вперед и уткнулся лицом в колени, как будто это из его головы смертоносный кусочек свинца только что вышиб мозги. Тут же затрещало дерево — падая, хозяин ударился грудью прямо об открытый ящик стола. Пистолет, подрыгивая, прокатился по полу, и наступила тишина.

Несколько минут Второй не мог пошевелиться. Невероятная дуэль вконец изнеможила его. Голову, как готовый лопнуть нарыв, терзала пульсирующая боль. Если бы сейчас в дом вломились полицейские, им пришлось бы возиться с ним меньше, чем с малолетним потрошителем игровых автоматов.

Наконец Второй поднял голову и, опершись руками о подлокотники, выпрямился.

«Куда бы ты делся, — подумал он, глядя в остекленевшие глаза поверженного противника. — Ладно хоть, успел повоевать, не уподобился барану на бойне. Вся беда в том, что мир для нас двоих был тесен, пусть ты и придерживался другой точки зрения. Что ж, хорошую головоломку я задал копам! Они долго будут напрягать свои убогие мозги, пытаясь врубиться, с какой стати этот преуспевающий денежный мешок вздумал обняться с костлявой. Бог вам в помощь, парни! А мне, извините, пора».

Ему понадобилось совсем немного времени, чтобы разобраться с электронными системами дома и стереть память как о своем визите, так и о телефонном звонке. Напоследок молодой человек аккуратно протер платочком все места, которых касался.

— Конечно, таких пальчиков в вашем компьютере уж точно нет, — сказал он, — но зачем вам изводить себя ненужной работой?

Пульт дистанционного управления он трогать не стал, а потому, чтобы выйти из ворот, использовал свой приборчик. Ребята из спецслужб обалдели бы, ознакомившись с содержимым этой невзрачной на вид коробочки. Может, она была и не самой сложной в мире, но зато уникальной — найти аналог не удалось бы даже самым лучшим сыскарям. Второй знал это наверняка. Впрочем, что значит Второй? Теперь он был Первым. И единственным.

Глава 2. ИНТИМНАЯ ЖИЗНЬ ВЕЛИКИХ

Валентина была верна своей пагубной привычке. Секс, конечно, замечательная штука, но когда до полуночи изнуряешь себя «гормональными инъекциями» (так витиевато называл сие действо один знакомый донжуан), под конец хочешь лишь одного — уткнуться «в мягкое, в женское» и блаженно отплыть в царство Морфея. Так Ворохов и собирался поступить, однако Валентина, как всегда, выскользнула из его объятий и, даже не потрудившись накинуть халатик, подошла к окну. Вспыхнул огонек зажигалки. Валентина прикурила и, открыв форточку, выпустила струйку дыма в ночь, подсвеченную уличными фонарями.

Ворохов беспокойно заворочался, Валентина курила длинные дамские сигареты, смакуя каждую затяжку, и ждать, когда она вернется к нему под бочок, было невыносимо.

— Не боишься, что тебя высмотрят? — спросил он.

Валентина хмыкнула и развратно покрутила «нижним бюстом». К своему изумлению, Ворохов тут же убедился, что в его истерзанном ласками организме отнюдь не все умерло. У Валентины была потрясающая попка, а сейчас, в полумраке, эта выдающаяся часть тела выглядела особенно соблазнительно.

Ворохов сглотнул слюну.

— Совсем не обязательно каждый раз среди ночи отравлять мне существование, — произнес он тоном седовласого джентльмена, мягко ставящего на место зарвавшегося лакея.

— Ну и мужик мне попался, — вздохнула Валентина. — Не пьет, не курит. Ладно еще, хоть женский пол не «приемлет равнодушно».

— Самый подходящий момент цитировать Александра Сергеевича! — съязвил Ворохов.

— А что? — Валентина начала накручивать на палец прядь волос. — Пушкин, между прочим, вообще ни одной юбки мимо не пропускал. Слушай, Андрей, а сколько баб у тебя было до меня? Просто интересно.

— И что это все так любопытствуют насчет интимной жизни великих? — отшутился Ворохов.

Валентина повернулась, уставив на него красный огонек сигареты.

— Великий… — Она глубоко затянулась. — Ничуточки не смешно, Андрей. Мы с тобой встречаемся уже год, и все это время ты пыжишься доказать, что неблагодарные современники малость не доросли до твоих опусов.

Это была неправда. Ворохов попытался припомнить хоть один случай, когда он «пыжился», но не смог. Однако развивать скользкую тему было опасно.

— Ладно, Валя, — примирительно сказал он. — Давай, иди в постельку. Мне-то что, а тебе завтра на работу.

— Сегодня, — уточнила она, бросив взгляд на электронные часы, и потушила сигарету. — Заботлив ты, безработный жук. А если эту ночь я хочу куролесить? Как ведьмочка, прилетевшая на шабаш?

Валентина слегка согнула ноги в коленях и стала медленно приближаться, раскачиваясь из стороны в сторону, отчего ее груди красиво перекатывались, как у заправской шоу-герл. Ворохов приглашающе откинул одеяло, но она вдруг остановилась.

— Полежи еще немного в одиночестве. Пойду почищу свои зубья после сигареты. Ты же такой неженка!

Вернувшись, Валентина первым делом выгнала Ворохова из кровати и поправила простыню, на долю которой в эту бурную ночь выпала немало испытаний. Наконец они легли. Ворохов тут же прижался к Валентине, провел ладонью по ее животу, нащупал мягкую поросль, покрывающую «холмик Венеры», и, сочтя, что такая поза — самый кайф, приготовился погрузиться в сон.

Она убрала его руку.

— Слушай, Андрей, я забыла тебя спросить. Сегодня с тобой что-то произошло? Когда я пришла, ты был явно не в своей тарелке. Рассеянный какой-то. Пошел доставать для меня из шкафчика свою «гостевую» пепельницу, а вместо нее принес вазочку для цветов. А потом еще — помнишь? — застрял на кухне. Я пошла посмотреть, над чем ты там колдуешь, гляжу — стоишь перед мойкой и смотришь куда-то в угол. Я так напугалась, что даже помахала рукой у тебя перед лицом. Ты вышел из столбняка, понял, что выглядишь глупо, и отпустил какую-то неудачную шутку. Ну-ка, рассказывай, что приключилось?

— М-м! — запротестовал Андрей. — Давай завтра, а?

— До завтра еще двадцать три часа пятнадцать минут. Ну-ка, раскалывайся!

«В конце концов, почему бы нет? — подумал Ворохов. — Ничего со мной не случилось, отосплюсь еще. Конечно, мои проблемы — это мои проблемы, но кто знает, может, Валя что и посоветует…»

— Ладно, слушай. Собственно говоря, все началось еще две недели назад. Я шел по улице, думал о чем-то своем, и вдруг почувствовал, что за мной наблюдают. Сама знаешь, бывает такое, обернешься — точно: кто-нибудь стоит за спиной и сверлит тебе взглядом затылок. Ну, я, конечно, обернулся. Никого! Что за черт, думаю. Пошел дальше — опять «эффект сверлящего взгляда». Вот напасть! Интересно, что бы ты предположила на моем месте?

— Ты еще спрашиваешь? — Валентина усмехнулась. — Фантаст, называется! Да ведь для вашего брата телепатия, ясновидение, телекинез и прочие выкрутасы гениальных чудаков — хлеб насущный! Не иначе, один из твоих персонажей ожил и решил «пощупать» автора.

— Нет у меня таких персонажей! — возразил Ворохов. — Ни о каких чудиках я никогда не писал!

— Разве? Даже в самом начале твоего, если так можно выразиться, творческого пути? Ну, тогда я не знаю.

— Вообще-то в телепортацию, левитацию и прочую дребедень меньше всего верят именно фантасты, — сказал Ворохов. — Это, к твоему сведению, весьма и весьма образованный народ. Писать — одно дело, но самим, аки агнцам неразумным, вставать в очередь к астрологам и колдунам?.. В общем, я решил, что просто переутомился. Дай-ка, думаю, посижу на скамеечке, расслаблюсь. Сел. И буквально через полминуты меня вновь «достали»! Причем ощущение уже другое: как будто забрался ко мне в черепушку крохотный такой паучок и перебирает лапками по извилинам. Просто дьявольщина какая-то! Я стал разглядывать улицу и наконец-то увидел подозрительного типа. С виду — ничего особенного: невысокий, в сером плаще, держит в руке «дипломат»…

— …и сверлит тебя демоническим взглядом?

— Ну, не то чтобы сверлит… Стоит на другой стороне улицы, у входа в Дом быта, словно кого-то поджидает. Но нет-нет, да и посмотрит в мою сторону.

— Подумаешь!

— Нет, не «подумаешь»! Как только он понял, что я им заинтересовался, сразу же повернулся ко мне боком и больше ни разу не удостоил вниманием.

— А «паучок»?

— А «паучок» продолжал копошиться у меня в голове. Совсем не больно, но и приятного тоже было мало.

Валентина хмыкнула.

— Значит, ты решил, что все дело в этом типе.. Он, надо полагать, был жгучий брюнет со сросшимися над переносицей кустистыми бровями. Тонкий длинный подбородок, крючковатый нос… Рожек не заметил?

— Валя, не смейся. Лицо как лицо. Я, конечно, не мог рассмотреть его во всех деталях — далековато было. Но запомнил.

— Да? Ну, продолжай.

— Я подумал: если он наконец уйдет, а «паучок» останется — значит дело не в гражданине с «дипломатом», а скорее всего во мне. Может, именно так понемногу начинает ехать крыша? Но тип стоял как приклеенный, и этот гадский паучок продолжал сучить ножками у меня в голове. Короче, я не выдержал. Встал, прошел немного и свернул в переулок. Перед этим пару раз обернулся: тип стоял на том же месте. Видно, понял, что «засветился», и решил не дергаться, не усиливать мои подозрения. А «паучок» вскоре исчез.

— Потрясающе! — Валентина вложила в это слово бездну сарказма. — Твоим выводам мог бы позавидовать сам Шерлок Холмс. Тот дяденька скорее всего поджидал подругу, а в «дипломате» у него были бутылка шампанского и коробка конфет. Если он и посмотрел пару раз в твою сторону, то только потому, что ты невольно привлек его внимание своим затравленным видом. И вообще…

— Подожди, — перебил ее Ворохов. — Я уже говорил тебе, что тогда все только началось. Сегодня я увидел его вновь. Он стоял возле газетного киоска и разглядывал обложки журналов. Или делал вид, что разглядывал.

— Он самый? Тот тип? А «дипломат» был?

— Представь себе, был. Мне захотелось расставить точки над i, но как это сделать? Подойти к нему и сказать: «Извините, господин хороший, у меня к вам есть пара вопросов?» Да он меня просто пошлет, и правильно сделает. Тогда я решил медленно, очень медленно пройти мимо него и проследить — будет ли какая-нибудь реакция?

— Ух ты! Прямо шпионский детектив! И что же?

— Дергаться он, разумеется, не стал и на этот раз. Даже не пошевелился. И все же моя догадка полностью подтвердилась. Едва я с ним поравнялся, как в мой мозг снова проникло нечто. Но уже не «паучье». Как бы тебе это объяснить… Представь, что твоего лица коснулась тончайшая кисть. Легко, почти неощутимо. Представила? Ну вот, а мне эту кисть просунули вот сюда, — Ворохов похлопал себя по макушке, — и чуть-чуть поводили ею… кругообразно. Вероятно, это и была реакция человека в сером плаще на мое присутствие. Он и не хотел, а выдал себя. Как при испытании на «детекторе лжи». Вот в общем-то и все.

— Значит, из-за этого мужика с «дипломатом» ты и был до вечера такой… заторможенный? Подумать только!

— Тебе кажется, этого недостаточно, чтобы призадуматься? Что же ты тогда считаешь серьезным происшествием? Мой труп, найденный в подворотне с дыркой в голове?

— Ну хорошо, хорошо. Как же ты объясняешь эту чертовщину?

— Вопрос не из легких… Ни в какую мистику, как ты знаешь, я не верю. На ум приходит только одно: испытания психотропного оружия. Слыхала о таком? У нас в свое время разработки велись, это точно. А вот свернули их потом или нет, неизвестно. Вдруг в «дипломате» у этого типа находилась какая-нибудь засекреченная штучка? Допустим, устройство, отслеживающее биотоки моего мозга. Они ведь у каждого человека различаются. Настроил прибор на определенную волну — и «веди» своего «клиента». Как тебе такая версия?

Валентина фыркнула.

— Гениально! Спецслужбы бросают все дела и организуют слежку за выдающимся представителем человечества. Военные в восторге: лучшей мишени для своей мозголомной пушки — можно так назвать? — им, конечно, было не найти. Наконец, ликуют ученые: теперь-то они узнают, какой кладезь мысли скрыт вот здесь. — Она легонько постучала Ворохова по лбу. — Ведь может быть, что эта штука предназначена для чтения мыслей? Молчишь? Значит, может. Слушай, дорогой, а ты не слишком много о себе думаешь? Меня в последнее время это стало просто раздражать. Вот скажи: зачем ты ушел из редакции?

— Надоело. Не мог больше, не мое это.

— А чье же? Пишешь ты прекрасно, числился на хорошем счету, деньги получал… Со столицей, конечно, не сравнить, но по здешним меркам устроился ты неплохо. Какого рожна тебе еще понадобилось? Давно безработным не был? Как теперь жить собираешься?

Ворохов сел, опустив ноги с кровати, и подпер кулаком подбородок.

— По правде говоря, не знаю. Впрочем, есть вариант. Присмотрел я одну фирму.

— Что она выпускает?

— Ну, скажем так, полиграфическую продукцию.

— Книги?

— Нет.

— Значит, буклетики-календарики. Будешь редактировать надписи из трех слов на поздравительных открытках. Слушай, Андреи, балда ты! Чего в газете не сиделось?

— Да пойми ты! — горячо заговорил Ворохов. — Выпуск буклетиков в сто раз честнее того, чем я сейчас занимаюсь. Делаешь свою работу и ничем не терзаешься, параллельно обдумываешь сюжет новой повести. А в газете… наблюдаешь по долгу службы местных политических бонз, слушаешь их словоблудие на пресс-конференциях, заседаниях и сессиях и начинаешь тихо ненавидеть почти всех «слуг народа». Поначалу ты, так сказать, только-только допущен лицезреть и ни черта ни о ком не знаешь. Но чем дальше варишься в этом котле, тем больше тебя посвящают в разные пикантные подробности. У каждого «слуги» есть недоброжелатели. Постепенно узнаешь, кто на чем сделал бабки, кто кого предал и даже кто с кем спит. Когда выясняется, что вся чиновная рать безбожно ворует, ты все еще продолжаешь уповать на честность губернатора. Как-никак всенародно избранный! Потом некоторые лица с удовольствием расписывают тебе все его финансовые аферы. Ты узнаешь, что он-то и есть главный «пахан», а остальные только кормятся из его рук, и теряешь последние иллюзии. Но написать ни о чем не можешь: газета финансируется из областного бюджета, а собаку, посмевшую тявкать на хозяина, всегда пребольно бьют палкой. Вот тебе и «четвертая власть»…

— Нашел из-за чего убиваться! Если ты такой борец за справедливость, шел бы в оппозиционную газету.

— Да никакой я не борец! Просто противно писать неправду. А оппозиционные газеты ничем не лучше. У каждой из них есть хозяин, вынашивающий собственные политические планы. Как правило, его цель проста: свалить губернатора, сесть на его место и хапать, хапать, хапать, чтобы на всю оставшуюся жизнь хватило. Бывает, что хозяин газеты предпочитает сам оставаться в тени, но проталкивает наверх своего приятеля. Разумеется, не безвозмездно. Тот ему или отвалит денег прямо из бюджета, якобы под какой-то интересный проект, или предоставит сумасшедшие налоговые льготы, предварительно побеседовав по душам с депутатами областной Думы. Осточертело мне все это, не хочу ничего знать!

— Зачем шел в газету?

— Так получилось. Остался без работы, а в газете были знакомые. Писать я уже умел. Ну и пошло-поехало…

— Тысячи других журналистов преспокойно работают и не мучаются твоими проблемами.

— А я не журналист. Вернее, журналист по необходимости, временный писака. Видишь ли, настоящий газетчик всегда испытывает кайф от любой своей профессионально написанной статьи. Я пишу профессионально, но кайфа не испытываю. Не мое это.

— А работа в фирме — это твое?

— Нет, конечно. Но там я хотя бы не буду видеть откормленные физиономии наших «благодетелей».

— Ладно, сколько там платят?

— Меньше, чем в газете. Должностишка невелика, да у нас и нет богатых полиграфических фирм.

Валентина села на кровати и обхватила руками колени.

— Даже не знаю, как мне быть. Посочувствовать тебе, попробовать переубедить или просто махнуть рукой: дескать, горбатого могила исправит? Знаешь, ведь мне всегда нравилось, что ты журналист. Эта работа представлялась мне такой важной, такой значительной… Я уже привыкла, что тебя постоянно показывают по телевизору во время пресс-конференций! Ладно, поговорим о том, что ты считаешь своим истинным призванием. Итак, стучать по клавишам компьютера стоит лишь в том случае, когда ты создаешь свои литературные шедевры. — Последнее слово она произнесла так, как будто во рту у нее был кружок лимона. — Никакая другая писанина тебе радости не приносит, а между тем грамотно писать — это единственное, что ты умеешь делать хорошо. Ну и каковы же твои успехи, великий мастер слова?

Ворохов насупился: он не любил, когда Валентина касалась больной темы. Но надо было что-то отвечать.

— Ты же знаешь, у меня публикации в центральных журналах.

— Не больше десятка за двадцать лет! В основном — маленькие рассказики. Это что — успех? Андрей, я просто не понимаю. Ты же можешь, можешь сделать себе имя! Я вроде бы не совсем дура, немного разбираюсь в литературе. Те твои рассказы были очень даже ничего. Если бы ты продолжал в том же духе, то мог бы написать добротный фантастический роман. Главное — попасть в струю, дальше тебя само понесет. Вот тогда бросай редакцию, твори, получай кайф, ну и деньги, конечно. Говорят, самым плодотворным авторам удается прожить на одни гонорары. Но разве ты можешь быть как все? Выделиться захотел, начал писать что-то неудобоваримое. Галактики, пульсары, квазары. Большой Взрыв… И ни одного человека! Я не знаю, может, для астрономов да еще двух-трех особо тонких ценителей русской словесности это и представляет интерес. Но книги не издают тиражом в пять экземпляров! Ты вот свою последнюю рукопись давал почитать знакомым. Скажи честно: хоть один дочитал до конца? Молчишь? То-то и оно! Они наверняка смущенно улыбались, вымучивали какие-то обтекаемые фразы вместо того, чтобы сразу отрубить: «Извини, старик, но мы не въехали!»

— Кончай, Валентина, — глухо произнес Ворохов.

— А почему это «кончай»? — взвилась она. — Если не жена — значит мне все должно быть до лампочки? Кажется, ты добился успеха. А какая женщина этого не хочет? Можешь ты побороть свое упрямство и переключиться с этой тягомотины на что-то более привычное?

— Эта тягомотина, — сказал Ворохов, с трудом усмиряя нарастающую злость, — и есть то, ради чего я появился на свет. Изображать крутых космических вояк с железобетонными бицепсами и мозгами размером с грецкий орех я не хочу и не буду. Понимаешь ты это? Я с куда большим удовольствием опишу «роды» галактики, исторгающей из себя сказочно красивую туманность, чем любовные судороги какой-нибудь грудастой девицы-киборга в объятиях бравого капитана звездных рейнджеров. И давай закроем эту тему. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — раздраженно ответила Валентина и демонстративно повернулась к нему спиной

Глава 3. ПРИГЛАШЕНИЕ

Когда он проснулся, Валентины в квартире уже не было. На кухонном столе его дожидалась записка:

«Андрей, я на тебя очень рассердилась. Только не подумай, что мне ни с того ни с сего попала вожжа под хвост. Рано или поздно это должно было случиться. Поверь, очень трудно было наблюдать, как ты разрываешься между работой и своими романами. И вот мое терпение лопнуло. Если ты считаешь себя гением — то добейся, чтобы это признали хотя бы соседи по лестничной площадке. Если же нет — то нечего и дергаться изводя себя и окружающих. Трахальщик ты, конечно приличный (зачеркнуто) выдающийся („Ого!“ — поднял брови Ворохов), но женщине, если, конечно, он не нимфоманка, этого мало. В тридцать лет мужчина должен твердо стоять на ногах, а не гоняться за журавлем в небе. Не скрою, я уже строила какие-то планы (предложение зачеркнуто). В общем, ты должен сделать выбор. Попробуй на досуге ответить на вопрос: стою ли я того, чтобы ради меня отказаться от своих заблуждений? Если решишь, что стою, — позвони».

На краю стола стояла пепельница со смятым в гармошку окурком тонкой дамской сигареты. Ворохов представил, как Валентина нервно давит его, еще раз пробегает глазами листок, кивает сама себе и, взглянув на часы, спешит к двери…

Он вернулся в комнату, плюхнулся на кровать и уставился в потолок. Итак, она строила какие-то планы… В последний момент Валентина побоялась в этом признаться, но было поздно. Что написано пером… Впрочем, эти ее планы, конечно же, секрет полишинеля. Замуж хотела, чего тут гадать! Вполне естественное желание, да и действительно пора: двадцать шесть лет как-никак. Правда, о браке она с ним никогда не заговаривала, видимо, ожидала, когда он под ее чутким руководством сам дозреет. Однако чуткое руководство так и не дало нужного результата. Наконец она, не выдержав, сменила стиль и прибегла к ультиматуму. Или — или. Определяйся! Черт возьми, неужели все женщины так прагматичны? Да, они год встречались, барахтались в объятиях друг друга, измываясь над старенькой кроватью. Но можно ли было это назвать любовью? Во всяком случае, они ни разу не сказали друг другу три магических слова. Неужели для Валентины это было не важно? Видимо, нет. Чего ее ждать, любви? Так и засидишься в невестах, разменяешь тридцатник, запаникуешь и все-таки выскочишь замуж, но теперь уже за какого-нибудь старого козла. А тут — обаятельный мужчинка в самом соку. Живет, правда, более чем средненько. Ну да ничего. Зато образован, не скучен, в постели ведет себя геройски. А эти богачи — от подруг наслышалась — такие зануды! И кобели вдобавок: на своих «деловых вечеринках», позабыв про жен, трахают все, что шевелится. Короче говоря, за мужчинку надо держаться, вот только устранить у него легкий бзик в голове, наставить на путь истинный…

Ворохов рывком поднялся с постели. Звонить Валентине он, конечно, не будет. В конце концов, пройтись под звуки Мендельсона (если он правильно угадал) — это ее желание, а вовсе не его. Еще не хватало ультиматумов! Наверняка не выдержит — позвонит сама.

Проделав несколько упражнений, принял холодный душ, но уже через полминуты выскочил из ванной, фыркая, как морж на лежбище, и на ходу вытираясь полотенцем. Ну никак не хватало силы воли вытерпеть хотя бы минуту!

Прикончив остатки вчерашней трапезы, он позвонил в издательство.

— Михаил Геннадьевич?

— Слушаю, — раздался в трубке голос редактора отдела художественной прозы.

— Здравствуйте. Это Ворохов. Помните, мы договаривались о встрече?

— Как же, помню. Рановато вы сегодня. Ну что ж, приходите.

— Если минут через сорок — вас устроит?

— Устроит.

«Ну конечно, — подумал Ворохов. — Провести экзекуцию никогда не поздно. Может, Михаил Геннадьевич и хотел бы ее оттянуть — все-таки личные отношения у нас хорошие. Но я-то не собираюсь бесконечно тешить себя иллюзиями».

Он знал, что его роман, как и все предыдущие произведения, ждет жесточайший разгром. Сначала Андрей самонадеянно посылал рукописи в Москву, уповая на то, что там больше интеллектуалов, которые уловят изюминку его сочинений и даже начнут раскручивать новый проект. Однако ответы из первопрестольной оказались приговорами. Тогда он обратился в местное издательство — на всякий случай, по принципу «утопающий хватается за соломинку». Но не вызывало сомнений, что соломинка обломилась.

Он подошел к компьютеру и вызвал нужный файл.

«В одной из мрачных, пустынных областей Галактики, где, казалось, само время остановилось, не в силах бороться с мертвящим однообразием, свершилось чудо, незаметно готовившееся миллионы лет, — рождение звезды. Первым „вздохом“ новорожденной стала гигантская вспышка, выплеснувшая в пространство целый океан света. Потоки ослепительных частиц пронзили тьму, которая, стремительно втягивая разлапистые щупальца, расползалась рваными лохмотьями. Звезда пылала, но не так, как некоторые, скупо берегущие каждую каплю горючего. Она щедро выбрасывала в пустоту настоящие водопады энергии, расточительно сжигая свою плоть в термоядерной топке. И могущественные законы космоса, повелевающие звездами, предсказывали ей, в отличие от экономно расходующих водород тусклых карликов, жизнь яркую и прекрасную, но чрезвычайно короткую — недолгий блистательный взлет, за которым последует неизбежное падение в бездонную логику „черной дыры“.

У него сжалось сердце. Это детище его мозга оказалось никому не интересно, и даже Валя, любящая в компании доморощенных эстетов козырнуть цитатой из великих, откровенно заявила Андрею, что ни бельмеса не понимает в его творениях.

Сколько Ворохов себя помнил, его всегда восхищало зрелище ночного неба. Он смотрел на сияющую звездную россыпь так, как будто прикасался к краешку великой тайны, разгадывать которую ему предстояло всю жизнь. Еще в детстве Андрей мог найти любое созвездие, знал наизусть названия самых ярких светил. Но стать астрономом он не мечтал никогда — был уверен, что его призвание в чем-то другом. В чем же? Этого Ворохов не знал. Он окончил школу, затем институт, стал работать по специальности. Потом, когда его уволили с давно дышавшего на ладан завода, Андрей, уже тогда мастерски владеющий словом, устроился в газету. Удовлетворения новая работа не принесла, зато именно здесь он наконец утвердился в выборе пути.

Еще в восемнадцать лет, неожиданно для самого себя, Ворохов написал фантастический рассказ. По мнению друзей, получилось неплохо. Он стал продолжать. Как правило, журналы, заваленные рукописями, отвергали его опусы, но некоторым все же удалось увидеть свет.

Поначалу Андрей не относился к своему увлечению всерьез. Хобби как хобби: один собирает марки, другой изредка пописывает фантастику. Но шли годы, и однажды он призадумался. Почему бы, черт возьми, не попытаться стать писателем? Рассказы уже давно считались некоммерческим жанром, однако богатая фантазия вполне позволяла ему настрочить роман примерно на двадцать авторских листов. Может, какое издательство и ухватится за молодого автора. Дальше будет проще: знай выпекай себе в год по роману, а то и по два — все равно издадут, раз попал в струю!

Ворохов начал роман… и вскоре бросил. Он вдруг понял, что пишет как обыкновенный крепкий середнячок, не лучше и не хуже, сочиняет развлекательные истории в угоду читателю вместо того, чтобы попробовать передать ему хотя бы капельку своего восторга перед величием мироздания.

И Андрей отрекся от сочиненного раньше. К чему традиционный сюжет, который все равно пришлось бы подгонять «с помощью молотка»? Он стал писать, не думая о читателе, полагаясь лишь на собственные ощущения. Получалось что-то странное, зыбкое, неопределенное. Он назвал это повестью, но правильнее было бы — жизнеописанием Вселенной.

Когда Ворохов работал над рукописью, обыденный мир исчезал для него. Он ощущал, как потоки излучений, рожденных в пылающих недрах звезд, изливаются в пространство, как вздымаются и опадают желтые шары цефеид, как, опаляя раскаленным дыханием обреченные планеты, красочными цветками распускаются новые, как непрерывно вращаются крошечные волчки пульсаров, наводняя космос удивительными в своем постоянстве сигналами, как галактики, раскинув на десятки тысяч световых лет свои усыпанные звездным крошевом спиральные ветви, величественно плывут в океане кромешного мрака. Он был свидетелем чудовищных катастроф — взрывов сверхновых, когда обезумевшая звезда со страшной силой сбрасывает свою раскаленную оболочку, превращаясь в грандиозный костер, затмевающий светом целые галактики; но Андрей присутствовал также при рождении миров, возникающих от столкновения двух наделенных колоссальной энергией частиц. Вселенная была для Ворохова живым существом, настолько близким, что иногда ему казалось, будто он может уловить ее пульс на собственном запястье.

Редактор был подлинным «зубром», повидавшим на своем веку множество непризнанных гениев.

— Ну что вам сказать, Андрей Витальевич, — изрек он, достав из стола пухлую папку. — Знакомы мы, почитай, уже лет пять. Рассказы приносили, все надеялись сборничек издать. Мы тогда долго беседовали, и я позволил себе дать вам несколько рекомендаций. С сожалением должен заметить, что вы к ним так и не прислушались.

— Короче, — сказал Ворохов, — если откинуть тонкости восточной дипломатии, вы хотите сообщить, что мой роман отвергнут.

— А вы как думаете? Знаете, Андрей Витальевич, я питаю к вам искреннюю симпатию. Пишете вы хорошо, работаете над фразой, не в пример многим современным авторам. Они ребята простые — «хрясть!», «бум!» да «твою мать!» Но наш бог — спрос. Понимаешь?

— Чего уж тут не понять…

— Раскисать вам не следует, но призадуматься стоит Надо все-таки уважать читателя, не загружать его сверх надобности. Ведь признайтесь, не так-то легко понять что такое вы настучали на своем компьютере! Описания местами просто замечательные, но из одних описаний сюжет не сваришь. Кто ваш герой? Вселенная? Ну, знает ли… Представьте себе, что Толстой заменил Андрея Болконского на звезду спектрального класса М, а Наташу Ростову — на симпатичную комету с клубящимся хвостом. Знакомство происходит на расстоянии в тысячу астрономических единиц, после чего силы гравитации начинают неудержимо притягивать героев друг к другу.

Каково, а? Думаете, хоть кто-то, пребывая в здравом уме, будет это читать? Вы, ничтоже сумняшеся, назвали свой труд романом, однако он никоим образом не укладывается в рамки жанра. Это, конечно, не трактат, но все же нечто такое… научно-популярное. Согласны?

— Позвольте, Михаил Геннадьевич! — не выдержал Ворохов. — Я очень ценю ваше мнение, но продолжаю настаивать на том, что мое произведение — художественное. Это вовсе не пособие по астрономии. Я не претендую на роль реформатора, но многих писателей превозносят именно за то, что они не побоялись ломать жанровые рамки. Скажите, почему у меня героем не может быть сама Вселенная, а ее развитие, восхождение от простого к сложному — сюжетом? Разве невозможно представить себе мироздание как некий гигантский организм, живущий по своим законам?

— Ну-ну-ну! — усмехнулся редактор. — По своему опыту знаю: переубедить автора, искренне считающего себя новым Джойсом или Кафкой, — дело бесполезное. Поэтому взглянем на ваше произведение с другой стороны? На минутку превратитесь в прагматика Как вы думаете, я похож на авантюриста? Нет? Ну спасибо, хоть это признали. А разве издать книгу, которой суждено покрываться пылью на полке в магазине, — это не авантюра?

— Я уверен, что читатели все же найдутся, — упрямо сказал Ворохов.

— Уверенность — штука хорошая, — добродушно произнес Михаил Геннадьевич. — В таком случае вам остается всего ничего: заразить своей убежденностью какого-нибудь состоятельного спонсора. Как только даст деньги — издадим в лучшем виде, хоть с иллюстрациями!

«Зачем я затеял этот идиотский спор? — подумал Ворохов. — По-своему редактор прав. Человек со вкусом, он наверняка страдает, читая проходящие через его руки бестселлеры областного масштаба, которые с завидным постоянством „выпекает“ пара-тройка авторов. Но именно на них и держится издательство. С какой стати оно должно нести убытки?»

— Извините, Михаил Геннадьевич, погорячился, — сказал он, глядя в мудрые глаза редактора, и взял со стола свою папку. — Да, кстати, как там поживает Хованский?

— Прекрасно поживает. Недавно принес новый роман. На этот раз о потусторонних силах. На Землю прибывает сам Сатана, чтобы раньше срока забрать грешную душу одной суперкрасавицы. За барышню вступаются сразу три гарных хлопца — прямо Руслан, Рогдай и Ратмир. Фарлаф, как малопривлекательный трусливый хлюпик, отсутствует. Вся троица, естественно, невероятно накачана и увешана оружием аж до причинных мест. Короче, Князю Тьмы совместными усилиями здорово дают по рогам. Попутно взрываются самолеты, тонут корабли и даже происходит парочка землетрясений. Любопытно, что под конец красотка отвергает всех своих спасителей и вешается на шею одному симпатичному дьяволенку. Ну, каково?

— И вы будете это издавать?

— А как же! Хованский хорошо продается, хотя когда-то, как и вы, безуспешно обивал пороги редакций. Не собираюсь проводить какие-либо аналогии и давать советы, хочу только заметить: жизнь — штука сложная и длинная, а люди склонны меняться. Всегда поступать так, как хочется, редко кому удается. Но все же я надеюсь, что когда-нибудь и вы пополните список наших авторов.

— Да нет, вряд ли. Два Хованских на один областной центр — это уже перебор. Зачем составлять конкуренцию славному парню. Ну что ж… До свидания, Михаил Геннадьевич!

— До свидания, Андрей Витальевич, желаю успеха. — Редактор вздохнул, как будто только что исполнил неприятную обязанность.

Войдя в свой подъезд, Ворохов наконец-то удосужился заглянуть в почтовый ящик. Выгреб накопившуюся за несколько дней пачку рекламных газет и проспектов, машинально переворошил ее и вдруг увидел щегольски глянцевый конверт. Сердце екнуло. Неужели письмо из Москвы? В последнее время редакции столичных изданий крайне редко баловали его ответами — как правило, рукописи словно проваливались в черную дыру.

Однако Андрея ждало разочарование: интерес к его особе проявило всего-навсего местное общество любителей литературы «Мечта». Ворохов пожал плечами и поднялся к себе, на второй этаж. Ни о какой «Мечте» он никогда не слышал, хотя имел к литературе самое непосредственное отношение и вдобавок до последнего времени был журналистом, обязанным все разузнавать и разнюхивать. По правде говоря, Андрей и не предполагал, что в городе осталась хоть одна организованная группа людей, всерьез увлеченных изящной словесностью (сами писатели, разумеется, не в счет). Потребителям боевиков, детективов и любовных романов было ни к чему собираться и что-то там обсуждать — все и так ясно, как репа. Местный клуб любителей фантастики «Мертвая зона» приказал долго жить еще лет десять назад. Интеллектуалы, коих, похоже, оставалось все меньше, и вовсе не были склонны «тусоваться» — они смаковали любимые книги в одиночестве.

Он разорвал конверт еще в прихожей, достал письмо, начал читать — и строчки запрыгали у него перед глазами. Перечитал, опустил листок, снова поднял, повертел в руках…

«Уважаемый Андрей Витальевич! — гласило послание. — Клуб любителей литературы „Мечта“ имеет честь пригласить Вас на свое заседание, которое состоится 24 апреля в 17.00. Все мы давно и с большим интересом следим за вашим творчеством. Убеждены, что вы выдающийся, но совершенно не оцененный автор. Ваши повести „Струны мироздания“ и „День рождения Вселенной“, роман „Звездные острова“ — достойный ответ тем, кто считает, что ожидать новых любопытных направлений в литературе уже не приходится. Надеемся, что вы не откажетесь принять участие в нашей беседе и поделитесь своими творческими планами. Ждем вас по адресу: улица Шнитке, д. 14, кв. 8. С уважением председатель клуба К. Неведомский».

Если бы Ворохов был верующим, он наверняка счел бы это приглашение за божий промысел. В тот самый день, когда тебе даже в местном издательстве (что уж там говорить о белокаменной!) окончательно дают от ворот поворот, когда ты уже, кажется, готов сам поставить крест на своей писанине, находятся люди, которые давно (!) и с интересом (!!) следят за твоим творчеством (!!!). Только где же были его внезапно объявившиеся почитатели все эти годы, когда он отчаянно мечтал встретить хоть одного единомышленника?

Андрей вспомнил, как лет шесть назад его, уже имевшего несколько публикаций, пригласили выступить перед учащимися гуманитарного лицея — рассказать о фантастике в целом и своем творчестве в частности. Он выступил, однако по кислым физиономиям собравшихся понял, что его никто не знает, всем на него глубоко начхать, а мероприятие затеяно исключительно для галочки. От второго подобного приглашения, уже в следующем году, Ворохов мягко отказался…

Может, история повторяется? Но этот Неведомский упоминает его никогда не издававшиеся повести и роман. Прочитать их он мог только в Сети. Значит, действительно интересовался?

Ворохов прошел в комнату и несколько минут неподвижно просидел с листком в руке, чувствуя, как в висках пульсирует кровь. Затем еще раз пробежал глазами текст и хлопнул себя по лбу: «Черт! Сегодня же как раз двадцать четвертое апреля! Везет мне, однако. Хорош бы я был, если бы снова забыл забрать почту! Ладно, будем готовиться. Посмотрим на этих „мечтателей“…»

Глава 4. ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ

Девица беспокойно завозилась в постели. Черт бы побрал этого парня! Чего ему не спится? Пару раз у нас уже были такие чудики. Один, возбудившись, начал прыгать по комнате, как Тарзан, бить себя кулаками в грудь и кричать что-то нечленораздельное. Это было жуткое зрелище. Она решила не дожидаться, что последует дальше, а потому сгребла одежду и тут же в чем мать родила выскочила из квартиры. Другой, напротив, оказался интеллектуалом. Настолько возлюбил науку, что мудрено было не сдвинуться. Вместо того чтобы заняться делом, он сел напротив и, не сводя взгляда с ее сисек, начал излагать какую-то тягомотную теорию, которую, по его словам, вынашивал долгими бессонными ночами. Это продолжалось, наверное, полчаса. Наконец, почувствовав, что у нее вот-вот поедет крыша, она прикрыла ему ладонью рот и, расстегивая другой рукой рубашку, заговорила сама: «Слушай, это просто здорово! Мне ничего подобного слышать не приходилось! Неужели все сам?.. Потрясающе!» Она в отчаянии молола весь этот вздор, понимая, что надолго ее не хватит. Но свершилось чудо! Оказалось, что «теоретик» только и ждал похвалы, как наркоман — очередной дозы. «Я знал, что ты поймешь!» — торжествующе завопил он затем, ни секунды не мешкая, опрокинул ее на кровать и… И все прошло путем!

Она откинула одеяло и томно вздохнула, надеясь, что парень обернется и, не будучи совсем уж железным, бросит заниматься ерундой, переберется в постельку. Правда, в отличие от своих незадачливых предшественников он показал себя мужчиной сразу же, но затем…

Парень не удостоил ее вниманием. Он по-прежнему сидел за столиком в одних трусах и при свете лампы колдовал с небольшим переносным компьютером.

— Джонни! — жалобно воззвала девица. — У тебя такие срочные дела? Они не могут потерпеть до завтра?

— А что, — отозвался он, не оборачиваясь, — разве я плохо над тобой потрудился? Хочешь еще?

— Ну что ты, Джонни! — Она снова решила применить лесть как испытанное, практически безотказное оружие. — Ты бычина хоть куда. С первого взгляда и не подумаешь. Вспахал меня, как трактор. Но ведь сейчас ночь. Я хочу спать, а твоя лампа…

— Извини, красотка, — сказал он, — лампа будет гореть ровно столько, сколько я сочту нужным. Уж поверь на слово, твои проблемы волнуют меня куда меньше, чем свои.

Она обиженно надула губки и, отыскав свою сумочку, достала оттуда пачку сигарет.

Щелчок зажигалки наконец-то заставил его обернуться.

— Не вздумай курить, — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, предупредил Джонни. — Я не выношу табачного дыма.

— О, дерьмо! — выругалась она и затушила только что прикуренную сигарету. — Что же мне делать? Просто лежать и пялиться в потолок?

— У меня такое впечатление, что тебе и лежать-то не придется. — Он взглянул на часы и наморщил лоб, что-то прикидывая. — Давай-ка собирай свои манатки и уматывай.

— Черт! — Девица с силой ударила себя кулачком по коленке. — Мы так не договаривались. Ты снял меня на всю ночь. Куда я сейчас пойду?

— Куда хочешь. Я взял от тебя все, что ты могла дать, а теперь собираюсь остаться один. Выкатывайся!

— Да пошел ты… — начала девица и вдруг осеклась: взгляд его голубовато-серых водянистых глаз таил в себе непонятную, но вполне реальную угрозу. Она вспомнила, как полгода назад ее лучшую подругу исполосовал маньяк, и потянулась за одеждой.

Джонни смотрел, как она натягивает колготки, и думал: «Дешевка, порево на одну ночь. Единственный плюс — молодая. Не надо лезть из кожи вон, чтобы сойти за девятнадцатилетнюю, потому что ей на самом деле примерно девятнадцать и есть. А в остальном… Пошлая кругленькая мордочка, курносый нос, зад плоский, а сиськи, наоборот, слишком здоровые — куда такие! Ноги, пожалуй, коротковаты… В общем, не фотомодель. Наверняка даже в любительскую порнушку сниматься не возьмут. Но ничего, чтобы время от времени перепихиваться, пока сойдут и такие. А потом… — Он представил, как лучшие в мире кобылки — горячие, длинноногие — выстраиваются в очередь, чтобы он их оседлал. — Дьявол! Когда же это будет? Хватит ли сил? Может, я поставил перед собой недостижимую цель? Вздор! Недостижимых целей не бывает. Надо только верить в себя и двигаться, двигаться вперед, ломая барьеры. Одно препятствие уже преодолено. Сколько их еще впереди? Но даже если вся жизнь уйдет на борьбу, и я издам свой предсмертный хрип в двух шагах от вожделенного суперприза, это все-таки лучше, чем заиметь себе псевдоготический особнячок, подобно размазне Нейсону, и прожить в нем свой век, не высовывая носа, как в позолоченном сортире».

Проститутка, уже одетая, нервно подкрашивала губы. Было видно, что ее прямо-таки трясет от злости. В таком состоянии всегда хочется разрядиться. Например, рассказать о происшествии другим «ночным бабочкам», сутенеру — да кому угодно, вплоть до очередного клиента. И не просто рассказать, а представить «этого придурка, возомнившего о себе невесть что», полной задницей.

«А может, прихлопнуть ее? — подумал Джонни. — Это очень просто, и ни одна полицейская ищейка не найдет убийцу. Ха-ха! Меня просто невозможно будет найти. Есть тонкость, до которой ржавым мозгам копов не додуматься никогда. Но по этой же причине кончать с девицей не имеет никакого смысла. Разве она способна доставить мне хотя бы малейшую неприятность? Ладно, малышка, ты уйдешь отсюда целой и невредимой. И знаешь почему? Потому что убивать ради самого убийства — это способ самоутверждения рабов. Какой-нибудь маньяк, стоящий над расчлененным трупом жертвы, вздымает к небесам окровавленные руки и мнит себя в эту минуту не иначе как вершителем судеб, кошмаром рода человеческого, чуть ли не Князем Тьмы. На самом же деле он просто-напросто обыкновенный вонючий кусок дерьма. Впрочем, как и большинство былых владык, оставивших след в истории исключительно благодаря своей чудовищной жестокости. Упиваться кровью врага — на самом деле признак слабости. Истинный правитель обладает правом забрать любую жизнь, но он делает это по необходимости, а не потехи ради. Есть много ситуаций, когда приходится переступать через трупы. Надо ли было убивать Нейсона? Казалось бы, какой вред от человека, который мог хватать звезды с неба пригоршнями, но вместо этого сорвал всего одну и счел это венцом своих достижений? И все-таки он был обречен. По логике вещей, начинать надо было именно с него и уж затем расширять круги».

Джонни припомнил каждую из своих жертв, пока еще немногочисленных, и остался доволен тем, что кончал их, не испытывая упоения, словно убирал камень с дороги. Похвально! Многие известные люди погибали только потому, что не умели вовремя обуздать свои чувства. Но ему, судя по всему, их участь не грозит.

Девица наконец-то убралась. До наступления утра должен был отчалить и сам Джонни. Правда, он заплатил хозяйке за месяц вперед, а прожил в квартире всего несколько дней. Ну и плевать! Раздобыть денег никогда не составляло для него труда, так что Джонни вовсе не красовался, заявляя Нейсону о своем презрении к хрустящим бумажкам.

Он положил перед собой темно-синюю книжечку с серебряным орлом. У него перебывало в руках уже несколько таких. Все они были подлинными. О судьбе их бывших владельцев Джонни предпочитал не задумываться. Во всяком случае, если они и имели… гм… неприятности, то он к этому никак не был причастен. Ребята, уступавшие ему документы по сходной цене, уверяли, что здесь все чисто, никто не подкопается, ни один компьютер не «расколет». Что ж, оставалось верить им на слово. Конечно, с какими-нибудь проходимцами, не имеющими авторитета в преступном мире, он не стал бы связываться. Но контора Брэда Сушински числилась на хорошем счету и, насколько знал Джонни, пока не имела проколов.

Он открыл паспорт. Гарри Кромптон… Сойдет, бывают фамилии и похуже. Физиономия вполне респектабельная — во всяком случае, не вызывала отрицательных эмоций.

Джонни вложил паспорт в сканирующее устройство своего компьютера и начал нажимать на клавиши. На экране появилось лицо Кромптона. Через несколько секунд изображение сделалось выпуклым, объемным, а потом начало медленно поворачиваться. Ни дать ни взять прекрасно выполненная восковая голова, насаженная на гонкую невидимую ось.

Джонни неподвижно сидел перед экраном. Могло показаться, что он впал в транс. Прошла минута, другая, третья… Затем соломенная челка Джонни взметнулась вверх, словно потянувшись за огромной наэлектризованной расческой. Он не видел, что творится с его волосами, но знал, что они укорачиваются, становятся гуще, темнее. Водянистые глаза приобрели стальной оттенок, скулы раздались, слегка оттопырились крылья носа, губы и подбородок стали тверже. Худосочный юнец, который, казалось, только-только избавился от родительской опеки, чтобы оторваться на всю катушку среди давно прожигающих жизнь сверстников, превращался в солидного мужчину. Впрочем, если бы он, развлекаясь, сообщил той девице свой истинный возраст, она бы точно решила, что имеет дело с психом.

Он снова пробежался по клавишам. Голова Кромптона стала уменьшаться, вслед за нею из-под нижнего обреза экрана потянулись шея, плечи, грудь. Умная машина моделировала человеческое тело, словно это было платье.

Не отрывая взгляд от экрана, Джонни встал, стянул трусы. Наблюдатель со стороны наверняка подумал бы, что сходит с ума: обнаженная фигура укорачивалась на глазах, торс становился массивнее, под кожей обозначивались и спустя какое-то время затвердевали бугры мышц. Собственно говоря, «оборотень» слегка слукавил: воссозданный по фотографии виртуальный мужчина не очень-то походил на атлета, но Джонни захотелось, чтобы складывалось именно такое впечатление, и он «домыслил» недостающую мускулатуру.

Перевоплощение стоило ему огромных сил. Пошатываясь, Джонни подошел к зеркалу, посмотрелся. Хорош! Даже в мужском достоинстве прибавил, хотя у него по этой части и прежде не было ни малейших проблем.

«Когда-нибудь, — подумал он, — я встану перед „Давидом“ Микеланджело и вылеплю свое тело по его подобию. Надолго. Может, навсегда. Древние знали толк в мужской красоте. Гармония, во всем должна быть гармония. Хорошие мышцы — да. Но им никогда бы и в голову не пришло изваять некое подобие современного культуриста с безобразно раздутыми, словно накачанными насосом, бицепсами и трицепсами. Когда-нибудь я стану живым воплощением их идеала. А пока…»

Он повалился на кровать. Его новое тело пожирал огонь. Оно корчилось и изрыгало ругательства. Кожа горела, как будто ее обработали наждаком. В голове перекатывалась свинцовая дробь. Но Джонни знал, что процесс адаптации продлится недолго — от силы минут десять-пятнадцать. Он не ошибся. Боль сначала ушла вглубь, сконцентрировалась в позвоночнике, затем незаметно рассосалась.

«А не можете ли вы, господин Людоед, превратиться в маленькую мышку?» — вспомнил Джонни любимую когда-то сказку и невесело усмехнулся. Если бы… Он не мог даже отрастить себе рога, хвост и копыта, чтобы поиздеваться над некоторыми впечатлительными людишками, которые в будущем, несомненно, назовут его порождением ада. Изучая его ДНК, светила генетики могли бы запросто повредиться в рассудке, и все же хромосомы у него, как он понимал, были человеческие, даже отдаленно не напоминали волчьи, что полностью развенчивало басни о чудовищах-вервольфах. А может, когда-нибудь в истории было и такое? Да нет, маловероятно. Он был практически на все сто уверен в том, что никто, превосходящий его в искусстве перевоплощения, никогда не топтал землю. Равные — да. Их, начиная с седой старины, могло появиться на свет не так уж и мало. Нейсон — живой тому пример… нет, теперь уже мертвый. И уж конечно, меняя облик, он не мог ни убавить, ни прибавить себе ни грамма массы!

Отлежавшись, Джонни оделся (шмотки подходящего размера он приобрел заранее) и вновь уселся за компьютер. На экране появилась карта земных полушарий. «Планета больна, — подумал Джонни, рассматривая редкие красные точки — по две в Африке и Южной Америке, три — в Северной Америке, четыре — в Евразии. — Пора избавить ее от этой сыпи».

Лишь одно пятнышко отличалось от других. Во-первых, словно по недоразумению, оно обосновалось не на суше, а в Тихом океане. Во-вторых, цвет его был не красным, а оранжевым. Впрочем, стоило изменить масштаб, и становилось ясно, что пятнышком помечен крошечный островок. На этот безобидный, казалось бы, кружочек Джонни смотрел с особым чувством. «Слухачи»… Первым делом, конечно, надо было бы добраться именно до них. Да и к старине Кановасу наведаться неплохо. Но лакомые кусочки всегда труднодостижимы.

«Что ж, подожду малость, поднакоплю силенок, — подумал он. — И без того есть чем заняться. Пусть Америка от меня немного отдохнет, а я пока направлюсь вот сюда».

Он выделил окрестности одной из точек и увеличил изображение.

Россия… Джонни в общем-то знал о ней немало. По крайней мере куда больше рядового янки, считающего свою страну пупом земли, центром гигантской паутины, хозяин которой, восседая в Белом доме, подтягивает к себе мускулистыми лапами полудохлых мух. Мухи, конечно, не стоят того, чтобы их углубленно изучали. Не будете же вы, поедая сочный бифштекс, интересоваться родословной коровы, которую забили ради вашего удовольствия! Впрочем, и жители старушки Европы демонстрировали почти такую же дремучесть, когда речь заходила о государствах Востока. Но Джонни взял за правило накачивать себя хотя бы первичной информацией о местах будущих вояжей.

Россия была загадкой не для одного поколения западных историков. Каким-то непостижимым образом она умудрялась все время оставаться на обочине прогресса — как социального, так и технического. Иногда, правда, эта полуазиатская страна сбрасывала дремоту, собирала свою исполинскую тушу в тугую пружину и совершала гигантский прыжок, удивляя весь мир. Но чаще всего, делая дикие кульбиты, она сама себе с хрустом ломала кости, после чего ползком убиралась обратно в берлогу, а пока зализывала раны, неторопливые соседи вновь оставляли ее далеко позади.

В принципе русские были достойны уважения, Чем-чем, а интеллектом их природа не обделила — достаточно вспомнить, что они много десятилетий регулярно побивали всех в шахматы. Россия дала миру целую россыпь гениев — ученых, писателей, композиторов, а в последнее время повсюду гремели русские программисты. Но что толку? Варварская общественная система с завидным постоянством топтала все действительно талантливое, а банк с тем же постоянством срывали ничтожества, умеющие лишь одно — манипулировать оболваненной толпой.

Самым поразительным было то, что этот несостоявшийся «тигр» столетиями лежал на сундуке, набитом сокровищами. Здесь было все, что только можно себе представить, — от золота и алмазов до урана. Казалось, имея все это, можно было не только добиться процветания, но и потеснить могучим плечом кичливую Америку. Увы, сейчас русские жили во много раз хуже, чем, скажем, исландцы, напрочь лишенные собственных полезных ископаемых и не взрастившие ни одного технического гения.

Историки сходились на том, что русские сами виноваты в своих бедах — позволяли правителям ездить на себе, а если кого и свергали, то следующий оказывался еще хуже. Народ всегда считали за быдло — и цари, и сменившие их партийные вожди. Однако наиболее циничное разграбление страны началось, когда к власти пришло новое поколение — с огромной, вечно распахнутой голодной пастью и полным отсутствием каких бы то ни было моральных принципов. Коммунистическая идея разделила участь «веры, царя и Отечества» — она была выброшена на свалку, как пара поношенных перчаток. Религией новых хозяев жизни стала нажива, девизом — «После нас хоть потоп». Столь «мудрое» правление приводило к необъяснимым парадоксам. Один пример: богатейшая в мире по природным ресурсам страна клянчила жалкие подачки у Запада, а в это самое время из нее благополучно утекали на тот же Запад астрономические суммы. Вообще, за что бы русские в последнее время ни брались, это больше всего напоминало черпание воды решетом.

Сейчас Россия, зажатая между сытой самодовольной Европой и стремительно накачивающим мышцы подлинным «тигром» — Китаем, выглядела посмешищем в глазах обоих, нищенкой, собирающей медяки вместо того, чтобы пойти домой, откинуть матрас и достать давным-давно припрятанные миллионы.

«Рабская психология, — подвел Джонни итог своим рассуждениям. — Умны, талантливы, но безвольны и покорны. Совершенно лишены чувства собственного достоинства, терпят любые эксперименты над собой. С ними мне будет легко».

Решено: в Москву он отправится с якобы деловым визитом. Посодействует ему в этом одна любопытная фирма, с помощью которой иностранцы обделывали в России свои делишки — порой очень сомнительные. Существовало только одно табу: фирма не переносила даже слабый запашок шпионажа. Аферисты всех мастей были ее излюбленными клиентами, потому что купленные местные чиновники закрывали глаза на проделки заезжих махинаторов. Но с российской контрразведкой, хотя она давно уже не выдерживала сравнения с советской, шутить было опасно. Впрочем, Джонни и не собирался корчить из себя Джеймса Бонда.

Хозяйка, наверное, досматривала уже десятый сон. Утром, увидев опустевшую квартиру, она, конечно, удивится, но не настолько, чтобы распространяться об этом. Жилец заплатил за месяц вперед и смотал удочки? Да на таких людей молиться надо!

Он сложил вещи в объемистую сумку и вышел из дома. Гарри Кромптон начал свою вторую жизнь.

Глава 5. ТАЛАНТ И ПОКЛОННИКИ

Народ на улице Шнитке жил не бедный. Ворохов вспомнил об этом, лишь увидев перед собой две шеренги красивых, как картинки, элитных домов. «Что-то тут не так», — подумал он. Конвертик, конечно, тоже был нестандартный, и все же «мечтатели» почему-то представлялись Андрею этакими книжными червями, предпочитающими духовную пищу мирским благам. Ладно, если бы здесь устраивало свои посиделки какое-нибудь общество любителей персидских кошек или — последняя мода! — южноамериканских удавов…

«Впрочем, — возразил он сам себе, — не стоит поддаваться живучим стереотипам. К тому же, вероятнее всего, „мечтатели“ и впрямь люди небольшого достатка, просто их председателю повезло — наверное, работает в солидной фирме со всеми вытекающими последствиями».

«Навороченная» дверь (Ворохов уже видел такие: снаружи декоративный пластик с изумительными дымчатыми разводами, внутри — лист натуральной брони) предупредительно распахнулась перед самым его носом.

— Андрей Витальевич? Ждем, ждем! — Цветущего вида господин с ухоженной бородкой отступил назад и, когда гость вошел, протянул руку: — Позвольте представиться: Неведомский, Кирилл Ильич. Некоторым образом председатель «Мечты».

— Главный мечтатель? — улыбнулся Ворохов.

— Ну что вы! Мой пост — чистая формальность. Мы тут все равны. В запале и мне такого могут наговорить… Снимайте ботиночки, курточку. Так-с… А теперь — милости прошу!

Ведомый хозяином, Ворохов вошел в зал и обомлел. За столом, накрытым, как на свадьбу, восседали люди, ничуть не похожие на всклокоченных фанатиков, которые бродят по букинистическим магазинам в надежде отхватить по дешевке раритетное издание Бунина. Мужчины в строгих костюмах (двое — с «бабочками»), дамы — если и не в вечерних туалетах, то уж никак не в местном или азиатском ширпотребе.

— И вы всегда так собираетесь? — сглотнув слюну, спросил Ворохов. Ему бы, конечно, невероятно польстило, если бы хозяин ответил: «Нет, только ради вас!» Но возможно ли?..

— Грешен, люблю угостить хороших людей, — обтекаемо ответил Кирилл Ильич. — Да и что тут такого особенного? Ни омарчиков, ни икорочки… так, что бог послал. Господа, вот и Андрей Витальевич! Прошу любить и жаловать.

«Мечтатели» вставали и представлялись. Ворохов запомнил только, что одного господина в «бабочке», пухленького и розовощекого, зовут Алексеем Петровичем Стадником, а второго, худого и нервного, похожего на пианиста, — Леонидом Сергеевичем Гудковым. От остальных поначалу остались лишь фамилии, бессистемно всплывающие в мозгу: «Лучинский, Васильева, Юричев, Пичугина, Березин, Ершов…»

— Садитесь, любезный Андрей Витальевич, вот сюда, — ворковал хозяин. — Вот мы вам стульчик приготовили. А теперь прошу всех наполнить бокалы!

Ворохов с удовлетворением отметил, что из напитков на столе было только белое сухое вино. Как будто устроители банкета, зная, что званый гость на дух не переносит ничего высокоградусного, расстарались специально для него! Но в это было уже совсем невозможно поверить.

— Прошу внимания! — Кирилл Ильич поднялся с бокалом в руке. — Итак, нас почтил своим присутствием Андрей Витальевич Ворохов. Удивительнее всего то, что это имя до сих пор мало кому известно. Вот в такое время живем, господа. Трижды прав был поэт, говоря: «Бездарности пробьются сами». И пробились! Вы только посмотрите, какой халтурой завалены книжные магазины. Критика, конечно, не замечает этих опусов: стоит ли, так сказать, указывать горбатому на его физический недостаток? А вот читатели, из которых за последнее время начисто выбили хороший вкус, вновь, как в некрасовские времена, несут с рынка «милорда глупого». Именно сейчас легче всех проглядеть подлинный талант. Без поддержки он осыплется, как пустоцвет, не дав плодов. Книг, разумеется. Итак, талантам надо помогать. Именно для этого и было создано в свое время наше общество.

«Ого! — подумал Ворохов. — Кем вы себя мните? Вот уж подлинно — „мечтатели“! Даже у настоящего воротилы замучаешься выпрашивать деньги на издание одной-единственной книжки, а тут…»

— Все мы несказанно благодарны нашему Алексею Петровичу, — продолжал хозяин. — Именно он обратил внимание на некое произведение, путешествующее по Сети. Насколько я понимаю, Андрей Витальевич рассылал свой текст по редакциям на дискетах. Его отвергали, но кто-то не удержался, сделал копии, показал знакомым, те — своим знакомым, и пошло-поехало Короче говоря, как Москва не могла не загореться после входа французов, так и повесть Андрея Витальевича не могла не попасть во «всемирную паутину». Мы стали периодически копаться в Сети и были вознаграждены еще не раз. Но вот парадокс! Каемся, мы лишь недавно узнали, что господин Ворохов — наш земляк!

«Странно, — подумал Андрей. — Неужели это было так трудно для людей, которые утверждают, что их главная задача — разыскивать авторов, пишущих „в стол“? Чем же они вообще занимались до этого? Кому помогли? А у меня ведь не так мало знакомых литераторов или хотя бы считающих себя таковыми. Но никто об этой „Мечте“ и слыхом не слыхивал».

— Произведения Андрея Витальевича переворачивают все наши представления о жанрах беллетристики. — Тон оратора стал патетическим. — В сущности, он уже много лет пишет одно-единственное произведение — величественную сагу о Космосе. О Космосе с большой буквы, а вовсе не о том околоземном пространстве, где снуют спутники и болтаются орбитальные станции. Звезды, скопления, галактики, квазары, их рождение, огненное существование, угасание, смерть — все это подано так, что ты, кажется, слышишь изливающуюся на тебя мелодию. Подлинная музыка сфер! Нет, недаром одну из своих ранних повестей он назвал «Струны мироздания»…

Ворохов испытывал двойственное чувство. Конечно, когда тебя превозносят, это всегда приятно, утверждать обратное могут только лицемеры. Однако чем дольше председатель разматывал нить красноречия, тем больше в его словах было патоки. Выходило, что на заседание общества явился чуть ли не гений.

