Георгий Марчик

Неприкаянная

Потом был похожий на паренька щеголеватый солист вокально-инструментального ансамбля. Звали его Женя, хотя это не имеет никакого значения. Когда он пел о русских дружинах и богатырях, то как-то смешно подрыгивал на туфельках с высокими каблуками. Он был влюблен в свой голос и воспринимал Лану как некую дань своему таланту.

Впрочем, Светлана, или, как ее называли, Лана, не любила его. Просто ей нравилось, как он одет, как галантно держится и то, что он принадлежит миру искусства. Искусство было ее слабостью. Она сама в детстве мечтала стать певицей. Ей казалось, что близость с ним открывает и ей двери в этот чудесный мир.

Она была счастлива, когда ему аплодировали.

Но он вдруг признался, что они не понимают друг друга и поэтому должны расстаться. Вообще-то он сам, как оказалось, уже обзавелся новой подружкой, поэтому, очевидно, и перестал понимать ее. Лана восприняла все как должное. Поплакала, но кого волнуют чужие слезы? Она быстро утешалась с шикарно одетым Славиком. (Безвкусно и бедно одетых людей Лана презирала).

Он представился на улице артистом. Впрочем, потом оказалось, что он фарцовщик, но ведь это тоже своего рода искусство. Зато Славик имел много баксов, а это уже кое-что, клево играл на гитаре, а ее одел как игрушку. Когда они шли по городу, на них все оборачивались. Ланочка гордо, как королева, несла сквозь толпу свое стройное тело с высокой красивой грудью. Завистливые взгляды девушек и восхищенные мужчин приводили ее в восторг.

Ловкий, удачливый Славик был против того, чтобы она работала.

Он хотел, чтобы она принадлежала только ему одному. Он обещал даже жениться на ней и прописать в свою двухкомнатную квартиру. Но не успел — его замели, выдал какой-то завистливый и менее удачливый друг. Он потом пытался прибрать Лану к рукам, но к ее чести она попросту выгнала его.

Лана пыталась помочь Славику — ходила к адвокату, к судье, но без успеха. Пришлось устроиться почтальоном — это ей-то, мечтавшей о блистательном амплуа певицы. На работе она выключалась — бегала по участку с почтой, а думала о своем — вот придет принц и вознесет ее над толпой. Когда кто-нибудь обращался к ней, то натыкался на ее остановившийся, отсутствующий взгляд. Она не слышала ничего, а потому не сразу откликалась — грезила наяву.

Свою беременность от Славика, которая обнаружилась, когда он уже сидел, восприняла как помеху своим грандиозным планам. Не было рядом мамы — может, она бы уговорила оставить ребенка. От частника вернулась очень бледная, словно обескровленная, но с чувством облегчения — ничто не будет связывать, мешать жить. В своих письмах мама советовала учиться, но ее советы проскальзывали мимо сознания, как пролетают мимо бездумного взгляда из окна вагона деревья, дома, поля… Больше всего надеялась найти того, кто даст все, поможет одним махом решить все проблемы.

Был кто-то. Терся какое-то время рядом. Исчез. Потом еще кто-то. Настырно лезли, требовали утех за свои подачки. Водили в ресторан, мяли, тискали, целовали. Скучные, однообразные, похожие друг на друга, как телеграфные столбы. Как-то в общежитии одинокая женщина-оператор с увядшим лицом и скучными глазами сказала ей низким прокуренным голосом: «Не повторяй моей ошибки. Я тоже делала ставку на удовольствия и, как видишь, проиграла. Заведи семью, поступай учиться, делай что-то полезное. Не трать попусту время…»

Откуда-то вынырнул директор клуба — Юрий Гаврилович — говорливый, веселый человечек. Восторженно осыпая комплиментами, целовал руки. Неудавшийся артист он старательно играл роль светского льва, щедрого покровителя. Вначале Лана решила: «Наконец-то!» Отдалась без колебаний. Он приторно, преувеличенно-пылко, как барышник лошадью восхищался ею, но она не замечала пошлости, фальши: «Ты прекрасна! Божественна! Какие у тебя ангельские глаза. Какая царственная осанка! А эти плечи, руки!»

