Александра Маринина

Чужая маска

Три неглавные причины и одна главная

В те годы, когда вышли первые детективы Александры Марининой, словосочетание «книги в пестрых обложках» было столь же устойчиво-безликим, как «новые русские», и употреблялось с таким же негативным оттенком. Имена новых авторов, представленных на необозримом отечественном книжном рынке, существовали исключительно в изустной традиции и передавались от читателя к читателю, минуя критиков.

И все же после выхода в свет очередной книги писательницы сработала накопившаяся «критическая масса». Читательский успех Марининой оказался таким ошеломляющим, что о его причинах – хотя бы с точки зрения социологии – задумались даже наиболее снобистски настроенные критики. Как могло случиться, что подполковник милиции Марина Алексеева стала самым читаемым автором, обойдя признанных профессионалов беллетристики?

Если отбросить расхожее мнение: «публика дура» и «пипл хавает» исключительно то, что не напрягает мозги, – картина успеха Марининой становится более ясной.

Во-первых, она писала свои книги всерьез. Причем делала это в то время, когда массовая литература почти на сто процентов была отдана на откуп профессиональным писателям старой закалки, решившим немного подхалтурить созданием незамысловатого чтива «для бедных». «Бедные» оказались достаточно умными, чтобы почувствовать снисходительное к себе отношение, порой переходящее в издевку писателей над читателями. И разумеется, что появление автора, который не держит читателя за дурака, было сразу же встречено с восторгом.

Во-вторых, Маринина сделала ставку на ту часть читающей публики, которая во всем мире определяет самые массовые тиражи: на женщин – любительниц детективов. Достаточно один раз проехаться в московском метро и сравнить количество читающих женщин и мужчин, чтобы убедиться в том, что давно уже известно издателям во всем мире. Впрочем, едва ли Маринина занималась сравнительным анализом (хотя в метро ездила исправно, как и все прочие граждане); вероятнее всего, выбор читателя был сделан ею интуитивно.

В-третьих, Марининой удалось придумать героиню, с которой могло себя отождествить максимально большое число читательниц. Майор милиции Каменская показалась близкой женщинам, которые никогда не работали в милиции, в глаза не видали ни одного преступника, а милиционера наблюдали только с почтительного расстояния. Но огромному большинству этих женщин было близко и понятно мировоззрение Насти Каменской – с ее здравым умом, независимостью, способностью к самоиронии, «фантастической ленью», происходящей от необходимости сосредоточиться на работе, не отвлекаясь на житейские мелочи. Настя читала те же книги, смотрела те же фильмы, что и миллионы женщин, так же, как они, подрабатывала переводами, у нее так же болела спина (у кого из городских жителей она не болит?), и она так же, как ее замотанные жизнью соотечественницы, не могла утром взбодриться без чашки кофе.

Но при всех этих качествах, делающих героиню узнаваемой и даже типичной, несмотря на ее нетипичную для женщины профессию, – Маринина никогда не добилась бы успеха, если бы не самое главное: ей удалось одушевить книжный образ, сделать Настю Каменскую живым человеком. Как? А вот это и есть загадка, не позволяющая спрогнозировать успех даже с помощью самых современных PR-технологий. Эта загадка в творчестве Марининой присутствует, несмотря на ее совершенно не «загадочный» стиль, и читатели это безошибочно почувствовали и оценили.

И конечно, в книгах Марининой немало «обыкновенных» криминальных загадок, без которых немыслим детектив. Причем, как правило, уже к середине каждого романа выясняется, что расследуемое Анастасией Каменской преступление является только первым звеном длинной цепочки.

Вот и «Чужая маска» начинается с расследования убийства модного писателя. Но вскоре Настя (а вместе с ней и читатель) понимает, что причина убийства кроется вовсе не в нравах писательской среды. Что ж, умение находить общие черты в ничем внешне не связанных событиях – главная черта аналитика Анастасии Каменской. И ее создательницы – Александры Марининой.