«Никогда не доводилось выслушивать дифирамбы в свой адрес, — подумал Андрей, — но сразу столько — явный перебор. Скорее бы он заканчивал, а то слюной подавлюсь, глядя на эти деликатесы. Да и сами „мечтатели“, наверное, через минуту-другую начнут откровенно зевать».

Он оторвал взгляд от тарелок с закусками и с удивлением увидел, что члены общества слушают Кирилла Ильича очень внимательно, чуть ли не с благоговением. Некоторые время от времени поглядывали на самого Ворохова, словно желая удостовериться, что этот необыкновенный человек собирается запросто разделить с ними трапезу.

Наконец председатель, вспомнив, видимо, что соловья баснями не кормят, несколько скомкал финал своего затянувшегося спича и произнес долгожданное:

— Итак, выпьем за нашего уважаемого Андрея Витальевича!

«Мечтатели» потянулись через стол чокаться с Вороховым. По комнате поплыл мелодичный звон бокалов.

Вино оказалось превосходным. Теперь, следуя заветам Винни-Пуха, следовало немного подкрепиться, тем более что виновник торжества, хотя и не рассчитывал на такой богатый стол, предусмотрительно явился в гости с пустым желудком.

Для начала Ворохов отведал любопытную штучку, на которую давно положил глаз. Это был тонкий, почти прозрачный ломтик красной рыбы, свернутый в трубочку и наполненный салатом из свежих огурцов, картошки и яиц в майонезе. Чтобы эта аппетитная конструкция не рассыпалась, ее перехватывал стебелек какой-то пряной травки. Первый опыт на себе прошел удачно, и окрыленный Андрей продолжил эксперименты. Один за другим его жертвами пали заколотый деревянной шпилькой круглый многослойный бутерброд, небольшая пицца со шпротами и два миниатюрных конических сооружения из зелени, обмазанной паштетом, причем основаниями служили кружки лимонов.

Между тем настало время второго тоста. На этот раз слово взял Стадник. Он тоже превозносил достоинства Ворохова, но в отличие от своего предшественника все похвалы излил только на «Звездные острова».

«Видно, больше ничего не читал, — подумал Андрей. — Вот так „давно и с большим интересом следим за вашим творчеством“! Впрочем, я, кажется, зазнался, впервые за столько лет повстречал людей, проявивших ко мне мало-мальский интерес, и вот уже раздулся от чувства собственной значимости, как мыльный пузырь!»

Действительно, с ним происходили быстрые метаморфозы. Слушая Стадника, он уже не испытывал неловкость, когда тот посыпал его «Острова» сахарной пудрой, не ерзал на стуле, не прятал взгляд среди блюд с угощениями.

После того как все осушили бокалы, жена Кирилла Ильича, худенькая женщина лет сорока с гладко зачесанными волосами, расставила перед гостями горшочки с мясом. Атмосфера в зале стала непринужденной, «мечтатели» начали разговаривать друг с другом, о чем-то спорить. Наконец вино развязало язык и Ворохову.

— Скажите, пожалуйста, — обратился он к соседу справа, — что вы думаете о последних романах Родионова? По-моему, он сдал. «Вызвездился» поначалу, вызвал шумиху, потом решил, что заслуг перед литературой у него и так хватает, дальше себя подхлестывать незачем. И лег в дрейф. Я не прав?

Соседа, молчаливого брюнета с обширными залысинами, его вопрос, казалось, застал врасплох.

— Родионов? — переспросил он, словно пытаясь вспомнить, кто это такой. — Да, очень может быть… Пожалуй, вы правы…

Тут бы Ворохову и отступиться, но его уже понесло.

— Его «Третий — лишний», по-моему, — полное дерьмо. Банальнейшая история, никого не возбуждающая, не эпатирующая. Гладенько, чистенько… и мертво. А ведь это был король эпатажа! Даже те, кого от его творений с души воротило, признавали: «Умеет, стервец этакий, характеры лепить! Плюешься, а самому интересно: что там дальше герой отчебучит?» Теперь он уже не стервец. Теперь он мэтр! Черт, какое нелепое слово… Вы согласны?

— Да-да, Андрей Витальевич, как же, — поспешно ответил брюнет, хотя на его лице было ясно написано.

— Пардон, — пробормотал Ворохов, паконец-то врубившись, что беседы не получится. «Странно все это, — подумал он. — Любитель литературы не может ничего сказать о творчестве одного из самых известных современных прозаиков… Ну что ж, бывает. Некоторые, например, благоговеют перед латиноамериканцами, а наших и писателями-то не считают. Ладно, свет клином на нем не сошелся…»

Андрей повернулся к соседке справа, крупнотелой крашеной блондинке.

— Извините, — сказал он, — я до сих пор так ничего и не знаю о вашем обществе. Литература — это такая необъятная страна… Не думаю, что на своих заседаниях вы обсуждаете поэмы Гомера или, скажем, романы Дефо. Да и ваш председатель дал понять, что вы следите в первую очередь за творчеством современных авторов. Ведь так?

Женщина (теперь Ворохов вспомнил, что ее фамилия — Пичугина) широко улыбнулась и кивнула.

— Так вот. Сам я… ну, не знаю… наверное, все же фантаст. По крайней мере начинал как фантаст. В общем, с особым интересом посматриваю на тех, кто сидит именно на этой литературной ветке. А вы?

Пичугина снова улыбнулась, но так и не проронила ни слова — видно, демонстрируя свои зубки, напряженно думала, что же ответить. Наконец, когда Ворохову уже казалось, что эта мадам так и будет весь вечер сидеть с приклеенной улыбкой, она сказала:

— Да, вам, безусловно, ближе фантасты. Знаете что? Когда мы выйдем из-за стола, подойдите к Кириллу Ильичу. Он милейший человек и, конечно же, все расскажет о нашем обществе.

«Ловко выкрутилась!» — подумал Ворохов, уже почти уверенный, что судьба действительно занесла его в странноватую компанию. Но следовало еще раз в этом убедиться.

— Непременно так и сделаю, — пообещал он. — Однако вы так ничего и не сказали о своем отношении к фантастике. Ну хорошо, допускаю, что изобретатели миров вам не очень интересны. Кого же вы любите читать? Не сочтите за назойливость, но я не так часто оказываюсь среди людей, ценящих настоящую литературу. Если уж выпал такой шанс, было бы крайне расточительно разговаривать о погоде или политике.

Пичугина вновь прикрыла свое замешательство милой улыбкой:

— Конечно, конечно. Но, знаете, я не считаю свое мнение очень уж ценным для вас. Лучше все-таки вам поговорить с Кириллом Ильичом.

«Черт возьми! — обозлился Ворохов. — Что за клоунада? Один при упоминании Родионова смотрит на меня, как баран на новые ворота, другая, подозреваю, вообще не берет книг в руки. Хотя тщательно это скрывает. Не кажется ли вам, сударь, что вас разыгрывают? Ладно, тогда и я покуражусь. Пойду до конца, припру ее к стенке и послушаю, что она тогда споет».

— Хорошо, — сказал он самым невинным тоном. — Но раз уж сегодняшний вечер посвящен моей писанине, позвольте поинтересоваться, что думаете о ней лично вы, а не Кирилл Ильич. Вы, конечно же, читали мои скромные опусы, иначе председатель предложил бы мне встретиться с ним наедине, а не отвлекал понапрасну столько людей. Только, умоляю, не бойтесь меня обидеть, режьте правду-матку! А то совсем уж захвалили, даже неудобно.

Лицо Пичугиной пошло пятнами, но Ворохов, твердо решивший сорвать с «мечтателей» маски, не ведал жалости. Он приготовился насладиться тем, как дама, вконец утратив невозмутимость, начнет выдавливать из себя позорные «э-э… вы знаете… как сказать… ну вообще-то…» Она вновь напялила на себя улыбку, собираясь с мыслями, но тут неожиданно пришло спасение: дверной звонок мелодично промурлыкал отрывок из Восьмой симфонии Бетховена — начальные такты второй части.

— Ага! — Хозяин вскочил и устремился к двери. — Кажется, нашего полку прибыло, и я даже знаю, кто это.

«Мечтатели» заметно оживились.

— Вот, я не ошибся! — раздался из прихожей голос председателя. — Так-так, раздевайтесь… Ну-с, Андрей Витальевич, прошу любить и жаловать: один из самых активных членов нашего общества!

Не питая никаких иллюзий по поводу активности новоприбывшего, Ворохов все же оторвал взгляд от соседки… и тут же забыл о ее существовании.

Глава 6. МАРГО

Кирилл Ильич торжественно ввел под руку женщину лет двадцати пяти — темную шатенку удивительной красоты. Густые волнистые волосы замерли на обнаженных плечах, из-под них сбегали тоненькие бретельки, поддерживая эротичное платье цвета морской волны с бесконечно длинными разрезами на бедрах В меру свободное, оно, однако, подчеркивало наличие прекрасно развитого бюста. Легкая ткань с предельной откровенностью обрисовывала тугие пуговки сосков — они дразнили лакомок-мужчин, чуть ли не подмигивали им

Неожиданно Ворохов поймал себя на том, что разглядывает прелести «активистки» непозволительно долго. Он вспыхнул и неловко поднялся из-за стола, едва не уронив стул.

От женщины, конечно, не укрылось, куда был обращен взор выдающегося писателя современности. Улыбнувшись самыми кончиками чувственных губ, она подала ему руку.

— Маргарита Николаевна Дроздова! — провозгласил председатель.

Ворохов вздрогнул: имя и отчество были, как у героини бессмертного булгаковского романа. Простое совпадение? А может, знак судьбы? Да нет же, что за вздор! Это только в романах сногсшибательные красавицы вешаются на неудачливых прозаиков. «Активный член общества»… Неужели это прелестное создание всерьез интересуется литературой? Это уже казалось маловероятным, а после общения с Пичугиной — тем более.

Он прикоснулся губами к ее тонким пальчикам с длинными накрашенными ногтями (изумительный переход от нежно-сиреневого к пурпурному!) и неожиданно для себя выдал:

— Так вы Маргарита Николаевна? Очень приятно. Я а — Мастер!

Глаза у нее были нежно-зеленые («весенние» — почему-то сразу подумалось Андрею), в их прозрачной глубине искрились смешинки.

— Вы не очень скромны. Впрочем, как и герой Михаила Афанасьевича. Хотите, чтобы я сшила вам шапочку с буквой «М»?

Обычно Ворохов завязывал знакомство без особых проблем, но тут он немного растерялся — было совершенно ясно, что банальная «лапша на уши» не сработает. Не дожидаясь, когда он найдется с ответом, Маргарита Николаевна походкой светской львицы обогнула стол и уселась почти напротив виновника торжества (мужчины мгновенно освободили ей место и передвинули приборы).

Трапеза продолжалась. Ворохов тут же заставил себя забыть о постигшем его конфузе, но дама была слишком хороша, чтобы сдаться так сразу. Чертовски хороша! Он все чаще поглядывал на Маргариту Николаевну. Она даже ела с удивительным изяществом. Изредка перебрасывалась парой фраз с соседями, но так ни разу и не взглянула на своего визави, словно утратила к нему всякий интерес.

«Есть ли у меня хоть шанс? — подумал Андрей. — Вообще-то я здесь, по-видимому, самый молодой, да и особо привлекательным никого из „мечтателей“ не назовешь. Но разве это о чем-нибудь говорит? Уж наверное, такая женщина не страдает от одиночества…»

И вдруг он поймал устремленный на него взгляд председателя. Поразительно: Кирилл Ильич просто сиял! Ему, похоже, доставляло несказанное удовольствие наблюдать, как его гость пожирает глазами одного из самых активных членов общества «Мечта». Вероятно, такое же умиление бывает написано на лице папаши, искусно сведшего единственного и горячо любимого сына с достойной кандидаткой в невестки. Ворохов ничего не понимал. Но, во всяком случае, хозяин явно был на его стороне, и это несколько приободрило Андрея.

Следующую речь произнес Гудков. Был он на самом деле пианистом или нет, Ворохов так и не понял. И все же первое впечатление его не совсем обмануло. Если председатель только упомянул о музыке, звучащей в произведениях Ворохова, то Леонид Сергеевич сделал на этом особый упор, даже привел конкретные примеры. Чувствовалось, что он в этом деле совсем не дилетант: Андрей сам изумился верности его наблюдений! Однако мысли Ворохова были слишком заняты новой знакомой. Поэтому, терпеливо выслушав рассуждения человека в «бабочке» и дождавшись заветных слов «Так давайте выпьем…», он поднялся и перебил оратора:

— Нет-нет, только не за меня! Сколько же можно? Думаю, что самое время выпить за наших прекрасных дам!

Расчет оказался верным: Маргарита Николаевна наконец-то вскинула длинные загнутые ресницы, и, заглянув в ее глаза, Андрей вспомнил, что зеленый — это еще и цвет надежды.

— За дам пьют стоя! — добавил он, хотя мужчины уже поднимались.

Выпили.

«Кажется, мои ставки растут, — подумал Ворохов, ковыряясь в горшочке. — Тьфу-тьфу, только бы не сглазить! Вот если бы еще танцы организовать…»

Словно подслушав его мысли, хозяин поднялся и подошел к стоящему в углу музыкальному центру с незатейливой надписью «SONY».

— А что, господа, — сказал Кирилл Ильич, — не пора ли нам размять кости? Засиделись, право слово, засиделись. Ну-ка, не перевелись еще кавалеры на Руси?

Из колонок послышался мерный шум прибоя. В него последовательно вплетались то щемящее пение скрипки, то гитарный перебор, то простенькая, но трогательная мелодия, выводимая синтезатором. Затем откуда-то издалека донесся легко узнаваемый голос Люсинды By. Он постепенно приближался, как будто певица стояла на палубе стремительно мчащегося к берегу корабля, и наконец торжественно зазвенел, высоко взмыл над волнами, как гордая сильная птица, а откуда-то снизу ему вторил хор разбуженных чаек.

Едва поняв, что будет «медляк», Ворохов ощутил, как по его позвоночнику пробежала теплая волна. Он подался вперед и вопрошающе заглянул в мерцающие напротив зеленые глаза. Маргарита Николаевна улыбнулась загадочно, безотносительно к Андрею, как будто вспомнив о чем-то своем, затем слегка наклонила голову. Этого было достаточно, чтобы он пробкой вылетел из-за стола, тут же попав в перекрестье взглядов удивленных его прытью «мечтателей».

Они медленно раскачивались под музыку, овевающую их, словно свежий морской бриз. Рядом кружились еще несколько пар.

— Знаете, Маргарита Николаевна, — сказал Ворохов, — я, наверное, неисправим. Красивая женщина, приятная музыка — разглагольствуй себе о весне, цветочках и бабочках! Но нет — даже тут подмывает потолковать о литературе. Как вы думаете, это серьезная патология?

— Достаточно серьезная, но не смертельная. Что же именно вас интересует?

— Видите ли… Я, конечно, не избалован вниманием, так что бесконечно благодарен Кириллу Ильичу за приглашение. Но почему-то думал, что раз уж я — главное «блюдо» на этом вечере, то все «мечтатели» предварительно попробуют меня «на зуб». А уж встретившись с автором, пусть раздраконивают, как хотят — лишь бы шла живая дискуссия. Люблю их, честное слово! Правда, заочно: до сих пор приходилось препираться с глазу на глаз лишь с каким-нибудь редактором. Так вот, я был несколько удивлен, что обошлось без полемики.

Трое ваших единомышленников отделались дифирамбами — это проще всего, не правда ли? Остальные, похоже, меня и вовсе не читали. Осмелюсь спросить: а вы, Маргарита Николаевна?

— Понятно: вам глубоко запали в душу слова о том, что я — один из самых активных членов общества. Да, я читала ваши произведения. По крайней мере те, что мне любезно предоставил Кирилл Ильич.

— Ну и… как?

— Успокойтесь: дифирамбов я вам петь не собираюсь. Ведь вы, если только не кривите душой, убежденный их противник?

— Да как вам сказать… Может, немножко и кривлю.,

— Ну, не важно. В любом случае я не намерена вам льстить. Так вот, Андрей Витальевич, до булгаковского Мастера вам очень далеко. И дело тут вовсе не в искусстве владения словом — вы неплохой стилист. Но ваши произведения почти никто читать не будет — говорили это издатели? Вот видите… Людям интересно читать о людях. Рукописи не горят только в том случае, когда они раскрывают тайники человеческой души. Даже конвульсии целой Вселенной ничто по сравнению со смертными муками распятого на кресте Иешуа Га-Ноцри.

— Значит, вы советуете мне бросить мою никчемную писанину? — спросил уязвленный Ворохов. — Переключиться на сюжеты, более близкие читателю?

— Очень сложный вопрос… Вы даже не представляете себе, как мне трудно на него ответить. Видите ли, «переключившись», вы сразу попадете в разряд, так сказать, нормальных авторов, в основную обойму. Сейчас же ваше творчество уникально. Так не пишет никто! Что самое интересное — это вовсе не авангард, не попытка эпатировать массы. Авангардистам-то как раз порой везет, из нищих безумцев они становятся кумирами и обзаводятся солидным счетом в банке. Нет, я бы не советовала вам бросать это направление. «Неповторимый Андрей Ворохов» — согласитесь, это звучит лучше, чем «Ворохов из обоймы». В общем, выбирайте сами — или книги на полках, какая-никакая известность, деньги наконец, или сознание того, что это ваш путь, только ваш, и пройти его надо до конца, не изменяя себе. К тому же могут когда-нибудь подвернуться спонсоры, или же вы сумеете издаться за свой счет. А читатели, которых ваши сочинения приведут в восторг, наверняка найдутся. Правда, их всегда будут единицы…

Ворохов ответил не сразу.

— Благодарю, вы очень откровенны. И умны. Впрочем, в последнем я убедился сразу же, как только имел честь с вами познакомиться.

Однако про себя он подумал: «Какого лешего я затеял этот разговор? Вот уж действительно неисправимый! Рядом со мной женщина, о какой, может быть, я мечтал всю жизнь. Но кончится вечер — и она упорхнет от меня, растворится в ночи, а я вернусь в свою квартирку, откуда сбежала последняя подруга, и буду ждать, когда в очередной раз удачно повернется колесо фортуны… Нет, дурень, не о литературе надо было говорить, не о литературе!»

Голос Люсинды By затих, а вслед за ним смолк и шум прибоя. Следующая композиция оказалась куда более энергичной, и Ворохов получил истинное удовольствие, наблюдая, как ноги Маргариты Николаевны, извивающейся в ритме самбы, обнажаются чуть ли не до пояса. Он представил, как эти ноги страстно обнимают его спину, и даже замотал головой, чтобы прогнать наваждение: рано было об этом думать, ох как рано!

Веселье продолжалось. Сам председатель в танцах участия не принимал, а вот его жена позволила себе немного отвести душу. Был еще один тост — на этот раз просто «за дружбу». О литературе больше никто не заговаривал, и Ворохов подумал, что оно, пожалуй, и к лучшему — настрой был уже совершенно не тот.

Устав отплясывать, Маргарита Николаевна присела отдохнуть, а Ворохову захотелось прогуляться по квартире — давненько он не бывал в таких. Неплохо, очень даже неплохо: кроме зала, еще четыре комнаты, и обстановочка в каждой — просто люкс! Аж завидки брали. Андрей вспомнил свою однокомнатную хибару и горестно вздохнул…

Напоследок он решил заглянуть на кухню, но там уже оживленно разговаривали двое — Стадник и тот самый брюнет, сосед Ворохова по столу. «Не буду мешать», — подумал Андрей и от нечего делать прислонился к стене коридора. Вдруг он услышал слово «смерть» и навострил уши. Да, его новые знакомые явно избрали для беседы не самую приятную тему!

— И все же, — допытывался Стадник, — что вы думаете по поводу самоубийства Нейсона?

— Самоубийства? — саркастически переспросил брюнет. Говорил он не очень громко, и Ворохову приходилось напрягать слух, чтобы разобрать все слова — мешала гремящая в зале музыка.

— Так, значит, и от вас не ускользнули… м-м… странности этого дела?

— Странности… Алексей Петрович, да тут все кричит об убийстве! Преуспевающий бизнесмен, еще далеко не в годах, практически здоровый, не обделенный вниманием женщин, вдруг ни с того ни с сего решает разнести себе черепушку! Ну, знаете… Хотя бы записочку нацарапал.

— Короче, вы считаете, что переселиться в мир иной ему помогли? Но полиция не обнаружила никаких следов постороннего присутствия. В конце концов, ничего не пропало. Абсолютно ничего!

— Так это как раз и подозрительно! Сами подумайте. Стреляться у него не было никакого резона, ограбление отпадает, потому что ничего не взяли. «Заказуха»? В нынешней Америке это не очень распространено — здесь умеют договариваться. К тому же он был чрезвычайно осторожным человеком, старался ни с кем не ссориться. В общем, я склонен предполагать худшее. Вам не приходит в голову, что Малкома Нейсона «расшифровали»?

— Была такая мыслишка, была. Но ведь это же архиглупо — взять и кокнуть такого человека! Даже дурак — и тот сообразил бы, как поживиться, используя необыкновенные способности Нейсона. У вас поднялась бы рука зарезать курицу, несущую золотые яйца? По-моему, эта версия не выдерживает никакой критики.

— Как знать, как знать… Могущественного человека боятся все. Его могли прикончить только из опасения, что он когда-нибудь применит свою силу, выйдет из-под контроля и наломает дров?

— Чушь! Нейсон их в свое время уже наломал. Поэтому, достигнув в конечном счете всего, чего хотел, он решил, что неприятностей с него хватит. Я слышал, он поклялся жить, ничем не выделяясь, и даже в крайних случаях не прибегать к Дару.

— Ну, мы-то об этом знаем. А непосвященные? Какая-нибудь спецслужба наложила в штаны от страха, нервы сдали, ну и… Кстати, это еще не худший вариант. Конечно, вероятность очень мала, но если…

— Стоп! — решительно прервал брюнета Стадник. — Так мы далеко зайдем. Есть у нас свои пинкертоны, это их работа.

Они помолчали, а потом сменили тему — теперь разговор шел о каких-то запущенных делах. И ни слова о литературе!

«Черт побери! — подумал Ворохов, отлепившись от стены. — Куда это я попал? Где-то в Америке укокошили дяденьку, наверняка предпочитавшего всем книжкам на свете одну — чековую. Казалось бы, ну и хрен с ним! Каким боком это может интересовать господина Стадника, только что умилявшегося моими „Звездными островами“? Может, „Мечтатели“ — только „крыша“, а на самом деле здесь натуральное мафиозное гнездо? Хорошо, пусть так. Но тогда совершенно непонятно, на кой ляд им сдался я. Не был, не участвовал, не замечен, не привлекался… А самое главное — не обладаю! Всего добра — дешевенький компьютер, старый телек да видавшая виды магнитола. И все же они почему-то положили на меня глаз. Ну да ладно, стоит ли из-за этого „грузиться“? Взять с меня в любом случае нечего, а вот удовольствие я уже получил. И могу получить еще больше».

Он подошел к Маргарите Николаевне и, оторвав от беседы с Гудковым, снова пригласил ее на танец.

— Да, заседания у вас проходят по высшему разряду! — сказал Андрей, стараясь не смотреть в соблазнительный вырез ее платья. — Вот уж не ожидал! А знаете, Маргарита Николаевна, у меня создалось странное впечатление. Вы не поверите, но мне кажется, Кирилл Ильич… как бы это выразиться… был бы не прочь, чтобы мы с вами подружились. Или даже поженились! Смешно, правда?

Она промолчала.

«Ага! — возликовал Ворохов. — Похоже, я действительно не ошибся».

— Кстати, раз уж такой разговор зашел, я ведь и в самом деле не женат. Не отношу это к числу моих достоинств, просто констатирую факт. Смею полюбопытствовать: а вы?..

Маргарита Николаевна как-то очень странно взглянула на него.

— Я тоже не замужем. А насчет Кирилла Ильича… Вы и в самом деле недалеки от истины.

«Есть! — подумал он. — Ну-ка, ну-ка, крути дальше». — Надо же, угадал! А вы случайно ему не родственница?

— Случайно нет. Но мне сегодня не хочется говорить на эту тему. В свое время вы все узнаете.

— В свое время?! — Ворохов не поверил своим ушам. — Вы хотите сказать, что мы с вами еще встретимся?

— У меня в этом нет никаких сомнений.

У Андрея перехватило дыхание. Все «мечтатели», несмотря на их странности, тут же показались ему чрезвычайно милыми людьми, а председатель — просто душкой.

— Буду очень рад, Маргарита Николаевна. Очень! Вы даже представить себе не можете… И когда же?..

— Да-а… — Она легонько сжала его предплечье и тут же отпустила. — Я-то думала, что за столько лет работы «в стол» вы научились терпению. Вам что, назвать точную дату, место и время? О, как у вас сразу лицо вытянулось! Все потаенные желания читаются как на ладони.

Он молчал.

— Ладно, не переживайте. Я не жар-птица, не улечу. Только не надо строить далеко идущих планов. Мы встретимся, потому что на это есть свои причины. А дальше — время покажет. Пока же единственное, что мы можем себе позволить. — это перейти на «ты». Вы не против?

— Конечно, нет! — Ворохов так воодушевился, что тут же выкинул из памяти не очень льстящее его самолюбию упоминание о каких-то там причинах. — Ну, со мной все просто: Андрей — он и в Африке Андрей. А вы… ты… Скажи мне самое нежное из своих имен, о несравненная! — напыщенно произнес он с тягучей восточной интонацией. — Маргарита? Рита?

— Пока не угадал. — В отличие от Ворохова она перешла на «ты» без малейшей запинки.

И вдруг он понял, кто перед ним. Ну конечно же, как можно было предполагать иное!

— Марго! — выдохнул Андрей.

— Молодец, догадался, хотя и с третьей попытки. Знаешь, в детстве меня называли Ритой, но, когда мне стукнуло шестнадцать, я оповестила всех, что я — Марго. Вот пришла в голову такая блажь — и все! Но сразу же решила: это распространяется только на тех, с кем я на «ты». И до сих пор никто не посмел ослушаться!

— Не сомневаюсь, о драгоценная! — сказал Ворохов и, осмелев, попытался прижать к себе партнершу. Но тут же понял, что допустил промашку: Марго неожиданно воспротивилась, ее мышцы напряглись, затвердели.

— Ай-ай-ай! — Тон ее мгновенно изменился, стал нравоучительным. — Так-то ты меня слушаешь? Я же только что сказала: единственное, что мы можем сегодня себе позволить, — это… Вспомнил? Значит, все остальное — табу. Нарушишь — можешь лишиться моего расположения. И не стоит чересчур обольщаться тем, что Кирилл Ильич к тебе благоволит. Он может строить какие угодно планы, но все будет только так, как я сама захочу. Уяснил?

Ворохов был самолюбив. Если женщина начинала выдвигать какие-либо условия, он расставался с нею без всякого сожаления. Таких случаев было предостаточно. Взять хотя бы Валентину: он уже практически вычеркнул ее из своей жизни, так как точно знал, что на поводу у этой дамочки никогда не пойдет. Но Марго ему необычайно понравилась, и испортить с ней отношения, упустить в самом начале знакомства было бы верхом глупости. Оставалось только последовать совету и набраться терпения.

— Извини, Марго, — сказал он. — Ну а до дома-то я тебя проводить могу? Все-таки уже довольно поздно. Мало ли чего…

Она улыбнулась.

— Серьезный аргумент. Спасибо за заботу, Андрей, но я все предусмотрела. За мной заедут.

Ворохов помрачнел.

— Кто же, если не секрет?

— Один человек. Тот же, который и привез меня сюда. Слушай, Андрей, мне кажется, для первой встречи ты задаешь слишком много вопросов. И вот что еще…

Она не успела договорить — «мечтатели», окружив их, дружно захлопали в ладоши. Оказывается, песня закончилась, и «сладкая парочка» уже полминуты кружилась в одиночестве.

— О, я побежала, — сказала Марго, взглянув на часики. — До свиданья, все было просто замечательно.

Ворохов рванулся к ней:

— Но когда же мы…

— Не беспокойся. Вспомни, сколько Мастеру — настоящему Мастеру! — пришлось ждать свою Маргариту. До встречи, Андрей!

Дверь за ней закрылась.

Ворохов потерянно прошелся по коридору.

— Знаете, Кирилл Ильич, — сказал он упавшим голосом, — я, наверное, тоже пойду. Большое спасибо вам за все…

— Рано благодарите. — Председатель сочувственно посмотрел на него и отечески похлопал по плечу. — Не хмурьтесь, Андрей Витальевич. Давайте-ка за стол. Слышали, господа? Всех прошу за стол!

Лица «мечтателей», рассевшихся по местам, говорили о том, что назревает что-то серьезное.

— Андрей Витальевич! — торжественно произнес хозяин. — Вы, должно быть, подумали, что о поддержке талантов нашим обществом я упомянул только ради красного словца. Уверяю вас, это не так. Мы приняли решение помочь вам с изданием книги. В нее войдут повести «Струны мироздания» и «День рождения Вселенной». Не возражаете?

На Ворохова напал столбняк. Это было невероятно, немыслимо!

— Ну-ну, Андрей Витальевич. — Председатель покачал головой. — Не делайте такое жуткое лицо. Вот, молодцом! Конечно, мы далеко не акулы бизнеса, в деньгах не купаемся, поэтому тиражик будет маленький. Обложка мягкая, рисуночек подберем готовый… Когда сможете подержать книгу в руках — еще не знаю. Во всяком случае, постараемся не затягивать. Ну вот, вы опять в лице изменились. Что с вами?

Последних слов Кирилла Ильича Ворохов почти не разобрал, как будто они проходили сквозь вату. Голова разбухла — сногсшибательная новость вошла в нее увесистой глыбой, и переварить ее до конца мозг еще был не в состоянии.

— Я… — Он попытался подняться, но не смог — ноги словно окаменели. — Ну, знаете… У меня нет слов… Да это же просто…

Повинуясь жесту председателя, брюнет вставил в руку Андрея бокал с вином.

— Вижу, угодил… — Кирилл Ильич довольно погладил бородку. — Ну, выпьем… сами понимаете, за что!

Остаток вечера Андрей помнил смутно. Все плыло, как в тумане — разумеется, не от вина… Наконец гости начали расходиться. Ворохов уже направился в прихожую, но председатель задержал его и протянул какую-то книгу.

— Вот, Андрей Витальевич, — сказал он, — примите маленький подарочек. Пока ваши сочинения не изданы, почитайте то, что другие умные люди написали.

Это была знаменитая «Трилогия о Максиме» братьев Стругацких — «Обитаемый остров», «Жук в муравейнике» и «Волны гасят ветер». Классика отечественной фантастики! Какое-то неизвестное Ворохову издание — видимо, самое последнее.

— Спасибо, — поблагодарил он, но про себя подумал: «Что за странный подарок! Он бы мне еще „Евгения Онегина“ вручил! Неужели мог допустить мысль, что у меня нет дома собрания сочинений Стругацких? Может, какой-то намек? Дескать, держись нас, и станешь таким же известным? Чушь! Известность — подлинная, конечно, а не искусственно раздутая шумиха — не зависит от щедрости спонсоров и профессионально раскрученной рекламной кампании. Кирилл Ильич — мужик умный, он это прекрасно понимает. Тогда что же?..»

— Всего хорошего! — попрощался с ним председатель. — Разумеется, мы с вами еще увидимся. Адресок ваш у нас есть, телефончик тоже… В общем, до скорого!

Глава 7. В МОСКВЕ

Во двор въехал длинный темно-вишневый «форд» одной из последних моделей. Довольно дорогая и престижная игрушка, хотя в большинстве своем «новые русские» (так здесь называли бизнесменов) отдавали предпочтение европейским автомобилям. За рулем сидел коротко постриженный тип с лоснящейся физиономией. Больше в машине никого не было.

«То, что надо!» — подумал Кромптон. Не дожидаясь, когда «форд» поравняется с ним, он повернулся и сделал вид, что изучает стену дома. Предосторожность практически излишняя, но лучше все-таки не изменять своим привычкам. Вдруг его лицо успеет отложиться в памяти водителя, а «промывка» окажется неполной? Все может быть. Не важно, что он, Кромптон, только-только приехал в Россию и еще нигде не успел наследить. Береженого бог бережет!

«Форд» прошуршал шинами за его спиной. Сосчитав в уме до трех, Кромптон слегка повернул голову и проводил взглядом удаляющуюся машину. На таком расстоянии он бил наверняка. Ага, попал! Ярко-зеленая аура, окружавшая фигуру водителя, поблекла, налилась нездоровой желтизной. Теперь можно было действовать без опаски — мозг «подстреленного» позволял производить над собой любые манипуляции. Однако двор — не самое подходящее место для рандеву. Тип, надо думать, направлялся или к себе домой, или к другу, или к любовнице — в любом случае его здесь знали. Поэтому Кромптон велел своему «клиенту» вновь выкатить на улицу и проехать еще метров пятьдесят.

Гарри неторопливо подошел к стоящему «форду», открыл заднюю дверцу (тип, повинуясь мысленному приказу, ее уже разблокировал) и забрался внутрь. Удобно устроился на заднем сиденье (главное — не суетиться!), затем вонзил взгляд в затылок водителя — неподвижный, словно принадлежащий восковой кукле. Через пару секунд «кукла» неуклюже завозилась. Не оборачиваясь, «клиент» завел плохо гнущуюся правую руку назад и бросил на сиденье рядом с Кромптоном пухлый бумажник из светло-коричневой кожи.

«Как хорошо, что мысленное внушение не требует знания языков, — подумал Кромптон. — Можно одинаково хорошо управлять хоть малайцем, хоть эскимосом, не понимая ни слова из их тарабарщины. Трудновато, конечно, выражать свою волю исключительно образами, но у меня было достаточно времени для практики».

В бумажнике, как он и думал, оказались две пачки денег. С одних банкнот — унылых, зеленоватых — смотрели знакомые постные лица американских президентов. Рубли выглядели поинтереснее, но к красочным купюрам, исходя из собственного опыта, Гарри особого почтения не испытывал. Чем больше наворотов, тем ниже, как правило, реальная стоимость. И все же улов неплох — можно даже не пересчитывать.

Сунув бумажник во внутренний карман пиджака, Кромптон вышел из машины. Минуты через две-три хозяин «форда» дернется, как от электрошока, и тупо уставится на шоссе, пытаясь сообразить, какого черта он здесь остановился. Но, напрягая извилины, он не добьется ничего, кроме головной боли, порой совершенно непереносимой, так что от попыток восстановить провал в памяти ему очень скоро придется отказаться. Однако беспокойство останется. Уверенный, что за эти несколько вычеркнутых из жизни минут с ним непременно приключилась какая-нибудь гадость, он обнаружит пропажу бумажника, и тут, конечно, начнет рвать и метать, пуская в ход все богатство русского мата.

Вариант с автомобилем был далеко не единственным: Кромптон, еще не будучи Кромптоном, разработал больше десятка способов поживиться за счет своих недалеких соседей по планете. В Москве это даже оказалось проще, чем где бы то ни было — русские испытывали странную нелюбовь к кредитным карточкам. Впрочем, что же тут странного? Судя по всему, сколотить какое-никакое состояние в России можно было лишь в обход закона, качая в свой карман никем не учтенную наличность. Самые крупные мафиози, конечно, находили способы отмыть грязные баксы и заводили в банках внушительные счета, но более мелкая рыбешка предпочитала не рисковать. Стоит ли доверять свои маленькие финансовые тайны компьютеру, который не заставишь соблюдать обет молчания?

Кромптон тоже избегал легальных сделок, особенно — покупки автомобиля. Купишь — попадешь в компьютер, получишь номер, по которому тебя легко вычислить. Зачем создавать себе трудности, когда можно без хлопот «уговорить» любого встречного подвезти тебя куда надо?

Конечно, случались и проколы. Дар — это вовсе не волшебная палочка, пользоваться которой сумеет даже ребенок: взмахнул — и только руки подставляй, лови падающее с неба мороженое. Нет, Дар — штука сложная, здесь надо действовать с ювелирной точностью. Хорошо еще, что Кромптон не зарывался. До поры до времени он старался не наезжать на действительно известных людей, подавлял искушение ограбить какой-нибудь банк или казино, да и в отношениях с преступным миром соблюдал предельную осторожность. Но все же накладки были неизбежны. Выручал все тот же Дар: попробуй-ка поймай человека, меняющего лица, как перчатки!

Его никогда не смущало то, что он, стремящийся к высшей власти, пока что уподобляется мелкому воришке. У кого-нибудь другого на этой почве мог развиться жуткий комплекс: пристало ли будущему владыке промышлять кражей кошельков? Но Кромптон не гнушался ничем ради достижения конечной цели. Для великих дел еще будет время, причем, если его план полностью удастся, — время неограниченное. А пока — куда ж деваться — он вынужден идти сквозь грязь и кровь. Разве в истории когда-нибудь без этого обходилось?

Как ни странно, копаясь во всем этом дерьме, он не разучился ценить красоту. Москва, например, уже успела ему понравиться, хотя он только-только начал с нею знакомиться. Особенно поражало византийское великолепие древних храмов. А удивительный вычурный Кремль, не похожий ни на одну из крепостей мира? Даже не верилось, что его возвели итальянцы — настолько он отвечал духу самобытной русской культуры. Эту самобытность Кромптон уважал. Но именно ему — какая ирония судьбы! — предстояло с ней покончить. Кто-то мог закомплексовать и по этому поводу. Кто-то, только не Кромптон. Его не терзало чувство раздвоенности. Да, много веков назад Русь разошлась с Западом, выбрала иную дорогу — трудную, извилистую, полную ухабов, но зато свою. И это было хорошо, потому что в результате ожерелье цивилизаций обогатилось еще одной жемчужиной. Да вот беда — несхожесть жемчужин привела в конце концов к таким издержкам, что настала пора взвесить: какая чаша перетянет? Кромптон взвесил — и сомнений у него не осталось. Мир прекрасен, но несовершенен для его обитателей. Что ж, придется пожертвовать красотой — тем более что прежней красоты уже никогда не будет.

Пока все шло по плану. «Крыша» оказалась просто замечательной. Местные ребята не только создали Кромптону правдоподобное прикрытие, но и завалили нужной информацией. Оставалось только найти наиболее полезного человека, чтобы одним ударом убить двух зайцев. После этого Гарри собирался пошататься тут и там, чтобы хотя бы минимально вжиться в непривычную среду. И лишь затем можно будет ехать на место.

Глава 8. РОДСТВЕННЫЕ ДУШИ

Валентина продержалась три дня. На четвертый Ворохова, с головой ушедшего в новую повесть, оторвал от компьютера телефонный звонок.

— Слушаю, — буркнул Ворохов, тоскливо глядя на монитор: почти треть его занимало длинное, очень сложное по структуре и все еще не законченное предложение. За время разговора стройная цепочка заключительных слов, которую он мысленно выстроил, но еще не успел набрать, могла рассыпаться — и тогда снова напрягай мозги…

— Здравствуй, Андрей. — Бесстрастность в голосе Валентины была деланной — чувствовалось, что затянувшаяся игра в «Кто первый позвонит?» заставила его подругу изрядно понервничать.

— Здравствуй.

— Я решила… — Она замялась, не зная, как обосновать свой звонок, чтобы он не походил на капитуляцию.

— …Разведать обстановку на линии фронта? Не стесняйся, называй вещи своими именами.

— Не очень удачная формулировка. Я женщина не воинственная. Но если тебе угодно выражаться именно так… — Он представил, как она пожимает плечиками. — Ты прочел мою записку?

— Прочел.

— Ну и?..

— Как видишь, пока не позвонил.

— Что значит «пока»? — В ее голосе прорезались знакомые ему нотки раздражения. — Ты хочешь, чтобы я предоставила тебе на раздумье целый месяц и ежедневно, как дура, справлялась, не приблизилось ли ваше величество к окончательному ответу?

— Бог с тобой, Валя. Ничего я не хочу. Зачем отнимать твое драгоценное время? Считай, что, сказав «пока», я просто оговорился. Не было этого слова. Не было! Если уж совсем откровенно, то я как-то и не ждал твоего звонка. Сейчас пишу новую повесть. Мысли прут, работа кипит…

— Вот как? Ну что ж, непоколебимый Андрей Ворохов… Честно говоря, мне не верится, что ты приковал себя цепями к компьютеру. Ты всегда предпочитал совмещать духовные радости с телесными. Дай-ка попробую угадать. Наверное, уже подцепил какую-нибудь длинноногую дурочку. В отличие от меня с ней всегда легко и приятно, потому что из всех писателей она знает только Льва Толстого — в школе проходила — да теперь еще Андрея Ворохова. Ты будешь по-прежнему выстукивать свои нетленные повести, а она — превозносить их до небес, просто потому, что нельзя перечить своему божку. Ну что, угадала?

— Занятно, занятно. В таком случае позволь и мне блеснуть даром ясновидения. Ты, конечно же, сошлась с очень крутым и невероятно образованным писателем. На досуге он любит почитать Пруста и Пелевина. А потом берет отбойный молоток и начинает по трафарету вырубать из каррарского мрамора широкоплечих суперменов, в одиночку спасающих мир. Именно таких героев сейчас остро не хватает нашей литературе, а потому труд писателя достойно оплачивается. У него уже есть дачка, «тачка» и собачка. А теперь ему достался особо ценный приз — очаровательная интеллигентная подруга, тонко улавливающая, как шуршание бумаги, выходящей из принтера, плавно переходит в приятный хруст дензнаков.

— Перестань ерничать! — взвилось в трубке совсем не колоратурное сопрано. — Какая же я была идиотка… За столько времени не смогла понять, что тебе до конца жизни строить воздушные замки! Все, я сыта по горло. Прощай, Андрей. И никогда — слышишь? — никогда мне больше не звони! — Наступила пауза. Валентина, видимо, в запале успела позабыть о том, что сама, не вытерпев, позвонила первой. Теперь до нее дошло, как глупо выглядит последняя фраза. Она лихорадочно соображала, как исправить свой ляпсус, выдать напоследок нечто очень едкое, чтобы Андрея действительно задело. Но ничего не придумала и наконец в сердцах бросила трубку.

«Вот и все, — подумал Ворохов. — Еще одна женщина отказалась потакать монстру, отвергшему все попытки сделать его человеком. Что ж, оно и к лучшему. Уж слишком разными были у нас представления об облике синей птицы. Она свою, конечно, поймает — хватка есть. А я?..»

Как ни странно, все эти дни Ворохов старался не вспоминать об удивительном вечере у «мечтателей». Видимо, так до конца и не поверил, что розданные ему щедрые авансы — не плод больного воображения. Слишком часто приходилось разочаровываться. Стоило какому-нибудь издательству «обнадежить» Андрея ничего незначащей фразой «Ваша рукопись принята к рассмотрению», как он немедленно начинал строить радужные планы, прикидывать, что еще можно предложить добрым столичным дядям.

Но «рассмотрение» всегда заканчивалось не в его пользу. Вместо того чтобы посмеяться над своей наивностью и тут же предпринять вторую попытку, Ворохов неизменно начинал хандрить, надолго выбиваясь из колеи. И все же в конце концов он, кажется, научился воспринимать неудачи философии. А вместе с тем — не особенно обольщаться, когда изредка фортуне надоедало хмуриться.

Ворохов снова уселся за компьютер, но через полчаса телефон опять зазвонил. На этот раз Андрей хладнокровно «добил» предложение и лишь затем взял трубку.

— Алло!

Из трубки послышалась музыка. «Та-та-та, та-та-та, та-та-та!» — задорно пели скрипки. Начало второй части Восьмой симфонии Бетховена — то самое жизнерадостное аллегретто, мелодию которого главный «мечтатель» избрал для своего дверного звонка. Только сейчас оно, несомненно, звучало в исполнении симфонического оркестра.

— Кирилл Ильич? — вырвалось у Ворохова прежде, чем он понял свою ошибку. Председатель, казалось, больше всего боялся, что его сочтут излишне серьезным — отсюда и постоянная улыбка, и слова с уменьшительными суффиксами, которыми он усыпал свою речь. Но почему-то создавалось впечатление, что все это не от чистого сердца. Не выпячивая особо свое руководящее положение, Кирилл Ильич на самом деле, похоже, упивался им. А значит, старался соответствовать статусу. Председателю приличествует, приглашая нового человека на заседание клуба, послать официальное письмо. Так он и сделал. После того, как знакомство состоялось, можно и позвонить. Но такому человеку несолидно начинать с намеков, подносить телефонную трубку к проигрывателю — дескать, прояви смекалку, догадайся, кому понадобился! Нет, так мог поступить только рядовой член общества! Но кто именно?

И вдруг его осенило.

— Марго? — взволнованно спросил он. — Марго, это ты?

Музыка сразу зазвучала тише — раза в два.

— Марго, я знаю, что это ты. Слушаю тебя!

Музыку выключили.

— Ты снова угадал, — послышался в трубке голос Марго.

— Как и тогда на вечеринке. Молодец!

— Слушай, а почему ты была так уверена, что мне врезалось в память звучание этого звонка?

— Ну вот, перехвалила, — вздохнула Марго. — Сам же мне об этом сказал в перерыве между танцами. Забыл?

— Ах да… Но зачем такая таинственность?

— Видишь ли… Ты мог бы оказаться не один. Я подумала: ты обязательно догадаешься, кто звонит, и, если у тебя дама, как-то дашь это понять. Тогда бы я повесила трубку и перезвонила в другой раз. Зачем создавать тебе проблемы?

— Слушай, Марго, на данном историческом отрезке у меня никого нет.

— Правда? А я думала… Хорошо, могу я сейчас к тебе приехать?

— Ко мне? — Ворохов обалдел. Ай да Маргарита Николаевна! Даже до дома себя проводить не разрешила, а теперь сама напрашивается в гости к малознакомому мужчине. Это, безусловно, что-нибудь да значит…

— Конечно, конечно, — торопливо ответил он. — Жду! Адрес знаешь?

— Знаю. Только ничего не готовь — я не задержусь. До встречи!

Ворохов победно отстучал у себя на груди внезапно ставшую родной мелодию и пару раз от избытка чувств крутанулся на пятке. Затем кинулся наводить в квартире хотя бы подобие порядка и, справившись с этим минут за семь, начал ожесточенно гладить брюки. Когда раздался дверной звонок, Андрей был уже полностью экипирован.

— Так вот как живет современный Мастер! — сказала Марго, войдя в комнату и критически оглядев ее. Чувствовалось, что на языке у нее так и вертится фраза киношного Ивана Васильевича: «Хоромы-то тесные!»

— Бедность — сестра таланта, — отшутился Ворохов, переиначив пословицу. — Так было, есть и будет. Больше шансов выиграть в лотерею, чем заработать рубль своим трудом — это Булгаков точно подметил. Но пока мне хватает и этих апартаментов. Садись сюда, — он показал на диван-кровать, — а я сейчас что-нибудь сварганю. Чай, кофе?

— Спасибо, ни того, ни другого. Мы просто поболтаем.

— Как соблаговолите, сударыня! И о чем же?

— Обо всем. Хочется узнать о тебе побольше.

«Замечательно! — подумал Ворохов. — События неудержимо развиваются. Только бы не оказалось, что она всего-навсего выполняет задание Кирилла Ильича — такого унижения я не перенесу. Я зачем-то нужен председателю. Очень нужен — это бесспорно. Но прямо обозначить свои интересы он не решается. А потому прибегает к испытанному приему — вызывает „штатную“ обольстительницу и поручает ей что-то из меня вытянуть. Что именно? Компромат на одного из политиков, с которыми я общался по долгу службы, работая в газете? Но я никогда не копался в чужом грязном белье. Есть много других журналюг, которые делают это с удовольствием и заколачивают неплохие бабки. Да, что-то я стал мнительным. Прямо-таки шпиономанией заболел после встречи с „мечтателями“!»

Между тем Марго высмотрела коробку с компакт-дисками.

— Так, — сказала она, — классика у тебя на почетном месте. Ну, я в этом и не сомневалась. А вот эта попса… Готова поспорить: сам ты ее не слушаешь, купил, чтобы услаждать слух бывающим здесь мамзелям. А заодно — другим гостям, людям с простым здоровым вкусом, которых при звуках виолончели тянет удавиться на ее струнах. Верно?

— Примерно так. Хочешь что-нибудь послушать?

— Хочу. Выберем золотую середину. Вот… «Пинк Флойд» — их, я уверена, ты слушаешь сам. Пусть играет, только негромко.

— Знаешь, а ведь у нас с тобой много общего, — сказала она, когда ее желание было исполнено. — Музыкальные пристрастия — только один пример. А вот скажи: как ты относишься к рекламным клипам?

Ворохов удивился. Марго изволит шутить? Неужели нет более подходящей темы для разговора?

— Как я могу к ним относиться? Ненавижу, как тараканов, как загаженный подъезд, как политику, как… Смотришь телевизор — вдруг появляется этакий упитанный барашек и начинает доказывать, что без новейшей машинки для завязывания шнурков ты просто мужлан. Ну, сходить на кухню, поделать что-нибудь, пока этот тип не исчезнет. Только усядешься снова — буквально через пять минут возникает разряженное, как попугай, юное существо и с той же отштампованной на лице улыбкой уверяет, что если уж давиться дерьмовыми, наполовину состоящими из сои сосисками, то исключительно фирмы «Пупс энд Хрупе». Хоть убей, не понимаю: неужели эти идиоты-рекламодатели думают, что после такого надругательства над моей психикой я хоть раз в жизни куплю их товар?

— Между тем рекламный бизнес — один из самых прибыльных, а самые процветающие фирмы — те, которые заказывают больше клипов. Как тебе такой парадокс?

— Это для меня непостижимо. Я признаю только информативную рекламу: то-то и то-то вы можете приобрести там-то и там-то, телефон такой-то. И все! Но ведь клипы не несут абсолютно никакой информации, они просто обрабатывают мозги с единственной целью — чтобы в них отложилось название фирмы.

— Так ведь и откладывается, и люди раскупают то, что им навязывают, на «ура»!

— Не понимаю. По логике, все должно быть наоборот.

— Так ты никогда не покупаешь товар только потому, что его рекламируют?

— Никогда. У меня совсем другие критерии. Или я на собственном опыте успел убедиться, что вещь хорошая, или спросил у тех, кто ею пользовался. Но чтобы идти, как слепой щенок, на поводу у рекламы? Ни за что! Если я вижу в магазине шампунь, два года маячивший на экране и убивший у меня черт знает сколько нервных клеток, то обязательно обойду его стороной. Я его уже возненавидел — вот и все, чего добились производители! Есть много других шампуней, которые столько не рекламировались и не успели меня озлобить. Они ничуть не хуже, да ты и сама это знаешь. Да вспомни хотя бы эти хваленые «марсы» и «сникерсы»! Я как-то попробовал из чистого интереса, убедился, что эта дрянь в подметки не годится нашему шоколаду, — и больше ни разу не покупал. Тут хоть зарекламируйся — ничего не изменится, потому что я привык доверять своим вкусовым рецепторам, а не байкам с экрана.

— Отсюда вывод?..

— Он очень простой: если бы все потребители поступали так же, как я, то промышленные гиганты, ухлопавшие на рекламу миллиарды долларов, рухнули бы, как карточные домики. Уже через неделю мы не видели бы на экране ни одной рекламной вставки!

— Конечно, не видели бы, потому что экран был бы пустым. Телевизионщики ведь как раз живут за счет рекламы.

— Ничего не хочу знать! Пусть выпутываются как хотят, создают платные каналы по интересам и живут за их счет… Что, я им должен подсказывать? Да лучше заплатить какую-то сумму за отсутствие рекламы, чем постепенно сходить с ума от ее засилья.

— Успокойся, Андрей. Я думаю точно так же и тоже не могу понять, почему в массе своей обыватели клюют на рекламу и этим взращивают монстра на свою голову. По большому счету, рекламу не любит никто, но каким-то образом она все же воздействует на людей. На нас с тобой нет. Это довольно редкое качество. Идем далее. В своей тираде ты упомянул и политику.

Ворохов скривился, будто отведал какой-то гадости.

— Самая грязная штука, придуманная человечеством! Впрочем, не знаю, как в других странах, я там не бывал. Думаю, разница невелика. Во всяком случае, наша, российская политика — это нечто кошмарное. Пауки в банке. Сплошной хруст челюстей! Я никак не могу понять, почему мы неизменно выбираем в органы власти самых отъявленных подонков и тупиц.

— Всемирный пиар! На тебя он не действует?

— Абсолютно! Это та же реклама, а мое отношение к ней ты уже знаешь. Я всегда помню о том, что кристально честных и умных людей в любом обществе ничтожно мало. С другой стороны, их все же достаточно, чтобы занять депутатские кресла. Поэтому голосовать буду только за тех, в чьем уме и честности успел убедиться. Все бы поступали так — и было бы у нас самое правовое государство в мире! Так нет же: выныривает откуда-нибудь проходимец с криминальным прошлым, щедро трясет бабками, на трибуне бьет себя кулаком в грудь, обещая избирателям рай земной, — дело в шляпе! Где логика?

— Снова полностью согласна. Выходит, мы с тобой и тут в меньшинстве — на основную часть населения предвыборные технологии действуют, да еще как! Теперь поговорим об астрологах, хиромантах и прочих предсказателях будущего.

Ворохов пожал плечами.

— Вселенная сложна. Может, где-то действительно существуют некие «петли времени» и есть люди, способные по ним путешествовать — например, Нострадамус. Но гадать по звездам, по руке, на кофейной гуще… Чушь собачья!

— Тут мы с тобой тоже сходимся, хотя я не верю и в Нострадамуса. А что думаешь о служителях культа?

— Я, Марго, всегда был убежденным материалистом. Надо думать, и ты тоже?

— Угадал.

— Так вот, если даже Бог существует, он для нас — нечто непознаваемое. И вдруг появляется группа людей, которые самовольно, неизвестно на каком основании, объявляют себя посредниками между человеком и божеством. Они откуда-то узнают, для чего именно Господь сотворил Вселенную и человека, как будто он регулярно нашептывает им свои планы на ушко. Откуда-то проведывают, как следует и как не следует молиться Всевышнему, словно он дал им на сей счет какие-то указания. Откуда-то вытаскивают идею, будто заповеди человеческого общежития дарованы нам Богом. А ведь абсолютно ясно, что они возникли в процессе развития общества — просто потом выяснилось, что без некоторых табу это общество не смогло бы функционировать, осталось стадом приматов, расшибающих себе головы в погоне за жратвой. О том, что нехорошо и убивать, и воровать, люди знали задолго до Ветхого Завета. Никто им не спускал с неба никаких ЦУ — сами научились ладить друг с другом, жизнь заставила.

Но самое смешное — находится другая группа людей, которая утверждает, что и замыслы у Всевышнего были иные, и поклоняться ему следует не так. Третья группа жрецов дудит в свою дуду, с ней не согласны четвертая и пятая… Получается, что Господь один, а учений о нем — множество. Нужно ли лучшее доказательство, что все они ложные? Вот, например, математика — она и в Африке математика, а дважды два и в Антарктиде не будет равняться пяти. Причем любая наука базируется на прочном фундаменте и подчиняется строгой логике. В религии логику искать бессмысленно, только и остается воскликнуть: «Верую, ибо абсурдно!» Да и фундамента никакого нет — абсолютно все строится на догадках. Захотелось одной жреческой касте, чтобы Бог был един — пожалуйста, он един. Пожелала другая, чтобы был триедин, — извольте! Для меня это все равно что гадать об облике жителей Альфы Центавра. Причем не имея ни малейших доказательств, что там вообще есть жизнь. Короче говоря, все жрецы, как бы они себя ни называли, пытаются разъяснить нам то, о чем сами не имеют понятия. И никогда не будут иметь. В конце концов, на Альфу Центавра можно слетать. А где искать Бога? В себе? Так это и доказывает, что пока не было людей, не было никаких богов!

— Вот до каких высот мы с тобой поднялись! — удовлетворенно сказала Марго. — Мне тоже не нравится, когда попирается логика. Только я не люблю спорить. Если кто-то верит — значит так ему легче и уютнее в жизни. Разубеждать его было бы слишком жестоко. Да он и не примет никаких доводов: пока жив — будет верить в бессмертие души, когда умрет — уже не сможет убедиться в обратном. А теперь давай спустимся с небес на землю. Нас ведь роднит и еще кое-что. Мы оба не курим, не пьем крепких напитков. Так?

— Так.

— И еще: наверняка ты никогда не пробовал наркотиков.

— Боже упаси!

— То же могу сказать и о себе. Тебе не кажется странным, что у нас так много общего?

— Ну почему же? Рано или поздно я должен был встретить такую женщину. — Он хотел добавить: «Как Мастер — Маргариту», но сдержался. Однако провести Марго было не так-то просто.

— Ты снова проявляешь излишнюю самоуверенность. Сразу скажу: у меня и в мыслях не было разгуливать с букетом мимоз, чтобы привлечь твое внимание. Между прочим, ты любишь мимозы?

— Терпеть не могу. Вообще срезанные цветы вызывают у меня скорбные чувства. Я люблю, когда они живые — в поле, на грядке, на клумбе…

— Я — тоже…

Он даже не удивился очередному родству душ.

Марго откинулась на спинку дивана и прикрыла глаза, словно отдаваясь во власть плавной мелодии «Пинк Флойд». Сегодня ее наряд был вовсе не эротичен: черные брюки и переливающаяся светло-фиолетовая кофточка. Но что значит наряд? Марго вызывала желание, даже если бы ей пришла в голову блажь надеть глухое «старушечье» платье или забрызганную робу маляра.

Вдруг Ворохов почувствовал, что теперь она не оттолкнет, не скажет сухо и надменно: «Я же тебя предупреждала…»

Он встал со стула, подошел к Марго. Опустился рядом. Нежно обнял за плечи и поцеловал.

Невероятно — она ему ответила! Совсем не так страстно, как он, поддавшись минутной фантазии, представлял на вечеринке, а как бы спросонья, разбуженная на рассвете губами возлюбленного. Но и этого было достаточно, чтобы Ворохов потерял голову. Однако приступить к более решительным действиям Андрею не удалось: Марго вздохнула, открыла глаза и освободилась от его объятий,

— Слушай, — сказала она так, как будто ничего не случилось, — ты не прочь прогуляться?

— Прогуляться? Куда? Она ответила не сразу.

— Я посмотрела компакты. Ты любишь серьезную музыку, но не всю. Только тех композиторов, которые, как ты бы выразился, разместились на определенном историческом отрезке. Так?

— Да.

— А как насчет современной музыки? Самой современной, начала двадцать первого века?

— Хм! — Ворохов встал и прошелся по комнате. — Честно говоря, я не понимаю даже музыку второй половины двадцатого. Она кажется мне жесткой, механической, напрочь лишенной мелодичности. Слушать ее для меня пытка. Может, Шнитке и гений, не буду спорить. Но его сочинения меня мало трогают.

— Да? А я как раз хочу сводить тебя к одному современному композитору. Думаю, тебе будет интересно.

— Тоже гений? И я, журналист, о нем ничего не знаю? Занятно. Как его зовут?

— Леонид Сергеевич Гудков.

— Что?! — Ворохов остолбенел. — Тот самый господин в бабочке, похожий на пианиста? Значит, я не ошибся — он и в самом деле имеет отношение к музыке… Ладно, Марго, ты меня действительно заинтриговала. А он нас ждет?

— Я была у него сегодня, сказала, что постараюсь привести тебя. Он ответил, что будет очень рад. Ты тогда собирайся, а я сейчас ему позвоню. Да и машину надо вызвать.

Ворохов насупился.

— Значит, поедем с этим… твоим знакомым?

— Он что, все покоя тебе не дает? — улыбнулась Марго. — Нет, за нами заедет водитель фирмы, на которую я работаю. Я его часто эксплуатирую, хотя сама в офисе почти не появляюсь. Может быть, даже непозволительно часто…

Она подошла к телефону и стала набирать номер.

Глава 9. КОМПОЗИЦИЯ НОМЕР СЕМЬ

В квартире Леонида Сергеевича царил хаос. «Сразу видно творческого человека!» — с неожиданной симпатией к композитору подумал Ворохов. Сам он тоже не был аккуратистом, и порой, заходя в его жилище, Валентина в ужасе восклицала: «Слушай, ты не Андрей! Ты царь Авгий!»

