Он не комплексовал по поводу своей внешности, боже упаси, у него вообще не было комплексов. Он просто знал о себе, что коренаст, широкоплеч, нескладен, некрасив, и его звероподобность лишь чуть-чуть камуфлируют дорогие стильные костюмы, сшитые на заказ и подогнанные под особенности его фигуры. Ни малейшего неудобства в жизни от этого он не испытывал, принимал себя таким, каков есть, но не переставал удивляться причудам генетики. Анита, с ее тонкой талией, красивыми ногами, изящными плечами, длинной шеей и без единого седого волоса на голове, никак не могла быть его единокровной старшей сестрой. Но тем не менее была. Она на двенадцать лет старше, а он рядом с ней чувствует себя стариком, особенно когда они вместе проходят мимо зеркала.

– Я заказал тебе сок, – сообщил Валерий, – морковно-яблочный. Правильно?

– Спасибо, – коротко ответила Анита.

Она выглядела озабоченной, даже встревоженной. Наверное, она предложила пообедать вместе не только потому, что давно не виделась с братом. Тут что-то еще. Возможно, то же, что и у него самого?

– Ты чем-то расстроена? – заботливо спросил Риттер. – У тебя проблемы?

Анита отвела взгляд в сторону, и у него в душе шевельнулось нехорошее предчувствие. Но Валерий не стал торопить сестру, терпеливо дожидаясь, пока она сама заговорит.

– Я в воскресенье виделась с Любашей, – наконец начала она. – Бабушке исполнилось девяносто, мы всей семьей собирались. Она сказала, что встречалась с тобой накануне и что ты показался ей…

Анита замялась, подыскивая слова.

– Каким? – спокойно спросил Риттер. – Что тебе сказала Люба?

– Ты показался ей неадекватным. Не слушал ее, отвечал невпопад. Валерий, я понимаю, у тебя тяжелая ситуация с женой, Лариса постоянно выбивает тебя из колеи, ты нервничаешь. Это уже заметила Любаша, а завтра это заметят твои сотрудники и партнеры, потом клиенты. С этим нужно что-то делать. У тебя бизнес, Валерий, ты не можешь не обращать внимания на то, какое впечатление ты производишь. Ты меня понимаешь?

– Нет, – холодно ответил он.

Да, он с теплотой относился к Аните, был благодарен ей за душевное мужество, с которым она подошла к нему на похоронах отца и сказала, что на свете остается все меньше и меньше родных людей и если отец когда-то сам, никого не спросив, решил, что у брата не должно быть сестры, а у сестры – брата, то ведь никто не обязан это решение исполнять. Спасибо Аните, он ценит ее мудрость и прочие человеческие достоинства, но Валерий Риттер никогда и никому не позволял вмешиваться в свои дела. Ни матери, ни жене, ни тем более сестре.

– Нет, – повторил он, – я не понимаю, что ты имеешь в виду и к чему завела этот разговор.

– К тому, что Ларису нужно лечить. Нужно признать, что она больна, показать ее врачам и лечить, а не скрывать свою беду ото всех, вплоть до домработницы. Если ты будешь скрывать от всех, что твоя жена – наркоманка, ты ничему не поможешь, тем более ей, ты только загонишь проблему в подполье. Сегодня эта проблема проявляется в том, что ты неадекватен с собеседниками, а что будет завтра? Наркомания имеет обыкновение усугубляться, скрывать ее станет с каждым месяцем все труднее и труднее, и что в этой ситуации будет с тобой и с твоим бизнесом?

– Это не должно тебя беспокоить, – ровным голосом ответил Валерий. – С этим я как-нибудь справлюсь. Если ты имеешь в виду мое плохое настроение во время встречи с Любой, то Ларкина наркомания не имеет к этому никакого отношения.

– А что имеет? – Голос Аниты из менторски-увещевательного сразу стал мягким и заботливым. – У тебя что-то случилось? Ну не молчи же, скажи, в чем дело.