Татьяна Сотникова

Глава 1

Настя Каменская ушла в работу с головой и недовольно поморщилась, услышав телефонный звонок.

– Ася, у тебя телевизор включен? – послышался в трубке голос мужа.

Алексей всю неделю жил у родителей в Жуковском. В институте, где он работал, начался отчетный период, и он целыми днями пропадал в своей лаборатории, а от дома родителей до института было не больше десяти минут средним шагом.

– Нет, я работаю, – ответила Настя. – А что в телевизоре?

– По РТР идет очень забавная передача про то, как у вас в милиции права граждан нарушаются. Посмотри, получишь удовольствие.

– Какое уж тут удовольствие, – вздохнула она. – Опять небось пинают нас грязными сапогами.

– Пинают, – со смехом согласился Алексей, – но ваши сопротивляются изо всех сил. Ты включи, не пожалеешь. Там приятель твой, генерал Заточный, с ними сражается.

Настя метнулась к телевизору. Да, действительно, на экране возникло знакомое худое лицо Ивана Алексеевича Заточного, одного из руководителей главка по борьбе с организованной преступностью. Впервые она увидела генерала в форме и не могла не признать, что в кителе, отлично сидящем на сухощавом поджаром теле, Заточный смотрелся намного эффектнее, чем в куртке или спортивном костюме – как Настя привыкла видеть его во время их постоянных прогулок.

Противником генерала в этих теледебатах был какой-то плюгавый мужичонка в огромных очках, то и дело сползающих по тонкой переносице на самый кончик длинного носа.

– Ко мне постоянно обращаются граждане, – вещал мужичонка, – с жалобами на то, что в милиции грубо нарушались их права, в том числе и право на телесную неприкосновенность.

В это время на экране появились титры: «Николай Поташов, правозащитник».

– Переводя на русский язык, – продолжал Поташов, – эти люди жалуются на то, что в милиции их избивают и пытаются обманом вынудить признать себя виновными в том, чего они не совершали. Вам, Иван Алексеевич, известны такие факты, или то, что я рассказываю, является для вас откровением?

– Мне, положим, известны и не такие факты, – усмехнулся Заточный. – А вам, уважаемый господин Поташов, известно, что работники милиции иногда оказываются ворами, грабителями, насильниками и убийцами? Мы, если помните, однажды уже пережили эпоху министра внутренних дел, который считал, что коль в милиции попадаются негодяи и сволочи, то она вся насквозь плохая и нужно ее немедленно всю поголовно обновить. А что из этого получилось, тоже помните? В нашу систему пришли партийные и комсомольские работники, которые вообще ничего в нашем деле не понимали, зато, как предполагала тогдашняя идеологическая доктрина, были все до одного честные и порядочные. Правда, очень скоро оказалось, что они в плане честности ничуть не отличаются от всех остальных милиционеров, а работать не умеют, и в результате работа по раскрытию преступлений и их предупреждению оказалась разваленной. Я это к тому говорю, что работники милиции в своей массе точно такие же, каково население в целом. В нашу систему сотрудники не с неба падают, их не в инкубаторах выводят. Они родились и выросли в нашей среде, так почему они должны быть лучше, чем мы все?

– Ну, уж это ваше заявление не выдерживает никакой критики! – всплеснул руками правозащитник Поташов. – Зачем государству такая милиция, которая ничем не отличается от основной массы населения? Весь смысл вашей системы в том, что в нее должны приходить лучшие, чтобы бороться с худшими. Это принцип построения любой правоохранительной системы в любой стране.

– А как вы собираетесь отличать лучших от худших? – иронично поинтересовался генерал. – У них что, на лбу написано?

– Должен быть строгий отбор и полная непримиримость к малейшим проступкам, не говоря уже о служебных нарушениях, – твердо заявил Поташов. – Только так вы сможете очистить свои ряды от тех негодяев, которые издеваются над гражданами.

