Народная поэзия - Бабья доля (сборник)

словно вдаль из-за угла

за большим крылатым счастьем

ночь мальчишку позвала.

Словно был за темной дверью

путь к заветному гнезду,

словно птица в синих перьях

ждёт его в своем саду.

Тихо шепчутся страницы

синей стаей легких птиц…

На подушке сон гнездится,

не поднять уже ресниц.

И пускай ему приснится,

что лежит у ног его

дальний путь за синей птицей,

птицей детства моего.

5

На окне в геранях тонко-тонко

солнце перепутало лучи.

За окном больничная трёхтонка

и на ней – знакомые врачи.

Были все какие-то другие;

стыл обед в кастрюлях на шестке.

Синий том «Военной хирургии»

спрятался в отцовском рюкзаке.

Мама становилась всё бледнее.

Грузовик сигналил со двора.

Из-за окон крикнули:

– Пора!..

Стало всё яснее и страшнее.

Громкие тяжелые рыданья,

всё слилось, ни взгляда, ни лица;

кто-то крикнул:

– Дочка, до свиданья! —

голосом любимого отца.

Отмелькала лугом Волчья Яма.

Грузовик скрывается за рвом…

Никогда не плакавшая мама

слёзы вытирала рукавом.

Встала у открытого окна,

плача и других не утешая,

и сказала медленно:

– Война…

Хорошо, что ты уже большая…

1948

О первой любви

Инне Гофф

1

Тесный мир для девочки просторен.

Все шаги и быстры, и легки.

Девочке хотелось, чтоб Печорин

вдруг в неё влюбился от тоски.

Девочка не ведывала горя,

Глядя в мир из детского окна.

А большие воды на Печоре

не дают заглядывать до дна,

скрадывают отзвуки и краски,

сглаживают камни и пески…

Девочка придумывала сказки

и мечту – влюбиться от тоски.

Девочка, открой окно пошире,

не кричи, не плачь и не зови!

Ты поймешь в невыдуманном мире

силу не придуманной любви.

2

Две зимы черёмухами вьюги,

две весны черёмухи пургой…

Говорят, что мы с тобой подруги,

что одна – ни шагу без другой.

Мы с тобой играли в разных кукол,

и у детства памятных дверей

нас с тобой по-разному баюкал

тихой песней голос матерей.

И твои каштановые парки,

может, и не знали ничего —

дальнего поселка у Игарки,

Пихт и кедров детства моего.

Были руки неловки и робки.

Я плела задумчивый венок.

Вдруг за дальним озером у сопки

выстрелил соседский паренёк.

Он не думал, осторожно целясь

прямо в грудь большому крохалю,

как тогда на всю тайгу хотелось

громко крикнуть: «Я тебя люблю!»

Вывернулось сердце наизнанку,

ночью дым от выстрела – во сне…

Но забыт тот паренёк с берданкой

в бисерном, цветастом зипуне.

…А потом – берёзовые тени

на верандах подмосковных дач,

и летит на школьной перемене

невесомый волейбольный мяч.

И – мальчишка в клетчатой рубашке…

А потом из рук моих к нему

лепестки оборванной ромашки

ветер уносил по одному…

В платье, разрисованном горошком,

как в мечте ждала я, как во сне…

но не по цветным лесным дорожкам

в первый раз любовь пришла ко мне.

По Лесной, Полянке или Пресне —

я не знала улиц городских…

Шумный город замер и затих

над моей, не городскою, песней.

Песня слов и выдумок сильней!

Если трудно – песню позови!

Песня стала спутницей моей

первой, не придуманной, любви.

3

Не дадут литые тротуары

вырасти былинке-лебеде…

Тонут потухающие фары

в москворецкой медленной воде.

А шаги – отчётливей и реже,

а слова – нежнее и смелей:

ты остановился на Манеже,

у кремлёвских, тонких тополей.

И, решив, что нам с тобой не нужно

глубины волнений и тревог,

предложил торжественную дружбу

до конца отдельных двух дорог.

…Я смотрела в самые глаза,

веря с полуслова, с полувзгляда,

и решала: если ты сказал,

значит, это только так и надо.

Значит, только так тому и быть!

И пройду, не оглянувшись, мимо.

И нетрудно даже разлюбить,

если так потребовал любимый!

Я решила разлюбить… И вдруг

вздрогнула от боли и испуга:

ты сказал неправду – ты не друг,

ты гораздо больше просто друга!

4

И ты ещё, ещё, ещё придёшь!

Опять такой же шумный и упрямый.

И снова дробь выстукивает дождь

по переплётам пропылённой рамы.

И снова гром грохочет горячо,

и тучи наливаются свинцом.

Ты подойдёшь и тронешь за плечо,

и повернёшь меня к себе лицом.