– Я хотел тебя спросить, – медленно начал Риттер, – мне показалось или ты действительно избегаешь встречаться с Ларисой?

– Я?

Глаза у нее забегали, потом нашли точку на хлебной тарелочке и остановились на ней.

– С чего ты взял?

– Повторяю вопрос: мне показалось или это действительно так? Я пока не спрашиваю, почему, я только хочу знать: да или нет. Да? Или нет?

– Ну… в целом…

Голос Аниты подрагивает, взгляд не отрывается от тарелки с сиротливым кусочком белого хлеба. Значит, да.

– Хорошо, – он удовлетворенно кивнул. – Теперь я спрошу: почему? Что между вами произошло? Она чем-то обидела тебя?

– Ну что ты, – Анита оторвала глаза от хлеба и перевела их на стакан с недопитым соком. – Чем она может меня обидеть?

– Она украла у тебя деньги?

– Деньги? – Удивление сестры показалось Риттеру совершенно искренним, и он на мгновение успокоился. Его жена не воровка, уже хорошо.

– Ну да. Знаешь, наркоманы часто этим балуются, воруют деньги у своих же близких, когда им на дозу не хватает.

– Нет, что ты, у меня Лариса ничего не украла. Может быть, у других, не знаю… Но не у меня. Во всяком случае, я ничего такого не замечала.

– Тогда почему ты избегаешь ее?

Анита вздохнула, подняла голову и посмотрела прямо на брата.

– Потому что мне неприятно. Потому что я не выношу наркоманов. Потому что это оскорбляет мое человеческое достоинство. Ты удивлен? Между нами всего двенадцать лет разницы, но эти двенадцать лет пришлись на такой период, что стали равны жизни двух поколений. Для тебя наркоман такой же человек, как и ты, только достойный жалости и сочувствия. Мы с тобой воспитывались на разных ценностях и впитали в себя разные представления. Для меня наркоман – это безвольное и бессмысленное животное, недостойное доброго слова. Для тебя наркомания – это болезнь, для меня – порок души. Я никоим образом не критикую твое мировоззрение и твое отношение к Ларисе, я его принимаю и уважаю, я только прошу тебя принять и уважать мою точку зрения. Мне неприятно ее видеть. Я готова любить ее заочно, потому что она твоя жена, но не заставляй меня общаться с ней.

– Понятно, – сухо ответил Риттер. – Я приму к сведению то, что ты сказала, и буду с уважением относиться к твоим чувствам. Я только не понимаю: эти чувства что, возникли совсем недавно? Раньше ты прекрасно общалась с Ларой.

– Я терпела, сколько могла, – призналась Анита печально. – Но любому терпению приходит конец. И я еще раз прошу тебя, Валерий, подумай о том, как лечить Ларису, а не о том, как бы половчее скрывать ее наркоманию от общественности.

– Прошу тебя не вмешиваться в это. Десерт закажем?

– Мне не нужно. Себе закажи, если хочешь.

Сладкого он не хотел, а Анита вообще никогда, сколько он помнил, десерт не заказывала, она питалась строго по науке, берегла здоровье и фигуру.

Он помог ей надеть пальто, придержал перед сестрой дверь, ведущую на улицу.

– Где твоя машина? – спросил он, оглядываясь в поисках знакомого темно-синего «Фольксвагена». Его собственный джип «Тойота» стоял прямо перед входом.

– На Мясницкой, возле метро. Там же нет левого поворота, я и подумала, что пешком дойду быстрее, чем в объезд доберусь. Ты сам знаешь, какие всюду пробки.

– Пойдем, я провожу тебя до машины, заодно и прогуляюсь.