Она пошутила (с намеком): «За красоту надо платить!» Он радостно воскликнул: «О, да! Конечно! Я готов на все. Мы поженимся. Я осыплю тебя подарками, ты будешь ходить в золоте и горностаях». Она слушала, улыбалась и, принимая все за чистую монету, не замедлила перейти жить к нему в небольшую однокомнатную квартиру. Как пчелка носилась по дому — наводила порядок, убирала, готовила, стирала. Благоухая свежестью и красотой, с сияющими глазами ждала его.

Если бы только он понял, какое сокровище попало ему в руки, если бы только оценил! Не понял, не оценил. Хотя был до приторности слащав и угодлив. Ворковал, сюсюкал, но любил не ее, а в ней самого себя. Первое время еще туда сюда. Она ждала, надеялась. Потом поняла — надеяться не на что. Он блефует — его карта в жизни уже бита.

Наедине она любила любоваться собой обнаженной в зеркале. «Какая красота! — думала она, с восхищением и сожалением глядя на свою пышную молодую грудь с маленькими нежно-розовыми сосками. — Почему никто по-настоящему не оценит всю эту прелесть, все это богатство?? — Она поворачивалась в разные стороны, принимала артистические позы, оглаживала руками классически выточенные бедра, мягкий, податливый живот с нежно золотистым пушком на упругой коже и по-детски беззащитной ямочкой пупка. — Они как шакалы готовы терзать мою плоть, но никто не хочет платить за нее достойную цену».

Юрий Гаврилович не хотел упустить лакомый кусочек, тянул время, но жмотничал, хотел откупиться безделками. Лана требовала. Сначала ласково, мягко, деликатно намекая, когда же он начнет выполнять обещанное, затем все жестче, решительней. Он умолял успокоиться, еще немного подождать. И все тянул, тянул, тянул… В конце концов Лана поняла, что от него ничего не дождешься, кроме красивых слов. Она так возмутилась, что даже хотела отравить его, потом раздумала — стоит ли садиться в тюрьму из-за такого идиота. Он видел ее красивые талию и грудь, но не видел в ней человека.

Когда дальше тянуть стало уже некуда, она поставила вопрос ребром: или-или.

— Или ты выполняешь обещание — прописываешь меня, или мы расходимся.

В ответ он лицемерно рассмеялся ей прямо в лицо:

— Деточка, ты очень спешишь. А спешка хороша лишь при ловле блох. Ты хочешь больше, чем можешь. — Что следовало понимать, что она требует больше, чем заслуживает.

Лана на этот раз не настроена была уступать.

— Тогда прощай, — сказала она и стала собирать свои вещи. Он не на шутку разозлился:

— А кто ты такая, чтобы ставить мне условия? Таких как ты…

Закончить ему помешала се пощечина, от которой его голова мотнулась, как тряпочная. Вот такой оказался фрукт. Считал совершенно естественным говорить одно, а делать другое. Лишь бы достигнуть цели. Высокие, громкие слова существовали сами по себе, а низкие, мелкие дела сами по себе, отдельно друг от друга.

Как недобрая и недолгая память о совместной жизни с Юрием Гавриловичем на ее прекрасном теле осталось несколько живописных синяков, которыми наградил ее разгневанный джентльмен.

Приютили знакомые девочки в своем общежитии. Всю ночь горько проплакала: «Почему у других богатые родители? Почему другие удачно выходят замуж? Чем я хуже? Мне так мало надо — и того нет. Почему?» Думала — а что же дальше? Из тьмы выплывали страх, безысходность. Неужели все так и останется?

Вечером она гуляла по центральной улице. Подходили разные типы, куда-то звали, что-то предлагали. С презрением вворачивалась — дешевенькие люди, не достойные даже ее взгляда, а туда же… Покусывала губы: «А ну их всех, уеду! Начну все сначала. Стану актрисой. Чем я хуже других?» Как будто жизнь толстая тетрадь и стоит перевернуть страницу, как все нужно начинать заново. Стоит только очень захотеть, и ты сразу все получишь.