– Хорошо, Николай Григорьевич, мы так и сделаем. Завтра вашу квартиру обворуют, вы позвоните в службу «ноль два», а там вам никто не ответит: мы всех девушек уволили, потому что они или на работу опаздывают, или с гражданами недостаточно вежливо разговаривают, или совершают административные проступки, например, нарушают правила дорожного движения. Тогда вы позвоните в свое отделение милиции, и там вам скажут, что всех сыщиков поувольняли и ехать к вам некому. Один дежурный остался, потому что должен же кто-то на телефоне сидеть. И что ж вы думаете, нам так легко будет новых сотрудников набрать? Умных, образованных, вежливых, профессионально грамотных и неподкупных. Умные и образованные юристы уже давно по фирмам да службам безопасности разбежались, им наша милицейская зарплата – тьфу, даже сказать стыдно.

– Что же, по-вашему, выходит, лучше плохие милиционеры, чем совсем никаких? – взвился Поташов. – Это уж, знаете ли, вообще ни в какие рамки…

– Не передергивайте, Николай Григорьевич, – едва заметно поморщился Заточный. – Я так не говорил. Я пытался объяснить вам, что ту элиту, о которой вы мечтаете, взять негде. Нечем нам их привлечь к себе, понимаете? И потом, есть еще один немаловажный аспект – а где их готовить? Сыщиков и следователей учить нужно, а где? Вы хотя бы приблизительно представляете себе, какие здесь существуют проблемы?

– Насколько я знаю, только в одной Москве существует целых три высших учебных заведения МВД. Неужели этого мало?

– Увы, – развел руками Заточный, – мало. Я вам приведу только один пример – Московский юридический институт. Площадей не хватает, прием слушателей на первый курс ежегодно увеличивается, институт вынужден арендовать учебные помещения по всей округе, занятия идут в три смены в четырех разных зданиях. А сколько за эту сумасшедшую работу получают преподаватели? В переводе на общепонятный коэффициент – около трехсот долларов, это вместе с доплатами за офицерское звание, за выслугу лет и за ученую степень. Так скажите мне, уважаемый Николай Григорьевич, кто в таких условиях будет учить будущих работников милиции? Да пусть у нас в Москве будет не три, а десять высших учебных заведений, где ж мы наберем преподавателей для этой адской работы? Опять-таки я говорю все это не для того, чтобы вас разжалобить, а для того, чтобы вы поняли, что в нынешних условиях милиция – это то же самое население, не хуже, но и не лучше. А для того, чтобы заниматься отбором элиты, нужно, чтобы к нам на работу стояла очередь…

Насте стало скучно. Все это она слышала неоднократно, да и не только слышала, а сама много раз говорила.

– И все-таки все эти ваши трудности не оправдывают фактов нарушения прав граждан работниками милиции. Никакими трудностями нельзя оправдать нарушения закона. Люди идут в милицию со своей бедой, надеются на помощь и сострадание, а что они видят?

– Минуточку, – поднял ладонь Заточный. – Мы о чем с вами говорим? О том, что в милиции плохо обращаются с потерпевшими или все-таки с преступниками? То, что с потерпевшими бывают недостаточно вежливы и терпеливы, нас не украшает, но нарушения гражданских прав здесь нет, поэтому давайте не будем уходить от темы нашей дискуссии…

Настя ушла на кухню и поставила чайник на огонь. Раз уж она все равно оторвалась от работы, так хоть поест заодно. Плохо, когда Лешки нет, готовить для себя она ленится, приходится перебиваться бутербродами и кофе. Отрезав два толстых ломтя буженины, Настя щедро полила их кетчупом, немного подумала и выложила из банки на тарелку несколько ложек консервированного зеленого горошка. Вполне приличная имитация мяса с овощами.

Когда чайник закипел, она налила себе огромную чашку крепкого кофе, поставила ее на поднос вместе с бужениной и горошком и устроилась в кресле перед телевизором.