Он лукавил. Здесь, неподалеку, в одном из переулков находилась мастерская Ларисы. Да, Аниту можно понять, в периоды «этого» Ларка совершенно невыносима, и только сильно любящий человек в состоянии не раздражаться и не приходить в бешенство от ее поведения. Но когда она в норме, когда вдохновенно и увлеченно работает, она становится просто замечательной. Нежной, доброй, веселой, остроумной, такой яркой и живой, что в нее невозможно не влюбиться. Наверное, Аните просто не повезло, она чаще видела его жену в измененном состоянии, чем в нормальном, и не может оценить ее истинное очарование и прелестную непосредственность, которые в свое время так подкупили его самого. Сейчас Ларка именно такая, а увлеченность работой, он знал, придает ей еще больше привлекательности. Вот бы уговорить Аниту зайти в мастерскую! Он уверен, она сразу же изменила бы свое мнение о его жене.

Но как предложить ей зайти к Ларисе после такого разговора?

Они молча шли в сторону метро «Чистые пруды», водитель Риттера, он же охранник, оставил машину и двигался следом, держась в нескольких метрах позади. Риттер лихорадочно перебирал в уме всевозможные варианты, как затащить Аниту в мастерскую.

Внезапно он заметил, что сестра прихрамывает. Причем с каждым шагом все больше и больше.

– Что с тобой? Нога болит?

– Да нет, мозоли натерла, – с досадой скривилась Анита. – Надела сегодня новые ботинки. Черт, еле иду. Надо пластырь купить и заклеить ноги, только вопрос, где это сделать.

– Как – где? В аптеке. Ты что, не знаешь, где пластыри продают?

– Где продают пластыри, я знаю, – усмехнулась Анита, – я не знаю, где можно раздеться.

– Зачем тебе раздеваться?

– Валерий, знаешь, чем мальчики отличаются от девочек? – Теперь Анита шла совсем медленно, стараясь уменьшить боль. – Не тем, о чем ты подумал. Мальчикам, чтобы заклеить мозоль, достаточно снять ботинок и носок. А девочкам нужно снимать брюки и колготки. В условиях бульварной скамеечки это довольно проблематично.

– Так давай зайдем к Ларке в мастерскую, – обрадовался он неожиданной удаче, которая сама приплыла в руки. – Это здесь рядом, вон в том переулке. У нее и пластырь наверняка найдется, в аптеку идти не нужно. Заодно посмотришь, где она работает, ты же ни разу у нее не была.

Анита остановилась, в задумчивости глядя на блестящие узконосые ботинки, спрятавшие в своем кожаном нутре источник невыносимой боли. Потом нехотя кивнула:

– Ладно, давай зайдем. Выхода другого я не вижу. Только я прошу тебя, Валерий, мы заходим ровно на три минуты, я иду в ванную, или что там у нее есть, заклеиваю ноги, и мы сразу же уходим. Никаких чаепитий, никаких посиделок с разговорами. Не жди, что я буду любезничать с Ларисой. И не обижайся. Хорошо?

– Господи, да какие чаепития! – он широко улыбнулся. – Ты не представляешь себе, что такое Ларка, когда она работает как бешеная. Она даже не заметит, что мы с тобой пришли.

И снова он лукавил. Конечно же, Лариса заметит, что они пришли, не сможет не заметить, ведь ей придется открыть им дверь. Правда, у него есть ключи от мастерской; когда жена балуется наркотиками, надо иметь ключи от всех помещений, где она может находиться, а то мало ли что… Но сейчас Лара в полном порядке, она будет так искренне рада мужу и Аните, что сестра растает. Обязательно растает, не устоит.

На удачу, тут и аптека подвернулась. Надо же, прямо рядом с домом, где находится мастерская, а он и не замечал. Валерий, оставив сестру стоять на улице, заскочил внутрь, купил упаковку немецких пластырей разного размера. Ну вот, еще несколько шагов – и они в подъезде. Охранник успел обогнать их и проверить лестничный пролет между входом и лифтом. Лифт поднял их на самый верхний этаж, охранник остался внизу, так было заведено. Риттер энергично надавил на кнопку звонка.

Никто не открывал. Он позвонил еще раз.

– Ее нет, наверное, – неуверенно произнесла Анита. – Зря тащились.

– Должна быть здесь, – он не терял уверенности. – Хотя, может быть, выскочила куда-нибудь пообедать, она обычно бегает к метро, в «Макдоналдс». Если так, то минут через десять-пятнадцать вернется.

