III

Пуля, размозжившая голову мадам Пиго, была не обычной, вульгарной пулей, а такой, которая перемещается в пространстве со скоростью звука, скажем, со скоростью триста пятьдесят метров в секунду, толкая перед собой этакий шар из сжатого воздуха. Это приблизительно то же самое, как если бы в вас со скоростью звука попал бильярдный шар. При этом тому, кто в вас стреляет, можно даже не очень прицеливаться. Если подобный снаряд попадет вам даже в руку, этого будет достаточно, так как вы умрете от шока.

Мадам Пиго пуля попала в ухо. Она рухнула на пол ничком. Прошло три или четыре секунды, прежде, чем окружающие осознали, что произошло. Выстрела никто не слышал, так как оружие наверняка было оснащено глушителем. Я никак не мог сообразить, откуда стреляли, и, стоя на своем месте, растерянно глазел по сторонам на снующих мимо людей. Неожиданно какая-то женщина, забрызганная мозговой жидкостью, начала громко визжать. Послышались другие крики, причитания, восклицания и советы, что надо делать.

– Это покушение!

– Надо вызвать полицию!

– Ничего не трогать!

– Не прикасайтесь к ней, она ранена!

– Это граната!

– Спасайся, кто может!

Началась суматоха, перешедшая в панику и закончившаяся столпотворением в дверях.

Тем временем я приблизительно рассчитал траекторию снаряда и широкими шагами направился в противоположный угол зала, внимательно вглядываясь в лица спешащих в ту же сторону людей. Не найдя никого, к кому бы я мог обратиться с вопросом: "Простите, это не вы только что стреляли и убили старую даму?", я вернулся назад, к трупу, возле которого уже стояли четверо полицейских в форме. На улице раздалась сирена полицейской машины, и в следующее мгновение в зал вбежали еще шестеро полицейских в форме.

Немного раньше, когда я подходил к столпившимся вокруг трупа людям, я наступил на небольшой твердый предмет и немного раздавил его ногой. Я тщательно осмотрел пол под ногами, замусоренный окурками и использованными билетами, и обнаружил гильзу, на которую я наступил. Я поднял ее и увидел, что она была пустой. На гильзе было написано: "СУПЕР-Х 45 АВТО".

– Отойдите в сторону, пожалуйста, – обратился ко мне один из полицейских.

Полиция оцепляла центр зала и просила столпившихся разойтись.

– Я хочу сделать заявление, – сказал я.

– Хорошо, подождите, – ответил полицейский.

Мне пришлось схватить его за рукав.

– Я все видел, у меня было назначено свидание с женщиной, которую убили. Посмотрите, мне кажется, я нашел гильзу. Мне очень жаль, но я оставил на ней отпечатки своих пальцев.

– Ваших пальцев? – переспросил полицейский, беря у меня гильзу. – Ах, черт! – добавил он, зачем-то переложив гильзу из одной руки в другую, словно боясь обжечься. – Шеф! – позвал он. – Шеф!

Немного позднее, после того как я назвал фамилию убитой и свою и дал кое-какие пояснения, прибыли другие полицейские в гражданской одежде и увели меня.

Мне пришлось прождать в коридоре комиссариата до девяти часов тридцати минут под наблюдением одного легавого, который даже предложил мне купить у него сандвич, но я отказался, так как неожиданная и чудовищная смерть мадам Пиго отбила у меня всякий аппетит. Кроме того, у меня болели голова и особенно затылок.

С половины десятого вечера до без пятнадцати трех утра меня допрашивали комиссар Шоффар и еще двое офицеров, которые поочередно сменяли друг друга. Шоффар производил скорее приятное впечатление. Полноватый, с пышными усами, он работал добросовестно, не пытаясь изображать из себя ни героя вестерна, ни Мегрэ. Офицеры полиции были более жесткими, наверняка с его благословения. Они промариновали меня достаточно долго по той причине, что я был частным детективом, а среди людей этой профессии очень много мошенников и даже бандитов. Я рассказал им все, что знал, и повторил это сорок или пятьдесят раз, чтобы удовлетворить их.

В двадцать два часа пятнадцать минут, после того как я дал первые показания, мы отправились на машине ко мне за письмом Филиппин, напечатанным шрифтом для слепых. Вернувшись в здание судебной полиции, один из полицейских исчез с письмом, а когда он снова появился в кабинете, то письма у него уже не было. Когда под утро Шоффар отпустил меня, предупредив о том, что меня еще вызовет к себе судебный следователь, я спросил его о содержании письма.