— Приветствую! — сказал Гудков, пожимая Ворохову руку. — С Маргаритой Николаевной уже виделись. Располагайтесь. Ах да! — спохватившись, он проследил за взглядом Андрея и бросился убирать с кресел папки и разрозненные нотные листы.

«Маргарита Николаевна! — — с удовлетворением отметил Ворохов. — Значит, с Гудковым, несмотря на его гениальность, она на „вы“. А я удостоился чести „тыкать“ в первый же вечер. О-ля-ля!»

— Ну что ж! — Леонид Сергеевич заходил по комнате, сплетая и расплетая тонкие нервные пальцы. — Мы с вами, Андрей Витальевич, люди серьезные и занятые, поэтому не будем убивать время на пустопорожнюю болтовню о погоде, цветочках и бабочках. Вы пришли послушать мою музыку? Отлично! Аппаратура у меня в другой комнате — музыкальный центр и синтезатор. Неплохая штука — воспроизводит все голоса симфонического оркестра, вплоть до арфы и челесты. Там у меня еще больший бедлам, так что лучше сидите в зале — я вывел сюда колонки. Тем более что играть я все равно не буду — это не то. Куда лучше послушать студийную запись, верно? Сейчас я включу, а потом удалюсь и приготовлю вам кофейку. Идет?

— Извините, — поинтересовался Ворохов, — а как вам удалось сделать запись? Заключили контракт с какой-нибудь фирмой?

— Ну что вы! Кирилл Ильич помог. Незаменимый человек, знаете ли. Подлинный меценат!

«Вот тебе на! — подумал Ворохов. — Судя по всему, „мечтатели“ не только книжки почитывают. Не удивлюсь, если завтра окажется, что они покровительствуют еще и художникам, театральным актерам, танцовщикам, а может, даже фокусникам или чечеточникам. Всем творческим личностям, одним словом. Аи да Кирилл Ильич, аи да конструктор! Крутить такие дела и ни разу не засветиться ни в газетах, ни на экране! Такой скромник? Нынешним богатеньким „благодетелям“ это не свойственно, они хотят, даже требуют, чтобы о их щедрости трубили во все трубы!»

Гудков скрылся за дверью второй комнаты, по вскоре выскочил оттуда и устремился на кухню.

В зале раздалась музыка. Впрочем, музыка ли? На фоне таинственных шорохов почти ежесекундно слышался певучий звон, как будто под потолком, то и дело сталкиваясь, невесомо парили тысячи крошечных хрустальных шариков. Затем зазвучала скрипка. Вывела несколько чистых нот и смолкла, словно зарождающуюся мелодию поглотила некая аморфная среда. Потом несколько раз пытались запеть духовые, но и их голоса быстро захлебывались.

Ворохову захотелось встать и уйти… «Я так и думал… Авангард! Как раз то, что вызывает у меня колики. Не понимаю я этих господ, честное слово, не понимаю! Берут великолепные инструменты и вместо того, чтобы заставить людей упиться волшебством, создают какофонию, в которую случайным образом вплетают более или менее осмысленные музыкальные фразы. Потом смакуют свои творения с кучкой других таких же фанатиков, а прочей аудитории высокомерно говорят: „Что поделать, не до-росли-с!“

Кое-кто, правда, и самого Ворохова называл авангардистом, но он всегда открещивался от такого определения. «Я обычный писатель, избравший несколько необычную тему», — как правило, говорил Андрей.

Ворохов взглянул на Марго и поразился: она слушала с величайшим вниманием, как будто ожидала, что нудятина вот-вот кончится и зазвучит нечто величественное, равное по меньшей мере бессмертной оде «К радости». Андрей пожал плечами. «Ладно, — подумал он, — наберемся терпения. Если Марго проявляет интерес к этому бреду, значит, в нем все же определенно что-то есть».

Вскоре он понял, что не ошибся. Музыка постепенно менялась, в ней все чаще попадались куски, претендующие на какую-никакую мелодичность. Ворохову представилось, как неведомый скульптор бродит среди бесформенных каменных глыб, медленно, но верно превращая их в изваяния — еще грубые, примитивные, как истуканы с острова Пасхи. Но со временем он набьет руку, его движения станут точными, уверенными, и миру явятся новые шедевры.

Незаметно появился ритм — глухие медленные удары, как будто далеко-далеко в мрачной пещере за семью дверями билось чье-то исполинское сердце. Шорох струнных то усиливался, то затихал. Пару раз возникала меланхоличная мелодия, и ее по очереди перепевали все деревянные духовые — от флейты-пикколо до фагота. Задумчиво басили тубы, перекликались валторны, громогласно заявляли о себе трубы и тромбоны.

И все же звуки, раздающиеся из колонок, никак не сливались в единое музыкальное полотно. Одну тему сменяла другая, но без какой-либо внутренней логики, и все это в целом наводило на мысль о лоскутном одеяле, причем клочки ткани, разного цвета и фактуры, постоянно топорщились, грозя оторваться. Держались они, похоже, только на честном слове и проходящей через все лоскуты суровой нити ритма. Однако — странное дело! — сочинение Гудкова уже не вызывало у Ворохова отрицательных эмоций. Была здесь, при кажущемся сумбуре, какая-то изюминка, некая закономерность, которую Андрей подсознательно уже угадал, но еще не мог выразить словами.

И вдруг он понял. Музыка, которую любил слушать Ворохов, ассоциировалась у него с поступательным движением. Вперед и выше! Наиболее показательными в этом смысле ему представлялись стремительно летящие моцартовские аллегро. В произведении Леонида Сергеевича, как ни удивительно, движение тоже было, но… по спирали! Да-да, именно так! Разнородные музыкальные фрагменты сразу начинали «дружить», стоило представить, что они следуют друг за другом не по очереди, подобно костяшкам на счетах, а в более сложном порядке.

У Ворохова захватило дух. Догадавшись, в чем фокус, он как-то сразу, почти мгновенно, научил свой мозг расставлять возникающие из хаоса мелодии по местам, которые отвел им этот гениальный безумец Гудков. Гениальный? Бесспорно. Теперь в этом не оставалось никаких сомнений. Безумец? Может быть. Впрочем, и пушкинский Сальери называл Моцарта безумцем.

Даже не задумавшись о том, уместно ли вот так, с ходу, причислять никому не известного провинциального сочинителя к компании великих, Ворохов наконец-то «упился волшебством». Да, это была сильная вещь! Если бетховенскую «Аппассионату» вождь пролетариев всех стран называл нечеловеческой музыкой, то о симфонии Гудкова следовало сказать «неземная».

Раньше Ворохов просто наслаждался музыкой как сочетанием нот, не пытаясь пробудить в себе зрительные образы, которые она якобы должна навевать. «Утро» Грига, например, вовсе не ассоциировалось у него с утром. Но на этот раз все было по-другому.

Ему представилось, как в растянувшейся на миллиарды лет ночи, слегка подсвеченной огоньками других галактик, плывет гигантский звездный остров. Трудно поверить, но это — живое существо, бесконечно чуждое людям и в то же время такое понятное! Пылающее нестерпимым жаром «сердце» — ядро мерно пульсирует, гоня «кровь» по спиральным рукавам, унизанным целыми гроздьями изумительных самоцветов — желтых, голубых, оранжевых, багрово-красных… Галактика медленно вращается, рассекая тонким, почти призрачным краем черную плоть погруженной в спячку Вселенной.

Спиральные ветви… спиральная музыка… все развивается по спирали… конца не будет… мироздание вечно!

В зал очень тихо, чуть ли не на цыпочках, вошел Леонид Сергеевич. Молча вручил Марго и Андрею по чашечке кофе, затем принес еще одну чашечку себе и присел с нею прямо на груду папок где-то в углу комнаты.

А музыка продолжала творить, гудела. Когда гудели басы, Ворохов видел перед собой расползающуюся, как старая пыльная паутина, клочковатую туманность, пронзительные звуки трубы высекали из мрака ослепительные звездные скопления, бархатистый голос виолончелей срывал Андрея с места и отправлял в неторопливый полет вдоль одного из витков спирали. Но тут оркестр взрывался оглушительным tutti, и все частности мгновенно исчезали — перед глазами вновь вращалось слепленное из миллиардов светил галактическое колесо.

Удивительнее всего было то, что сознание Андрея как бы раздвоилось. Один Ворохов, покинув опостылевшую Землю, устремился в глубины космоса, на стук галактического «сердца», как мотылек на пламя свечи. Второй по-прежнему восседал в кресле и пытался взвесить происходящее с ним на весах здравого смысла.

«Это не может быть совпадением, — думал он. — Никогда не поверю, что буквально бок о бок могут жить два не знакомых даже человека, которые пишут абсолютно об одном и том же, только один буквами, а второй — нотами! Нет, сдается мне, что музыка Гудкова универсальна. Я, фантаст, воспевающий цефеиды и квазары, слышу в ней пульс Вселенной, а какой-нибудь алкаш дядя Гоша… Что же он слышит? Неужели бульканье водки, наполняющей граненый стакан? Тьфу, мистика какая-то. Так не бывает. Музыка — не доллар, нельзя одной симфонией угодить всем. Да и насчет дяди Гоши, признаться, я загнул. Сам-то поначалу никак не мог „въехать“ в эту музыку, а для большинства моих соотечественников даже мазурка Шопена — все равно что дифуравнение для первоклассника. Им подавай каких-нибудь танечек, манечек, женечек, коленек — блестящих, хрустящих, шуршащих, изливающих в публику тонны словесной патоки, положенные на стандартные мотивчики из двух-трех нот. Впрочем, я отвлекся. Интересно, а что видит Марго? Готов поспорить, что не звездную карусель!

Тем временем музыка начала принимать драматический характер. Вскоре духовые уже звучали зловеще, а струнные безутешно рыдали. Из таинственной бездны вынырнула другая галактика — такая же живая, чувствующая, но обреченная стать убийцей и самоубийцей одновременно. Неумолимые законы небесной механики начертали ей губительный маршрут, и свернуть с него было также невозможно, как предотвратить взрыв Сверхновой.

Галактики столкнулись! Их огромные раскаленные «сердца» вздрогнули и, чувствуя близкий конец, забились в учащенном судорожном ритме. Спиральные ветви слегка прогнулись, затем надломились и, наконец, распались на части, стряхивая с себя бесчисленные бриллианты звезд.

Как можно было вместить гибель миллиардов миров в закорючки, испещрившие нотные линейки? Непостижимо! На какое-то время Ворохову даже показалось, что он перестал слышать музыку, как будто она, едва успев слететь со струи и клавиш, вылиться из прямых и изогнутых трубок, отскочить от тугих барабанных боков, тут же неуловимо перетекла в зримые образы.

Разбившись друг о друга, как два огромных великолепных торта-безе, галактики превратились в бесформенное скопище светящихся крошек. Одни из них группировались, образуя новое ядро, другие постепенно удалялись и гасли, как будто сама энтропия, гигантская черная корова, меланхолично слизывала их шершавым языком.

Духовые смолкли, и клубящееся звездное облако тут же исчезло, утонуло во мраке. Какое-то время еще слышался шорох струнных, затем наступила тишина.

Ворохова вывел из оцепенения голос Леонида Сергеевича:

— Молчание, конечно, золото, но все же осмелюсь попросить вас высказать свое мнение. Вам понравилось?

— Необычайно! — выдохнул Ворохов.

— Правда? Вы пейте кофе, пейте. Даже не притронулись! А позвольте вас спросить, Андрей Витальевич: что вы ощущали, слушая мою музыку? Видите ли, я задаю этот вопрос всем и собрал уже целую коллекцию ответов.

— Думаю, сейчас она пополнится, потому что… — Черт возьми! Не знаю, как вы этого добились, но я как будто увидел эпизод из своей же книги. Причем самый трагический — столкновение двух галактик. Описывая эту катастрофу, я выжал из себя все, на что был способен. Но теперь, послушав то, что сотворили вы… Снимаю шляпу!

— Столкновение галактик… Очень любопытно! А вы, Маргарита Николаевна?

Марго неожиданно засмущалась.

— Знаете… Это тоже была катастрофа, но, смею вас уверить, ни одной звезды не пострадало. Не могу рассказать, что именно я увидела, потому что это… потому что это очень личное.

«Неужели моя безумная гипотеза об универсальной музыке подтверждается?» — подумал он.

— Есть рассказ о человеке, который задался целью сочинить абсолютную мелодию. У него, правда, ничего не получилось. Пытаетесь идти тем же путем?

— Ну что вы! Даже голову себе никогда не забивал подобной чепухой. Ничего абсолютного быть не может.

— Тогда скажите, что же именно вы хотели изобразить. Каков был ваш замысел?

— Вы можете мне не поверить, но никаких программных задач я перед собой не ставил. А эту вещь назвал совершенно нейтрально: «Композиция номер семь». Не «Шторм», не «Горный поток», не «Извержение вулкана» и уж тем более не «Гибель галактики».

— Вы хотите сказать…

— Вот именно! Ни о каких космических катастрофах я не задумывался, вообще не пытался создать какой-либо зрительный образ. Музыка сама возникала у меня в голове, и мне оставалось только переносить ее на нотные листы. Бывало, так творили и великие композиторы — им казалось, что кто-то вкладывает в их мозг готовую мелодию. Конечно, на самом деле это не так. Любое удачное сочетание нот — это результат огромной умственной работы, порой на уровне подсознания, что многими и воспринималось как общение с «мировым разумом».

— Но у меня-то образ возник!

— Ничего удивительного. Это исключительно ваша субъективная «картинка». Знаете, что, например, вижу я, когда слушаю «Героический этюд» Скрябина? Ни за что не догадаетесь. Вращающуюся спираль ДНК! Как вы понимаете, замысел Александра Николаевича был несколько иным…

Ворохов наконец-то отхлебнул остывший кофе.

— Вы тут упомянули о великих. А не хочется самому встать в эту почетную шеренгу? Мне кажется, если бы вы широко пропагандировали свою музыку, посылали сочинения ведущим музыкантам, их бы уже исполняли по всему миру.

Леонид Сергеевич улыбнулся — очень странно, как будто знал некую высшую тайну.

— А зачем? — спросил он. Ворохов опешил.

— Как это зачем? Да я бы ничего не пожалел!.. Гудков снова улыбнулся:

— Суета сует и всяческая суета!

Таким же тоном Эйнштейн мог бы сказать: «Да что там теория относительности, вы лучше послушайте, как я играю на скрипке!»

— Уверяю вас, — продолжал Леонид Сергеевич, — на всей планете найдется не так много людей, способных воспринимать мою музыку. Во всяком случае, никак не больше нескольких сотен человек. Те, кому она по зубам, рано или поздно все равно ее услышат. Многие уже слышали. А слава, положение в обществе… Не знаю, может быть, для вас это и важно. Для меня — нет. Я живу, как хочу, сочиняю то, что хочу — чего же больше? Работа у меня есть, ни в чем особенно не нуждаюсь. Общаюсь с приятными мне людьми, иногда путешествую. Думаю, — что немало!

Гудков говорил загадками. Откуда он мог знать, сколько меломанов примут на «ура» его «спиральную» музыку? Проводил социологические исследования? Смешно! Руководствовался интуицией? Но это слишком уж ненадежная штука, тут немудрено ошибиться на порядок-другой. И почему он был так уверен, что его творения, никем не афишируемые, дойдут до тех, кому предназначены? Несколько сотен человек — и он этим доволен… Да, некоторым художникам присущ такой мазохизм: пусть меня освистывают и оплевывают профаны — это лучшее подтверждение того, что я гений, доступный лишь вкусам интеллектуальной суперэлиты.

Андрей посмотрел на Марго и поразился: она улыбалась так же таинственно. «Точно — гнездо заговорщиков! — вспомнил он свои недавние опасения. — Конечно, литературные интересы — это только прикрытие. Наверное, они действительно собирают под свое крыло всех непризнанных гениев, до которых могут дотянуться. Вот забавно! Значит, и Кирилл Ильич — гений? И Марго? Черт, а почему бы нет? Вот только бы знать, в какой области…»

— Если не возражаете, — прервал его размышления Гудков, — я поставлю еще одну свою композицию. Впрочем, вы, кажется, хотите у меня что-то спросить?

— Хочу. Сдается мне, Леонид Сергеевич, что вы ведете здоровый образ жизни, ненавидите телерекламу и популярную музыку, в грош не ставите прорицателей, презираете политиков. Угадал?

— Рад, что вы начинаете кое-что понимать. Со временем узнаете больше. Хочу добавить, что я материалист до мозга костей — так же, как и вы, верно?

Рука Ворохова непроизвольно дернулась, и часть кофе немедленно выплеснулась ему на брюки.

— Дьявольщина! — выругался он. — Слушайте… Вы что, хотите сказать, что я один из вас? Может, мы все — клоны?

— Да нет, что вы! — Композитор улыбнулся. — Сразу видно — фантаст! Я ведь уже сказал, что со временем вы все узнаете. Кстати, могу сообщить о себе еще одну вещь.

Леонид Сергеевич допил свой кофе и поднялся.

— В придачу ко всему, — сказал он, — я не верю, что человечество когда-нибудь поумнеет.

Глава 10. «ЧИСТКА»

Паша Ростовцев закурил новую сигарету. Кромптон с трудом скрыл раздражение. Нелепая, идиотская привычка! Подумать только, табаку во всем мире поклоняется больше людей, чем любому отдельно взятому богу!

— Вы много курите, — сказал Кромптон. — На мой взгляд, весьма сомнительное удовольствие. Кстати, руководство «Пирс энд Гарретт» практикует драконовские меры против курильщиков. Они там — в высшей степени униженные существа. Отвыкайте!

— Успеется, — беззаботно ответил Паша и со вкусом затянулся. — В конце концов я же не завтра отчаливаю.

Разговор, конечно, шел на английском — местные кудесники клавиатуры, как правило, изъяснялись на нем свободно, а писали подчас даже грамотнее, чем на своем родном. Это устраивало Кромптона, не знавшего и десятка русских слов.

Ресторан был небольшой, уютный, довольно тихий. Любители гульнуть на широкую ногу явно предпочитали другие заведения — более шумные, где сама атмосфера побуждала «отрываться». Сюда же, судя по всему, приходили просто насладиться отменной кухней, а заодно и поговорить. Кухня действительно впечатляла. Кромптон убедился, что «русские» блюда, которые ему доводилось пробовать в Европе и Америке, не шли ни в какое сравнение с приготовленными в Москве. По крайней мере американский «борщ» после тарелки настоящего, разжигающего аппетит одним запахом, вспоминался как натуральные помои.

Кромптон взял бокал и отпил глоток янтарного вина.

— Информацию о ваших способностях я получил из надежного источника, — сказал он. — И все же — только не обижайтесь! — мне показалось, что ваш образ в некоторой степени мифологизирован. Скажите, вы в самом деле считаете себя компьютерным богом?

Ростовцев хмыкнул.

— Кем я себя считаю — это никому не интересно. Богом, королем, на худой конец князем — нужное подчеркните сами. Однако сдается мне, что вы не приехали бы в Россию ради парня, которых пруд пруди. Что, в ваших пятидесяти штатах не нашлось программистов экстракласса?

«Какой самонадеянный тип! — подумал Кромптон. — Считает, что я приехал исключительно из-за него. Нет, птенчик, ты всего лишь одно звено в цепи грандиозного замысла. Довольно важное звено, спору нет, но я вполне мог выйти и на кого-нибудь другого. Просто ты подвернулся под руку в нужное время и в нужном месте».

— Как ни странно, Павел, — сказал он, — вы недалеки от истины. Конечно, классных программистов на родине компьютера больше, чем где бы то ни было. Но подлинные таланты — как, впрочем, и у вас — наперечет. Все они очень хорошо устроились — работают в самых известных фирмах.

— А компания «Пирс энд Гарретт», — продолжил Паша, — как сравнительно Молодая, не успела раздобыть себе настоящего аса. Сманить у конкурентов не удалось — те ценными кадрами не разбрасываются. Вы ему сумму называете, а хозяева тут же об этом узнают и прибавляют жалованье. Тут-то вы и вспомнили о заснеженной России, где наряду с медведями до сих пор еще встречаются очень и очень неглупые люди. Причем — самое главное! — дешевые, как попкорн.

— Меня удивляет ваш тон, Павел, — сказал Кромптон. — Вам предлагают блестящую перспективу. «Пирс энд Гарретт» — стремительно развивающаяся компания. Не в этом, так в следующем году она серьезно потеснит на рынке нынешних монстров. Заметьте, что вам даже не пришлось ничего предпринимать — мы сами вас разыскали. Мы же обеспечим и ваш выезд за границу. Поверьте, въехать в Штаты сейчас еще труднее, чем год-два назад. Условия предельно жесткие, в визе отказывают даже людям, у которых гораздо больше оснований эмигрировать, чем у вас. Но мы все сделаем, можете на нас положиться.

— Не сомневаюсь, мистер Кромптон. — Ростовцев потушил сигарету, затем нетвердой уже рукой взял графинчик с водкой и наполнил свою рюмку. — Ну, за процветание вашей фирмы!

«Пей, пей! — подумал Кромптон и снова пригубил из бокала. — Чем больше, тем лучше. Напейся вдрызг! Но не сразу. Мне хотелось бы еще выслушать твои суждения по некоторым вопросам».

— А что, мистер Кромптон, — сказал Паша, орудуя вилкой, — вы водку совершенно не употребляете? Такое впечатление, как будто я пью один.

— Вы слишком категоричны, Павел. — Кромптон демонстративно приподнял свой бокал. — Назвать меня трезвенником все-таки нельзя. Вы, как истинный русский, любите водку. Это дело вкуса. Но хотел бы заметить, что в Америке от употребления спиртного ежегодно умирают примерно пятьсот человек, а у вас, насколько мне известно, многие тысячи. Конечно, американцы тоже любят крепкие напитки, но у нас лучше развита медицина, а кроме того, несколько иная психология. Так что советовал бы вашим соотечественникам серьезно задуматься.

Паша махнул рукой.

— Знаете, — сказал он, отодвинув тарелку, — я, конечно, признателен вам за хлопоты. Вы отличный агент, мистер Кромптон, фирма может вами гордиться. Разумеется, я поеду к вам и буду работать на совесть. Но… Есть такая русская пословица, что у трезвого на уме — у пьяного на языке. Я, правда, еще далеко не пьян, и все же… Приехав в вашу хваленую Америку, я, безусловно, буду держать рот на замке, так что позвольте мне напоследок быть откровенным. В общем… Не обижайтесь, но я вовсе не считаю себя облагодетельствованным, а Америку — страной грез. По моим понятиям, это всего лишь гигантская отрыжка европейской цивилизации. Разумеется, с совсем не благовонным запахом.

— Да? — Кромптон постарался, чтобы в его голосе проскользнуло лишь легкое удивление, но внутри у него все кричало: «Молодец! Отрыжка Европы — очень метко сказано! Как будто знал, что на самом деле я европеец, лишь нацепивший маску янки. Впрочем, и это неверно. Мой дом — весь мир. Родина — это предрассудок. И все-таки будет интересно послушать, что выдаст этот русский. Надо только контролировать себя и во всем следовать легенде».

— А разве вы, Павел, посещали Соединенные Штаты?

— Нет, но многие знакомые там были, а я их мнение уважаю, как собственное. Кроме того, вы далеко не единственный американец, с которым мне довелось общаться. Ну и, само собой, масса сведений, почерпнутых из Сети…

— Так чем же вас не устраивает Америка?

— Многим. Во-первых, раздутое, гипертрофированное чувство собственной значимости. Конечно, построить своими руками богатейшее государство мира — тут есть чем гордиться. Но не захлебываясь от спеси, как это делаете вы. Вам кажется, что только янки способны судить здраво. Все прочие — недоумки. Их надо мягко увещевать, шелестя баксами, а если упрутся — вправлять мозги с помощью авианосцев и крылатых ракет. Если вам не нравится какой-то правитель, даже избранный самым законным образом, вы тут же начинаете бомбить его народ, виновный в том, что он терпит такого тирана. Знаете, я еще способен понять и даже простить изуверство, совершенное невменяемым человеком. Но когда в оправдание изуверства ваш президент начинает рассуждать о своем долге, ответственности за судьбы мира и общечеловеческих ценностях, мне так и хочется заткнуть ему рот грязным вонючим носком.

— Вы, русские, тоже пролили много крови. Вспомните Афганистан, Чечню…

— Афганистан мы давно признали ошибкой, а Чечня — это наша территория. Может, вы еще запретите нам бить у себя на кухне тараканов?

— Хорошо, я вас понял. Что дальше?

— Жестокость по отношению к чужим закономерно перетекает в беспощадность к своим. Мистер Кромптон, у меня такое ощущение, что через двадцать — тридцать лет вы начисто перебьете друг друга — просто от помрачения мозгов, вызванного вышей псевдокультурой, которая воспевает насильников и извращенцев. Их всех, конечно, в конце концов убивают мускулистые добрые дядьки, но грех подан так привлекательно, что как раз садистам и начинают подражать, представлять себе конвульсии подстреленной жертвы, хрупкое горло под своими железными пальцами, чьи-то разлетающиеся внутренности… Слушайте, в Штатах месяца не проходит, чтобы кто-нибудь не взял в руки автоматическую винтовку и не отправил на тот свет как минимум десяток человек! Патологическая ненависть к своим двуногим сородичам — как у взрослых, так и у детей. Если у вас школьник, преспокойно расстреливающий целый класс, — самое обычное явление, какое вы имеете право называться цивилизованным государством? Почему в богатейшей стране планеты больше всего психопатов, маньяков, последователей сатанизма, а также астрологов, хиромантов и прочих шарлатанов? Почему у вас насаждаются невежество и мракобесие? Мне рассказывали об уровне образованности выпускников ваших школ и даже студентов. Они не знают самых элементарных вещей! Много раз слышал о том, как наши двоечники, переехав в Америку, оказывались самыми умными в своем классе. А самое паршивое то, что и у нас все дело идет к этому. Ослепленные вашим внешним благополучием, мы и своих детей начали обучать на западный манер. Результаты налицо — тупиц и недоучек становится все больше. Скоро и теорию Дарвина начнут запрещать, как в некоторых ваших штатах.

— Вы, Павел, оказывается, очень сердитый человек. Какие еще у вас к нам претензии?

Паша потянулся к графинчику.

— Уф! — сказал он, отправив водку в желудок и закусив на этот раз лишь кусочком хлеба. Затем водрузил локти на стол. — О чем это мы? Ах да, о претензиях… Ну, их у меня миллион. Да взять хотя бы еду. У вас же нет нормальной, натуральной жратвы! Все выращено в неестественных условиях, на гормонах и прочих биодобавках. Или за счет пересадки генов. Что, не так? Знаем, знаем! — Он с многозначительной ухмылкой поводил в воздухе пальцем, и тут один из его локтей сорвался со стола.

«Он уже теряет координацию движений, — подумал Кромптон. — Русские не знают меры. Наверное, мне так и не придется дослушать его рассказ до конца».

Однако, несмотря на изрядное количество выпитого, язык у Паши пока не заплетался.

— Да, ребята, жратва у вас хреновая. Все, кто был в Штатах, прикалываются над вашей земляникой, которой только свиней кормить. А эта ваша вечная сухомятка — все на ходу да на бегу? Известно ведь, что американской кухни в природе не существует. А русская — вот она. — Паша обвел рукой стол. — Вам нравится?

— Удивляете вы меня, Павел, — сказал Кромптон, проигнорировав его вопрос. — В Америке все мерзко и скверно, кругом сплошное насилие, культура рассчитана на обывателя, из школ выходят неучи, еда тошнотворная… Что еще?

— Спорт. Этот ваш рестлинг — зрелище для дебилов, которое устраивают дебилы.

— Вот видите… Все вам не так. Зачем же вы согласились покинуть уютную Россию и поехать в эту кошмарную Америку?

— Уютную… Она всегда была немытой, как подметил один из наших классиков. Пусть вас не обманывает видимое великолепие Москвы. Наша столица — это всего лишь красивая нарядная дверь, за которой — огромное заброшенное помещение, набитое бесхозным хламом. Тот же классик назвал Россию страной рабов, страной господ. Ничего не изменилось, разве что господа правят более тонкими, изощренными методами, а рабам настойчиво внушается, будто от их волеизъявления в этой жизни что-то зависит.

— Вам трудно угодить, Павел. Богатая и свободная Америка не устраивает вас в той же степени, что и нищая, рабская Россия. Насколько я понимаю, вы все же решили выбрать из двух зол?

Паша вздохнул.

— Видите ли, мистер Кромптон… Америка — страна невысокой духовности, но вы, как никто, цените людей, умеющих что-то делать руками и головой. Вы предприимчивы, изобретательны, вам удалось добиться производительности труда, до которой нам с нашей извечной безалаберностью — как до Луны. Под звездно-полосатым небом все четко: заработал — получи. У нас, в России, честным трудом можно заработать только инфаркт. Все состояния делаются за счет хитроумных афер и особых отношений с продажными чиновниками. Я люблю свою страну, но меня здесь считают за негра — в самом обидном понимании, за которое у вас и засудить могут. В общем, держат за раба, а денег дают ровно столько, чтобы не ходил на работу в дырявых джинсах. Я стою больше, во много раз больше, чем мне платят в моей фирме! Впрочем, вы и сами это прекрасно знаете, иначе не были бы здесь. И еще одно соображение. Скоро все худшее, что только есть в Америке, будет и у нас. Россию уже захлестывает этим дерьмом. Осталось только разрешить продажу оружия — и не будет никакой разницы. Есть ли тогда смысл держаться за испохабленную страну, где, помимо прочего, тебе ни черта не платят?

Он помолчал, глядя в стол.

— У вас же светлая голова, Павел, — заговорил Кромптон. — Для агента фирмы противоестественно отговаривать клиента, но я думаю, что вы могли бы и здесь неплохо устроиться. В России неразбериха, а умный человек всегда найдет способ поймать рыбу в мутной воде!

Паша недобро посмотрел на него и прикурил очередную сигарету.

— Понимаю, о чем вы. Поверьте, я через это уже прошел. Король хакеров — так меня величали. Еще будучи школьником, я умел мастерски взламывать несложные охранные системы. Брал отовсюду понемногу, деньги сначала переводил на счета взрослых парней, которым доверял. У меня всегда водились бабки, я снимал таких роскошных девочек, что все вокруг умирали от зависти. Со временем мои аппетиты разрастались, я начал проворачивать крупные дела. Затем, разумеется, попал на крючок одной мощной мафиозной группировки. Меня стали использовать как чистильщика банковских счетов, и я не думал, что когда-нибудь смогу вырваться из этих железных лап.

— Смогли?

Почти минуту Паша молчал, пуская дым.

— Мой приятель, тоже знаменитый хакер, как-то попался и загремел в тюрьму. Позже я узнал, что его там убили. Пустили по кругу, а потом забили насмерть. Это был гордый парень, он не захотел подчиняться подонкам, которые заправляли тамошней жизнью, указывали каждому его место. И поплатился за это. Я просидел в трансе весь день и всю ночь. Подруга убежала от меня в ужасе — думала, что я повредился рассудком. А я все размышлял над своей жизнью, мысленно перелистывал ее последние страницы и перечеркивал их жирным крестом. Надо уметь вовремя остановиться, мистер Кромптон. «Все, — сказал я себе, — хакер Ростовцев умер, да здравствует честный программист Ростовцев. Жизнь только начинается, и не стоит ее уродовать. Прежних бабок тебе, Паша, больше не видать, и это очень скверно, потому что ты привык ни в чем себе не отказывать. Но ничего, поумеришь аппетит. Зато никогда не познакомишься с тюремной парашей». И вот я перед вами — белоснежный ангел, отряхнувший с крыльев грязь.

«Сопляк ты, — подумал Кромптон. — Вся наша жизнь полна греха, кругом мерзость и смрад. Как там говорили древние греки? „Человек — двуногое существо без перьев“. То-то и оно! Ты можешь с ног до головы обклеить себя белыми перышками, но рано или поздно они бы облетели. Наверное, уже начали облетать, только ты, упиваясь своей исключительностью, стараешься не заметить этого. Дурачок! Среди великих людей, оставивших след в истории, не было ни одного святого. Напротив, почетное место в их рядах занимают такие чудовища, что кровь стынет в жилах, как вспомнишь, что они натворили. Почему же они не забыты, господин Ростовцев? Не потому ли, что людям присущ некий мазохизм? Толпе нравится, когда в годы хаоса приходит кто-то сильный, не ведающий жалости, и начинает расстреливать каждого десятого, обеспечивая среди оставшихся железный порядок. Но ты не стремишься попасть в историю. И правильно. В нее попаду я, хотя в некоторой степени и благодаря тебе».

— Неужели мафиози так легко вас отпустили? — спросил Кромптон. — Зная их нравы, я не могу в это поверить.

— Я и сам не был уверен, что смогу выпутаться. Они оценили мое «дезертирство» в огромную сумму. Не буду рассказывать как, но я собрал эти деньги и отдал им, до последнего цента. «Знаю, что вы парни прилипчивые, — сказал я, — но я уже твердо решил, что завязал навсегда. Хотите — убивайте, если вам от этого станет лучше. Думаю, вряд ли. „Заложить“ никого из вас я все равно не смогу, потому что сам же за компанию отправлюсь на нары. Так что давайте расстанемся с миром». Им, конечно, очень хотелось, чтобы я продолжал на них работать. Но они были людьми неглупыми и поняли, что действительно скорее умру, чем снова запляшу под их дудку. В общем, отступились. С тех пор я установил для себя жесткое правило: не участвую ни в каких финансовых махинациях, отвергаю предложения, связанные с военными разработками, потому что это тоже скользкая тема, отказываюсь сотрудничать с любыми шпионскими ведомствами. Так что если под вашей благообразной личиной скрывается агент ЦРУ, прошу не беспокоиться. Что, не угадал? Вы на самом деле из «Пирс энд Гарретт»? Ну что ж, готов поверить. Хотя, признайтесь, все это довольно странно. Как, черт возьми, вы меня раскопали? Здесь я личность незаметная, в Америке следов не оставлял. В Сети, правда, гуляю постоянно. Оттуда выцепили?

— И оттуда тоже. Видите ли, Павел, есть одна фирма, которая обязана знать все, что творится в России. Даже если этого больше не знает никто. Признайтесь: за время вашей бурной хакерской жизни вы не могли нигде не наследить!

— Да? И вы хотите меня уверить, что эта ваша фирма никак не связана со спецслужбами?

— Абсолютно не связана. Это исключительно частное предприятие, делающее свой маленький бизнес.

— Ну и черт с ней! Не буду больше расспрашивать. Это раньше я любил совать свой нос во все темные щели. Что ж, мистер Кромптон, вам удалось меня купить. Поздравляю! Хотя сделать это было совсем не трудно. Россия давно уже не загадочная страна. Да и была ли она загадочной? «Мы жаждем злата, злата, злата…» Это еще Пушкин отметил. Сейчас он наверняка написал бы: «Мы жаждем баксов, баксов, баксов…»

Он махнул рукой, вылил остатки водки в рюмку и залпом, как все русские, выпил.

Кромптон поморщился.

— Обсудим детали? — предложил он.

— Да… Сейчас… — Паша раскисал на глазах. Последняя рюмка явно была лишней. — Вы знаете, мистер Кромптон… это пада… падаро… парадоксально. Любой из моих знакомых был бы на седьмом небе, если бы ему представилось… если бы он оказался на моем месте… а я… почему я не пляшу от радости? Глупо? Да, глупо… Может, сплясать? — Он попытался привстать, но тут же рухнул обратно.

«Что ж, это упрощает задачу», — подумал Кромптон. Он подозвал официанта, расплатился и, поддерживая Пашу, повел его к выходу.

На город мягко, невесомо опускались сумерки. Кромптон уверенно тащил русского за собой, как будто именно тот приехал в Москву погостить и теперь не мог шагу шагнуть без провожатого.

— Такси… — пробормотал Паша. — Поймайте такси…

— Сейчас, — ответил Кромптон, высматривая местечко потемнее. Наконец он привел Пашу (нет, вернее, приволок!) в маленький безлюдный дворик, усадил на скамейку, сел рядом и достал из кейса заранее припасенную бутылку водки. Теперь, если было верно все то, что липовый агент «Пирс энд Гарретт» успел узнать о русских, припозднившаяся парочка не могла вызвать особых подозрений. Ну, надо было приятелям добавить, а лучшего места не нашли. Что тут такого? Главное — не шумят.

Держа в правой руке поллитровку, Кромптон левой, как давнего друга, обнял Пашу за плечи, сосредоточился — и ворвался в его мозг.

Как ни был обширен его Дар, телепатия в арсенал Кромптона не входила. Читать мысли этих людишек, узнавать о них всю подноготную, извлекать со дна души их самые потаенные желания и изучать, препарировать, как биолог, бестрепетной рукой пластающий лягушку, — это было бы здорово. Абсолютное знание дает абсолютную власть! Увы, чего не дано — того не дано. Но он умел делать нечто другое и ценил это «нечто» выше любой другой из своих многочисленных способностей.

С некоторыми из «клиентов» Кромптону приходилось повозиться, но Пашин мозг, ослабленный алкоголем, сам распахнулся перед ним. Удачливому взломщику оставалось только прихватить плохо лежащие сокровища. В прошлый раз он выкачал из одного чрезвычайно одаренного технаря-янки секреты изготовления разных хитрых устройств, до этого потрошил интеллектуалов, включая малоизвестного, но незаурядного философа. Теперь Кромптон хотел постичь все тонкости хакерского искусства, а заодно овладеть русским языком.

Если бы он попытался представить себе все миллиарды нервных клеток, заполняющих череп своего соседа, понять назначение каждой извилины, уяснить, какие из них он в этот момент опустошает, то, наверное, сошел бы с ума. Но его Дар был поистине уникален — он позволял хозяину, даже не задумываясь о том, как это у него получится, сразу находить нужные массивы информации в мозгу жертвы. Забирай и владей!

Минут через десять «чистка» (так называл этот процесс Кромптон) была завершена. За это время Паша, уставившийся стеклянными глазами в стену ближайшего дома, ни разу не пошевелился, так что его «собутыльнику» приходилось жестикулировать, изображая оживленную беседу. Делу это ничуть не мешало — информация перекачивалась автоматически, как только Кромптон забрался в голову бывшего хакера и сформулировал, что именно он намерен оттуда стянуть.

Теперь Паша должен был умереть. Кромптон не мог понять, почему после «чистки» его «клиенты» неизменно отдавали концы. Ведь из черепушки каждого он извлекал самую малость, может, и существенное, но отнюдь не жизненно важное! Видимо, вторгаясь в чей-то мозг, чтобы разжиться частичкой чужой памяти, он вносил необратимые изменения в его структуру, нарушал некие тончайшие связи.

«Может, я когда-нибудь и узнаю, отчего они все загибаются, — подумал Кромптон. — Для этого достаточно „почистить“ хотя бы одного нейрохирурга. Только зачем? Мрут — ну и плевать. Все равно я бы их убирал — на земле не может быть двух носителей абсолютно одинаковой информации. Это — принцип, его надо соблюдать, иначе я обязательно где-нибудь проколюсь».

Кромптон встал, опрокинул неподвижного Пашу спиной на скамейку и стал лить ему в рот водку, пока та не потекла обратно. Все должно выглядеть естественно. Смерть с перепоя — это самое то!

Губы Кромптона скривила жестокая усмешка.

— Пусть земля тебе будет пухом, Паша, — произнес он на чистейшем русском языке, и, выронив бутылку, повернулся к умирающему спиной. Что ж, дело сделано. Но далеко не самое сложное. Теперь Кромптону предстояло пробраться в одно из главных гнезд Клана.

Глава 11. КАРТИНА

Ворохов с ненавистью посмотрел на компьютер, как будто именно тот обязан был поднатужиться и выдать бессмертные строки, воспевающие величие Вселенной. Возможно, лет через десять — двадцать так и будет. Вводишь программу, задав свои любимые словечки, обороты, сюжетные ходы — и умная техника «печет» шедевр за шедевром, а ты подписываешь их своим гордым именем и купаешься в славе и гонорарах.

Но пока приходилось полагаться исключительно на свои серые клеточки, а они уже стонали от напряжения и молили о пощаде. Последний раз Андрей выбрался в люди дней десять назад — именно тогда они с Марго слушали «Композицию номер семь». После этого он вновь засел за повесть и работал как одержимый, выходя из дома лишь за продуктами. Примерно неделю все шло замечательно, затем свежие, неизбитые фразы перестали приходить в голову, и вскоре дело расклеилось.

Ворохов в сотый раз прошелся по комнате, потом вышел в прихожую и остановился возле телефона. Он уже трижды пытался дозвониться до Марго (она дала ему свой номер во время последней встречи), но никак не мог застать ее дома. Может, хоть сейчас повезет? Ничего путного ему сегодня все равно не родить — значит самое время немного развеяться. Почему бы не посидеть в каком-нибудь уютном месте с очаровательной женщиной? Конечно, Марго могла отказать, но Ворохов был почти уверен, что этого не случится.

— Алло! — послышалось в трубке.

«Наконец-то!» — подумал он и тут же насторожился: у Марго был совершенно потерянный голос. Похоже, ее одолели нешуточные заботы.

— Здравствуй, это я, Андрей. Вот, захотелось узнать, как твои дела. Сам бездельничаю, писанина не идет. И, мне кажется… Что-нибудь случилось?

— Здравствуй, Андрей. Ты угадал, случилось. Представь себе, собираюсь на похороны.

Ворохов почувствовал себя неловко.

— На похороны? Извини, я и подумать не мог… Кто-нибудь из родственников?..

— Бог пока миловал. Нет, это… это один из членов нашего клуба. Ты его не знаешь, он не был на той вечеринке у Кирилла Ильича. Совсем еще молодой — и вот… На кладбище я не пойду — траурные церемонии действуют на меня угнетающе. Да и будут там от клуба два-три человека — с Кириллом Ильичом, разумеется. Остальные — родственники. На поминки тоже не останусь. А вот попрощаться с покойным придут все наши. Я его, правда, и сама знала не очень хорошо, но будет не по-человечески, если решу отсидеться.

— Значит, все ваши… А я — ваш? Марго ответила не сразу.

— Да, конечно. Но тебя никто не упрекнет, ты же его совсем не знал…

«Пойду! — внезапно решил Ворохов. — Хотя повод и печальный, но киснуть здесь, вымучивая из себя фразы, ничуть не лучше. По крайней мере повидаюсь с Марго…»

— Думаю, я обязан там появиться, — сказал он. — Ваша компания мне уже не чужая, и, если я не приду, это тоже будет как-то не по-людски.

Марго вздохнула.

— Ну, как знаешь… Пожалуй, ты прав. Тогда запиши адрес: улица Энергетиков, дом двадцать один, квартира шестьдесят пятая. Только долго не тяни, лучше выезжай сразу.

— Хорошо, — сказал Ворохов.

Просторную комнату густо заполнял удушливый запах смерти. Перед гробом собралась целая толпа — человек тридцать — сорок. Ворохов узнал Неведомского, Гудкова, Пичугину, Стадника, еще нескольких «мечтателей», сдержанно кивнул каждому, одними губами поздоровался с Марго, затем перевел взгляд на покойника, почти заслоненного неподвижными спинами.

«Странно, — подумал Андрей. — Кажется, я его где-то видел. Вот сейчас подойду поближе — вспомню».

Настало время прощаться. Ворохов медленно подошел к гробу, остановился, вгляделся в застывшее, как у восковой куклы, лицо — и вздрогнул, словно ухватился за оголенный провод. Ноги завибрировали, перед глазами рассыпались разноцветные искры. Ворохов чудом сохранил равновесие и судорожно сглотнул, подавив готовый вырваться крик: «Это он!»

Это действительно был он — тот самый невзрачный тип, исподтишка испытывавший на Андрее спрятанное в «дипломате» «психотропное оружие». Больше он не встретится на его пути, не устремит в спину «демонический» взгляд, не запустит в голову своего «ежика». И не расскажет о том, какого черта шпионил за человеком, которого без всяких джеймсбондовских штучек мог через недельку-другую запросто встретить в стенах своего клуба…

Ворохов оглянулся. Все смотрели на него: большинство с недоумением, а кое-кто — с натуральным испугом. Многие шушукались, и ему даже показалось, что он разбирает отдельные фразы: «Не в себе, что ли?!», «Ой, бедненький, аж затрясся!», «„Скорую“ вызывать не придется?» Андрей залился краской и, опустив голову, чтобы было не так заметно, обошел вокруг гроба. Марго протиснулась сквозь толпу и встала рядом.

— Что это с тобой? — чуть слышно прошептала она. — Ты что, его знал?

— Потом расскажу, — так же тихо ответил он. — Не здесь же…

Вынос тела запомнился плохо. Ворохов механически следовал за толпой. Играл оркестр, но звуки траурного марша не проникали в его мозг, занятый разгадкой тайны. Наконец гроб внесли в автофургон, выполнявший роль катафалка. Едва машина тронулась, кто-то взял Андрея за руку, и лишь это вернуло его к реальности.

— Очнись, — сказала Марго. — Что случилось? Я понимаю, веселого мало, мы все очень переживаем. Но ты уж так ушел в себя… Он в самом деле был для тебя близким человеком?

Ворохов несильно сжал ее прохладные пальцы.

— Сейчас расскажу. Но, наверное, все же не здесь? Пойдем куда-нибудь?

Она не успела ответить — к ним подошел один из членов клуба. «Ершов, — вспомнил Ворохов. — Кажется, художник. От кого я это слышал? Не от самой ли Марго? Впрочем, не важно. Кстати, на вечеринке он запомнился мне тем, что во время танцев скромно сидел в углу и листал альбом каких-то репродукций».

— Вот как оно, Андрей Витальевич, — сказал Ершов, вытирая платком лоб, а заодно и уголки глаз. — Живешь-живешь — и раз… Какая нелепейшая смерть!

— Извините, а как он умер? — спросил Ворохов. — Видите ли, я совершенно не в курсе. Если честно, то даже имени его не знаю. Просто случайно услышал, что один из клуба…

Марго вскинула брови.

— Так ты его не знаешь? Но…

Андрей многозначительно показал глазами на Ершова.

— Тебя смущает присутствие Михаила Игоревича? Не беспокойся, это очень достойный человек. Ты можешь при нем говорить все, что хотел бы рассказать мне.

— Я польщен, Маргарита Николаевна, — сказал Ершов. — Но если разговор сугубо конфиденциальный, то могу и удалиться.

— Нет-нет, — наконец решился Ворохов. Не доверять Марго не было оснований, да и Ершов, откровенно говоря, производил на него благоприятное впечатление. Видно, что мужик серьезный. Вдруг действительно поможет развязать этот узелок? — Пожалуйста, останьтесь. Дело в том, что покойный… Да, кстати, как его звали?

— Макаров, — сказал Ершов. — Виктор Владимирович Макаров. Может, хотя бы отойдем в сторону?

— Да-да, конечно. Так вот, однажды этот Макаров…

После его рассказа наступила тишина. Первым нарушил молчание Ершов.

— Отлично понимаю, что вы тогда испытывали. Нет, конечно, Виктор Владимирович не был никаким фээсбэшником. Это один из нас. Человек, безусловно, не совсем обычный, с исключительными способностями. Да, ему доводилось — причем абсолютно добровольно! — выполнять некоторые наши поручения. Но разве вы в результате что-то потеряли? Напротив, приобрели! Разве не удача — познакомиться с Кириллом Ильичом и другими членами нашего клуба? Вы сразу нашли единомышленников, не говоря уже о возможном издании книги. Так вот, представьте себе, Макаров сыграл в этом знакомстве не последнюю роль. И мало того…

— Извините, Михаил Игоревич, — перебил его Ворохов. — У меня сейчас к вам столько вопросов… Например, насчет единомышленников. Знаете, я уже почти не сомневаюсь, что «Мечта» имеет к литературе очень слабое отношение. Если вообще имеет. К чему в кошки-мышки играть? Один из вас… Кого это — вас? Кто вы такие, в конце концов? Марго не скажет — похоже, она соблюдает некую субординацию. Верно, Марго? Но вы, мне кажется, отнюдь не рядовой «мечтатель». Возможно, даже не из среднего звена. Так скажите, зачем я вам понадобился? Каким образом Макаров залезал в мою голову и, главное, для чего? Поверьте, я не осмелился бы вот так в лоб задавать эти вопросы, если бы думал, что вы какие-то суперагенты и хотите сотворить со мной страшную вещь. Но я пообщался с некоторыми из вас, послушал музыку Гудкова. Знаете, это меня впечатлило. Я теперь не могу поверить, что вами движет холодный циничный расчет. Но тогда — что?

Ершов снова вытер платочком лоб.

— Что ж… Вы, Андрей Витальевич, человек умный и, конечно, не могли не обратить внимание на все… гм… странности. Немудрено заподозрить ловушку, правда? Но вы верно подметили, что не холодный расчет нами движет… Поэтому не берите дурного в голову и доверьтесь нам. Придет время — и все узнаете. А что касается нелепой смерти Макарова… Видите ли, у него была небольшая химическая лаборатория, и он по ошибке выпил какой-то отравы. Просто в голове не укладывается!

— Отравы? Но тогда, я думаю, над ним до сих пор колдовали бы какие-нибудь эксперты…

— Колдовали бы, но у нас имеются кое-какие связи… К чему измываться над покойником? Его уже не вернешь, вот такая глупая смерть. И, что самое странное, уже не первая… — Он осекся. — Простите, Андрей Витальевич, что-то я совсем разболтался. Позволю себе спросить: вы сейчас куда?

Ворохов посмотрел на Марго.

— По правде говоря, домой как-то не тянет. Если бы Марго согласилась, мы могли бы просто где-нибудь побродить… посидеть… Как ты на это смотришь? Конечно, если у тебя дела…

— Посидеть, — сказала Марго. — Не то сейчас настроение, чтобы бродить. И я даже знаю, где посидеть. У Михаила Игоревича! Ведь вы не против? Нет?

— Разумеется, разумеется. — Ершов демонстративно вынул из кармана связку ключей. — Посидим, помянем бедного Виктора Владимировича. У меня тихо, спокойно, жена в командировке. Только согласится ли молодой человек?

Если честно, Ворохов предпочел бы провести день… ну, хотя бы час-другой наедине с Марго. Но она не дала ему времени на раздумья и не оставила выбора.

— Он уже согласен, Михаил Игоревич. Пойдем, Андрей?

— Поедем, — уточнил Ершов и показал на припаркованный у бордюра «опель» цвета молочного шоколада. — Вот моя машина.

Как оказалось, Михаил Игоревич жил у черта на куличках — аж в Шемякине. За всю дорогу ни он, ни Марго не проронили ни слова. Это сделало атмосферу настолько гнетущей, что Ворохова начали одолевать сомнения: не созрел ли заговор? Сейчас они поднимутся в квартиру, сядут, а потом хозяин незаметно бросит ему в бокал маленькую таблетку. И снова будут кому-нибудь пудрить мозги: «Вот, по ошибке выпил отравы. Но мы постарались избежать шума, — у нас есть кое-какие связи. К чему измываться над покойниками?» Андрей даже разволновался, и ему стоило немалых усилий выкинуть этот бред из головы. Именно бред, потому что не могла Марго пойти на такое предательство. Не могла!

Беспорядка в квартире Ершова было гораздо меньше, чем в жилище композитора. Во всяком случае, ни кистей, ни красок, ни даже клочка бумаги с карандашным наброском Ворохов не заметил.

— Простите, — сказал он после того, как хозяин по-быстрому накрыл столик и они выпили по бокалу вина. — Ведь вы, если я не ошибаюсь, художник?

— Не ошибаетесь, Андрей Витальевич. Художник. И, смею полагать, не от слова «худо».

— Ну, вы скажете, — возмутилась Марго. — Не от слова «худо»! Да вы же гений, вам памятник при жизни ставить надо!

Ершов пожевал губами.

— Поставят когда-нибудь… на могилке. Но почему вы спросили, Андрей Витальевич? А, понимаю! Не видно палитр и мольбертов. Что ж, открою секрет: есть у меня крошечная студия, там и пишу. А здесь лишь несколько картин, самых любимых. Одну из них я вам покажу. Только одну. Понимаете… Мне очень горько. От нас ушел хороший человек, и если я сейчас не на похоронах, то только потому, что был бы не в силах этого выдержать.

«Какие все впечатлительные, — подумал Ворохов. — Ладно еще Марго, но Ершов… Странно».

— Картину я написал несколько лет назад, — продолжал хозяин. — Признаюсь, тогда у меня выдался не самый лучший период в жизни. Как часто бывает, все свои эмоции я выплеснул на полотно. Но именно сегодня моя работа обрела особый смысл. — Помолчав, Михаил Игоревич совсем тихо добавил: — Потому что она называется «Смерть»…

Он резко поднялся — возможно, затем, чтобы гости не успели заметить навернувшихся на глаза слез, — и вышел из зала. Минуту спустя вернулся, бережно держа картину в простой деревянной раме размером примерно метр на метр. Огляделся по сторонам, прикидывая, куда ее пристроить, затем водрузил на спинку дивана, после чего, явно избегая смотреть на творение рук своих, отвернулся к окну.

Ворохов поднялся — как-то неловко, зацепив столик, на котором жалобно зазвенела посуда. «Почему я так разволновался? — подумал он. — Неужели это тот самый „священный трепет“, который испытывают, предвкушая встречу с безусловным шедевром? Да, наверное. Видимо, после гудковской „Композиции номер семь“ я уверовал, что все „мечтатели“ — действительно гении. Что ж, у меня есть прекрасная возможность в этом убедиться».

Он подошел к дивану — и испытал шок.

На небольшом полотне был изображен глубочайший каньон, причем в самом зловещем ракурсе — прямо сверху, как будто художник работал кистью, выглядывая из кабины зависшего над пропастью вертолета. Эффект был потрясающий — зритель словно заглядывал в распахнутую рану. Сначала взгляд отмечал рваные края ущелья: ни дать ни взять поработал пьяный великан — хотел развалить мясницким топором землю-матушку на две половины, да задергалась рука, не рассекая, а кромсая неподатливую плоть. Вот и остались по всей кромке исполинские заусеницы, как оскаленные каменные клыки. От них, едва заметно сужаясь книзу, спускались до первого уступа изломанные, пронизанные кое-где ледяными прожилками стены расщелины.

Уступ — узкий, но вполне надежный — казался благословенным оазисом посреди тоскливой пустыни. На нем даже существовала жизнь — в трех местах виднелись прижавшиеся к стене корявые деревца. Однако удивительная магия картины заключалась в том, что зритель должен был непременно пройти все круги ада. Поэтому взгляд, обежав уступы, тут же вновь срывался вниз, растекался по стенам, еще более мрачным, чем прежде. Их прочерчивали длинные острые тени — даже мельчайшая неровность, встречая отвесные лучи далекого солнца, отбрасывала в бездну угольно-черный «хвост».

Еще одна узкая терраса. И еще. И еще… Андрей попытался сосчитать, сколько всего было уступов, но каждый раз сбивался. Семь? Восемь? Девять? Их количество как будто непрерывно менялось!

«Это невозможно! — вопил здравый смысл. — Фантазия беспредельна, она может родить каньон какой угодно глубины — хоть с пятнадцатью, хоть с двадцатью уступами. Но не в силах человеческих изобразить на плоской поверхности разверстую пасть преисподней, уходящую чуть ли не к центру Земли, чтобы взгляд проваливался все глубже и глубже, не находя дна, и чтобы это не казалось дешевым оптическим трюком, а взаправду холодило душу, как будто ты сам вот-вот сорвешься и полетишь в пропасть, а твой безумный крик будет отчаянно метаться между двумя бесконечными стенами… Тот, кто сотворил такую иллюзию, наверняка продал душу дьяволу!»

Здравый смысл был не прав. Если даже Ершов действительно связался с лукавым, тот при всем своем могуществе не изобрел бы способ нарисовать расщелину без дна. Дно все же было — зажатая каменными исполинами тонкая светлая змейка. Речка? Скопление кристаллов, одаренных солнечным лучом — последним, который не поглотили стены каньона? Ворохов не знал. Зато он увидел посреди извивающейся полоски темную точку. Наклонился вперед, чтобы разглядеть получше, и испытал новое потрясение.

Это была не точка, а крошечный черный крестик — распростертая человеческая фигурка с раскинутыми руками. «„Смерть“, — вспомнил Ворохов. — Теперь я понял название. Да, именно так это должно быть показано. Не костлявая с косой, не гроб и белые тапочки, не свечка в руках, а именно так…»

Полотно дышало безграничной скорбью. Стена, к которой была прислонена картина, растаяла, словно наведенный неким чародеем морок, вся обстановка гостиной провалилась в тартарары, и не осталось ничего, кроме этого чудовищного ущелья, как будто сама земля расступилась от ужаса перед одной-единственной человеческой смертью.

Кто-то прикоснулся к плечу Андрея, и он внезапно осознал, что Марго уже давно стоит рядом. Сколько же времени прошло? Десять минут? Двадцать? Полчаса? Как бы то ни было, это прикосновение означало, что он возвращается к реальности. Из пустоты материализовались стены комнаты, в одной из них обозначилось окно, на фоне которого прорисовался силуэт хозяина. Михаил Игоревич медленно повернулся и ощупал профессиональным взглядом лицо Ворохова, пытаясь угадать, какое впечатление на того произвела картина. Впрочем, угадать было нетрудно.

— Я понял, Андрей Витальевич, — негромко произнес Ершов. — Благодарю вас. — И он тут же вышел на кухню. Ворохов его тоже понял. Все это время художник находился в напряженном ожидании — его замораживала сама мысль о том, что суть полотна окажется недоступной гостю. И лишь убедившись, что цель достигнута, он сам легко и непринужденно «выпал» в реальное пространство — время, где можно заниматься обыденными делами.

Ворохов проводил взглядом его спину и вдруг, не отдавая себе отчета, обнял Марго за талию. Лишь в следующую секунду он понял, почему сделал это. Ему захотелось освободиться из-под власти картины, не допустить, чтобы эта впечатляющая аллегория смерти выстуживала его душу, доказать самому себе, что он еще не начал падение в бездну и даже не занес ногу над пропастью, что впереди долгая прекрасная жизнь. И не было лучшего способа подтвердить, что он готов, как и прежде, пить эту жизнь огромными жадными глотками, чем броситься в объятия любви, подступившей к нему вплотную с огромной охапкой благоухающих цветов.

На мгновение ему вспомнился желтый букет в руках булгаковской героини, и он даже успел испугаться, что описанная в романе история пронзительного, редчайшего единения душ не повторится. Но случилось чудо: Марго не только не отстранилась — напротив, придвинулась ближе, и Ворохов вздрогнул, когда два обтянутых тонкой материей холмика нежно и доверчиво ткнулись ему в бок. Вслед за этим, не давая Андрею опомниться, она слегка пригнула его голову, и он, ошеломленный молниеносным развитием событий, внезапно обнаружил, что уже отвечает на ее поцелуй.

«Это безумие, — подумал Ворохов, между тем обнимая Марго и второй рукой. — И кощунство вдобавок. В день похорон, в чужой квартире, забыв про лучшее творение хозяина, которым только что восторгался… Но пусть будет, что будет. Сегодня ЭТО произойдет. Я чувствую, я уверен…»

Так — стремительно, неудержимо — воспламеняется сухой камыш, стоит бросить в него спичку. Они совсем потеряли голову и уже были близки к тому, чтобы начать раздевать друг друга. И все же у них хватило благоразумия не делать этого, так что Ершов, вернувшись, застал парочку чинно беседующей о достоинствах картины.

— Ни слова больше! — запротестовал художник. — Слова — вздор! Учитесь, милые мои, читать по глазам, они не солгут. Сейчас, например, я читаю в ваших глазах… гм… не будем уточнять. Давайте-ка вернемся за стол, молодые люди!

Они вышли от Михаила Игоревича часа через три.

— Куда? — спросил Ворохов и сам поразился тому, что еще утром мечтал всего лишь побродить с Марго по улицам.

— Ко мне! — так же лаконично ответила она и вскинула руку, останавливая такси, как по заказу вынырнувшее из переулка.

Глава 12. ВОСТОРГИ СЛАДОСТРАСТИЯ

Марго жила одна в очень приличной двухкомнатной квартире — Ворохов о такой мог только мечтать.

— Ого! — удивленно сказал он, увидев на стене портрет Булгакова. — Не слишком ли много совпадений, Маргарита Николаевна? Не удивлюсь, если сейчас в комнату войдет откормленный котище, и ты, ласково поглаживая его по спинке, скажешь: «Выспался, Бегемотик, лежебока ты этакий?»

— Не исключено, — игриво ответила Марго. — Но если ты готов встретить здесь Бегемота и прочих представителей потусторонней братии, устроит ли тебя общество Маргариты? Может, тебе больше по вкусу Гелла? Не думал о таком варианте?

