Стараясь не привлекать к себе внимания, она прошла из комнаты в просторную, красиво отделанную прихожую-холл, достала из стенного шкафа свою куртку и, набросив ее на плечи, вышла на крыльцо, с одной стороны которого были ступеньки, а с другой – пологий съезд для коляски. Все окна первого этажа были ярко освещены, до нее доносились оживленные голоса и смех, и она вдруг почувствовала себя ужасно одинокой, никому не нужной, лишней.

Опершись на перила, она вытащила сигареты и закурила. Что они себе думают, эти издатели? Что она – нищая дурнушка, рассчитывающая подцепить богатого мужика, воспользовавшись тем, что он инвалид и уже вряд ли может претендовать на любовь молодой красавицы? Наверное, именно так они ее и воспринимают. Поэтому и смотрят искоса и явно неодобрительно, поэтому и демонстрируют ей свое пренебрежение. Ты, дескать, девочка, ни на что не рассчитывай, это не твой круг. Не видать тебе состоятельного Соловьева как своих ушей. Интересно, как бы они посмотрели на нее, если бы она накрасилась и надела роскошные тряпки, которые мать исправно привозила ей из Швеции? Стоит ей захотеть, и она может выглядеть как кинозвезда. Только дело в том, что ей этого никогда не хочется. Если нужно для дела – тогда, конечно, другой разговор. Но по собственной инициативе Настя Каменская никогда этого не делает. Ей это неинтересно.

– Отдыхаете от веселья? – раздался голос совсем рядом с ней.

Настя обернулась и увидела забавного человечка лет сорока или чуть меньше, плешивого, с густыми и длинными усами, как у картинных запорожских казаков. Человечек был в хорошем костюме и при галстуке и держал под мышкой небольшой пакет. Он пришел пешком, и Настя сообразила, что это, наверное, сосед.

– Скорее даю возможность другим гостям отдохнуть от меня, – приветливо ответила она. – Я такая серьезная, а их, похоже, это угнетает.

– Много народу собралось? – спросил «запорожец», как ей показалось, испуганно.

– Да нет, всего трое. Заходите, пожалуйста, дверь открыта.

– Неудобно, – отчего-то засмущался «запорожец». – Я думал, еще никого нет, хотел поздравить Владимира Александровича, подарок принес. Но если там гости, я, наверное, не буду заходить.

– Отчего же?

– Ну… – Он смутился еще больше и вдруг стал Насте ужасно симпатичен. – Неудобно как-то. Я там никого не знаю. Нет, я лучше завтра зайду.

– Глупости, – решительно оборвала его Настя. – Подарок и поздравления хороши именно в день рождения, назавтра они уже теряют всю прелесть. Я ведь тоже никого там не знаю. Давайте познакомимся, войдем вместе и составим вдвоем единый фронт чужакам.

Она весело подмигнула обладателю картинных усов и протянула ему руку.

– Меня зовут Анастасия. Я старая знакомая Соловьева, он много лет назад учился в аспирантуре у моей мамы.

– А я – сосед. – Он крепко пожал ей руку. – Женя меня зовут.

Настя подхватила его под руку, выбросила докуренную сигарету и буквально втащила беднягу в дом.

– Я привела нового гостя, – громко объявила она с порога, со злорадством отметив мелькнувшее на лицах издателей неудовольствие. – Это Женя, сосед Володи. Прошу любить и жаловать. Женя, ваш тост.

Андрей с непроницаемым видом тут же налил шампанское в красивый бокал и на маленьком подносе подал соседу. Троица из «Шерхана» с неохотой прекратила обсуждение чего-то очень животрепещущего, все подняли бокалы и с выражением вежливого ожидания уставились на «запорожца». Тот совсем сконфузился и долго не мог подобрать слова.

– Володя… Я вас поздравляю с днем рождения… Даже и не знаю, чего вам пожелать… Я хотел сказать, что… В общем, я очень рад, что у вас есть близкие и друзья, которые приезжают к вам. Это очень важно, чтобы были люди, которым ты нужен и интересен и которые приезжают не потому, что так положено, а потому, что сами этого хотят. В конце концов, самое главное в жизни – быть кому-то нужным. Я хочу вам пожелать, чтобы ваш дом никогда не был одиноким и забытым.