«Стану актрисой». Эта мысль зажгла воображение, разбудила чувства. Она загорелась, начала собирать вещи. Теперь ее положение не казалось ей столь ужасным, безвыходным. Ведь все ее неудачи были временными, теперь все изменится, теперь, когда у нее есть такая прекрасная цель. Это было как свет в конце темного туннеля. Он звал, манил, указывал путь.

Лана снова радовалась, смеялась, пела. Разгладились суровые морщинки на ее чистом лице, загорелись глаза. Ведь как хорошо, когда знаешь, ради чего живешь, когда есть, к чему стремиться, когда будущее манит и зовет — чистое и ясное, как праздничное весеннее небо. Она ни минуту не сомневалась, что добьется своего.

Большой шумный город проглотил ее как букашку. Отыскала Нину — подругу не подругу, а давнюю знакомую, которая работала по лимиту на хлебокомбинате и жила в общежитии. По счастливому случаю в ее комнате была свободна одна кровать. После сердечной встречи, обмена веселыми возгласами Нина достала сигареты: «Давай потравимся!» Жадно глотая дым, проговорили до глубокой ночи. Лана откровенно поведала о всех своих злоключениях.

— Иди к нам на комбинат, — сочувственно предложила Нина — Будешь жить здесь, со мной. Получишь профессию, найдем хороших парней, выйдем замуж, со временем получим жилье. Надо смотреть на вещи трезво. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Честное слово, не пожалеешь. Решай.

Лана самонадеянно заявила:

— Нет. Это не для меня. Во-первых, не хочу замуж за абы кого, а во-вторых, не хочу работать на хлебокомбинате. Вся в муке буду, — она засмеялась. — Или в тесте.

— А чего ты хочешь? — спросила Нина.

— Я хочу солнца. Звезд с неба. — У Ланы было игривое настроение. Она была рада, что нашла Нину и все пока складывается хорошо.

— Поживи у меня, пока не устроишься, — предложила Нина. Она вспомнила, как сама моталась по городу и искала работу попрестижней. Потом поняла — у лимитчиков престижной работы не бывает. Зря бегала.

На второй день в метро Лана познакомилась с Игорем. Он был одет как бог и улыбался, глядя на нее. И это решило все. Она улыбнулась в ответ, и тогда он шагнул к ней… Они сходили в кино, потом поужинали в кафе.

— Он проводил меня до общежития, — иронически посмеиваюсь рассказывала она Нине, — и даже не пытался поцеловать. Представляешь. Такой скромный. Очень восторженный, чистый. Никогда еще не был близок с женщиной. Он мне сам признался. Получает всего сто сорок и доволен. Уговаривал меня учиться, обещал помогать, лепетал что-то об идеалах, высоких материях… Ну его! Не буду с ним встречаться, очень мне надо. Что я дура, всю жизнь прозябать рядом с таким идеалистом в бедности…

— А вдруг это твой шанс, — сказала Нина. — Упустишь, будешь потом жалеть.

— Хочешь познакомлю тебя с ним? — предложила Лана. — Может это твой шанс Вот и не упусти его.

Были и другие случайные знакомства. Вначале разгонялись, приглашали в ресторан, театр, раскатывали на машине, встречали, провожали, а получив свое и насытившись, отворачивали, как насосавшиеся крови комарики. Главное, конечно, было в другом. Они хотели брать и ничего не давать взамен. Стоило узнать, что она без прописки и что у нее серьезные планы устроить жизнь, как эти любезные, внимательные, заботливые кавалеры тут же исчезали словно бы их сдувало ветром.

Время торопило. Да и денег оставалось, кот наплакал. Спасибо мама присылала, но сколько же можно… В театрах Лану сразу же спрашивали: «Прописка есть?» и разводили руками — дальнейший разговор не имел смысла. В одном театре главреж — коренастый, лысый тип с бесенятами в глазах проявил к ней живей интерес — она сразу поняла, в чем дело, мысленно махнула рукой — будь что будет. Алексей Михайлович — так его звали — привез ее к себе домой, со всякими предосторожностями: Тихо! Тихо!", будто они жулики, провел в свою квартиру.

