15

Метрах в пятидесяти от того места, где Жерфо остановился, и...уснул, располагался лагерь португальских лесорубов. Еще несколько шагов, и он бы на них наткнулся, но мог бы в темноте пройти мимо, не заметив.

Португалец, нашедший Жерфо, отошел от лагеря в пять сорок пять справить малую нужду, а может, за чем-то еще. Это был высокий, крепкий мужчина, черноволосый, с матовой кожей и большими желтыми зубами. Он был в темно-серых брюках и в маловатом ему свитере машинной вязки с заплатами на локтях. Изначально белый с красным рисунком свитер от многократных стирок стал бледно-розовым. На голове у португальца был большой черный берет. Он посмотрел на Жерфо, который в этот момент открыл глаза и увидел его.

– Доброе утро! – произнес португалец, неловко выговаривая слова, потом облизал губы и улыбнулся.

Жерфо ответил на приветствие и попытался встать, но упал. Он чувствовал себя ужасно слабым, больным и усталым.

– Пить, – прошептал он.

– Да, – сказал португалец. – Спать вся ночь? – Он указал на землю. – Ошень голодно.

– Что?

– Голодно. Ошень голодно! Не жарко, – уточнил он, видя, что Жерфо не понимает. – Виньо?

– Си, вина, – ответил Жерфо, энергично кивая. – Habla Espagnol? – Лесоруб неопределенно махнул рукой. – Yo perdido. Muy malo. Холодно.

– Да, голодно, – прокомментировал лесоруб.

Для наглядности Жерфо чихнул и покашлял, изображая бронхит, что было не так сложно, как он думал.

Португалец помог ему встать и дойти до лагеря. По дороге Жерфо, убежденный, что его собеседник понимает по-испански, продолжал без толку восклицания типа "Que mala suerte! Que barbaridad!", показывая на распухшую ногу и лоб, на котором запеклась кровь.

Лесорубов было восемь. Они жили под большим куском брезента, натянутым на колья, У них были отвратительно грязные одеяла и матрасы, набитые листьями. В лагере нашлись хлеб, немного алжирского вина, сыр, плохой кофе, много мешков с сушеными фруктами и три журнала, полные непристойных фотографий. Лесорубы были экипированы топорами, пилами и двумя обрезными станками "Омелит". Во Франции португальцы находились нелегально, не имели никакой страховки и получали чуть больше половины минимальной зарплаты за шестидесятичасовую рабочую неделю. Они дали Жерфо хлеба, горохового супа и две таблетки аспирина, которые растворили в вине. Лесорубы не знали, что с ним делать, Поскольку Жерфо дрожал и жутко потел, они замотали его в два отвратительно вонявших одеяла.

– Кто-нибудь придет, – успокоил Жерфо лесоруб, лучше других говоривший по-французски.

Потом они взяли свои топоры и пилы и пошли к деревьям. Утренний свет хорош для тех, кто это любит. Несмотря на простуду и сломанную ногу, Жерфо, возможно, был в состоянии продолжить путь, что и собрался сделать, когда с ухода лесорубов прошло больше двух часов. Но что-то в нем сломалось после того, как его нашли и стали о нем заботиться.

Прислушиваясь в ожидании времени обеда к далеким звукам пил, но не в силах определить, откуда они доносятся, он прополз по полу и взял скабрезные журналы. Текст был на английском и очень беден с литературной точки зрения. Что касается фотографий, они изображали очень мясистых женщин с грубыми вульгарными лицами. Вкусы Жерфо были более утонченными. Ему нравились изящные женщины. Он прочитал письма читателей. Колонки занимала полемика между любителями больших грудей и больших задниц. Жерфо показалось, что спор лишен смысла. Он жутко скучал.

Примерно в половине одиннадцатого он отшвырнул журналы и почувствовал себя бесконечно жалким и больным, почти умирающим, но тут один из португальцев вернулся вместе со стариком в шляпе. Длинные седые волосы старика спускались на плечи его коричневой замшевой куртки. Он поздоровался с Жерфо неразборчивым бурчанием, опустился возле него на колени, отбросил одеяла, в которые был завернут больной, задрал левую штанину и долго осматривал и ощупывал раненую ногу.