– Спасибо, Женя, – тепло произнес Соловьев. – Я очень благодарен вам за то, что вы пришли. И с удовольствием пью за ваши слова.

– Пойдемте поближе к столу, – шепнула Настя соседу. – Они там ведут производственное совещание, нам с вами это неинтересно, а на столе масса всяких вкусных вещей. Ну их, с их деловыми разговорами.

Женя покорно поплелся следом за ней к дивану, куда Настя усадила его почти насильно. Было видно, что ему не по себе и хочется уйти.

– Вы давно здесь живете? – спросила она, накладывая в его тарелку разные закуски.

– С самого начала, как застроились. Я один из первых въезжал. Почти одновременно с Володей.

Странно, подумала Настя. Так давно живут рядом, а он стесняется лишний шаг сделать, лишнее слово сказать. Как будто первый день знаком с Соловьевым. И вообще непонятно, как такой неловкий и застенчивый человечек может в наших условиях оказаться владельцем дорогого престижного коттеджа. Чтобы заработать такие бешеные деньги, нужно быть акулой, нахрапистой и клыкастой. А он?

– Чем вы занимаетесь, Женя? Или с моей стороны неприлично об этом спрашивать?

Он смутился еще больше.

– Ничем, в сущности. Детей воспитываю, хозяйство веду. У меня жена бизнесом занимается. А я так… Дома сижу, одним словом.

Она вспомнила. Якимовы. Коттедж номер 12. Жена – генеральный директор крупной фирмы, торговля мебелью, сантехникой, отделочными материалами, ремонт квартир и офисов. Муж нигде не работает. Вот, значит, как это выглядит на самом деле. Читая документы и раскладывая их по конвертам, приклеенным на стене под схемой «Мечты», Настя представляла себе эту семью совсем иначе. Деловая хваткая дама средних лет, не очень привлекательная, купила себе красивого сексуального мужа, позволяя ему сидеть на своей шее не работая. А оказалось, что они просто поменялись ролями. Она зарабатывает деньги, он занимается домом и детьми. Что ж, может, это и правильно.

– Сколько у вас детишек?

– Трое.

– Ого! Ваша работа, пожалуй, потруднее многих других.

– Справляюсь. – Он робко улыбнулся. – От жены нареканий нет.

Ей удалось втянуть его в разговор о жителях коттеджей. В отличие от Соловьева, который жил замкнуто и практически ни с кем не общался, Женя Якимов был хорошо знаком почти со всеми, потому что целые дни проводил здесь. С ним частенько оставляли детей, если родителям нужно было отлучиться, и всегда звали на помощь, если где-то что-то ломалось и выходило из строя.

Настя работала, с милой улыбкой задавая заранее продуманные вопросы, бросая короткие, ничего не значащие реплики, в ответ на которые сосед Женя начинал рассказывать то, что ей хотелось услышать. Ничего нельзя было записывать и желательно было ни о чем не переспрашивать и не уточнять, беседа должна выглядеть непринужденно, а Настиного интереса к каждому слову Якимова никоим образом нельзя было демонстрировать. Она впитывала в себя как губка каждое слово усатого «запорожца», каждую реплику, каждое вскользь сказанное междометие, при этом делая вид, что лениво поедает многочисленные закуски и слушает вполуха. То и дело она ловила на себе недоумевающий взгляд Соловьева. Ведь она приехала к нему, именно к нему, а не к застолью и не к его гостям. Почему же она так легко смирилась с тем, что он не уделяет ей никакого внимания, что им всецело завладели трое деловых респектабельных мужчин, а она вынуждена довольствоваться обществом соседа, которого видит в первый раз и которого сам Соловьев почти не знает? Так могла бы себя повести ТА Настя Каменская, которую он знал много лет назад, влюбленная до беспамятства девочка, забывшая о самолюбии и гордости. А нынешняя Анастасия, не моргнув глазом обсуждающая с ним свои прошлые чувства, готовая под микроскопом рассматривать чувства сегодняшние и не испытывающая при этом ни малейшего смущения, вряд ли стала бы мириться с тем, что ей не нравится. Что же, выходит, ее все это устраивает?