– Ничего важного, – ответил он.

– Это моя частная корреспонденция, – заметил я. – Вы получили расшифровку?

Он вздохнул и взял в руки лист бумаги, который ему некоторое время назад положили на стол.

– "Дорогой месье, – прочел он, – я узнала, что моя мать обратилась к вам за помощью, чтобы разыскать меня. Это совершенно бесполезно. Я уехала по собственному желанию со своим женихом, получившим назначение за границей. У меня нет никакого желания видеть мою мать, по крайней мере, в настоящий момент. Вы теряете время, а моя мать – деньги. Я была бы вам очень признательна, если бы вы передали ей содержание этого письма".

Шоффар посмотрел на меня большими грустными глазами.

– Вот, – сказал он, – подпись, сделанная на машинке, а ниже – подпись от руки. Вы удовлетворены?

– Теперь, после смерти матери, – сказал я, – Филиппин должна объявиться.

– Будем надеяться.

– Я тоже буду надеяться, – добавил я.

– Возвращайтесь домой и оставьте меня в покое, – бросил он.

Я так и сделал, только в обратном порядке.

Придя домой, я натер поясницу линиментом и доел на кухне остатки засохшего камамбера с черствым хлебом. После этого я разложил диван-кровать, постелил постель, корчась от боли в пояснице, и лег спать. Я боялся, что пережитые за вечер события помешают мне заснуть, но ничего подобного.

В понедельник, в четырнадцать часов пятнадцать минут, меня разбудил инспектор Коччиоли, барабанивший в мою дверь, которую я наконец открыл ему.

– Я пришел с дружеским визитом, – начал он, бросив на разобранную постель "Франс суар" и несколько конвертов. – Сегодня у меня выходной. Я проходил мимо и... – он указал жестом на постель, – решил принести вам почту.

Я сварил для нас кофе "Нескафе". Пока закипала вода, я побрился и оделся. Я принес в кабинет, где мы устроились, две полные чашки кофе, а также захватил "Франс суар" и конверты.

Для человека, пришедшего с дружеским визитом, Коччиоли казался довольно напряженным. Он был высоким типом, с темными жесткими волосами, зачесанными назад, смуглолицым, черноглазым, с большим, немного крючковатым носом, толстыми губами и выступающей вперед челюстью. Он был улыбчивым и когда улыбался, то прищуривал глаза, а выражение его лица становилось страдальческим. В данный момент он не улыбался, а без конца приглаживал волосы. Кроме того, он кусал нижнюю губу, и на ней были уже видны следы от укусов.

Я пролистал "Франс суар". Сообщение об убийстве мадам Пиго было напечатано обычным шрифтом на первой странице, а дальше указывалась страница, на которую отсылали читателей, желающих узнать подробности. Я развернул газету и увидел две колонки, занимавшие треть страницы, которые были посвящены этому событию под заголовком "Свидание с детективом". Я пробежал статью глазами и узнал, что расследование убийства поручено комиссару Мадрье. Я удивленно поднял глаза на Коччиоли.

– Сегодня ночью меня допрашивал комиссар Шоффар, – сказал я. – А здесь пишут, что...

– Его отстранили. Я знаю Мадрье.

– Вот как!..

Я ни о чем не спрашивал Коччиоли. Он ударил правым кулаком о левую ладонь и проговорил:

– Антонен Мадрье... я его знаю. Мы были вместе в Марселе четыре года назад.

– Вот как!..

– Мы работали в финансовом отделе региональной службы судебной полиции. Наша работа была полностью дезорганизована.

– Вот как!..

– Зато мы получили повышение. Особенно Мадрье.

– Вот как, – произнес я еще раз.

Я перевел взгляд на конверты, которые я уже успел разложить на столе. На одном из них стоял почтовый штемпель Мант-ла-Жоли и дата отправления: прошлой ночью, в полночь.

– Коччиоли корсиканская или итальянская фамилия? – спросил я.

– Фамилия итальянская, но я корсиканец, – ответил он.

– Вчера вечером ко мне заходил один парень. Он заявил, что Филиппин Пиго не исчезла, а просто уехала с его другом, и что вы можете это подтвердить, если я ему не верю. Он сказал, что полиция получила сообщение то ли от Филиппин, то ли от ее жениха и полностью удовлетворена. Я имею в виду полицию.