– Вы говорите по-французски? Кто вы? – спрашивал Жерфо, но не получал ответа.

Старик продолжал его осматривать с сосредоточенным видом свиньи, ищущей трюфели.

– Да ответьте мне наконец! – тихо воскликнул Жерфо, охваченный тревогой и смущением. – Я во Франции, да? Это Альпы?

Старик что-то ухватил в поврежденной ноге и резко, с вывертом, дернул ее. Жерфо завопил. Из закрытых глаз на его грязное, заросшее щетиной лицо брызнули слезы, оскаленные зубы заскрипели. Он оторвал руки от земли, чтобы схватиться за ногу. Старик толкнул его назад, и Жерфо упал на спину. Одновременно старик вытащил из кармана банку из-под растворимого кофе и открыл ее. В ней была липкая желтая масса. Жерфо решил, что это машинное масло. Старик зачерпнул полную руку этой массы, положил на подъем ноги Жерфо и стал энергично массировать.

– Да, вы в Альпах, – сказал он. – Да, вы во Франции. В Вануазе.

– Вы знахарь?

– Я не люблю это слово. Я военный санитар. Что с вами случилось? Турист, да? Не надо бегать по горам, если у вас слабая нога.

Он обернул подъем ноги Жерфо куском ткани и начал наматывать вокруг изоленту.

– Я упал с поезда.

– Кости я поставил на место, – проговорил старик. – Я капрал Рагюз. С какого поезда? Как ваше имя?

– Жорж, – ответил Жерфо и быстро добавил: – Жорж Сорель. Я упал с товарного поезда. Я бродяга, понимаете?

Капрал Рагюз распрямился, вытер руки платком в фиолетовую клетку и стал укладывать в карманы то, что из них вытащил банку с мазью, обертку куска ткани и изоленту.

– До завтрашнего дня не двигайтесь. Португальцы позаботятся о вас. Они хорошие ребята. А завтра утром я приеду за вами с мулом.

– Еще одна ночь здесь? Но я болен! – воскликнул Жерфо.

– Ничего страшного, – уверил Рагюз. – Выпейте вина.

– У меня нет денег.

– Я делаю это не ради денег, – сказал старик, – а просто чтобы помочь ближнему.

16

Капрал Рагюз уже давно не был военным и никогда не был капралом. Он едва попал на военную службу. Слишком молодой во время первой мировой войны, он чуть не оказался слишком старым во время второй. За шестимесячное ожидание маловероятного наступления итальянцев он приобрел некоторые познания в работе санитаров и стал погонщиком мулов. Пострелял он только во время немецкой оккупации, и то главным образом не в людей. В обмазанной известью комнате, в которую он поместил Жерфо после того, как привез его на муле, были странные украшения: портрет Сталина и портрет Луи Пастера, который в действительности был фотографией Саша Гитри, исполнявшего роль Пастера в кино. Жерфо пролежал в ней неделю. Он прочитал альманах Вермо, "Жизнь муравьев" Метерлинка и удивительную биографию некоего отца Бар-маки, миссионера и авиатора. Воображение Жерфо особенно поразили страницы, где кровожадный кюре между двумя бойнями в Альбоше пытается разрешить вставшую перед ним проблему с флажком. Этот трехцветный флажок, закрепленный на расчалке аэроплана летающего попа, без конца рвался от скорости. Идеальным решением стала слюда. Конец книги, полный описаний прокаженных негров, был омерзительным.

Рагюз наложил Жерфо гипс и в первые дни приносил ему есть: по утрам – бледный кофе, свежий сыр и противную самогонку из гнилых фруктов, главным образом груш и айвы; днем и вечером – суп, хлеб, колбасу с огромными глазками прогорклого жира, сыр, иногда макрель в белом винном соусе в длинных и узких консервных банках и красное вино, светлое и кислое.

– Надо есть, Сорель, – говорил капрал. – Надо набираться сил, чтобы срослись ткани.