– Так что ж нам, на лестнице ждать? – сердито спросила сестра. – Пошли отсюда, Валерий. Проводи меня до машины, а там уж я как-нибудь доеду до дома. В крайнем случае сниму ботинки и буду босиком на педали жать.

– Не нужно безумных жертв, – он усмехнулся, – у меня есть ключи.

Он достал из портфеля дорогой кожаный футлярчик для ключей, открыл «молнию», вставил ключ в замок, повернул два раза. Дверь бесшумно открылась. Тишина. Первым, что бросилось ему в глаза, было пальто Ларисы, висящее на вешалке среди других вещей. Именно в этом пальто она уходила сегодня из дома. Здесь же на полу стояли ее сапожки. Она что, раздетая ушла обедать? Впрочем, с нее станется, когда она в творческой лихорадке, то может забыть и одеться, и запереть дверь, и выключить свет, и прийти домой ночевать.

– Лара! – громко крикнул Риттер. – Эй, откликнись, художница!

Никто не отозвался. Валерий быстро прошел вперед и замер. На широкой лежанке в дальнем углу просторного, залитого светом помещения лежали, очень недвусмысленно обнявшись, две женщины. Женщины были голыми и до пояса прикрыты одеялом. Они сладко спали.

Он словно прирос к месту. Потом с усилием оторвал ноги от пола и подошел поближе. Одна из спящих – Лариса, вторую он никогда прежде не видел. В памяти сразу, накладываясь друг на друга, всплыли и завертелись в круговороте слова матери и собственные ощущения.

Ларисе звонят какие-то женщины и не называют своего имени…

У нее появились новые подружки, кажется, довольно вульгарные…

Анита стала избегать встречаться с Ларисой…

Анита, такая красивая и молодая…

Он обернулся и увидел сестру, бледную и напряженную. Она стояла почти рядом с ним, а он и не услышал, как она подошла. Анита стояла босиком. Валерий молча крепко схватил ее за руку и потащил к входной двери. Так же молча показал ей дверь, ведущую в совмещенный санузел, и протянул упаковку с пластырем. Те несколько минут, которые понадобились Аните, чтобы раздеться, заклеить мозоли и снова одеться, показались ему несколькими часами. Он не мог больше находиться здесь.

Валерий Риттер не мог бы точно сказать, что он в этот момент чувствовал, обиду ли, злость, ненависть, жалость к жене-наркоманке, ревность, отчаяние или что-то другое. Он разберется в этом потом. Сейчас же главное – не сорваться, не потерять самообладания, не начать кричать и крушить все вокруг. Нужно дождаться Аниту и тихонько уйти. Вернуться на работу, запереться в своем кабинете и подумать. Только бы не сорваться, только бы удержать себя…

Наконец дверь ванной открылась. Анита, словно понимая, что творится с ее братом, прошла осторожненько, на цыпочках, быстро надела ботинки и шагнула к выходу. Ну вот, еще чуть-чуть, аккуратно притворить дверь, запереть замок, вызвать лифт. Снова дверь, кнопка, движение вниз. Дверь. Лестница. Еще одна дверь – на улицу.

Все. Можно вобрать в себя побольше воздуха и расслабиться. Здесь он уже ничего крушить не сможет, даже если и захочет.

Анита молча шла рядом, она так и не произнесла ни слова, пока они не дошли до метро, где стояла ее машина. И только тут Валерий нашел в себе силы заговорить.

– Ты не удивлена, – горько констатировал он.

– Нет, – тихо ответила сестра.

– Ты знала, – он снова утверждал, а не спрашивал.

Анита кивнула.

– И поэтому ты перестала бывать у нас, когда Ларка дома.

– Да, поэтому.

– Она приставала к тебе?

На этот раз в его интонации прозвучал некий намек на вопрос.

– Валерий… Скажем так, она делала мне предложения, от которых я смогла отказаться, но после которых не могу смотреть на нее и разговаривать с ней.