– Не понимаю, как она может быть удовлетворена (я тоже имею в виду полицию) простым сообщением, когда речь идет об исчезновении человека.

– Я тоже этого не понимаю.

– Теперь дело будет вести Мадрье. Он отвратителен, ваш кофе. Вы положили его в три раза больше, чем нужно. – Тем не менее он его допил и поставил чашку на стол с гримасой, похожей на улыбку. – Я знаю, что вам сказал парень, который приходил вчера вечером, я читал дело у Шоффара, до того как его отстранили. Вы ничего не упустили из того, что произошло прошлой ночью?

– Вам-то что до этого? Ведь не вы ведете это дело.

– Нет, – согласился Коччиоли, – не я, его ведет Мадрье. – И он улыбнулся с таким видом, словно сел на гвоздь.

– Нет, мне кажется, я ничего не упустил, – сказал я.

Снимок был любительским. На нем была изображена улыбающаяся пара рядом с детской коляской в саду. На молодой Марте Пиго были костюм с плечиками, юбка длиною до середины икр и блузка. Ее волосы спереди были завиты, а сзади уложены в шиньон. На мужчине были черная форменная рубашка и берет альпийских стрелков. Его ноги были скрыты детской коляской.

С обратной стороны снимка размашистым почерком было написано карандашом:

"Воскресенье, шесть часов пятнадцать минут. Тарпон, если я не приду на свидание, значит, меня тоже убрали. Это отец Филиппин. Она наткнулась на него полтора месяца назад, но я ей не поверила. Его имя: ФАНЧ ТАНГИ".

Имя было написано заглавными буквами и подчеркнуто трижды, а затем шла подпись: Марта Пиго.

– Поскольку у вас нет больше клиентки, а полиция берет дело в свои руки, – сказал Коччиоли, – думаю, что вы можете о нем забыть.

Я снова перевернул фотоснимок, после чего поднял взгляд на полицейского, смотревшего на меня честными глазами. На самом же деле я чувствовал, что он не искренен, мелочен и корыстен до последней степени. Я бросил конверт и фотоснимок на стол и кивком указал на них Коччиоли. Он внимательно посмотрел на фото, прочел послание, затем снова впился глазами в снимок.

– В этом дерьмовом деле, – заметил он спокойным тоном, – не хватало только бретонца.

IV

Покойная Марта Пиго жила с дочерью Филиппин в жилом доме, в центре предместья Мант-ла-Жоли. Я проехал мимо дома в "пежо" на умеренной скорости, чтобы убедиться в том, что в доме нет легавых, затем оставил машину в трехстах метрах от дома и вернулся к нему пешком.

Зайдя в подъезд, я узнал по почтовому ящику, на каком этаже находится квартира, и поднялся по лестнице, так как лифта в доме не было. Это был солидный старый дом, немного запущенный: ковер на лестнице вытоптан, краска на стенах кое-где облупилась, а пол на лестничной площадке скрипел под ногами.

Я рассчитывал, что консьержка покажет мне квартиру. У меня осталось старое удостоверение с того времени, когда я был жандармом, а обыкновенные люди только в очень редких случаях знают о том, что жандарм не имеет права исполнять свои функции в гражданской одежде. Поскольку консьержки на месте не оказалось, мне пришлось открыть дверь самому. Я вошел в квартиру и закрыл за собой дверь.

Я оказался в центре коридора. Справа были расположены кухня, ванная и комната. Слева – другая комната и гостиная. Мебель была тяжеловатой, темно-коричневого цвета, а кресла и плотные гардины – зеленого цвета с бронзовым оттенком. Обивка была выцветшей и обшарпанной.

Когда я проходил мимо телефона, то остановился, снял трубку и развинтил ее. В слуховой аппарат был вставлен крохотный микрофон в форме капсулы. Я оставил его на месте, завинтил трубку и положил ее на рычаг.

В комнате Филиппин стояла машинка со шрифтом для слепых. На ночном столике с витыми ножками я заметил отвратительную куклу высотой пятьдесят сантиметров, в красном цыганском платье и с гребнем в волосах. Я не стал задерживаться, а быстро прошел в другую комнату и открыл платяной шкаф, в котором висели пять или шесть довольно элегантных платьев и два дорогих костюма, но шляп не было.