Через некоторое время Жерфо мог доковылять из своей комнаты до стола в общей. Дом Рагюза, стоявший на склоне горы в стороне от деревни, был построен из камней без раствора и покрыт шифером. Внутри он был выбелен известью. Большие куски гранита, положенные на шифер, не давали ветру сорвать его. Второго этажа в строгом смысле не было, но из-за склона под домом имелось место для погреба и стойла, выходивших на нижнее течение реки. Рагюз держал там свои бутылки, продукты, самогонный аппарат и мула. Наверху были общая комната с очень большой печью и базальтовой раковиной и две спальни. В комнатах были маленькие окошки, разделенные на квадраты, с деревянными ставнями с вырезом в виде сердца.

– Я сразу понял, что ты не настоящий бродяга, – сказал Рагюз, набив рот сыром и наливая вино.

В это время они обедали. Массивный стол казался лакированным от грязи. В печи трещали дрова. Жерфо зарос неухоженной светлой бородой. Раненая нога оставалась слабой. Рана на голове заросла, но на этом месте появилась седая прядь, которая так и осталась в течение всей жизни Жерфо.

– Я ушел от жены, – ответил Жерфо. – Это правда.

– Я тебя ни о чем не спрашиваю. Пошли со мной.

Так и не прожевав сыр, но надев шляпу, старик, ворча, поднялся и направился в свою комнату. Удивленный Жерфо тоже встал и быстро осушил свой стакан.

– Ты умеешь стрелять, Сорель?

– Что?

– Стрелять, – повторил Рагюз, перешагивая через порог.

Жерфо шел следом. Он впервые очутился в комнате Рагюза. Она не отличалась от той, что занимал он сам. Старая мебель, железная кровать, иллюстрированный календарь, изображающий Елисейские поля ночью, на столе – противопомеховая сетка, хотя нигде в доме не было радио, отвратительно раскрашенный портрет Мартин Кароль. Большой сундук, шкаф, пирамидка для оружия, в которой стояли охотничьи ружья "фалкор" и "шарлен", а также карабин "уэзерби".

– Сейчас посмотрим, – произнес Рагюз.

– Я не гангстер в бегах, если вы думаете об этом, – отозвался Жерфо.

– Я знаю, парень.

Рагюз открыл сундук, взял патроны и зарядил карабин. Закончив, он снова запустил руку в сундук, где лежали сложенные тряпки, ржавые банки, чехлы, инструменты, и достал бинокль. Он вышел из дома. Жерфо с ногой в гипсе ковылял за ним. От солнца у него закружилась голова. Рагюз сделал несколько шагов и указал на поросший травой склон, поднимавшийся за домом к лесу. Он прищурился, и его черные глаза совсем исчезли в складках кожи, а лицо приняло хмурое и болезненное выражение.

– В ста метрах отсюда на колу должна стоять банка из-под зеленого горошка. Ты ее видишь, парень?

– Нет. Хотя... Да, пожалуй...

Рагюз вложил карабин в руки Жерфо.

– Убедись, что вокруг никого нет, потом стреляй.

Старик поднес к глазам бинокль. Он больше не обращал на Жерфо внимания. Тот неловко приложил приклад к плечу и в оптический прицел ясно увидел банку, когда сумел навести на нее. Он постарался получше прицелиться и нажал на спусковой крючок. Ничего не произошло, потому что Жерфо забыл снять карабин с предохранителя. Он сделал это и предпринял новую попытку. Раздался выстрел. Жерфо промахнулся по банке и даже не заметил, куда попал.

– Смешно, – заявил Рагюз, не отнимая от лица бинокль. – Такое впечатление, что ты стреляешь в кого-то, кого очень хочешь убить. В животное или в человека.

Глядя в землю, Жерфо передернул затвор и по ошибке выбросил целый патрон. Он прицелился снова, затаил дыхание и проделал в банке из-под горошка большую дырку.

Они вернулись в дом.

– Хорошее оружие, – вежливо сказал Жерфо, возвращая "уэзерби" старику, чтобы тот его почистил и поставил на место.

