Жемчуг проклятых

Но в конце концов произошло то, что рано или поздно должно было произойти. И Агнесс впервые пожалела о своем даре.

Есть ведь и третье правило. Чтобы стать призраком, нужно умереть по-особенному. Это должна быть страшная насильственная смерть.

А когда умерла мама, Агнесс не увидела ее дух. По каким-то неведомым законам смерть от брюшного тифа не считалась поводом к появлению призрака. Видимо, ей недоставало трагизма.

…Теперь же Агнесс не надеялась увидеть отца.

Смерть настигла его в на севере Нортумберленда, где мистер Тревельян вместе с дочуркой остановился на пути в Шотландию. По словам художника, он собирался предложить свои услуги какому-нибудь лэрду, желавшему обновить в романтическом стиле интерьер замка. В приграничной деревушке Кархем, где задержались отец и дочь, к чужакам отнеслись с подозрительностью. Все сведения о выходцах из Уэльса сельчане черпали из стихотворения «Тэффи был валлийцем, Тэффи вором был», а эти строки вряд ли можно счесть хорошей рекомендацией. Хозяйки даже попрятали говядину и баранину на случай, если мистер Тревельян поведет себя подобно своему литературному соплеменнику.

За те четыре дня, которые он прожил в Кархеме, художник не успел ни расположить к себе туземцев, ни, напротив, подтвердить их опасения. В четверг вечером он вернулся в чердачную каморку, поправил одеяло на Агнесс, прикорнувшей на двух сдвинутых стульях, и зажег сальную свечу, которую едва отвоевал у хозяйки – та опасалась отпускать в долг пообносившемуся джентльмену. При дрожащем огоньке свечи он начал свою эпистолу: «Если бы не отчаянная, безысходная нужда, я никогда не осмелился бы потревожить Ваш покой, милорд, но бедность…» Далее следовал вертикальный прочерк до самого низа листа. В этот момент сердце мистера Тревельяна припомнило ему ночи, проведенные за рюмочкой джина, и подало в отставку. Охнув, он упал лицом на непросохшие чернила и пролежал так до самого утра, покуда крики Агнесс не разбудили хозяйку (та еще долго бранилась, оттирая с щеки покойного слово «ьтсондеб").

Мистер Ладдл, приходской надзиратель, крутил листок так и эдак, но адресат письма оставался загадкой. Не скупясь на бумагу, транжира-валлиец начал с черновика, посему не указал ни имя, ни адрес загадочного лорда, на чье вспомоществование так рассчитывал. Должно быть, какой-то меценат.

Ну да какая разница? Более насущным оставался другой вопрос – как похоронить чужака? Дело шло к похоронам за счет прихода, без гроба и в безымянной могиле. Но мистер Ладдл по неосторожности озвучил и другой вариант, и тут уж квартирная хозяйка не могла не вмешаться.

Вплоть до 1832 года жизнь вдовы Стоунфейс едва ли выходила за рамки «Фермерского альманаха». На день архангела Михаила – жирный гусь, на Рождество – пирожки с сухофруктами, на Пасху – пудинг с пижмой. Скучно жила, без искры. Но в 1832 парламент принял Анатомический Акт, всколыхнувший миссис Стоунфейс до самых недр ее души.

Как объяснял бидль, намерения у парламентариев были благие. Не секрет, что врачам нужно оттачивать мастерство в анатомическом театре. Спрашивается, откуда брать трупы? Если раньше им отдавали тела повешенных, то в наши просвещенные времена врачей стало больше, а висельников меньше. Что докторам делать в таких условиях? Поневоле нанимают всякий сброд, который по ночам ворует тела из могил. Да что из могил! Доходит до смертоубийства. Вон, в том же Эдинбурге не так давно орудовали душегубы, Бёрк и Хэйр. Прохожих они убивали, а тела, еще свеженькие, сбывали профессору в университете. Зато теперь доктора получат трупы бродяг и нищих. Словом, всех тех, кого некому похоронить.