– …практикуются незаконные осуждения, в местах лишения свободы оказываются невиновные. Эти люди пишут мне из колонии, а после освобождения приходят сами и просят защитить их, добиться правды и реабилитации. Я допускаю, что нераскрытое преступление может оказаться следствием недостаточной квалификации следователя и оперативного работника, но когда преступление, с позволения сказать, раскрывается таким вот образом, то есть за счет невиновного, это уже может быть связано только со злым умыслом. И оправдания этому нет и быть не может! – горячо говорил Поташов.

– У вас есть конкретные факты? – вмешался ведущий. – Если вы представите нам документы по таким фактам, мы пригласим экспертов из числа наиболее компетентных сотрудников правоохранительной системы и попросим в нашей следующей передаче прокомментировать их. Наше время, к сожалению, подходит к концу. Я благодарю всех участников передачи и напоминаю, что спонсором нашей программы является…

Настя выключила телевизор и снова погрузилась в размышления об аналитической справке, которую готовила для своего начальника. Конец года – у всех отчетный период, не только у научных работников, таких, как ее муж Алексей Чистяков. Хорошо, что завтра воскресенье. Если ничего экстренного не произойдет, она, пожалуй, сумеет закончить справку и в понедельник отдаст полковнику Гордееву. Но от разноса на оперативном совещании это ее все равно не спасет: убийство модного молодого писателя Леонида Параскевича висит на ней мертвым грузом и вот уже две недели ни с места.

Поскольку в чашке еще оставался кофе, а вставать с уютного кресла ей не хотелось, она решила позвонить Заточному.

– Иван Алексеевич, вы стали телезвездой, – шутливо поприветствовала она генерала.

– Да ну вас, – отмахнулся тот. – Будете теперь издеваться. Вам только попади на язычок.

– А вы не попадайтесь. Нет, правда, вы выглядели очень уверенным, не то что ваш оппонент. Откуда он взялся?

– Понятия не имею. Меня с ним уже в студии познакомили. Должен вам сказать, он не такой уж противный, каким кажется на первый взгляд. Манеры, конечно, чудовищные, но мужик он толковый. Кстати, почему вы перестали гулять в парке? Мы с вами почти два месяца не встречались.

– Холодно, декабрь же.

– Не годится. Гулять надо обязательно, иначе потеряете работоспособность. Завтра жду вас в восемь утра там же, где обычно.

– Иван Алексеевич, спать хочется, рано уж очень. Может, хотя бы в десять?

– В восемь, – рассмеялся генерал. – Мир принадлежит тем, кто рано встает. И потом, не надо нарушать традиции.

– Ладно, – тяжело вздохнула Настя, – не будем нарушать.

* * *

Санаторий располагался в двадцати километрах от Кольцевой автодороги, добираться туда было удобно, и Сергей Николаевич Березин навещал Ирину ежедневно, а иногда и по два раза в день.

Они неторопливо прогуливались по заснеженным аллеям, изредка кивая идущим навстречу людям. Ирина находилась здесь уже три недели и со многими была знакома.

– В понедельник я тебя заберу домой, – сказал Березин. – Два дня побудешь дома, а в среду у нас мероприятие. Ты готова?

– Я боюсь, – тихо сказала Ирина. – А вдруг у меня не получится?

– А ты настройся. Ты – моя жена, все время помни об этом и не теряй уверенности. Тогда все получится.

– Вдруг я что-нибудь ляпну? Я же ничего в ваших делах не понимаю.

– А ты и не должна понимать. Политика – это не женское дело, так всем и говори. Будь милой, приветливой, улыбайся, в дискуссии не вступай, и все будет в порядке. Ты несколько месяцев лежала в клинике, потом три недели провела в санатории, вполне естественно, что ты не в курсе последних событий. И самое главное – не стесняйся говорить, что ты чего-то не помнишь. Ты же попала в аварию, у тебя было сотрясение мозга, после этого вполне нормально, что начались проблемы с памятью. Все же люди, все это понимают. Если почувствуешь, что-то не так, у тебя начнет кружиться голова – разыщи меня в этой толпе. Не бойся, Ирочка, все будет хорошо.