Соловьев поглядывал на нее все чаще, то и дело отвлекаясь от того предмета, который пытались обсудить с ним издатели. Вслед за ним начал оборачиваться на Настю и крупный высокий мужчина с добродушным симпатичным лицом – главный редактор «Шерхана» Семен Воронец. Первый этап пройден благополучно, отметила она про себя. Все наконец начали понимать, что я имею право на приватную беседу с хозяином. За дело, Настасья!

Она медленно поднялась с мягкого, обитого светло-кофейной кожей дивана и неторопливо подошла к Соловьеву.

– Ну что, гений восточной словесности? – насмешливо спросила она. – Не пора ли уделить даме несколько минут? Тем более что дама скоро поедет домой.

– О, прошу прощения, – рассыпался в извинениях невысокий бородатый Есипов. – Мы совсем замучили Володю деловыми разговорами. Как жаль, что вам нужно уезжать так рано.

– Да? – невинно удивилась она. – А почему вам жаль? Вы что, собирались поухаживать за мной?

Она выразительно посмотрела на Есипова сверху вниз – он был почти на голову ниже ее ростом.

– Ну что вы, я бы не рискнул, – быстро нашелся Кирилл. – А вот Семен, по-моему, очень даже настроен поухаживать за вами. Вы обратили внимание, как он на вас все время поглядывает?

Ясно. Ее хотят переключить на этого редактора с улыбчивым лицом. Сейчас он кинется изо всех сил за ней ухаживать, постарается подпоить и показать Соловьеву не в самом лучшем свете, после чего ее увезут отсюда в полной уверенности, что хозяин потерял к ней всякий интерес. Схема примитивная, рассчитанная на дураков, но тем не менее всегда срабатывающая. Ни один мужчина не потерпит, чтобы его дама целовалась с другим. Какие бы объяснения при этом ни приводились. Как, однако, они блюдут интересы Соловьева! Прямо три дуэньи в штанах. Откуда у них эта нелюбовь к женщинам не из своего круга? Неужели они так привязаны с Володе и несут коллективную ответственность за его судьбу? Да нет, откуда? Для «новых русских» это слишком высокие чувства, они на такое не способны. Скорее всего дело в какой-то совершенно конкретной женщине, у которой роман с Соловьевым и чьи интересы эта троица охраняет. Может, она их близкая подруга или даже родственница одного из них. Просто сейчас у них с Соловьевым вышла размолвка, она даже не приехала поздравить его с днем рождения, но издательские мальчики зорко стоят на стреме и чужих баб к своему переводчику не подпускают. А может быть, никакой размолвки и нет, просто дама временно отсутствует, уехала куда-нибудь по делам или отдыхать.

Настя решительно взялась за ручки на спинке инвалидной коляски и, пренебрегая правилами хорошего тона, повезла Соловьева в кабинет. Плотно притворив за собой дверь, она подкатила коляску к окну, а сама уселась на низкий широкий подоконник лицом к Владимиру.

– Давай поговорим десять минут, и я поеду.

– Так рано?

– Мне пора. Итак, Соловьев, что ты мне скажешь? Напрасно я приехала сегодня или нет?

– Тебе решать.

Он пожал плечами и постарался скроить равнодушную мину, словно ответ на этот вопрос его совершенно не интересовал.

– То, что касается меня, я сама и решу. А вот ты что скажешь?

– Я не понимаю, чего ты добиваешься, – с раздражением произнес Соловьев. – Что ты хочешь от меня услышать? Задавай свои вопросы членораздельно, будь любезна.