Жена его была в отъезде. На стол — крохобор — поставил бутылку дешевого сухого вина и вазочку с конфетами. За день беготни Лана проголодалась, но сказать не решилась, боялась неосторожным словом оттолкнуть его. Алексей Михайлович спешил приступить к главному, ради чего пригласил ее, в нетерпении потирал руки и все поглядывал на часы, подливал в ее бокал вино — сам не пил, отпускал пошлые комплименты, рассказывал не совсем приличные театральные анекдоты. Видно было, что все это он проделывает не в первый раз. Пользуется моментом. Стал целовать ей руки, шею, неловко обнял, начал торопливо расстегивать кофточку. Все было насквозь фальшиво.

— Зачем? — смущенно спросила она.

— Так надо, милая, — бормотал он, продолжая свое. — Без этого нельзя. Без этого ничего не будет. Ты ведь понимаешь…

— Пустите, — сказала она, высвобождаясь из его цепких рук. — Я сама разденусь. — В кровати он пыхтел, сопел, никак у него не получалось. Ей было противно, она чувствовала себя распятой. Лежала, отвернув лицо, стиснув зубы. Такого унижения она еще никогда не испытывала. Плевалась несколько дней подряд: «Это же надо, как угораздило влипнуть».

Случайно познакомилась с молодой женщиной-дворником Галей — невысокой, крепенькой, круглолицей. У нее были пронзительно ясные голубые глаза, симпатичная ямочка на подбородке.

— А тебе не бывает стыдно? — спросила Лана.

— Чего стыдно-то? Подметать улицу?

— А если кто увидит с метлой?

— Вот чудачка! — Галя рассмеялась. — Ну и пусть смотрят. Это работа. Чего же ее стыдится? Да и работа, сказать, хоть и пыльная, но не такая уж изнурительная. Зато имею комнату в центре города. Скоро получу постоянную прописку. Хочешь, устрою к нам?

Светлана скоро принимала решения. В этот же день Галя свела ее к директору ДЭЗа — Валентине Михайловне — худой, желчной, задерганной женщине. Та критически осмотрела Светлану — загоревшую, модно одетую, хорошо причесанную. Усмехнулась.

— Что-то мне не верится, что тебя надолго хватит. Ладно, давай попробуем. Пиши заявление.

— Рано утром следующего дня Лана уже вышла на работу. Техник-смотритель Мария — уродина и зануда, выделила ей для уборки свободный участок — территорию вокруг длинного девятиэтажного дома.

— Твой участок должен блестеть как зеркало, — напутствовала она новенькую. — Если не хочешь иметь неприятностей. У нас даром комнаты не дают.

Поверх своего демисезонного пальто Лана натянула черный длинный не по росту халат, на голову повязала темную косынку, на руки натянула большие белые брезентовые рукавицы. Закончив экипировку, а вернее маскировку, оглядела себя в зеркало: «Ничего, сойдет!» Взяла метлу с длинным черенком, ведро, совок и отправилась на уборку. Неумело, но старательно она подмела асфальт, потом стала собирать в ведро мусор. Ее поразило, сколько дряни выбрасывают жильцы из окон.

— Тебя не тошнит от всей этой гадости? — брезгливо поморщившись, спросила она вечером Галю.

— Я привыкла. И ты не обращай внимания, — посоветовала Галя. — Делай все механически. Думай о чем-нибудь своем.

— Ведь она живут здесь, — удивлялась Лана. — Сперва мне показалось, что это плевки. Как можно выбрасывать такие вещи в окно? Спустя две недели ей выделили маленькую восьмиметровую комнату в коммунальной квартире. Галя отдала Лане свою старую кушетку. Стол, стулья и холодильник, правда, неисправный, Лане неожиданно достался в «наследство». Так женщины — дворники в шутку называли бесхозное имущество в комнатах и квартирах умерших хозяев, у которых не оказалось наследников.