Миссис Стоунфейс твердо решила, что в своем приходе такого произвола не допустит. Где ж это видано, чтобы какой-то бедняк предстал перед Господом без печени или селезенки! Сама она даже выпавшие зубы складывала в шкатулку, которую собиралась захватить с собой в гроб – на случай, если Господь потребует за них отчитаться.

С тех самых пор она устраивала похороны для неимущих. Не за свой счет, разумеется, ведь так и самой можно по миру пойти. Но кто из прихожан захочет прослыть дурным христианином? Приходилось раскошелиться.

Появление миссис Стоунфейс на улице было сравнимо разве что с приездом шерифа Ноттингемского из баллад о Робин Гуде. Ставни хлопали, ревущие младенцы замолкали, взрослые прятались в погреб – авось пройдет мимо!

Но разве это кого-то спасало?

Миссис Стоунфейс хлопотала, отдавала распоряжения, торговалась, уличала, угощала, принимала заслуженные комплименты – словом, вела насыщенную жизнь на благо своих ближних.

Увы, похороны мистера Тревельяна оказались неудовлетворительными.

Сама она, конечно, сделала все, что могла. Черный гроб, уже заколоченный, покоился на столе в гостиной. В дверях переминался с ноги на ногу немой плакальщик. В его обязанности входило навевать уныние на прохожих, дабы вся община могла разделить чужую скорбь. Надо отдать ему должное – долговязый парнишка скорчил такую горестную мину, словно на его глазах только что вырезали всю его семью. Профессионал, что тут скажешь. У самых окон, на немощеной улице, поскрипывал катафалк – тележка о двух колесах и с продолговатым ящиком, в который засовывают гроб. Лошадка фыркала, когда глаза ей щекотал обвислый плюмаж из черных, но уже изрядно полинявших страусиных перьев.

Иными словами, протокол был соблюден. Но где же гости?

Как выяснилось, сельчане не сочли похороны чужака достаточным поводом, чтобы отложить свои пятничные дела. Печально вздыхая, миссис Стоунфейс взирала на пристенный столик, где стояло блюдо с поминальными бисквитами. Каждый гость должен был съесть бисквит, чтобы покойнику простился один грех. Похоже, они со служанкой Пегги еще долго будут грызть сие угощение, кстати, малопитательное.

Не разобранными остались и памятные подарки – черные шелковые шарфы для мужчин и перчатки для дам. Шарфы уж точно не пропадут, их можно пустить на блузу, но что делать с горой дешевых перчаток? Как бы не скукожились до следующих похорон!

То и дело миссис Стоунфейс посылала Агнесс ядовитые взгляды, словно та нарочно распугала всех гостей. Заметим, хозяйка была не так уж далека от истины. Сейчас Агнесс походила скорее на гоблина, чем на девочку десяти лет. Миссис Стоунфейс сочла ее рыжеватые кудри слишком фривольными и стянула их в такой тугой пучок на затылке, что глаза Агнесс, обычно круглые, как шестипенсовики, приобрели миндалевидный разрез. Маленький носик распух и хлюпал, а бледно-розовые губки слились с покрасневшим лицом. Каждый раз, когда в ее сторону летело очередное «Да веди же себя прилично!», Агнесс вжималась в спинку оттоманки и старалась дышать пореже. Она трепетала перед этой матроной в черном шелковом платье. Пугало ее и ожерелье хозяйки, сплетенное из волос разного оттенка. Хорошо, если она мертвецов обстригла, те все равно не хватятся. А ну как это волосы непослушных детей?

Но вот девочка встрепенулась – мимо немого плакальщика протиснулась миссис Брамли, жена молочника. Ее простое лицо было усыпано веснушками, крупными и бледными, а от рук пахло кислым молоком. Траурного платья у молочницы не водилось, но в знак уважения к покойному она закуталась в самый дорогой предмет своего гардероба – черную шаль из шетландского кружева.

Оглядевшись, женщина поскучнела.

– Какие… богатые похороны, – промямлила она.

– Я очень рада, что хоть кто-то заметил! – фыркнула миссис Стоунфейс, подобно оперной певице, которая рассчитывала на корзины цветов, а получила одну жалкую гвоздику.