– Знаешь, многие считают, что жена политика должна быть его соратницей и разбираться во всех его делах. Если я окажусь круглой дурой, меня просто не поймут.

– А мы с тобой считаем, что жена должна обеспечивать мужу крепкий тыл, оказывать ему моральную поддержку во всех начинаниях, быть хозяйкой и просто любимой женщиной. Потому что ни один мужчина не в состоянии заниматься своим делом, если у него за спиной не стоит любимая и любящая женщина, в которой он уверен. Запомнила?

– Запомнила, – слабо улыбнулась Ирина. – А вдруг меня начнут спрашивать про твою первую жену?

– А ты ничего не знаешь, это вообще не твое дело.

– Но ведь считается, что это я вас развела. Если я начну напирать на крепкий тыл и любимую жену, разговор может выйти на нее. Как тогда быть?

– Мило улыбайся и отвечай, что эта тема тебе неприятна. Что может быть естественней? Ирочка, я еще раз повторяю, если ты сама не будешь бояться, все пройдет отлично. Пойдем, я провожу тебя до корпуса, ты, наверное, замерзла.

– Да, немного. – Она зябко повела плечами. – Эта шуба такая холодная, никак к ней не привыкну. Моя дубленка была теплее.

– Что поделать, привыкай. Жена политика не должна ходить в дубленке, это неприлично.

– Ты уже говорил, я не забыла.

Они молча дошли до ярко освещенного входа в корпус и вошли в холл. Березин нежно поцеловал ее в щеку, дождался, пока за Ириной закроются двери лифта, и вышел на улицу. Несмотря на все успокаивающие слова, которые он ей говорил, сам Сергей Николаевич нервничал ничуть не меньше. А может быть, и больше. Две Ирины в его жизни. Две Ирины. Одна оказалась сущим адом, проклятием. А чем окажется другая? Спасательным кругом или ловушкой, в которую он сам себя загоняет?

* * *

Тяжело переставляя ноги, Галина Ивановна Параскевич шла домой из магазина. Сумки с продуктами были неподъемными, и она все пыталась взять в толк, для чего она столько накупила. По привычке, наверное. Двадцать семь лет они в семье справляли Новый год торжественно, обязательно с елкой и подарками под ней, приглашали друзей и родственников. Потом, когда Ленечка подрос, на Новый год приходили его друзья, потом и девушки. А уж когда женился, то и Светочкины родители и подружки. В доме Параскевичей этот праздник любили, готовились к нему загодя и отмечали шумно и весело. А теперь Ленечки нет больше… Две недели как схоронили. И зачем она тащит домой все эти продукты? Какой теперь праздник? Горе, одно безысходное, нескончаемое горе.

В декабре темнеет рано, еще только семь часов, а кажется, будто ночь. Галина Ивановна свернула в проход между домами, там фонари не горели, но зато путь к дому был короче.

– Мама, – послышался тихий и какой-то неземной голос.

Галина Ивановна замерла, руки сами собой разжались, и сумки упали на снег.

– Ленечка, – прошептала она. – Ленечка, сынок.

– Мама… – Голос, казалось, куда-то удалялся, делался все тише и тише, но никому другому он принадлежать не мог. Только Леониду. – Мама, теперь ты довольна? Теперь все, как ты хотела.

– Леня!!! – закричала Галина Ивановна во весь голос и тут же опомнилась.

Какой Леня? Леня на кладбище, в колумбарии. А вот душа его, невинно загубленная, до сих пор успокоения не найдет, потому и мерещится ей его голос. В который раз уже мерещится. Никогда он ей не простит, что Светлану невзлюбила с первого дня. Хоть и делала вид, что хорошо относится к невестке, а все равно нет-нет да и проскользнет недовольство. Ленечка чуткий был, настроение матери понимал с полувздоха. Иногда в порыве говорил ей:

– Ты была бы счастлива, если бы Светка в твоем доме не появлялась. И почему ты ее так не любишь? Но имей в виду, пока она моя жена, она будет приходить сюда вместе со мной.

