Согласно моему плану, наступление следовало прекратить, как только войска выйдут на перешеек Маселькя, который являлся последним стратегическим рубежом, определённым планами на начальной стадии войны, и займут там позиции. 6 октября я отдал Карельской армии следующий приказ:

а) сразу, как только в результате проводимой на перешейке между Онежским озером и Сесозером операции войска выйдут на юге на железнодорожную станцию Медвежьегорск, а на севере на станцию Маселькя, приказываю прекратить наступление и одновременно занять здесь выгодные оборонительные позиции;

б) полки и прочие части и подразделения, которые во время наступления были переведены в чужие оперативные соединения, возвратить обратно, как только это будет возможно;

в) переход к обороне, с одной стороны, преследует цель дать возможность войскам заслуженно отдохнуть, а с другой — сделать возможным осуществление некоторых организационных мероприятий, приказ о которых будет отдан позднее.

Наступая в направлении перешейка Маселькя, 2-й армейский корпус встречал упорное сопротивление, в дополнение к чему ранняя зима, а также протяжённые и недостаточные пути снабжения ставили войска перед суровыми испытаниями. В течение октября велись тяжёлые бои между Шуей и Кяппяселькя, но прошло немного времени и наши войска, двигавшиеся с юга, оказались на подступах к Медвежьегорску. Войска, наступавшие со стороны Порозера, с боями продвигались к столь часто упоминавшемуся той осенью в сводках Цопинскому перекрёстку дорог, расположенному в 15 километрах от Медвежьегорска. На этом этапе сопротивление противника стало ещё более упорным, и только в декабре, после того как первая егерская бригада была переброшена со Свири под Цопин, наступление, поддержанное танками, решило судьбу Медвежьегорска.

До конца октября наши войска в Восточной Карелии продвинулись настолько, что я смог отдать приказ об организации бригады береговой обороны и на Онеге.

Той осенью ко мне в Ставку в четвёртый раз прибыл президент республики в обществе премьер-министра. Он ознакомился с положением на фронте и переговорил со мной об актуальных политических вопросах.

На немецком восточном фронте в течение октября произошли значительные события. Овладев в сентябре Киевом, германские армии одержали победу в сражении на плацдарме между Брянском и Вязьмой, которое продолжалось со 2 по 17 октября. Ещё 3 октября Гитлер заявил, что на восточном фронте началась решающая битва, а спустя несколько дней немецкие средства информации сообщили, что Советскому Союзу нанесён такой удар, от которого он уже не оправится.

16 октября немцы обратились ко мне с просьбой отдать приказ 163-й дивизии подготовиться к наступлению через реку Свирь, точная дата которого будет сообщена позднее. Спустя некоторое время, когда немцы, видимо, решили захватить Тихвин, дивизии было приказано форсировать реку в течение двадцати четырёх часов, считая с момента получения приказа. Достижение цели оказалось гораздо сложнее, чем предполагали немцы, и, когда Тихвин 9 ноября был взят, силы наступающих от упорного сопротивления русских ослабли в такой степени, что стало ясно: попытка наступления 163-й дивизии не принесёт успеха. Уже чувствовалось приближение зимы, и 10 декабря немцы отказались от Тихвина. Так вопрос о продвижении в этом направлении, долгое время вызывавший споры, был снят с повестки дня.

В развитии финляндско-английских отношений произошёл угрожающий поворот в связи с тем, что правительство Финляндии 28 ноября получило из Лондона ноту ультимативного характера. На этот раз отвода войск не требовали, а вместо этого потребовали прекращения операций до 5 декабря, а после этого числа — окончания всей активной деятельности.

Нота поступила как раз во время одного из заседаний правительства, на котором мне лично довелось присутствовать. Собравшиеся отложили вопросы повестки дня, касающиеся недостатка рабочей силы, демобилизации значительной части личного состава, и все своё внимание сосредоточили на ноте Англии. Общее мнение совпало с тем, которое тогдашний премьер-министр Рангелл высказал на суде над военными преступниками в 1945—1946 годах: «Поскольку требования Англии на этот раз гораздо умереннее, чем в ноте, датированной 22 сентября 1941 года, и поскольку преследуемые нашими оборонительными силами цели, продиктованные интересами безопасности страны, уже близки — судя по докладу главнокомандующего, до их достижения их осталось всего лишь несколько дней, — мы считаем возможным ответить на ноту положительно».