– Мы с соседями собирали деньги… почти пять фунтов…

– Я могу отчитаться за каждый пенни.

– Так мы же для девочки.

– Поверьте, миссис Брамли, уберечь ее отца от скальпеля – вот самое лучшее, что вы могли сделать для Агнесс.

– Так-то оно так… А с девчушкой что?

– Вы про траур? Агнесс, оставь своим ужимки и поди к нам! – когда девочка подбежала, миссис Стоунфейс покрутила ее туда-сюда. – На новое платье денег не хватило, зато я отнесла ее старое ситцевое красильщику. Вот, поглядите, миссис Брамли. С виду точь-в-точь как бомбазин! Да вы пощупайте, пальцами помните – каков материал!

– Добротный, – смиренно промолвила молочница, которая тоже побаивалась деятельной вдовы.

Не в укор ей будет сказано, миссис Стоунфейс покривила душой. Платье прокрасилось неравномерно, с рыжими разводами, да вдобавок еще и село. Стоило ее мучительнице отвернуться, как девочка совала палец под воротничок и торопливо чесалась. Умом она понимала, что ей положено оплакивать отца, а не хныкать из-за платья, каким бы уродливым и тесным оно ни было. Но как же трудно скорбеть, когда зудит шея!

– Девчушку-то куда теперь, а? – не унималась миссис Брамли. – Неужто на хлопкопрядильную фабрику? Она и недели там не выдюжит.

– Ну что вы, миссис Брамли! Мистер Ладдл подыскал для нее отличную школу.

– Для бедных, небось?

– Уж не для титулованных особ, – развела руками миссис Стоунфейс.

Женщины были так поглощены обсуждением ее будущего, что не заметили исчезновение самой Агнесс. Она подкралась к двери, но на улицу выйти не смогла – немой плакальщик загородил проход.

– Меня увозят в работный дом, – сообщила ему девочка.

Паренек заупокойно молчал, не иначе как в знак согласия. Это Агнесс приободрило.

– Но я не хочу повиснуть на шее у прихода! – ввернула она фразу, которая звучала лейтмотивом в разговорах взрослых. – Я делаю бумажные цветы, и рисую акварелью, и вырезаю открытки, премилые! Обществу от меня будет столько пользы!

Парнишка зажмурился.

– А они хотят запереть меня в работном доме, и чтобы я там пеньку щипала. Но я им не дамся. Убегу прямо с кладбища. Только куда мне потом? Как думаешь?

– Я немой плакальщик, понимаете, мисс? Немой. Не велено мне болтать, не то хозяин выдерет, – просипел парнишка, озираясь затравленно.

– Ага. Понимаю. Извини.

Агнесс давно уже решила, что уйдет. Дело оставалось за малым – разработать план побега. Она присмотрелась к окну, прикидывая, как спрыгнуть с подоконника, не разбив горшки с геранью, как вдруг до ее ушей донесся обрывок разговора.

– Надо бы нам поспешать, миссис Стоунфейс. А то ведь сами знаете, у МакНабов тоже похороны. Нехорошо будет, коли они нас обгонят.

– Не волнуйтесь, миссис Брамли, не обгонят они нас. Они, почитай, уже третий день как поминки справляют. Едят, аж за ушами трещит, виски хлещут, а потом в картишки играют, а гроб им вместо стола. Такой у шотландцев обычай! До чего же неотесанный народ. Нет, мы первыми поспеем, – промолвила миссис Стоунфейс, но в глазах ее разгорался тревожный азарт.

– Миссис Брамли, мэм? Почему надо первыми на кладбище поспеть?

Недоуменно оглядев Агнесс, женщины пожали плечами. Девочка не из этих краев. Что с нее взять?

– Экий ты несмышленыш. По нашим поверьям, дух последнего покойника остается сторожить кладбище. Прямо до следующих похорон и остается. А потом его новый дух сменит, и так до Страшного суда.

– Но так же не бывает! Чтобы появился призрак, смерть должна быть очень дурная, это я точно знаю!

Миссис Стоунфейс многозначительно покосилась на гроб, от которого тянулся запашок джина, и всем своим видом дала понять, что доброй такую смерть тоже не назовешь.