– Предложения? Их было несколько? – уточнил Риттер, который во всем добивался полной определенности и ясности.

– Да. Это случалось три или четыре раза, после чего я решила, что с меня довольно. Прости меня. Я не хотела, чтобы ты узнал, поэтому не говорила тебе. С тебя и без этого достаточно.

Анита уехала, а Риттер быстрым шагом вернулся к ресторану, где оставил машину, спиной ощущая маячащего сзади охранника. Парень вышколенный, слова лишнего не скажет, а о том, чтобы вопросы задавать, и речи быть не может.

То, что Ларка наркоманка, еще можно было скрывать, во всяком случае, ему это пока удавалось. Он не обращался к врачам, потому что не хотел огласки, это могло бы сильно повредить делу раскрутки жены, тем более в Европе, где на наркоманию больше не смотрели как на милую шалость представителей богемы. Да и что толку в лечении, если человек сам не стремится избавиться от зависимости.

Но теперь выяснилось, что Лариса еще и лесбиянка. В сочетании с наркоманией это может дать убойный эффект, и огласка практически неминуема, ведь наркоман не может быть осторожен и осмотрителен в выборе партнеров для секса. Тогда больше не будет никакого смысла вкладывать силы и деньги в то, чтобы привлечь внимание к Ларкиному творчеству, ее имидж будет бесповоротно разрушен и искалечен. Художников-наркоманов пруд пруди, и никого уже давно не удивишь воплощенными на холсте глюками. Ларкино художественное своеобразие, которое сегодня усилиями Риттера подается как свежесть юности и неординарность взгляда на окружающий мир, завтра станет выглядеть как рядовое «глючество», которого на любой выставке и в любом салоне более чем достаточно. А ведь сколько сил и денег потрачено! И получается, что все впустую…

Нужно все обдумать и принять какое-то решение. Либо плюнуть на Ларкину славу и попробовать ее вылечить, либо… Ладно, не нужно спешить, нужно как следует подумать и все просчитать.

* * *

Заместитель начальника отдела МУРа по борьбе с тяжкими насильственными преступлениями Юрий Викторович Коротков был наполовину холост и наполовину бездомен. Уйдя от жены, он так и не оформил развод, а так как собственного жилья у него не было и снять, а тем более купить, его было не на что, кочевал по временно свободным квартирам друзей и знакомых. Одно время он даже жил у Насти Каменской, пока Чистяков был в длительной командировке, потом осел на служебной квартире приятеля, который проживал у жены, потом, когда приятель сменил место работы и квартиру у него отобрали, перебрался в другое место, снимал у каких-то родственников каких-то знакомых комнату в коммуналке за чисто символическую плату, но и это пристанище вот-вот должно было уплыть из рук: коммуналку собрались расселять и делать из нее современную трехкомнатную квартиру.

Он мог бы развестись наконец и жениться на Ирке, Ирине Савенич, в которую влюбился еще прошлым летом и так и не вышел до сих пор из состояния нежного восторга. Жениться и жить с ней в ее квартире, покончив со скитаниями по чужим углам. Да, развестись он, конечно, мог, но вот жениться… Юре казалось, что в его нынешнем положении любая женитьба будет непременно рассматриваться как корыстный шаг с целью приобретения жилплощади. Ни за что на свете не хотел бы он, чтобы кто-нибудь, а тем более Ира, мог подумать, что он женится не на женщине, а на квартире. А поскольку собственное жилье у него не появится никогда, то и брачных перспектив их отношения не имели.

Каменская регулярно вела с ним долгие беседы с целью прочистки мозгов, втолковывала, что нельзя ставить свои чувства в зависимость от общественного мнения, которое далеко не всегда бывает справедливым, что никто ничего плохого о Юре не подумает, и вообще, если ты любишь женщину и имеешь возможность на ней жениться, то нужно это сделать и не обращать внимания на то, кто и что будет по данному поводу говорить. Настя придумывала разные аргументы, пыталась выстроить в своих рассуждениях доступную Юриному характеру логику, но все было пока без толку.