Она неожиданно взъерошила свои волосы, соорудив известную прическу «взрыв на макаронной фабрике», широко распахнула зеленые глазищи и, высунув язык, медленно и эротично, как заправская секс-бомба, облизнула губы.

— Только что вернулась с шабаша, — неестественным грудным голосом сообщила Марго. — Была куча знакомых ведьмочек. Состоялся небольшой обмен премудростями по совращению людишек. Готов ли ты, лакомый мой, испытать колдовскую любовь?

Вместо ответа Ворохов попытался обнять ее, но она немедленно отпрыгнула — так грациозно, как будто с детства разучивала балетные па.

— Терпение, касатик! Не все сразу!

И тут же помрачнела.

— Эх, Андрей, что мы с тобой творим… Такой черный день — скорбеть надо, а не амурами заниматься. Думаю, Михаил Игоревич нас бы не одобрил. Это правильный мужик… Да, кстати, мы там имитировали разбор его картины. А что ты на самом деле о ней думаешь? Только коротко, в двух словах.

— Очень сильно! — не задумываясь, ответил Ворохов. — Да, может, собственных Шопенов и быстрых кистию Гогенов… Слушай, Марго, но ведь это попросту невозможно! Какой-то ничем не примечательный областной центр — и целое созвездие талантов! Себя, положим, я скромно выношу за скобки, по Гудков, Ершов… А ты? Ты ведь тоже член клуба! Какой талант у тебя, Марго?

— Скоро узнаешь, — уклончиво ответила она.

— Что ж, подожду. А позволительно ли будет, сударыня, спросить о вашей профессии?

— Во всяком случае, она не самая древняя, хотя некоторые мои знакомые — правда, не члены клуба — в этом почти уверены.

— Ты что, серьезно? — не поверил Ворохов. — Ну, знаешь… Что же это за знакомые такие?

Марго улыбнулась.

— Конечно, они не опускались до того, чтобы вообразить меня заурядной путаной. Но кем-то вроде гейши или греческой гетеры — словом, дамы образованной, умеющей развлечь гостя не только известными телодвижениями… Такие догадки кое-кто высказывал. Ну и бог с ними! Может, — действительно произвожу такое впечатление. Что поделаешь? А работаю я, представь себе, на одну международную организацию. Добываю информацию из разных источников, составляю базы данных…

Ворохов обвел взглядом обстановку комнаты. Шикарная стенка, довольно дорогой музыкальный центр, японский телевизор, видик, компьютер со всеми прибамбасами… У Марго была явно не рядовая зарплата! «Кто же это такой щедрый? — подумал он. — ЦРУ? Дурак вы, ваше благородие: неужели, работая на Лэнгли, она бы стала вообще заикаться про заграницу? Да и не все ли равно? Устроилась — и хорошо».

— Я вижу, на работе тебя ценят, — сказал Ворохов.

— Да не жалуюсь. Своего авто, правда, пока нет. Но я, честно говоря, не очень-то и люблю водить. Еще вопросы есть? Тогда посиди тут, а я пойду переоденусь.

Марго исчезла в спальне, а Ворохов подошел к стенке и стал разглядывать книги. Это занятие он любил и, впервые оказываясь у кого-нибудь в гостях, даже пытался угадать, что обнаружит в библиотеке хозяина — томики Стивена Кинга или Хулио Кортасара. Что ни говори, а подбор книг может порой рассказать о человеке куда больше, чем его многочасовые излияния в какой-нибудь теплой компании!

Так… Ну, Булгаков — это само собой? Как же без него! Гоголь, Достоевский, Чехов, Брехт, Хемингуэй, Фейхтвангер… Ого, фантастики-то сколько! Прямо бальзам на душу. Лем, Стругацкие, Брэдбери, Дик, Гибсон (надо же — в оригинале!), Симмонс… М-да, мадемуазель, макулатуры вы не держите. Впрочем, кто бы сомневался!

— Гляжу, ты даром времени не теряешь. — Ослепительно улыбаясь, Марго выступила из спальни, и Ворохов, увидев ее более чем легкомысленный наряд, сразу забыл о пище духовной. Короткий черный топик почти не оставлял простора для фантазии. Он усиленно подчеркивал аппетитные окружности — так, что соски, казалось, вот-вот проклюнутся сквозь модную лоснящуюся ткань. Вторым предметом туалета была цветастая пляжная юбочка, открывающая по самое некуда умопомрачительно длинные ноги.

— Ну, — Марго словно не замечала, что повергла Андрея в ступор, — что это ты там ищешь? Свои произведения? Должна тебя разочаровать. Кирилл Ильич, конечно, слово сдержит, книжку твою издаст. Но придется потерпеть — у него сейчас проблемы.

Ворохов продолжал молча смотреть на нее, словно хотел на всю жизнь запомнить именно такой.

— Ты не переутомился? День, конечно, выдался не из легких. Но это поправимо.

Она взяла Андрея за руку. Нет, не просто взяла, а нежно, почти неощутимо, одними пальцами обволокла его запястье. Это походило на то, как врач измеряет у своего пациента пульс. Вот именно — только походило, потому что ни один врач на свете не сумел бы сотворить с Вороховым такое: каждый его нерв, завибрировав, как струна, отозвался на прикосновение Марго, по телу волнами разлилось блаженство. Как она это делала? Просто знала, на какие чувствительные точки надо нажимать? Или было что-то еще — необъяснимое, иррациональное?

«Колдунья, — восхищенно подумал он. — А может… Может, действительно гейша? Гетера? Дама, умеющая поддержать беседу о высоких материях, но куда лучше овладевшая главным для своей профессии искусством — постельным? Неужели обучалась этому в каком-нибудь подпольном „институте неблагородных девиц“, регулярно проходя… гм… производственную практику? Нет! Не верю! Пусть лучше будет колдунья!»

Марго потянула его за собой, и он покорно пошел, медленно переставляя ноги, словно пробираясь в странном вязком тумане. Попытался представить, что ожидает его за приближающейся дверью спальни, — и не смог: все предыдущие романы казались ему теперь лишь прелюдией к чему-то огромному, прекрасному, как сама Вселенная, которую он так долго пытался постичь и описать.

Однако дверь скрывала не лестницу, ведущую прямиком на седьмое небо, а всего лишь кровать. Двуспальную.

Ворохов так и думал, но все же испытал нечто похожее на укол ревности: кто знает, скольким мужчинам посчастливилось оценить достоинства этого просторного ложа! Он по-прежнему молчал, ощущая непонятную робость, и это, похоже, устраивало Марго. Она медленно расстегивала его рубашку, и Ворохов какое-то время не поддавался магии ее пальцев. Но колдовство продолжалось, и, когда по его коже словно пробежали огненные язычки, Андрея наконец проняло.

— О! — простонал он и попытался запустить руки под черный топик, однако Марго не дала ему перехватить инициативу.

— Подожди, не суетись, — сказала она, освобождая его от рубашки и переключаясь на брюки. — Я знаю, что мужчина ты горячий: тогда, во время танцев, это чувствовалось, да еще как! Но пусть сегодня, в первый раз, все будет так, как я хочу. Позволишь мне такой каприз?

Он хотел было воспротивиться (что же это: мужику — и не действовать, превратиться в послушный манекен?), но неожиданно для себя кивнул.

— Умница! — похвалила она Андрея и, отступив назад, откровенно залюбовалась. Ворохов своего тела не стыдился, во время интимных встреч мог подолгу расхаживать перед подружками в костюме Адама и даже пару раз бывал на нудистском пляже. Но сегодня все было не так. Чувство неловкости усилилось, и, увидев, как беззастенчиво разглядывает его Марго, он поспешил подойти вплотную. Как оказалось, ей только этого и надо было! Она немедленно обвила руками шею Андрея, и в глазах у него вспыхнуло, а затем сразу же потемнело — такое бывает от болевого шока, когда, например, сильно ударишься коленкой о твердый предмет. В наступившем сумраке Ворохов видел только приближающиеся ослепительно алые губы. Они призывно раскрылись, и Андрей ответил на призыв, а затем язык Марго перетек ему в рот и забился там, заплясал, запрыгал, как маленький беспокойный зверек.

Поцелуй длился и длился, пока Ворохов не утратил чувства реальности. Вокруг него водили хоровод загадочные тени, а Андрею казалось, что он находится внутри медленно набирающего обороты огромного волчка. Неожиданно мрак расцвел оранжевыми блестками, словно кто-то осыпал стенки «волчка» светящимися конфетти. Они сновали туда-сюда, уворачиваясь друг от друга, но все же иногда сталкиваясь и тут же погибая в яркой вспышке. Прошла минута, другая… Вспышек стало намного больше, как будто невидимые эльфы, разрезвившись, непрерывно высекали пламя волшебными палочками. И вдруг огоньки разом погасли — кроме двух, нежно-зеленых, застывших чуть пониже его глаз. Откуда-то пролился свет, и Ворохов вновь увидел лицо Марго. Ее губы все еще были полуоткрытыми. Он вглядывался в это лицо, одновременно узнавая и не узнавая, как после провала в памяти, а перед глазами продолжали кружиться оранжевые светлячки…

— Что… — с трудом ворочая языком, выговорил он. — Что это было?..

— Почти ничего, — ответила Марго и загадочно улыбнулась. — Все еще впереди.

Она несильно, но властно надавила ему на плечи и добилась того, чтобы он сначала опустился на колени, а затем распростерся прямо на паласе. Ворохова переполняла благодать. Было так замечательно, что он на несколько секунд прикрыл глаза, а когда снова разомкнул веки, то увидел прямо над собой ноги Марго. Они тянулись и тянулись вверх, как бы сами по себе, но в конце концов все же встречались, и в этом месте вздымался соблазнительный холмик, накрытый темной, курчавой шапочкой: под легкомысленной юбчонкой не было ничего. Андрей этого не ожидал, и внезапное открытие вызвало у него неудержимую эрекцию. Не в силах больше сдерживаться, он обхватил ноги Марго чуть повыше точеных лодыжек и потянул вниз. Однако искусительница уже сама сгибала колени, садясь ему на живот. Тут-то бы, выражаясь цивилизованно, «все и произошло», но дальнейшие вольности были пресечены: как только бедра Марго обняли бока Андрея, она отвела его руки и уложила их на палас.

— Я не прошу тебя остыть, но все же какое-то время будь, пожалуйста, паинькой. Поверь, я отлично знаю, что делаю.

Ворохов не мог возразить, даже если бы захотел: все тело пронзила сладостная дрожь. Она усилилась, когда Марго начала ласкать его руками, словно играя на обнаженных нервах. Потолок закачался и поплыл, люстра, украшенная бахромой хрустальных подвесок, рассыпалась на сотни искрящихся осколков. Затем откуда-то сверху спустились полупрозрачные стеклянистые нити. Они повисли в воздухе, изгибаясь, как живые, и то и дело соединяясь по пять-шесть. Образовавшиеся фигуры почему-то напоминали китайские иероглифы. Вскоре они заполнили все пространство комнаты — и вдруг растаяли, оросив Андрея теплым дождем.

Марго выпрямилась, одним махом сдернула топик, и Ворохов наконец-то увидел ее груди. Они раскачивались как два изумительных плода, вызревших под щедрым тропическим солнцем. Сочная упругая плоть распирала явно не знакомую с лифчиком кожу, а венчали это великолепие крупные продолговатые соски, словно отлитые из первоклассного шоколада. Коротко вжикнула молния на юбке, и развернувшаяся полоска материи, расписанная розовыми цветочными бутонами, сползла на пол.

Страшная сила — женская нагота! Она брызнула Ворохову в лицо, ослепила его, и Марго, развивая успех, немедленно перешла в атаку. Она даже не наклонилась к нему, а словно нырнула — так пловец, заприметив на дне раковину-жемчужницу, стремительно входит в играющую бликами зеленоватую воду. Два тугих мячика приплюснулись, вжимаясь в грудь Андрея, шоколадные соски мгновенно отвердели — и внезапно обожгли, как вспыхнувшие от порыва ветра угольки. Ворохов вздрогнул, но не от боли — вернее, от той особенной, «неправильной» боли, боли-восторга, которой жаждет, изнывая в ожидании, извращенный мозг мазохиста.

Марго неистово целовала Андрея в губы, шею, плечи, покусывала мочки, вновь ласкала руками, и при этом ее пальцы, казалось, продавливали его кожу, погружались на всю длину, даря уже знакомое чувство боли-восторга. Это была всего лишь прелюдия к сексу, острое блюдо, поданное перед основным для возбуждения аппетита. Но разве оставалась в теле Ворохова хоть одна клеточка, которую еще надо было возбуждать? Он словно плыл в озере лавы. Она была неоднородной: в ней медленно перемешивались пурпурные, малиновые, золотистые слои, временами образуя потрясающе красивые сочетания. Андрей то проваливался в нее, то выныривал, чтобы наполнить воздухом готовые спечься легкие, и тогда снова видел висящие над головой «иероглифы» — уже не прозрачные, как сосульки, а огненные, высекающие при столкновении снопы белых искр.

Его кожа пылала, не от дыхания адской, жаровни, а словно после безжалостного, почти садистского массажа. Между тем Марго еще далеко не исчерпала свой арсенал. Она припала губами к уху Андрея, ужалила языком, повторила выпад, еще и еще… Затем ее язык неведомым образом вытянулся, истончился, проникая в запретную глубину, завибрировал — и вдруг расплескался внутри его черепа струйками расплавленного металла. Мозг затопили эндорфины. Ворохов знавал горячих женщин, и многие ласкали его подобным образом, но того, что было сейчас, не смогла бы сотворить ни одна из них. Как ей удавалось так долго сдерживать его пыл? Он вновь попытался обнять Марго — и на этот раз встретил жесткий отпор. Она с такой силой припечатала его руки к паласу, что Ворохов подумал: девочка-то не простая, наверняка где-нибудь качала мышцы, а может, и единоборствами баловалась. Опять уступить? Этого не позволяла мужская гордость. Руки ее, уже совсем не ласковые, сейчас напоминали стальные стержни, однако Андрей максимально напряг мускулы и убедился: одержать верх можно. Вот только какой ценой? Неужели, чтобы доказать превосходство солнца, придется затевать настоящую силовую борьбу? Ну, сломает он ее, а дальше что? Не пришлось бы пожалеть…

И все же поле боя осталось за ним. Ворохов смотрел в зеленые глаза Марго: они были, как у голодной кошки… нет, не голодной — изнемогающей от желания, уже готовой сдаться, втянуть когти. Он ждал, по-прежнему не ослабляя мышц, но чувствуя, что больше пяти секунд не выдержит — или лопнет, как надутый сверх меры воздушный шарик, или сойдет с ума. Пять секунд прошли — незримые внутренние часы отсчитали их нарастающими глухими ударами. Уже почти теряя сознание, Андрей увидел, как глаза его «наездницы» неуловимо изменили опенок, потеплели, словно сквозь безупречно отполированные изумрудные кружочки проросла нежная весенняя травка. И началось безумие…

— Да, — выдохнула Марго, когда Ворохов, словно чашу, наполненную искрящимся вином, вознес ее над собой. — Да, да, да! — уже в полный голос выкрикнула она, опускаясь и благодарно принимая в себя его тугую напряженную плоть. Мгновение спустя их поглотила лава — теперь она кипела, бурлила, как кровь дракона в реторте великана-алхимика. Казалось, не понятый современниками гений задался целью вырастить новую, невиданную форму жизни. Но вместо монстра, призванного устранить мир, в толще алой пузырящейся жидкости зародилось прекрасное двуединое существо — гибкое, порывистое, сжигаемое неуемным внутренним огнем.

Ворохова переполняла невероятная звериная энергия. И все же не он задавал ритм. Марго была моложе, но, несомненно, гораздо искуснее в любви. Она то падала на грудь Андрея, то выпрямлялась и начинала зажигательно крутить бедрами, словно танцуя что-то знойное, латиноамериканское, то откидывалась назад, упиралась руками в пол, и опрокинутые чаши ее грудей подпрыгивали с каждым бешеным толчком.

Снова накатила боль-восторг. Андрею казалось, что Марго неведомым способом завязывает его нервы в узелки, затем вновь распутывает, и они, извиваясь, как змеи, втягиваются в ее лоно, истекающее маслянистой влагой. «Кровь дракона» заклокотала еще сильнее, и вдруг огромный стеклянный шар разлетелся на мириады звонких осколков. Лава взметнулась вверх исполинским столбом, пробила атмосферу, расплескалась в ночи, окутавшей вселенную.

Любовники вращались в самом центре мироздания, и бесчисленные звезды ловили их в перекрестке своих лучей, тонких и острых, как алмазные игры. Затем случилось невероятное: одна из звезд поселилась у Ворохова внутри. Он продолжал отдаваться своему сумасшедшему ритму, и в такт его движениям звезда то притухала, то вспыхивала — все ярче, все нестерпимее. Ее раскаленное дыхание уже могло вскипятить океаны целых планет, но пульсация следовала за пульсацией, чудовищный жар распирал звезду, и наконец она взорвалась, разметав в клочья первозданную тьму…

Прошла целая вечность, прежде чем Ворохов осознал, что Марго — уже неподвижная, отдавшая все силы любовному экстазу — по-прежнему лежит на нем, а он, каким-то чудом сохранивший способность двигаться, гладит ее спину, покрытую бисеринками пота. Казалось, их тела, когда-то разогретые до звездных температур, намертво приклеили друг к другу. Но едва Андрей, отпустив Марго, в изнеможении уронил руки, она тут же соскользнула с его груди и вытянулась рядом.

Ему до сих пор не верилось, что все уже позади. Стены, потолок, широкое окно, забранное светло-зелеными жалюзи, казались менее реальными, чем вулканическая лава, разлетающаяся багровыми сгустками на фоне звездного неба. Но звездное небо можно было возвратить… В комнате царил полумрак: ночь еще не наступила, она только-только подкрадывалась к ним на мягких кошачьих лапах. Целая ночь… Как же они поспешили! Или нет? Марго шевельнулась у него под боком — она оживала, возрождалась, чтобы снова заставить взрываться звезды…

Глава 13. СООБЩЕСТВО «КСИ»

Солнечные лучи ворвались в комнату сквозь жалюзи, обрядив Марго, раскинувшуюся на скомканных простынях, в призрачное одеяние из золотистых полосок. Ворохов залюбовался. Сейчас в его жизни явно была светлая полоса. Впрочем, почему только полоса? Да будет свет во веки веков!

Безмятежному сну Марго можно было позавидовать: сам Андрей после любовных безумств, хотя и был изнурен до предела, почти не сомкнул глаз. Лишь однажды он ненадолго погрузился в сон и увидел себя стоящим перед диковинным хрустальным замком, сквозь стены которого прорастали огромные пахучие цветы. Внезапно они посыпались вниз, погребая его под собой. Ворохов задохнулся от их аромата, отчаянно забился, не желая принимать даже такую прекрасную, завидную смерть, — и проснулся.

— Андрей был готов поклясться, что и сейчас ощущает этот аромат, только не густой, удушающий, как во сне, а невероятно тонкий — казалось, он микроскопическими дозами, чуть ли не отдельными молекулами вливается в спальню вместе с солнечным светом. Аромат любви? Да, наверное. На первый взгляд Ворохову везло со слабым полом, однако сам он так не считал. Женщины, которых ему хотелось носить на руках, находили других избранников, а тех, которые сами вешались на шею, Андрей не мог переносить слишком долго. Лишь роман с Валентиной затянулся не на шутку — наверное, Ворохов просто подустал от частой смены впечатлений, смирился с тем, что самого драгоценного подарка судьба ему так и не преподнесет. И вот…

Он припал к плечу Марго и вдохнул ее запах. Обычный запах свежего женского тела. Но аромат любви не исчезал — напротив, усиливался, пьянил, как, дорогое, многолетней выдержки вино.

— Марго, — тихо произнес он — тише, чем стучало его сердце. — Марго, ведь так не бывает… Это было… Черт, я не знаю, что это было! Ты смяла меня в комок и вылепила заново. Слушай, Марго, я, конечно, фантаст, и мне позволительно пороть всякую чушь. Но скажи: ты… не с другой планеты? Это же невозможно, то что ты делала. На Земле не может быть таких женщин!

Ее ресницы дрогнули. Она не спала!

До этого Ворохов не надеялся, что будет услышан, и как будто разговаривал сам с собой. Но теперь он воодушевился и заговорил громче:

— Прости, Марго, я здорово поглупел за эти несколько, часов. Сам не знаю, что несу. И все же хочу задать еще один вопрос. Это для меня очень важно. Теперь — важно. С этого дня… этой ночи… Можешь даже не отвечать — я сам пойму. Хорошо?

Ее ресницы снова дрогнули. У Ворохова сильно забилось сердце. «Не спрашивай! — шепнул внутренний голос. — Ты же отлично знаешь, какой будет ответ. Довольствуйся выпавшими тебе мгновениями счастья, не требуй большего!»

Но Андрей не послушался.

— Скажи, Марго… Ты… Ты меня любишь?

— Шшшш! — не открывая глаз, ответила она.

— Что? — опешил Ворохов.

— Шшшш! — повторила Марго. — Люби-и-ишшшшь — не люби-и-ишшшшь… Это уже звучит, как ритуальное заклинание. Если хочешь знать — любила я как-то… одного такого. Обожглась. Нет, обожглась — не то слово. Это была такая боль… Больше не хочу! Не хочу боли — хочу удовольствия. Но вот что удивительно! Стоило мне окончательно и бесповоротно решить, что во всех вас я буду видеть лишь самцов, как эти самцы возжелали большего. Почти каждый, раньше или позже, почему-то не мог удержаться и задавал мне этот самый вопрос. Просто диву давалась: еще недавно во мне видели лишь юную самочку — и вдруг столько желающих свить со мной уютное семейное гнездышко! Главное — попадались и умные, интересные люди. Их было даже жаль. Знаешь, у них просто не укладывалось в голове, что после всего… я могу быть с кем-то еще! Но жизнь меня уже испортила. А потому меня все больше тянуло к каким-нибудь закоренелым развратникам. Из тех, у кого все достоинства сводятся к самому банальному — истинно мужскому. По крайней мере я знала: им от меня надо не больше, чем мне от них. Для таких людей обручальное кольцо — это то же, что осиновый кол для вампира!

Ворохова словно ударили по лицу. Он резко отодвинулся от Марго.

— Это все, что ты хотела сказать?

По-прежнему не открывая глаз, она улыбнулась и вдруг, молниеносно притянув Ворохова к себе, сочно поцеловала его в губы. На этот раз мир не изменился — не завернулся в покрывало тьмы, не расцвел красочным фейерверком. Но Андрею показалось, что со своим поцелуем Марго влила ему в рот какой-то божественный напиток, густой и терпкий, с непередаваемым вкусом — он казался то сладким, как нектар, то орьким, как желчь. «Нежный яд», — вспомнилось Ворохову название какого-то убогого телесериала, и он поразился: как точно! «Яд» медленно растекался по телу, наконец-то снимая напряжение последних часов, даря долгожданную истому. Ворохов мягко опрокинулся на спину. Марго тут же перехватила его безвольную правую руку и пристроила себе под голову.

Они долго лежали молча, глядя в потолок, словно пытаясь угадать за ним, за всей воздушной «крышей» Земли ход невидимых светил.

— Андрей, — неожиданно сказала Марго. — Тебе хорошо?

Он прислушался к своим ощущениям.

— Да. Невероятно, но да! Когда ты мне сказала… я готов был выть, как брошенная собака, бегать из угла в угол и биться головой о стены… пусть это банально до невозможности, но это так! И все же теперь мне хорошо. Хочу надавать самому себе по морде за то, что смирился, что не пытаюсь завоевать тебя, — и не могу. Марго, что ты со мной сделала?

Она повернулась к Ворохову и провела ладонью по его груди.

— Ты сказал, что тебе хорошо. Разве этого мало? Живи тем, что есть, меньше думай о завтрашнем дне — он может оказаться непредсказуемым. Кроме того… Я ведь так и не ответила на твой вопрос — ни «да», ни «нет». Сама я дура — начала копаться в прошлом. А в карете прошлого, как известно… в общем, даю слово: я тебе отвечу. Но не сейчас. Я меняюсь, Андрей, и мне нужно время… Договорились?

Ворохов взял ее руку и поднес к своим губам.

— Спасибо за надежду, Марго. Я подожду.

— Вот и умница.

Вылезать из кровати не хотелось. Так здорово было лежать здесь и предаваться сладостным мечтам! Мечтам? Кстати, о «Мечте»…

— Марго, — сказал Андрей, — я думаю, уже настало время посвятить меня в тайны мадридского двора. Ваш клуб… — Сказать «наш» у него не повернулся язык. — Ну сама посуди: какие из вас любители литературы? Та — да, но остальные… У каждого свои интересы. Один — художник, другой — композитор, третий… Я уж и так прикидывал, и эдак… Может, вы просто решили объединить все официально не признанные таланты? Но тогда к чему камуфляж? Не шпионы же вы, в самом деле, и, надеюсь, не члены секты, практикующей человеческие жертвоприношения?

Какое-то время Марго молчала.

— Хорошо, — сказала она наконец. — Леонид Сергеевич обещал, что ты будешь посвящен. Наверное, и в самом деле пора. Кстати, посвящать тебя, пожалуй, будет проще, чем кого бы то ни было. Ты ведь фантаст!

— Что ты имеешь в виду?

— Сейчас поймешь. Помнишь книгу, которую тебе подарил Кирилл Ильич?

— Еще бы! «Трилогия о Максиме» Стругацких, вещь более чем известная. Признаться, я сразу стал искать в этом некий умысел.

— Надо же, какая проницательность! Действительно, умысел был. Но для начала скажи, что ты думаешь об этой книге. Как читатель.

— Как читатель? Ладненько! — Ворохов взбил подушку и, заложив ее за спину, сел — так было удобнее разговаривать. — Как тебе известно, там три повести с одним героем, написанные в разное время. Так вот. Я безгранично уважаю братьев Стругацких, но благоговею далеко не перед всяким их творением.

Начнем с «Обитаемого острова». На мой взгляд, здесь братья не дотянули до планки, которую уже задали более ранними вещами. Как-то все тут слишком прямолинейно, в лоб. Получился боевичок, довольно впечатляющий для того времени, но мало что внесший в копилку достижений литературы. И герой прямолинейный, смоделированный, склепанный из одних достоинств. Кругом положительный, истинный ари… тьфу ты, борец со злом. Пули его не берут, радиация не берет — просто супермен какой-то! А суперменов в природе не бывает. Короче, не верю я в Максима Каммерера, каким он здесь предстает.

— Ого, как резко! А дальше!

— Дальше — «Жизнь в муравейнике». Ты знаешь — небо и земля! Даже не верится, что написано теми же людьми. Это моя любимая вещь у Стругацких. Рад бы придраться, да не к чему: так сделано, что холодок по коже. И Максим здесь уже не функция, не автомат для насаждения социальной справедливости, не андроид со стальными кулаками, лупящий карикатурных врагов по безмозглым башкам. Конечно, тут он не так ярок, как в «Острове». Простой смертный со всеми слабостями, присущими нашему роду. Но в такого Максима больше веришь. О сюжете я уже не говорю: блеск! А финал… Еще не одно поколение фантастов будет рвать волосы на голове, пытаясь придумать что-нибудь, сравнимое по силе воздействия.

— Согласна. Ну и?..

— Ну и остаются «Волны гасят ветер». У меня к этой повести отношение сложное. Думается, Стругацкие могли создать грандиозную вещь, заглянуть в невероятные глубины души — как человеческой, так и нечеловеческой. Сверхцивилизация, почти незаметно вызревающая в среде самых обыкновенных земных, — это же объедение, а не сюжет! Однако братьям захотелось поэкспериментировать, сделать повесть, практически целиком состоящую из одних документов. Оригинально, конечно, но… Помню, как я был разочарован, когда после «Соляриса» и «Непобедимого» прочитал лемовские же рецензии на ненаписанные книги. Такое богатство мыслей! Но пан Станислав не пожелал облечь их в художественные образы, упаковал в сухую, практически несъедобную оболочку. Спору нет, тут он, с точки зрения формы, опередил всех своих коллег. Но в результате, по моему глубокому убеждению, пострадал читатель.

— Здорово рассуждаешь! — с сарказмом произнесла Марго. — Значит, твои пульсары и Сверхновые — это и есть потрясающие силой воздействия художественные образы. Ну-ну… Однако ты отвлекся. Давай-ка поближе к «Волнам».

— Да, «Волны»… Знаешь, среди моих знакомых есть такие, которые чрезвычайно высоко оценивают именно эту повесть. В основном — как раз из-за ее формы. Новаторство! Прогресс! Но я не получил того, чего ожидал. Герои долго-долго, мелкими шажками, приближаются к разгадке тайны, а когда настает время рассказать о сущности сверхцивилизации, авторы предоставляют слово одному-единственному людену. И все!

— Значит, так было задумано.

— Я и не сомневаюсь. Когда-то Стругацкие заявили, что все их Странники, людены и прочие экзотические персонажи — это всего лишь вешалки, на которых они выставляют на всеобщее обозрение некоторые свои идеи. Разумно! Мне бы тоже не понравилось, если бы они сделали какой-нибудь вертикальный прогресс самоцелью и забыли о простых людях. Но иногда кажется, что эти идеи слишком уж небрежно висят на вешалке, топорщатся. А мне так хотелось бы почувствовать их плоть!

— Экий ты плотоядный! — Марго тоже взбила подушку и устроилась поудобнее. — Силен, ничего не скажешь. Тебе бы работать критиком — из тех, кого называют «литературными киллерами». Привыкли руки к топорам! Где тут гении? Щас мы и их повырубим в два счета! Но мне придется тебя расстроить. Конечно, каждую вещь впритык под планку не загонишь — писатель не автомат, чтобы выдерживать заданные параметры. Тем не менее любая повесть Стругацких в сто раз сильнее, чем все твои «Звездные острова» и «Дни рождения Вселенной». В их текстах есть магия, есть нечто неощутимое и неосязаемое, но берущее читателя в плен. А в твоих больше самолюбования. Между строк так и читается: таких экспериментов с литературой никто никогда не проводил, я единственный и неповторимый! Разве не так?

— Спасибо за искренность, — сухо ответил Ворохов.

— Не за что. Однако речь, по большому счету, идет вовсе не о литературе. Я уже сказала, что книгу тебе подарили с умыслом. Мы думали, что ты, может быть, сам догадаешься — тогда будет проще посвятить тебя в детали. Намек содержала только одна повесть — «Волны». А так как отдельно ее не издавали…

— Понятно, — перебил ее Ворохов. — Я оказался слишком ограниченным типом. Так о чем же это мне следовало догадаться?

— Видишь ли, Андрей… Там говорится о сверхлюдях — люденах. А мы — эти самые людены и есть.

— Что?! — Ворохов резко повернулся к Марго, надеясь уловить в ее зеленых глазах смешинки. — Ты издеваешься! Людены?!

— Не совсем такие, конечно. Стругацкие и подумать не могли, что одна из их «вешалок» окажется реальностью. Мы — более приземленные, что ли. Еще не достигшие таких высот развития.

— Постой! Кто это — мы? «Мечтатели»?

— Не только. Нас не так уж мало.

— Вас?

— Нас, Андрей, нас. Хочешь ты этого или нет, но ты тоже входишь в нашу компанию.

Он рассмеялся — неестественным, нервным смехом.

— Андрей Ворохов — сверхчеловек! Что за бред! Марго, признайся, что ты меня разыгрываешь!

— Типичная реакция, — бесстрастно констатировала Марго. — Слушай, чего это мы тут расселись? А ну-ка, выметайся из постели! Продолжим за столом.

Пока Ворохов приводил себя в порядок (у предусмотрительной Марго нашлись и бритва, и дежурная зубная щетка), хозяйка успела сварить кофе, сделать салатик из свежих огурцов и соорудить горку бутербродов — с джемом, ветчиной, даже с красной икрой!

— Так вот, — говорила Марго, не забывая между тем уплетать салат, — если исходить из канонов низкопробных фантастических боевиков, то мы, конечно, никакие не сверхлюди. Мы не пробиваем кулаками стены, не поджигаем взглядом машины, даже не умеем читать мысли на расстоянии. Есть, правда, среди нас один бессмертный…

— Ого! Вот это здорово!

— Ну как — бессмертный… Он просто не стареет — вот уже лет шестьсот. Но любой несчастный случай…

— Слушай, если вы не телепаты и не умеете двигать взглядом хотя бы спичечные коробки — тогда чем же вы… мы отличаемся от простых людей?

— Различие только на клеточном уровне. Если в тебе покопаться, то окажется, что у тебя есть такие гены, которых нет у обычных землян. У меня, разумеется, тоже. Сейчас разъясню. У каждого из членов нашего сообщества молекула ДНК имеет некий общий для всех участок — своего рода «метку» — и несколько индивидуальных, отвечающих за те или иные способности. Гудков, например, может сочинять совершенно необычную музыку, доступную лишь носителям «метки». Ершов своеобразно отражает мир в своих полотнах. Ты… Ну, с тобой все ясно. Вот в даре Кирилла Ильича ничего экстраординарного нет — он просто очень сильный организатор, наш идейный руководитель. Вдобавок — философ. Кстати, мозг каждого из нас излучает особую волну — мы называем ее кси-волной. Так вот, талант покойного Макарова заключался в том, что он мог улавливать эту волну на большом расстоянии. Это довольно редкий дар! А вообще-то у многих из нас не один, а как минимум два таланта. У тебя по крайней мере точно два. Один ты сам знаешь — это твоя удивительная манера писать. И не делай поспешных выводов из того, что я тебя так жестоко раскритиковала. Не доросла, наверное. Зато некоторые из нас — Стадник и Юричев, например — от твоих сочинений в совершенном восторге. Так что если хочешь комплиментов — сойдись с ними поближе.

— Непременно так и сделаю, — заверил Ворохов. — А второй дар?

— Он у тебя есть, это точно, но мы пока не можем попять, в чем он заключается. Как-то очень по-хитрому «упакован». Но, думаю, , со временем мы подберем ключик.

Ворохов вспомнил взрывающиеся звезды…

— А твой талант, Марго, я уже знаю. Ты не сможешь меня переубедить, даже если…

— Переубедить? И пытаться не буду. Да, мое оружие — сногсшибательный секс. Лучшего я не могла бы выбрать, если бы это зависело от меня самой, а не от случайной расстановки генов. Знаешь, мне кажутся ущербными те женщины, которые умеют наслаждаться сами, но не способны подарить мужчинам частицу своего жара, вознести на седьмое небо, заставить содрогаться в экстазе… Это же изумительно! Наверное, все равно что делить наркотик на двоих — чтобы твой партнер испытал то же самое…

Ворохов представил себе всех этих мужчин, которым Марго дарила частицу своего жара, и скрипнул зубами. Она это заметила.

— Ладно, не нервничай. Ты тоже, я думаю, все эти годы не поклоны в келье отбивал. Между прочим, и у меня есть еще один дар: я умею нейтрализовать эту самую кси-волну, причем тоже на большом расстоянии.

— Как это? — не понял Ворохов.

— Ну, скажем, мы гуляем с тобой где-нибудь в скверике, и ни один пришлый Макаров не достучится до нашего мозга, не поймет, что мы — люди с «меткой». А вот если я уйду подальше — тут он тебя и прощупает. Забавно, правда? Я не могу сама ощутить кси-волну, зато способна запросто подавить ее у целой кучи народа!

— И какой в этом смысл? Она пожала плечами:

— Может, и никакого. А может, это нам когда-нибудь пригодится. Кто знает?

Ворохов немного подумал.

— Так, значит, этот самый Макаров меня и «расшифровал»?

— Именно он. В сущности, это и была его основная работа. Много еще вас бродит по свету… неорганизованных, не знающих, кто они на самом деле. Но не подумай, что Виктор Владимирович просто-напросто разгуливал по улицам, надеясь случайно напасть на чью-нибудь кси-волну. Всем нам пришлось потрудиться. Во-первых, мы изначально знали, что в нашем городе очень много кси-людей. Откуда знали? Ну, это тебе Кирилл Ильич разъяснит. А зная это, мы начали прощупывать все каналы. В частности, залезли в Сеть и обнаружили там твои опусы. Это был шок! Стадник сразу заявил, что такое мог написать только один из нас. А вот дальше все было очень просто. Мы «вычислили» тебя и послали Макарова — удостовериться. Он-то, кстати, и сказал, что у тебя есть еще какой-то необычный дар. Когда все сомнения отпали, тебя пригласили на известный банкет.

— Так-так… Говоришь, много еще гуляет нас, неорганизованных? Неужели по всему свету?

— Ну, Антарктиду можешь смело исключить. А на остальных материках наша организация обосновалась прочно.

— Организация? И как же она называется? Надеюсь, не «Коза ностра» или что-нибудь в этом духе?

— Официально, если этот термин вообще применим, — «Сообщество Кси». Но обычно мы называем ее просто — Клан.

— Ух ты! Точно — все как у мафии.

— Думай что хочешь. Мы не вкладываем в это слово никакого криминального смысла.

И тут Ворохову пришла в голову одна мысль, которая заставила его похолодеть.

— Макаров нашел работу применительно к своему дару. Не значит ли это, что твоя работа…

Зеленые глаза Марго сузились, как у разъяренной кошки.

— Запомни на веки вечные, — сказала она, — я свободный человек и никогда не торговала собой. Уяснил?

Мне никто не смеет указывать, с кем спать! Не скрою: Кирилл Ильич туманно намекал, что Клан нашел такого славного парня — Андрея Ворохова. И что неплохо было бы мне к нему приглядеться. Я посмеялась — только и всего. Надо знать нашего Кирилла Ильича. У него есть такой пунктик: он почему-то считает, что от браков между кси-людьми должны рождаться особо одаренные дети. Я думаю, что это миф. У самого Кирилла Ильича жена «кси», но детей нет. У Михаила Игоревича жена тоже из наших. Дети уже взрослые — и самые обыкновенные. Да и не в этом дело. Пусть бы даже его теория стопроцентно подтвердилась — что из того? Уж поверь: окажись ты заурядным драным мартовским котом, не помогли бы никакие высшие соображения, никакие евгенические изыски. Я сама положила на тебя глаз. Понимаешь? Я сама! Ты что, себя недооцениваешь? Считаешь, что затащить тебя в постель можно только по указке сверху?

— Извини, Марго, — буркнул Ворохов. — Не знаю, что на меня нашло…

— Дурак, только и всего! — с чувством сказала Марго. — Настоящий мужик должен считать, что он — самый лучший, что все бабы только и мечтают упасть к его ногам. Всегда презирала тех, которые покупают любовь. А что касается моей работы… Видишь ли, Клан — разветвленная организация. Чтобы строить свою политику, он должен располагать информацией разного рода. Я — профессиональный информатор. Видел компьютер? Это и есть мое рабочее место. Копаюсь в Сети, а заодно просматриваю англоязычную прессу. Неплохая работа. Интересная. Сведения со всего мира! И денежная. Это, поверь, имеет для меня некоторое значение. Деньги дают известную свободу. Ты согласен?

Ворохов смотрел на недоеденный бутерброд. Аппетит пропал начисто.

— А откуда дровишки? — спросил он. — То бишь, деньжата? Ваш Клан что-нибудь производит?

— Я думала, ты догадаешься. Каждый член Клана в какой-то области одарен. Как ты думаешь, есть среди нас гениальные бизнесмены? Разумеется, есть, и немало. Они зарабатывают миллионы долларов и содержат все Сообщество.

— Просто так, из чистого альтруизма?

— Андрей, ты до сих пор не можешь понять, что такое Клан. Это же как одна семья, хотя и разбросанная по пяти материкам!

«В самом деле дурак! — подумал Ворохов. — Зациклился: гейша, гетера… Радуйся, что она вообще обратила на тебя внимание — с такой-то внешностью, деньгами, возможностями… Сидел бы сейчас в своей квартирке, один как перст, думал о ней, недостижимой, загадочной, и кусал локти от бессилия. Надо же, профессиональный информатор… Эх, вот здорово, если бы были только я, Марго — и никакого Клана, этого спрута, раскинувшего щупальца по всему миру! Кси-люди… Не хочу, не могу поверить! Неужели мое „я“ так зависит от этой чертовой метки? Неужели, не будь ее, я сидел бы сейчас в каком-нибудь унылом КБ, чертил втулки и муфты, не помышляя о литературе? Удивительно! Я, фантаст, должен прыгать от радости, открыв сверхлюдей, да еще узнав, что сам являюсь одним из них. А у меня почему-то сосет под ложечкой…»

— Клан, семья, — сказал он. — Осталось только узнать, кто у вас работает «крестным отцом». И что это у Клана за политика такая? Я-то думал, что у всех моих новых знакомых при слове «политика» начинается… м-м… легкое недомогание.

— Это не то, что ты думаешь. К власти мы не стремимся. Но подробнее о Клане тебе расскажет Кирилл Ильич.

— А ты? Ты же… информатор? Марго улыбнулась.

— Я думаю, у нас и без того найдется о чем поговорить. Не правда ли, Андрей?

Глава 14. «ЛОМКА»

Николай Аркадьевич Филюшин отдыхал от трудов праведных… вернее, неправедных. Развалясь в кресле, он смотрел телевизор. Новости шли сразу по двум каналам, и Филюшин то и дело переключал их — для сравнения. Да, это было нечто! Близились выборы нового государя веся Руси, и СМИ уделяли повышенное внимание наиболее вероятному победителю. Но если один телеканал изображал его волевым, целеустремленным и благородным — этаким рыцарем в золотых доспехах, то второй представлял кандидата в президенты бесхребетным субъектом, купленным кучкой миллиардеров. Ни дать ни взять облако в штанах, плывущее туда, куда укажут те, кто, собственно, и сшил эти самые штаны.

Филюшин догадывался, что, по большому счету, правы люди, содержащие второй канал: кандидат действительно плотно сидел на «крючке». Поэтому его особенно умиляло то, как «рыболовы», командующие первым каналом, превозносят достоинства своего ставленника. Здешняя пропагандистская машина работала не хуже, чем в Штатах!

Если честно, Николай Аркадьевич и сам не вполне понимал, зачем смотрит этот политический балаган. Он был убежден, что в обозримом будущем результаты каких-либо выборов утратят всякое значение. Карлики воюют с карликами, размахивая деревянными мечами, — ну и пусть до поры до времени тешат себя иллюзиями. Ему-то что? Может, просто доставляло удовольствие разглядывать низшие существа, копошащиеся за стеклом террариума?

В дверь легонько постучали. Филюшин поморщился: кого там принесло?

— Войдите! — сказал он, обернувшись через плечо. В номер проскользнула крашеная блондинка лет под тридцать. На ней было короткое темно-синее платье с широким серебристым поясом, в ушах покачивались длинные, наверняка дешевые, серьги. В руке она держала незажженную сигарету. Филюшин снова поморщился: ноги так себе, не высший сорт, можно было ограничиться и нейтральным миди.

— Извините, пожалуйста, — не очень убедительно изображая смущение, сказала блондинка. — Я где-то забыла свою зажигалку. Может быть, у вас найдется?

— Я не курю, — ответил Филюшин, нетерпеливо вертя в руках пульт дистанционного управления.

— Извините. — Блондинка, разумеется, и не думала уходить. — А можно вас спросить? Вы, наверное, недавно въехали? Я вас раньше здесь не видела.

«Зато тебя здесь, судя по всему, регулярно видели последние десять лет», — подумал Филюшин. Ему нестерпимо захотелось запустить в нее пультом.

— Это вы меня извините, — сказал он. И тут же изменил тон: — Знаешь, милашка, ты немного не по адресу. Я совсем без бабок. Тоже вот где-то забыл, никак вспомнить не могу.

Блондинка недоверчиво оглядела номер — по здешним меркам он, наверное, был шикарным. Но если хозяин не настроен провести с ней ночь — ничего не поделаешь. Или он просто скряга (в это верилось с трудом), или импотент, или ждет другую кралю — помоложе и посимпатичнее. А может, голубой? Тьфу!

— Извините, — холодно произнесла девица и выскользнула обратно.

Филюшин попереключал каналы. Слащавый латиноамериканский телесериал, нудное ток-шоу, игра для дебилов, упивающихся тем, что они знают, какие птицы спасли Рим… Он выключил телевизор и, растянувшись на диване, стал вспоминать.

Конечно, появление американца вдали от столицы могло вызвать нездоровое любопытство. Поэтому Кромптон поинтересовался у своих московских «друзей», не могут ли они раздобыть несколько российских паспортов — на выбор. Они могли. Эти ребята многое могли! Даже не стали задавать вопросов, только лишний раз поинтересовались, не пахнет ли здесь шпионажем, и он лишний раз заверил, что нет. «Ну смотрите, мы ведь можем и проверить», — без слов, одним взглядом, дал понять шеф конторы. «Сколько угодно!» — так же, взглядом, ответил Кромптон.

Перед ним, как на блюдечке, выложили четыре паспорта. Он выбирал недолго. С одного фото глядел смуглый южанин с чудовищными усами, со второго — пухленький тип с глазами-щелочками, с третьего — белокурый красавчик, просто херувим. Каждый запоминался с первого взгляда. Зато у Филюшина оказалась зауряднейшая физиономия, единственная примета — маленькие залысины. Но у кого их не бывает? Такая внешность — находка для любителя обстряпывать темные дела. Особенно — профессионального киллера…

Этот российский областной центр оказался покрупнее, чем многие столицы американских штатов — полмиллиона жителей, по данным Сети. Гнездо Клана здесь было — за это Кромптон — Филюшин мог поручиться головой. Но более подробной информацией он пока не располагал. Простой смертный сразу смирился бы с мыслью, что ему предстоит осесть надолго и копать, копать, копать, прежде чем удастся выловить хотя бы одного «кси». Однако Филюшин не был простым смертным. Один из его методов — чрезвычайно простой для обладателя такого Дара — просто не мог не сработать. В противном случае оставалось сделать вывод, что гнездо захудалое, не стоящее внимания. Совсем не иметь «волновиков» — это, конечно, несерьезно!

Едва устроившись в гостинице, Филюшин начал разъезжать по городу, стараясь прочесать в первую очередь густонаселенные спальные районы. Поздравить себя с успехом он смог уже через четыре часа.

У русских была замечательная пословица: «Дареному коню в зубы не смотрят». Досталось тебе что-нибудь за здорово живешь — будь доволен, не ропщи, даже если почему-то рассчитывал на более жирный кусок. Однако приходилось признать, что Дар — довольно странная штука. Насколько мог судить Филюшин, его истинную сущность не постигли до конца и самые продвинутые «кси». Даже для него самого все еще оставалось загадкой, почему члены Клана, заполучившие тот или иной талант, нередко заметно проигрывали своим собратьям в других областях. Своего рода компенсация? Почему, например, те, кто мог улавливать кси-волну на больших расстояниях, сами генерировали ее с чудовищной интенсивностью на многие километры?

Наверное, какой-то «закон компенсации» все же существовал. Филюшин, например, подобно любому «гасителю», вообще ничего не излучал, прощупать его не удалось бы даже асу. Зато и способности «волновика» не были у него настолько гипертрофированы: с нескольких десятков метров он еще мог раскусить носителя «метки» — и все, предел. Простого носителя, не «волновика». Последние, рассылая, словно космические пульсары, мощные сигналы, буквально кричали о себе: «Тут я, приди и возьми меня!»

Пару раз Филюшин, еще не будучи Филюшиным, действительно мог прийти и взять. Но тогда на его счету не было трупов, он только-только присматривался к «кси», пытаясь решить, какое место отвести им в своих планах. Да и планы-то были более чем скромные. Например, манипулируя общественным мнением, пролезать в мэры, если очень повезет — в губернаторы. Верх мечтаний — завладеть каким-нибудь крохотным, но богатым островным государством, насадить там классическую восточную деспотию, устроить себе персональный рай с гуриями, выписанными со всего света… С ума сойти, как мелко он плавал в те годы!

Этому «волновику» не повезло: Филюшин уже вырос из прежних розовых штанишек и вовсе не собирался отпускать его с миром. Уловив сигнал, несостоявшийся султан дождался следующей остановки, вышел из автобуса и не спеша двинулся навстречу жертве. «Волновик» тоже не спешил. Казалось, он просто прогуливался. А почему бы и нет? Такие люди были на вес золота и, уж конечно, находились на полном содержании Клана. Работы не так много, разве что во время командировок в другие города и даже страны. Но такое, вероятно, бывает нечасто — когда еще информаторы откопают что-нибудь стоящее…

Это был невысокий субъект лет сорока. Серый плащ, в руке «дипломат»…

На прогулку — с «дипломатом»? Филюшин насторожился. «Чем черт не шутит, — подумал он, — а вдруг клановские мудрецы смонтировали там устройство, усиливающее возможности „волновиков“? Я ничего не излучаю? Но это не факт. Может, какое-то микроскопическое излучение все же идет, и эта штука его фиксирует?»

Он незаметно вынул свой приборчик, настроил… Уф, ложная тревога! В кейсе находился всего-навсего переносной компьютер. Что ж, бывает — некоторые не расстаются с компом ни на минуту, чувствуют себя без него как без рук. Своеобразная мания! Пожалуй, это хорошо. Если «волновик» так привязан к своей машинке, не исключено, что в ней содержится важная информация. В таком случае можно будет себя поздравить!

«Волновик» ни разу не взглянул на часы — значит в его планах действительно не было никаких встреч. Поэтому, когда он наконец вошел в подъезд нарядного, белого с вишневой отделкой, дома, на улице Энергетиков, Филюшин вздохнул с облегчением: «Все, нагулялся и вернулся в свое гнездышко. Здесь я тебя и возьму!»

Вся операция заняла несколько секунд. «Волновик» застыл столбом посреди прихожей, уставив в стену остекленевшие глаза. Больше в квартире ничего не было. Филюшин снял ботинки и прошел вперед, держа руки в карманах: узоры для своих «пальчиков» он однажды выдумал сам, просмотрев пособие по дактилоскопии, но оставлять их где попало все же не следовало.

В воздухе стоял запах каких-то химикатов. Филюшин открыл ногой одну из дверей. Так и есть: колбочки и скляночки с разноцветными жидкостями, порошками и кристалликами, тигли, ванночки, змеевики, разное непонятное оборудование. Очевидно, в придачу, к основному таланту «волновику» достались и способности к химии. Ценный тип. Какая потеря ожидает Клан!

Все это было чрезвычайно интересно, но Филюшин не собирался здесь засиживаться. Мало ли чего! Поэтому он сразу приступил к главному.

Вероятно, одним из проявлений «закона компенсации» было то, что человек с подавленной психикой не мог говорить. Дескать, довольствуйся малым, иначе все будет слишком просто: погрузил «клиента» в транс, включил магнитофон — и отдыхай себе, пока бедолага выбалтывает доверенные ему секреты. Зато такой человек беспрекословно выполнял любые приказы «хозяина». Как вышколенный, преданный слуга. Нет, даже лучше. Как автомат. Как зомби!

«Возьми компьютер, — мысленно повелел Филюшин. — Садись за стол. Теперь показывай, как выйти на местных „кси“.

Пальцы «волновика» задвигались, размеренно нажимая на клавиши.

Путь к банку данных местного гнезда оказался чрезвычайно сложным, запутанным, изобилующим ловушками, а сама информация, разумеется, была зашифрована. Какой-нибудь «чайник» отступился бы сразу. Но Филюшин был не «чайником», а хакером экстракласса: он знал, что раскусит орешек, не поломав зубы. Память на эти дела у покойного Паши Ростовцева была феноменальная, однако на всякий случай Филюшин занес всю последовательность операций в свою электронную записную книжку. Отлично! Можно сказать, полдела сделано. Полдела? Но ведь мир не ограничивается одним городом!

«Покажи, как проникнуть в другие организации Клана, — приказал Филюшин. — Начинай с самых крупных!»

Тут в знаниях «волновика» обнаружились внушительные пробелы. Несмотря на свою уникальность, он все же был слишком незначительной фигурой в иерархии «кси», а потому имел выход лишь на нескольких агентов, с которыми постоянно работал. Впрочем, Филюшину было достаточно и этого. Главное — отыскать какую-никакую тропинку в виртуальных дебрях. Не беда, если она упрется в неприступную с виду стену: нет такой охранной системы, которую нельзя было бы взломать!

«Где лежит информация о твоих химических опытах?»

«Волновик» показал. Замысловатые формулы, длинные цепочки уравнений… Филюшину это ни о чем не говорило. Как быть? Потрошить этого субъекта все равно придется, но стоит ли загружать голову еще и вторым его даром? Информация об опытах была запрятана не очень глубоко, защитная система оказалась пустяковой. Чутье редко подводило Филюшина, и сейчас оно подсказывало: если бы «волновик» действительно занимался чем-то стоящим, он подошел бы к охране своих секретов гораздо серьезнее. Наверное, какие-нибудь пустяки, безобидное хобби. Кто-то из «кси» пишет романы, кто-то марает холст, а этот изобретает новое средство от тараканов или универсальный пятновыводитель. Нет, надо было поберечь свои извилины для более полезного багажа!

Вот способность ловить издалека кси-волну, безусловно, стало «выключать» — это очень ценное приобретение! Так Филюшин и сделал. Теперь надо было запрограммировать «волновика», чтобы он ушел из жизни как бы естественным путем. На все про все у Филюшина оставалось не более десяти минут — по истечении этого времени «потрошеный» мозг полностью отключался.

«Вот что ты сейчас сделаешь, — начал мысленно диктовать Филюшин. — Дождешься, когда я уйду, закроешь дверь, выйдешь из всех программ, поставишь компьютер туда, где обычно его держишь. Затем пойдешь в свою лабораторию и займешься опытами. — Он слабо разбирался в химии, но по наклейкам все же узнал несколько весьма опасных реактивов. — Выберешь самое ядовитое вещество, как бы случайно просыплешь его на руки. Пойдешь на кухню включить воду, но вымыть руки не успеешь — тебя как будто отвлечет телефонный звонок. Отправишься в зал, но, не дойдя до телефона, словно забывшись, оближешь пальцы. Все».

Казалось невероятным, что человек в «глубоком погружении» может без заминки выполнить настолько сложную программу. Этот механизм не был понятен и Филюшину, но он уже имел возможность убедиться, что любые его задания «зомби» запоминают в точности. Так будет и на этот раз.

«Да, сначала открой передо мной дверь», — вспомнил он.

Вернувшись в гостиницу, Филюшин наскоро перекусил и засел за свой компьютер. С большинством охранных штучек (надо сказать, довольно мудреных даже для профессионала) он справился за какую-нибудь пару часов — и потекла информация. Ее хватило бы, чтобы сделать головокружительную карьеру любому агенту спецслужб. Да, Клан сильно рисковал, доверяя свои тайны Сети! Даже не верилось, что его боссы так самонадеянны. Впрочем, случайно наткнуться на спрятанные под мощными виртуальными пластами массивы действительно ценных данных было практически невозможно. Так что Филюшину сказочно повезло с этим «волновиком»! Хотя… Не он, так другой, не здесь, так в другом гнезде…

О смерти Макарова местные «кси» узнали на следующий день и немедленно сообщили об этом во все организации Клана. Надо отдать должное Неведомскому, он оказался вовсе не тупицей: сразу же почуял неладное и сообщил другим членам Совета о своих подозрениях, не забыв связать неожиданную потерю «волновика» с загадочной гибелью Нейсона. Правда, окончательных выводов он делать не стал, но выдвинул три версии: или на Клан все же вышли серьезные люди из «органов», или конкурентов начала устранять какая-то параллельная, никому не известная организация «кси», или объявился «супер», жаждущий крови. Первую версию, однако, сам же Кирилл Ильич назвал малоубедительной (с чего это спецслужбы сразу начали убивать, когда им в руки шел такой богатейший материал?), а вот над второй предложил серьезно поработать. Конечно, ни о каком «параллельном Клане» до сих пор ничего не было известно, но «есть многое на свете, друг Горацио…». Зато с «суперами» Клану сталкиваться уже доводилось.

Некоторые из них шли на сотрудничество, другие в своей непомерной гордыне считали, что это им ни к чему. «Однако ни один, — подчеркивал Неведомский, — до сих пор не осмеливался объявить настоящую войну Клану. „Суперы“ — люди с высочайшим интеллектом, они понимают, что в этой битве можно одержать несколько побед на начальной стадии, но в конце концов жернова Сообщества неотвратимо размелют их. Таким образом, эта версия представляется мне спорной, хотя сбрасывать ее со счетов ни в коем случае нельзя».

Прочитав сообщение, Филюшин улыбнулся. «Ни один не осмеливался… Здорово! Я до сих пор не был в этом уверен, но в Клане дотошные ребята, они знают, что говорят. Значит, я буду первым в истории, кто поднял руку на этих недосверхчеловеков. Приятно знать, черт побери!»

Как ни были насторожены «кси», они продолжали пользоваться Сетью — видимо, и мысли не допускали, что отныне это их ахиллесова пята. Филюшин прочитал даже сообщение о дате и времени похорон. Чудно! Дождаться, когда они соберутся у дома Макарова, прихлопнуть всех разом, и ни одна душа не узнает, что бойню устроил неприметный мужичонка из толпы зевак. Потом этот невероятный случай будут еще лет пять — десять вспоминать как «ждущий своей разрядки».

Итак, курок был взведен. Но в тот самый момент, когда Филюшин собрался выстрелить, его начало «ломать».

Проклятый «закон компенсаций»! Филюшину было много дано, но за это приходилось расплачиваться. Потроша чей-нибудь мозг, он прилагал не так уж много усилий: трансформировать свое тело — вот это был действительно тяжелый труд, после каждого перевоплощения приходилось восстанавливать силы. Держать под контролем чужой разум, программировать его — тоже работенка не из простых: многие, конечно, сдавались без боя, но кое-кто сопротивлялся, а поединок с Нейсоном мог и вовсе закончиться для Филюшина плачевно.

Как бы то ни было, любое применение Дара требовало от него определенных затрат энергии. Видимо, перенапряжение мозга особым образом сказывалось на всем организме. Кратковременная усталость, даже изнеможение — это само собой, но, кроме того, в теле незаметно накапливалось НЕЧТО. Этакий яд, начинающий действовать, когда суммарная доза превышала энную величину. Филюшин не мог предсказать, когда именно начнется «ломка», но если он пользовался Даром слишком часто, ее можно было ожидать в любой момент.

Он уже подходил к красивому дому на улице Энергетиков, уже видел людей, скорбно застывших у второго подъезда. Увидел — но не почувствовал. Не было даже намека на кси-волну! Это его озадачило. Чтобы никто, абсолютно никто из гнезда не пришел проститься с Макаровым? Неужели Неведомский настолько перепугался, что велел всем забиться по щелям? А может, клановские умельцы так навострились, что изобрели прибор, экранирующий излучения мозга? Вот черт!

Филюшин остановился, раздумывая, как поступить. «Ах да, — вспомнил он. — Я совсем забыл про „гасителей“! Это редкий Дар, потому-то мне и не пришло в голову, что хотя бы один из них мог окопаться здесь. Если так, то дело усложняется, и очень значительно. Но отступать некуда. Придется что-нибудь придумать».

Он шагнул вперед. Вот тут-то и пришла «ломка». Сначала возникло знакомое, но все еще кажущееся неправдоподобным ощущение, будто его позвоночник превратился в стеклянную трубку: чуть пошевелишься — и переломится сразу в нескольких местах. В самый первый раз Филюшин не придал этому значения и был тут же наказан взрывом боли. Поэтому он не стал искушать судьбу и застыл, сделав вид, что разглядывает молодую травку. К счастью, «стеклянная» фаза всегда длилась недолго. Минуты через полторы Филюшина отпустило, и он, зная, что его ждет впереди, тут же кинулся ловить такси.

По дороге у него то нестерпимо ныли зубы, то леденели кончики пальцев, то казалось, что сердце сорвалось с моста и с барабанным боем скачет по грудной клетке. Больше всего Филюшин боялся, что не успеет добраться до гостиницы. Его начнет корчить по-настоящему прямо в машине, на виду у водителя. Убить, не думая о последствиях, так как проявить перед кем-нибудь слабость, показать, что он — такой же жалкий, недолговечный, смешной комок протоплазмы, было для Филюшина хуже физических мук. Но он успел.

Его «ломало» двое суток. По правде говоря, большую часть времени он чувствовал себя довольно сносно, но все же не решался выходить из номера — приступы накатывали внезапно, без какой-либо закономерности. Боль приходила в разных проявлениях. Самой мучительной разновидностью была «Арктика»: Филюшину казалось, что все его тело набито колотым льдом, и в такие минуты он бешено извивался на кровати, чуть ли не завязываясь узлом, словно пытался перемолоть раздирающие его внутренности кристаллы или хотя бы притупить режущие кромки…

И вот все позади. Можно расслабиться, спуститься в бар, посмаковать дорогое вино, снять действительно красивую девчонку… Нет! Из-за проклятой «ломки» он потерял слишком много времени. Надо работать! Филюшин встал и подошел к своему компьютеру.