– В других краях не бывает, а у нас бывает, – отрезала она, упреждая дальнейшие расспросы.

– Вот мы и не хотим, чтобы твой папаша так маялся, – вторила молочница. – Не хотим же, а, миссис Стоунфейс? Давайте, что ли, поторопимся!

Дорогу на кладбище Агнесс не запомнила. Следуя за скрипучим катафалком, она не сводила глаза с гроба. Неужели она увидит папу? Ах, вот бы увидеть! Он обязательно что-нибудь придумает! Он же взрослый.

У кладбищенских ворот гроб подхватили могильщики и понесли в северную, самую неприветливую часть погоста. Здесь хоронили тех, о ком не стоит лишний раз вспоминать – горьких пьяниц, бродяг, некрещеных младенцев. Почти весь день на северную часть падала тень от церкви Святого Катберта, и Агнесс поежилась, представив, как холодно папе будет здесь лежать… Но почему же он не появляется?

На ее глазах гроб опустили в могилу, но девочка не слышала ни глухие удары, когда комья земли посыпались на крышку, не торопливое бормотание викария. Не заметила она и сапоги со шпорами, которые виднелись из-под белой сутаны – священник спешил на охоту и посему не читал, а избирательно цитировал похоронную службу. Все то, от чего миссис Брамли болезненно морщилась, а миссис Стоунфейс закатывала глаза, не имело для нее никакого значения.

Агнесс ждала.

И лишь когда к могиле подошел бидль, девочка вздрогнула и сжалась. Деревенские ребятишки уже наболтали ей, что несмотря на благодушный вид, приходской надзиратель ох как непрост. По их спинам не раз гуляла его трость, а то и парадный жезл.

– Ну вот, мистер Ладдл, я вырвала еще одну душу из ваших лап, – изрекла миссис Стоунфейс. – Еще один покойник, которого не получилось вскрыть.

– Вы так говорите, мэм, будто я самолично их вскрываю, – устало отвечал бидль, поправляя засаленную треуголку.

– Как знать, мистер Ладдл. Как знать.

– Нуте-с, кто тут будет Агнесс Тревельян? – повернул он беседу в иное русло.

Агнесс почувствовала толчок в спину.

– Я, сэр, только я с вами не поеду.

– Фу, Агнесс, как безобразно ты себя ведешь!

– Пустое, миссис Стоунфейс, – возразил бидль, расплываясь в елейной улыбке. – Это даже хорошо, что девчонка упряма. Воспитатели смогут славно потрудиться, выкорчевывая ее пороки. Ведь когда дети ведут себя идеально, это расшатывает дисциплину в приюте. Тогда их и выпороть не за что. А ничто так благотворно не воздействует на растущий организм, как добрая порка.

– Полно вам ее стращать, сэр, – вмешалась миссис Брамли. – Попрощайся с папашей, моя хорошая. Я бы тебя… но… а я пойду домой, где меня семеро голодных ртов дожидаются, – произнесла она чересчур громко и внятно.

Не оборачиваясь, Агнесс закивала. Обладай взрослые ее даром, они бы тоже увидели, как из-под свеженасыпанного холмика показалась рука. Она пошарила вокруг себя, исследуя рельеф местности. Следом появилась вторая, такая же полупрозрачная, а уж затем из могилы выбрался весь мистер Тревельян. Поглаживая жидкие бакенбарды, он огляделся по сторонам с видом человека, который проснулся в чужой постели, но, хоть убей, не помнит, как там очутился.

– Папочка? – наклоняясь вперед, прошептала Агнесс.

– Неста? – мистер Тревельян отвесил дочери шутливый поклон. – Приветствую Ее Высочество Несту, принцессу Дехейбартскую, владетельницу…

Тут Агнесс тихо ойкнула. Через его плечо – точнее, сквозь его плечо – она заметила, что по тропинке, огибающей кладбище, уже идет вторая процессия. Идет – это, конечно, сильно сказано. Шотландцы шатались из стороны в сторону, едва удерживая грубо сколоченную домовину, однако двигались с упорством, достойным похвалы. К счастью, шотландская угроза сплотила бидля и миссис Стоунфейс, и они поспешили к воротам, чтобы дать захватчикам отпор.