Черную лакированную шляпку из соломки, украшенную искусственным жемчугом, я обнаружил в ванной вместе с платьем из хлопка и черными чулками. Все это валялось на полу, в углу между батареей и корзиной с грязным бельем. Когда Марта Пиго появилась в зале ожидания на вокзале Сен-Лазар, где ее убили, на ней было манто из искусственного меха.

Когда я вышел на улицу, уже стемнело, и начал накрапывать дождь. Было промозгло и холодно. Я приподнял воротник полупальто и быстрыми шагами направился к "пежо".

– Вы очень спешите, Тарпон? Надеюсь, вы нашли то, что искали? – спросил меня Шарль Прадье, неожиданно появившийся с левой, стороны.

Я быстрым движением повернул голову вправо, в сторону шоссе, и заметил какого-то типа, подходившего ко мне. Он подтолкнул меня под локоть.

– Не делайте глупостей, мы хотим только поговорить с вами. В вашей машине.

Я ничего не ответил. Мы сели в мою машину, я – за руль, Прадье – рядом со мной, а тип – на заднее сиденье.

– Не оборачивайтесь, – сказал он мне, когда я повернул голову, чтобы рассмотреть его. Он схватил меня за волосы, и я поморщился от боли. – Отвечайте, – продолжал он, – вы нашли то, что искали?

Мы сидели в моей машине, в полуметре от тротуара, по которому проходили люди, а по шоссе непрерывным потоком двигались автомобили, но у меня было ощущение, что мы оторваны от всего мира. Пока тип сзади держал меня за волосы, Прадье обшарил меня, чтобы убедиться в том, что при мне нет оружия. По автомобильным стеклам стекали дождевые капли, как слезы по щекам.

– Так что же вы искали? – снова спросил тип сзади.

– Вы, случайно, не жених Филиппин? – поинтересовался я.

– Что вы искали, Тарпон?

Он спрашивал спокойным и терпеливым тоном, четко выговаривая каждый звук, словно французский не был его родным языком. Это был человек другого калибра, нежели Прадье, и я начинал его немного побаиваться.

– Ничего особенного, какое-нибудь указание или улику, – ответил я, и Прадье прыснул. – Дело в том, что когда Марта Пиго пришла ко мне, она была одета скорее по-деревенски. Когда же ее убили, на ней было элегантное манто, поэтому я хотел узнать, как она обычно одевалась.

Тип сзади одобрительно хмыкнул.

– И какой вы сделали из этого вывод?

– Сначала она хотела, чтобы я принял ее за безобидную и глупую старушенцию, какой она, быть может, и не была, во всяком случае для всех. – Я вздохнул и сделал красноречивый жест. – Впрочем, не знаю.

– Но какое вам до всего этого дело, Тарпон?

– Простите?

– Она мертва. У вас больше нет клиентки. Предоставьте полиции разобраться во всей этой истории.

– Старая дама, – заявил я на театральный манер, – заплатила мне вперед за две недели работы.

Тип на заднем сиденье презрительно фыркнул.

– Кто попросил вас заняться этим делом, Тарпон?

– Допустим, Фанч Танги, – ответил я.

Не знаю, что меня дернуло сказать это. Может быть, мне было интересно посмотреть на их реакцию. Я смотрел прямо в глаза Прадье, но он никак не отреагировал на произнесенное имя, зато сзади меня раздался характерный щелчок: тип, без сомнения, выдвинул затвор полуавтоматического оружия.

– Об этом, – сказал он, – лучше поговорить в другом месте. – Трогайте. – Прадье бросил на него удивленный взгляд.

Я тронулся с места. Тип указывал мне направление. Мы выехали из Мант-ла-Жоли и, по национальной дороге сто восемьдесят повернули к Мелану.

– Сбавьте скорость, – приказал мне тип, когда мы подъезжали к регулируемому перекрестку. – Поверните налево.

Я свернул на департаментскую дорогу. Прадье снова бросил удивленный взгляд назад.

Навстречу нам ехала машина с включенными фарами. Я поднял правую руку и поправил зеркало заднего вида. В тот момент, когда встречная машина поравнялась с нами и осветила фарами салон моего "пежо", я отчетливо различил лицо типа, сидящего сзади меня. Ему было чуть больше сорока, на нем была шляпа из костюмной ткани в клетку, с узкими полями, у него были тонкие светлые усы и голубые глаза за очками без оправы, которые в упор смотрели на меня в зеркало.

Мы продолжали ехать, но теперь я твердо знал, что он убьет меня через несколько минут, как только найдет подходящее место. Пустынная дорога пошла вниз вдоль лесного массива.