– Я тебе верю! – воскликнул Рагюз. – Он стоит тысячу и несколько сотен. Мне его подарил один немец двенадцать лет назад. Охотник. Я ему спас жизнь. Нашел его в горах с переломанной ногой, почти как тебя, только на высоте.

– Скоро мне надо будет уехать отсюда, – заметил Жерфо.

Рагюз быстро посмотрел на него.

– Мне не нужна плата. У меня есть все, что нужно. Моя внучка посылает мне деньги каждый месяц, а я их даже не трачу. Кладу в сберкассу в Сен-Жане. Мне ничего не нужно, – повторил Рагюз. – Если ты думаешь, парень, что должен уехать, чтобы заработать и заплатить мне за труды, то ошибаешься.

– Я не могу оставаться здесь всю жизнь.

– Пока я не снял твой гипс, тебе здесь ничуть не хуже, чем где бы то ни было. А потом, если тебе здесь не нравится...

– Мне здесь очень нравится, – ответил Жерфо.

– Ты бы мог мне помочь, – сказал Рагюз. – Ты раньше охотился?

Жерфо покачал головой. Рагюз поставил карабин в пирамиду и запер сундук. Они вернулись в общую комнату.

– Это мое единственное удовольствие, – продолжал старик, и лицо его приняло насмешливое ребяческое выражение. – Плевал я на их заповедник Вануаз, – убежденно заявил он. – Но стало портиться зрение. Когда я сниму твой гипс, может, ты помог бы мне. Мы бы охотились вместе. Ты стал бы моими запасными глазами, как говорится.

– Почему бы нет? – ответил Жерфо с улыбкой то ли любезной, то ли глупой. – Я потерял работу, так что могу стать запасными глазами.

В эту ночь ему снились кошмары, в которых появлялись Беа с девочками, двое убийц на красной машине и барон Франкенштейн, разносивший чаши с запасными глазами.

В начале сентября гипс Жерфо сам стал отваливаться кусками, и Рагюз снял его. Жерфо почувствовал облегчение от возможности почесать ногу. Он продолжал немного хромать, и старик хмуро заметил, что это не исправить, а Жерфо ответил, что ему на это наплевать. Рагюз покопался в своем сундуке и пролистал грязные учебники с анатомическими иллюстрациями, на которых были изображены усатые мужчины. Он дал Жерфо программу гимнастических упражнений и велел делать их каждый день, чтобы немного уменьшить хромоту, а главное, чтобы избежать деформации позвоночника и других костей.

Жерфо стал ходить в деревню за мелкими покупками, например за табаком, бумагой или керосином. В лавочке он иногда перелистывал "Дофинэ либере", чтобы оставаться в курсе мировых событий. Спортивные соревнования были в разгаре, в "третьем мире" не прекращались бунты, голод, наводнения, эпидемии, покушения, дворцовые перевороты и локальные войны. На Западе экономика функционировала плохо, случаи сумасшествия были очень частыми, классы вели борьбу друг против друга. Римский папа осуждал современную страсть к удовольствиям.

После короткого периода естественного любопытства жители деревни, главным образом старики, которых было куда меньше, чем домов, удовлетворились полуложью и больше не задавали Жерфо вопросов. Капрал Рагюз и раньше подбирал раненых животных, давал приют охотникам, позволил английским туристам разбить лагерь на лугу за своим домом. Жерфо был одной из его находок: молчаливый полубродяга, немного придурковатый, но услужливый, и охотно помогает старику. Он даже помог однажды жандармам толкать машину, когда они добрались до деревни, а она увязла в осенней грязи. Как-то раз он угостил выпивкой владельца магазинчика и рассказал, что у него были неприятности и он ушел от жены, а раньше был директором крупного предприятия, но потом все бросил, как, кажется, делают многие люди в Америке. Их так и называют "дропаутами" – все бросившими.

– Дропаут, – сказал он. – Вот! Это точно про меня! Ваше здоровье! – И осушил свой стакан.

В течение осени Рагюз тренировал Жерфо в горных прогулках, которые раз от разу становились все более продолжительными. Через несколько недель они взяли ружья, и прогулки превратились в выходы на охоту.