– Папочка! Ну папочка же!

– Чем могу служить Вашему Высочеству?

– Меня забирают в работный дом! Придумай что-нибудь!

– Придумать? – встрепенулся дух отца. – О, теперь я точно могу думать! Думать и творить! Какая ясность мыслей и точность чувств! Как если бы с глаз моих стерли патину и мне открылась суть вещей!

Тем временем шотландцы поравнялись с каменным забором на северной стороне. На крышке гроба восседал дух Деда МакНаба, забияки и балагура. Из-под килта торчали узловатые коленки, и он то и дело подпихивал носильщиков, чтоб не забывали, кто тут старший. Носильщики беззлобно огрызались. Все они были шотландскими горцами, а у горцев ясновидение в крови.

– Ишь, обогнали нас англичанишки, – сплюнул один из них, разглядев Агнесс в ее нелепом траурном платье.

– Ништо, парни, мне так больше по сердцу! А ну поспешай!

– Куда торопишься, дедушка? – обернулся парень, подпиравший гроб у изголовья. – Тебе ишшо столько маяться.

– А я, может, желаю помаяться. А я, может, закон буду блюсти. Вдруг шельмы какие решат самоубивца тут зарыть, а я их пинком! Нечего самоубивцу лежать в освященной-то земле.

Скорость, с которой процессия приближалась к воротам, приводила девочку в отчаяние.

Она подергала отца за полу сюртука. Обычно это возвращало его с небес на грешную землю, но сейчас рука прошла насквозь.

– Папочка! Я всегда буду послушной, только помоги мне!

– Я понимаю суть каждой травинки, Неста. Я вижу ее… эйдос!

– А ты не видишь где-нибудь клад? Мне бы хоть немножко денег!

Оторванный от размышлений об эйдосе, призрак недовольно нахмурился.

– Напиши своему дяде, – бросил он.

От неожиданности Агнесс приоткрыла рот.

– Дяде? Так у меня дядя есть?

– Даже не один. У тебя полным-полно родни, Неста, да только сквалыги они, каких свет не видывал. Проще из камня выжать масло, чем пару шиллингов из твоих разлюбезных родичей.

– Но где они живут? Куда мне писать?

– А, ты все об этом. Ну напиши хоть скупердяем из Линден-эбби, Йоркшир. Вдруг у них совесть проснется? Хотя сомневаюсь. Вот уж три месяца ничего не шлют. Только учти, что…

Договорить он не успел, потому что его губы, как, впрочем, и остальные черты лица, растаяли в стылом октябрьском воздухе.

Агнесс всхлипнула и от всей души пожелала отцу счастливого пути. Кто знает, вдруг там он завершит хоть одну картину? Рисовать облака несложно, а других пейзажей в раю не бывает. По крайней мере, так следовало из иллюстраций к детской Библии.

Сама же она пошла прочь от могилы и, будучи девочкой воспитанной, вежливо подождала, пока бидль и миссис Стоунфейс с одной стороны и разгоряченные шотландцы с другой дискутировали о том, уместно ли хоронить пресвитерианина на англиканском погосте. Впрочем, Дед МакНаб давно уже спрыгнул с гроба и мерил свои владения хозяйскими шагами, озабоченно хмыкая при виде покосившихся надгробий. Ништо, он их в два счета поправит!

Девочка сделала ему книксен.

– А чего это, внученька, наш бидль тут отирается? – проворчал призрак, гладя девочку по макушке. – Али хочет в работный дом кого уволочь?

Агнесс улыбнулась.

– Меня, сэр, только я с ним не поеду. У меня есть родственники. Они богатые. Они заберут меня в Линден-эбби.

Глава Первая

1.

«Линден-эбби, Йоркшир.

Преподобному Джеймсу Линдену.

16 мая, 1842.

Дражайший дядюшка!

Вот уже 7 лет минуло с того времени, как я получила письмо, которое до сих пор вспоминаю со слезами благодарной радости.