– Сбавьте скорость, – приказал голубоглазый нордический тип.

Я слегка повернул руль вправо, и мы врезались прямо в километровый столб.

Хотя скорость была не очень большой, удар все же оказался ощутимым.

Я был к этому готов и закрепил ноги, но тем не менее больно ударился грудью о руль. Прадье разбил головой лобовое стекло и вылетел наружу. Голубоглазый был защищен лучше нас. Его выкинуло вперед, а его рука, вооруженная "кольтом" с глушителем размером в репу, застряла между двумя сиденьями.

Между тем моторный блок сплющился, капот взлетел на воздух, лобовое стекло вылетело вместе с Прадье, и все четыре дверцы открылись. Машину подкинуло вверх сантиметров на тридцать, после чего она опустилась на амортизаторы с глухим ударом.

Меня основательно тряхнуло и, взвыв от боли, я схватил рукою запястье голубоглазого нордического типа. Раздался выстрел, и на бортовом щитке образовалась дыра диаметром пять или шесть сантиметров. Я изо всех сил сжимал его запястье, и в конечном счете мне удалось сломать его.

– А-а... – выдохнул нордический тип и он врезал мне по уху левым кулаком.

Я вырвал пистолет из его сломанной руки, но продолжал сжимать его запястье, потому что мне хотелось прекратить бойню и поговорить с ним, как это принято между цивилизованными людьми, но он продолжал левым кулаком наносить удары по моему уху, затем подобрал колени под подбородок и стал нажимать на переднее сиденье так, что я был зажат и полураздавлен между сиденьем и рулем.

Я выпустил сломанное запястье. Нордический тип вылетел головой вперед в открытую дверцу. Я направил на него оружие, но какое-то мгновение колебался, так как знал, что этим пистолетом нельзя человека просто ранить. Он успел перевернуться, вскочить на ноги и исчезнуть в темных полях.

Я стремительно выскочил из машины. Прадье лежал ничком на капоте, а его ноги были внутри салона машины. Насколько я мог различить в темноте, его лицо было все в крови. Согнувшись пополам из-за боли в груди и в пояснице, я обогнул машину и стал продвигаться вперед, как краб.

Я услышал шуршание соломы и заметил впереди удирающее светлое пятно. Я прицелился, держа "кольт" двумя руками, но это было непросто, так как я дрожал как осиновый лист, и в конечном счете светлое пятно исчезло.

Я оперся об останки "пежо". Мои глаза застилал пот. Я тяжело дышал, выпуская изо рта пар, хотя воздух не был холодным до такой степени. Вероятно, в этот момент температура моего тела подскочила до сорока градусов. С полей доносился тошнотворный залах навоза. В долине там и сям светились огни, там жили люди, играла музыка, кто-то танцевал...

Через какое-то время на дороге появился автомобиль. Проезжая мимо "пежо", водитель немного притормозил, затем снова нажал на газ, и машина исчезла. Я не сделал никакого знака. Снова обогнув каркас "пежо", я обнаружил электрический фонарь. Мои часы "Келтон" были сломаны и показывали девятнадцать часов пятьдесят четыре минуты. Я осветил лицо Прадье. Глаза и рот у него были открыты, а изо рта свисал язык. Он был мертв.

Я затрудняюсь подобрать эпитет к тому состоянию, в котором находился. Во всяком случае я пошел через поля, и постепенно мои мышцы разогрелись, и мне стало легче идти. Наконец я вышел на национальную дорогу и стал останавливать попутную машину. Меня подвез до Понтуаза один священник в своем "рено", там я пересел на поезд, а на вокзале Сен-Лазар – в метро. Войдя в свою квартиру, я включил свет в передней-спальне и закрыл входную дверь. И тут кто-то зажег настольную лампу в другой комнате, моем кабинете. Я достал из кармана "кольт" сорок пятого калибра и вытянул вперед руку.

– Эжен Тарпон? – спросил тип, сидевший за моим письменным столом. – Комиссар Мадрье.

Я взглянул на него. Это был высокий и широкоплечий человек, с широким свиным рылом, маленьким курносым носом, капризными губками, бледно-голубыми глазами и белобрысыми волосами, напоминавшими паклю. Ему было лет сорок. На нем были пальто из верблюжьей шерсти на подкладке и серая фетровая шляпа, сдвинутая на затылок.