Глава 15. ИСКУСИТЕЛЬ

— Вот уж кого не ждал так не ждал! — Кирилл Ильич произнес эту совершенно очевидную ложь с обезоруживающей улыбкой, за которую можно простить что угодно. — Проходите, располагайтесь. Сейчас музыку включим для фона, жена кофейку приготовит. Вы, Андрей Витальевич, конечно, насчет книжки своей поинтересоваться решили? Будет, непременно будет! У нас тут, правда, проблемка одна возникла. Но ничего, справимся. Тогда и вашим дельцем займемся. А пока поболтаем о том о сем. Вы, Маргарита Николаевна, все хорошеете и хорошеете. Уж и не знаю, какой комплимент подобрать — просто слов не найду! Разве что сказочку вспомнить про цветочек аленький, краше которого на всем свете нет. Позвольте плащик ваш… Эх, Андрей Витальевич! Кавалер, настоящий кавалер. Просто душа радуется, на вас глядя. Ну хоть сейчас садись и пиши Руслана и Людмилу!

Марго нахмурилась.

— Кирилл Ильич!

— Что? Ох, извините, Маргарита Николаевна! Опять меня куда-то занесло. И все же пара из вас получилась бы изумительная. Вот и Надюша моя скажет…

— Кирилл Ильич! — Марго повысила тон.

— Все, сдаюсь! — Неведомский шутливо поднял руки.

Они действительно поболтали о том о сем, но уже минут через десять Марго, как Винни-Пух из знаменитого мультика, вспомнила нечто очень важное.

— Мне пора! Целая куча дел накопилась, не знаю, успею ли. Андрей, оставайся. Думаю, скоро встретимся. До свидания, Кирилл Ильич!

После ее ухода они какое-то время молча пили кофе. Из колонок тихо струилась меланхолическая завораживающая мелодия. Первая симфония Чайковского… Ворохову представилось, что он неспешно едет в санях по бескрайнему снежному полю, любуется сахаристой белизной, и не надо ломать голову над проклятыми вопросами, терзаться сомнениями, кто ты: еще человек или уже люден… метагом… нелюдь? Как хорошо было бы забыть обо всем, корпеть над романом, теша себя иллюзиями, что его когда-нибудь напечатают, не думать об обещании Неведомского! Бойся данайцев, дары приносящих… Забыть обо всем? И… о Марго?! Черт, как это сложно, как запутанно! Нет, прятать рожки в раковину не годится. Эту встречу организовали неспроста — решили, что тебе пора узнать все, абсолютно все. Марго специально ушла, чтобы мы не отвлекались. Так в чем же дело?

— Кирилл Ильич! — сказал он. — Я думал, мы здесь все-таки не для того, чтобы наслаждаться кофе под классическую музыку.

Неведомский аккуратно поставил чашку на стол.

— Очень верно подмечено, Андрей Витальевич! — Он внезапно отбросил свой прежний, наигранный, почти подобострастный тон. Казалось, даже голос его изменился. Перемена была настолько неожиданной, что Ворохов вздрогнул. — Итак, перед вами человек, который может ответить на любые ваши вопросы. Думаю, у вас их накопилось порядком. Спрашивайте!

— Затем и пришел, Кирилл Ильич. У меня действительно много вопросов. Скажите… Мы в самом деле людены, или я что-то недопонимаю?

Неведомский усмехнулся.

— Это все равно что спросить: «А я в самом деле Пьер Безухов?» Людены — всего лишь литературный образ, великолепная находка Стругацких. Не надо искать прямых аналогий с повестью. Действительно, кое-какие детали совпадают — братья проявили прозорливость. Но есть коренное различие. Видите ли, несмотря на всю их экзотичность, людены имели все же земную природу. Человеческая цивилизация сама снесла яйцо, сама высидела, а потом растерянно помахала ручкой птенцу, навсегда улетевшему из родительского гнезда. Интересная гипотеза? Безусловно. Но никак не обоснованная научно. Примитивный вид не может вот так запросто отпочковать другой, более сложный. Впрочем, Стругацкие и не собирались пускаться в объяснения. Мне ли повторять вам их слова об идеях-вешалках! Вертикальный прогресс — и все тут, с чем хотите, с тем и ешьте.

Ворохов насторожился.

— К чему вы клоните? Откуда же, по-вашему, взялись мы, «кси»?

— Как откуда? Я ведь неспроста упоминал про яйцо. Допустим, вы видите, что один птенец в гнезде разительно отличается от остальных. Какая мысль немедленно придет вам в голову? О том, что эволюция, в нарушение всех законов, совершила немыслимый кульбит? Да нет же, вы просто подумаете, что здесь не обошлось без кукушки!

Почему Ворохов сам до этого не додумался сразу же после того, как Неведомский подчеркнул земную природу люденов? Ведь ему, ловящему свою музу среди звезд, было куда проще прийти к такому выводу, чем простому обывателю! Кто-то верит в свое божественное происхождение, чем же хуже космическое? Все равно как если бы спирит, привычно толкующий послания из потустороннего мира, устрашился им же самим вызванного духа!

— Вот оно что… — сказал Андрей. — Знаете, Кирилл Ильич, а идея вертикального прогресса все же интереснее. Ваша гипотеза, извините, слишком банальна. Что бы где ни делалось — всюду ищем козни инопланетян! Многие с пеной у рта доказывают, что они и засеяли нашу планету семенами жизни. Им, наверное, доставляет большое удовольствие думать, что они не сами повылезали на грядке, как сорняки, а были высажены умелым садоводом по всем правилам агротехники. Задумались бы еще над тем, что садоводу когда-нибудь захочется снять урожай…

— Вот вы все это говорите, а между тем сами же в свои слова не верите! Знаете, что я прав, упрямства ради только и препираетесь. И при чем тут гипотеза? Это факт!

— Факт? Ну что же, любопытно будет послушать.

— Так слушайте! Примерно семь с половиной тысяч лет назад на Земле объявились инопланетяне. Не могу поручиться, что на тарелочках. Вообще эти россказни про летающую посуду меня всегда забавляли до чрезвычайности. Ну представьте, что мы отправились к Альфе Центавра в тульском самоваре! Уверен, что все эти жестянки, космические корабли, не для развитых цивилизаций, они должны что-нибудь покруче изобрести. Но не будем отвлекаться. Так вот, прилетели они, конечно же, не просто так — закатами-рассветами полюбоваться. Стали изучать людей, вплоть до того, что разобрали по кирпичикам их генетический код. О дальнейшем можно только догадываться, но, допустим, дело было так. Запалили они костерок, расселись вокруг него отдохнуть от трудов праведных, тут один и говорит: «Эти двуногие, конечно, раса перспективная. Рано или поздно они тут и городов понастроят, и к звездам полетят. Только когда это будет! А у меня, между прочим, проектик замечательный родился. Если взять вот эту их хромосому, да еще ту, да вон ту, и малость их изменить, мозгов у аборигенов прибавится, и зашагают они по тропе прогресса чуть-чуть быстрее».

Тут, натурально, вскакивает еще один, самый горячий, и орет: «Шарлатан ты, а не ученый! Помню, как ты в школе из „троек“ не вылезал, а в восемнадцатом классе напрочь биоинженерию завалил. Так что сиди лучше и помалкивай!» В общем, слово за слово, но до драки, конечно, не дошло — все-таки цивилизованные существа, не чета нашему брату. Тогда Первый говорит: «Спорим на тонну антипротонов! Я проведу эксперимент. Подсчитаем на компьютере, когда ждать результатов, вернемся сюда, и ты сам поймешь, каким был ослом». «Спорим! — брызгает слюной Второй. — Только как ты докажешь, что они прогрессировали из-за твоих дурацких генетических изменений, а не сами по себе?» А Первый уже вошел в раж. «Элементарно! — кричит. — Я перекрою хромосомы не у всех двуногих, а только у некоторых групп, произвольно отобранных по всей планете. Каждый из них будет нести свою фирменную „метку“. А остальные пусть развиваются сами по себе. Потом прилетим — и ты убедишься, каких успехов добились мои подопечные!» Сказано — сделано. Ударили по щупальцам, свидетели подтвердили, что все законно, после чего Первый пошел и провел свой эксперимент. Ну, как вам такая трактовка событий?

Ворохов вздохнул.

— Кирилл Ильич, а вы сами-то верите в весь этот бред?

— Бред — это то, что физически невозможно, — философски изрек Неведомский. — Конечно же, все было совсем не так. Наверняка решение принималось не с кондачка, у костерка, а высшим Советом планеты, или что там у них. Наверняка было задействовано множество организаций: вплоть до какого-нибудь Общества защиты отсталых рас. Наверняка все миллион раз просчитали, прежде чем проекту дали зеленый свет. Однако суть от этого не меняется: мы с вами — результат биологического эксперимента!

Ворохову бы тут и ручки кверху поднять, но им овладел бес противоречия.

— И все-таки, Кирилл Ильич, почему вы в этом так уверены? Мало ли какое еще объяснение можно придумать! Кстати, откуда такая точность — семь с половиной тысяч лет? Инопланетяне подсказали?

Тут уже вздохнул Неведомский.

— Эх, Андрей Витальевич, плохо вы представляете, что такое наш Клан… У нас есть фоки — на все руки доки. Биохимики, антропологи, программисты… Все просчитали на компьютере, наверное, тоже миллион раз. Получилось семь с половиной тысяч лет плюс-минус пару столетий. Не верите — давайте сядем с вами и еще разочек подсчитаем. А насчет другого объяснения… Видите ли, больше ни у одного существа на всей планете не обнаружилось ничего, даже отдаленно напоминающего эту «метку». Не свойственна она земной природе. Это факт!

— Хорошо, — сдался наконец Ворохов. — Снимаю шляпу перед наукой. Пусть вы доказали, что эти творцы… биоконструкторы…

— Мы называем их Направляющими, — уточнил Кирилл Ильич. — Имеется в виду, что они начертали нам путь, отличный от других.

— Направляющие… Слово-то какое! Ну ладно, как назвали, так назвали. Только мне вот что интересно. Если эти ваши Направляющие захотели добиться впечатляющего прогресса, так и сосредоточились бы на одном направлении, существенно повышающем шансы «кси». Скажем, на уровне интеллекта. Они же, насколько я понял, попытались объять необъятное. Зачем так распыляться? Вот скажите, сколько разных талантов насчитывается у членов Клана?

— О, — сказал Неведомский, — мне, пожалуй, все и не припомнить! Есть среди нас люди, способные видеть в ультрафиолете и инфракрасном диапазоне, принимать радиоволны, невосприимчивые к ядам, умеющие регенерировать палец или ухо, во время магнитных бурь точно рассказывающие, что происходит на Солнце. Это не говоря уже об опередивших свое время композиторах, художниках, поэтах…

— Подождите, Кирилл Ильич, — перебил его Ворохов. — Если все так, как вы говорите, значит, в истории человечества было множество гениальных «кси»! А может, они и тащили на себе весь мировой прогресс? Коперник, скажем, Ньютон, Эйнштейн…

— Тут вы ошибаетесь. Названные вами гении были самыми обыкновенными людьми. Они просто отталкивались от суммы знаний, накопленных до них, раскидывали мозгами — и делали открытия. Это доказано опять же с помощью компьютерных моделей. Настоящие «кси», как правило, были в тени. Сотворив что-то необычное, они тут же убеждались, что мир этого не понимает. Более того — не желает понимать! Поэтому они почти никогда не имели успеха, а их имена забывали сразу же после смерти.

— Почему? Вы сказали — почти?

— Да, кое-кому все же удалось войти в историю. По нашим расчетам, несомненным «кси» был, например, Иероним Босх, с большой долей вероятности — Вaн Гог и Александр Скрябин.

— Неужели? Впрочем, да… у меня тоже складывалось впечатление, что они принадлежали другому миру. Знаете, Кирилл Ильич, я сейчас подумал… Гениальным математиком, физиком, да пусть хоть дворником или цветоводом, можно быть, не являясь «кси». А вот, скажем, целителем недугов, неподвластных медицине, или ясновидцем? Объяснить такие таланты, опираясь на здравый смысл, невозможно. Но если человек носит «метку», тогда он, наверное… Я, конечно, не верю в астрологию, хиромантию и прочую чушь. Но какие-то зерна истины могли оказаться и в этой мусорной куче. Вот, скажем, Нострадамус…

Неведомский откинулся на спинку кресла и расхохотался.

— Кто? Нострадамус? Ох, уморили вы меня, Андрей Витальевич! Да это же был король шарлатанов! Воистину глупость людская безгранична. Вы читали его «Центурии»? Это же бред сивой кобылы! Хотите состряпаю такие же, ничуть не хуже. Это делается элементарно! Пишешь все, что тебе взбредет в голову, стараясь напустить как можно больше тумана, точную дату не указываешь — и дело в шляпе! Когда-нибудь одно из нескольких десятков предсказаний непременно сбудется — просто по теории вероятности. Тебя тут же объявляют великим прорицателем, возвеличивают твое имя в веках… Нет, Направляющие были не дураки, они не пытались опровергнуть законы природы, поскольку это невозможно. Однако люди падки на обман, они в любой момент готовы выбросить свой разум на свалку и поверить, что дважды два — пять. Простые люди, но не «кси» — мы в этих вещах разбираемся четко. Потому-то меня и удивляет ваша, мягко говоря, наивность. Вы же «кси», Андрей Витальевич!

Ворохов сконфузился.

— Я, конечно, не специалист по Нострадамусу, но читал, что к его предсказаниям нашли ключ, и вроде бы все совпадает…

— Кто нашел? Люди, любой ценой стремящиеся сделать себе имя? Вы знаете, если кто-то очень захочет доказать недоказуемое, он это сделает, и сделает блестяще! Притянет факты за уши, а все, что не укладывается в его схему, просто-напросто отбросит. Хотите, я вам сейчас докажу существование ведьм? Серьезно! Даже кучу свидетельских показаний приведу!

Ворохов понял, что разговор зашел не туда.

— Вы все-таки не ответили на мой вопрос. Чего добивались Направляющие, раздарив такое множество талантов, причем каждый из нас получил лишь один-два?

Кирилл Ильич нахмурился.

— Не знаю. И никто не знает. Чтобы ответить, надо ясно представлять себе замысел эксперимента, а не строить догадки. Вы возьмете на себя смелость заявить, что постигли логику сверхцивилизации? Когда вам известно лишь то, что эта цивилизация действительно где-то существует?

— А может, уже и не существует, — сказал Ворохов.

— Что? — Неведомский рывком подался вперед, и на лице его, к изумлению Андрея, мелькнул страх. — Что вы сказали?!

Ворохов не знал, что и подумать. Кирилл Ильич производил впечатление абсолютно уверенного в себе человека. Не противоречила этому и его любовь к уменьшительно-ласкательным суффиксам: теперь она казалась частью какой-то большой игры. И вот… Да было бы, в самом деле, из-за чего расстраиваться! Неужели его так волнует судьба гипотетических пришельцев?

— Э-э… — сказал он. — По-моему, это очевидно. За семь с половиной тысяч лет мы прошили путь от каменных орудий до атомной бомбы. И чуть не умудрились уничтожить себя этой самой бомбой. А что может приключиться за столь долгий срок со сверхцивилизацией? Может, она вообще ушла в какой-нибудь астрал и носа не высовывает в наш грешный мир.

Кирилл Ильич уже овладел собой, даже улыбнулся.

— Извиняюсь, слишком близко принял к сердцу. Подумал: вдруг вам действительно что-нибудь известно?

— О чем вы? — не понял Ворохов.

— Да мало ли… Нам, «кси», доступно многое. Вы знаете, например, что в вас есть какой-то скрытый талант?

— Слышал, но не придал этому значения.

— Ну и чудненько. Видите ли, у нас есть основания полагать, что Направляющие ни в какой астрал не уходили, они по-прежнему находятся в известной нам Вселенной. Вы высказали догадку, не более того. А мы считаем, что есть признаки, подтверждающие нашу правоту.

— Признаки?

— Косвенные, конечно. Не могу всего объяснить, да это пока и преждевременно. Итак, на чем мы остановились? На обилии Даров? Да, это так, но есть и нечто, роднящее всех членов Клана.

— Отвращение к табаку?

— Не только. К наркотикам, крепкой выпивке, политической трескотне, насилию, примитивной музыке, дерьмовой литературе, мистицизму и прочему шарлатанству. Направляющие как будто задались целью оградить наш разум от разрушающих факторов, в том числе и от отупляющей масс-культуры, отточить его, подготовить к какой-то миссии.

— Всовываешь в мозг электрод, выжигаешь группу клеток, и человек навсегда утрачивает способность убивать, материться, сморкаться в общественных местах, наступать другим на ноги? Хотите сказать, что мы все — «заводные апельсины»?

— Слишком прямолинейно мыслите, Андрей Витальевич. «Кси» может выдуть бутылку водки, вколоть себе героин, даже пристрелить кого-нибудь — и ему вовсе не придется после этого корчиться от невыносимой боли. Да что я тут пытаюсь доказать! Вам ведь доводилось пить водку? Конечно, доводилось. И что? Да ничего! Вот видите — нет в нашем мозгу никакой встроенной системы, контролирующей каждый шаг. Просто-напросто нам самим неприятно глушить себя всякой дрянью. Так уж мы устроены. Смею полагать, не худшим образом устроены.

— И все же это — результат целенаправленной генной инженерии?

— Да. А личность каждого человека — результат слияния половых клеток родителей. Занимаясь любовью, они вовсе не думали о том, что их отпрыск сочтет себя изначально запрограммированным и смертельно боится.

Логика у Кирилла Ильича была железная. Имело ли смысл продолжать этот затянувшийся спор? И тут Ворохов вспомнил кое о чем.

— Вы как будто тоже стараетесь не отставать от Направляющих. Не знаю, каких высот достигла генная инженерия в Клане, но вот просто свести двух людей, скрестить, так сказать…

— Простите, вы это о чем? Ах да… Ну, бросьте. Андрей Витальевич. Маргарита Николаевна — женщина самостоятельная, да к тому же и своенравная, аки дикая кобылица. Давать ей советы — себе же дороже выйдет. А хорошо, правда? Вы можете дуться на меня за что угодно, но уж за то, что я дал вам возможность встретиться… Не ожидал, Андрей Витальевич! Судя по вашим сияющим глазам, вы, кажется, весьма друг другом довольны. Наверное, хе-хе, на других уже и не смотрите?

«И чего я к нему привязался? — подумал Андрей. — Ведь он прав. Мне сейчас даже страшно подумать о том, что мы могли не встретить друг друга! Да, пытался играть роль сводника — должность обязывает. Ну и что? Ведь она же сама приняла решение. Сама!»

— Впрочем, проблему вы затронули интересную, — продолжал Кирилл Ильич. — Представьте, еще никому не удалось доказать, что способности «кси» передаются по наследству! Нет, неточно выразился. Передаются, конечно, иначе нас с вами попросту бы не существовало. Но не напрямую, от родителей, а какими-то обходными путями, как будто хромосомы с «меткой» блуждают вслепую, на долгое время исчезая, чтобы объявиться через много поколений. Вы скажете, что с биологической точки зрения это невозможно. Вот и мне тоже как-то не верится, несмотря на заключения наших ученых. Будучи дилетантом в этом вопросе, я все же думаю: мы слишком редко вступаем в брак, чтобы делать какие-то выводы.

— Редко?

— Увы! И непонятно почему. Я даже лично проводил опросы, причем не только в России. Ответы банальны: мне и так хорошо, девочки стороной не обходят: привык к холостяцкой жизни; никак не могу встретить единственную; избранница меня отвергла, а ни с какой другой я связывать свою судьбу не хочу… Если даже женятся, то наследников почти не бывает. Такое впечатление, что Клан существует лишь благодаря детям, которых завели на стороне! Все это наводит на невеселые мысли. Похоже, действует какой-то непостижимый закон, запрещающий «кси» увеличивать свою численность. Направляющие могли позаботиться об этом, чтобы было проще обеспечивать за нами контроль.

«А может, ты сам женился не по любви? — подумал Ворохов. — Только из чувства долга, во славу Клана? Это на тебя похоже. Провел эксперимент над самим собой. И напрасно: деток-то все равно нет…»

Ему вдруг стало страшно. Кирилл Ильич как будто заглянул в его собственную жизнь: он ведь тоже никак не мог жениться, и причины были те же! Конечно, тридцать лет — еще не возраст, но все-таки… Если этот чудовищный закон предначертал и ему остаться без потомства, если так ничего и не сложится с Марго? «Не сложится! — зловеще предрек внутренний голос. — Марго — типичная „кси“: она же давала тебе понять, что всегда искала только мимолетных встреч, не помышляя о браке. У тебя нет шансов, ты игрушка, жалкая былинка в жерновах судьбы! Никогда тебе не придется носить на руках своего отпрыска, менять ему пеленки, рассказывать сказки, катать на спине…»

— Тут, впрочем, есть одна тонкость, — продолжал Кирилл Ильич. — Казалось бы, семейные связи должны поощряться, ведь внутри одного рода контроль установить проще! Но Направляющие пошли по другому пути. Искать «кси» по всей планете было бы невероятно трудно, поэтому они определили несколько зон, куда нас притягивает как магнитом. Где бы ни родился «кси», со временем он, как правило, переберется туда, где компактной группой проживают его собратья по «метке». Одна из таких зон — наш город. Уж не знаю, чем он лучше Москвы или Питера, но факт остается фактом. Нам-то, конечно, это на руку: задачи «волновиков», таких, как покойный Макаров, чрезвычайно упрощаются. Даже странно, что вас не обнаружили раньше.

— Ну ладно, — сказал Ворохов. — Я вижу, тема вмешательства Направляющих в земные дела неисчерпаема. Но хотелось бы получить ответ на один вопрос. Вы тут упоминали о некой великой миссии, к которой нас якобы готовят. В чем же она заключается?

Неведомский развел руками:

— Кабы знал, Андрей Витальевич, непременно бы с вами поделился! Сия тайна велика есть. Никаких инструкций Направляющие нам не оставили, и если дело прояснится, то надо думать, лишь через энное количество поколений. Однако не подумайте, что мы все просто-напросто пасемся, как овечки на лугу, и ждем, когда нас осенит. У Клана есть цель. Труднодостижимая, но вполне определенная.

— Какая же?

— Скоро вы все узнаете, но в другом месте. Намерен я, любезный Андрей Витальевич, отправить вас в любопытную командировку.

— Намерены отправить? — От негодования Ворохов даже чуть привстал. — Позвольте, Кирилл Ильич! Я ведь, кажется, пока еще у вас не служу!

Неведомский посмотрел на него как-то по-особенному — словно сверху вниз, хотя и был ниже ростом.

— Кажется, всем все только кажется… Вам кажется, что вы у нас не служите, а нам… Слушайте, Андрей Витальевич, полно ребячиться! Дорога у нас отныне одна, и вы это прекрасно понимаете. А командировка… Тьфу ты, да какая там командировка! Считайте, что это путевка на курорт. Причем местечко куда экзотичнее, чем какой-нибудь истоптанный туристами Кипр. Остров Вуд — слыхали когда-нибудь о таком? Частное владение в Микронезии, Тихий океан. Поплаваете наперегонки с коралловыми рыбками, понежитесь под пальмами, развлечетесь охотой на акул или что вам там предложат — словом, наберетесь впечатлений на годы вперед. А попутно разберетесь, что к чему. Ну как?

— Черт! — сказал Ворохов. — Звучит заманчиво. Вы сам дьявол-искуситель. А…

— Никаких «а»! — отрезал Кирилл Ильич. — Платить вам не придется ни цента, с визой тоже проблем не будет.

— Но это же, наверное, тысячи долларов! Неужели только из-за меня…

— Не волнуйтесь, Андрей Витальевич! О своих интересах мы тоже не забываем. Видите ли, у нас появилась возможность послать на Вуд трех человек. Разумеется, не баклуши бить. Один — специалист по оборудованию, ему предстоит решить несколько технических задач. Гарусов его фамилия. Тихий такой, замкнутый человек, под ногами путаться не будет. Второй… Вторая — информатор. Ей надо встретиться с коллегами и обсудить свои дела вживую, а не по Сети.

— Марго! — вырвалось у Ворохова.

— Ну разумеется, Андрей Витальевич! — Неведомский просто сиял. — Там решили провести какой-то мини-конгресс информаторов. А кого же послать, как не нашу красавицу? И вот, извольте видеть, третье место оказалось вакантным. Мы немного посоветовались и решили отправить вас. Для отчета напишем — «на стажировку», что в общем-то недалеко от истины. Да и вам с Маргаритой Николаевной, надо полагать, приятно будет в одной компании. Остров-то — райский уголок, соблазнов полно, а тут вы вроде как друг за другом и присмотрите. Вас, я думаю, теперь никакими одалисками не околдовать, но Маргарита Николаевна — слишком уж увлекающаяся натура…

Ворохов задохнулся от возмущения.

— Я не собираюсь ни за кем шпионить! Если она кого-нибудь и найдет, это ее дело. И вообще…

Андрей хотел продолжить: «…я отказываюсь», но осекся. Эта смехотворная попытка бунта не стоила выеденного яйца! Он теперь обязательно поедет, потому что иначе будет сходить с ума, гадая, с кем сейчас Марго отдыхает в тени пальм. Заронив в нем сомнение, Неведомский сделал безошибочный, иезуитски выверенный ход!

— Вот и чудненько, — сказал Кирилл Ильич, как будто Ворохов даже не пробовал ему возразить. — Документы у нас оформляют быстро, фантастически быстро. С деньгами, как я уже говорил, полный порядок. Хозяин острова — мультимиллионер, он все оплачивает.

— Наш человек? — задал Андрей риторический вопрос.

— А как же! И очень ценный: обладатель трех талантов, а такое встречается нечасто. Итак, дражайший Андрей Витальевич, готовьте потихоньку вещички. Через недельку отправитесь. Эх, даже завидую вам! Так бы и сам повалялся на песочке, птичек райских послушал…

«Ну вот, снова заворковал, как голубок, — с легкой неприязнью подумал Ворохов. — Похоже, он этим показывает, что разговор окончен». Тут бы Андрею сразу и откланяться, но он зачем-то решил напоследок подразнить гусей.

— Не пойму я, Кирилл Ильич, для чего вам эти «ички» и «очки». Извините, такое впечатление создается, что осталось только «слово-ер» возродить. Птичек-с послушать-с… Вам же это не идет, вы совсем другой!

Неведомский рассмеялся, но как-то очень странно: веселье выражали одни его губы, а вот глаза смотрели на Ворохова холодно, изучающе, чуть ли не враждебно.

— Привычка, знаете ли, любезный Андрей Витальевич. Глупая, должно быть, ну да вы уж не взыщите. В общем, готовьтесь мир посмотреть, если не издадим. Делишки только свои уладим… Позвольте, я вас провожу, — засуетился он, увидев, что Ворохов поднялся.

— Спасибо за все, Кирилл Ильич, — сказал Андрей. — До свиданья.

Когда дверь за ним закрылась, он подумал о том, что этот обходительный дяденька скоро начнет его использовать по-настоящему, действуя уже не только прямиком, и самым трудным для него отныне будет сохранить свободу выбора…

Глава 16. НА МОСТУ

Паводок прошел уже давно, но казалось, что река, отдав ему все силы, впала в полудрему и до сих пор не может окончательно пробудиться.

Они смотрели вниз, на почти неподвижную темную воду, подернутую едва заметной рябью. Метрах в ста от моста густая щетина ивняка обрывалась, словно по ней прошлись гигантской бритвой, и начинался пустынный пляж, утыканный там и сям аляповатыми металлическими зонтиками-навесами,

— Смешно, — сказала Марго. — Скоро начнет пригревать, и сюда потянутся сотни, тысячи людей. Наплещутся вдоволь в нашей речке-невеличке, потом растянутся на песке, усеют пляж, как котики на лежбище, и будут чувствовать себя на седьмом небе. Сбоку травка зеленеет, вверху солнышко блестит… Идиллия! А мы в это время будем резвиться в настоящем океане, скользить по волнам на виндсерфинге, слушать крики попугаев, уплетая омаров и салат из только что пойманного тунца, а ночами любоваться на Южный Крест…

— Это не смешно, — сказал Ворохов. — Это грустно. Как нас всех приучили довольствоваться малым! Еще два дня назад я бы сам счел за благо пожарить здесь свои бока, не помышляя даже об Анапе. Какой уж там Южный Крест! Знаешь, чувствую себя обманщиком, как будто стащил чужой лотерейный билет, а он возьми да выиграй!

— Брось, Андрей. — Марго перегнулась через перила моста и тряхнула головой, отдавая свои волосы на забаву налетевшему ветерку. — Мы — не они: нам много чего положено уже по праву рождения.

Это «они» больно укололо Ворохова.

— Вот как, — сказал он. — По праву рождения… Спешу вас поздравить, ваша светлость. Должно быть, вы еще с колыбели знали о своем высоком предназначении… А вот я до последнего времени и не догадывался. Думал, что я и «они» — так сказать, близнецы-братья. Ну, может, получше многих других владею пером, зато они заткнут меня за пояс в области балета или даже по части кладки кирпичей… Слушай, мы же все живем на одной планете. Вы что, в самом деле презираете тех, кто обделен «меткой»?

Марго подняла голову и удивленно взглянула на Андрея.

— Почему это тебя так завело? Глупо думать, что мы презираем обыкновенных людей, в числе которых, между прочим, и наши родители! Но согласись, что мы все же не можем относиться к ним как к равным. Разница не просто в наличии «метки» — она в психологии, а если выражаться высокопарно, то в жизненной философии. Кирилл Ильич тебе этого не объяснял?

— Насчет курева, наркотиков?

— Нет, не то… Все гораздо глубже.

— Ты, видимо, имеешь в виду, что христианские заповеди «кси» соблюдают гораздо ревностнее самих христиан. Те до сих пор преспокойно лишают жизни себе подобных, а для членов Клана «не убий» — закон, хотя они не верят ни в каких богов.

— Не все, конечно. Трудно отрицать, что Босх был религиозен, а Ван Гог любил абсент. И так далее. Но исключения, как известно, лишь подтверждают правило. Когда приедем на Вуд, ты еще поговоришь на эту тему с его хозяином, Бертом Айделсоном. Очень словоохотливый господин!

— Ну, если удостоит аудиенции… А что, этот ваш воротила сейчас на отдыхе? Расслабляется? Не делает же он свой бизнес прямо на острове!

— Какой ты дотошный, Андрей… Наверное, зря ушел из журналистики. Так вот, Айделсон — голова. Он подыскал талантливых менеджеров, они всем и заправляют. А сам почти безвылазно сидит на Вуде, стрижет купоны и занимается делами Клана.

— Понятно. — Ворохов разглядывал мутную воду, еще не веря, что скоро погрузится в другую — не изгаженную цивилизацией, прозрачную, первозданную. Марго, свесив руку с перил, водила ею в воздухе, как сказочная царевна над волшебным блюдечком: «Ты развей-ка хмарь унылую, покажи мне страны заморские!»

— Насколько я понимаю, ты уже была на этом острове? — спросил Андрей.

— Да, два раза.

— Ну и как там, если одним словом?

— Замечательно.

Он вдруг почувствовал, что ей совсем не весело. Не таким бывает настроение у человека перед поездкой в рай. Не таким!

— Что-то случилось? Проблемы? Я не могу помочь?

Она хмыкнула. И в самом деле, забавно: он может то, что не под силу всемогущему Клану?

— Похоже, случилось то, чего не случалось никогда, — сказала Марго. — Помнишь, я говорила о своем втором даре — умении заглушать кси-волну? Буду рада, если ошибусь, но кажется, он наконец-то может пригодиться.

— Не понимаю.

Марго выпрямилась и повернулась к нему.

— Кирилл Ильич рассказывал тебе о «суперах»?

— О «суперах»? Кто это такие и с чем их едят?

— Значит, не хотел раньше времени расстраивать. Что ж, придется мне это сделать за него. Предупрежден — вооружен. В общем, так. Ты уже знаешь, что Направляющие наделили «кси» разнообразными дарами. Но кое-кто получил Дар с большой буквы — целую россыпь невообразимых талантов. Вплоть до умения физически перевоплощаться в другого человека!

— Оборотни, что ли?

— Да, вроде того. Однако это не главная особенность «суперов» — так мы называем носителей Дара. Главное заключается в том, что «супер» может овладеть любыми способностями как обыкновенного человека, так и «кси». Он просто-напросто перекачивает их в свой мозг.

— Знание — сила, — припомнил Ворохов.

— Зря смеешься! Это в самом деле величайшая сила. Представь себе, скажем, какого-нибудь неграмотного пахаря. И вдруг он одновременно приобретает способности гениального изобретателя, великого полководца, государственного деятеля, способного сплотить целую нацию. Кто теперь может перед ним устоять? Никто!

— Но слушай, мозг не выдержит присутствия в себе стольких личностей! Твой «супер» просто-напросто свихнется! Или лопнет от избытка информации…

— Ты так много знаешь о собственном мозге? Уверяю тебя, его возможности намного обширнее, чем ты можешь себе представить! К тому же есть один нюанс. Базовая личность остается единственной, просто она приобретает новое, высшее качество, усваивает дополнительные знания без всякой учебы. Я согласна с тобой в одном: мозг все-таки имеет пределы впитывания информации, бесконечно накачивать его знаниями нельзя. Но «суперы» умеют фильтровать память своих жертв, брать лишь то немногое, что действительно представляет для них интерес. Кроме того, если новые таланты уже не умещаются в мозгу, от части старых можно избавиться — откачать их какому-нибудь индивидууму.

— Вот это да, — сказал Ворохов. — И много на свете этих «суперов»?

— Очень мало. Они рождаются два-три раза в столетие.

— Надеюсь, никто из них не бессмертен?

— К счастью, нет.

— А зачем Направляющие их вообще создали? Эксперимент задуман плавным: он идет уже тысячи лет и неизвестно, сколько еще продлится. Думаю, в конце концов «кси», как и людены, должны преодолеть какую-то планку, резко уйти вперед, создать совершенно необычное общество. Так?

— Ну, предположим…

— Так ведь «суперы» неизбежно вносят хаос в этот процесс! Разве можно предсказать, что придет в голову такому молодцу! Вдруг он надумает стать властелином мира и добьется своего, подчинит все человечество, включая «кси». Весь эксперимент пойдет насмарку! Я даже удивляюсь, почему этого до сих пор не произошло.

— Представьте себе, нашим ученым эта мысль тоже не давала покоя. Поэтому они однажды сели и тщательно все просчитали. И знаешь, к какому выводу пришли? Направляющие и не думали создавать никаких «суперов»!

— Что? Откуда же, черт побери, они взялись?

— Судя по всему, «суперы» — побочный продукт. Хотя на планете не так много «кси» и они нечасто обзаводятся потомством, их гены все же взаимодействуют и рано или поздно складываются в одну чрезвычайно редкую комбинацию. Почему-то Направляющие этого не предусмотрели.

— Выходит, и боги могут ошибаться. Думаешь, они до сих пор не знают?..

— Ну, если следят за Землей, то, наверное, знают. Только поделать ничего не могут. Хромосомы с «меткой» будут блуждать по свету, пока длится эксперимент. Значит, будут появляться и «суперы».

— Но это же очень опасно! Как насчет диктаторских амбиций?

Марго вновь облокотилась на перила.

— Поверь, Андрей, непомерная жажда власти заражает «суперов» не чаще, чем обыкновенных людей. Не забывай, что их психику определяет базовая личность. Как правило, Дар «супера» достается самым заурядным людям. Им вовсе не хочется рисковать головой ради сомнительного удовольствия править миром. Конечно, у большинства из них хватает ума сколотить себе состояние, но дальше они стараются жить, ничем не выделяясь.

— Откуда ты все это знаешь?

— Клан ведет собственные хроники с тех пор, как возникла письменность. Конечно, генетика, компьютеры и так далее — изобретения двадцатого века, и лишь недавно «кси» смогли доказать свое неземное происхождение. Но о том, что их связывает нечто общее, недоступное другим людям, они догадались тысячи лет назад. А потому установили наблюдение за всеми… неординарными личностями. Понятно, человечество было тогда разобщенным, поэтому многих «суперов» так и не удалось вычислить. Бывали века, когда не обнаруживали ни одного. Даже сейчас сделать это очень трудно.

Что же касается власти над миром… Конечно, рано или поздно среди «суперов» находились такие, кто начинал грезить об этом, хотя в целом, как я уже говорила, их амбиции не заходили так далеко.

— И что же? Она улыбнулась.

— Знаешь анекдот: «Съесть-то он съест, да только кто ж ему даст?» В отличие от других «кси» «суперы» законченные индивидуалисты, интересы Клана их никогда не волновали. Затерявшись в гуще обыкновенных людей, они редко попадались на глаза нашим наблюдателям. Но если какой-нибудь «супер» пытался чрезмерно возвыситься, это сразу становилось заметно. Тогда представители Клана разыскивали его и проводили профилактическую беседу. Сам понимаешь: если Клан — золотая рыбка, ему вовсе ни к чему, чтобы некая старуха становилась владычицей морскою. Говорили примерно так: или ты останавливаешься па достигнутом, или…

— Что — «или»? Убьем?

Марго кивнула:

— Да, Андрей, самых несговорчивых приходилось убивать. Конечно, нам, «кси», крайне неприятно любое насилие. Но интересы Клана превыше всего, важнее любой заповеди, писаной или неписаной.

Ворохов помрачнел.

— Интересы Клана, интересы Клана… Хотел бы я наконец узнать, что это такое!

— Так он тебе и этого не объяснил? Значит, расскажет Айделсон.

Андрей запрокинул голову и уставился на застрявшие в бледной голубизне худосочные облака.

— Марго… А ты сама могла бы… убить?

Она вся подобралась — ни дать ни взять дикая кошка, готовая прыгнуть на врага и исполосовать его острыми, как бритвы, когтями.

— Однажды я решила наплевать на все предосторожности и прогуляться по ночному городу. Тем более что со мной был… провожатый. Мы были едва знакомы, я понятия не имела, умеет ли он драться. Думала, мне вряд ли придется это узнавать, никто нас не потревожит. Потревожили… Двое подонков напали метрах в пятидесяти от этого самого моста. Провожатый, надо отдать ему должное, попытался отбиться, но его сразу ударили, и он упал. Пришлось мне все взять на себя.

— Тебе?!

— Ну, был у меня когда-то такой бзик — почти год ходила на каратэ. Ничего путного, конечно, из меня не получилось, но несколько ударов более или менее отработала. А чего еще надо, по большому-то счету?

— Ну и?..

— Это были не хлюпики, но, видимо, специально ничем не занимались, а то бы мне не поздоровилось. В общем, оба остались лежать. Один все пытался подняться и матерился на всю улицу, второй только охал. Позже я много раз прокручивала эту сцену в памяти. И по всему выходило, что вполне могла убить. Допустим, их оказалось бы не двое, а четверо, и мне пришлось бы выжать из себя все, отключить эмоции, работать на «автомате». Поверь, это страшно…

Ворохов долго молчал, пытаясь представить, как бы он сам поступил на месте ее спутника. Неужели просто схватил бы Марго за руку и крикнул: «Бежим!»? Ему доводилось драться, но почему-то все время со знакомыми людьми. То в ответ на оскорбление от бывшего друга, то не поделили, кому после вечеринки провожать до дома сексапильную сослуживицу… Ворохову везло: судьба подсовывала ему в соперники заведомых слабаков. Он знал их, как облупленных, и не сомневался, что победит. А тут…

— Что-то мы слишком далеко зашли, — сказал он. — Вот уже и могильным холодом потянуло. Но я все-таки не понял твою тревогу. Если «суперы» не представляют опасности, никого не трогают…

— Не трогали до сих пор, — перебила его Марго. — Хотела бы ошибиться, но очень похоже на то, что один из них все же решил бросить нам вызов. Сейчас мы пытаемся связать между собой несколько загадочных смертей, включая нелепую гибель Макарова.

Вот тут Ворохову впервые за все время разговора стало страшно, оброненное походя выражение «могильный холод» приобрело особый смысл.

— Ты хочешь сказать, что он… Что он в городе?

Марго обхватила себя руками за плечи, словно хотела согреться.

— Это, конечно, только догадки… Кирилл Ильич ищет другое объяснение: он почему-то надеется, что дело обстоит не так серьезно. Но я почти уверена: это «супер», и не из таких, кого легко остановить.

Ворохов заложил руки за спину, прошелся вдоль парапета, вернулся.

— Значит, ты уверена… Хорошо! Идем ко мне. Я не знаю, как он собирается действовать, но нас, во всяком случае, будет двое. И если я чего-нибудь стою…

— …То этого так никто и не узнает, — закончила она. — Ты прав, Андрей: нам лучше держаться вместе. Но совсем по другой причине. Хотя бы потому, что со мной тебя не прощупает никакой «супер». — Щадя его самолюбие, она не стала напоминать о том, кто из них двоих настоящий боец. — И пойдем мы не к тебе, а ко мне. Только в свою постель я тебя не пущу. Устроишься на диванчике в зале.

Ворохов не понял.

— Почему? Ведь после той ночи мы с тобой ни разу…

Она вновь не дала ему договорить.

— Я так хочу, Андрей. — Ее зеленые глаза загадочно мерцали. — И это обсуждению не подлежит. Ну, идем?

Глава 17. АТОЛЛ ВУД

Почти у самого борта из воды легко вымахнуло длинное тело цвета мокрого асфальта, гибкое и упругое, словно отлитое из резины. До Ворохова долетели теплые брызги. Дельфин описал изящную дугу и с чуть слышным плеском вернулся в родную стихию. От неожиданности Андрей привстал, досадуя, что не успел как следует разглядеть летуна. И тут же вслед за вожаком почти отвесно вверх взвились еще два дельфина. Словно работая на публику, они неведомым образом задержались в воздухе, а затем — чистый цирк! — выдали по сальто-мортале, причем один крутнулся вперед, а другой — назад.

Марго вскочила так порывисто, что казалось — вот-вот перелетит через леер и составит компанию морским акробатам.

— Нас встречают, — объявила она и, обернувшись, призывно махнула рукой. — Идите все сюда! Смотрите, сколько их!

Упрашивать никого не пришлось. Марго еще не закончила, а все пассажиры (русские прилетели позже всех, остальные дожидались их в Манадо) уже столпились у правого борта, из-за чего катамаран немного накренился.

— …Четыре, пять, шесть!.. — восхищенно считала Марго лоснящиеся спины, увенчанные острыми плавниками. — Ах ты, умница! Ну-ка, плыви сюда. Рыбки ни у кого нет?

Вопрос был риторическим: даже после того, как она повторила его по-английски, никто не шелохнулся. Дельфины какое-то время сопровождали катамаран, затем выстроились в линию, прыгнули по очереди, образовав встающую из воды живую цепочку, и отстали. Когда последний из них, словно прощаясь, залихватски махнул хвостом, пассажиры, не сговариваясь, зааплодировали. Даже Гарусов, всегда серьезный, сосредоточенный, пару раз хлопнул в ладоши.

По пути им встретилось с полдюжины островов, похожих на разлегшихся среди моря-окияна зеленых ежиков, но каждый раз Ворохов говорил себе: «Красив, собака, и все же явно не тот». Словно ища подтверждения, он оборачивался на капитана: его бронзовое лицо оставалось непроницаемым. Значит, так оно и есть — не тот.

По иронии судьбы как раз «свой» остров он бессовестно проспал. Загляделся на море, вытянувшись в шезлонге, тут его и укачало. И приснилось Андрею, будто лежат они с Марго, обнявшись, в гамаке, сплетенном из лиан. Высоко-высоко, в гуще крон, резвятся обезьяны, перекидываясь, словно мячиками, какими-то фруктами. А прямо над головой, на тоненькой с виду веточке, примостился огромный разноцветный попугай. Неодобрительно поглядывая на бездельников-обезьян, он старательно обмахивает неподвижную парочку широкими крыльями. Хорошо! Не хватает только стакана с прохладным оранжадом. Снизу доносятся чьи-то голоса. Ну и пусть! Все равно никакая сила на свете не заставит не только изменить позу — даже просто повернуть голову на шум.

Однако голоса слышатся все громче, все отчетливее. Это начинает раздражать. Обезьяны растворяются в листве. А попугай вдруг складывает крылья и скрипучим голосом капитана объявляет: «Атолл Вуд!»

Ворохов вздрогнул и открыл глаза.

Остров был еще далеко. Он напоминал широкое плоское блюдо, на котором аппетитно топорщились кучки курчавого салата. «Кокосовые пальмы», — корча из себя знатока, определил Андрей, хотя ошибиться здесь не мог даже впервые понюхавший экзотики житель суровых гиперборейских широт.

«А в песенке-то дали маху, — подумал Ворохов, когда суденышко подошло поближе. — „Весь покрытый зеленью, абсолютно весь…“ Как бы не так! Впрочем, там речь шла об Острове Невезения, и если Вуд на него чем-то непохож — оно и к лучшему. Счастья привалит — складывать некуда будет!»

Перед поездкой он тщательно изучил книжонку о коралловых атоллах, а потому даже обрадовался, что Вуд, в полном соответствии с теорией, оказался двухцветным. Прямо от воды уходила вверх удивительно ровная, безупречно белая, словно посыпанная солью, полоска пляжа, и лишь затем брала свое буйная тропическая растительность.

Море неспешно катило к острову пологие волны, но метрах в ста от берега они, словно наткнувшись на невидимое препятствие, подпрыгивали и взбивали шапки тут же расползающейся пены. «Граница рифа, — припомнил Ворохов, — самое опасное место, погибель моряков. Как же мы пристанем-то?»

Но он зря волновался. Катамаран изменил курс, слегка обогнул атолл, и обнаружилась вгрызшаяся в тело острова явно искусственная гавань с широким металлическим причалом. На нем тут же появилась маленькая человеческая фигурка, вскоре к ней присоединилась еще одна, третья, четвертая…

Марго подняла руку и помахала кому-то на берегу. Ее примеру последовала половина пассажиров. Островитяне оживились и как один (а собралось их уже десятка полтора) замахали в ответ.

— Кто там у тебя? — не вытерпел Ворохов.

— Увидишь, — лаконично ответила Марго.

И он увидел… Не успела Марго сойти с трапа, как к ней кинулась длинноногая блондинка лет двадцати в коротеньких шортах и совершенно прозрачной лимонной блузке, завязанной узлом высоко над пупком.

— Хай, Мэгги! — взвизгнула девица, и они забарахтались в объятиях друг друга, только что не целуясь.

Ворохову словно кто-то провел по сердцу тупым, в зазубринах, ножом. Девчонка, конечно, была просто класс — такие гурии и должны населять это райское местечко. Но что связывало двух этих знойных барышень? Неужели?.. О дьявол! А что, очень даже может быть — вон как ластятся. Тогда понятно, почему Марго перестала принимать его в будуаре аккурат за две недели до вояжа. Дьявол, дьявол, дьявол!

— Это Андрей, — вдруг спохватилась Марго. — Мой друг.

То ли блондинка не поняла слова «друг», то ли, уверенная в своих чарах, не оставляла ему никаких шансов, — во всяком случае, она лишь на секунду оторвалась от Марго, выпрямилась, надменно запрокинув голову, и при этом груди ее под блузкой очень красиво пошли вразлет.

— Пэм! — выпалила она и, тут же потеряв к Андрею всякий интерес, взялась за одну из ручек сумки Марго. Щебеча по-английски, они спрыгнули с причала и направились куда-то в глубь острова. Ворохов мрачно посмотрел им вслед и дал себе слово, что при первом же удобном случае постарается расставить все точки над i.

Он огляделся. Многие вокруг него тоже обнимались, хлопали друг друга по плечам, и только Гарусов сдержанно здоровался с подходящими к нему мужчинами за руку. В общем-то «кси» были самыми обыкновенными людьми, хватало и пожилых, но три девахи буквально брызгали соком. Подойти, что ли, гордо представиться: «Руссо туристо!», умолчав при этом «облико морале», запудрить мозги, увести в заросли бананов, или что там у них растет? Нет, невозможно, и дело вовсе не в том, удастся ли завлечь в свои сети островитянку, наверняка вкусившую с избытком всех земных радостей. Просто в голове засело одно-единственное имя, и, как ни пытайся освободить извилины для других, в них гулким эхом отдается: «Марго, Марго, Марго…»

Он сошел с причала, не обращая внимания на потянувшиеся к нему взгляды, как мужские, так и женские, скинул шорты и рубашку и побежал навстречу волнам.

Лучше бы вода была обжигающе холодной — это всегда помогало ему взбодриться. Сейчас же он словно окунулся в бассейн, подогретый сверх всякой меры для неженок, боящихся каждого чиха. И все-таки Андрею полегчало. Он проплыл метров сорок, перевернулся на спину и замер, глядя вверх, словно пытаясь высмотреть за лазурным покровом загадочный черный лик миллионоглазой Вселенной. Но лик не просматривался. Тогда Андрей закрыл глаза, полностью расслабился, заботясь лишь о том, чтобы оставаться на плаву, и это сыграло с ним дурную шутку. Волны не собирались изменять заведенному порядку ради одного забавного человечка, а потому мягко подталкивали Ворохова к берегу, пока он вперед ногами не въехал в песок.

Андрей вскочил, отряхивая плавки, и оказался лицом к лицу со смуглым чернобородым человеком, невысоким и жилистым.

— Господин Ворохов? — спросил чернобородый по-русски, но с сильным акцентом — Андрей так и не понял каким.

— Он самый… — Андрей почувствовал себя неловко, хотя еще пять минут назад ему было на все наплевать.

— Меня зовут Сердар.

— Очень приятно…

— Господин Ворохов, — продолжал Сердар, — я не стал мешать вашему занятию. Но, к сожалению, вы остались единственным, кто не прошел кси-контроль.

— Что? — искренне удивился Ворохов. — Кси-контроль? Вы… дайте сообразить… Вы, кажется, сомневаетесь, что я ваш?

— Ну что вы! — В густой бороде прорезалась ослепительная улыбка. — Как можно сомневаться, если вас рекомендовал сам господин Неведомский? И все же правила одинаковы для всех: на острове Вуд принимают только кси-людей. Тех, кто здесь не в первый раз, мы проверили раньше. Но вы… Небольшая процедура, чистая формальность!

«Черт с вами, — подумал Андрей, — проверяйте. Ваш я, ваш! Зря, что ли, Макаров копался в моих мозrax? А интересно: если он ошибся — единственный раз в жизни? Вдруг я все-таки не „кси“? Что тогда?»

Ворохов похолодел.

«Сюда не пускают чужих. Но не выпроваживают же их восвояси: ступайте, разболтайте всему миру про логово сверхлюдей! Значит, их… того…»

Он с ужасом заметил за спиной Сердара двух дюжих молодцов, держащих руки за спиной. Роль их не вызывала сомнений.

— Послушайте, Сердар… — Ворохов зачем-то начал тянуть время, хотя проку в этом не было. — Какие такие процедуры? У вас что, нет людей, которые ловят кси-волну?

Улыбка Сердара стала еще шире — он явно потешался над недогадливым русским.

— Должен заметить, что с вами прибыла госпожа Дроздова…

— …которая гасит любую волну за километр, — закончил за него Ворохов. — Ладно, валяйте.

Сердар легонько щелкнул пальцами. Один из молодцов тут же выдвинулся вперед и надел на голову Андрея прибор, похожий на обыкновенные стереонаушники. Наступила тишина, и только у самых ног размеренно дышало море.

Вдруг прибор негромко пискнул, и Ворохов инстинктивно сжался. Что это означало? Неужели приговор? В мозгу мелькнула безумная мысль: ударить верзилу коленом в пах, кинуться к катамарану, попытаться узнать… Но руки и ноги словно окаменели.

Сердар удовлетворенно кивнул, и мордоворот немедленно освободил Андрея от наушников, после чего вновь отступил за спину шефа.

— Вот видите, все в порядке, — сказал Сердар. — Мы вас совсем не затруднили, правда? Теперь прошу идти со мной. Господин Айделсон ждет.

Ворохова все еще бил мандраж, однако он как ни в чем не бывало поднял свою сумку. Поодаль стояли еще четверо пассажиров — очевидно, тоже новички. Сердар повел свой немногочисленный отряд сквозь пальмовую рощицу, и минут через пять взгляду открылась просторная лагуна, изумительно красивая, как в фильмах про сладкую буржуйскую жизнь. Прозрачная вода переливалась всеми оттенками аквамарина и словно светилась изнутри. Вдоль берега растянулись уютные деревянные коттеджики, кое-где из пышной зелени выглядывали кирпичные постройки явно технического назначения и сложные металлические конструкции.

А прямо перед восхищенным «руссо туристо» возвышался настоящий дворец. Он весь сверкал: подойдя поближе, Ворохов увидел, что стены из белейшего кораллового известняка густо усажены разноцветными ракушками. Ни дать ни взять наземная резиденция Посейдона! Сам морской владыка (в этом не было ни малейших сомнений) отдыхал от трудов праведных в шезлонге под пальмой, окруженный нереидами. Беззаботные нимфы, почти не стесненные одеждами (на них даже лифчиков не было!), крутились возле своего господина, зазывно покачивая бедрами. Повелитель лениво отмахивался от них, жалея, видимо, что нет под рукой трезубца, чтобы нашлепать по вертлявым попкам. Нереиды отвлекали его от важного занятия: он здоровался с гостями, уделяя каждому минуту-две. Когда подошла Марго, Айделсон даже привстал и галантно поднес ее руку к губам. Такая любезность пришлась Ворохову не по душе. «А ну как еще и расцелуются?» — мрачно подумал он. Однако до этого не дошло. Они немного поболтали, и Марго вновь поступила в распоряжение длинноногой Пэм.

Настала очередь Андрея.

Айделсон оказался крепким, загорелым почти до черноты мужчиной лет за сорок. На нем были только длинные купальные трусы, разрисованные кувыркающимися в воздухе попугаями. Короткая стрижка, маленькие аккуратные бачки… Чем-то он напоминал Элвиса Пресли.

«Вот так, брат, и живем, — мурлыкал кот Василий, — обходимся, как видишь, без мышей!» — всплыла в памяти Андрея строчка из Михалковской басни. — Да, чтоб каждому так жить…»

— Мистер Ворохов, если не ошибаюсь? — Удивительно, но Айделсон и на этот раз слегка привстал! Он говорил по-русски почти без акцента, но это самое «почти» с головой выдавало янки. — Очень, очень рад!

— Я тоже… счастлив вас видеть, мистер Айделсон, — осторожно ответил Андрей. Он чувствовал себя не в своей тарелке: черт знает, как принято разговаривать с миллиардерами! — Приятно удивлен, что вы прекрасно говорите по-русски.

Айделсон улыбнулся.

— Неужели? По-моему, это естественно. Вы же знаете, мистер Ворохов, что Клан локализован лишь в нескольких точках земного шара. Не надо быть большим полиглотом, чтобы выучить распространенные там языки. Кроме того, мне было очень приятно овладевать ими. В результате я смог прочитать ваши произведения… к сожалению, не все… в оригинале!

Это было для Андрея полнейшим сюрпризом. В голове образовалась каша. Как?.. Этот сибарит, обосновавшийся в раю, читал его вещи? А ведь с виду полностью попадает в известную категорию: «Наше счастье постоянно — жуй кокосы, ешь бананы». Да еще осчастливливай девочек при свете Южного Креста… Нет, невозможно поверить! Он вымучил улыбку.

— Я польщен… И как… Что вы можете сказать?

Айделсон махнул рукой, и какой-то хлопец немедленно приволок под пальму второй шезлонг.

— Садитесь, мистер Ворохов. Так вот. Я считаю, что у вас необыкновенный дар. Вы, конечно, ждали этих слов — их ждет каждый художник. И все-таки мне не верите, да?

Ворохов молчал.

— Напрасно. Конечно, я кажусь вам совершенно земным человеком, неспособным поднять голову и попытаться представить, что там, за верхушками пальм. Но это только одна… как правильно сказать? Ипостась! Да, мне здесь удобно и комфортно. Однако же, которые меня хорошо знают, скажут вам: Берт Айделсон когда-то сам пытался писать… И не просто писать — я был уверен, что мне удастся изобрести совершенно новый жанр! Как видите, его изобрели вы. А у меня не оказалось таланта, равного моим амбициям. Мой талант в другом — я умею зарабатывать деньги, много денег, целые горы долларов. Когда это меня утомляет, я снова сажусь за компьютер, стучу по клавишам, гоняю по экрану слова, как будто пытаюсь сложить из них какую-то гениальную формулу. И… не складываю. Мисс Дроздова однажды прочитала мой рассказ. И знаете, что она сказала? «Мистер Айделсон, лучше поддержите своими деньгами настоящего писателя!»

Убедившись, что их владыка надолго ушел в беседу, нереиды образовали кружок и стали перекидывать друг дружке большой оранжевый мяч.

— Пользуясь случаем, хочу спросить, — сказал Ворохов, стараясь не смотреть на полунагих прелестниц. — А мисс Дроздова не говорила вам, что она думает о моих произведениях?

Айделсон снова улыбнулся.

— Неужели вы не спрашивали об этом у нее самой? Трудно поверить. Ну хорошо. Мы действительно обсуждали этот вопрос в Сети. Но не сошлись во мнениях. Мисс Дроздова сказала, что привыкла оценивать любую вещь по высшей мерке, а до Кафки или Гессе вам, к сожалению, очень далеко. На это я ответил, что она пытается сопоставлять несопоставимое. Кто лучше — Рафаэль или Матисс? Иоганн Штраус или его однофамилец Рихард? Эсхил или Теннесси Уильямс? Вы настолько уникальны, мистер Ворохов, что вас просто не с кем сравнить!

«Надо же, какой образованный служитель золотого тельца, — подумал Ворохов. — А что, если в самом деле попросить у него денег? Вы, мол, такой ценитель литературы, а мне страсть как охота издать свою книгу стотысячным тиражом, в шикарном переплете и с роскошными иллюстрациями. Нет, глупо. У меня никогда не будет ста тысяч читателей. Наверное, и тысячи не будет — ведь даже не каждый член Клана… А что, если вообще ни одного? Если все ложь, хитроумная словесная паутина? Лишь бы я не отшатнулся от Клана, прикипел к нему, стал послушным винтиком…»

— У нас еще будет возможность продолжить этот разговор, — прервал его размышления Айделсон. — Но сейчас надо размещать гостей. Подойдите к Сердару, он все устроит. Кстати, сегодня — день отдыха. Обещаю превосходный ужин и танцы. Работа начнется завтра. Впрочем, вам, мистер Ворохов, ничего особенного делать не придется. Пока вы только ознакомитесь с тем, чем мы здесь занимаемся.

— А потом?

— Если решите, что можете быть нам чем-то полезны, буду рад принять любую помощь. Но детальных инструкций относительно вас у меня нет. Я не вправе указывать мистеру Неведомскому… — Он замолчал.

— …как меня использовать? Договаривайте, не стесняйтесь!

Айделсон по-прежнему молчал. Ворохов подождал полминуты, затем поднялся.

— Что ж, и на том спасибо.

Сердар проводил гостей в одно из помещений дворца. Особой роскошью внутреннее убранство не отличалось. Зато всюду стояли кондиционеры, и изнемогавшему от жары Ворохову показалось, что он действительно попал в чертоги одного из бессмертных олимпийцев — те наверняка не обливались потом в своих покоях.

Кабинет был небольшой — они все еле в нем поместились. Здесь Андрей впервые с момента прибытия увидел девушку, одетую в самое обыкновенное платье — для здешнего климата его даже можно было назвать строгим. Она опрашивала каждого по-английски и заносила данные в компьютер.

— Говорят, что есть одноместные и двухместные коттеджи, — перевела Марго. — Какой ты выбираешь?

В самой постановке вопроса было мало приятного, и Ворохов сразу скис. Но сдаваться без всякой борьбы было нельзя.

— Вообще-то я с самого начала рассчитывал на двухместный, — сказал он. — Никак не думал, что возникнут варианты. — И совсем тихо, чтобы не услышал Гарусов, добавил: — Марго, я тебя совсем не узнаю. Если считаешь, что я недостоин жить с тобой под одной крышей, — так и скажи!

Она медленно провела пальчиком по его груди.