Случайно узнав Ваш адрес – точнее, адрес Вашего батюшки, – я попросила приходского надзирателя отправить запрос. «Линден-эбби, Линден-эбби» лепетала я, как мореход, застигнутый штормом, повторяет название гавани, или паломник взывает к своему святому. Поначалу бидль отказывал, полагая, что родственники из Йоркшира это фантазия напуганного ребенка. Лишь настойчивость одного пожилого джентльмена, в силу случая оказавшегося поблизости, убедила его отослать запрос».

Агнесс едва не посадила кляксу, раздумывая, посвящать ли дядюшку в подробности беседы между бидлем и ее заступником. Глаза мистера Ладдла, когда тот услышал «Отправляй письмецо, дармоед!», произнесенное бестелесным голосом, но с раскатистым акцентом, она не забудет никогда.

Лучше не посвящать.

«Какой же неожиданностью стал Ваш ответ!» – макнув перо в чернильницу, застрочила девушка. «Уже после я узнала, что в те дни Вы едва успели оправиться от двойной утраты. Несмотря на скорбь, Вы проявили участие к незнакомой племяннице, да еще и двоюродной. Вашими стараниями я оказалась в пансионе мадам Деверо, где провела самые безоблачные свои годы.

Согласно Вашему уговору с наставницей, по истечении семилетнего срока я готова переехать в пасторат, дабы Вы распорядились моей дальнейшей судьбой. Как уверяет мадам Деверо, мое образование можно считать законченным. Я знаю историю и географию, играю на пианино и сносно изъясняюсь по-французски. Кроме того, я получила почетную грамоту за успехи в рукоделии. Если Вы изъявите желание меня проэкзаменовать, мои знания, смею надеяться, покажутся вам удовлетворительными.

Я выезжаю почтовым дилижансом в следующий четверг утром, а в седьмом часу вечера прибуду на постоялый двор Билброу. Буду очень признательна, если Вы пришлете за мной карету.

За сим остаюсь Вашей любящей племянницей,

Агнесс Тревельян»

Закончив письмо, Агнесс промокнула чернила с помощью пресс-папье и аккуратно сложила листок, но запечатывать не торопилась.

Ее охватило возбуждение, которое всегда предшествует переезду – руки начинают подрагивать, предчувствуя тряску в карете, и решительно ни на чем нельзя сосредоточиться! Рассеянным взором она обвела обстановку гостиной для старших учениц: бежевые обои, местами переходящие в желтизну, колченогая плюшевая мебель с продавленными сидениями, начищенная до блеска каминная решетка (огонь в мае – непозволительная роскошь!) Письменный стол был придвинут к окну, и Агнесс, чуть вытянув шею, могла разглядеть, как ученицы занимаются гимнастикой во дворе, поднимают гантели и смешно приседают в своих длинных юбках.

Помимо Агнесс в гостиной задержались три пансионерки, которым сегодня нездоровилось по-женски. Доски для выпрямления осанки им перестали привязывать тогда же, когда они сменили длинные переднички на взрослые платья. Так почему бы не развалиться на кушетке в позе одалиски? Нет такой причины!

– Скажи, Несси, а этот твой дядюшка, он ведь холост? – с напускным безразличием спросила Ханна Гудрэм, когда Агнесс встала и разгладила юбки.

– Да, вроде бы.

– Он в летах?

– Если честно, я не знаю. О таком невежливо спрашивать.

Тем не менее, у Агнесс имелись кое-какие догадки на сей счет. Каждое Рождество она получала письмо, в котором дядюшка справлялся о ее духовном росте за год. Агнесс почему-то не сомневалась, что рука, выводившая эти твердые буквы, покрыта старческими пятнами. Вот шишковатые пальцы сжимают перо – не обгрызенное, как у нее самой, а белоснежное, без единой зазубринки. Вот шевелятся бескровные губы, лоб прорезает глубокая морщина: мистер Линден переживает за душу племянницы.

К письму прилагалась банкнота в 10 фунтов, которую дядюшка, видимо, считал исчерпывающим подтверждением родственных чувств.

– Но, наверное, ему под пятьдесят, не меньше.