Вскоре после получения ноты английского правительства ко мне через посла США в Хельсинки Шонефельда поступила личная телеграмма премьер-министра Уинстона Черчилля. Великий государственный деятель, который в этот критический момент по-дружески вспомнил обо мне, обратившись с личным посланием, подготовил меня к тому, что Англия через несколько дней, видимо, посчитает себя обязанной объявить Финляндии войну. В телеграмме говорилось:

29 ноября 1941 года».

Ответ на это письмо я дал 2 декабря через посла США в Хельсинки. Он звучал так:

Если бы я мог считать обращение премьер-министра Черчилля инициативой исключительно английской, то, доверяя его пониманию и умению хранить тайны, мог бы ответить в более откровенной и точной форме. К сожалению, в сложившихся тогда условиях это было невозможно, поскольку приходилось предполагать, что инициатива британцев является результатом нажима, оказанного русскими (что позднее и подтвердил Черчилль в своих воспоминаниях), и что лица, пославшие это обращение, обязаны известить Москву о содержании ответов и моего правительства. Таким образом, я не мог поставить Черчилля в известность о своём решении, принятом 6 декабря и сообщённом войскам в виде приказа, согласно которому продвижение нужно прекратить сразу же, как только части овладеют Медвежьегорском, на ближайшие подступы к которому они уже вышли. Такая информация дала бы возможность противнику снять войска с одного или нескольких участков фронта и перейти в наступление в других местах.

Первой предпосылкой, на основе которой можно было бы подумать об отказе от войны де-факто, было бы, конечно, обязательство русских отказаться от наступательных военных действий против Финляндии, но если бы и появилось такое обязательство, мы едва ли смогли бы поверить в то, что противник не воспользуется полученными сведениями о наших планах, чтобы обмануть нас, создать для нас трудности и посеять зерна раскола между нами и немцами. Кроме того, существовали причины предполагать, что немцы могли перехватить телеграммы или иным способом узнать о происходящем. Обязательство, сделанное финской стороной, которое удовлетворяло бы русских, заставило бы немецкую сторону вмешаться в это дело и предпринять контршаги, а мы полностью зависели от них в экономическом отношении. Из этого следовало, что пока у нас не было достаточной свободы действий для того, чтобы последовать рекомендации премьер-министра Черчилля и выйти из войны.

В ответе правительства Финляндии, который передали послу США 4 декабря, было повторено, что Финляндия ведёт оборонительную войну в целях обеспечения своей безопасности. Одновременно сообщили, что «финские военные силы в настоящее время уже почти добились своей стратегической цели».

6 декабря Англия объявила войну Финляндии.

Позднее и нота правительства, и моя телеграмма подверглись суровой критике, прежде всего на судебном процессе над военными преступниками. С другой стороны, компетентные лица задавали вопрос: мог ли ответ, выраженный в иной форме, предотвратить объявление Англией войны, если этого требовали русские?

В день независимости Финляндии, 6 декабря 1941 года, общество узнало сразу о трёх значительных событиях. В этот день парламент торжественно известил о том, что освобождённые территории воссоединились с республикой, а в зале Мессухалли в Хельсинки на патриотическом празднестве, где выступил с речью президент республики, публике сообщили и о взятии Медвежьегорска и об объявлении Англией войны.

На мой взгляд, было весьма опасно, что государственная власть в одностороннем порядке аннулировала территориальные статьи мирного договора от 1940 года, ещё до заключения мира и не имея представления о его будущих условиях, и объявила Выборгскую ляни снова вошедшей в состав Финляндии. Хотя эта акция, возможно, и подняла эмоциональный настрой в тот момент, всё же следовало ожидать, что она вызовет критику за рубежом, и нам придётся терпеть унижения в процессе заключения мира.

Горько осознавать, что наши отношения с Англией, которая во время Зимней войны так сильно поддерживала нас, сейчас, после многолетнего гармоничного сотрудничества, как в экономике, так и в политике, были окончательно разорваны. Это случилось без малого спустя два года после того январского дня, когда Уинстон Черчилль в одном из радиовыступлений прославил борьбу финского народа с превосходящим противником, угрожавшим уничтожить нас:

Такое проявление безусловного сочувствия в устах человека, занимавшего столь высокое положение, в те времена обнадёживало и придавало мужества народу Финляндии в его неравной борьбе. Когда сейчас Англия официально объявила войну, это не могло не породить горького разочарования и послужило одновременно свидетельством того, что морали нет места в большой политике. И всё же трудно понять, какую пользу для себя извлекла Англия, объявив нам войну.