— Андрей, ты должен понять… Когда мы еще увидимся с Пэм? Нам хочется столько всего друг дружке рассказать! В конце концов, долго ли мы тут пробудем? Когда встречаются две близкие подруги…

— Очень близкие? — съязвил Ворохов. Марго сделала вид, что не поняла намека.

— Андрей, мы с тобой знакомы не первый день. Надеюсь, ты изучил меня достаточно хорошо. Я тебе все сказала, добавить нечего. Поступай как знаешь.

— Отлично-с! — Ворохов надел рубашку, застегнул ее сверху донизу и выпрямился, как на параде. Это выглядело настолько нелепо, что привлекло всеобщее внимание. — Тогда передай этой барышне, что я предпочитаю жить отшельником. Пусть даст мне одноместный коттедж как можно дальше от дворца, в самых джунглях. Робинзонить так робинзонить. И чтобы ни одного Пятницы поблизости! — Он повернулся и, не дожидаясь окончания регистрации, вышел из кабинета.

Коттедж действительно оказался уединенным — насколько это вообще было возможно. Не обманули и с ужином. В назначенный час все население острова — полсотни старожилов и более сотни приехавших — собралось за длинными столами, расставленными на просторной поляне. Правда, блюда были в основном рыбные, но весьма разнообразные — каждое отличалось особым вкусом. Айделсон сидел, разумеется, на почетном месте, однако вел себя достаточно скромно, ни во что не вмешиваясь, полностью сосредоточившись на еде. Лишь в самом конце застолья он объявил на нескольких языках, в том числе и на русском: «Через полчаса все желающие смогут потанцевать. Желаю хорошо провести вечер!»

Ворохов только и искал повода, чтобы подойти к Марго — она сидела за другим столом. Отшельническая жизнь уже не казалась ему привлекательной, и он с унынием думал о том, что будет дальше.

Марго приканчивала салат из крабов, Пэм лениво потягивала сок из высокого стакана.

— Приятного аппетита! — сказал Ворохов. — Извини, но я тут человек новый и не знаю, где устраивают танцульки. А спросить у кого-нибудь — языкам не обучен. Не подскажешь?

— Это там, Андрей. — Марго показала рукой. — Так называемая «Площадь трех коттеджей». Приходи! Ручаюсь, что будет очень весело.

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Андрей, но его сердце уже сорвалось с места и, не дожидаясь музыки, пустилось в пляс. «Ага, Марго сама меня пригласила! Я буду не я, если не отобью ее у этой куколки!»

Эх, мечты, мечты… Сколько раз уже он убеждался, что не надо заноситься мыслями чересчур далеко! Вот и сейчас все вышло совсем не по-задуманному.

Музыка гремела так, что под нее можно было танцевать и на противоположной стороне островного кольца. Она заполняла собой весь атолл, пронизывала лагуну, заставляя, должно быть, ее многочисленных обитателей сходить с ума. Откуда лился звук? Колонок нигде не было видно — оставалось предположить, что они развешаны на верхушках деревьев. Впрочем, Ворохов над этим и не задумывался. Во время двух быстрых танцев он превзошел сам себя, затыкая за пояс, как ему показалось, и кое-кого помоложе, но почти выбился из сил и взмок, словно побывал в парилке. Пришлось отойти в сторонку, к одному из трех коттеджей, расположенных по периметру танцплощадки.

Андрей расстегнул рубашку, подставил грудь посвежевшему под конец дня ветерку. И тут началась медленная композиция. Застегиваясь на ходу, он поспешил назад. Но было поздно: Марго уже танцевала с Пэм. Этого было достаточно, чтобы отравить Ворохову так чудесно начинавшийся вечер. К нему подошла какая-то девушка. Он безучастно смотрел, как шевелятся ее губы, но не слышал ни слова. Затем, даже не удосужившись отрицательно помотать головой, вновь перевел взгляд на «сладкую парочку». Девушка погрустнела и отошла.

Как только начался второй медленный танец, Андрей, чуть не сбивая окружающих, ринулся к Марго и взял ее за руку. Однако за другую немедленно ухватилась Пэм и потянула в свою сторону. Марго колебалась недолго. Она улыбнулась Ворохову: извини, мол, но придется тебе еще немного потерпеть, — и грациозно скользнула в объятия подруги.

Андрей стоял, как оплеванный. Дичайшая ситуация! Соперника-мужчину можно было по крайней мере отозвать в сторонку и попытаться начистить ему физиономию. Но не мог же он вызвать на поединок Пэм! Впрочем, если даже и так — что это меняло? Марго сделала свой выбор…

Он опомнился, когда оказался уже метрах в пятидесяти от танцплощадки. Остановился, поднял голову. Густую небесную синь рассекали еще более темные, тонкие и острые, как изогнутые клинки, листья пальм, а в промежутках между ними проклевывались первые звезды.

Вдруг сквозь затопившую мир музыку пробился еле слышный женский голос. Ворохов вздрогнул и обернулся.

Это была не Марго. Перед ним стояла невысокая, но стройная черноволосая девушка с восточными чертами лица — вероятно, тайка или филиппинка. Похоже, именно она подходила к Андрею на танцах — теперь он смутно припоминал эти маленькие выпуклые губы. На ней было платье не платье — скорее, тонкий расписной платок, обернутый вокруг тела так, чтобы больше открывать, чем прятать. Ворохову такие доводилось видеть только на фото или по телевизору. Кажется, достаточно было потянуть за какую-то веревочку, чтобы это одеяние упало наземь, как лепестки отжившего свой недолгий век цветка.

Девушка снова заговорила, для верности показывая рукой в сторону танцующих. Мол, брось грустить, пойдем, там так весело!

«Неужели так никого себе и не нашла? — подумал Андрей. — Не верится. Или захотелось отведать экзотики под названием „руссо туристо“? Да нет, скорее всего просто понравился. Обычное дело! Я же не настолько закомплексован, чтобы думать, будто на меня не может положить глаз иностранка. Не хромой и не рябой, а такой, как надо… Только все напрасно, малышка».

Он покачал головой и повернулся, собираясь уходить. Однако на этот раз девушка не смирилась с поражением. Она громко вскрикнула и, забежав вперед, вновь принялась уговаривать Ворохова, только ее рука была теперь протянута к загадочно мерцающему слева зеркалу лагуны.

Звуки музыки по-прежнему почти заглушали ее слова, но все было и так предельно ясно. Она, конечно, любила все эти танцы-шманцы, и ее огорчил его отказ. Но девушка, похоже, серьезно запала на Андрея и была готова, найдя укромное местечко, немедленно насытить его своим юным телом.

Взять ее за руку, увести за собой, дернуть за веревочку, освобождая от одежды, и любить до изнеможения, вминая смуглую фигурку в песок, не сдерживая рвущихся из груди стонов — все равно никто не услышит…

— Нет, — сказал Ворохов.

Она не поняла — продолжала стоять, и лицо ее попеременно выражало то надежду, то отчаяние.

— Нет! — заорал он, стараясь перекричать музыку. — Но, найн, ноу!

Девушка опустила голову. В ее позе было что-то беспомощное, и даже знойная красота как будто поблекла. Внезапно Ворохова захлестнула жалость. Захотелось как-то ее утешить — поцеловать в щечку или хотя бы погладить по голове. Но он знал, что будет неправильно понят, и придется снова объяснять, что все-таки «ноу», а не «йес». Поэтому Андрей ограничился сухим «бай-бай», затем определил, в какой стороне его коттедж, и, не оборачиваясь, быстро зашагал туда.

…Он сидел на траве, скрестив ноги и опершись локтями о ступеньку крыльца, а над его головой медленно и страшно вращалось небо. Звезды сходили с насиженных мест и, образуя спиральные ручейки, стекались к зениту. Скоро они соберутся в один ослепительный шар, затем он лопнет, извергая во все стороны жаркую плоть, и это будет концом Вселенной.

Ворохов несколько раз закрывал глаза, пытаясь сосредоточиться и вернуться к реальности, но воспаленное воображение продолжало дорисовывать апокалипсическую картину. С музыкой тоже творилось неладное. Она постепенно меняла тональную окраску, становилась тревожной, почти зловещей. «Где-то я ее уже слышал, — подумал Андрей. — Где?» И вдруг он понял: мир готовился встретить огненную смерть под звуки Седьмой композиции Леонида Сергеевича Гудкова!

Глава 18. МОРСКАЯ БОГИНЯ

Ворохов лежал на боку лицом к лагуне. Песок был теплым, еще не обжигающим: солнце только-только выглядывало из-за пальмовой рощицы. Вода едва заметно колыхалась, шевеля редкие водоросли, похожие на длинные разлохмаченные лоскуты зеленовато-бурой материи. Повсюду юрко сновали небольшие светло-коричневые крабы. Один из них, покрупнее и, видимо, понахальнее остальных, замер в полуметре от лица Андрея, воинственно поводя клешнями: «Что это за верзила развалился на моей территории? Вот я ему сейчас!» Ворохову захотелось влепить крабу хороший щелбан, прямо промеж наглых глаз на белесых стебельках, чтобы этот Аника-воин кувыркался до самой воды. Но шевелиться было невмоготу, как будто именно он, Андрей, вчера натанцевался до упаду.

Вдруг зашуршал песок. Кто-то приблизился, он был уже рядом. Ворохов с усилием приподнял голову, глянул через плечо, на котором лежал, и увидел женские ноги. Те самые точеные лодыжки, каждую жилку на которых его пальцы помнили даже лучше, чем глаза.

— Марго… — еще не веря, прошептал Андрей и перевернулся на спину.

Силы небесные! Сначала ему показалось, что она полностью обнажена. Лишь в следующую секунду он разглядел, что на Марго были плавочки, почти под цвет ее уже тронутого тропическим загаром тела, такие крошечные, что во время любовной игры в них, наверное, поместилась бы только половина его ладони. Но после вчерашнего Ворохов уже не был уверен, что ему удастся это проверить. Зачем же она пришла? Подразнить, пощекотать его взведенные, как пружина, нервы видом истекающего соком запретного плода? В это невозможно было поверить. Но ведь еще недавно он не поверил бы и в то, что между ними встанет длинноногая Пэм!

Если Марго действительно затеяла жестокую игру, то это ей удалось в полной мере. Она стояла красиво, изумительно красиво — прогнув спину, устремив литые груди навстречу восходящему солнцу, приподняв волосы закинутыми за голову руками, как часто позируют фотомодели для обложек дорогих журналов. Андрей хотел ее сейчас, как никогда. Хотел до безумия — и не знал, что ему делать. Он, который только что сразил наповал смуглянку из какой-то вечнозеленой страны и, не задумываясь, отверг ее любовь!

— Здравствуй, отшельник, — сказала Марго. — Как спалось?

Ворохов сел и вновь скрестил ноги по-турецки.

— Здравствуй, Марго. А спалось мне… Я думаю, намного хуже, чем тебе. Знаешь, не ожидал… Как ты… здесь?..

Она опустилась рядом и точно так же скрестила ноги.

— Захотела искупаться. Что ты так на меня смотришь? Это единственно принятый здесь пляжный наряд для дам добальзаковского возраста. Рискни я надеть лифчик — и мои ставки упали бы со страшным грохотом.

«А как же Пэм? — хотел спросить Ворохов, но вовремя прикусил язык. Если Марго пришла к нему без своей закадычной подруги, это уже кое-что значило. Тем более что она выбрала место для купания подозрительно далеко от своего домика. Однако обида не проходила, и он, не желая дипломатично ходить вокруг да около, вложил в свой следующий, нейтральный в общем-то вопрос максимум едкости:

— Как танцы? Повеселилась от души?

— Очень и очень! Зря ты ушел.

«Все! — подумал Ворохов. — Хватит прощупывать почву. Сейчас я узнаю точно: или она ломает комедию, или…»

— А может, и не зря. Слушай, Марго, тебе не приходило в голову, что я тоже могу быть кому-то интересен на этом острове? Скажем, некой брюнетке в таком платке… его кажется, называют парео?

Удар достиг цели! Зеленые глаза вспыхнули, словно собираясь прожечь его насквозь.

— Ты имеешь в виду Розалию? И… что же?

Андрей торжествовал: Марго его ревновала! Он готов был наброситься на нее и задушить в объятиях.

— Ничего. Я уже говорил тебе, что плохо спал. Это чистая правда. Но не потому, что мне кто-то не давал спокойно погрузиться в объятия Морфея. Просто я полночи думал. Думал о нас с тобой.

Марго задумчиво рисовала пальцем узоры на песке.

— Верю, Андрей. Хотя, наверное, я и заслуживала того, чтобы… Я знаю, вчера тебе было плохо. Но сейчас… Сейчас хорошо?

— Хорошо.

— А будет еще лучше.

Она придвинулась, положила руки на плечи Ворохова, затем мягким толчком опрокинула его на спину.

И вновь началась мистика, только на этот раз все необычные ощущения были обязательными. Песок не то чтобы обжег Андрея, но каждая частичка былого кораллового монолита, раздробленного за много тысяч лет в сахаристо-белую крупу, словно ожила, то отскакивая, то впиваясь в кожу, как надоедливое насекомое. Возможно, что-то похожее испытывали бедуины, которых вдали от спасительного оазиса настигала песчаная буря. Но Ворохову было не до сравнений. Он не вытерпел — вскочил. И тут же оказался лицом к лицу с Марго: она просто качнулась вперед, даже не попытавшись опереться о песок, и легко взметнулась вверх.

— Ты прав, — сказала Марго и, обвив рукой спину Андрея, подтолкнула его к лагуне. — Сколько можно рассиживаться? Море зовет!

Они одновременно вбежали в воду, но удалились от берега лишь на несколько метров — здесь было даже не по пояс. Затем, не сговариваясь, стали брызгаться. Точь-в-точь малые дети, которые еще страшатся заходить далеко, и поэтому для них нет большего удовольствия, чем окатить друг друга на мелководье.

Вдруг Марго присела, что-то сделала руками под водой и снова выпрямилась — уже совершенно нагая. Помахала над головой мокрыми плавками, сжала их в комочек, со смехом забросила на берег, и Ворохов, не задумываясь, последовал ее примеру.

В нее словно вселился бес. Марго толкнула Андрея в глубину. Как только вода дошла до середины его груди, обольстительница неуловимым движением закинула ноги ему на плечи, откинулась назад и бешено замолотила руками, вздымая каскады брызг. При этом она волнообразно изгибалась, и курчавый островок внизу ее живота то уходил под воду, то бесстыдно поднимался к самому лицу Ворохова. Вот Марго сильно качнулась навстречу Андрею, заставив его отступить еще на шаг, и он неожиданно осознал, что находится на волосок от гибели. От нее вновь исходили эти загадочные биоволны. Каким-то неведомым чутьем он ощущал их нарастание. Еще немного — и каждый его нерв возбудится, запляшет, как кобра под дудку искусного факира. Тело пронзит знакомая дрожь, воля ослабнет, мышцы превратятся в студень, а затем вода забурлит, накроет его с головой, и на грани небытия он еще успеет почувствовать, как крутой кипяток врывается в его легкие…

Он должен был прийти в ужас и немедленно что-то предпринять для своего спасения. Чего уж проще — дать понять подруге, что на этот раз ее прихоть грозит бедой, и немедленно вернуться к берегу. Но вместо этого Андрей только набрал полную грудь воздуха, словно заранее смирившись с неизбежным, желая лишь одного — продлить хотя бы на несколько мгновений готовый нахлынуть экстаз.

Это не поддавалось рассудку. Ворохов всегда считал, что даже бездна наслаждений — недостаточная цена за одну-единственную человеческую жизнь. Читая «Египетские ночи», он усмехнулся: «Ну, Пушкин, действительно сукин сын! Взял нелепую античную побасенку — и почти заставил поверить, что некие сексуально озабоченные типы добровольно складывали головы к ногам сладострастной Клеопатры! Но вот именно — „почти“… Не было таких людей, нет и не будет. Нормальный хомо сапиенс, не склонный к суициду, слишком дорожит этим светом. И правильно делает!»

Однако сейчас Андрей так не думал. Вообще не думал ни о чем — только смотрел, как играет роскошным телом прекраснейшая из дочерей морского бога. Ничего другого не существовало в мире, и если ему сейчас предстояло навсегда распрощаться с ним — значит в этом и заключалась высшая справедливость. Многие верят, что человек появляется на свет неспроста — природа выбирает для этого самый благоприятный момент. Есть свой час и для ухода. Только одни встречают его на больничной койке, харкая кровью, другие — на перепаханном танковыми гусеницами поле, с дырочкой в черепе, и лишь единицам судьба готовит изысканную, прекрасную смерть.

И все же его час еще не пробил. Внезапно ноги Марго соскользнули с плеч Андрея. Секунды две она блаженствовала, неподвижно лежа на спине. Казалось, это не женщина, а большой торт, который искусно изготовили в форме женщины и подали к столу эксцентричного миллионера, радуя и сладкоежек, и сластолюбцев. Но вот Марго нащупала дно и попятилась к берегу, маня за собой Ворохова. Он сделал три спасительных шага, и она, засмеявшись, прыгнула в его протянутые руки.

Андрей вошел в нее стремительно и легко, как завоеватель, накопивший силы для штурма могучей твердыни и вдруг обнаруживший, что гарнизон уже открыл ворота.

Невероятно! На этот раз мир не перевернулся, не раскололся, не взорвался, как Сверхновая. Их тела не лизали жадные огненные языки, не заливала клокочущая лава, не засыпал горячим песком знойный африканский самум. Удивительный дар Марго, позволяющий ей обставить секс причудливыми декорациями зрительных и осязательных иллюзий, никак не проявлял себя.

Но этого и не требовалось. Они любили друг друга с таким исступлением, как будто хотели за считанные минуты повторить весь богатый эротический опыт человечества. Опыт, который юная раса приобрела сама и отразила потом в откровенных любовных трактатах. Сама, без помощи мудрых подсказчиков с иных светил, передавших однажды горстке избранных чудодейственный Дар!

Марго вновь запрокинулась назад. Ее лицо с тихим плеском погрузилось в воду. На поверхности остались лишь дразнящие полушария грудей, и почему-то именно это невероятно возбудило Ворохова, хотя тело подруги, покрытое, казалось, лишь волнистой сеткой жемчужных бликов, по-прежнему было перед ним как на ладони. Он хотел рывком притянуть к себе Марго, но она уже сама взметнулась ему навстречу, окатив солеными брызгами. Затем поднялась — так высоко, что ее сосок прочертил на его щеке влажную дорожку — и снова опустилась, заставив Андрея застонать от восторга.

Это повторилось еще несколько раз, и за каждое движение морской богини можно было отдать полжизни. Но еще не всю жизнь! Чего-то не хватало для полной гармонии. Самой малости, угадав которую, можно было сделать удовольствие беспредельным.

И Ворохов угадал! Нет, даже не так. Разве монета, чудом задержавшаяся на ребре, размышляет над тем, в какую сторону ей упасть? Все решают законы физики! Вот и Андрей не размышлял ни секунды — просто сделал шаг к берегу, другой, третий…

Тело Марго в его руках сразу налилось знакомой тяжестью, и лишь тогда Ворохов понял: вот оно! Легкая волна ластилась к нему, облизывая лодыжки, словно упрашивала вернуться в уютную, дарящую невесомость глубину. Но все было тщетно: властелин суши, как и его далекие предки много миллионов лет назад, предпочел иную стихию. Продолжая обвивать ногами Андрея, Марго опять потянулась вверх — насколько было возможно, чтобы они все еще оставались единой плотью. Затем со стоном скользнула обратно, и это оказалось прекрасно, просто неописуемо — совсем не то, что в воде. Ворохов чуть не взвыл от наслаждения. Марго опять застонала, забилась всем телом, как пойманная птица, с силой вонзила ногти ему в спину, куснула мочку уха, откинулась, снова прильнула, потом ее стон перешел в крик…

И вот тут, когда Андрей уже каждой своей клеточкой чувствовал приближение оргазма, началось неизбежное. Наверное, Марго пришлось проявить невероятную силу воли, чтобы так долго подавлять свой дар. Уж очень захотелось испытать чувства, не приправленные экстрасенсорикой, отведать, как экзотического блюда, земной любви — земной в прямом смысле слова. Но нельзя совершить невозможное — существовала грань, за которой она уже не могла себя сдерживать.

Мир стремительно искажался. Стройные пальмовые стволы затряслись, как в лихорадке, и пышные зеленые шапки облетали с них, словно воздушные головки одуванчиков. Солнце растеклось по небу, как проколотый яичный желток, а одинокое облако распалось на клочки растрепанной ваты. Затем откуда-то упала чудовищная тень. В мгновение ока она сгустилась, и остров накрыло огромным черным куполом. Он казался выкованным из несокрушимой брони, но в следующую секунду из зенита ударила ослепительная ветвистая молния и вспорола его со всех сторон, рассекая на тысячи осколков, длинных и острых, как лезвия. Еще секунду они висели в воздухе, потом бесшумно осыпались вниз, и над головой расцвел новый небесный свод — невозможный, фантастический, переливающийся сразу всеми красками, какие только могла изобрести искусница природа. Целый океан, принявший в себя воды множества радужных рек! Если Вуд можно было по праву назвать земным раем, то сейчас как будто приоткрылись двери рая небесного. Но только приоткрылись — на ничтожный миг. Затем яркий праздничный свет одной мощной волной излился на Ворохова, и вот тут-то его наконец сотряс оргазм, какого он не испытывал ни разу в жизни — даже в ту сумасшедшую ночь. Первую ночь с Марго…

Лучезарный солнечный желток, вновь целехонький, как ни в чем не бывало жарился на небесной сковородке. Однако теперь его разрезал на узкие ломтики перистый лист высоченной пальмы, так что глазам было не больно. Летать бы еще и летать, бездумно глядя вверх и слушая пение цикад, но Ворохов уже чувствовал себя Адамом, впервые познавшим стыд. Он нехотя поднялся, натянул плавки, отыскал сброшенную Марго влажную тряпочку, передал ее владелице и вновь растянулся на песке.

— Как ты думаешь, — спросил Андрей, — нас кто-нибудь видел?

Марго взяла его руку и положила себе на грудь.

— Парочка попугаев, — ответила она. — Да еще спутник-шпион, последняя разработка Клана. Он фотографировал наши забавы и немедленно передавал снимки Кириллу Ильичу. Тот раскладывал их перед собой и на радостях исполнял танец вокруг стола. Еще бы: буквально у него на глазах милуются два «кси», обещая дать долгожданное сверхгениальное потомство. Мечта селекционера!

Ворохов даже не улыбнулся.

— Между прочим, вполне достойная мечта. Не скажу, чтобы Кирилл Ильич был мне симпатичен… скорее, даже несимпатичен. Но он думает не о себе — заботится о продолжении рода. Да, Неведомский не хочет выпускать меня из рук, и я его хорошо понимаю. Однако нас притянуло друг к другу независимо от его воли. Если бы я был верующим, то сказал бы, что это благословение небес.

— Не усложняй. По-моему, все очень просто.

— Может быть. Вот только я сейчас думаю… Что стало бы с хрустальной мечтой Кирилла Ильича, если бы он увидел, как милуются не ДВА, а ДВЕ «кси»?

Марго приподняла голову.

— Ты это о чем?

— Отлично знаешь, — глухо ответил Ворохов.

— Ах да… Все не можешь забыть наши танцы-обжиманцы с Пэм… Слушай, чего я никогда терпеть не могла, так это оправдываться. Уже сто раз тебе говорила, что буду поступать так, как мне нравится. Если бы природа действительно одарила меня лесбийской любовью, я приняла бы этот дар не задумываясь. И никогда бы не терзалась, не дрожала от ужаса, представляя, как к этому отнесутся окружающие. Допускаю, что тебе было бы больно…

— Почему «бы»? Мне в самом деле было больно.

Марго накрыла пальцы Андрея своей ладонью.

— Ты… Ты меня любишь?

Ворохов сел — рывком, как заводной механизм, способный принимать только два положения.

— Да! Черт побери! — Он был готов разрыдаться, чего с ним не случалось уже давно, невероятно давно. — Да, да, да!

Марго уткнулась лицом ему в грудь.

— Я тебе верю. Ты не фальшивый человечишка, способный кидаться высокими словами. Знаешь… я и вправду переступила бы через тебя, если бы у нас с Пэм было что-то серьезное. Но мы в самом деле просто подруги. У нее есть парень. Он сейчас не на острове, но они, похоже, любят друг друга. И я искренне желаю, чтобы у них все было хорошо.

— Тогда какого же черта? Зачем, Марго?..

— Ну, во-первых, мы с Пэм действительно очень хорошие подруги, а видимся редко, поэтому страшно соскучились. А во-вторых… Даже сама не знаю. Никогда не могу предугадать, что мне взбредет в голову. Может, вздумалось, хотя и не со зла, поиграть с тобой. А может, хотела подвергнуть твои чувства испытанию. Не верила, что ты так сильно на меня запал. Как будто стремилась доказать: сейчас какая-нибудь красотка в парео покрутит попкой — и ты, выкинув меня из головы, преспокойно поведешь ее в свое бунгало. Между прочим, правильно бы и сделал. Я, например, в таких ситуациях обычно не теряюсь. Всегда можно найти мальчика посмазливее, который не устоит перед моими чарами.

— А если бы я в самом деле поимел эту… как ее… Розалию?

— Мне было бы очень плохо. Но не знаю, как долго. В конце концов, можно успокоить себя тем, что я проявила прозорливость, сразу установила, что ты обыкновенный здоровый самец, какие мне всегда и попадались. Значит, можно жить по-прежнему, не зависеть от чувств, которые только портят нервную систему.

— Вот и ты заговорила о чувствах. А тогда… утром… после нашей ночи… Помнишь?

— Тогда я еще думала, что чаша сия меня минет. Не хотелось усложнять себе жизнь. Казалось странным, нелогичным остановить выбор на единственном мужчине. Ведь еще много раз встретятся другие, среди них обязательно будут и красавцы, и умники. Может, это звучит цинично, но с определенного момента ограничиваться только одним блюдом…

Ворохов и сам довольно долго придерживался этой нехитрой философии. Но сейчас слова Марго его покоробили.

— Допустим. Так почему же тебе вдруг захотелось, чтобы я оказался не «обыкновенным здоровым самцом»?

— Не знаю. Есть вещи, которые очень трудно объяснить. Согласись, что глупо завидовать влюбленным. Человек свободный живет в огромном, необъятном, полном разнообразных искушений мире, а они — в своем собственном, искаженном, узеньком мирке. Не правда ли?

Она помолчала.

— Но в то же время я всегда знала, что когда-нибудь, может, лет через десять, природа возьмет свое. Я беспрекословно приму ее дар, уже не боясь оказаться в неполном, куцем, фантастическом мире. Выберу один лучик из многоцветной радуги, и он станет для меня всем. Смешно, правда? Я даже иногда представляла себе, как ЭТО сваливается на меня, и я глупею на глазах, из умной многоопытной стервы, играющей мужиками, превращаюсь в безвольное существо, молящееся на своего идола…

— Марго, ну зачем ты так?..

— Что тебя смущает? Насчет стервы? Так ведь это слово ругательное только для вас, мужиков. Женщине как раз очень нравится быть стервой — сильной, независимой, упивающейся тем, как перед ней ползают на коленях.

— Но ты же не такая!

— Андрей, я не знаю, какая я сейчас! Никак не разберусь в себе самой. Лишь одно знаю точно и готова повторить: если бы ты пошел с Розалией, мне было бы очень плохо…

Ворохов медленно опустился на песок, увлекая за собой Марго.

— Слушай, — сказал он, — так ведь это же и есть самое главное. И ты еще сомневаешься?..

Она прильнула к груди Андрея, слушая удары его сердца.

— Знаешь, во время нашей первой встречи я сразу поняла, что сразила тебя наповал. Всегда приятно, когда имеешь над кем-то власть. Мне даже показалось забавным вскрутить тебе голову, а потом бросить, как надоевшую игрушку.

— Зачем?

— Просто из вредности. Типичная психология стервы. По большому счету, мне хотелось подтрунить над Кириллом Ильичом. Представь: он видит, что все как будто идет по его плану, довольно потирает руки — и вдруг остается с носом. Я его очень уважаю, но надо же показать, что у меня хватит ума распорядиться собой без посторонних!

— Да, ты действительно… многоопытная дама.

— Можешь говорить без эвфемизмов — не обижусь. Впрочем, я уже исправляюсь. Стервозности заметно убавилось. Еще немного — и буду стелиться перед тобой, называть «моим господином». Хочешь?

Он улыбнулся и, приподнявшись, поцеловал ее в губы.

— Хорошо бы… Хотя… Лучше не надо — еще зазнаюсь. Да и капелька стервозности, я думаю, тебе не помешает. Даже украсит! Но только очень, очень маленькая капелька…

Влюбленные, даже неглупые люди, обожают молоть всякий вздор, который в устах других заставил бы их только презрительно пожать плечами. Причем предаваться этому занятию они готовы неограниченно долго. Но тут Марго спохватилась:

— Мы безбожно опоздали на завтрак. Побежим — может, что-нибудь да осталось. А потом придется поработать. Здесь, конечно, рай, но бездельничать не принято.

Глава 19. «СЛУХАЧИ»

Ворохов проглотил завтрак чуть ли не на бегу и все-таки успел присоединиться к своей группе. В нее входили еще четверо мужчин, так же, как и он, попавших на Вуд впервые. Остальные включились в знакомую работу или отправились на семинары, а новичками занялся сам Айделсон, предложивший им прогуляться по острову и ознакомиться с его достопримечательностями. Пояснения он давал на английском, а посему Андрею, единственному, кто был не в ладах с языком леди и джентльменов, вручили наушники для синхронного перевода.

К удивлению Ворохова, толстосум обнаружил неплохие научные познания. Во время экскурсии он вкратце рассказал, когда и как возник атолл, поведал историю его многократных переходов из одних рук в другие, сообщил что-то интересное о каждом из видов местных птиц, а окончательно сразил аудиторию тем, что почти все попавшиеся на пути растения назвал по-латыни.

«Хозяин острова — уникум, — вспомнил Андрей. — Кроме умения делать деньги, у него есть еще два каких-то таланта. Может, как раз по части биологии он гений, какого мир не знал со времен Дарвина».

— Королевство у меня маленькое, — подытожил Айделсон, — но, как видите, весьма живописное. Думаю, кто-нибудь из подлинных монархов, устав от государственных дел, не отказался бы провести здесь остаток дней.

Они стояли на берегу лагуны и любовались ее лоснящейся гладью. Ворохов отыскал глазами место, где они с Марго всего час назад предавались «водным процедурам», и улыбнулся. «Все это повторится», — подумал он. — Не может не повториться!»

Айделсон, держа руки в карманах шорт, катал ногой по песку треснутый кокосовый орех — размером как раз с футбольный мяч.

— Настоящий Эдем, не правда ли? — продолжил он. — Трудно поверить, что живущему здесь может прийти в голову мысль о работе. Загорай, купайся, плети венки из цветов, танцуй с красивыми девушками, а если захочется пощекотать нервы — выходи в море поохотиться на акул. Возможно, я бы так и поступил: моя финансовая империя прочно стоит на ногах и практически не требует вмешательства коронованной особы. Но вы бы и сами на моем месте не захотели бездумно отлеживать бока. Сообщество «кси» — это очень деятельная команда. Говорю «команда», потому что все мы в конечном счете трудимся во имя одной цели — даже те, кто до последнего времени об этом не догадывается. Да-да, именно вас я и имею в виду. Что же это за цель? — Он оставил в покое орех и сразу неуловимо преобразился — казалось, у него даже появилась военная выправка. — Пожалуйста, посмотрите направо.

Ворохов повернул голову и разглядел за пальмами приземистое серое сооружение. На его плоской крыше цвета вылинявшего хаки возвышалось несколько ажурных антенн.

— Как вы думаете, что это такое? — спросил Айделсон.

— Бункер на случай ядерной войны! — немедленно выпалил один из экскурсантов.

Миллионер улыбнулся.

— Это действительно бункер, и кое-кто дорого заплатил бы за то, чтобы научиться использовать его в военных целях. В принципе это возможно. Но мы, «кси», ставим перед собой задачи исключительно мирные… и куда более грандиозные. Сейчас вы в этом убедитесь. Прошу следовать за мной.

Они подошли к бункеру, гуськом спустились по узкой металлической лестнице в его бетонное нутро и попали в помещение, которое по размерам не уступало гостиной Неведомского, но казалось меньше из-за обилия размещенной здесь аппаратуры. В царстве экранов, клавиатур и мигающих экранов колдовали два молодых человека.

— Это обслуживающий персонал, — сказал Айделсон. — Следят, чтобы приборы были в порядке.

— Какие приборы? — вырвалось у Ворохова.

— Через пару минут узнаете. Как дела, Митч?

Один из парней отклеился от клавиатуры.

— Не хуже, чем обычно, босс. В шесть утра возникли проблемы — сигнал периодически затухал. Причину, как всегда, установить не удалось. Но часа через полтора все наладилось само собой. Сейчас пожаловаться не на что.

— Замечательно. А что скажешь ты, Радж?

Второй парень нехотя повернулся к вошедшим.

— Все держатся неплохо. Вот только мисс Тан… Приборы отметили признаки нервного истощения, и я позволил ей час отдохнуть.

— Она пришла в норму?

— Да, господин Айделсон.

— Может, все-таки нет необходимости? После отдыха она показала даже лучшие результаты, чем остальные трое.

— Что ж, тебе виднее. А теперь, — Айделсон указал на неприметную дверь, зажатую между двумя доходящими до потолка стойками, — прошу сюда.

За дверью оказался еще более просторный зал. В причудливых креслах, словно взятых напрокат у кинокомпании, снимающей фантастические боевики, полулежали четверо — трое мужчин и женщина. На голову у каждого был решетчатый шлем. Он соединялся проводами со множеством приборов, полукругом.

Было тихо, как в паноптикуме. Даже еще тише, потому что посетители, потрясенные увиденным, сами застыли, словно еще одна партия экспонатов. Наконец кто-то негромко, как будто боясь нарушить «тихий час», спросил:

— Они… спят?

— А как вы сами думаете? — ответил Айделсон вопросом на вопрос. — Приглядитесь! Кстати, можете говорить в полный голос.

Ворохов подошел поближе к мисс Тан. Она оказалась точно такой, как он и ожидал, услышав фамилию, — миниатюрной черноволосой азиаткой с кукольным, без морщини, личиком, из-за чего было практически невозможно определить се возраст. Двадцать? Двадцать пять? Тридцать? Еще больше? Андрей терялся в догадках. Впрочем, имело ли это какое-нибудь значение?

Ее глаза были закрыты, и все же Ворохов почти не сомневался, что мисс Тан не спала. Откуда такая уверенность? Он не мог дать внятного ответа. Наверное, было в ее лице нечто едва уловимое, что заставляло искать другое объяснение. «Погрузилась в виртуальную реальность», — вдруг подумал он, но тут же засомневался и в этом. Тем более, что «виртуалка» — подлинная, а не ее профанация людьми, ждущими немедленного чуда, — существовала пока лишь в той же кинофантастике вроде «Газонокосильщика».

— Я вижу, джентльмены, вы в затруднении, — сказал Айделсон. — Прекрасно вас понимаю. Такого не увидишь больше ни в одном уголке планеты. — Он выдержал паузу, доведшую любопытство слушателей до предела, и добавил: — Эти люди — посредники между нами и космосом. Или, как их чаще называют, «слухачи».

Один из экскурсантов, широкоплечий парень с рыжей шевелюрой, медленно повернулся к Айделсону. На его лбу проступили капельки пота.

— Посредники? Что это значит? — Он поднял горящие восторгом глаза к потолку. — Вы хотите сказать, что там…

Айделсон кивнул:

— Направляющие не одиноки. Космос велик и населен многочисленными цивилизациями. Большинство из них, надо полагать, не додумалось даже до радио. Некоторые, напротив, могли настолько уйти вперед, что их средства коммуникации нам попросту недоступны. Но есть расы, уже долгое время наводняющие галактику некими сигналами. Их природа нам пока тоже непонятна, однако есть предположение, что они распространяются со сверхсветовой скоростью.

— Но это же невозможно! — вырвалось у рыжего.

— Кто сказал? — насмешливо отозвался миллиардер. — Эйнштейн? Наверняка даже он подозревал, что его теория относительности — еще не истина в последней инстанции!

В рыжем явно боролись романтик и скептик. Последний пока перевешивал.

— Вы сказали, что природа сигналов непонятна. Значит, не электромагнитные волны и не нейтрино. Их-то земные приборы фиксируют. А тут… У меня в голове не укладывается. Как же вообще возможно?..

Айделсон снова улыбнулся.

— То, что не укладывается в вашей голове, каким-то образом укладывается в их мозгу. — Он кивнул на «слухачей». — Дар посредника — один из самых редких в Клане. У нас таких всего семь человек. Но, похоже, им подобные присутствовали среди «кси» всегда. В исторических документах, а тем более в преданиях, немало упоминаний о людях, способных слышать разные потусторонние голоса. Конечно, в девяноста девяти случаях из ста верить этому можно не больше, чем россказням про ведьм и чернокнижников. Но и один процент…

Он поманил группу в центр зала, откуда было лучше всего рассматривать «слухачей». Затем продолжил:

— Мы пришли к выводу, что Направляющие, наделяя нас Даром, позаботились о том, чтобы «кси» когда-нибудь смогли установить с ними связь. Поэтому генотип некоторых членов Клана они подвергли наиболее глубоким преобразованиям. В результате эти «кси» могут исключительно своим мозгом, не прибегая ни к каким приборам, принимать из космоса сигналы других разумных существ. Разумеется, предназначенные вовсе не землянам — просто таким образом цивилизации общаются между собой, а мы подслушиваем.

Но принимать — одно, а расшифровать, учитывая нечеловеческую логику отправителей, — совсем другое. До последнего времени это никому не удавалось. К тому же сигналы ничтожно слабы, а в мозгу, несмотря на все его достоинства, усилитель не предусмотрен. Лишь недавно наши ученые изобрели аппаратуру, способную преобразовывать биотоки в графическую информацию. В частности, получен некий чертеж, используя который, мы все же построили мощный усилитель. Это кажется невероятным, потому что природы сигналов мы до сих пор не знаем! Все равно что собрать приемник, не имея ни малейшего понятия о радиоволнах. Но факт остается фактом. Антенны на крыше, например, не имеют ничего общего с радиоантеннами. Спросите меня, как же они, черт побери, работают — и я пожму плечами.

Ворохову казалось, что это он пребывает в виртуальной реальности и никак не может вернуться в обремененный житейскими заботами мир, где инопланетяне существуют лишь в воображении фанатиков-уфологов. Описывая разумные галактики, он всего лишь давал волю своей фантазии, но не был до конца уверен в существовании хотя бы одного-единственного «зеленого человечка». И вдруг — «многочисленные цивилизации». Это был шок.

— Скажите, господин Айделсон, — вновь подал голос рыжий, — а мы можем увидеть… ну, то, что они принимают?

— Разумеется. — Айделсон подошел к мисс Тан и нажал несколько кнопок на одном из приборов. Загорелся небольшой экран. По нему струились радужные разводы, похожие на те, что бывают, когда опустишь в воду капельку сосновой смолы — в детстве Ворохов любил этим баловаться.

— И как же это понимать? — полюбопытствовал рыжий.

— Так выглядит графическое изображение сигнала, — сказал Айделсон. — Я имею в виду — именно того сигнала, который принимает мисс Тан. Посылает его одна конкретная цивилизация — предположительно, из созвездия Парусов. Это сигнал-картинка. Есть еще текстовые, но на них смотреть неинтересно — сплошная черно-белая рябь. Кстати, их расшифровывать труднее всего — нам это удается лишь на пять-семь процентов. Картинки тоже дешифруются с искажениями, но тем не менее…

Он проделал какие-то манипуляции, и на экране появилась ажурная конструкция, напоминающая сильно раздобревшую Эйфелеву башню. Она изгибалась, как живая, и вдруг Ворохов понял, что это и в самом деле организм — нечто вроде гигантской водоросли или губки, которую колышут подводные течения. Увы, «башня» была единственной более или менее отчетливой деталью ландшафта. Ее окружали темные уродцы, похожие на осьминогов, приросших ко дну самыми копчиками щупалец. Очертания их непрерывно менялись. Повсюду мелькали серебристые веретеновидные тела то ли рыб, то ли местных аналогов кальмаров. Изредка сверху спускалось что-то вроде черной пятиугольной простыни и, лениво помахивая плоскими «конечностями», вновь убиралось за край экрана.

— Подводный мир… — с явным разочарованием произнес кто-то за спиной Ворохова. — А с этой планеты всегда только такие передачи?

— Всегда, — не оборачиваясь, ответил Айделсон.

— Странно… Зачем существам, избравшим водную стихию, стремиться в космос? А кстати, кто же сами хозяева, авторы послания? Они здесь есть?

Айделсон развел руками.

— Представьте себе, мы до сих пор этого так и не узнали. Ничто не указывает на разумную жизнь. Никаких городов, никаких аппаратов. Зато обилие организмов: мы занесли в каталог уже более ста разновидностей, не считая самых мелких, которые трудно отличить друг от друга. Иногда нам даже кажется, что на планете вообще нет мыслящих существ. Просто однажды здесь побывали представители другого мира, установили камеры и теперь крутят для всех желающих научно-популярные фильмы о жителях глубин. Глупо? Может быть. Но что мы, в сущности, знаем о психологии инопланетян? И вот такие загадки встречаются на каждом шагу.

— Извините, господин Айделсон. — Ворохов решил, что пора бы уже высказаться и ему. — То, что мы увидели, действительно грандиозно. А перед тем, как показать нам работу посредников, вы упоминали о некой великой цели. В чем же она заключается? В чистом познании? В том, чтобы приблизить человечество к звездам? Но Клан, насколько я понимаю, не собирается ни с кем делиться информацией. Тогда что же?

Айделсон больше не улыбался.

— Сейчас вы посетите один семинар, там вновь вам все подробно расскажут. А я, с вашего позволения, буду считать экскурсию завершенной.

Они возвращались, погруженные в свои мысли, даже не пытаясь обсудить друг с другом увиденное. Андрей тоже глубоко задумался, а потому вздрогнул от неожиданности, когда хозяин острова легонько тронул его за плечо.

— Господин Ворохов, — тихо сказал Айделсон по-русски. — Прошу вас, задержитесь.

Андрей сделал по инерции еще пару шагов и остановился.

— Господин Ворохов, — продолжал миллиардер, — я должен относиться ко всем членам Клана одинаково, но к вам испытываю особую симпатию. К вашему образу мыслей, если выражаться точнее. Ведь вы — единственный «кси», творчество которого полностью устремлено к звездам! Поэтому остальные пусть идут на семинар, а вас я приглашаю к себе во дворец. Там вы узнаете то же самое, но лично от меня. Согласны?

Айделсон выбрал для беседы небольшой кабинет на втором этаже. Он не отличался показной роскошью — мебель была элегантной, но простой. Внимание приковывала лишь одна из стен, превращенная в аквариум. Среди кустистых водорослей резвились пестрые морские рыбки, а по дну, забавно поводя усиками, ползали раки-отшельники. Один даже нахлобучил на свой домик-ракушку маленькую актинию.

— Здесь я люблю отдыхать, — пояснил хозяин. — Может показаться, что у меня совершенно беззаботная жизнь, но на самом деле работы хватает. А ничто не восстанавливает мозг лучше, чем общение с животными. — Словно в подтверждение своих слов, он выудил откуда-то ярко-зеленую полуметровую игуану и посадил себе на колени. Ящерица заерзала, устраиваясь поудобнее, потом застыла. Только бока ее едва заметно раздувались.

— Итак, — начал Айделсон свой рассказ, — вас интересует, к чему стремится Клан. Когда-то «кси» об этом не задумывались — просто жили, как могли, стараясь при этом держаться как можно ближе друг к другу. Однако с самого начала нас многое не устраивало. Еще ничего не зная о Направляющих, не имея понятия о генетике, члены Сообщества уже чувствовали свою исключительность. Посудите сами. Мы никогда, даже в самые… как это… дремучие века не поклонялись идолам, не придумывали себе богов, которые якобы распоряжаются нашей судьбой, потому что сознавали полную абсурдность этого. Мы никогда не разжигали войн и всячески уклонялись от участия в них, так как уничтожать друг друга ради лишней горстки жизненных благ еще более абсурдно. Мы никогда не ввязывались в политику, поскольку вся она — грязь и лицемерие. У нашего рода есть еще много особенностей. Но и этих хватило, чтобы понять: между нами и обычными людьми — пропасть.

— Пропасть… — задумчиво повторил за ним Ворохов. — А вы, господин Айделсон, не задумывались о том, что «кси» никоим образом не могли выжить сами по себе? Что они волей-неволей паразитировали на человеческой цивилизации, получая от нее те самые презренные жизненные блага?

— Я ожидал, что вы вступите в полемику, — спокойно ответил Айделсон. — Знаете, скучно разговаривать с тем, кто во всем с тобой соглашается, даже не пытаясь напрячь свои извилины. Так вот, выжить в одиночку мы, разумеется, не смогли бы. Но насчет паразитирования — это слишком сильно сказано. Вы же не считаете паразитами Платона или Аристотеля, которым общество дало все, а они ему — ничего, кроме каких-то абстрактных идей. «Кси» подарили человечеству немало гениев. Кроме того, каждый из нас трудится на каком-то определенном месте, и трудится хорошо. Я, например, расходую большую часть своих средств на нужды Клана. Но, зарабатывая эти деньги, я заставляю чуть быстрее крутиться колесики всей мировой экономики. Рухни моя империя — и многие предприятия придут в упадок, тысячи людей окажутся на улице, казна недосчитается колоссальных средств в виде налогов… Ворохов смутился.

— Пожалуй, я погорячился, — сказал он. — Впрочем, вы же сами себе противоречите. Если судьбы «кси» и остальных людей так переплетены, то о какой пропасти может идти речь?

Айделсон погладил игуану. Она приняла этот знак внимания с царственным величием, даже не шелохнулась.

— О какой пропасти, спрашиваете вы? Об интеллектуальной. Да, мы вкраплены в человечество, как молекулы сахара в сдобное тесто, но нам это надоело. Приятнее, знаете ли, стать одним цельным куском сахара. А человечество пусть продолжает заниматься кровавыми разборками и предаваться заблуждениям. Оно без нас прекрасно обойдется.

— Оно-то обойдется. А вы без него?

Айделсон внимательно посмотрел на Андрея.

— Не нравится мне это «вы». Вам почему-то до сих пор кажется, что вы и Клан — сами по себе. Даже странно… Что ж, много веков «кси» действительно и помыслить не могли ни о каком самоопределении. Но теперь мы научились расшифровывать сигналы из космоса. Сделаны лишь первые шаги, однако мы уверены, что рано или поздно удастся поймать сигналы самих Направляющих. Тогда мы узнаем, в чем же заключалась суть поставленного ими эксперимента.

— А как вы сами думаете — в чем?

— Можно лишь предполагать, но я почти уверен, что не ошибаюсь. Видимо, Направляющие хотели, чтобы наша цивилизация развилась внутри человеческой подобно гусенице диковинной бабочки, окуклилась (этой стадии мы достигли сейчас), затем, после всех метаморфоз, взмахнула обретенными крыльями и устремилась к звездам. Иначе просто невозможно объяснить дар «слухачей»!

— Значит, вы уверены, что крылья уже прорезываются, и Клану пора покинуть свою колыбель? Кстати, как вы это себе представляете?

— Поскольку человечество нас не устраивает, мы должны сблизиться с цивилизациями высшего порядка, свободными от его предрассудков. Продолжая слушать передачи из других миров, Клан рано или поздно узнает, как это осуществить технически. Смогли же мы, расшифровав сигналы, построить усилитель! Значит, когда-нибудь сумеем собрать и телепортатор, с помощью которого развитые расы путешествуют по галактике. Именно телепортатор! Вы ведь согласитесь, что использовать для этой цели громоздкие космические корабли — то же самое, что сегодня добираться из Нью-Йорка до Сан-Франциско в конных фургонах первых переселенцев!

— Соглашусь. Но что дальше?

— Дальше мы подберем себе подходящую планету и заселим ее. Клан, конечно, очень невелик, и мы не сможем захватить с собой ни заводы, ни фермы. Но у нас будут знания, которые и не снились оставшемуся на Земле бескрылому человечеству. Поэтому мы не пропадем, не деградируем.

— А как же этот загадочный «закон компенсации», который не позволяет «кси» увеличивать свою численность?

— Мы пришли к выводу, что он действует лишь в условиях, когда «кси» окружены обычными людьми. Направляющие обязаны были предусмотреть, что когда-нибудь мы обязательно оставим Землю и отправимся к звездам. Более того — это входило в их планы. А какой смысл создавать колонию, если она обречена на вымирание?

Ворохов молчал. Хотелось ли ему повидать иные миры? Не то слово! Эта безумная, несбыточная мечта сжигала Андрея с того самого дня, когда ему открылась истина, столетия назад озарившая гениальную голову Джордано Бруно. Даже просто увидеть над собой чужие, незнакомые созвездия — это здорово. А сколько еще красот скрыто там, за тридевять парсеков! Ворохов предвкушал их, разглядывая напоенные нездешней энергией картины художников-фантастов. Но покинуть Землю навсегда? Андрей попытался представить все то, что он потеряет, что кажется несущественным этим фанатикам, ищущим добра от добра. Но объять необъятное, разумеется, не удалось. Земля была слишком огромна и прекрасна, поэтому на ум пришли лишь обрывки песен, когда-то запавших в душу. «Море, море, мир бездонный…», «На дальней станции сойду — трава по пояс…», «Сережка ольховая, легкая, будто пуховая…», «В саду горит костер рябины красной…». Последней почему-то вспомнилась задорная детская: «А-а, крокодилы, бегемоты, а-а, обезьяны, кашалоты…» И вот все это разом провалится в глубину космоса, станет недосягаемым, останется только в снах. А что взамен? Забудь о неземных красотах — их не предвидится. Расцветет над головой ядовито-желтое небо с фиолетовыми опухолями облаков, и будут в нем визжать дурными голосами белесые летающие пиявки, поминутно пикируя вниз, чтобы выхватить из волн черного, словно покрытого нефтяной пленкой моря какую-нибудь колючую гадость…

Он вскочил.

— Это немыслимо! Вы обдумали все последствия? Чужая планета, чужое солнце, иная гравитация, другой состав воздуха… Есть куча факторов, каждый из которых может отравить жизнь всем «кси». Так стоит ли…

— Стоит. — Айделсон пощекотал гребень игуаны. — Будьте уверены, мы не кинемся сломя голову колонизировать первый же необитаемый мир. Все факторы, которые вас так беспокоят, будут подвергнуты анализу тысячи раз.

— Ну ладно — факторы… А вы твердо уверены, что там вас никогда не будет мучить ностальгия?

— Если рассуждать с этих позиций, то европейцы никогда не открыли бы ни Америку, ни Австралию.

— Но откуда, черт побери, вы знаете, каков истинный план Направляющих? Это же все пока что — гадание на кофейной гуще! А может, никаких Направляющих давно и в помине нет…

Очевидно, это было больным местом верхушки Клана — впервые за все время разговора Ворохов уловил во взгляде Айделсона растерянность. Но всего лишь растерянность, а не страх, как у Кирилла Ильича. К тому же владыка острова еще быстрее, чем Неведомский, стер с лица признак слабости.

— Как вам известно, — сказал он, — члены Сообщества отрицательно относятся к религии. Все на свете можно объяснить без вмешательства сверхъестественных сил. Живой пример тому — происхождение метки. И все наши соседи по планете в чем-то правы. Нельзя жить совершенно без веры — если не в Бога, то в свое высокое предназначение, могущество науки, более развитых существ, которые следят за нами и в случае угрозы всему виду Homo sapiens непременно придут на помощь… Считайте, что в наших ожиданиях присутствует элемент веры. Той веры, которая цементирует любое общество, не дает ему превратиться в аморфную кучку себялюбивых индивидуумов.

— А управляете этой верой вы? — почти выкрикнул Ворохов. — Управляете и решаете за всех, оставаться им на родной планете или собирать пожитки?

Айделсон устало вздохнул. Общаться с бессловесными тварями в этом зооуголке было, конечно, куда проще, чем с себе подобным…

— Я всего лишь бизнесмен, создающий членам Клана условия для работы. Поэтому на интересующую вас тему поговорите лучше с господином Неведомским. Ждать уже недолго — срок вашего пребывания на острове истекает послезавтра.

Игуана, загадочная, как крошечный сфинкс, смотрела прямо перед собой. В ее немигающем взгляде читалось: «И как вам, людишкам, нравится тратить нервы из-за таких пустяков? Знали бы вы, суетливые создания, хоть долю того, что доступно мне…»

Глава 20. РАЗМЫШЛЕНИЯ О СУДЬБАХ МИРА

— Вот и все, Эл. — Коренастый усатый негр подмигнул Гарусову, включил компьютер и от души потянулся, демонстрируя вздувшийся под футболкой упитанный животик. — Конец этой чертовой работе! Самое время пойти накачаться холодным пивом. Составишь компанию?

Как и все «кси», Александр Гарусов не выносил водки, но к пиву относился вполне доброжелательно. Однако имидж нелюдима надо было поддерживать.

— Спасибо, Боб, мне что-то не хочется. Лучше пойду к себе — надо почитать кое-какие специальные книжки.

— Как знаешь, Эл. А может, по девочкам, а? — Боб заржал: он даже представить себе не мог этого русского трудоголика в объятиях какой-нибудь красотки. — Ладно, ладно, шучу. А все-таки скучно с тобой. Ничем не расшевелишь. Ну, до завтра, Эл!

«Значит, тебе со мной скучно, — думал Гарусов, углубляясь в рощицу. — Ну ничего, это ненадолго. Скоро я устрою вам такое — никто не соскучится. И тихони могут преподносить сюрпризы. Только успеешь ли ты это осознать, Боб?»

Он подошел к своему одноместному домику, но заходить внутрь не стал. Снял брюки и рубашку, бросил их на крыльцо, намазался кремом от москитов и расположился в гамаке, переваривая полученную за день информацию.

Да, только ради этого стоило съездить на Вуд! Конечно, Гарусов уже немало знал о структуре Клана и о намерениях его заправил. Но, как выяснилось, далеко не все! Много полезного он почерпнул, побывав на семинаре, еще больше — поработав с местной базой данных. Во всяком случае, теперь ему было совершенно ясно: кончать с обладателями «метки» надо в кратчайшие сроки. Иначе может быть поздно. А он как раз надеялся на небольшую передышку…

Устранить подлинного Гарусова и занять его место оказалось проще простого. Тем более, что тот, как и большинство «кси», жил один. Проведенную операцию можно было назвать классической. Правда потом пришлось избавляться от тела. Довольно неприятная процедура: когда он вспоминал о ней, его даже начинало немного подташнивать. Но ничего. На начальном этапе без грязной работы не обойтись. Зато потом…

Этот мир был несовершенен. Да что там несовершенен — просто абсурден! Великие философы (а он, «вычистив» одного из них, приобрел и «любовь к мудрости») выводили свои построения применительно ко всему человечеству. Они создавали единую, идеальную модель поведения жителей Земли, словно не замечая того, что на самом деле мир разобщен, раздернут на кровоточащие лоскуты. Казалось бы, чего людям надо? Они получили в свое распоряжение прекрасную планету, способную прокормить миллиарды «царей природы». Радуйтесь этому невероятному счастью и сообща возделывайте свой сад! Но сообща никак не получалось. Пещеры сменялись хижинами, хижины — небоскребами, а люди все так же рвали друг другу глотки, надеясь ухватить кусок пожирнее.

Разумно объяснить, почему допустимо уничтожать себе подобных, было невозможно. Поэтому в ход шли любые аргументы, которые могла без особых усилий проглотить толпа: иной язык, варварские обычаи, не тот разрез глаз, неблагородная форма ушей…

Что верно, то верно: люди заметно отличались друг от друга. Например, цветом кожи. Но с этим ничего поделать было нельзя — если, конечно, не идти по пути слегка больного на голову миллионера Майкла Джексона. Сколько еще требовалось веков или даже тысячелетий, чтобы все расы, прежде разобщенные, перемешались в едином гигантском котле? Гарусов этого не знал, да и не горел особым желанием ускорить естественный процесс. Негр, белый, монголоид — какая разница, если хромосомный набор у них один и тот же?

Но вот обычаи… В этом и заключался корень зла. Ничтожные, на взгляд мыслителя, особенности быта или вероисповедания заставляли разные народы смотреть друг на друга как на пришельцев с другой планеты, бесконечно чуждых, а потому не заслуживающих пощады.

С этим он мириться уже не мог. Пока не удастся «подружить» население всех континентов, ты так и будешь ощущать себя пауком в банке. А пауку неведомо, уцелеет ли в бесконечной грызне именно он или его сожрет более сильный чужак.

Время от времени, правда, предпринимались попытки создать гигантскую империю, где никогда не заходит солнце. Однако все великие завоеватели совершали одну и ту же ошибку. И Чингисхан, и Наполеон, и Гитлер стремились переоборудовать планету в рай для одной избранной нации. Но чем француз или немец лучше англичанина, итальянца, русского? Можно, конечно, для обоснования экспансии вытащить на свет некую теорию — например, о превосходстве арийской расы. Но с ее помощью удастся промыть мозги лишь своим, да и то не отличающимся особым интеллектом. На угнетенные народы такие сказки не действуют — напротив, вызывают в них ожесточение. В конце концов все пострадавшие сплачивались и давали отпор завоевателям. А так как первых было больше, не составляло труда предсказать финал. Одни империи продержались столетия, другие — считанные годы, но рано или поздно все они рассыпались, как карточные домики.

Вывод напрашивался сам собой. Империя необходима, но не для «богоизбранного» народа, а для всех людей, вплоть до индейцев Амазонии и папуасов. Никто не должен чувствовать себя униженным, подчиненным более хитрому и сильному соседу. Только как этого добиться? Представьте себе обитателей муравейника, которые считают, что их жилище устроено наиболее гармонично, а потому служит идеалом для всех остальных членистоногих. Просите обосновать? Пожалуйста! Тут же в качестве доводов приводятся ссылки на Ветхий Завет, былые военные успехи, уровень благосостояния народа… Но ведь подобные аргументы есть в запасе у многих других муравейников!

Очевидно, выход один: надо создать некий «усредненный» муравейник, взяв туда лучшее от всех, существующих на планете. Это вовсе не обязательно будет европейская модель: у Азии, к примеру, тоже есть чему поучиться. Обязательно должен быть введен единый язык — он станет залогом постепенного схождения в образе мыслей. Конечно, незачем стремиться сразу унифицировать все, вплоть до кулинарных пристрастий. Пласты различных культур должны быть красиво разложены на огромном блюде, а не свалены в общий котел, чтобы превратиться в малопривлекательное месиво.

Пусть все хорошее сохранится! А вот пьянство, наркоманию, экстремизм, преступность необходимо как можно быстрее загнать в гроб. Наркоман? Лечись! Не хочешь? Что ж, есть у нас такой остров с красивым названием Гренландия — Зеленая Земля. Там ты и проведешь остаток своей никчемной жизни. Маньяк? Лечись! Ах, при нынешнем уровне медицины это невозможно? Ну, парень, тогда извини. Если еще не успел серьезно нашалить — отправляйся туда же, к белым медведям. Если успел — не взыщи: вот тебе инъекция одного любопытного препарата, а вместе с ней — путевка на тот свет.

Поначалу придется так. А куда деваться? Глупо создавать новый совершенный организм из материала изначально зараженного зловредным вирусом. Конечно, вся эта мразь будет ожесточенно сопротивляться, пытаясь отстоять место под солнцем. Но против нее есть отработанные приемы. Надо просто на время забыть слово «гуманизм» применительно к отребьям общества, как это сделал Гитлер. А потом наука найдет способ воздействовать на мозг эмбриона еще в утробе матери. И все! Про аномалии, уродующие психику, можно будет забыть.

Пожалуй, самое трудное — выбить из людских голов религиозный дурман. Даже таким искусным манипуляторам, как коммунисты, не удалось решить эту задачу до конца. Упование на сверхъестественные силы — наверное, самый стойкий атавизм человечества. Своего рода аппендикс, который, однако, не удаляется даже хирургическим путем!

«Парадоксальнее всего то, — думал Гарусов, — что именно „кси“, к появлению которых приложил руку высший разум, абсолютно не религиозны. А вот обыкновенные люди почему-то не могут обойтись без того, чтобы не выдумать себе каких-нибудь богов. Потом они свергают их и водружают на пьедестал других — как им кажется, более совершенных. Но сути дела это не меняет. Люди никак не поймут, что их судьба находится в их же руках — и больше ни в чьих. Им словно доставляет удовольствие чувствовать себя букашками, за которых все решает кто-то большой и бесконечно мудрый. Повезло — „бог помог“, потерпел фиаско — „бог наказал“. А „раб божий“ — это ли не высшая степень самоуничижения? Чем он отличается от простого раба? Только тем, что тот боится плети хозяина, а этот — адских котлов с рогатыми истопниками. Но если плеть — штука реальная и весьма болезненная, то впечатлениями от ада еще никто не делился.