Конечно, он был прав, что и говорить. Галина Ивановна Светлану не просто не любила – видеть ее не могла. И дело здесь было не в Светлане как таковой, а в том, что она – жена сына, она теперь его хозяйка, она видит его чаще и проводит с ним больше времени, чем мать. И сын думает о ней больше, чем о матери. И скучает без нее сильнее, чем без матери. Что же, выходит, она его растила, одевала, кормила, учила, лечила, а все для того, чтобы потом этот сильный, красивый, образованный парень достался уже готовеньким какой-то там… И все, и мать побоку. Галина Ивановна изо всех сил старалась найти в невестке явные и тайные недостатки, чтобы оправдать свою ненависть к ней, и не понимала, что, будь она даже ангелом во плоти, ничего бы не изменилось. Все равно не любила бы, все равно ненавидела бы и со свету сживала. Как говорилось в старой шутке, кого бы там себе ни выбрал, она мне уже не нравится.

Вот теперь, после Ленечкиной смерти, и мерещится Галине Ивановне его голос. Упрекает ее сын, простить не может. Конечно, теперь Светлана вроде как уже и не член их семьи, живет отдельно, к ним в дом ходить не будет. Ну и ладно. Век бы ее не видеть.

Подняв валяющиеся в снегу сумки, Галина Ивановна поплелась домой.

* * *

Чтобы не замерзнуть, Настя надела на себя три свитера – один тонкий, типа водолазки, с высоким воротом, другой – потолще, а третий совсем свободный, толстой вязки и длиной до колен. Обмотав шею пушистым шарфом, она натянула сверху пуховик и подумала, что теперь, пожалуй, сможет выдержать ритуальную прогулку с Иваном Алексеевичем.

Заточный ждал ее, как обычно, на платформе метро «Измайловская», невысокий, худощавый, в куртке, накинутой поверх спортивного костюма, и с непокрытой головой.

– На вас смотреть холодно, – улыбнулась Настя, подходя к нему. – Как бы мне научиться не мерзнуть? А где Максим?

– Наверху, по киоскам бегает, ищет подарок для своей девушки к Новому году.

Сын генерала заканчивал школу и собирался поступать в тот самый Московский юридический институт, о бедах и проблемах которого так хорошо был осведомлен Заточный. Иван Алексеевич всерьез занялся спортивной подготовкой Максима, потому что нормативы для поступления в институт были довольно суровыми.

Они вышли на улицу и не спеша пошли в сторону парка. Вскоре их догнал запыхавшийся Максим.

– Здрасте, теть Насть, – бросил он на бегу и помчался вперед.

– Чудно как-то, когда меня называют тетей, – сказала Настя. – Сразу начинаю чувствовать себя старухой. Пусть ваш сын называет меня просто по имени, ладно?

– Нет, не ладно, вы – человек, с которым я дружу, стало быть, вы стоите на одной доске со мной. Между ним и вами дистанция должна быть такой же, как между ним и мной. Понятно?

– Понятно, – вздохнула она. – В угоду вашим педагогическим принципам я должна не только истязать себя ранним вставанием, но и постареть лет на пятнадцать. Кстати, Иван Алексеевич, хочу задать вам вопрос, который, наверное, надо было бы задать намного раньше. Вы живете вдвоем с сыном?

Генерал помолчал, потом посмотрел на Настю в упор и коротко ответил:

– Да.