Они ходили главным образом в лесной зоне, время от времени убивали птицу – куропатку, рябчика или тетерева, иногда подстреливали белку или зайца. Рагюз, чье зрение стало совсем плохим, промахивался по всему, во что бы ни стрелял. Скоро он совсем перестал стрелять и предоставил это Жерфо.

В конце октября они поднялись с "уэзерби" выше, чем раньше. Пошел снег, потом погода восстановилась. Они пересекли лес и дошли до альпийских лугов, где росли рододендроны и было много черники. Скоро гранитные глыбы и снежные сугробы занимали уже весь горизонт. Жерфо и Рагюз поднимались по каменистым тропинкам. Старик выглядел радостным. Чувства Жерфо были аморфными. С того самого момента, как попал в горы, он жил в каком-то тумане. Сейчас он смотрел на пейзаж, не находя его ни красивым, ни уродливым. Больная нога ныла, но Жерфо даже не думал сделать остановку. По спине и бокам тек пот, ветер щипал лицо, но он не обращал на это внимания.

В середине второй половины дня они сделали привал в каменной хижине с печкой и надписями древесным углем на стенах: туристы стремились увековечить свой подъем на такую высоту над уровнем моря, Жерфо не испытал подобного желания. Передохнув, они пошли дальше. Рагюз, чье плохое зрение компенсировалось оптическим прицелом "уэзерби", убил с расстояния в четыреста метров рогатого зверя – серну или каменного барана. Жерфо в них не разбирался и никак не различал. Это могла быть хоть антилопа, хоть улитка, ему было на это наплевать. Они сходили за тушей и, сменяя друг друга, принесли вниз. Когда они дошли до дома, уже стемнело. Рагюз не переставал отпускать сквозь зубы непристойные остроты в адрес национального парка Вануаз и его егерей. Жерфо никогда не пытался понять, чем вызвана эта враждебность.

Ночью они разрубили тушу, засолили мясо, а шкуру и рогатую голову отложили в сторону. Рагюз собирался в ближайшее время сделать чучело.

– Я его продам дуракам, которые украсят этим свою гостиную, – объяснил он.

– Какого черта я тут торчу, можете вы мне сказать? – с раздражением спросил Жерфо. Он выпил несколько больших стаканов самогонки из фруктов, которую пил все чаще и чаще. – Всю мою жизнь я делаю одни дурости.

– Можешь уходить, Сорель, можешь валить отсюда. Когда захочешь. Ты свободен.

– Повсюду одно и то же дерьмо, – сказал Жерфо.

Обычно он хорошо ладил со стариком. Они выпили еще. В другие дни, особенно часто после того, как лег снег, старика звали лечить животных, и Жерфо помогал ему – держал лампу и инструменты. Он научился хватать коров за рога и запрокидывать им голову, когда Рагюз должен был вынуть из глаза постороннее тело. Он делал это пером, смазанным маслом, или просто сыпал в глаз сахарный песок. Корова начинала плакать, и источник боли выходил со слезами. Это было почти единственное, чему научился Жерфо.

В начале апреля, когда холод и непогода затянулись, Рагюз после выпивки почувствовал себя плохо. Около полуночи он позвал Жерфо и сказал, что умирает. Надравшийся в стельку Жерфо решил, что старик шутит. Но утром Рагюз умер.

17

– Я представлял вас себе совсем не такой, – сказал Жерфо Альфонсин Рагюз.

– А какой вы меня представляли?

Она сидела в общей комнате в кресле старика, одетая в жемчужно-серые вельветовые брюки, коричневые сапоги, однотонную блузку и темно-коричневое кожаное пальто. Ее густые черные волосы были просто подстрижены "под горшок" парикмахером, каждый взмах ножниц которого стоил не меньше десяти "штук" старыми франками. Матовая загорелая кожа, светлые глаза, высокие брови, выступающие скулы, маленький нос и энергичный подбородок. Ярко-красные губы улыбались и открывали ослепительно белые здоровые зубы. Она выглядела как на хорошей рекламе дома отдыха, хотя рекламы домов отдыха никогда не бывают такими и вызывают скорее желание остаться дома. Альфонсин пила водку, привезенную с собой на своем "форде-капри". Привезла она и типа по имени Макс, который в настоящий момент уехал на "капри" за продуктами за двадцать пять километров.