С какой стороны ни посмотри, вера — это ярмо, которое человечество надело себе на шею. И носит его с упоением, презрительно или даже враждебно поглядывая на тех, кто отказался от такого «счастья». «Вы, атеисты, слишком узко мыслите, — не раз говорили мне. — Вам кажется, что мир устроен просто, как детский конструктор. А это не так». Слепцы! Мир устроен как раз намного сложнее, чем вы можете себе представить. Вам стоило задуматься хотя бы о том, сколько во Вселенной может быть обитаемых планет. И попытаться подсчитать, сколько Иисусов требуется распять ради торжества веры, если даже на Земле идеи христианства не разделяют миллиарды людей! Кстати, как, скажите на милость, должен выглядеть Иисус на планете каких-нибудь мыслящих раков?

Любая религия абсурдна, но переубедить верующего еще труднее, чем отучить наркомана от дозы. Конечно, не бывает неразрешимых проблем. Люди не рождаются религиозными, им обрабатывает мозги окружение. Заберите двухлетнего ребенка из семьи, воспитайте в духе материализма — и дело в шляпе. Будь его родители хоть самыми отъявленными сектантами, он сочтет их воззрения сном разума, а божественным книгам отведет на полке место между скандинавскими сагами и сказкой про Белоснежку. Но это слишком хлопотная затея. Цель не оправдает средств. Повсюду начнутся бунты, придется их подавлять, и я превращусь просто-напросто в одного из древних тиранов, устилавших свой путь трупами. А я ведь вовсе не тиран, верно? Да и какой смысл добиваться власти над людьми, если потом придется их уничтожать?

Поэтому надо поступить по-другому. Они хотят Бога? Будет им Бог — истинный, один-единственный на всю планету. Последнее чрезвычайно важно, потому что люди всегда с особым рвением уничтожали друг друга из-за каких-нибудь смешных нюансов в вопросах веры. При этом совершенно непонятно, из-за чего кровопролитие — ведь нет никаких доказательств существования ни христианского Бога, ни иудейского, ни Аллаха. Но Бог, которого изобрету я, — совсем другое дело. Доказательство его могущества будет у всех перед глазами: это я сам, которого он отличил и вознес, наделив сверхъестественными способностями. Нет Бога, кроме Бога, а Джонни (впрочем, не важно, какое окончательное имя я для себя изберу) — пророк его! Звучит? Еще как! К слову, я могу переплюнуть всех существовавших до меня пророков. Их ахиллесова пята — то, что они были смертны. А это, знаете ли, несколько подрывает веру: ну, отметил их всевышний своей печатью, а потом преспокойно умыл руки, наблюдая, как они сходят в могилу. Нехорошо! Зато я, если мой план полностью удастся, стану первым бессмертным пророком. В священных книгах описано немало чудес, но попробуй проверь, происходили ли они когда-нибудь в действительности! А вот когда чудо — безусловно, подлинное чудо — у всех на виду… Только одно это заставит обитателей подлунного мира обратиться ко мне и раскаяться в былых заблуждениях!»

Гарусов свесил руку с гамака и сорвал лист какого-то растения — сердцевидный, покрытый густыми фиолетовыми волосками. Чего только нет на этом крошечном острове! Поистине рай, как ни банально это звучит. Почему бы не сделать Вуд своей резиденцией? Отгрохать дворец — настоящий, а не ту пародию на него, которая тут возвышается — и вершить отсюда судьбы мира! А что, неплохая мысль. Чего он не видел в набитых людьми городах? Но сразу обосноваться здесь нельзя. Сначала надо будет уничтожить самые опасные виды оружия. Иначе какое-нибудь взбунтовавшееся ничтожество додумается ударить по островку баллистической ракетой или хотя бы послать авианосец, несущий на палубе крылатую смерть.

Сломать чудовищную милитаристскую машину будет нелегко. Однако прежде необходимо решить еще одну серьезную проблему. Кое-чего он уже добился, но это только начало. Хватит ли сил?

Чертов Клан! Эти чистоплюи возомнили невесть что. По мнению «кси», жить с человечеством под одним небом — почти то же, что обосноваться на скотном дворе. Они долго мечтали избавиться от неприятного соседства и, как только появилась возможность, подняли глаза к звездам.

Казалось бы, лучшего и придумать не могли! Пусть улетают к чертям собачьим и оставляют планету единственному, кто достоин ею владеть. Но не все так просто. Если даже безумный план удастся, то только через много-много лет. Все это время Гарусов не сможет осуществлять собственный план, потому что «кси» будут пытаться его уничтожить, как бешеную собаку. Они всегда ненавидели «суперов», и нередко им удавалось прикончить одного-другого. Сейчас это сделать непросто, но как только он заявит миру о своих притязаниях на власть и начнет действовать, милые собратья по «метке» его вычислят.

Впрочем, даст ли он себя поймать — еще вопрос. По крайней мере пока Гарусову все сходило с рук. Однако если «кси» сумеют достаточно быстро достучаться до небес… Не исключено, конечно, что Направляющие уже забыли о своих творениях. Но, научившись посылать сверхсветовые космические сигналы, те напомнят о себе, и интерес к ним возродится. Если не Направляющие (может, их давно уже нет), то другие разумные существа немедленно зашлют кого-нибудь на Землю, до этого считавшуюся варварской, не заслуживающей внимания планетой. Их агенты — наверняка толковые ребята, так что всех «кси» они вычислят в два счета. А когда «расшифруют» и Гарусова да узнают о его планах — непременно остановят. Он ведь сорняк на ниве эксперимента, побочный эффект. Ладно, если бы еще сидел и не высовывался, а то поди ж ты — захотел власти над миром! Поэтому его или банально ликвидируют, или сделают что-нибудь с мозгом, чтобы стал, как все. А если это «как все» для него еще хуже смерти?

Итак, Клан необходимо было извести под корень. И чем скорее, тем лучше.

Гарусов поднес лист к самым глазам — сам не зная для чего, словно пытаясь запомнить каждую жилку. А когда, налюбовавшись, выкинул его в траву, увидел вдалеке выходящего из своего коттеджа Ворохова.

Другой на его месте не придал бы этому никакого значения. Ну, собрался человек прогуляться, что тут такого? Однако Ворохов явно был не совсем простым «кси». С первых же минут знакомства у Гарусова создалось очень странное впечатление: ему показалось, что они с этим русским чем-то близки. Чуть ли не ровня! Еще один «супер»? Да нет, не «супер», это совершенно точно. В чем же тогда дело? Это, наверное, можно было бы выяснить еще в России. Но мешала подруга Ворохова — она все время увивалась рядом. Гарусов ненавидел «гасителей», даже таких симпатичных, как Марго. Он считал, что они посягают на его неотъемлемое право копаться в любом мозгу, носящем «метку». На право высшего существа!

Однако сейчас Ворохов был один. Более того, он направлялся в самый глухой уголок острова, где никто не жил. Поссорился с подругой? Или просто захотелось побыть одному? Да какая, в сущности, разница! Удачнее момента нельзя было себе представить. Если он дойдет до самого океана, а Марго осталась на другой половине «баранки» атолла…

Гарусов вскочил так резко, что чуть не запутался в гамаке. Торопливо натянул одежду, вбежал в коттедж, достал из укромного места небольшой приборчик, напоминающий сотовый телефон, и сунул его в карман. Затем, крадучись, последовал за русским.

Ворохов сидел на песке, изредка поддавая пяткой набегающую волну. Непохоже было, что он чем-то расстроен. Возможно, улучил момент, чтобы обдумать наедине с природой сюжет очередной повести. Гарусов не читал ни одной — он вообще не испытывал любви к беллетристике. Да и мысли русского его не занимали — он все равно не сумел бы их прочитать. А вот то, что его мозг наконец-то начал излучать кси-волну…

— Черт, — пробормотал Гарусов. Да, чутье его не подвело: помимо умения марать бумагу, у Ворохова, безусловно, был еще один дар. Наверняка исключительно редкий!

Осторожно посматривая из-за пальмы, Гарусов вынул приборчик, настроил его и записал исходящую от своего «клиента» кси-волну. Так, полдела сделано! Потом он преобразует запись, «скормит» ее компьютеру, и тот попробует выяснить, что за талант скрыт в черепной коробке этого писателишки. Конечно, задача исключительно сложная. Может, придется просидеть неделю, может, месяц. А может, вообще ничего не получится. Или получится, но русский окажется всего лишь лучшим в мире разгадывателем японских кроссвордов. Но если удастся обнаружить что-то действительно стоящее…

Он вернулся в свой коттедж, чтобы обдумать план на завтра. В сущности, план был уже готов, оставались незначительные детали. Гарусов прикинул, каким катамараном с острова уедет Боб — первым или вторым. Выходило, что первым.

«Повезло тебе, — подумал Гарусов. — Значит, еще поживешь. Но только самую малость. Потом я приду, и тебе уже не будет со мной скучно. Я избавлю тебя от скуки, а заодно — от любви к пиву, девочкам… словом, от всего, что составляет твою никчемную жизнь. Но многим твоим друзьям предстоит переселиться в мир иной уже завтра…»

Он еще раз прокрутил в голове сценарий предстоящей бойни, после чего преспокойно заснул. Кошмары с участием жертв — как прошлых, так и будущих — его не мучили.

Глава 21. СМЕРТЬ ШПИОНАМ!

— Может, водочки принести? — с интонацией змея-искусителя проворковал Кирилл Ильич. — Наша компания к сему напитку не особенно расположена. Чуть ли не общество трезвенников — все малой градуснос-тью пробавляемся. Но для гостей держим. Так как, Игорь Сергеевич?

Видно было, что Игорь не прочь пропустить рюмку-другую. Совсем не прочь! Аж мечтательно пошевелил губами. Но не надо было быть великим психологом, чтобы понять другое: он изо всех сил старается казаться своим в доску, не выделяться. А ради этого приходится идти на некоторые жертвы. Ну прямо волк в овечьей шкуре!

— Нет, спасибо, — вежливо ответил Игорь. — У вас замечательное вино. И вообще все очень вкусно.

Он, конечно, не предполагал, какими разносолами здесь встречают действительно желанных гостей. Стол не шел ни в какое сравнение с тем, который был накрыт в честь Ворохова. Тарелки с наспех сооруженными бутербродами, свежими огурцами и помидорами, отварная картошка — вот и все. Жену Неведомский предусмотрительно услал к знакомым, а мужики — ну что они могут сготовить? Да и «мечтателей» сегодня было немного — всего шестеро.

Что бы ни делал Кирилл Ильич, как бы ни передвигался — он постоянно украдкой наблюдал за Игорем и все больше укреплялся в своих подозрениях. Этот молодой человек вышел на «мечтателей» самостоятельно. Сказал по телефону, что сам не пишет, да и в современной литературе, начиная с Пелевина, мало что понимает. Но очень хочет понять, так как с детства дал себе установку не отступать перед трудностями. К тому же сегодня невозможно «засветиться» в приличном обществе, не обладая определенным багажом знаний.

Последнее утверждение Кирилла Ильича, мягко говоря, озадачило. Он не без оснований полагал, что интеллектуалы на Руси практически перевелись, а приличным обществом повсеместно считается такое, члены которого пачками скупают предприятия, акции, судей и прокуроров, а также голоса избирателей, умудряясь при этом счастливо избежать пули киллера. Даже те, кто мнит себя столпами культуры, заняты только загребанием бабок и грызней вокруг небезразмерного сладкого пирога. А багаж знаний требуется лишь во время расплодившихся телешоу, чтобы опять же загрести неплохие бабки. В то, что гость питал на сей счет какие-то иллюзии, не очень верилось. Видимо, хотел просто польстить «мечтателям» — последним могиканам хорошего вкуса? Может быть. Тем не менее Неведомский сначала попытался вежливо отделаться от Игоря — все говорило о том, что он не имеет никакого отношения к «кси». Но молодой человек был настойчив. Настолько, что Кирилл Ильич не на шутку перепугался. И, убедившись, что телефонные звонки не прекращаются, сдался — пригласил Игоря к себе.

— Мы ведь на самом деле не такие уж большие знатоки, — сказал Кирилл Ильич, подойдя к книжной полке. — Среди нас нет ни одного литературоведа. Так, дилетанты. Но в некоторых современных тенденциях, смею надеяться, разбираемся. Вот, например, Мастырин. Еще два года назад такой фамилии никто не знал, а сейчас гремит. Не угодно ли полистать?

Он выдернул с полки книгу в темно-синем переплете и как-то небрежно, через плечо, почти не оборачиваясь, кинул ее гостю.

В действительно приличном обществе такую выходку наверняка не одобрили бы. Игорь сидел в другом конце комнаты. Он, конечно, не ожидал, что хозяин внезапно впадет в детство, а потому книга вполне могла смахнуть со стола пару бутылок. Однако Кирилл Ильич был почти на все сто уверен, что не смахнет. Так оно и вышло. Даже не сдвинувшись с места, Игорь машинально поднял руку и запросто, словно всю жизнь этим занимался, поймал крутящуюся в полете книгу.

«Плохо вас готовят, ребята, — подумал Неведомский. — Нет, по физической части натаскали здорово — слов нет! А вот по умственной… Где ты был, парень, когда мозги раздавали? Или в вашем ведомстве они идут за ненужный балласт?»

— Ох, извините ради бога, Игорь Сергеевич! — Он притворно всплеснул руками. — Я как-то даже и не подумал… Знаете, с женой иногда так балуемся — вместо зарядки. Она у меня озорница — сами когда-нибудь убедитесь. Вот и бес попутал. Хорошо, хоть вы не растерялись…

Объяснение, конечно, не лезло ни в какие ворота. Но что за беда? Все равно этого самого «когда-нибудь» уже не предвидится, так имеет ли смысл вести тонкую игру?

Как бы ни было у парня туго с мозгами, он все же понял свою промашку. Уж лучше было дать свершиться конфузу! Во взгляде Игоря, который он кинул на Неведомского, отразилась сложная гамма чувств — вплоть до желания вскочить и «загасить» всех этих «мечтателей» с их гнилыми подходцами…

— Знаете, Кирилл Ильич, — забормотал гость, вертя книгу в руках, — я только сейчас вспомнил одну вещь. Меня же знакомый ждет! Договорились встретиться в восемь, а сейчас уже половина… Можно, я эту книгу с собой возьму? На досуге прочитаю, потом верну. Мы ведь еще увидимся?

— Непременно, Игорь Сергеевич! — заверил его хозяин и тут же подал условный знак одному из «мечтателей» — невысокому худому брюнету с острым лицом. — Жаль, конечно: и не поговорили как следует, и есть-пить осталось… Что ж, не смею задерживать. Ах да! — вдруг спохватился он. — Минуты две у вас еще есть? Я вижу, Анатолий Иванович что-то хочет сказать.

Остролицый брюнет впервые за все время посмотрел на Игоря в упор, и с этого мгновения молодой человек не мог освободиться из-под власти его глубоко посаженных карих глаз с бездонными провалами зрачков. В них была неведомая, страшная сила.

— Уважаемый Игорь Сергеевич, — монотонно заговорил остролицый, крутя в пальцах блестящую чайную ложечку — она описывала круги, как мельничное крыло. — Все мы очень польщены тем, что вы почтили нас своим присутствием. Не так много осталось в наше время ценителей настоящей литературы, подлинных интеллектуалов, которые не покупаются на яркую коммерческую упаковку, а пытаются вместе с автором познать законы бытия, заглянуть в непостижимые глубины человеческой души. Поэтому каждый, кто готов к долгому трудному поиску гениальных озарений среди мутных потоков серого чтива, является для нас…

Игорю казалось, что его голова размягчается, превращаясь в ленивую студенистую медузу. Веки неудержимо тянулись друг к другу, словно по ним мазнули густым клеем. Несколько раз он, напрягая волю, пытался освободиться, сорваться с «крючка». Но если «кси» в чем-то талантлив — он талантлив абсолютно…

— Готов? — спросил Неведомский, когда Анатолий Иванович замолчал.

Тот кивнул.

— Ну, тогда давайте его «колоть». Страсть как интересно, откуда к нам заслали этого молодца!

За полчаса «молодец» выложил им все, что знал. Как оказалось, на самом деле его звали Валерием Тихоновичем Яковенко (по «легенде» фамилия была Разинов). Работал он на одну из недавно созданных спецслужб. Узнав об этом, Неведомский посерел лицом, хотя других вариантов, в сущности, и не было. Разве что какая-нибудь криминальная структура… Но «мечтатели» старались не высовываться, а концы денежной подпитки, идущей из-за рубежа, были тщательно упрятаны в воду.

Впрочем, минуты через две Кирилл Ильич уже как ни в чем не бывало улыбался и шутил. И было отчего! Жадность фраера сгубила: Яковенко, заинтересовавшись «мечтателями», не захотел ни с кем делиться, а решил выслужиться перед начальством. То бишь, все раскопать самому, а потом выложить шефу, как на блюдечке.

Откуда возник интерес? Яковенко объяснял сумбурно, но все же можно было понять, что «мечтатели» допустили несколько проколов.

«Учтем на будущее, — подумал Кирилл Ильич. — Он считал себя великолепным конспиратором, и то, что какой-то капитанишка мог запросто „завалить“ всю организацию, больно било по его самолюбию. — Умен, собака, а с виду — щегол щеглом! Ну да ладно, эту проблему мы сейчас решим».

— Что будем делать? — спросил он, когда Анатолий Иванович закончил допрос.

В комнате повисло тягостное молчание.

— Тэк-с, — недобро сказал Кирилл Ильич. — Предложений нет. А извольте спросить, милейшие: вам что, совершенно не дорога собственная шкура? Собираемся улетать с нашей грешной Земли, а тут возникает товарищ капитан, мечтающий о погонах с большими звездами, и говорит: «Пардон, господа, но ваша лавочка прикрывается». И никакой реакции!

— А что предлагаете вы? — спросил Ершов. Неведомский усмехнулся.

— Да уж известно что. Кончать надо. А вы как думали? Причем немедленно. Не собираетесь ли вы отпустить его в большое серое здание на улице Ломоносова, где все от мала до велика бдят и зрят в корень? Ну что, кто возьмется?

Ершов выпрямился.

— Позволю вам напомнить, Кирилл Ильич, что убийство противно любому члену Клана. Чем мы тогда будем отличаться от тех, с кем — именно по этическим соображениям — отказываемся делить планету?

— Я поддерживаю, — сказал Гудков.

— Я тоже, — отозвался Стадник. Неведомский развел руками:

— Редкостная солидарность. Я рад за вас, друзья. Ну а вы, господин Лучинский?

— Я никогда никого не лишал жизни, — обтекаемо ответил Анатолий Иванович.

— Кто бы сомневался, — задумчиво произнес председатель. — А вас, Юричев, я даже не спрашиваю. Значит, хотите остаться чистенькими. Хотя прекрасно знаете, что кому-то все же придется взять эту грязную работу на себя. В жизни Клана такое случалось не раз. Он бы попросту не выжил, если бы время от времени не пускал кое-кого в расход. Вы слабы, друзья мои. Только из уважения не могу назвать вас скопищем слизняков, хотя, поверьте, это недалеко от истины.

Он резко повернулся, быстрыми шагами ушел на кухню и через несколько секунд вернулся с бутылкой водки.

— Кто из вас отважится, господа? — спросил Кирилл Ильич.

Ответом ему было молчание.

— Что и требовалось доказать, — сказал Неведомский и, с удовольствием глядя в расширившиеся глаза «мечтателей», выпил залпом. — Вот и все. Гадость, конечно, ужасная гадость. Я просто хотел вам показать, что при желании переступить через себя очень легко. Гораздо легче, чем вы думаете. А теперь — к делу. Поскольку все вы пасуете, лишать жизни придется мне. Каким образом? Что-нибудь придумаю. Но мне нужен помощник. Хотя бы потому, что требуется машина — надо ведь доставить этого хлопца в какое-нибудь укромное местечко. А я, как вы видели, слегка пригубил, так что не рискну сесть за руль. Поведете вы, Анатолий Иванович. Вы, правда, тоже слегка пригубили, но совсем не того и вдобавок меньше всех. Собирайтесь!

Куда делся демонический взгляд Лучинского! Он так растерялся, что невзначай заехал локтем в одну из тарелок. Не было сомнений, что Кирилл Ильич хватанул водки специально: председатель задался целью хоть кого-нибудь из своих соратников непременно «повязать кровью».

«Может, и не следовало так резко, — подумал Неведомский. — В конце концов, они правы: чем мы, по большому счету, отличаемся от основной массы людей, как не отвращением к некоторым гнусным привычкам? Переступить через себя действительно можно. Но, переступив, останемся ли мы прежними? Вот они и не хотят даже пробовать. Однако к черту слюнтяйство! В каждой группе должен быть хотя бы один разгребатель дерьма, иначе Клан в самом деле прикажет долго жить. Именно сейчас проблем навалилось, как никогда. Мало нам этого чекиста-карьериста, так еще, похоже, где-то орудует „супер“. В придачу ко всему заартачился бессмертный дон Мануэль. По-хорошему я уже с ним разговаривал, теперь, видимо, придется по-плохому. И все это наказание — мне, мне, одному мне!»

— Собирайтесь! — повторил Кирилл Ильич еще жестче, и Лучинский послушно поднялся.

Председатель снова взглянул на парня (тот все еще был в отключке), и в его очерствевшем сердце чуть ли не впервые за много лет шевельнулась жалость…

Глава 22. БЕЗ ПРОЛИТИЯ КРОВИ

— Ну, до встречи! — Ворохов и Гарусов пожали друг другу руки. Ворохов — крепко, по-мужски, Гарусов, как всегда, вяло, почти робко, словно стесняясь даже столь сдержанного проявления чувств.

— Завидую я ему, — сказала Марго Андрею, когда катамаран начал отходить от причала. — Остается еще на день блаженствовать. Почему все хорошее так быстро кончается?

Ворохов хмыкнул:

— Нашла кому завидовать! Думаешь, он будет восторгаться восходами и закатами? Что-то я за ним этого не замечал. Снова по уши залезет в работу, а когда приедут за второй партией, начнет сокрушаться не из-за того, что больше не увидит созвездие Центавра, а потому, что так и не успел что-нибудь доделать.

Гарусов не слышал, о чем они говорили. А если бы и услышал краем уха, то ему было бы трудно сохранить свою маску мизантропа и не рассмеяться. Смешные людишки! Знали бы они всю правду о том, чьи поступки сейчас обсуждают с таким пренебрежением.

Однако до него, повторимся, это безапелляционное высказывание так и не долетело. У Гарусова и без того было чем загрузить свой уникальный мозг.

Народу, на острове собралось немало, поэтому вывозить их решили в два приема — так же как и привозили, с интервалами в сутки. Сюда ходили два катамарана — большой, «Акрукс», и малый, «Лусон». В прошлый раз русским достался «Лусон» (он всегда приходил вторым), сейчас же им представилась возможность оценить достоинства более комфортабельного «Акрукса».

Не было жесткой системы — кто на чем прибыл, тот на том и отправился восвояси. Все решал Айделсон. Разумеется, многие хотели бы хоть ненадолго задержаться за тропиком Рака. Но «Лусон» был невелик, поэтому во вторую очередь включили лишь тех, кто действительно не успел завершить серьезные дела.

Гарусову, несмотря на отсутствие красноречия («легенда» превыше всего, будь она проклята!), удалось доказать, что без его золотых рук на одном узком участке работ все развалится. К счастью, Айделсон поверил, хотя мог бы подумать: а как же тут раньше, малый, без тебя солнце светило? Но Гарусову даже не хотелось рассматривать такой вариант.

Кто знает, удастся ли ему еще хоть раз побывать на Вуде? Долго оставаться в шкуре убитого им специалиста Гарусов не мог: рано или поздно Неведомский и компания его бы раскололи. Поэтому надо было использовать редкий шанс прикончить разом всех «слухачей», умницу-миллионера, а заодно — как можно больше рядовых «кси». Но на атолле собралась слишком уж большая тусовка. Порешить всех нечего и думать — на это у него не хватит физических сил, не говоря уже о времени. Поэтому идеальной тактикой было дождаться, когда «Акрукс» заберет основную толпу, и уже затем, следуя разработанному плану, начать побоище.

— Жалко, Боб уехал, — сказал Гарусов невозмутимо поглаживающему бороду Сердару. — Сколько раз звал меня пива попить, да я все отнекивался. А сейчас нашло на меня что-то… — Он сокрушенно вздохнул. — Так и тянет горло промочить.

— Да ну? — Сердар ощупал его цепким взглядом. — Не похоже на тебя. Выписался из трезвенников?

— Да я не то чтобы это… совсем не употреблял. Иногда надо. Хоть немножко. Ты меня понимаешь?

Сердар кивнул:

— Может, вы и не были с Бобом большими друзьями. Да за четыре дня и не подружишься как следует. Но когда с кем-то занимаешься одним делом… Да, приятель, я тебя понимаю. Что ж, пойдем. Пиво у меня найдется: в прошлый раз «Акрукс» привез много, и я кое-что оставил про запас. Только ты, кажется, рвался доделать свою работу, чуть из штанов не выпрыгивал?

Гарусов виновато развел руками:

— Ну вот невтерпеж стало, и все тут! Да ты не беспокойся: горло промочу — и тут же сяду за приборы. Не напортачу, будь уверен.

— Хорошо. Пошли!

Сердар жил прямо во дворце — вернее, в одноэтажной пристройке с довольно причудливой по форме крышей. Эту крышу делили с бородачом еще четверо охранников, но их сейчас куда-то черти унесли. Холодное пиво казалось чудом, так что даже разговаривать не хотелось — только пить и наслаждаться. Идиллию нарушали лишь ожесточенно гудящие под потолком мухи — здоровенные, откормленные на первоклассных объедках, наглые, как будто именно они были подлинными хозяевами острова. В конце концов Сердар заговорил — похоже, только затем, чтобы заглушить это назойливое жужжание.

— А сам-то ты хочешь… туда? — Он показал пальцем вверх.

Гарусов пожал плечами:

— Кто знает, может, там и лучше… Сердар отхлебнул пива.

— Скажи честно: а здесь тебе плохо? По-моему, лучшего уголка на всей планете не отыскать. Если бы только не эти мухи… Да и в России, я думаю, можно жить. Но разве нашего мнения когда-нибудь спрашивали?

— Я человек маленький, — осторожно ответил Гарусов. — Но сам подумал: ты живешь здесь и видишь только «кси», а там, в большом мире, мы в меньшинстве. Наверное, есть разница»…

— И что, совсем уж невмоготу жить рядом с обыкновенными людьми?

Гарусов не успел ответить — в комнату ввалились охранники.

— Везде полный порядок, шеф, — выпалил один из них. — А это что, пиво? Нельзя ли нам тоже… по чуть-чуть? Ужасная жара!

— Совсем распоясались! — усмехнулся Сердар. — Никакой дисциплины! Ну ладно, сегодня я добрый.

Он повернулся к холодильнику, и вот тут-то Гарусов, мгновенно просчитавший, как будут развиваться события, нанес первый удар. Сердар схватился руками за голову, захрипел и вытянулся, потом затрясся, словно его казнили на электрическом стуле.

Гарусов вскочил.

— Что с ним? Ребята, ему плохо!

Но они, конечно, реагировали быстрее — мгновенно кинулись к шефу. И, разумеется, тут же забыли про его гостя, подставив ему свои широченные спины и одинаково стриженные круглые затылки. Что тому и требовалось…

Все было кончено за считанные секунды. Гарусов отодвинул стул от лежащих друг на друге трупов, сел и стал вспоминать в деталях план дворца.

Начало операции прошло как по маслу. Он даже не надеялся, что сразу прихлопнет всю охрану. Невероятно повезло! К тому же Гарусов почти не затратил биоэнергии, которая была необходима ему для дальнейших «подвигов». Ну, может, процентов пять, не больше.

На этом и строился расчет. Убить человека, даже «кси», было для Гарусова парой пустяков. Все равно что замкнуть два проводка и устроить короткое замыкание. Он и сам не знал, как это у него получается. Просто смотришь на чью-нибудь черепушку (хоть спереди, хоть сзади), концентрируешь волю — и готово: самый совершенный в Солнечной системе биокомпьютер всего за пару секунд превращается в утиль.

Но лишь в том случае, если убиваешь сразу, без затей, удается обойтись минимальными энергетическими затратами. Если же переселению в мир иной предшествует «чистка», они возрастают чуть ли не на порядок. Понятно почему. Одно дело — закоротить что-то в чужом мозгу и практически мгновенно вывести его из строя. Совсем другое — ворвавшись туда, овладеть неким информационным каналом и минут десять контролировать его, не давая закрыться. Это только кажется, что стоит подсесть к своему «клиенту» — и можно качать его знания, не прилагая никаких усилий. Даже бабочка должна изрядно потрудиться, чтобы добыть пропитание. То, что бабочка сосет нектар, а «супер» — информацию, ничего не меняет. За все надо платить — если не деньгами, то усталостью или головной болью.

Еще больше сил уходит на трансформацию организма. Ну, это само собой. Представьте, что вам надо очень быстро сломать построенную из детского конструктора большую модель рыцарского замка и соорудить взамен современный небоскреб. Сколько потов сойдет? А тут не детальки надо разбирать — клетки собственного тела!

Однако труднее всего, конечно, выдержать дуэль с себе подобным. После трансформации, даже самой тяжелой, ты все равно отлежишься и встанешь. Сто шансов из ста, что ничего страшного с тобой не случится! А вот здесь — только пятьдесят. Один из дуэлянтов должен пасть. Каким бы никудышным бойцом ни был Нейсон, теоретически он все же мог поднапрячься и успокоить своего противника навсегда. К счастью, эта проблема решена. Но не окончательно. Мало уничтожить всех известных членов Клана — останется еще множество «кси»-одиночек, не подозревающих о своем происхождении. А значит, «метка» продолжит шествие по планете. Эх, если бы можно было вычислить, где и когда появится новый «супер»! А может, он уже родился, даже немного подрос и, чувствуя свою нарастающую с каждым годом силу, мечтает о дне, когда сможет поставить человечество на колени?

Как ни странно, до сих пор Гарусов об этом не задумывался. Впрочем, что же тут странного? Он знал, что «суперы» рождаются крайне редко, и уже то, что на одном временном отрезке сошлись сразу двое, было достойно удивления. И все же мысль о возможном «преемнике» испортила ему настроение.

«Спокойнее, — сказал себе Гарусов. — Не хватало еще разволноваться перед самым ответственным этапом операции. Да еще по такому поводу. К тому времени, когда этот пока еще мифический „наследник“ попытается меня достать, я скорее всего уже буду неуязвим».

Он встал, проделал несколько дыхательных упражнений, после чего измерил свой пульс. Ровно шестьдесят.

«Отлично, — подумал Гарусов. — Пора за работу».

Он был готов согласиться со многими жестокими обвинениями в свой адрес. Но только не с обвинениями в садизме. В сущности, Гарусов ничего не имел против человечества, не испытывал к нему брезгливости, как боссы Клана. Конечно, все «непомеченные» стояли ниже его в развитии — просто по определению. Однако они были по-своему интересны — никак не мухи, которых хочется давить, чтобы не досаждали, и даже не бараны. Да и что за удовольствие командовать безмозглым стадом? Тогда ты не мудрый и справедливый повелитель мира, а просто недоучка-пастух! Увы, бывают ситуации, когда все же приходится отдавать на заклание. Ничего не поделаешь…

Поэтому Гарусов, обходя помещения дворца, сеял смерть быстро, стараясь не смотреть в глаза жертв. Они не должны были ничего осознать, особенно красавицы нимфы — ему даже становилось больно от мысли, что они уже никогда никого не одарят своим великолепным телом. А ведь какой-нибудь извращенец на его месте именно над ними покуражился бы от души…

Лишь для Айделсона он сделал исключение. Ведь это был один из боссов — тех, чья нелепая прихоть могла привести к непоправимому.

Обездвижив, но не убив секретаршу — очаровательную японочку с орхидеями в волосах, Гарусов встал перед хозяином острова и скрестил руки на груди.

— Ну что, парень, — сказал он, — пришел твой черед. Ты так похож на Элвиса, а он, между прочим, тоже умер молодым…

К чести Айделсона, он не стал метаться в поисках укрытия — знал, что это бесполезно. Губы миллиардера скривились, как у патриция при виде грязного вонючего гота, пришедшего предать огню и мечу Вечный Город.

— Значит, это ты… Что ж, за беспечность надо платить. Цена давно известна. Только хотелось бы напоследок утолить свое любопытство.

Гарусов засмеялся — до сих пор в нынешнем образе он не мог этого себе позволить.

— О чем разговор, парень! Но давай побыстрее.

Айделсон спокойно поднял обмякшую секретаршу и усадил себе на колени, обняв одной рукой за грудь, а другую положив на вынырнувшее из-под мини-юбки бедро. Тому, как он вел себя перед лицом смерти, можно было позавидовать.

— Я впервые вижу «супера». Много раз силился понять, почему все вы в конечном счете остались ничтожествами. Грабя чужие мозги, любой из вас мог стать великим музыкантом, художником, философом, актером… Вы могли, не прилагая больших усилий, заставить говорить о себе целый мир и наслаждаться этим. Но вместо этого с упорством маньяков стремились к власти. Думаешь, нынешняя попытка будет более удачной, чем все предыдущие?

Гарусов снова засмеялся.

— Ты что, перед тем, как удрать к звездам, неожиданно возлюбил человечество? Да вам всегда плевать было на тех, кто не имел чести принадлежать к великому Клану!

— Но ты-то намерен остаться, не так ли? Может, мы никогда не найдем более прекрасного мира, но этот нас не устраивает по многим причинам. У Клана есть великая цель — влиться в семью разумных существ, которые не считают себе подобных скотами. Здесь это на каждом шагу — из-за цвета кожи, убеждений, разницы в доходах… Мы никому из землян не желаем зла, но уходим, чтобы познать подлинную свободу. Ты же поставил противоположную цель — сделать скотами всех, до кого дотянешься. А ведь тебе так много было дано, вот я и не могу понять…

Гарусов больше не смеялся.

— Увы, парень. Если ты не мог этого понять всю свою жизнь, то не поймешь и сейчас. Других вопросов нет? Ну что ж… Для начала отпусти-ка ее титьки. Усади в кресло. Подойди ко мне. Встань на колени. Теперь ты знаешь, для чего нужна власть? Нет, я не стремлюсь превратить людей в зомби, идущих толпами со всех концов света, чтобы облизать мне туфли. Это ничего не дает. Задача другая — добиться, чтобы они сами захотели сделать это. Добровольно. Каждый. Не инстинкт, не страх перед наказанием, а осознанное стремление повиноваться. Кое-кому до меня это удавалось. Но никто из них не смог овладеть душами всех, живущих на планете. Я смогу. Это все. А теперь прощай.

Айделсон вздрогнул, застыл на мгновение, затем повалился вперед. И Гарусов тут же забыл о нем.

— Вставай, куколка, — сказал он. — Пойдем со мной.

Они вышли из дворца и направились к бункеру. Секретарша была нужна Гарусову как прикрытие. Несмотря на скромную, казалось бы, должность, она имела доступ всюду. Например, Гарусов не имел права даже приближаться к бункеру без сопровождения кого-нибудь из вышестоящих. А вот с нею — пожалуйста, ни у кого не возникнет вопросов. Как всегда, японка высоко держала украшенную цветами голову, и в ее походке нельзя было заметить ничего необычного. Но, заглянув в пустые, без всякого проблеска мысли глаза секретарши, любой нормальный человек испытал бы оторопь.

В бункере Гарусов снова устроил бойню. Вот теперь он ощутил явный упадок сил, и это его испугало: энергозатраты, по-видимому, нарастали не в арифметической прогрессии. Предугадать такую аномалию было невозможно, ведь ему никогда не приходилось убивать столько народа за один присест! Но отступать было поздно: аппаратура бункера, завязанная на «слухачей», автоматически подала сигнал тревоги, и сейчас сюда бежали все оставшиеся в живых островитяне. В сущности, это входило в его план, поэтому Гарусов лег на пол и позволил себе немного расслабиться, поджидая гостей. Послышался топот ног.

— Что случилось? — крикнул, вбегая, один из «слухачей», уцелевший, так как его смена еще не наступила. — Почему… — Он увидел трупы и в ужасе попятился, но напирающие сзади вновь затолкнули его в зал. Затем в аппаратной раздался вопль — кто-то обнаружил за приборными шкафами тела Митча и Раджа.

— Помогите… — простонал Гарусов, делая вид, что пытается встать, но незримая тяжесть придавливает его к полу. — Приборы… — Он зашелся в кашле, который было невозможно отличить от настоящего. — Сигнал…

Чем непонятнее, тем лучше. Потом те, кому посчастливится избежать общей участи, расскажут: у бедняги Гарусова был шок, обернувшийся частичной потерей памяти. А как он вообще сюда попал? Об этом должна была знать японка, которая, конечно же, появилась в бункере не без важной причины. Но она, увы, тоже умерла…

Островитяне кинулись к скорчившимся в креслах телам. Лишь один склонился над Гарусовым, но тут же отшатнулся с безумным видом и стал, как слепой, обшаривать стену.

Какое-то время Гарусов лежал неподвижно, наблюдая за происходящим из-под полуприкрытых век. Лишь убедившись, что больше ждать некого, он продолжил избиение.

«Сначала — „слухачей“, остальных — как получится… Черт, как тяжело… Сил все меньше и меньше… Нет, не суметь. Кто-то все же останется…»

Гарусов никогда не испытывал такого нечеловеческого перенапряжения. Но это было еще не самое худшее. Близилась «ломка» — ее симптомы он узнавал безошибочно. Раньше она, как правило, приходила через два-три дня после создавшего «критическую массу» применения Дара. Но сейчас был особый случай…

Он уже ничего не мог — только смотреть в потолок и думать: «Все-таки это гуманная казнь. Без пролития крови… Когда-то такую формулировку применяли инквизиторы, посылая приговоренных на костер. Они издевались над своими жертвами, ведь более мучительную смерть трудно придумать. Но я не имею ничего общего со средневековыми палачами. На самом деле я никогда…»

И тут началась «ломка» — все стадии одна за другой. Такая сильная, что уже через несколько минут Гарусов потерял сознание.

Он очнулся в небольшом помещении с единственным окошком, забранным решеткой. Массивная железная дверь наводила на мрачные раздумья. Тюрьма? Черт, его все-таки раскусили! Теперь — конец. А может, еще не все потеряно?

Гарусов пошевелился, и металлическая койка под ним отозвалась противным скрипом пружин. Поднял правую руку — на запястье был надет широкий стальной браслет с непонятными кнопками. Пока он размышлял, что это такое, в углу камеры ожила черная коробочка репродуктора:

— Вы можете встать?

«Ага! — подумал Гарусов. — Браслет — наверняка какая-то медицинская штучка. Я проснулся — и она подала сигнал. А что там, над дверью? Ну конечно же, глазок видеокамеры! Тотальный контроль. Но хотя техника у них (интересно, у кого это — у „них“?) на высоте, сдаться без боя было бы глупо и позорно. Попробуем сыграть в одну игру…»

— Где я? — с тупым видом спросил он. — Что это было? Почему…

— Вы можете встать? — Голос был мужской, довольно неприятный. В то, что его обладателя удастся переиграть, верилось с трудом. И все же…

Гарусов кое-как поднялся, продолжая корчить недоумка.

— Где все? Я помню только… А-а!! — Он в ужасе закрыл лицо руками.

— Отойдите к задней стене, — бесстрастно продолжал репродуктор. — Если попробуете самостоятельно что-нибудь предпринять, будете уничтожены. Вы поняли? Дайте подтверждение.

Гарусов кивнул и сделал то, о чем его просили, продолжая, однако, выражать всем своим видом полное недоумение.

Дверь отъехала в сторону и, впустив в камеру маленького сморщенного азиата, тут же задвинулась. В руке у азиата был небольшой чемоданчик.

— Ложитесь, — сказал вошедший на ужасном английском языке. Гарусов послушно лег.

— Доктор, — сказал он, увидев, как азиат достает из чемоданчика разнокалиберные датчики с тянущимися от них проводами. — Почему я здесь? Где все? Я ничем не заслужил… Это ошибка, доктор. Страшная ошибка!

— Вы мешаете мне работать, — сухо ответил доктор, налепливая на Гарусова датчики. — В свое время все узнаете. А пока лежите и не шевелитесь.

Он стал щелкать рычажками, посматривая на экран в откинутой крышке чемоданчика. Гарусов терпеливо ждал.

— Не очень хорошо, — покачал головой доктор, — но могло быть хуже. Скоро вам принесут еду. А сейчас отойдите от двери!

Как только эскулап ушел, Гарусов начал выстраивать логическую цепочку, в конце которой должен был находиться ключ к спасению. В том, что этот ключ существует, он не сомневался. Вся его жизнь была борьбой за выживание во враждебной среде. Конечно, Гарусов еще с юных лет мог направить ее в спокойное русло, причем даже в этом случае стал бы не последним человеком. Но тогда какой смысл быть «супером»? Все равно что родиться наследным принцем, а затем, представив себе хлопоты королевской жизни, отречься от престола…

Итак, вырисовывалась следующая картина. По-видимому, на Вуде сумели избежать общей участи около десятка «кси». Разумеется, все они были в шоке, а потому вряд ли сумели толково объяснить капитану пришедшего на следующий день «Лусона», что же, собственно, тут произошло. Капитан немедленно связался с заправилами Клана, и те ответили, что объяснение может быть только одно — на остров в чужой личине пробрался «супер». Но кто он? Возможно ли вычислить неуловимого убийцу?

Вряд ли на Гарусова падали главные подозрения — все-таки он довольно убедительно разыграл одну из жертв. Да и зачем «суперу» было оставаться в бункере? Уничтожив «слухачей», он мог незаметно выскользнуть, а затем снова зайти вместе с толпой. Однако боссы не имели права на ошибку, а потому велели изолировать всех уцелевших до окончательного разбирательства. Скорее всего им вкололи какой-то наркотик, чтобы не брыкались, а когда катамаран пришел в ближайший порт, где орудовали «кси», узников разместили по камерам. Может быть, даже собрали всех вместе. А Гарусов попал в «одиночку» исключительно из-за своего состояния — ему требовался особый уход.

Почему он был так уверен в том, что люди с «Лусона» заточили не только его, но и других оставшихся в живых островитян? По сути, у него имелся лишь один аргумент, но достаточно весомый. Ведь если бы «супером» однозначно считали Гарусова, доктор не смог бы скрыть к нему своей враждебности. Еще бы — столько «кси» положил! Однако сморщенный азиат разговаривал с ним ровно, как с рядовым пациентом. Значит, Гарусов являлся лишь одним из подозреваемых. Нельзя же ненавидеть человека, чья вина еще под большим вопросом! Что ж, очень хорошо. Вот когда внимание всех «кси», оказавшихся в этом городишке, нацелено на тебя одного, шансы спастись становятся ничтожными. А так расклад представлялся неплохим.

Что же дальше? Догадаться нетрудно. Клану, безусловно, был нужен живой «супер», над которым можно экспериментировать, чтобы выявить секреты, позволяющие вырвать с корнем эту дьявольскую породу. Оставалось только его выявить. Допустим, где-то имеется специальная аппаратура, способная отделить агнцев от козлища. Тогда одно из двух: или эту аппаратуру доставят в городок, или узников повезут туда, где она находится. Второй вариант выглядел предпочтительнее: в пути больше возможностей ускользнуть. Но как они собираются перевозить существо, способное убивать тюремщиков одним взглядом?

Ответ Гарусов узнал часа через три. В камеру вошел знакомый уже доктор.

— Протяните руку! — приказал он, доставая шприц, наполненный темно-коричневой жидкостью.

Гарусов медлил. На принятие решения у него оставалось несколько секунд. И он использовал их с максимальной отдачей. Членам Клана, конечно, было кое-что известно о «сунере», но всех их тайн они знагь не могли. Дрянь в шприце, разумеется, должна была погрузить пленника в долгий глубокий сон, чтобы его можно было таскать с собой, как неодушевленный предмет. Да вот беда: на «суперах», понятное дело, это снадобье еще никто не испытывал. Поэтому состояние Гарусова будут контролировать какие-нибудь датчики. Если снотворное не сработает, они сообщат об этом, и тюремщики начнут искать другой способ транспортировки — возможно, менее гуманный. Значит, надо было позволить коричневой жидкости оказать свое действие. «Кси» будут время от времени поглядывать на Гарусова и радоваться тому, что он спит, как младенец. Но скоро они жестоко поплатятся за свою самонадеянность. В один прекрасный момент «младенец» проснется, захватит их врасплох и отправит в могилу!

В неистощимом арсенале Гарусова был хитрый приемник: что бы ни происходило с его мозгом, он мог изолировать один его участок и заставить бодрствовать до поры до времени. Затем «часовое устройство» сработает и мгновенно выведет организм из спячки. Остальное — дело техники. Только надо будет потом не забыть обшарить тюремщиков и найти приборчик с записью биотока Ворохова. Взялся за дело — доводи до конца!

— Ну! — нетерпеливо сказал доктор.

— Ах да! — Гарусов улыбнулся, как слабоумный, до которого только сейчас дошло, чего от него требуют. И протянул руку.

Глава 23. LACRIMOSA

Щемящие звуки скрипок возвестили время плача. Несколько тактов — и вступил хор. Голоса крепли и, набирая пронзительную силу, устремлялись ввысь. Казалось, сонм ангелов со скорбными лицами спустился на невесомых крыльях и, подхватив душу усопшего, начал возносить ее к престолу Вершителя судеб.

Lacrimosa… Цветок, орошенный слезами, самый прекрасный из взращенных в сумраке величественного сада, имя которому — «Реквием»…

«Что ты делаешь со мной, Вольфганг Амадей? — думал Мануэль Кановас. — Ты один во всей необъятной Вселенной можешь заставить меня плакать. Меня, прошедшего такой долгий и зачастую страшный путь, испившего столько чаш горя, что душа должна затянуться нечувствительной коркой, а сердце — превратиться в булыжник! Волшебный Вольфганг Амадей…

Нет, такую музыку невозможно сочинить на заказ, подстраиваться под вкусы клиента. Эти звуки — как ни странно мне, материалисту, утверждать такое — извлечены из высших сфер. Чтобы услышать их, мало иметь дар — надо самому уловить дыхание смерти, угадать в надвигающейся ночи ее далекие, но неотвратимые шаги. Кто оборвал твою жизнь в самом бурном цветении, на пути к новым, неведомым высотам? Нет, не Сальери. Конечно, в нем не горел священный огонь, побуждающий творить для вечности, а не ради сиюминутного успеха. Но синьор Антонио был, в сущности, неплохим человеком. Если бы его сжигала зависть, он не благословил бы на бессмертные труды своих гениальных учеников. Может быть, тебя, Вольфганг Амадей, остановила сама природа, посчитавшая, что не должно быть дано так много одному человеку?»

Человеку… Вот именно — обыкновенному человеку, вовсе не плоду генетических экспериментов неких Направляющих. Моцарт не мог принадлежать к Клану. Хотя бы потому, что его отец тоже был музыкантом и не из худших, а у «кси», как известно, таланты напрямую не передаются. Правда, Неведомский до сих пор не хочет этого признавать. Он фанатично предан своей идее получить супергения. И это страшно. Есть одержимость благородная, а есть — зловещая. Не потому ли Неведомский так горячо выступает за переселение Клана, что надеется в «чистых условиях», вдали от презренных людишек, не удостоенных «метки», осуществить-таки свою безумную мечту?

Мануэль Кановас меньше всего хотел, чтобы над ним проводились какие бы то ни было эксперименты. «Интересы Клана» — это всегда было для него пустым звуком. Он давно, очень давно знал, что не является типичным «кси». Те, типичные, молчаливо признавали над собой власть «мозгового центра» — разных неведомских и айделсонов, этаких мини-Направляющих, пытающихся навязать всему Сообществу свою систему ценностей. Они, типичные, мнили себя избранной кастой, относились к остальному человечеству как к примитивному продукту животной эволюции. Им, типичным, полагалось слушать музыку «кси», боготворить романы, сочиненные «кси», восторгаться картинами «кси». Конечно, они не отрицали культуру, созданную без их участия, и ни у кого не повернулся бы язык сказать, что, мол, Вагнер — это убожество. И тем не менее…

Кановас долго пытался понять, в чем же заключается величие искусства «кси». И не сумел! «Спиральная музыка» Гудкова, например, его совершенно не трогала. Но стоило ему услышать «фанфары ужаса», предваряющие бетховенскую «Оду к радости», как в груди разливался чудодейственный огонь, выжигая накопившуюся скверну. Он был слишком земным, Мануэль Кановас. И в то же время — самым неземным.

Неизвестно, чего добивались Направляющие, наделяя некоторых «кси» даром бессмертия. Может, в этом вообще не было особого смысла, и пришельцы со звезд просто-напросто хотели покуражиться? Лишний раз доказать, что природа, вдохнувшая жизнь в комочки органики, совсем неспроста придумала и костлявую, которую не удастся провести никакими ухищрениями? Да, наверное, неспроста. Если бы можно было расспросить носителя этого редчайшего дара, отсчитавшего в подлинном мире, скажем, пару тысяч лет! Не исключено, что он пожаловался бы на невыносимую усталость от жизни и могильный холод в душе. Это ли не лучшее доказательство того, что природа не умеет ошибаться?

Но, судя по всему, ни одному бессмертному не удавалось продержаться так долго. Несмотря на громкий «титул», они тоже были бренны. Прыжок хищника, удар кинжала, яд в позолоченном кубке, микроскопическая чумная бацилла — и вот уже ты, скрестив руки, лежишь в гробу. А чего хотел? Не уберегся — пеняй на себя. Тебе и так дали невероятно много — возможность не стареть!

А может, кому-то все же удалось обойти все расставленные на пути ловушки, но он сам со временем расхотел жить? Пресловутый «могильный холод в душе» и все такое?

«Так оно и есть, — подумал Кановас. — Можно строить сколько угодно теорий на этот счет. Но все теоретики, даже самые искушенные, лишь предполагают. А я — знаю! За всю жизнь мне довелось повстречать лишь двух своих предшественников. Это было давно, столетия назад. Наши беседы оказались короткими. Потом они отдалились от меня, и их поглотила вечность. Ни тот, ни другой не пожелал излить передо мной душу. Если вдуматься, разговаривали мы тогда о сущих пустяках! И все же кое-что я почувствовал, только не смог в полной мере осмыслить. Понимание пришло позже, намного позже».

Он родился неподалеку от Барселоны в семье небогатого, но задиристого идальго. Звали его тогда Диего Калеро. Шел 1407 год от Рождества Христова.

Мира в солнечной Каталонии не было уже давно. Сначала гордые потомки вестготов с отвагой и упорством отвоевывали свою землю у нечестивых мавров. Но, покончив с сарацинами, не отложили в сторону оружие, а обратили его друг против друга. Король Арагона прилагал неимоверные усилия, чтобы прижать к ногтю надменных сеньоров. Однако те, ввиду своей ограниченности, не понимали прогрессивного характера централизованной власти. А потому сколачивали дружины и шли войной на законного монарха, чтобы навсегда отбить у него охоту протягивать руки к их привилегиям.

Бои шли с переменным успехом. Лишь одна сторона при любом исходе дела оставалась в проигрыше — собственный народ, которому от военных игр знати всегда нездоровилось. Крестьяне вообще постоянно были чем-нибудь недовольны, так как страдали от разнузданных нравов господ даже в краткие промежутки между смутами. Когда недовольство переходило все границы, они вооружались подручными средствами и шли громить ненавистных феодалов. Но эксплуататоры, ввиду лучшей выучки и организованности, в конечном счете всегда одерживали верх.

Словом, у благородных идальго работы хватало — мечи в ножнах не ржавели. Папа нашего героя был особо востребован — его высоко ценили за профессионализм. А вот сынок почему-то не пошел в него — неутомимый вояка даже иногда подумывал, что супруга умудрилась тайно согрешить с каким-нибудь тихоней. Конечно, весь курс наук, подобающий отроку из славного рыцарского сословия, был преподан — скакать на коне и фехтовать. Диего с грехом пополам научился. Но участию в кровавых заварушках он предпочитал чтение книг, которые доставал, где только мог. Дело, между прочим, непростое, книгопечатание еще не изобрели, а светские рукописные фолианты были редкостью и имелись лишь у самых продвинутых сеньоров.

Чтение подвигло юного Диего к размышлениям — он предавался им в одиночестве, избрав для этого берег речки или тенистую рощицу. Дворовые девки не раз выслеживали его и украдкой прибегали в надежде предаться нехитрым плотским утехам. Но вместо того чтобы без лишних слов завалить какую-нибудь местную Дульсинею, симпатичный юноша заводил с нею разговор о разных высоких материях. Убедившись, что дальше ухода за гусями или овцами познания красотки не простираются, он терял к ней всякий интерес. А бедная девушка потом рассказывала подругам, что молодой дон, видимо, собирается во цвете лет податься в монастырь. Какая жалость!

Сначала чудачества Диего терпели, затем над ним начали откровенно издеваться. Порою и отец давал непутевому сыну почувствовать свою тяжелую руку, но чаще его на пару поколачивали младшие братья. Уж они-то не срамили генеалогического древа — еще безусыми поклонялись Бахусу, таскались за всеми юбками и по любому поводу бряцали оружием. Потом, правда, оба сгинули на одной из многочисленных войн, даже не упомянутых в хрониках.

Наконец Диего нашел себе невесту — скромную, образованную девушку, такую же, как он, «белую ворону», которую родители уже и не чаяли выдать замуж. Свадьбу справили негромкую, зажили так же тихо, и постепенно окружающие почти забыли об их существовании.

О том, что он бессмертен, Диего начал догадываться, когда ему перевалило за сорок. У жены прибавлялось морщин, она все чаще жаловалась на одолевающие ее хвори, а муж так и оставался красавцем мужчиной — хоть снова под венец!

В христианском государстве такое не приветствовалось. Велики, конечно, чудеса Господни, но времена ветхозаветных долгожителей давно канули в Лету, и у того, кто заставлял ждать зловещую старушку с косой, могли быть большие неприятности. Правда, инквизицию на благословенной испанской земле еще не успели ввести. Однако Диего уже достаточно знал местные нравы, чтобы задуматься о своей дальнейшей судьбе.

Он долго мучился, не в силах бросить жену и младшую дочь (старшие дети уже обзавелись собственными семьями). Но над ним неумолимо сгущались тучи. Пока еще никто не высказывал Диего в лицо, что он продал душу дьяволу в обмен на избавление от старости. Однако округа уже полнилась слухами о его связях с лукавым, причем подробности сделки, озвученные «очевидцами», обрастали все новыми подробностями.

Дольше медлить было нельзя. И вот в один прекрасный день Диего необъяснимым образом исчез. Кое-кто злорадно утверждал, что нечистый надул своего клиента и раньше времени уволок в ад. Но большинство все же полагало, что грешник, спасая свою шкуру, просто-напросто пустился в бега. Так оно и было. Наш герой никак не мог угодить в пекло, он даже не рассматривал такую перспективу, поскольку, будучи нетипичным, но все-таки «кси», не верил ни в Бога, ни в черта. Короче говоря, дней через двадцать после его исчезновения в далекой Эстремадуре, почти на границе с Португалией, объявился некий Ариас Охеда. Это был человек благородного происхождения, уже давно лишенный наследства, а потому обреченный скитаться в поисках лучшей доли.

Он женился еще не раз, но все же предпочитал заводить кратковременных подружек — с ними было не так больно расставаться, когда приходила пора. А пора приходила часто…

Времена, как известно, не выбирают. Можно пережить лихое десятилетие, можно — два. Но когда они идут чередой, а ты не можешь найти избавления даже в могиле, так как смерть забыла дорогу в твой дом… Хотя все на свете относительно. Многие могли не без оснований утверждать, что для Испании наступили золотые годы. Сначала Кастилия и Арагон путем удачного брака двух августейших особ объединились в одно могучее королевство. Затем с полуострова были изгнаны последние мавры, и в том же году каравеллы адмирала Кристобаля Колона отыскали далеко на западе врата в изобилующую несметными сокровищами Индию. Когда позже выяснилось, что на самом деле обласканный фортуной генуэзец открыл Новый Свет, радости ничуть не убавилось. Даже наоборот! Установить господство над огромным непознанным миром, стать подданным государства, где никогда не заходит солнце, — у кого от таких перспектив не захватит дух? Разве что у невежественного простолюдина, не видящего ничего за пределами своего виноградника!

Но у любого процесса есть оборотная сторона. Когда наш герой, непрестанно ищущий убежища, однажды решил затеряться в Новом Свете, он не смог там долго выдержать. Чудовищная жестокость, с которой конкистадоры истребляли индейцев, едва не заставила его подвинуться рассудком, и он счел за благо вернуться в метрополию. Однако и там дела шли хуже некуда. Вопреки ожиданиям, американское золото не привело к процветанию страны — напротив, вызвало небывалое обесценивание денег. Народ нищал, крестьяне толпами бежали из умирающих деревень. А еще раньше в Испании разгулялась инквизиция. Казалось, весь полуостров затянуло удушливым дымом от сжигаемых заживо еретиков. А причисляли к ним кого угодно и по любому поводу. Люди приходили поглазеть на аутодафе, как на ярмарочные представления. В их темных душах редко возникала жалость к осужденным. Разве что иногда — удивление: «Как же так, мы с этим Пабло, почитай, три десятка лет прожили бок о бок. И вот поди ж ты, чернокнижник оказался! Но святым отцам, конечно, виднее, их на этот счет сам Господь просвятил».

Чем большую силу набирала церковь, подпирая уже откровенно смердящую монархию, тем чаще нашему герою приходилось срываться с места. Со временем он научился запутывать следы не хуже многоопытного зайца. Кем только ему не доводилось быть — погонщиком . скота, торговцем, ткачом и даже корабелом! Ни одна работа не казалась в тягость, разве что к ратным подвигам он всегда питал непреодолимое отвращение. Конечно, человеку со столь возвышенным складом ума вряд ли подобало заниматься низким ремеслом. Но он давно смирился с тем, что его главная мечта — преподавать в одном из университетов — никогда не осуществится.

Невозможно занять достойное место в обществе, явившись сквозь землю. Во всяком случае, ученые мужи были наперечет, а потому всегда находились на виду. Другое дело — пришлый работяга, чье прошлое мало кого интересует, а уж на будущее точно всем наплевать.

Он любил жизнь, несмотря на то что редко выдавался год, когда за нее можно было дать хотя бы песо. На Испанию поочередно обрушивались то новая война, то голод, то чума. Знать бесчинствовала, народ потихоньку вымирал, а сменяющие друг друга короли закрывали на все это глаза. И все-таки жить, даже преодолевая боль, унижения, неизбежные расставания с друзьями и любимыми, было хорошо. Но лишь до тех пор, пока что-то не сломалось у него внутри. Словно выскользнула чрезвычайно важная деталька, задававшая ход великолепно отлаженному на тысячелетия вперед механизму. Что самое удивительное — «сбой» случился именно тогда, когда страна наконец-то обрела мир и спокойствие, вздохнула полной грудью и ринулась наверстывать упущенное за века мракобесия и нищеты. Сон разума, который бичевал своими офортами великий Гойя, закончился. Но бессмертный к этому времени уже начал тяготиться своим бессмертием.

Неистощимые энергия и задор, жажда объять необъятное, способность наслаждаться каждым мгновением бытия в наибольшей степени свойственны молодости. Однако и зрелый человек сохраняет достаточный «боевой заряд». Лишь старик ищет покоя, и круг его интересов неотвратимо сужается, замыкается на стремлении любой ценой протянуть еще немного. У Мануэля Кановаса было тело сорокалетнего мужчины. Оно, еще горячее и ждущее удовольствий, олицетворяло лето жизни. А вот в мозгу, видимо, поселилась уже поздняя осень. Еще немного, и ее сменит зима — по-испански мягкая, но необратимая. Вечная! Никогда на голой ветке исчерпавшего себя разума не проклюнется клейкая весенняя листва, не распустятся пахучие белые цветы, не завяжутся новые плоды…

«А ведь и правда, — подумал дон Мануэль, когда отзвучали последние ноты „Реквиема“. — Все последние годы я живу только прошлым. Почти ни с кем не общаясь, сижу дома и наслаждаюсь творениями старых мастеров. С одной стороны — кто же на целом свете может понять их лучше меня? Ведь я был современником большей части гениев, которыми гордится человечество! Но с другой… Страх перед будущим, которого я раньше за собой не замечал, — не есть ли он признак душевного надлома? Ум, уже не стремящийся хоть чуть-чуть заглянуть в будущее, действительно бесплоден. Имей мужество признать это!»