– Вы перестанете наконец целиться в меня? Я говорю вам, что я комиссар Мадрье.

– Докажите.

Он с улыбкой покачал головой, словно имел дело с капризным ребенком, затем левой рукой раздвинул пальто, расстегнул пиджак и тоже раздвинул его таким образом, чтобы мне был виден внутренний карман. Большим и указательным пальцами правой руки он медленно вынул из него бумажник, положил его на стол и открыл. Не опуская руки, я вошел в комнату, опасаясь нападения сбоку, но ничего не произошло.

– Вы один? – Я взял со стола открытый бумажник.

– Я предпочитаю работать один. Теперь вы мне верите?

Я опустил "кольт" и вернул ему бумажник. Мадрье встал, продолжая приветливо улыбаться, и стал убирать бумажник во внутренний карман пиджака.

– Что это за пушка?

Он протянул руку и взял у меня "кольт", подбросил его в руке, проверяя вес, и шутливо прицелился в стену.

– Это целая история, – вздохнул я.

– Хорош глушитель! – Большим пальцем он снимал и ставил на место предохранитель.

– Я думаю, что мадам Пиго была убита из него, – сказал я.

– Вот оно что.

Он нажал на спусковой крючок. Раздался выстрел, пробивший в стене воронку величиною с мандарин.

– Вот черт, – хихикнул он, словно сделал это не нарочно.

Но в этот момент я все понял. Когда правой рукой он вынул из кармана свой пистолет, чтобы пристрелить меня, я проскользнул за металлический шкаф с картотекой и толкнул его на голову Мадрье.

V

Недостатком комиссара Антонена Мадрье была его чрезмерная самоуверенность. После того как металлический шкаф обрушился на его голову и он присел на одно колено, а шкаф раздавил ему правую руку, на которую он опирался, я секунды две оставался без всякого прикрытия, и он мог выстрелить в меня в упор левой рукой из своего пистолета. Но он этого не сделал, потому что это не было им предусмотрено. Вопя от боли и ярости, он высвободил из-под шкафа раздавленную правую руку, в которой находился пистолет. При этом он потерял равновесие и завалился назад. Его левая нога распласталась на полу, а правая оказалась согнутой под ягодицами.

Я схватил "кольт" обеими руками и изо всех сил пнул комиссара в пах. Он издал дикий вопль и ударил меня по ребру пистолетом. Раздался выстрел. Я пошатнулся, споткнулся о левую ногу комиссара и упал на спину, стукнувшись головой о батарею. В руках у меня был "кольт". Увидев, как комиссар направил свой пистолет на мой живот, я выстрелил в него.

Я инстинктивно целился в плечо, но с таким оружием это мало что меняло. На долю секунды Мадрье оторвался от пола, после чего рухнул на спину, распластав по сторонам руки и ноги. Глядя на его плечо, мне пришла на память картина Сутина "Мертвый баран". Его рот и глаза были широко открыты, а глаза налиты кровью из-за шока. Пол и стены были забрызганы кровью. В комнате стоял сильный запах кордита[4].

Я встал, опираясь рукой о горячую батарею. Ноги мои онемели, и меня пошатывало. По лицу текла жидкость, и я подумал, что это кровь, но это был пот. Я автоматически поднял с пола пистолет комиссара, поставил на предохранитель оба оружия и сунул их в карманы: пистолет – в правый карман, а "кольт" – во внутренний карман пиджака, так как внешний левый карман был разорван. Я попытался осмыслить происшедшее, но мне это не удавалось. Сейчас я не мог думать ни о чем другом, кроме черной дыры пистолета, смотревшей на меня.

Я вышел из квартиры, спустился по лестнице на улицу и побежал. Точно не помню, но, по-видимому, я сел в метро. Потом я поднялся. В современном лифте с автоматически открывающимися дверями и вышел на лестничную площадку с обитым ковровым покрытием полом и с обшитыми клееной фанерой стенами. Я прочитал фамилии на табличках возле звонков на дверях и, найдя то, что искал, позвонил в дверь, которую несколько секунд спустя мне открыла Шарлотт Мальракис.

– Бордель, – сказал она в качестве приветствия, весело улыбаясь. – Жандарм Эжен Тарпон!

Я переминался с ноги на ногу, стоя на коврике и глядя на нее. Она внимательно посмотрела на меня и нахмурила брови. Секунд через двадцать она вернулась со стаканом воды и выплеснула его содержимое мне в лицо. Я замотал головой, фыркая и отплевываясь, а потом рассмеялся. Шарлотт сделала шаг назад.