– Не знаю, – ответил Жерфо. – Пожалуй, женщиной лет сорока пяти, но выглядящей старше, с руками, покрасневшими от мытья посуды, и глазами, покрасневшими от горестей, которая приехала бы на поезде или на автобусе, в жалком черном пальтишке. Да сколько же вам лет? Простите.

– Ничего страшного. Мне двадцать восемь.

– Вы, не дочь Рагюза.

– Я его внучка.

– Он мне иногда рассказывал о дочери, которая присылала ему деньги...

– Это я.

– Ладно, – сказал Жерфо. – Извините меня. Я не знаю, зачем задаю эти вопросы, по какому праву... Я сейчас уйду. Спасибо за выпивку.

Он встал, чтобы поставить в раковину стакан, из которого пил водку.

– Вы не здешний, – заметила молодая женщина. – Вы парижанин.

– По происхождению, – ответил Жерфо и улыбнулся в бороду, потому что его насмешило это выражение. – Если бы я вам рассказал, как сюда попал, вы бы мне не поверили.

– А вы попытайтесь.

Жерфо фыркнул. Он чувствовал себя ребенком.

– Все очень просто. До прошлого лета я был руководителем среднего звена в одной парижской фирме. Я поехал в отпуск, и два человека по неизвестной мне причине дважды пытались меня убить. Я их даже не знаю. Тогда я бросил жену и двоих детей и, вместо того чтобы заявить в полицию, удрал куда глаза глядят. Я оказался в товарном поезде, ехавшем через Альпы. Бродяга оглушил меня ударами молотка и выбросил из вагона. Я сломал ногу, почему и хромаю. Ваш отец... то есть дед... подобрал меня и выходил. Вот.

Молодая женщина в своем кресле корчилась от хохота.

– Это чистейшая правда, – настаивал Жерфо.

Ему было трудно сохранять серьезный вид.

– Выпейте еще стакан, – предложила Альфонсин Рагюз, показывая на бутылку водки.

В ее голосе еще звучали нотки смеха, а в глазах стояли слезы. Она вытерла глаза и глубоко вздохнула. Жерфо взял из раковины свой стакан, вытер его края рукавом и налил себе еще немного водки. Потом он легко коснулся двумя пальцами волос.

– А если я вам скажу, что эта седая прядь – след от пули?

– Да, да, – кивнула Альфонсин. – Вы искатель приключений.

– Нет. Вы не понимаете. Я – совсем наоборот.

– Что значит "наоборот"?

– Я не хочу никаких приключений.

– Вы не хотите приключений? Вы счастливы и не хотите приключений? – Она оставалась насмешливой и ироничной, но без злобы.

– Кроме приключения с вами, – необдуманно произнес Жерфо. – Простите, я не это хотел сказать. Мне очень стыдно.

Она довольно долго молчала. Ее лицо приняло озабоченное выражение. Жерфо не находил что сказать, чтобы заполнить паузу, и не решался смотреть на женщину. Он чувствовал себя полным идиотом.

– Как прошли похороны? – внезапно спросила она. – Я не захотела приезжать. Я не взволнована смертью деда и не люблю похорон. Чтобы любить их, надо любить смерть, а я себе не представляю, как можно любить смерть. Нет, – нервно добавила она, – то, что я сказала, дурость. Многие люди любят смерть. В общем, не знаю...

Альфонсин замолчала, как будто задохнувшись, и стала смотреть в пол. Под загаром ее лицо заметно покраснело и приобрело цвет жареного лангуста. Она бросила на Жерфо суровый взгляд и встала. Он встал тоже, и она влепила ему сильную пощечину, потом вторую. Он не схватил ее за руку, только закрыл лицо рукой и отступил к стене.

– Простите меня, пожалуйста, – сказал он, фыркнул и уперся в стену. – Это все потому, что я здесь восемь или десять месяцев и провел зиму в сексуальном застое, понимаете? – бормотал он, стараясь не выражаться яснее.