– Старый, – вздохнула Сесиль Лебран, юная креолка, дочь коммерсанта с Ямайки.

– Ах, возраст тут не при чем! Главное, что он холост! Несси, он ректор или викарий?

– А какая разница? – навострила ушки Сесиль.

– Огромная! Не знаю, как у вас, но у нас прихожане платят десятую часть дохода на содержание священника. Ну так вот, если священнику причитается вся десятина до последнего пенни, он ректор.

– А чтобы стать ректором, надо хорошо учиться в семинарии, да?

– Ах, если бы! Достаточно купить приход у другого ректора, если деньги позволяют. Некоторые так и вовсе покупают два прихода, а то и три.

– Но как же они успевают во всех служить?

– Вот как раз для этого ректор нанимает викария – своего заместителя в приходе. Предоставляет ему дом и платит, сколько не жалко, – вздохнула Ханна.

Все эти хитросплетения были знакомы ей не понаслышке – как раз таким викарием служил ее отец.

– Поэтому за ректора нужно сразу выходить замуж, а за викария… а за викария уже по обстоятельствам, – пояснила она.

Сесиль жеманно пожала плечиками. Ей, католичке, до сих пор претила мысль, что священники вообще могут вступать в брак. Это было странно и даже как будто неприлично.

– Мистер Линден – ректор, – не без гордости поведала Агнесс. – Более того, он младший сын графа. Он, верно, унаследовал бы титул, но его старший брат скончался, оставив сына. Тот сейчас в Итоне. А дядюшка приглядывает за поместьем, покуда мой кузен не достигнет совершеннолетия.

По телу Ханны пробежала дрожь, словно у гончей, взявшей след лисицы.

– Знаешь что, Несси? Забудь все, что я говорила! Ну зачем тебе ректор? Лучше дождись, когда кузен из Итона вернется. А с дядюшкой постарайся просто ужиться. Угождай ему, чуть что – «да, сэр, как прикажете, сэр». Глубокий книксен, глазки опущены, ресницы покорно трепещут… А сама ждешь кузена!

– Главное, не рассказывай ему о своих способностях. Например о том, как ты утихомирила наш полтергейст.

Эту реплику подала Эми Шарп, главная бунтовщица пансиона. Поставив ноги на каминную решетку, она листала «Записки о демонологии и колдовстве» сэра Вальтера Скотта.

– Ну, хвастаться и правда нехорошо…

– Да я не о хвастовстве! Подумай сама, Агнесс Тревельян! Кто проводил допросы на ведовских процессах при добром короле Якове? Коллеги твоего дядюшки.

– Но мы живем в прогрессивные времена. Уже поезда ходят!

– Ничего, в Йоркшире сильны традиции. Смотри, как бы дядюшка не искупал тебя в мельничном пруду. Так ведьм проверяли: если всплыла, то сразу петлю на шею, а если потонула – упокой Господь ее душу.

– Да никакая я не ведьма! Просто немножко другая.

– Не сомневаюсь, что когда осужденных женщин волокли на виселицу, они вопили то же самое.

– Pauvre Agnes, ее будут мучить, – заключила Сесиль и встряхнула иссиня-черными локонами.

От подруг ничего не скроешь, но к ее способностям девушки относились с пониманием. Тем более, что тот полтергейст уж очень всем досаждал – толкал под руку по время уроков чистописания, воровал носовые платки, юбки пришпиливал к стульям. А стоило с ним поговорить по душам – и все, успокоился! Даже начал подсказывать во время экзаменов, чем снискал любовь всего пансиона.

