ОДНА В МИРЕ ПТИЦА

Она была пепельно-розовой, его мечта. Она струилась по дереву манго, огибая его по крутой спирали, цепляясь алыми коготками всех шести ног и руля длинным хвостом с веером на конце. Ближе к вершине ей стали мешать вет­ви, и она обхватывала их крыльями, вставляя конечные крыловые пальцы в ямки коры, взмахивала телом, словно гимнаст, и кувырком перебрасывалась на ствол. Вот она добралась до плодов, чуть недозрелых, ещё полупрозрач­ных и алых, как её коготки, и одним движением оторвала толстую плодоножку от ствола. Круто загнутые ресницы прикрыли сапфировые глаза; зубастый, широкий, словно у утконоса, клюв сжал плод и быстро-быстро застучал, об­бивая твёрдую корку. На Аркадия посыпались острые крошки коры, и он похвалил себя за предусмотрительно надетые очки-консервы. Не видать бы ему иначе света бе­лого. А так только шлем и куртка истыканы осколками.

И манго здесь было не манго, и птица была не птицей. Так их назвали жители, что очень не любили чувствовать себя чужими на этой планете, в этом раю. Планету постес­нялись назвать «Раем» или «Эдемом», сохранили обыч­ную практику названия небесных тел по имени открыв­шего их корабля, а потому имя планеты было «Воркута». Жители называли её Воркота и даже объясняли, что лес всегда ворчит, вот, мол, почему… Стыдно же. Штампованное имя для единственной из тысяч открытых планет, что оказалась пригодной для заселения, потому что сдавалась по типу «всё включено»: обеспечивала пропитание из своих собственных ресурсов. Земля с наслаждением сбросила с себя груз избыточного населения, а леса Вор­куты прорезали проплешины человечьих построек.

Манго кормил людей, и лишь прихоти аппетита заставля­ли производить что-либо ещё. Не растительное: в почве Воркуты ничто не прорастало, кроме манго, но завезённые животные благоденствовали на плодах, как и человек. Толь­ко вот пернатые конкуренты иногда поедали плоды с особо полюбившихся деревьев, и люди начали охоту на птиц.

Странная то была охота: лишь две тушки достались му­зеям, серо-фиолетовые и сухие. По птицам стреляли, но не находили подстреленную добычу. Ловили – но ловуш­ки оказывались пустыми.

Птицы стали встречаться всё реже, и тогда выяснилось, что семена манго прорастают лишь после обработки в желуд­ках птиц. Была паника, но какой-то самоучка нашёл рецепт жидкости для обработки семян, и паника улеглась. Всё в по­рядке, птицы и не нужны вовсе. Без них можно обойтись.

Несколько последних лет Аркадий не получал сообще­ний о встречах с птицами. Он-то прилетел сюда с Земли ради них и теперь маялся бездельем и тупо ждал. Надеж­да, говорят, умирает, хоть и последней. И она умерла. Ар­кадий собрался домой, готовясь к омерзительно долгим годам перелёта, когда ему сообщили об этой птице. Вро­де, встретили её в горах…

Он полз по скалам, как искомая птица, – цепляясь че­тырьмя (к сожалению, всего четырьмя) конечностями и кляня местных жителей, что не сочли возможным риско­вать жизнью ради «паута». «Паут», говорили они, кровь пьёт из людей, потому и красный. И нечего в его логово лезть. Всё равно не убьёшь.

«Логово» он нашёл по алым осколкам кожуры манго. Когда плоды давят под прессом люди, кожура рассыпает­ся беловатой пылью, состав которой так никто и не удосу­жился определить – и без того плоды давятся отлично. Никто никогда не видел ядра. Из-под пресса вытекает красное пюре, его фильтруют и используют – вот и вся кулинария. А птицы кололи кожуру на сверкающие ос­колки, и вот теперь Аркадию удалось разглядеть целое яд­ро в зубах «паута» – оно походило на красную желатино­вую капсулу с тенями семян внутри. Миг – и зубастая пасть раздавила ядро, зубы заскрипели, перетирая ореш­ки, и птица довольно ухнула, раскрыла слегка безумные лазоревые глаза и уставилась на Аркадия.

– Не уходи, – мысленно попросил он. – Дай мне на тебя полюбоваться. Ты прекрасна.

Странное шевеление внутри головы дыбом подняло во­лосы на темени, голова словно распухла, и свободный ра­нее шлем сдавил виски.

– Ухожу, – прозвучал его собственный мысленный голос. – Вот дождался тебя, теперь уйду.

Аркадий потряс головой и спросил вслух:

– Ты последний?

Голова снова загудела, теперь не так сильно.

– Последние ушли, я вернулся.

– Поесть? – тупо спросил Аркадий, отказываясь ве­рить в очевидное: птица с ним говорила.

Мозг засмеялся. Вместе с Аркадием: смех щекотал.

– Я пришёл сказать тебе, что мы отдаём вам свою плане­ту. Нам легче искать пристанище, мы больше приспособле­ны к Космосу. А вы ещё незрелы и беспомощны. Мы знаем цену, что вы заплатили за нашу планету. Это – единствен­ная идея, что обуревала многие ваши поколения. Эта цена безмерна, потому что вы почти остановили вольную мысль ради броска в Космос. Может быть, здесь вы вернёте иные цели и начнёте иную эволюцию… Да измените же, нако­нец, принцип движения в пространстве!

– А зачем вам уходить? Если мы узнали, что вы разум­ны, разве для вас не исчезнет опасность?

Птица снова засмеялась.

– Что мы разумны, вы могли бы и сами догадаться, ведь поселились в чужих сельскохозяйственных угодьях явно искусственного происхождения. Вы рабы схемы: «рука – орудия труда – мозг». А если ты сам – орудие труда? Ты сам настроил семя, сам нашёл место, сам посадил да ещё удобрил. Ни одно дерево здесь не выросло само по себе. Вы ещё помаетесь, пытаясь обновить посевы. А про то, чтобы остаться… Два сходных вида, разумных и питаю­щихся одной пищей, неминуемо превратятся в один, по­тому что второму еды не хватит. Такие ситуации встреча­ются. Вид более разумный освободит территорию, оста­вив её отстающим. Вот и я… освобождаю.

Он был там! Аркадий видел – он был там, розовый «па­ут», толкующий о разуме. Теперь его там не было.

– Говоришь, два наших чучела у вас? – прошелестел голос. – А скольких неандертальцев откопали на Земле? На момент их ухода? Уверен, не больше двух, и те брако­ванные… Прощай, сапиенс, и желаю тебе никогда больше не быть слабейшим из двух.