В одной пятиэтажке сначала умерла пожилая женщина, спустя год — ее сын пьяница. Комната долго оставалась закрытой. Сестра покойного, при его жизни не ладившая с ним, отказалась что-либо брать и предложила все оставшееся имущество выбросить на помойку. Так «наследниками» стали дворники. Они разобрали кое-какую мебель, остальные вещи — старую одежду, посуду, бумаги вынесли и кучей свалили у подъезда. Накрапывал мелкий дождь. Лана поддела носком ботинка бумаги и фотографии. Сверху оказалась фотография бравого молодого матроса с правильными мужественными чертами лица. С легкой полуулыбкой он смотрел на нее, слезно хотел что-то сказать или о чем-то спросить. Ниже лежали другие фотографии. Молодой женщины с хорошеньким кудрявым малышом на руках, мальчик с воинственно нацеленным в объектив пистолетиком, группа школьников… Очевидно, это были фотографии бывших хозяев комнат.

Стоявший неподалеку небритый мужчина пенсионного возраста покачал головой:

— Вот и все, что от них осталось. Как будто и не жили люди…

Лана с увлечением устраивала себе уютное гнездышко. Купила дешевенький коврик — дома у них пол всегда чисто вымыт и застлан паласом. К стенам комнаты приклеила скотчем Репродукции из старых номеров «Огонька». Она понимала, что все это убого и бедно — ей хотелось бы жить в совсем другой обстановке. Но что поделаешь — как временное прибежище сойдет и это. Галя сказала: «Ты везучая. Нынче последний год, когда берут лимитчиков». Лана охотно рассмеялась, словно бы она и впрямь была везучей и ей вдруг привалило счастье — как если она неожиданно выиграла крупную сумму по лотерейному билету. Правда, немного беспокоило, что где-то там — где именно она и сама не знала — долго мурыжат с ее временной пропиской.

Впрочем, это не слишком волновало ее. Не пропишут — и ладно. Сегодня есть, где жить, а завтра найдется что-то другое. Она жила одним днем. А то и одним часом. Так, наверное, бездумно живут бабочки. В первые же дни на нее положил глаз диспетчер. Звали его Вадим Вадимович. Это был крупный, с окладистой бородой мужчина похожий на священника. Лана без колебаний приняла его предложение поужинать в ресторане. Ей хотелось поближе познакомиться с миром, в котором ей предстоит жить. Весь вечер она танцевала с беззаботностью танцующего над цветком мотылька. Ведь это была та самая «красивая» жизнь, к которой она всегда так стремилась.

Разумеется, что вечер они закончили в однокомнатной квартире Вадима Вадимыча. Утром побаливала голова, смертельно хотелось спать. «Красивая» жизнь требовала расплаты. Хочешь не хочешь, а пришлось идти на свой участок. Оказалось, что кроме уборки своего участка она ежедневно должна вместе с другими дворниками ходить на «общие» работы. Это была самая неприятная, если не сказать гнусная часть обязанностей. Была бы полная механизация — тогда иное дело. А так приходилось вручную нагружать машины мусором, всякой дрянью, таскать макулатуру и другие тяжести.

— Ой, девчонки! — в первый же день, смеясь, воскликнула Светлана. — У меня от такой общей работы опущение будет.

— Это цветочки, — сказала Галя. — Ягодки будут, когда пойдет снег. Тогда узнаешь, почем фунт лиха.

— Снега я не боюсь, — излишне самонадеянно заявила Лана. — По крайней мере он чистый и белый.

Ее дружба столь быстро завязалась с Вадимом Вадимовичем, сколь же быстро и развязалась.

— А ну его, — сказала она Гале. — У него, как я поняла, никаких серьезных планов на будущее. И очень прижимистый. Впрочем, кроме роскошной бороды, у него нет больше никакого ценного имущества. — А бедность мужчины в глазах Ланы была его самым большим пороком.

Зато работа оставляла много свободного времени. Надо было чем-то его занимать. У замужней, серьезной Гали свои интересы. Ее в кафе или на танцульки не вытащить. Ева — одна из девушек-лимитчиц предложила вместе поступить на подготовительные курсы в институт. Лана вначале загорелась, но быстро остыла. «Как подумаю, сколько лет надо убить на эту учебу, сказала она, брр, так сразу мурашки бегут по коже. Нет, это не по мне. Я хочу иметь все сразу».