Он взял со стола листок и уже в который раз прочитал распечатанный на принтере текст:

«Уважаемый господин Кановас! К сожалению, я вынужден продолжить не самый приятный для нас обоих диалог. Как вы понимаете, Ваш ответ на мое предыдущее послание не мог меня устроить. Мнение любой свободной личности заслуживает уважения. Но Вы принадлежите к Клану, а его интересы для любого „кси“ превыше всего. Тем более, что Вы ничего не потеряете — напротив, приобретете то, чего всегда были лишены. Я имею в виду, что в случае успеха Вам уже не придется ни от кого скрывать свой истинный возраст и кочевать с места на место. Прошу Вас, отнеситесь к моему предложению как можно серьезнее. Поверьте, очень не хотелось бы прибегнуть к иным способам убеждения. Искренне Ваш К. Неведомский».

Кановас взял еще один листок. В нем говорилось о том, что «супер», пойманный после учиненной им бойни на острове Вуд, ухитрился сбежать, прикончив всю охрану. Поиски, как и следовало ожидать, ни к чему не привели.

Не исключено, что душевный надлом когда-нибудь вновь сменится неуемной жаждой жизни, Клан оставит отшельника в покое, а неуловимый убийца погибнет сам, так и не добравшись до главной жертвы. Но дон Мануэль был реалистом и понимал, что надежда на избавление ничтожна, будущее, о котором он с некоторых пор перестал задумываться, само надвигалось на него, готовясь схватить за горло стальными пальцами.

Эмиссары Клана были самыми надоедливыми созданиями на свете. Они кружили вокруг Кановаса с момента, когда впервые узнали о его существовании. Им казалась оскорбительной мысль, что обладатель самого драгоценного дара не принимает никакого участия в жизни Сообщества. Чтобы заполучить Мануэля, они действовали то кнутом, то пряником, даже устраивали ему встречи с другими бессмертными, куда более покладистыми. Однако наш герой, как уже отмечалось, имел мало общего с типичными «кси». Его уделом были постоянные скитания, но он неизменно выбирал их, а не местечко среди «своих», которые помогли бы ему пустить корни надолго. Ведь это было местечко в жесткой иерархии Клана, а он больше всего ценил независимость.

Но теперь за него взялись всерьез. В сущности, Неведомский даже не сделал ему предложение, а просто поставил перед фактом; когда Клан покинет Землю, Кановас должен лететь вместе со своей нелюбимой «семьей». Не оставлять же такое сокровище этим жалким людишкам! Мнение самого «сокровища» никакой роли не играло — было ясно, что его в любом случае отыщут и заберут силой.

Конечно, можно успокоить себя тем, что до переселения Клана еще далеко — может, и сам Неведомский не доживет. Но «супер»… Его безошибочные ходы говорили о том, что о структуре Сообщества, текущих делах и планах «кси» он знает практически все. Значит, визит к дону Мануэлю уже готовится, и готовится тщательно. Для «супера» бессмертный — самая лакомая добыча. Он не будет его уговаривать, как Неведомский — просто парализует взглядом, затем одному ему известным способом отберет чудесный дар. И все! Жертва наконец-то упокоится в земле, которую неустанно топтала шесть веков, а убийца будет строить планы очередного «тысячелетнего рейха», где впервые в истории сможет стать бессменным правителем.

Попробовать скрыться, используя богатейший арсенал накопленных за столетия уловок? Но мир нынче тесен, как никогда, а этот «супер», похоже, настоящий сатана. У него определенно есть система, которая пока не дает осечек. Как матерый волк, опьяненный запахом крови», он будет преследовать жертву хоть год, хоть два, но в конце концов обязательно настигнет и вопьется в горло…

Кановас подошел к машинке для уничтожения бумаг и скормил ей оба листка. Подошел к компьютеру, несколько раз нажал на клавиши. Открыл неприметный ящичек стола, вынул оттуда обтянутую синим сафьяном маленькую шкатулку и поставил перед собой. В шкатулке был яд, быстрый и эффективный. К тому же гуманный: смерть наступит без мучений.

Этот дьявольский состав получил еще до рождения Диего какой-то ныне забытый алхимик. Нравы в средние века, вопреки слащавым рыцарским романам, царили вовсе не благородные, поэтому новый препарат приобрел в определенных кругах большую популярность.

Впоследствии, правда, способ его изготовления, как и многих других снадобий, был утерян. Но наш герой успел прихватить с собой изрядную дозу и больше с ней не расставался. Жизнь — слишком жестокая и непредсказуемая штука, даже если она представляется бесконечной…

Он протянул руку к пульту дистанционного управления. Музыкальный центр ожил — вновь зазвучала Lacrimosa. «Вот — действительно бессмертное, — подумал Мануэль. — Эта мелодия переживет всех нас, даже тех, кто возомнил себя живым воплощением вечности. Жалкие потуги, непосильная роль… Когда-то я считал себя особенным. Но особенным был тот, кто сумел создать „Реквием“. А я… Жаль, не успею узнать одну вещь, которая давно не дает мне покоя. Если творец всегда уходит, а творение остается, то где же сейчас те… или то, что создало нас? Как знать, не перемололи ли и его жернова времени?»

Он открыл коробочку.

На мониторе компьютера горели всего два слова: «Я устал…» Вскоре и они потухли.

Глава 24. РАСКОЛ

«Мечтатели» собрались практически в полном составе — как и в тот вечер, когда Ворохов впервые переступил порог квартиры Кирилла Ильича. Однако на этот раз атмосфера была совершенно иной — зараженной бациллами уныния и страха. Стол не ломился от яств — так, несколько расставленных без всякого порядка тарелок, на которые, предварительно порезав, свалили все, что нашли в холодильнике. Это зрелище даже не возбуждало аппетита. Участники заседания вяло поклевывали нехитрую снедь, а несколько человек вовсе не притрагивались к еде. Сидели неподвижно, свесив кисти рук между колен, и лишь изредка поглядывали на председателя, словно ожидая, что он явит чудо.

— Так-с, настроение похоронное, — констатировал Кирилл Ильич. — И то сказать, радоваться нечему. До сих мы как-то ухитрялись давить «суперов». И вот впервые не на того нарвались. Самое обидное — ведь совсем у нас в руках был! Но ушел, гадина… Это уже не промашка наша, это преступление. Да и я тоже сглупил, на авось понадеялся. Жестче надо было. Жестче!

— Как? — поднял голову Гудков. — Всех, кто уцелел на острове, сразу пустить в расход? Для полной гарантии, не разбираясь, кто из них убийца?

Неведомский отодвинул от себя тарелку.

— Не знаю! Знаю одно: мы могли его прихлопнуть, а теперь он на свободе и не успокоится, пока не покончит со всеми нами. Я давно заметил: нет ничего абстрактнее, чем гуманизм. Взять правительство наше любимое, депутатов драгоценных. Сколько законов мудрых напринимали, что теперь, прежде чем преступника арестовать, надо перед ним навытяжку встать и извиниться за причиняемое беспокойство. А если и взять его, то только нежно, как девицу, под локоток, надев перед этим бархатные перчатки. Ну а потом… Отсидит годика два и выйдет по амнистии. Вон их сколько объявляют по любому поводу — как блины пекут. Для депутатиков наших главное — добренькими казаться. Им-то что? Они все на колесах, через темные дворы не ходят, по магазинам не бегают, дом у каждого — крепость. Пусть где-то кого-то режут — это далеко и не страшно. А вот если у кого из них обкурившиеся подонки дочку хором изнасилуют, да потом кишки из нее выпустят и на березу намотают… Тогда бы взвыли: расстрелять, расстрелять… мать… мать! Когда себя, любимого, дело касается, тут уж не до абстракций.

— Да при чем тут это! — не выдержал Гудков. — Я что, преступников защищаю? Их карать надо, слов нет. Но действовать такими методами… Даже в самые варварские времена Клан отличался тем, что…

— Постойте, Леонид Сергеевич! — перебил его председатель. — Вы со своими экскурсиями в историю далеко зайдете. Я тоже так могу. Дескать, когда Каин Авеля убивал ни за хрен собачий, на соседнем холме сидели «кси» и при виде кровавой картины, недоступной их пониманию, плакали навзрыд. Нож-то к нашим шеям приставлен здесь и сейчас! Чего ради рассуждать о временах былинных? Вы хоть понимаете, что все мы уже могли лежать на кладбище? Был бы верующим — помолился бы за то, что эта мразь у нас дальше Макарова с Гарусовым не пошла. Ведь всех мог, всех… Если бы не тот расклад, что выгоднее оказалось без всякого шума поехать на Вуд…

Пичугина всхлипнула.

— Кирилл Ильич, — сказала она дрожащим голосом, — надо же что-то делать! Я знаю, что многие из нас… но я… но у меня же дети! Две девочки… Если Клан раньше справлялся, то почему теперь…

Видно было, что и Неведомскому уже трудно сохранять самообладание. Какое-то время он нервно мял в пальцах край скатерти, затем, опомнившись, положил руки на стол.

— Все возможное делается. Я дам инструкции, как распознать «супера». Это чертовски трудно, но методика все же существует. Тогда он застал нас неподготовленными. Теперь, надеюсь, ему это не удастся. К нам уже едут два «волновика» взамен Макарова. «Супер» практически ничего не излучает, но, опять же, шанс есть. Мне так сказали, хотя деталей я и сам не знаю. Кроме того, неплохо всем вооружиться. Это не проблема, тут положитесь на меня. Были бы деньги, а деньги есть. Проблема в другом. Кто из вас, друзья мои, в силах направить ствол на человека и спустить курок? Даже если это ваш палач?

Он обвел взглядом «мечтателей». Почти все отводили глаза.

— Вот видите… Раздать вам «игрушки» — так вы с ними только «залетите», а защитить себя не сможете. Разве не так?

— Я смогу… смог бы, — вдруг сказал Стадник.

— Отлично! И это все?

Марго выразительно посмотрела на Ворохова. Андрей был одним из немногих, у кого на лице не читался страх. Но он молчал.

Кирилл Ильич вновь начал теребить скатерть.

— Сам я, конечно, отныне без ствола не ходок. Кстати, вас интересует, как раньше Клан справлялся с «суперами». Я наводил кое-какие справки. По-моему, объяснение одно: в стародавние времена среди «кси» не было столько хлюпиков, как сейчас. Если проблему надо было решить жестко, ее решали жестко. Никто не старался отсидеться в сторонке, надеясь, что дерьмо разгребут и без его участия. Всякая мораль отступала перед интересами Сообщества. А теперь правит бал мягкотелость. Наверное, цивилизация нас испортила. Кто-то может сказать: ну и что? Все равно мы скоро перекочуем на другую планету, а там незачем спускать курки.

Живи себе в мире и благоденствии! Но это еще неизвестно. Кто знает, что нас ожидает среди звезд? Даже бесштанные аборигены умудрились скушать Кука, когда он явился к ним со своим уставом.

— А перекочуем ли мы вообще куда-нибудь? — мрачно спросил Лучинский. — После того, что случилось на Вуде…

Кирилл Ильич стиснул кулак с зажатой в нем скатертью.

— Да, «слухачей» мы потеряли. Это страшный удар. Но не всех. Есть несколько «кси» с определенными задатками. Надо только выждать время, когда они разовьются. В любом случае «слухачи» рождаются гораздо чаще, чем «суперы» или бессмертные. Бессмертные… Какую нелепость совершил Кановас! Одно дело, когда тебя убивают из-за угла, но чтобы сам, да еще имея впереди вечность… Видно, сдали нервы, не захотел дожидаться, когда «супер» придет и по его душу. Э-эх!.. Но подобные ему рано или поздно появятся. Может, уже есть. Главное — не следовать его примеру, не впадать в панику. Даже если помирать придется, то лучше все-таки в сухих штанах.

Он неожиданно посмотрел на Ворохова.

— А вы как считаете, Андрей Витальевич?

Ворохов выдержал его взгляд.

— Позвольте мне, Кирилл Ильич, несколько уклониться от темы «суперов». Она, конечно, очень актуальна, но я хочу получить ответ на другой вопрос. Дело в том, что в наше с Марго отсутствие вы отправили на тот свет одного парня.

Неведомский выпустил скатерть.

— Отправил. Что дальше?

— Я, конечно, понимаю, что вы руководствовались исключительно высшими соображениями. За последнее время мне довелось достаточно наслушаться об интересах Клана. Что ж, я и сам, наверное, мог бы кого-нибудь убить, если бы он, скажем, собрался проткнуть меня ножом или огреть железной трубой по башке. Но в том случае…

— Случай аналогичный, — прервал его Кирилл Ильич. — К тому же я заботился не о своей шкуре. Я спасал всех вас, не способных на поступки, глядящих сейчас на меня овечьими глазами!

— Вот именно, мы для вас просто овцы. Когда вы решите, что для пользы дела необходимо прирезать одну, вы сделаете это не задумываясь. Ведь так?

Это оказалось последней каплей — Неведомский вышел из себя.

— Вздор! Вы хоть понимаете, что несете?

— Отлично понимаю, Кирилл Ильич. Я все хорошо обдумал и пришел к выводу, что мне с вами не по пути.

— Поджилки затряслись?

— Не в том дело, Кирилл Ильич. Вы собираетесь покинуть Землю, погрязшую в грехах, чтобы создать среди звезд идеальное общество, свободное от пороков. А сами между тем тащите их за собой. Вы презираете политику, потому что вся она служит одной цели — поставить во главе стада очередного пахана. Но как же в таком случае назвать вас? Правда, вам пока не дают развернуться. Над вами стоят земные правители с проверенными веками орудиями власти. На другой планете их не будет, так что вы сможете карать или миловать любого по своему усмотрению. Признайтесь, это ведь единственная причина бегства?

Пичугина смотрела на Ворохова округлившимися от ужаса глазами. Да и остальные «мечтатели» выглядели не лучше, исключая разве что Марго. Она оставалась бесстрастной, словно давно знала, как повернется дело, только все ближе придвигалась к Андрею, давая понять: «Я на его стороне».

Ворохову на мгновение показалось, что Неведомский вот-вот взорвется. Но председателю не пристало брызгать слюной — он и так уже позволил себе лишние эмоции. Поэтому Кирилл Ильич только покачал головой.

— Экая у вас болезненная фантазия, Андрей Витальевич… Воистину, не делай добра ближнему — улучит момент и так отблагодарит… Что ж, давайте подискутируем, раз пришла такая охота. Я, конечно, не собираюсь перед вами оправдываться, как юный девственник, которого обвинили в соблазнении перезрелой девицы и теперь заставляют на ней жениться. Абсурдность ваших обвинений ясна каждому, сидящему за этим столом. Ну да чего в горячке не напорешь! А поговорим мы о том, насколько оправданно, как вы выражаетесь, бегство. Вы действительно считаете, что живете в разумно устроенном мире?

Ворохов взглянул на Марго. Она по-прежнему безучастно смотрела поверх голов «мечтателей», но ее ножка под столом прижалась к его ступне. Это могло означать только одно: «Ничего не бойся, я с тобой!»

— Подискутируем, — сказал Андрей. — Во-первых, насчет пригретой на груди змеи, хотя вы и не решились произнести это слово. Не думайте, что я такая уж неблагодарная скотина. Вы в самом деле сделали для меня много. — Он снова посмотрел на Марго. — Очень много. Но дальнейшей своей судьбой я хотел бы распорядиться сам. Так вот, я убежден, что мы зря пыжимся, считая себя избранной кастой. Если у нас отсутствуют некоторые неприятные черты столь презираемых вами «людишек», то это говорит лишь об одном. О том, что и «людишкам» вполне под силу от них избавиться. Коренных различий между нами на самом деле нет. Наверное, так, как я, действительно больше никто не пишет. Но это не мешает мне наслаждаться Хемингуэем или Голдингом. «Спиральная» музыка Леонида Сергеевича не отменяет Баха, а полотна Михаила Игоревича — Тициана. Слышать голоса иных цивилизаций — великолепно, но скрывать это от других — упертость фанатика, повторяющего: «Что положено Юпитеру…» В общем, нет никакого смысла погружаться в звездный ковчег — потопом Клану никто не угрожает. «Супер» — это частная проблема, изгой, которому долго не продержаться. Не скрою, я бы очень хотел побывать на другой планете. Запомнить все, насладиться невероятными пейзажами, впитать в себя дыхание чужой жизни — и вернуться. Лучше Земли нам никогда ничего не найти. Да, в этом мире совершалось и совершается много мерзостей. Но на другой чаше весов — великая культура, без которой и мы, «кси», не создали бы ничего. Надо просто жить и Творить, не думая о своей исключительности, не вспоминая о «метке». Да я бы до сих пор о ней не знал!..

— И умерли бы непризнанным гением, — вмешался в его монолог Кирилл Ильич. — Ну да это мелочи. Что ж, Андрей Витальевич… Красиво говорите. Даже очень. Если бы вы еще хоть на йоту оказались правы — цены бы вам не было. Но, как видите, народ безмолвствует. Никто вас не поддержал, потому что, согласитесь, соратники мои знают меня получше, чем вы. Надуманными страстями, будто я чуть ли не фюрер новый, им головы не заморочить. Да и прочие ваши рассуждения, признаться, никакой критики не выдерживают. Ох и навредили вы себе этой речью! И зачем? Захотелось правду-матку резать — так ее здесь сразу никто ни от кого и не скрывал. Вы же выдали за откровение примитивную апологетику человечества. Того самого, погрязшего в грехах, что, как аксиома, не требует доказательств. Просто не знаю теперь, что с вами делать…

— А ничего и не надо делать. — Ворохов встал. — Я ухожу. Продолжайте безмолвствовать.

Неведомский машинально подался к нему, словно собираясь удержать, но тут же обозлился на себя за этот жест слабости и негромко, но зловеще произнес:

— Вольному, конечно, воля. Но зря вы это, Андрей Витальевич. Право слово, зря!

— А что, — спросил Ворохов, — сейчас достанете свой ненаглядный ствол и выстрелите мне в спину? Или как у вас тут расправляются с отступниками?

Кирилл Ильич смотрел на него так, как будто был готов придушить.

— Мы своих не трогаем, Андрей Витальевич. Не было еще такого случая. Но, оставшись один на один с превратностями жизни, а в особенности с «супером»…

— Что один, что в вашей компании — разницы никакой. Желаю вам поскорее поймать этого выродка, но пока у вас одни потери, а результатов — ноль. Положиться на себя — так еще вернее выйдет. Марго, ты со мной или с этими… — он едва удержался от крайне обидного слова, — …господами?

Марго поднялась и взяла его под руку.

— Я с тобой. Прощайте, Кирилл Ильич. Я еще не все поняла, у меня в голове настоящая каша. Но не думаю, что когда-нибудь захочу вас снова увидеть.

Перед тем как войти в прихожую, она обернулась и помахала рукой оцепеневшим «мечтателям»:

— А с остальными буду рада встретиться. Но только на этой планете!

Неведомский вскочил. Уже не скрывая своей ярости, он метнулся в смежную комнату и захлопнул за собой дверь…

Отойдя от дома шагов на двадцать, Андрей и Марго чуть не столкнулись с долговязым мужчиной в куцей курточке-ветровке. Лица его было не разобрать — слишком быстро он пронесся мимо, да и на улице уже стояла порядочная темень.

— Как все внезапно получилось, — сказала Марго. — Р-раз! — и я уже без работы. Ты — без книги. А остальные — без веры в непогрешимость Кирилла Ильича.

— Думаешь, они все поняли?

— Андрей, ты говорил очень убедительно. Понятно, они не могли тут же вскочить и начать тебе рукоплескать, потому что у них наступил шок. Учти хотя бы то, в каком настроении мы собрались!

Они обнялись и направились к ближайшей стоянке такси. И, конечно же, знать не знали, что только что разминулись со смертью. Долговязый мужчина не признал их в призрачном свете оставшихся неразбитыми фонарей, а кси-волна обоих была надежно блокирована полем Марго. Как она и предполагала, ее удивительный дар наконец-то сослужил добрую службу…

«Супер» был зол. Самоубийство этого ничтожества Кановаса взбесило его. Секрет бессмертия уплывал из рук на неопределенное время. Он был готов убивать всех «кси» подряд, а место и время сбора «мечтателей» услужливо подсказала Сеть.

Долговязый остановился перед дверью подъезда…

Глава 25. СТРАХ

Сначала Ворохов не поверил глазам. Он продолжал перечитывать электронное письмо до тех пор, пока оно не исчезло. Даже после этого Андрей еще несколько секунд, как завороженный, разглядывал плывущую по экрану картинку — довольно аппетитную Деву, свой знак зодиака. Наконец встал, расстегнул три последние пуговицы на рубашке и стряхнул ее с плеч на стул. Жара здесь стояла примерно такая же, как на Вуде, и давно пора было к ней привыкнуть. Да вот никак не получалось. Порой у Ворохова возникало нестерпимое желание залезть в холодильник. Хотя бы минут на пять, чтобы остудить в нем свои готовые закипеть мозги. Сейчас был именно такой случай. Он все-таки сходил к холодильнику, но ограничился тем, что выудил оттуда бутылку пепси. Приложился к ней, крякнул от удовольствия и вышел во двор.

Марго предавалась любимому занятию — метала увесистый армейский нож в двухметровый столб с перекладиной наверху. Христианин счел бы такое времяпрепровождение кощунством, но у Марго импровизированный крест не вызывал далеко идущих ассоциаций. Мишень как мишень! Грубая, конечно, но позволяющая выбрать, что поразить при броске — грудь, голову или плечо возможного противника.

Сейчас на столбе живого места не было, а вкопал его Ворохов по настоянию Марго еще три месяца назад. Он не стал отнекиваться, потому что знал: этот бзик у его подруги не пройдет. Все началось, когда они узнали о страшной участи «мечтателей» и догадались, что им самим было до смерти не четыре шага, как поется в песне, а гораздо меньше. С тех пор Марго не ведала покоя: ее терзало то, что они могли в считанные секунды покончить с врагом Клана и всего рода человеческого, но не сделали этого. А поскольку новой встречи с «супером», по ее мнению, было не миновать, она вновь, уже куда серьезнее, чем прежде, занялась восточными единоборствами. Кроме того, на специальных курсах ее научили использовать любой подручный предмет как оружие. Что же до владения ножом… Несколько уроков ей преподал один умелец еще в России, и теперь она, как только выдавалось свободное время, шлифовала мастерство.

Андрею всегда нравились спортивные девушки. Вообще, любой тренированный человек вызывал у него легкую зависть, так как сам он из-за лени-матушки даже зарядку делал от случая к случаю. Однако Ворохов не верил, что какие бы то ни было физические упражнения помогут справиться с «супером», когда тот все-таки доберется до них. Дьявол неуловим, он все равно застанет тебя врасплох. Поэтому лучше всего перебраться в тихий безопасный уголок. Забиться в щель и тут же выкинуть проклятого «супера» из головы, иначе станешь параноиком. Андрею это как будто удалось, а вот Марго… Быть всегда готовым к бою — замечательно. Но слишком уж она зациклилась на этом ублюдке. Может быть, он даже преследует ее в сновидениях, каждый раз приходя в новом обличье. Хорошего мало: психика — материя хрупкая…

— У меня сногсшибательная новость, — сказал Ворохов. — Янки решили издать мою книгу!

Марго это известие действительно чуть не сбило с ног. Во всяком случае, она покачнулась.

— Что-о? Ты серьезно?

Андрей отхлебнул из бутылки.

— Серьезнее некуда. Есть в Филадельфии такое издательство «Тэлбот». Я им заслал по «электронке» свои «Звездные острова». Под псевдонимом, конечно. Только что пришел ответ. Пишут, что готовы заключить договор. Тираж, правда, небольшой — понятно, рисковать они не хотят. Но все-таки, сама подумай…

— Я уже подумала, — жестко ответила Марго. — И пришла к выводу, что ты сошел с ума. Сам даешь «суперу» ниточку. Да что там ниточку — целое бревно!

Ворохов набычился.

— Не ожидал, что ты это так воспримешь. Сама же перевела мои «Острова»…

— Я перевела их для твоих новых знакомых здесь, на Барбадосе! Чтобы у тебя были хоть какие-то читатели, чтобы ты не ходил, как в воду опущенный, не чувствовал себя переполненной копилкой, до содержимого которой никому нет дела…

Ворохов сделал еще один глоток и поставил бутылку на крыльцо.

— Не кипятись. За перевод — огромное спасибо. Но ты должна была понимать, что два-три читателя меня не устроят. На успех, не говоря уже о славе, я никогда не рассчитывал, но на внимание… Мало мне этого островка, мало! В общем-то шансов, что мою писанину заметят, почти не было, поэтому я тебе ничего тогда и не сказал.

— Ну, заметили, и что? Добиваешься памятника в знак признания твоей гениальности? А ты не думаешь, что его водрузят уже через полгода… на твоей могиле?

— Постой-постой, давай не будем делать из мухи слона. Во-первых, это далеко не самое крупное издательство — всего лишь середнячок, таких в мире сотни.

Во-вторых, я уже говорил, что спрятался под псевдонимом. В-третьих… Слушай, ты же не зря каждый день тренируешься. Сразу видно — поджидаешь «супера» в гости. Вот и свидимся. Обидно будет, если такая выучка даром пропадет.

Напрасно он это сказал. Ох, напрасно!

Марго взглянула на нож, который все еще держала в руке, и вдруг, размахнувшись, метнула его в мишень. Отточенное лезвие вошло в «голову» с такой силой, что столб загудел.

— Черт побери, Андрей! Это вовсе не смешно! А что ты вообще сделал как мужик, чтобы мы могли чувствовать себя в безопасности? Зачем, по-твоему, я этим занимаюсь? Чтобы не сойти с ума, ожидая, что он придет и возьмет нас голыми руками! Этот недоделанный фюрер уже поубивал кучу народа. И крутых, и накачанных — всяких. По-твоему, если держишь пистолет под подушкой, надо обязательно заманить в свой дом бандитов объявлением в газете? За псевдонимом он спрятался… Думаешь, «суперу» не попадались в Сети твои «Острова»? Он расшифрует тебя мгновенно!

Она была права. Она всегда была права. Без нее он, вероятно, уже давно бы лежал на тихом кладбище. Как только Марго узнала, что Неведомский и компания приказали долго жить, она немедленно развила кипучую деятельность. У нее оказались черт знает какие связи — просто голова кругом шла. Стремительно нажимая на кнопки в нужных инстанциях, она выхлопотала визы в одну занюханную банановую республику (Ворохов даже не запомнил ее название!). Попутно Марго ухитрилась решить и финансовые дела — перевела деньги разоренного местного гнезда в другие организации Клана, отломив, с его согласия, и себе довольно жирный кусок. А пока оформлялись документы, они жили с Андреем в гостинице на краю города, никуда не высовываясь и заказывая все необходимое прямо в номер. Конечно, если бы «супер» взялся за дело всерьез, не помогла бы никакая конспирация. Против них работало время, а убийца уже доказал, что является великолепной ищейкой. Но и сам он, очевидно, находился в цейтноте. Скорее всего «супер» не стал тратить драгоценные дни на поиски двух уцелевших, а сразу же отправился давить очередное гнездо. Пока там не очухались…

Мотаясь по свету, Андрей и Марго сменили несколько карликовых государств. И лишь посчитав, что надежно запутали следы, выбрали в качестве ПМЖ одно из них. Барбадос. «Наши земляки уже доказали, что здешний климат им нипочем, — сказала Марго, намекая на жутко популярную когда-то телепередачу „Последний герой“. — Правда, тот архипелаг на другом краю Карибского моря. Но какая разница? Тут по крайней мере есть хоть какая-то цивилизация».

Экономический основой этой цивилизации был произраставший в изобилии сахарный тростник. Тем не менее оба наших героя и здесь нашли работу себе под стать. Марго без особых проблем устроилась преподавательницей английского в один из колледжей Бриджстоуна. Андрей являл собой более запущенный случай. Пришлось обучать его языку каким-то совершенно сумасшедшим экспресс-методом, после чего гениального писателя со скрипом приняли в штат убогой развлекательной газетенки. В общем, можно было жить. Впрочем, кое-что еще оставалось и от денег Клана — они не роскошествовали, а домик себе купили более чем скромный.

Ворохов подошел к Марго и обнял ее.

— Ты должна меня понять… Я без этого не могу. Тебе наплевать, добьюсь я успеха или нет, лишь бы был живой? Хорошо, обещаю тебе не откидывать копыта хотя бы в ближайшие сорок лет. Не поверю, что «супер» отслеживает всю выходящую в мире беллетристику. Конечно, было бы гораздо спокойнее, если бы я издал роман на одном из языков Папуа — Новой Гвинеи…

Он натянуто улыбнулся, но на Марго это не подействовало.

— Как ты думаешь, — спросила она, — «супер» может завладеть миром?

— Да ну, что за чушь! Это невозможно хотя бы потому, что он один как перст.

— Неважный аргумент. Тебе ли, знатоку душ, не знать человеческую натуру! Стоит кому-то проявить злую волю, продемонстрировать разрушительную силу, как он тут же обрастает толпами холуев, готовых топить в крови целые народы. Так что это вовсе не чушь.

— Брось! — — сказал Андрей, гладя ее волосы. — Если он даже сумеет истребить весь Клан, его все равно остановят. На Земле шесть миллиардов людей с гаком. Не шутка! Мы сейчас ничего сделать не можем, но он обязательно на что-нибудь напорется. Вот тогда мы преспокойно покинем этот сахарный рай и…

Она высвободилась из его объятий.

— Вспомни, о чем сейчас пишут все газеты.

— О том, что на шишек из Пентагона внезапно напал мор? Подумаешь, трех генералов, одного за другим, хватила кондрашка! Простая теория вероятности.

— Если бы только генералов… А тот французский деятель? А английский? Заметь, это все ядерные державы!

— Неужели ты думаешь, что тут поработал «супер»?

— Почти уверена.

— Но как?!

— Мы о них очень мало знаем. Их же никогда не изучали, «суперов». Если кто-то не нравился — его сразу пускали в расход.

— Слушай, ты перетренировалась. Гнида он, конечно, порядочная, но не чудотворец же!

— Если бы так, Андрей… Если бы так…

Марго подошла к столбу и, раскачав нож, выдернула его.

— Хорошо, поступай, как считаешь нужным. Может, все и обойдется.

Ворохов заглянул ей в глаза. Они были тусклые и усталые.

— Мне страшно, Андрей, — сказала Марго, и нож, выскользнув из ее безвольной руки, упал в траву. — Мне страшно…

Глава 26. ИЗБАВЛЕНИЕ

Повторяющееся волшебство — это уже обыденность. Выучив заклинание, дающее всегда один и тот же результат, скоро привыкаешь к нему, как живущий от зарплаты до зарплаты инженер к выигранному в телешоу навороченному мобильнику. Подлинное чудо, в какой-то момент переворачивающее жизнь, превращающее ее в ослепительную феерию, всегда непредсказуемо.

Ворохов убеждался в этом каждую ночь, когда Марго распахивала перед ним дверь в иную, магическую вселенную. Иногда он, еще предвкушая блаженство, пытался угадать, как откликнется его плоть на чары сладострастной феи, какие фантастические образы, затмевая реальность, вспыхнут в мозгу. Тщетно! Фея никогда не повторялась, она и сама не знала, чем одарит своего избранника на этот раз.

…Сейчас их несла стремительная горная река, крутила и вертела, то разъединяя, то снова бросая в объятия друг друга. Но подлинную остроту ощущениям придавала близость водопада — он ревел впереди, совсем рядом, там, где между двух черных утесов висел в напоенном влагой воздухе изогнутый меч радуги.

Марго и Андрея в последний раз захлестнуло с головой, бурное течение протащило их у самого дна, а когда вновь выбросило на поверхность, угрюмые каменные стражи реки остались уже позади. В следующее мгновение под ними разверзлась бездна.

Водопад грохотал так, что казалось, будто далеко внизу, где несокрушимый камень принимал на себя многотонные удары обезумевшей воды, в муках и криках рождался новый мир. Страха не было — только восторг, какой испытывает, наверное, парящий в свободном полете парашютист. Падение длилось и длилось. Какое-то время Ворохов еще ощущал ласку обтекающих кожу разогретых струй, потом они запросто прошли сквозь его тело — оно размягчилось, потекло и, наконец, рассыпалось на миллионы подсвеченных солнцем изумрудных брызг. Еще секунда — и рвущиеся снизу потоки раскаленного воздуха превратили их в облачко пара…

Захлебнувшись в экстазе, Ворохов еще долго не мог понять, на каком он свете. И даже увидев доброе пухлое лицо луны, с любопытством глядящей в окошко, не сразу поверил, что она — вовсе не плод его воображения.

Ноги Марго, обнимавшие спину Андрея, медленно соскользнули вниз, Фея тоже возвратилась из своей волшебной страны…

Она раскинулась на кровати, купаясь в лунном свете. Ворохов провел ладонью по ее серебристому бедру, игриво потерся щекой об одну из грудей, мягко прихватил губами сосок — Марго не шевелилась. Просто лежала и бездумно смотрела вверх. Андрей попробовал последовать ее примеру, но ему очень скоро надоело изучать потолок.

— Вот видишь, как все здорово, — сказал он. — Ничего страшного с нами не случилось. А ведь уже две рецензии на «Острова» прошли! Тупые, правда, но ведь и наши критики ничуть не лучше. Все одним миром мазаны! Скажи, ты мной гордишься? Ну хоть немного гордишься?

Ответа не последовало.

— И в самом деле, нашел время для литературоведческих бесед… Тогда поговорим о более насущном. Мне вот пить захотелось — спасу нет. Тебе принести?

— Ми-рр! — утвердительно промурлыкала Марго.

— О'кей. — Он встал, надел шорты и направился к холодильнику. И тут же услышал, как тихонько открылась входная дверь.

В первое мгновение Андрей не понял, что произошло, — только обалдело уставился на шагнувшего ему навстречу незнакомца. Зажегся свет. Пришелец оказался стройным шатеном лет тридцати в джинсах и рубашке цвета хаки.

— Здравствуйте, господин Ворохов, — сказал он на чистейшем русском языке, и только тут Андрей, сообразив, кто к нему пожаловал, схватил стоящую у стены табуретку и рывком занес ее над головой.

Он опоздал; «супер», конечно же, явился сюда не затем, чтобы сразу получить по черепу. В глазах у Ворохова помутилось, голова превратилась в туго надутый мяч, по которому со всех сторон дубасили палками злобные карлики. Он охнул, выронил табуретку и, привалившись к стене, начал сползать на пол.

— Неправильная реакция, — почти добродушно произнес гость, после чего взглядом (да-да, именно взглядом!) поставил Андрея на ноги и, как щенка, втолкнул в спальню. Сопротивляться было бесполезно — все равно что попробовать руками остановить дорожный каток.

Марго вскочила и тут же, как подкошенная, вновь рухнула на кровать. Тело ее дернулось пару раз и застыло.

— Падаль… — прохрипел Ворохов. — Падаль, ублюдок, сво… А-а! — В его мозгу словно провернулось утыканное шипами колесо.

«Супер» спокойно взял за спинку плетеный стул, поставил его посреди комнаты и сел.

— Напрасно, господин Ворохов. Вы ведь еще не знаете, зачем я пришел. Поверьте, если бы мне надо было вас убить, я сделал бы это мгновенно. Садитесь!

Андрей помимо своей воли опустился на краешек кровати. Фигура шатена расплывалась, двоилась, троилась…

— Вы готовы меня слушать? — донеслось до него словно сквозь вату.

Ворохов попытался хотя бы сжать кулаки — и не смог.

— Что ты с ней сделал? — Он не узнал своего голоса.

— Ничего страшного. Нам незачем отвлекаться, поэтому я ее на время усыпил.

Андрей с неимоверным трудом повернул назад голову, наполненную, казалось, металлическими опилками. Грудь Марго мерно вздымалась — зеленоглазая фея действительно спала.

— Если ты ей хоть что-нибудь сделаешь… «Супер» усмехнулся. И в самом деле, забавно: этот полумертвый русский, которого он одним мысленным импульсом мог отправить в царство теней, пытался ставить ему условия!

— Ваша подруга в полной безопасности, господин Ворохов, потому что вы мне нужны. Я чужд сантиментов, но не чужд логики. Было бы нелогично причинять вам ненужную боль…

— Ты уже ее причинил… — Он скривился, но сдержал готовый вырваться стон. — Слушай, я не тряпка, на которую можно наступать. Если так хочешь поговорить, сделай же что-нибудь!..

Какое-то время ночной гость в упор смотрел на него, словно изучая.

— Это уже похоже на разговор. Уверен, мы с вами поладим.

В следующую секунду боль схлынула, и первое, что сделал Ворохов, — накрыл обнаженное тело Марго скомканной во время любовных ласк простыней. Затем подался вперед, будто надеясь, что ему удастся прыгнуть, повалить «супера», вцепиться в горло и душить, душить, душить… Но у него тут же нестерпимо заломило в висках. Да и могло ли быть иначе?

— Выбросьте это из головы, — сказал «супер». — Чем скорее, тем раньше мы перейдем к делу.

— Хорошо, — сказал Ворохов, глядя в пол. Ему оставалось только тянуть время, подкарауливая момент, когда его зловещий собеседник позабудется и ослабит контроль. Вероятность этого, конечно, была ничтожна. Но она была. — Чего же ты хочешь?

«Супер» на несколько секунд прикрыл глаза, как бы показывая: ты полностью в моей власти, мне даже незачем на тебя смотреть, чтобы надежно держать на поводке.

— Я хочу всего-навсего править миром. Звучит, конечно, банально. Впрочем, любое желание банально.

Даже если кому-то нестерпимо захочется… ну, скажем, в день рождения соседа нагадить ему на голову через водосточную трубу, будьте уверены — такая мысль уже непременно приходила в чью-нибудь голову. Что ж, я и не претендую на оригинальность. Зато моя мечта вполне осуществима.

— Точно так же, как затея Клана об обустройстве рая вне Земли, — не утерпел Ворохов.

— Э нет! — «Супер» поднял указательный палец и покачал им. — Разве мне до сих пор что-нибудь не удавалось? Может быть, только Кановас… Но где-нибудь обязательно есть хоть один бессмертный и я непременно встречу его на своем веку.

Андрею вспомнились два фантастических романа с одинаковым названием «Властители мира». Один — Жюля Верна, второй — Беляева. Герои обоих, надо сказать, выглядели куда большими гуманистами, чем этот Джек-Потрошитель. Чуть ли не невинными агнцами! Но, может быть, именно поэтому у них ничего не получилось?

— Многие завоеватели пытались покорить мир, — сказал он. — Миллионы людей положили, а чего добились? Лишь того, что временно оттяпали себе какие-то куски земной поверхности — кто побольше, кто поменьше. Не помогла вся их военная мощь. А что есть у тебя? Какую дубину ты приготовил для нашей старой планеты, уже повидавшей немало всякого… — Он хотел добавить «дерьма», но сдержался. Раз уж собрался тянуть время — лучше не раздражать этого типа.

Его той, конечно, не мог понравиться «суперу». Но он не подал виду, что задет. Даже улыбнулся!

— Что есть у меня? Сейчас расскажу. Все равно вы выйдете из этого дома моим союзником — или не выйдете вообще. Вы читаете газеты, господин Ворохов? Смотрите телевизор? Так вот вас, наверное, заинтересовала череда загадочных смертей в высших эшелонах ведущих мировых держав. Видите ли, одна из моих многочисленных способностей — убивать человека на расстоянии, где бы он ни находился. Правда, не любого. Он должен быть очень известной личностью, влияющей на судьбы многих людей. До мелкой сошки скорее всего сигнал не дойдет — он просто затухнет по пути.

— Какой сигнал?

— Не торопитесь, сейчас все узнаете. Прежде всего надо заявить о своих намерениях. Поэтому я отправляю по Сети сообщение, скажем, президенту США. Пишу ему примерно следующее: «Извините, сэр, но вам придется сложить свои полномочия. Дело в том, что нынешний порядок вещей никуда не годится. Хотя бы потому, что Америка непомерно разжирела за чужой счет, выкручивая руки остальному миру. Так что я собираюсь создать на планете более разумное общественное устройство. Если вы не принимаете этот аргумент, то в скором времени готовьтесь хоронить одного из ваших друзей — сенатора от штата Миссури Джона Смита». Похожие послания направляю лидерам других крупных государств. Ответов на первые письма даже не жду — до них не снизойдет, пока не продемонстрируешь свою силу. Поэтому сразу приступаю ко второй фазе — формирую в голове список лиц, подлежащих уничтожению. Это легко, так как все упомянутые персоны более чем известны. Я знаю, как они выглядят, чем занимаются, где находятся. Чем ярче образ — тем вероятнее успех. Потом выбираю скопление народа и мысленно диктую толпе перечень. Накрепко вбиваю в мозги, зомбирую, причем сами зомби, естественно, ни о чем не подозревают. Делаю это многократно, в разных странах, так как путешествую часто — у меня много неотложных дел на всех материках. Таким образом, каждый человек, составляющий толпу, словно становится переносчиком болезнетворного вируса. Заметьте: только переносчиком! «Инфицированные» расходятся кто куда, заражают других людей, и рано или поздно вирус добирается по цепочке до лица, внесенного в список. После чего указанное лицо умирает той смертью, какую я ему предначертал. Обычно это бывает инсульт.

Ворохов дорого бы дал за то, чтобы излияния «супера» оказались обыкновенным «словесным поносом». Ведь чего только не наговоришь в приступе мании величия! Но этому чудовищному отпрыску Клана приходилось верить.

— Как это получается, я и сам не знаю, — продолжал «супер». — Когда вы, например, зеваете, в движение одновременно приходят десятки мышц. Но ваше сознание не контролирует их работу — все происходит автоматически. Да и зачем отслеживать процесс, если главное — результат? Конечно, надо знать, где распространять вирус. Лучше всего — в аэропортах. Люди разлетаются во все концы света, цепочки получаются длинные и разветвленные. Многие затухают, но волна все же постепенно катится в нужном направлении.

Слушать стройного шатена было страшно. Но если сразу раскиснуть, оцепенеть от ужаса — нечего и думать выбраться из этой переделки. Как бы мизерны ни были шансы, нельзя вовсе сбрасывать их со счетов. И вместо того, чтобы обреченно молчать, Ворохов с издевкой спросил:

— К чему же такие сложности? Один «классический» зомби, нацеленный на определенный объект, — и все!

— Вы рассуждаете как дилетант. Какова вероятность того, что зомби, случайно подвернувшийся под руку человек, проникнет, например, в Пентагон? Да и мало ли что с ним может случиться! А распространяясь по цепочке, вирус действует целенаправленно, сам в пути перескакивает на людей, все более близких к тому же Пентагону. Как? Я уже говорил — не знаю. Таков мой Дар. Я не собираюсь изучать его под микроскопом, с меня достаточно того, что он есть.

— Ну ладно, Дар так Дар. Только чего ты этим добьешься? Террор в наше время не редкость, но ни одно правительство из-за этого не наложило в штаны, не сползло с кресел, не уступило власть какому-то невидимке!

— Напрасно так думаете. Конечно, первую угрозу спецслужбы не воспринимают всерьез, считают это выходкой безумца и даже не докладывают президенту. Но недели через две неожиданно умирает господин Смит. Само собой, все последующие письма от «невидимки» уже через считанные минуты кладутся на стол в Овальном кабинете. Соратники президента мрут, как мухи, и он начинает мелко трястись, предчувствуя, что скоро отправится вслед за ними. После чего, естественно, начинаются переговоры через третьих лиц, в ходе которых разные ФБР и АНБ пытаются поймать меня за жабры. Но это им не удается.

— Почему же?

— Да просто я, помимо прочего, еще и компьютерный гений. Говорю это без ложной скромности. У меня много своих секретов. Открывать их вам я не буду, да и вряд ли вы что-нибудь поняли бы. В общем, я так хорошо заметаю следы, что отыскать меня не поможет никакая техника!

— Допустим. Но тебе же когда-нибудь придется покинуть убежище, чтобы водрузить свой трон над миром?

— Не все сразу. Я предлагаю правительствам план поэтапной передачи власти в мои руки. Сами понимаете, деваться им некуда. Тем более что самым благоразумным политикам я предложу отличные должности в своем будущем кабинете. Они ничего не потеряют, даже наоборот! Конечно, план рассчитан не на один год. Придется потерпеть, зато в результате все серьезные структуры — силовые, разумеется — окажутся под моим контролем. Вот тогда-то я и смогу безбоязненно выйти на сцену.

— Бог с ними, со структурами, им все равно, какому хозяину служить. Но как ты собираешься перековать миллиарды умов, привыкших к демократии?

— Демократия… Аппетитная кожура гнилого яблока! Она лопнет мгновенно, стоит только надавить. На самом деле люди ничуть не изменились. Они полны той же мерзости, что и тысячи лет назад, дают волю тем же свинским инстинктам. Конечно, были попытки как-то облагородиться. Например, придумали себе религию — когда тянешься к идеалу, пусть и высосанному из пальца, все-таки чуточку приподнимаешься над вонючим болотом. Только все напрасно. В дохристианскую эпоху люди были даже гуманнее. Ну, зажарят раз в полгода кого-нибудь из соплеменников на костре. Подумаешь! Зато никаких тебе подарков цивилизации вроде Освенцима, Хиросимы или изрытой натовскими бомбардировками Югославии.

— Все равно не верю, что этот безумный план может сработать. Ну да ладно, перейдем к делу. Что тебе от меня нужно? Я умею лишь одно — писать романы, которые иногда кое-где кое-кто понимает.

— Бросьте, господин Ворохов. Вам не могли не сказать, что у вас есть еще один дар. Не догадываетесь какой? Я сам был ошарашен, когда расшифровал вашу кси-волну, записанную на Вуде. Так вот, вы — своего рода белок-фермент. Катализатор, во много раз усиливающий некоторые мои способности. Да, именно мои, я не оговорился! Вот пример. Вирус, который я посылаю по цепочке, добирается до цели непозволительно долго. В итоге предсказанные мною смерти происходят с большой задержкой. Это вызывает у нынешних властителей мира иллюзию, будто я слаб, будто у них есть время взять игру в свои руки, отыскать меня, где бы я ни находился, и уничтожить. Но с вашей помощью дело пойдет гораздо быстрее: вирус стремительно промчится по цепочке и начнет выкашивать людей, внесенных в мой список, одного за другим. Чтобы подхлестнуть процесс, вам достаточно находиться рядом со мной в момент, когда я «инфицирую» толпу. Ну и, конечно, играть свою роль сознательно. Иначе я мог бы просто парализовать вашу волю и водить вас за собой на мысленном «поводке». Но угнетенный дух, если выражаться высокопарно, не способен на катализ. Чтобы прийти к этому выводу, я долго колдовал с вашей записью.

Ворохов и прежде не считал себя заурядной личностью, а знакомство с «мечтателями» еще больше утвердило его в этом мнении. Но с тех пор судьба преподнесла ему столько сюрпризов, включая крайне неприятные, что любому человеку их хватило бы до конца дней. Куда же еще? Одно дело — убедиться в своей генетической одаренности. Но узнать, что тебе написано на роду стать пособником самого дьявола?

— Я… катализатор? Как это?!

Шатен немного придвинулся к нему и непринужденно вытянул ноги, словно сидел у себя дома перед камином.

— Уж не знаю, что было на уме у Направляющих, но факт остается фактом: вы не просто «кси», а потенциальный «супер». Нет, не так. Вы — «супер» с недоразвившимися способностями. Личинка, а может быть, даже куколка. Только такая куколка, которой никогда не выбраться из кокона, не взмахнуть крыльями. Это тоже просчитано на компьютере. Максимум, что вы можете — приумножать силу настоящего «супера».

— Вот как? Значит, куколка… Которую можно использовать, а потом наступить на нее и размазать по полу. Верно? И ты думаешь, что я, зная это, — добровольно помогу тебе подмять под себя мир?

— Вы знаете не все. Я вообще не собираюсь вас убивать. Это было бы несусветной глупостью. У вас невероятно редкий дар. Может быть, таких «кси» до сих пор не было и никогда больше не будет. По крайней мере ни о чем подобном хроники Клана не сообщают. Поэтому вы спокойно доживаете до глубокой старости. Ведь завладеть миром — только полдела. Всегда найдутся фанатики, призывающие толпу к прежнему хаосу. Или, как они это называют, к свободе. Но полной свободы не может быть по определению. Те, кто ведет к ней людей, сами же потом и садятся им на шею. Ни одна эпоха не обходилась без бунтов и революций. Так что безмятежно править планетой с помощью одних только мудрых указов не получится. Не знаю, насколько часто, но применять силу придется обязательно. С вашей помощью, разумеется. И не думайте, что я низведу вас до положения слуги. У вас будет второй пост в государстве Земля. Вы будете делать все, что вам заблагорассудится, и лишь иногда оказывать мне известные услуги. Не исключено, что мы даже подружимся. Я уже предвижу, какие полчища льстецов и лизоблюдов начнут стекаться к моему престолу. Но вы таким никогда не станете, и мне всегда будет интересно с вами общаться, даже вступать в дискуссии. Живой человек в царстве манекенов с гибкими спинами! Это большой плюс, не находите?

— Известные фразы! — сказал Ворохов. — Демагогия!

«Супер» посмотрел ему в глаза — уже без всякого чувства превосходства. Невероятно, но в его взгляде наконец-то появилось что-то человеческое!

— Вы можете считать меня чудовищем, — сказал он. — Но за последнее время я многое понял. Быть бесконечно гордым и столь же бесконечно одиноким — это трагедия. Сталин был одинок, и это отравляло ему все удовольствие от ничем не ограниченной власти. Да, его любили, но фанатичной, неестественной любовью. Я не знаю, как убедить вас в том, что вы для меня не просто орудие. Вам остается только мне поверить.

«Раскроется ли он когда-нибудь? — подумал Ворохов. — Может, и расслабится на секунду. Но как уловить этот момент? Черт, куда Марго засунула свой нож? Я даже никогда не интересовался, где она его держит. Во всяком случае, не под подушкой. А хорошо бы! Метнуть эту железяку я, конечно, не сумею, но пырнуть гада…»

— Заманчиво излагаешь, — сказал он. — Только одного не учел. Я слишком люблю людей, чтобы помогать кому бы то ни было уничтожать их.

— Это неправда. На самом деле вы вовсе не любите людей. Я, конечно, не знаток вашего творчества, но кое-что просмотрел. В ваших произведениях вообще нет ни одного человека! Факт, много говорящий любому психологу.

— Но я люблю Марго!

— Всего лишь как свою собственность. До других представителей рода людского вам дела нет, не правда ли? Думаю, незачем доказывать, что любовь к женщине не имеет ничего общего с желанием обнять все человечество. Будь так, на земле уже давно наступил бы коммунизм.

— И все-таки, что ты сделаешь, если я откажусь? Будешь меня пытать?

— Вам почему-то кажется, что я садист. Ничего подобного! Поверьте, если бы мне удавалось достигать своих целей, никого не убивая, я был бы только рад. Вы — слишком ценный для меня инструмент, и разрушать его — верх неразумия. Есть другие способы. Например, причинить боль вашей девушке.

Глаза у Ворохова вспыхнули, и он приподнялся, но «супер» тут же усадил его обратно.

— Сами видите — и это не лучший путь. Я добьюсь только того, что вы возненавидите меня, как злейшего врага, а в худшем случае — повредитесь в уме. Чтобы понять это, не надо быть великим психологом. Но нет таких замков, которые нельзя было бы открыть. Допустим, я заблуждаюсь, недооценивая степень вашего альтруизма. Вас в самом деле заботят судьбы человечества?

— Заботят, — ответил Ворохов, еще не понимая, куда клонит «супер». — Если тебе так интересно, скажу: хотя на свете творится много мерзостей, я в сто раз охотнее назову себя гражданином мира, чем мыслящей ячейкой Клана. Тем более что о Клане и узнал-то случайно.

— Замечательно, — сказал «супер» и вынул из кармана рубашки маленький компакт-диск. — Может, вы и усмехнулись про себя, когда услышали, что я компьютерный гений. Но это действительно так. Здесь вирус, какого еще не бывало. Сейчас я запущу его в Сеть. По моим расчетам, противоядие придумают еще не скоро. Распространившись по миру, вирус вызовет паралич, завязанный на электронные мозги. Не сразу, конечно, но кризис будет нарастать, пока ведущие компании не рухнут, как карточные домики. Разумеется, рано или поздно антивирус изобретут. Тогда я запущу новую версию, более неуязвимую и разрушительную. Но это еще не все. Вирус проникнет в закрытые сети, управляющие ядерными силами известных вам держав. Разумеется, не божьим духом — я, как нетрудно догадаться, материалист. Но мой Дар очень многогранен, и уж поверьте, я придумал, как это осуществить. Ракеты ослепнут, превратятся в бесполезные металлические болванки, начиненные плутонием. Ими нельзя будет пугать даже детей. Системы управления обычными войсками постигнет та же участь. Об этом я незамедлительно сообщу странам, которые не сумели компьютеризировать все и вся, но имеют достаточно оружия, чтобы поквитаться с Западом за былые унижения. Вы представляете себе, что такое исламский фундаментализм? Есть и другие государства, которые до сих пор ползали на брюхе перед Штатами и Европой, признавая их силу. Как они себя поведут? Догадаться нетрудно. Нет таких рабов, которые не ринулись бы с удовольствием добивать поверженного господина и расхватывать его имущество. Я мог бы детально описать, во что это выльется, но зачем? Вы писатель, человек с воображением.

Воображения у Ворохова действительно было хоть отбавляй, и оно нарисовало столь мрачные картины, что он содрогнулся.

— Это безумие! Ты хочешь, чтобы мир рухнул? «Супер» откровенно наслаждался его отчаянием.

— Не надо преувеличивать. Запад слишком силен, а потому в конце концов все равно возьмет верх. Просто после такой передряги он гораздо охотнее пойдет на мои условия.

— Слушай, не знаю, как тебя там! Я не вижу никакого смысла…

— Смысл есть. Все дело в вас, господин Ворохов. У вас болит душа за человечество? Очень хорошо. Скажите «да», и вирус не уйдет в Сеть. Я все равно добьюсь своего, только в этом случае обойдется без кровавой бойни, уцелеют десятки, а может, и сотни тысяч людей. Если вы откажетесь, их смерть будет на вашей совести. Конечно, моя программа — шедевр. Я разрабатывал ее, еще не зная, смогу ли напасть на ваш след. Но зачем прибегать к вирусу, если можно достичь цели более простым путем? Пусть то, что могло как следует тряхнуть земную цивилизацию, останется лишь произведением искусства. Вы согласны?

Андрей знал одно: если он скажет «да», то уже никогда не сможет посмотреть в глаза Марго. Она вновь оказалась права, а он повел себя как законченный эгоист. Ты хотел славы? Вот и наслаждайся ею, стоя на трупах! Ничего уже не поправить, не переиграть, даже если скупить весь тираж «Островов», сжечь, а пепел развеять по ветру. Кто-нибудь мог утешить себя мыслью: «Супер» осуществил бы задуманное и без меня». Кто-нибудь, только не он, Ворохов…

— Так как? — спросил шатен.

Вместо ответа Андрей рванулся к нему — так буйный узник психбольницы, лелея в изуродованном мозгу мечту об избавлении, пытается разодрать в клочья стиснувшую его мертвой хваткой смирительную рубашку. Но, как известно, нет такой силы, на которую не нашлась бы еще большая сила. Она швырнула его обратно, на место, указанное господином.

«Супер» встал.

— Я понимаю вас, господин Ворохов. Выбор между плохим и худшим делать непросто. Но вам придется отбросить иллюзии. Выбор будет сделан в любом случае. Даже если вы промолчите. Это будет означать следующее: вы согласны, чтобы перед моим воцарением людишки какое-то время попускали друг другу кровь. Где у вас компьютер?

Ворохов поднялся и, шатаясь, как пьяный, повел будущего властелина мира в свой кабинет.

— Великолепно, — сказал «супер». — Встаньте вон там, чтобы я вас видел. Очень хорошо. Ну так как? Сразу перейдете в мой лагерь или желаете сначала убедиться, чем обернется в этом и без того неблагополучном мире ваш отказ?

Ворохов уже почти ничего не соображал. В голове образовался вакуум. Лишь несколько простеньких мыслей, словно пытаясь согреться друг о друга среди межзвездной стужи, обреченно водили хоровод: «Нельзя сказать „да“… Нельзя сказать „нет“… Ничего нельзя…»

«Супер» пожал плечами, сел за компьютер и вставил диск.

В следующее мгновение он завопил, откинулся на спинку стула и забился, как насаженное на булавку насекомое.

Под потолком зазмеились струйки голубоватого дыма. Они выбирались из углов и, оказавшись над рабочим столом Андрея, полого стекали вниз, захватывая «супера» в воронку. Тот скрючился, как от удара в живот, и, словно кровоточащий сгусток, выхаркнул: «Нет!»

Из стен выползали все новые дымовые струйки. Воронка подрагивала, напоминая захватившую добычу паучью сеть.

— Нет!.. — повторил «супер». — Вы не сможете… я… Это не… У-у!.. — Он сник.

Нити «паутины» начали переплетаться, образуя замысловатый узор. Это могло даже показаться красивым, если не знать, что творилось внутри воронки. Притихший было пленник встрепенулся. Он отчаянно размахивал руками и, похоже, ругался на чем свет стоит. Но из-за «решетки» не доносилось ни слова — тюремщики каким-то необычным способом «выключили» звук.

Края воронки стали сближаться — над головой узника как будто затягивался мешок. Если до сих пор «супер» на что-то надеялся, то теперь им овладел животный страх. Он обхватил себя руками за плечи и уставился в одну точку — словно заглянул в открывшееся жерло ада, где ему было уготовано вечное поселение. Вдруг что-то громко и противно чмокнуло (такой звук могла издать упавшая с высоты огромная жирная капля) — и несостоявшийся «колебатель вселенной» исчез. Опустевший мешок еще пару секунд висел над полом, затем распался на отдельные нити, вскоре растворившиеся в воздухе.

Невероятная сцена длилась минуты полторы, и Ворохов за это время ни разу не пошевелился. Он ощущал себя кроликом, на глазах у которого удав пожирает его собрата. То, что этого собрата только что самому хотелось придушить, почти не имело значения. Сила, только что раздавившая «супера», могла ненароком прихлопнуть и еще одну букашку. Как знать — может, чудом не прихлопнула…

Все было предельно ясно. Направляющие не вымерли, не затерялись в запутанных лабиринтах пространства — времени. Они продолжали следить за Землей — пусть не пристально, а так, вполглаза. Как аквариумист, которому однажды наскучили его рыбки. Но он по-прежнему за них в ответе, а потому время от времени подходит к заселенной им мини-вселенной, чтобы посмотреть, живы ли обитатели, и кинуть щепотку корма. И вот, в очередной раз бросив взгляд на третью планету в свите заурядного желтого карлика, Направляющие подловили шустрого «супера» на небезобидных проделках. Плюнуть бы на него, да и дело с концом. Но побочное дитя великого эксперимента, впервые со дня раздачи «меток», преступило некие рамки. Пока «супер» уничтожал своих, было еще ничего — видно, в ходе опыта это допускалось. Тем более, что Клан возродился бы вновь при любом опустошении в своих рядах. А вот посягать на «контрольную группу» — может, и не лучшую, но подавляющую часть человечества… Тут уже ни-ни! По замыслам исследователей, она должна была оставаться в первозданной дикости, то есть, живя своим умом, неспешно продвигаться по протоптанной исторической дорожке. Иначе с кем же сравнивать доблестных сынов и дочерей Клана? В общем, звездные мудрецы проследили за шалуном и в последний момент просто изъяли его из мира, которым он так хотел позабавиться.

Вся эта цепочка умозаключений прокрутилась в мозгу Ворохова и тут же была оттеснена куда-то далеко, на самые задворки памяти, потому что в кабинет вошла Марго. Она выглядела слабой и надломленной, как после болезни. Сделала еще шаг, покачнулась — и Андрей, выйдя из оцепенения, рванулся к ней. Обнял, прижал к себе и зашептал быстро и горячо:

— Все хорошо… Все у нас теперь будет хорошо… Сейчас и всегда… Ты веришь?

Марго закрыла глаза. Затем, не отвечая, нащупала у себя на плече его руку, и их пальцы переплелись…