Стихнет ливень, обрываясь с крыш,

выскользнут страницы из руки,

ты, не узнавая, замолчишь,

уберёшь ладонь с моей щеки;

ты увидишь новые глаза,

радостью залитые до края.

И тогда, о чём-то вспоминая,

ты услышишь, как сильна гроза!

Сразу станет комната узка,

и в углах, и на окне темно.

И рванётся тонкая рука

распахнуть тяжёлое окно,

чтоб навстречу хлынула весна,

ни тоски, ни счастья не тая!

…А девчонка с книгой у окна —

это, может, даже и не я!

5

Это, не досматривая сны,

забывая отдых и уют,

девушки и юноши страны

сессию весеннюю сдают.

Это, наклонившись над столом,

не уснув до утренней звезды,

пятикурсник вписывал в диплом

горы малахитовой руды.

Это вышли эвенки в тайгу

добывать для Родины меха;

это на высоком берегу

вспарывают землю лемеха;

и моя веселая родня

васильковой волжской стороны

рассыпает зёрна ячменя

в борозды безудержной весны;

это стынут завязи айвы

в золотых садах Алма-Аты;

это на окраинах Москвы

строятся дороги и мосты;

голубыми звёздочками льна

костромские искрятся края…

И идёт над Родиной весна,

ни любви, ни счастья не тая!

1948

Меня посылает райком

Я всё это помню как будто спросонок:

таёжный поселок, больница в снегу.

А в чуме охотника болен ребёнок.

И, значит, отец уезжает в тайгу.

Отчаянный ветер бросал на колени,

четвёртые сутки ревела пурга,

У нарт беспокойно застыли олени,

закинув за спины крутые рога.

Отца проводник дожидался у входа.

Негромко, встревоженно ахнула мать:

– Куда тебя носит в такую погоду?

Смотри: ни дороги, ни зги не видать!

Олени над снегом как будто взлетели

и дёрнули нарты упругим рывком,

и ветер уже далеко из метели доносит:

– Меня посылает райком!

…Над Родиной встало военное небо.

Тринадцатый месяц народ на постах.

Не досыта сна и не досыта хлеба.

Идут эшелоны в багровых крестах.

И я становилась взрослей и суровей,

на донорский пункт приходя и делясь

с товарищем раненым струями крови

тринадцатый месяц – тринадцатый раз.

Усталая мама не скажет ни слова,

сухие глаза вытирает платком

и знает, что надо, и знает, что снова

скажу ей: – Меня посылает райком.

Я детям своим передам как наследство

счастливое, мирное небо мое.

Пусть будет у сына хорошее детство!

Но если когда-нибудь крикнут: «В ружьё!» —

я выведу к поезду сына-солдата.

И если заплачу – при всех, не тайком, —

он сдержит меня и спокойно и свято

ответит: – Меня посылает райком.

1948

* * *

Снова снег за моим окном.

Помоги же мне, первый снег,

научиться забыть о нём

и не видеть его во сне!

Но и мне, и другим, смеясь,

Снег ласкает воротники.

И растает он через час

От тепла чьей-нибудь руки.

Ну, не тай! Ну, побудь со мной.

Спой мне вьюгами – о весне!

Очень холодно мне одной.

Помоги же мне, первый снег.

1948

* * *

Зима спокойна, а потом

завьюжит к февралю.

…А ты опять забыл о том,

что я тебя люблю.

А где-нибудь за синью рек,

в далёкой стороне

хороший, сильный человек

мечтает обо мне.

Но я, по жребию судьбы,

опять ночей не сплю

из-за того, кто позабыл,

что я его люблю.

1948

* * *

Выйду к речке, тонкой веткой хрустну,

оборву тенёт тугую нить.

Осенью всегда бывает грустно,

даже если не о чем грустить.

Подойду к красавице рябине,

руку ей на шею положу,

по какой, единственной, причине

я грущу сегодня, расскажу…

Мой упрямый, я тебя прошу:

ты прости мне эти разговоры.

Я всегда молчу про наши ссоры —

сору из избы не выношу.

А сейчас никто ведь не узнает.

Зиму всю рябина смотрит сны,

и она, красавица лесная,

мой рассказ забудет до весны.

Только пусть его подхватит ветер,

или даже сразу все ветра:

много ведь людей на белом свете

ссорятся, как мы с тобой вчера.

Пусть же ветры возле них повьются,

им расскажут наш вчерашний спор.

А они – над нами посмеются

и всю жизнь не ссорятся с тех пор!

1948

* * *

Захлопнуть окно —

и не ждать, и не звать,

и всё – всё равно,

и на всё наплевать!

Но только упрямо

стучится в виски:

за тонкие рамы

не спрячешь тоски,

за чистые стёкла

Сноски

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.