– Хорошо. – Она вздохнула. – Двенадцать лет назад ты меня не любил, я была тебе не нужна, я была тебе в тягость. Я тебя совершенно не интересовала. Но ты тем не менее встречался со мной и даже занимался со мной любовью. Должно было пройти довольно много времени, чтобы я поняла, что ты делал это не потому, что я тебе нравилась, а потому, что боялся мою мать. Ты боялся меня разозлить, потому что думал, что я могу пожаловаться маме, оболгать тебя, оклеветать, наговорить невесть чего, и тогда не видать тебе кандидатской степени. Как только до меня дошла эта неприятная истина, я оставила тебя в покое. Не могу сказать, что вся эта история прошла для меня безболезненно. Я очень страдала, Соловьев. Я очень тебя любила. Сегодня я пыталась понять, изменилось ли мое отношение к тебе, и с удовлетворением увидела, что воспринимаю тебя совершенно спокойно. Я больше не начинаю дрожать от одного твоего взгляда и не теряю голову, когда прикасаюсь к тебе. Ты стал другим, и я стала другой. И я с удивлением поняла, что могу снова начать любить тебя. Я, другая, могу опять полюбить тебя, тоже другого. Просто новая встреча двух других людей. Но я, Соловьев, теперь хорошо умею управлять своими чувствами. Повторяю, я МОГУ снова полюбить тебя, но весь вопрос в том, нужно ли это делать. И если я решу, что не нужно, то и не стану этого делать. Без проблем. С другой стороны, я могу решить, что нужно, а у меня все равно ничего не получится. И теперь я хочу услышать твой ответ. Можно без предисловий и без длинных объяснений того, что произошло много лет назад. Просто скажи, хочешь ли ты, чтобы я приезжала к тебе. Или ты хочешь, чтобы я сейчас убралась отсюда и ты больше никогда меня не видел.

Ну вот, она сделала все для того, чтобы он пригласил ее приезжать. Ей нужен этот дом и его хозяин, и если для того, чтобы приезжать сюда, нужно лгать, она будет лгать. Притворяться. Строить из себя влюбленную. Когда-то ей было очень больно, так больно, что, казалось, она не выживет. Но прошло больше десяти лет, в ее душе нет мстительного чувства к этому мужчине, в ее душе по отношению к нему нет вообще ничего. Пусто. Будто никогда ничего и не было. Но если для ее работы нужно причинить боль ему, она не задумываясь на это пойдет. Больнее, чем было ей тогда, просто не бывает. Но даже это, как она убедилась на собственном опыте, можно пережить и не умереть. Так что и Соловьев переживет, если ему придется перенести несколько неприятных минут, связанных с тем, что у него откроются глаза на истинные чувства и побуждения женщины, к которой он неравнодушен.

Соловьев взял ее за руку и потянул к себе. Настя соскочила с низкого подоконника и села к нему на колени. Он целовал ее долго, очень нежно и очень умело, то и дело отрываясь от ее губ и проводя губами по ее длинной шее. Одной рукой он обнимал ее за спину, другой гладил и ласкал ее грудь под свободным свитером. Настя чутко прислушивалась к себе. Она ничего не чувствует. Боже мой, двенадцать лет назад она бы уже умерла от таких ласк и прикосновений. А сейчас – ничего. Ей не было неприятно, ей не хотелось вырваться и скривиться от омерзения, как если бы это был совершенно посторонний мужик. Но и того восторга, который ее охватывал когда-то, тоже не было.

Она осторожно отстранилась и высвободилась из его рук, снова пересев на подоконник.

– Я не услышала ответа, Соловьев. Я так и не поняла, хочешь ли ты, чтобы я приезжала сюда.

– Да ведь ты сама этого не хочешь.

Он посмотрел на нее внимательно и ласково своими невероятными теплыми глазами.

– Не обманывай себя, Ася. Я не нужен тебе. Я – калека, а ты – молодая здоровая женщина с нормальными физиологическими потребностями, которых я не смогу удовлетворить. Ты ничего не чувствуешь, когда я тебя обнимаю. Так зачем тебе все это?