Но все сразу как-то не получалось. А тут она подружилась с Веркой — высокой, худой девицей, у нее было крупное, но узкое, похожее на мужское лицо. Блеклые серые глаза постоянно слезились. Она никогда не смотрела прямо на собеседника, всегда мимо. В ДЭЗе ее пренебрежительно звали Дылда. Верка была страшным лодырем и неряхой, получала бесчисленные выговоры и замечания за халтурную работу. Дылда к тому же была нечиста на руку, изобретательна на всякие выходки. У нее был острый изворотливый ум, она умело притворялась, когда требовалось, благонравной святошей.

Дылда тоже нуждалась в подруге. Вдвоем было как-то сподручней пускаться в разного рода авантюры. А на это она была великой мастерицей. Так что не мудрено, что вдвоем они сразу же пустились во все тяжкие. Галя пробовала предостеречь Светлану от этой «дружбы»: «Будь поосторожней сверкой». «А что?» — недовольно спросила Лана. «Пойда она, — объяснила Галя. — Ну, шкода, значит. Все бы ей на чужом хребте в рай въехать». «А мне она нравится», — отрезала Лана.

Дылда сразу же стала повсюду таскать с собой Лану. У нее было множество каких-то странных и сомнительных знакомств. Удивительно, где только и когда она успевала ими обзавестись. Патлатые, бородатые, угреватые. Несостоявшиеся художники, писатели, музыканты, артисты. Оставшиеся в силу разных причин, а в основном из-за отсутствия таланта и трудолюбия на обочине успеха, но зато как никто другой умеющие напускать на себя архиважный вид и толковать о каверзах официоза и коррупции в искусстве и строящие воздушные замки, как прославиться.

Вначале эта публика показалась Лане занятной, но она потеряла к ней интерес сразу же как только учуяла, что от всех этих умных, добрых и сверх всякой меры талантливых неудачников остро пахнет бедностью. А к бедности она питала органическое отвращение. С нее и своей бедности было довольно. Верка, падкая на богему и более равнодушная к материальным благам, быстро перестроилась — она не хотела терять хорошенькую контактную подружку, которая могла быть неплохой приманкой для «женихов».

По ее инициативе они стали посещать выставки, спектакли театрах, вечера в Домах творческих работников. Внутренне

1а на оставалась равнодушной к самим мероприятиям, но ей нравилась их чинная культурная атмосфера. К тому же здесь можно было «показать» себя во всем блеске. Правда, по неопытности она всегда немного перебирала. Чтобы поразить таких же, как и она сама, юных модниц, шла на крайности. Бели, скажем, вошли в моду подложные плечи, то уж она на вату не скупилась. А когда решила сделать прическу а ля «панки», то так постаралась, что ее голова стала похожа на гребень ярко красного петуха.

Мучила хроническая нехватка денег. Верка с невинным видом предложила сходить к отелю «Интурист» и снять иностранцев. «Велика важность, — со своей обычной двусмысленной ухмылкой сказала она. — Невинность нам не терять. Пару раз сходим и нет проблем». Лана задумалась. Предложение Дылды не вызывало у нее ни протеста, ни отвращения, сама мысль не показалась ей ужасной. Просто ей претила цель подобных знакомств как способ добычи денег. Тем не менее желание махом решить все проблемы победило. Задумано — сделано.

Тщательно припудрившись, они отправились на «охоту».

— Волнуешься? — простодушно поинтересовалась Лана.

— А чего волноваться? — невозмутимо ответила Дылда. — Они сами к нам подойдут. Вот увидишь. Все просто как дважды два.

— А я ужасно боюсь, — призналась Лана. — Аж поджилки трясутся.

— Ну и зря. Страшно только первый раз. Я уже как-то ходила одна. Все очень мило. Ты думаешь другие ходят только ради денег? Вовсе нет. Ради красивой жизни… А чем мы хуже?