– Я женюсь на ней, только если она сама будет об этом просить, – упрямо твердил он.

– А она не попросит, я ее знаю, – возражала Настя. – Она будет ждать, пока ты предложишь ей выйти за тебя замуж.

– А я буду ждать, пока она сама попросит. Иначе я буду выглядеть как альфонс: бесперспективный и бездомный нищий мент позарился на красивую актрису с квартирой, машиной и гонорарами.

Сдвинуть его с этих позиций Насте оказалось не под силу. Она даже подумывала о том, чтобы поговорить с Ириной, но что-то ее удерживало. Что-то в этом решении казалось ей неправильным, и она его так и не осуществила.

В это утро он проснулся не от треска будильника, а от прикосновения Ириной руки, ласково дергающей его за волосы.

– Юра, Юр, у тебя мобильник надрывается. Ну Юра же!

Не открывая глаз, он выпростал из-под одеяла руку, в которую Ира тут же вложила надсадно звенящий аппарат.

– Слушаю, Коротков. – Он постарался, чтобы голос звучал не совсем уж сонно.

– Да не слушаешь ты ни хрена, а дрыхнешь.

Серега Зарубин, он сегодня в составе группы, дежурящей по городу. И чего звонит с утра пораньше? Наверняка ничего хорошего. Юра приоткрыл один глаз и покосился на часы: половина седьмого. Уроды. Садисты.

– Не завидуй начальнику, – проворчал он, – через три часа сдашь дежурство и тоже будешь дрыхнуть.

– Это вряд ли. Мы тут место происшествия осматриваем.

– Ну и?

– Да все бы ничего, но убитая дамочка имеет фамилию Халипова. Юлия Халипова. Сечешь фишку?

– Это которая «Уйти и не вернуться»?

– Она самая, – подтвердил Зарубин.

– А это точно она? Может, однофамилица?

– Слушай, начальник, у нее, кроме документов, еще и лицо есть.

– Тьфу ты господи! Теперь точно на нас повесят.

– Вот и я о том же. Так что, может, тебе имеет смысл самому сразу подключиться, пока мы тут топчемся? Время хорошее, начальства никакого нет, все спят, так что все, что они могут испортить, пока еще можно спасти.

– Говори адрес.

Юра спустил ноги с дивана и потянулся за ручкой и бумагой. Под рукой не оказалось ничего, кроме инструкции по применению каких-то таблеток для похудания, которые постоянно принимала Ирина, исступленно пытаясь бороться с лишним весом. Коротков жалобно вздохнул и стал записывать на свободном поле то, что диктовал ему Зарубин.

Инструкцию он сунул в карман джинсов, закутался в короткий махровый халат с капюшоном – подарок Иры на день рождения – и побрел в ванную. Из кухни тянуло головокружительными запахами яичницы с ветчиной и помидорами и свежесваренного кофе. И чего Ирка в такую рань поднялась? Уже и завтрак приготовить успела. И съела его, наверное. Ах да, она вчера говорила, что у нее с утра съемка на натуре, в восемь утра, и не позже половины восьмого она должна быть на гриме.

На гриме, на гриме… Съемка, говорите? В кино, говорите, снимаетесь? Это кстати.

– Ириша! – заголосил он из ванной, выдавливая зубную пасту из тюбика. – Можно тебя на минутку?

И как это некоторые женщины ухитряются быть с самого утра такими красивыми? Уму непостижимо! В первые десять минут после пробуждения Коротков не мог без отвращения смотреть на себя в зеркало. Старый, помятый, слипшиеся волосы торчат во все стороны и выглядят так, словно их месяц не мыли, хотя мыли только вчера, он вообще моет голову каждое утро, когда душ принимает. А Ирка – как цветочек, щеки гладкие, розовые, глаза сверкают, кудри вьются, полные губы улыбаются, и вся она такая… такая… ну просто слов нет выразить, какая она.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.