Агнесс украдкой вздохнула. Нет, к бесцеремонности Эми она давно привыкла. Зато она страшно завидовала красоте креолки, ее пышным формам в сочетании с капризным детским личиком. Сама мисс Тревельян была невысокого роста и довольно худенькая. Ее коже, чистой и белой, не доставало шелкового лоска или же хрупкой прозрачности мрамора. Скорее ее можно было сравнить со свежими сливками, которые умиротворяют, но – увы! – не опьяняют и не толкают на безумства. В глубине души мисс Тревельян считала себя уродиной. Курносый носик казался ей маленьким и невыразительным. Густые и мягкие, как беличий мех, брови – слишком прямыми. Ей хотелось чувственные алые губы – природа послала ей бледные, словно лепестки в самом сердце розового бутона. Ей хотелось волевой подбородок, но и тут вышла промашка! Подбородок оказался округлым, да еще и с едва приметной ямочкой, проступавшей, когда Агнесс улыбалась. Только у простушек бывает так! Единственными своими чертами, хоть сколько-нибудь приемлемыми, она считала синие глаза да рыжеватые вьющиеся волосы.

Словом, Агнесс Тревельян была хорошенькой, но никак не красавицей.

Между тем беседа плавно перетекла к модным фасонам шляпок. Пока девушки судачили о том, что гроденапль вытеснил креп, а на смену перьям пришли цветы из бархата, Агнесс выбежала из гостиной.

Ей не терпелось запечатать конверт сургучом – не обычным красным, а золотистым, очень дорогим. Для такой оказии ничего не жалко! Пусть дядюшка увидит, как она его почитает.

Но прежде, как заведено во всех пансионах, переписку следовало показать директрисе.

Впрочем, мадам Деверо была добродушным цензором. Еще ни разу не случалось, чтобы она вымарала из чьего-то письма упоминание о несвежих простынях или о супе из тухлой говядины. А все потому, что ученицам и в голову не пришло бы о таком написать. Постельное белье всегда пахло крахмалом, а суп был наваристым, да еще и с двойной порцией хлеба.

В пансионе мадам Деверо не нашлось бы ни одной леди, хотя дочери рыцарей здесь время от времени появлялись. В основном же сюда отдавали дочерей дворяне-джентри среднего достатка да купцы, которые рассчитывали, что из их Нэнси или Сью воспитают изящное украшение гостиной, причем гостиной непременно лондонской. Минимум математики, минимум географии, никакой латыни. Вдоволь пения и танцы до упаду, а по вечерам – рукоделие, вроде оклеивания перьями шкатулки для перчаток.

Шагнув за порог пансиона, выпускницы почти сразу попадали под венец, хотя некоторые задерживались в гувернантках. Как раз на такую профессию и рассчитывала наша героиня.

2.

В назначенный день Агнесс топталась у входа в гостиницу «Зеленый дракон».

В дорогу девушка надела простенькое хлопковое платье, белое в крупную зеленую клетку. Теперь она задирала его настолько высоко, насколько позволяли приличия – почти до щиколотки. После дождя площадь перед гостиницей превратилась в болото, по которому бродили голенастые куры.

Проводить ученицу вызвалась сама директриса, невысокая дама, похожая на сладкую булочку: с глазами-изюминами и рыхловатым лицом, обсыпанным белой, словно бы сахарной пудрой (в детстве мадам перенесла оспу). Сходство довершал приторный запах, исходивший от ее платья – свое белье мадам перекладывала не сушеной лавандой, а стручками ванили.

– Ah, ma petite fille! – восклицала она, тиская Агнесс и оставляя на ее плечах россыпь пудры. – Обешай писать мне шасто!

Агнесс чмокнула сдобную руку наставницы.

– Только не так, как все англишане – когда письмо переворашивают, а потом пишут поперек строшек! Это глюпая, глюпая привышка! У меня от этого болят глаза! Лучше возьми еше один лист. И не плати за доставку.

– Но вам придется заплатить вдвойне!

– За письмо от люшей ушеницы мне денег не жалько! – расщедрилась директриса.

Ее возгласы потонули в протяжном звуке горна. Запряженный четверкой лошадей, к станции подъезжал почтовый дилижанс. Красные колеса слегка дребезжали, но лихо катились по дороге, а черные лакированные бока блестели в лучах солнца, ненадолго выглянувшего из-за туч.

На влажной от дождя табличке, прибитой на двери, Агнесс разобрала место назначения – Йорк. Стало быть, ей сюда.

Пока кондуктор, облаченный в красный мундир и при цилиндре, отдавал мешок с письмами почтальону, кучер помог Агнесс погрузить багаж.