– О-ла-ла, – произнесла она.

– Это не страшно. Это всего лишь... С этим теперь все кончено. Не бойтесь.

– Я не боюсь, – сказала Шарлотт с заинтригованным видом. – Что произошло? Что с вами? Черт, вы весь в крови!

– Да нет же, – ответил я, сделал шаг в комнату и рухнул на пол носом вниз.

Когда я очнулся, за жалюзи было светло, но в комнате стоял полумрак, и я почти ничего не мог разглядеть. Я видел перед собой черную дыру пистолета, сделал резкий рывок, чтобы подняться, и почувствовал нестерпимую боль в ребрах. Я опустил голову на подушку и некоторое время лежал неподвижно, а затем стал ощупывать себя, чтобы удостовериться, что кальсоны и сорочка на мне. Вся левая сторона моего тела ныла от боли, но открытой раны не было. Кроме ребер у меня болела поясница и раскалывался затылок.

Дверь открылась, и я насторожился, но, узнав Шарлотт, вспомнил, где нахожусь.

– Я проснулся, – сказал я.

Она включила свет. В руке у нее была продуктовая сумка. На ней были пальто цвета хаки, узкие темно-синие вельветовые брюки и кроссовки. У Шарлотт маленький задик, маленькое треугольное личико, очень тонкая кожа с золотистым оттенком и длинные каштановые волосы, спадающие на плечи. Чем дольше я ее знаю, тем нахожу все более красивой. Она бросила сумку на палас.

– Как дела? – спросила она почти звонким голосом.

– Хорошо.

Она подошла к окну и подняла вверх жалюзи длинной палкой. Комнату тотчас залил дневной свет. Я лежал на широком двухместном матрасе в окружении бесконечных пуфов и подушек. Две стены комнаты были заняты книжными стеллажами. На полу, посредине комнаты, стояли портативный телевизор и стереопроигрыватель. К стене булавками были приколоты два фотоснимка: Мерилин Монро и Кларка Гейбла.

Шарлотт отошла от окна, вынула из сумки газеты и бросила их мне на матрас. Она взяла сумку и пошла на кухню, откуда вскоре послышался шум электрической кофемолки. Затем она вернулась в комнату, подошла к проигрывателю и поставила пластинку.

Тем временем я, превозмогая боль, сел на матрасе и стал просматривать принесенные газеты. Это были "Франс суар" (а значит, время приближалось к полудню) и "Паризьен либере". Первые страницы обеих газет уделяли большое внимание моей персоне, причем "Паризьен либере" даже поместила мою фотографию. Из обеих газет следовало, что я, по всей видимости, был убийцей Марты Пиго на вокзале Сен-Лазар и будучи разоблачен комиссаром Антоненом Мадрье, убил его из того же оружия, а именно "кольта" сорок пятого калибра. Согласно "Франс суар" это было весьма вероятно, а согласно "Паризьен либере" – бесспорно. Я сложил газеты. Раздававшаяся из проигрывателя аритмичная музыка действовала мне на нервы. Шарлотт выключила проигрыватель.

– Благодарю вас, – сказал я.

– Не за что. Вам плохо? Я вызвала врача.

– Что?

– Ночью. Одного приятеля. Он сказал, что ничего серьезного, просто вы перенесли очень сильное потрясение, шок. Похоже, кто-то стрелял в вас в упор и промахнулся, – заметила она.

– Нет, он разбил мне ребро пистолетом. И раздался выстрел.

Шарлотт налила две чашки кофе.

– Я даже не знаю, почему пришел сюда, – проговорил я.

– Вы были весь в крови, Тарпон. Если бы вы только знали, до чего же я перепугалась!

– Прошу прощения... мне очень жаль.

Она засмеялась.

– Вы помните Чика Кория? – спросила она, направляясь к проигрывателю. Так как я покачал головой, она рассказала, что мы уже слушали его в прошлом году, когда она попала в скверную историю: мы ехали с ней в машине и включили радио как раз в тот момент, когда пел Чик Кория. Она переспросила, помню ли я об этом, и я ответил, что нет и что очень сожалею.

Она покачала головой и поставила передо мной сахарницу. Я отказался, а она положила сахар в свою чашку. Мы больше не говорили, и она сердито смотрела в чашку на свой кофе.