– Я же говорила тебе, что ты не повзрослел за эти годы. Для тебя по-прежнему на первом месте секс. Как был кобелем, так и остался. – Она улыбнулась и погладила его по руке. – И ничего-то ты не понял. Я сейчас поеду домой к своему заслуженному мужу, а ты на досуге подумай над тем, что я сказала. Завтра я снова приеду, и мы поговорим. Надеюсь, твои деловые друзья завтра не будут нам мешать. Все, Соловьев, я пошла. Провожать меня не надо, я уйду потихоньку, чтобы не прощаться с твоими акулами капитализма. Отсюда выход только в гостиную?

– Нет, вон та дверь ведет в прихожую.

– До завтра, дорогой, – насмешливо сказала она, уже стоя у самой двери.

Он молча кивнул, не сводя с нее настороженного взгляда.

Настя тихонько выскользнула в прихожую. Дверь в гостиную была распахнута, и голоса доносились оттуда громко и отчетливо. Настя сделала пару шагов в другую сторону и заглянула в кухню. Там помощник Андрей мирно беседовал о чем-то с длинноусым соседом Женей Якимовым. Стало быть, в комнате находятся только издатели.

Она осторожно, стараясь не шуметь, достала из шкафа куртку, прислушиваясь к разговору.

– …для этого дела нужна «Газель», – говорил коммерческий директор Автаев. – Больше никак не получится.

– Сложно это, – неуверенно ответил Воронец. – Столько усилий, а вдруг все напрасно?

– Нечего тут обсуждать, – оборвал их Есипов. – Дело есть, и его нужно сделать. Во что бы то ни стало…

Понятно, кто из них троих хозяин, думала Настя, аккуратно открывая замок на входной двери.

* * *

Алексей Чистяков, растянувшись на диване, смотрел по телевизору детектив. Рядом с диваном на полу стоял поднос с пустыми тарелками и чашка с остатками чая. Настя поняла, что муж лежит перед телевизором давно, с обеда.

– Ты что, Лешик? – озабоченно спросила она. – Заболел?

– Не-а, – он помотал рыжей шевелюрой. – Забастовал.

– Причина?

– Эти суки из колледжа не заплатили за курс. Сказали, что оплату произведут после приема экзаменов. Дескать, посмотрят еще, как я курс прочитал, чему смог студентов научить.

– А экзамены когда?

– В мае.

– Ничего себе! – присвистнула Настя. – Опять будем без денег сидеть? Наша годовщина свадьбы накрывается железной крышкой.

– Очень изящный эвфемизм для обозначения медного таза, – прокомментировал муж.

Они поженились год назад, 13 мая. В этот же день зарегистрировал брак Настин единокровный брат – сын ее отца от второго брака. Брат был так счастлив, готовясь к двойной свадьбе, и строил шутливые планы совместных празднований первой и всех последующих годовщин. Александр Каменский настаивал на том, чтобы на первую годовщину всем четверым поехать в Париж, на вторую – в Вену, на третью – в Рим. Настя отмахивалась, понимая, что на деньги брата никуда не поедет, а своих собственных на такую поездку все равно не будет. Леша мог бы зарабатывать очень прилично, если бы принимал приглашения зарубежных университетов и подписывал с ними контракты. Но уезжать без Насти он категорически не хотел, а Настя, в свою очередь, отказывалась бросить работу. Поэтому приходилось почти ежедневно решать проблемы латания дыр в семейном бюджете.

– Ужинать будешь? – спросил Алексей, вылезая из-под теплого клетчатого пледа и шаря ногами по полу в поисках вечно убегающих тапочек.

– Не хочу, спасибо.

– Где же это тебя кормили? Ты разве не с работы?

Она уже давно перестала решать для себя задачку «врать – не врать», если речь шла о ее муже. Ответ был один: не врать. Лешка, во-первых, был знаком с Настей с пятнадцати лет, знал ее как облупленную и совершение не характерных для нее действий просекал мгновенно, тут же начиная подозревать что-нибудь нечистое. Во-вторых, он был действительно талантливым математиком, крупным ученым и обладал четким и свободным от эмоций мышлением, что позволяло ему без труда разоблачать ложь. И в-третьих, все, что произошло между Настей и Соловьевым много лет назад, было ему известно. Он мужественно перенес эту историю, но пережитые страдания и тот ужас, который он испытывал на протяжении почти полутора лет, ожидая, что вот-вот потеряет единственную женщину, которую любит, оставили в его душе след, который до сих пор не померк. При возникновении малейших подозрений он начинал бешено ревновать, внутри у него все кипело и болело от страха потерять непредсказуемую, непокорную и своевольную Анастасию – единственную женщину, которая вообще была ему нужна в этой жизни. Поэтому Настя знала твердо: поводов для ревности Алексею давать нельзя, иначе он сойдет с ума.