Ей стало неудобно расспрашивать, но ведь ответа на свой вопрос она, по большому счету, так и не получила. С Иваном Алексеевичем Заточным Настя познакомилась меньше года назад, в марте, когда занималась убийством, совершенным в «Совинцентре». Одним из подозреваемых оказался подполковник Платонов, работавший в главке у Заточного. Подружились они как-то на удивление быстро, и Настя еще долго недоумевала: отчего ей так нравится этот невысокий лысеющий человек, причем нравится до такой степени, что это уже граничило с влюбленностью. Именно тогда, весной, они и стали два раза в месяц по воскресеньям гулять в Измайловском парке. Бродили по аллеям и разговаривали ни о чем или просто молчали, а Максим или бегал взад-вперед, готовясь к кроссу, или занимался на турнике. Иногда Насте приходилось звонить генералу домой, но ни разу к телефону не подошла женщина. Более того, за столько месяцев знакомства Заточный ни разу не упомянул ни о матери Максима, ни о своей жене, поэтому Насте оставалось только теряться в догадках: женат ли Иван Алексеевич и если женат, то на ком – на матери своего сына или уже на другой женщине. Женат? Разведен? Вдовец? Холостяк, усыновивший чужого ребенка? Ей никогда не приходило в голову спросить об этом. А если судить по краткости ответа, то генерал не был расположен обсуждать тему.

– Анастасия, вас подключили к делу Параскевича? – спросил Заточный.

– Сразу же, – кивнула она. – Только я не понимаю зачем. По-моему, в округе прекрасно справились бы и без нас. Он же не банкир и не рэкетир. Организованная преступность, которую вы так любите, там не пляшет ни под какую музыку.

– Расскажите подробнее, – попросил генерал.

– Параскевич Леонид Владимирович, двадцати восьми лет от роду, был убит при выходе из лифта в своем собственном доме. Застрелен из пистолета с глушителем. Труп обнаружила жена Параскевича Светлана. Она ждала его, но не особенно волновалась, потому что Параскевич был в гостях у приятеля. Около часа ночи она подошла к окну, чтобы задернуть шторы, и увидела внизу, на улице, машину мужа. Машина стояла как раз под фонарем и была прекрасно видна. Светлана заметила, что машина странно поблескивает, а через секунду догадалась, что ее уже успел припорошить снежок, стало быть, стоит она здесь не пять минут. Она выскочила из квартиры и увидела мужа, лежащего у лифта. Вот, собственно, и вся прелюдия. С точки зрения криминалистики ситуация абсолютно дохлая.

– Почему?

– Дело в том, что Параскевичи незадолго до несчастья переехали в новый дом. Дом, конечно, роскошный, но пока еще не телефонизированный. Это первое. Второе – в этом доме, как и в очень многих других, квартиры, лифтовая шахта и лестница отделены друг от друга дверьми. Более того, лестница на уровне каждого этажа имеет выход на балкон. Третье: дом, как я уже сказала, только начал заселяться, жильцы друг друга совсем не знают и своего от чужого отличить не могут. И вот представьте себе, выходит Светлана Параскевич из своей квартиры, открывает дверь, отделяющую отсек с квартирами от коридора с лифтами, и видит лежащего на полу мужа, не подающего признаков жизни. Что она делает, как вы думаете?

– Кричит, наверное, – предположил Заточный. – Или падает без сознания.

– Кричит, – подтвердила Настя. – На ее крик долго никто не выходит, потому что на том этаже, где живут Параскевичи, заселено только три квартиры из десяти, соседи друг с другом еще незнакомы и, естественно, боятся. А на других этажах крик не слышен, хоть оборись. Наконец выполз сосед, увидел лежащего Параскевича и обезумевшую Светлану и сообразил, что нужно звонить в милицию. Он вообще оказался мужиком расторопным и неглупым, подумал даже о том, что Светлане самой нужно оказать медицинскую помощь. Короче говоря, побежал он по этажам и принялся звонить во все квартиры подряд с двумя вопросами: нет ли у хозяев сотового телефона и нет ли среди них врача? Дом, как я вам напоминаю, не телефонизированный. Врач, к счастью, нашелся, и телефон сотовой связи тоже, так что милицию хоть и не сразу, но вызвать удалось. Вы же понимаете, когда во втором часу ночи звонят в квартиру, должно пройти немало времени, пока с вами начнут хотя бы через запертую дверь разговаривать, не говоря уж о том, чтобы ее открыть. В доме двадцать два этажа, Параскевичи живут на третьем, а телефон нашелся только у жильцов семнадцатого этажа. Прикиньте, сколько времени наш расторопный сосед мотался по дому.