В радостном предвкушении красивой жизни Лана улыбалась. Но, увы, красивой жизни не получилось. Били их в дамском туалете. Бели жестоко, со знанием дела. Они не предвидели, что здесь властвует такая острая конкуренция и такие свирепые нравы. В общем у них раз и навсегда отбили желание наведываться в район «Интуриста».

На «общие» работы Лана не вышла до тех пор, пока не исчезли на лице и шее ссадины и царапины.

Славка, сосед, сорокалетний тщедушный пьяница и тунеядец (в редкие дни трезвости он был не лишен чувства юмора) пошутил:

— Поздравляю с боевым крещением!

Сосед получал по инвалидности крохотную пенсию и промышлял мелкими кражами в универмагах. Он занимался этим с напарником или со своей сожительницей — рыхлой, крашенной в огненно рыжий цвет лахудрой — такими же любителями крепких напитков, как и он сам. Оки отрезали дорогие потники от пальто, воровали кофточки, белье, все, что плохо лежало. Добыча сразу же сбывалась за бутылку. Начиналась зима. Выпал первый снег. Вечером Лана с некоторым даже удовольствием усердно сгребала его движком с тротуара. Навыка обращения с движком у нее не было — движения были неловки, приходилось затрачивать много липших усилий. Домой вернулась еле живая, тело скрючило — не разогнуться. Она стояла в прихожей полусогнувшись — не в состоянии раздеться и смеялась.

— Чего смеешься? — удивился пьяненький Славка. — Премию получила? Давай обмоем.

За ночь снова насыпало. А накануне она и половину своего участка не осилила, думала сегодня закончит. А тут снова подсыпало.

Ох, как не хотелось рано утром выходить на улицу, брать в руки движок и, напрягаясь изо всех сил, толкать вперед тяжелейшую груду снега. А он все летел и летел а, казалось, этому конца не будет. Не успела убрать с одной стороны дома, как на другой уже по щиколотку. На очередной планерке у директора ДЭЗа Машка техник-смотритель ошарашила Лану.

— Не знаю, с какой совестью можно так работать. На общие не ходит, а посмотрите ее участок — весь завален снегом. Этот номер у тебя не пройдет. Последний раз предупреждаю…

Лана чуть со стула не упала. От неожиданности, такого подлого выпада она не ожидала, у нее потемнело в глазах.

— Не ври! — возмущенно выкрикнула она. — Я каждый день убираю. У меня все тротуары чистые.

— А проезжая часть? Она у тебя вся под снегом. Машины не могут проехать, не то, что люди. — Техник насмешливо смотрела на нее. Этой наглой похотливой бабенке (девчата-дворники говорили, что она переспала чуть не со всеми слесарями района) Доставляло удовольствие травить кого-нибудь. На этот раз она избрала своей жертвой Лану. Валентина Михайловна, не желая связываться со скандальной подчиненной, молчала.

— Я не знала. Мне никто не сказал, что надо убирать и проезжую часть, — с некоторой растерянностью сказала Лана.

— То есть как это ты не знала? Я сама тебе говорила, что проезжую часть во дворе надо убирать, — раздраженно заявила техник, в упор глядя на Лану своими бесстыжими глазами. — Мы тебя накажем рублем. Поставлю тебе в ведомость по ноль пять десятых рабочего времени. Так что не обижайся — сама виновата.

— Проезжую часть тоже надо убирать, — поддержала техник Валентина Михайловна.

Вот так за все и про все Лана за месяц работы получила на руки всего пятьдесят рублей. Промолчи она на планерке, возможно, техник не стала бы так настойчиво придираться к ней. Она посчитала себя глубоко уязвленной. Это ей-то в присутствии всех какая-то жалкая бесправная пигалица осмелилась бросить прямо в лицо: «Не ври!» При одной мысли об этом техник скрежетала зубами: «Погоди! Ты у меня попляшешь».

— Зря ты с ней связалась. — Сожалела Галя. — Тебе ведь еще не дали временной прописки. Вот она и будет ставить палки в колеса.