– Я была в гостях.

– В рабочее время? – Он удивленно посмотрел на нее. За Настей такого не водилось. Она никогда не занималась личными делами в рабочее время.

– Это нужно для работы. Лешик, я была у Соловьева.

Она могла не спрашивать, помнит ли муж, кто такой Владимир Александрович Соловьев. Она знала совершенно точно, что помнит.

– Вот как?

Он старался казаться спокойным, и Настя оценила это по достоинству.

– Он живет там, где мы ищем преступников. И мне нужен был повод, чтобы там появиться. Более того, мне нужен повод, чтобы появляться там постоянно, пока мы не разберемся с нашим делом, и для этого Соловьев подходит как нельзя лучше. У нас был роман, который ничем хорошим не закончился, но теперь он овдовел, и вполне естественно, что я попытаюсь восстановить отношения. Ты понимаешь?

– Да, конечно. Это действительно вполне естественно. Мне что, готовиться к разводу?

– Леша, ну как тебе не стыдно!

Она села рядом с ним на диван, обняла за шею, прижалась щекой к его плечу.

– Это работа, Лешенька. И больше ничего. Прошло столько лет, Соловьев давно перестал меня волновать. Я уже большая девочка. И я прошу тебя, не бери это в голову. Я могла бы скрывать от тебя, что снова вижусь с ним. Ты бы никогда и не узнал. Но я не вижу, почему бы не сказать тебе об этом. Соловьев не означает для меня сегодня ровно ничего. Пустое место. Владелец дома, где мне необходимо регулярно бывать.

Алексей молчал, тихонько поглаживая жену по голове.

– А он… Он знает, что твои визиты к нему – это просто работа?

Зрит прямо в корень. Настя поежилась, теснее прижимаясь к нему. Обмани такого попробуй. Себе дороже. Вообще-то, если бы Чистяков не был таким умным, она бы не вышла за него замуж.

– Нет, солнышко, он этого не знает.

– Значит, он воспринимает тебя именно как свою бывшую любовницу?

– Леша!

– Асенька, мы с тобой знакомы двадцать лет, и давай не будем морочить друг другу голову и выбирать выражения, когда обсуждаем важные вещи. Как ты объяснила Соловьеву свое появление?

– Так, как ты и думаешь. Сказала, мол, хочу убедиться, что полностью остыла к нему. У него сегодня день рождения. Воспользовалась поводом и приехала.

– И как, убедилась?

– Убедилась. Леша, перестань ты, ради бога, себя мучить. О том, что Соловьев для меня ничего не значит, я знала еще несколько лет назад. И мне совершенно не нужно было для этого ездить к нему домой. Но мне нужен был повод, который я могла бы ему предъявить.

– А ты не боишься, что теперь, когда у него нет жены, он может воспылать к тебе чувствами?

– Не боюсь. Если он не смог любить меня тогда, то и сейчас не сможет. Мировой опыт показывает, что наличие или отсутствие супругов в этом деле ровно никакой роли не играет. И потом, я не сказала тебе… Он инвалид. Калека. Передвигается в инвалидной коляске.

– Несчастный случай?

– Не знаю пока. Он не захотел это обсуждать, а я не стала настаивать. Но я это и без него узнаю, трудность невелика. Леш, давай забудем, а? Что ты из ерунды проблему делаешь? Ты спросил, почему я не хочу ужинать, я ответила, что была в гостях у Соловьева. Ну и все, и проехали. Я могла бы тебе сказать, что была в гостях у Тютькина или Хренкина, и ты спал бы спокойно. Не думай ты о Соловьеве. Я люблю тебя, и замуж я вышла за тебя, и жить до самой старости я собираюсь с тобой. Пойдем пить чай.