– Догадываюсь, чем дело кончилось, – усмехнулся Иван Алексеевич. – Вокруг потерпевшего и его жены собралась хорошенькая такая маленькая толпа, площадку, лифты и лестничный балкон затоптали, и к приезду дежурной группы криминалистам можно было отдыхать. А что по выстрелу?

– Выстрел произведен от порога двери, отделяющей лестницу от площадки с лифтами. Балкон выходит на ту же сторону, что и окна квартиры Параскевичей. Видимо, убийца стоял себе на балкончике, покуривал, ждал Леонида Владимировича. Увидел, как тот подъехал на машине, дождался, когда жертва поднимется в лифте на свой этаж, и нажал на спусковой крючок. Просто, выгодно, удобно. Знаете, Иван Алексеевич, если бы я была мэром, я бы запретила утверждать архитектурные проекты без визы криминалистов. Уже лет двадцать пять в Москве строят эти идиотские дома, в которых лифты, квартиры и лестницы существуют отдельно, а на первых этажах никто не живет. Такое впечатление, что они специально разрабатывали проекты домов, в которых удобно совершать преступления. У меня родители как раз в таком доме живут, так в их подъезде в течение шести месяцев произошло два совершенно однотипных убийства с ограблением. И никто ничего не слышал, хотя жертвы орали как резаные, судебные медики в один голос утверждали, что об этом свидетельствует состояние голосовых связок. Короче говоря, Иван Алексеевич, никто не слышал, как стреляли в Параскевича, никто убийцу не видел и никто, как водится нынче, ничего не знает и даже не предполагает. По заключению судмедэксперта, смерть Параскевича наступила в промежутке от ноля до ноля тридцати, то есть к тому моменту, как его обнаружила жена, он уже не менее получаса лежал возле лифта мертвым. А если бы она случайно не выглянула в окно или если бы Параскевич поставил машину в другом месте, кто знает, когда его нашли бы. Так или иначе, у убийцы был вагон времени, чтобы убраться с места преступления подальше.

– Сочувствую вам, – очень серьезно сказал генерал. – Оружие нашли?

– А как же, – хмыкнула Настя. – Сейчас дураков нет, чтобы оружие с собой уносить и обратно в шкафчик на кухне прятать. Оружие лежало там же, рядом с трупом. Симпатичный такой пистолет с глушителем. И номера все спилены. Это тоже стало доброй традицией. По пулегильзотеке проверили – чистый, в деле не был.

– Совсем беда, – согласно кивнул Заточный. – Но это по убийству. А по потерпевшему что есть?

– Тоже немного. Но, в общем, кое-что можно выкрутить. Леонид Параскевич был весьма популярным писателем. И знаете, на чем он прославился? На женских романах. Не детективы, не фантастика, не звездные войны и киборги-убийцы, а женские любовные романы. Книги шли нарасхват. Он начал писать лет пять-шесть назад, и сразу получилось удачно. Первая же вещь, которую дамы и девицы, естественно, покупали «на пробу», завоевала сердца читательниц всерьез и надолго. Отныне они ждали его романы, спрашивали у продавцов, просили оставить, как только появится что-нибудь новенькое. К моменту гибели Параскевич написал двадцать шесть любовных историй, и все они вышли в разных издательствах довольно приличными тиражами. Все бы ничего, Иван Алексеевич, но меня в этой связи интересует вопрос: был ли Параскевич богат, и если да, то где его деньги, а если нет, то почему? Автору такого класса, каким был Леонид Владимирович, в издательствах должны платить самое меньшее по двести долларов за авторский лист, а написал и издал он более пятисот листов.