— Плевать. Я ее не боюсь, — храбрилась Лана, хотя на душе у нее было безрадостно. — Буду убирать весь участок — пусть! придирается, сколько хочет…

О, наивная самоуверенность юности! Отныне на каждой | планерке, летучке и собрании техник пускала ядовитую шпильку в адрес Ланы. Но в отличие от других она не молчала. Дело доходило до резкой перепалки. А сила была, а значит и право на стороне техника. И чаще, чем у кого-либо в табеле у Ланы красовались нули и половинки. А много ли надо, чтобы срезать дворнику половину рабочего дня? А то и вовсе записать баранку. Стоит только захотеть. Валяется бумажка на тротуаре, вот и, пожалуйста, не убран участок. Не сколот лед у водостока, не чисто убран снег, не посыпаны дорожки песком… Да мало ли что можно поставить ему в вину. Лана как-то не выдержала, пожаловалась Валентине Михайловне, что техник систематически срезает ей выработку. Директор скуксила и без того постное лицо:

— Убирай чаще. Я сама сегодня шла мимо твоего участка, своими глазами видела. У тебя дорога не расчищена, снегом завалена. Надо до бровки убирать…

— Это же немыслимо, Валентина Михайловна, руками перевернуть такие горы. Куда я его дену? Там ведь стена.

— Не знаю, — директор пожала худыми плечами. — Положено убирать до бровки. Найми машину.

Она явно не хотела из-за Ланы конфликтовать с техником. Найми машину. Хорошо сказать. За машину надо платить. А где она возьмет деньги? И так едва сводит концы с концами. Дворники говорили, что участки замерены так, что фактически каждый убирает в полтора-два раза больше, чем значится по бумагам. А в ведомостях на зарплату невесть откуда возникло несколько фамилий «мертвых душ» — никто никогда их не видел и не слышал. Кому шли эти деньги, никто из дворников не ведал. Не зря же, наверное, зарплату всем перечисляли на сберкнижки. Поднимать эти вопросы было опасно. В ДЭЗе всем заправляла невысокая плотная женщина с маленькими злыми — азами — бухгалтер Смурнова. Муж ее был начальником их районной конторы.

Лана уже усвоила, что дворники — самые бесправные и безответные люди, по рукам и ногам повязанные своей зависимостью от начальства. Это была не просто служебная зависимость. По условиям найма лимитчики имели право на получение постоянной прописки не раньше, чем через четыре рода, но и то при условии безупречной работы. А служебная площадь, как правило, комната в коммунальной квартире, закреплялась за работником только по истечении десяти лет. Попробуй после этого пикнуть. Если у тебя временная прописка, то за малейшую провинность или строптивость, что в общем-то одно и то же, рискуешь не получить постоянную. Да в то, как правило, всем ее задерживали на два-три года. А уж комнаты — голубой мечты каждого лимитчика — можешь и вовсе не дождаться.

Впрочем, Лана и не рассчитывала так долго ждать. Она надеялась, вернее сказать, была уверена, что все само собой устроится задолго до конца этого срока. Вся затянувшаяся снежная зима прошла в изнурительной борьбе со стихией. Временами — измученной и обессиленной ей казалось, что это никогда не кончится. Снег все шел и шел. Поздно вечером и рано утром прохожие могли видеть маленькую женскую фигурку, которая с огромным движком в руках бросалась, словно на бастионы врага, на кучи снега. Налегая грудью на черенок, изо всех сил упираясь ногами в землю, она передвигала белые пласты, похожие на растущие на глазах белые горбы.

Утром все надо было начинать сначала. Сизифов труд. Словно природа играла с ней в некую, похожую на бег вперегонки, игру. Кто кого опередит. Вдобавок ко всему оказалось, что у нее самый невыгодный участок. Без газонов. Один открытый асфальт, который требовал ежедневной расчистки. В ДЭЗах так повелось, что самый трудный для уборки участок получает тот, кто зачислен на работу последним. Другие Дворники-женщины, а их большинство, как-то приспосабливались. Одним помогали мужья, другие нанимали машины. Лана изо дня в день, как трудолюбивый муравей, Управлялась одна.