Она встала с дивана и потянула мужа за руку. Глядя на его взлохмаченную шевелюру, она невольно сравнивала Алексея с Соловьевым. Да, Володя, бесспорно, красивее. И взгляд у Лешки никогда не бывает таким теплым и чарующим. Его зеленовато-коричневые глаза могут смотреть серьезно, ехидно, насмешливо, с откровенной издевкой, с нежной заботой. Но того настоящего мужского взгляда, от которого опускаются руки и в голове мутится, у Чистякова не было. Может быть, поэтому Настя и любила его, своего рыжего гения математики. Больше всего она терпеть не могла самцов – мужчин, уверенных в том, что их сексуальная притягательность помогает властвовать над женщинами, подчинять их своей воле. Мужчин, уверенных в том, что предназначение женщины – испытывать оргазм и производить потомство и подчиняться она должна тому мужчине, который помогает или позволяет ей свое предназначение исполнять.

* * *

Гости давно ушли, а Соловьев все сидел в кабинете, отпустив Андрея наверх и сказав, что ляжет спать без его помощи. Визит Анастасии выбил его из колеи. То, что произошло много лет назад, было постыдным, и вспоминать об этом ему всегда было неприятно. А коль неприятно, так он и не вспоминал.

Он никогда не был бойцом, умеющим настаивать на том, что сам считал правильным и необходимым. Ему всегда легче было подчиниться обстоятельствам, чем пытаться подчинить их себе, своим желаниям и устремлениям. Пусть идет как идет. Пусть будет как есть. Как случилось – так случилось. Когда он понял, что дочка его научного руководителя влюблена в него до помрачения рассудка, ему было проще пойти навстречу обстоятельствам и закрутить с ней ненужный и тягостный для него роман, чем постепенно и деликатно переводить отношения на дружеские рельсы, стараясь не обидеть и не ранить молодую девушку. Он привык плыть по течению, а не сопротивляться.

Соловьев видел, как она страдала, и понимал, что своим поведением причинил ей боль, сначала заставив поверить, что тоже любит ее, а потом не сумев скрыть правду. Но осознание собственной вины было для него тягостным, и он предпочел не думать об этом. Не вспоминать. Забыть. И это ему вполне удалось.

Зачем она явилась сейчас? Дразнит? Наслаждается видом его беспомощности, радуется его страданиям? Но она его уже не любит, это он видит совершенно ясно. Хотя, впрочем… Как знать. То, что не заводится от первого же прикосновения, еще ничего не означает. Возраст все-таки. Сколько, она сказала? Скоро тридцать шесть. Она стала холодной и рассудочной. Даже, кажется, немного циничной. И очень красивой. Теперь она гораздо красивее, чем была двенадцать лет назад. Она по-прежнему неяркая, неброская, почти не пользуется косметикой, но Соловьев по достоинству оценил чистоту линий и лица, и фигуры. Длинные стройные ноги, тонкая талия, высокая грудь, роскошные густые длинные волосы, изящные руки, высокие, красиво вылепленные скулы, прямой нос. Про таких женщин говорят, что они «на любителя». Они не бросаются в глаза, мимо них можно пройти десятки раз и не заметить, и только очень искушенный и взыскательный взгляд может оценить их прелесть.

Она приедет завтра. Радуется ли он этому или хотел бы, чтобы новый визит не состоялся? Соловьев пытался разобраться в себе, но, как обычно, ему не хватало для этого упорства. Так приятно и легко было бы плыть по течению, пусть Анастасия приезжает, пусть снова любит его. Сейчас это его не тяготило бы, ибо его положение инвалида освобождало Соловьева от всяких обязательств по отношению к женщинам. Он слишком одинок, и влюбленная женщина совсем не помешает. Тем более он живет так далеко, что приезжать каждый день она не сможет. К тому же она замужем. Что ж, решил Владимир Александрович, все к лучшему.