– Но я... – закричала она, стукнула каблуком об пол и ударила Жерфо ногой по коленной чашечке, – я-то не провела зиму в сексуальном застое, месье Сорель, как вы снобистски выражаетесь!

Тут они услышали шум мотора "капри", подъехавшего к дому. Альфонсин повернулась спиной к Жерфо и направилась к двери, умышленно сильно стуча каблуками, словно хотела дать встряску своему мозгу. Жерфо прислонился к стене, расслабился и постарался глубоко дышать.

Вошел Макс, приятель Альфонсин. Он тоже стучал ногами об пол, но чтобы согреться.

– Месье Сорель останется здесь, – сказала Альфонсин спокойным мелодичным голосом. – Он сообщит нам дополнительные подробности.

– Ладно, – согласился Макс, брюнет лет тридцати пяти с зелеными глазами и треугольным торсом. Красивый парень, которому должны легко удаваться определенные вещи. На нем были брюки из шотландки и замшевая, элегантно запачканная грязью куртка поверх белого свитера. – У них внизу есть вполне пристойный ресторан, – добавил он. – Не понимаю, почему ты хочешь горбатиться на кухне.

– Если хочешь понять дом, в нем надо жить. Жить по-настоящему, – ответила Альфонсин, поцеловала Макса в губы и быстро вызывающе потерлась об него.

В последовавшие затем минуты она демонстрировала тысячу признаков покорности, занималась готовкой, почти не слушала, когда Жерфо пытался объяснить ей, как действует водопровод и что нагревателя для воды нет, и нехотя позволила мужчинам разжечь огонь в печи.

Они ужинали и смотрели друг на друга. Альфонсин объявила, что решила сохранить дом и основательно перестроить его.

– Да, да, – с энтузиазмом поддержал ее приятель. – Будет потрясное место для отдыха. Отрезанное от всего мира.

– Милый! – Она погладила рукой его локоть, а щекой потерлась о плечо.

Сидя напротив пары, уткнувшись носом в стакан, Жерфо встретился взглядом с молодой женщиной. Ее взгляд был блестящим, обжигающим, неприличным и одержимым.

Однако прошло некоторое время, прежде чем Альфонсин и Жерфо занялись любовью. Сначала была ночь в доме. Жерфо спал один в своей комнате, пара – в комнате старика. Утром Альфонсин категорически потребовала от Жерфо стать сторожем дома, пока она съездит в Париж, найдет архитектора и согласует проект перестройки. Этим займутся местные подрядчики и рабочие, а Жерфо будет наблюдать за их работой, которая завершится к лету. Альфонсин обещала заплатить ему. Она думала, что Жерфо откажется от денег, но он согласился. В тот же день она уехала со своим Максом, но вернулась задолго до лета и одна. А Жерфо охранял дом. Он был внешне спокоен, хотя вечером после отъезда пары, разжигая огонь забытым ими вчерашним номером "Франс суар", наткнулся на короткую статью, озаглавленную:

"Возможно, появились новые данные в деле Жерфо, парижского служащего, исчезнувшего летом прошлого года после бойни".

Название показалось ему слишком длинным для такой короткой статьи.

18

– Вы не легавый, – сказал бродяга.

– Я журналист, – ответил молодой человек с вьющимися черными волосами и красивыми голубыми глазами, которого звали Карло. – Я поставлю тебе выпивку, а ты расскажешь мне кое-что интересное.

– Я все рассказал жандармам, а потом приезжал полицейский из Парижа, и я ему все повторил. Спросите у них.

У бродяги были большие желтые зубы и кривой рот, из-за которого казалось, что он все время ухмыляется. Чувствуя себя неловко, он заерзал и машинально водрузил свою грязную шляпу на грязные волосы. Молодой человек достал из плаща цвета морской волны бумажник и вынул из него пятидесятифранковую бумажку. Помахивая купюрой перед носом бродяги, он скручивал ее между тремя пальцами, как сигарету. Бродяга неуверенно потянулся за деньгами, потом покачал головой.