Глава 3

Настя терпеливо выжидала момент, когда Соловьева не будет дома. Спустя два дня, как только Андрей вывез на улицу коляску и отправился с Владимиром гулять, она позвонила в дверь коттеджа номер 12. В ответ сразу же раздались звонкие детские голоса, дверь распахнулась, и на пороге возникла перемазанная краской девчушка лет восьми.

– Вы к нам? – требовательно вопросило дитя.

– К вам, если впустите, – улыбнулась Настя.

Тут же за спиной юной художницы появился Женя Якимов.

– Это вы? – удивился он. – Ко мне?

– Вообще-то к Соловьеву, но его нет дома, и я подумала, что, может быть, вы приютите меня, пока он не вернется.

– Они, наверное, гулять отправились, – предположил длинноусый сосед.

Настя поняла, что ей сейчас предложат пойти на поиски и даже укажут вероятное направление, тем более что такого рода прогулки не бывают на очень уж большие расстояния.

– Наверное, – согласилась она. – Но у меня ужасно болит нога. Надела новые туфли – и неудачно. Можно мне войти?

– Конечно, конечно, – спохватился Женя. – Проходите.

Этот коттедж был спланирован совсем по-другому. Кухня намного просторнее, остальную площадь первого этажа занимала огромная гостиная, где сейчас находились все трое отпрысков – двенадцатилетний Митя, абсолютно непохожий на Женю, юная любительница живописи Лера и крошечное существо с длинными русыми кудрями, которое при ближайшем рассмотрении оказалось мальчиком Федей. Митя увлеченно играл с компьютерным противником во что-то ужасно захватывающее, в то время как Лера, лежа на полу, пыталась под чутким руководством не по годам серьезного Федора изобразить Крокозябру. Это существо являлось плодом безудержного малышового воображения, и мальчик объяснял сестре, как оно должно выглядеть, используя при этом мимику, жесты и богатый набор звуков, от утробного рычания до тоненького попискивания. Если учесть, что компьютер при этом издавал множество шумов, а Митя сопровождал игру разнообразными репликами и вскриками, то можно представить, какой гвалт стоял в гостиной. Женя, познакомив Настю с детьми, тут же увел ее на кухню, которая благодаря своим размерам и европейскому дизайну вполне могла считаться столовой.

– Вы не обидитесь, если я буду возиться с ужином? – смущенно спросил Якимов. – Через час я должен покормить детей, а у меня еще конь не валялся.

Они мирно болтали вроде бы ни о чем. Какие люди живут в коттеджах? Чем занимаются? Кем надо быть, чтобы позволить себе такое дорогое жилье? Без муниципального транспорта, конечно, не очень удобно, но здесь у каждого есть машина, а порой и не одна. У Якимовых, например, две машины, на одной ездит жена, другая остается Жене – мало ли что случится в течение дня, например, нужно срочно везти к врачу кого-то из детей или быстренько смотаться в магазин.

Настя плавно перевела разговор на программу «Соседский присмотр», которая широко применяется в некоторых странах для профилактики преступлений.

– Да, – согласился Женя, – в многоквартирных домах такая программа вряд ли сработает, а в районе индивидуальной застройки в этом есть смысл, соседние дома хорошо просматриваются. И потом, если знаком с жильцами, то чужой человек сразу бросается в глаза. Особенно днем, когда знаешь, что никого дома нет.

Еще пять минут, и он сказал, что в «Мечте» он чужих практически не видел, по крайней мере в дневное время. За вечернее время поручиться не может, во-первых, темно, а во-вторых, хоть они живут и далеко от центра, но гости к обитателям микрорайона все-таки приезжают, случается, и целыми компаниями. Нет, такого, чтобы кто-то незнакомый болтался вокруг коттеджей без видимой причины, он не припомнит. Свой интерес Настя объяснила тем, что фирма, где она работает, собирается наряду с прочим заняться страхованием индивидуальных жилых построек, в том числе и от вторжения воров и грабителей.

Внезапно Женя напрягся и прислушался. Звуки, доносящиеся из гостиной, стали немного другими. Теперь среди них не было характерных шумов, производимых компьютером во время батальных игр.