Характеризуя операции, проведённые в первый год войны, следует в заключение рассказать о событиях на фронте мыса Ханко. Там война с самого начала приобрела характер позиционной борьбы, с которой были связаны зачастую весьма оживлённые артиллерийские перестрелки. Для наступления сил в достатке у нас не было, поскольку 17-ю дивизию в августе необходимо было перебросить в Восточную Карелию. Здесь остались лишь подразделения береговой обороны и шведский добровольческий батальон, командовал которым подполковник X.Берггрен. Тактически на этом фронте стремились подавить гарнизон противника с помощью местных атак по суше и по морю в надежде, что с приходом зимы он окажется в изоляции.

Учтя эту возможность, русские посчитали лучшим уйти с Ханко по собственной инициативе. Это решение было выполнено в ночь на 3 декабря. На сухопутном фронте войска противника связать не удалось, но транспортные суда, вышедшие в море, потерпели серьёзный урон на минных заграждениях и от огня артиллерии.

Наши войска вошли маршем на Ханко 4 декабря. Таким образом, была устранена угроза жизненно важным частям страны и появилась возможность приступить к мероприятиям по принятию судов в этом важнейшем нашем зимнем порту. Кроме того, снова стало возможным каботажное плавание вдоль побережья Финского залива. Войскам, сражавшимся на фронте Ханко, была в приказе объявлена благодарность, особое признание было высказано в адрес шведских добровольцев.

В середине декабря я побывал на Ханко, где под вой зимней вьюги принял парад войск. Будучи многие годы летним гостем этого идиллического городка, я почувствовал боль, увидев, насколько он изменился за короткое время нахождения под чужой властью и в лапах войны, хотя дома и были готовы принять своих прежних хозяев.

Немецкие армии продолжали наступление на Москву и в начале декабря взяли её в угрожающее полукольцо с севера, запада, юга и юго-востока. Советское правительство готовилось эвакуироваться на 800 километров восточнее в город Куйбышев (Самару), расположенный в среднем течении Волги. Хотя фронт и проходил на расстоянии 25 километров от Москвы, армии Гитлера так никогда и не довелось войти маршем в старую столицу России. Именно в тот момент, когда победа казалось одержанной, в бой вмешалась русская зима, остановив волну наступления. Русские успешно контратаковали на многих участках фронта. Моторизованные немецкие части завязли в глине, а служба снабжения испытывала огромные трудности, оказавшиеся не под силу организаторским способностям немцев. Армия Германии оказалась неподготовленной к ведению войны в зимних условиях, о чём мне позднее лично сказал сам Гитлер.

Эта первая неудача, испытанная по прошествии всего лишь полугода войны, напомнила об иллюзорности человеческих расчётов. Чем больше оптимизма и уверенности в победе, тем тяжелее катастрофа для того, кто уже посчитал трудности преодолёнными, а противника — разбитым. «Не скажу, — заявлял Гитлер, выступая в начале октября по радио, — что мы победим Советский Союз, мы его уже победили».

Наряду с обострением обстановки на восточном фронте, далеко от него произошло событие, имевшее роковое значение для Германии. 7 декабря 1941 года Япония напала на базу американского флота в Пёрл-Харборе на Гавайских островах без предварительного объявления войны, повторив тем самым трюк, устроенный ею русским в Порт-Артуре в 1904 году. Спустя несколько дней Германия объявила войну Соединённым Штатам, что позволило каждому, кто оценивает вещи непредвзято, вспомнить, что вступление США в первую мировую войну стало её поворотным моментом. С точки зрения Финляндии, которую с США связывали традиционные узы дружбы и которой в предшествовавшие военные годы со стороны этой великой западной державы оказывалось так много понимания и поддержки, превращение США в союзника СССР вызывало самое глубокое сожаление, особенно теперь, когда можно было ожидать, что наше дело окажется в тени начавшегося колоссального единоборства между крупнейшими мировыми державами.

Пока год катился к своему концу, наша армия на всех фронтах вышла на поставленные ей в директивах стратегические рубежи и перешла к обороне. 6 ноября 1941 года армейские корпуса Карельского перешейка получили приказ подготовить предложение о строительстве за передовой линией опорной, так называемой ВТ-линии, которая должна была протянуться от Ваммелсуу, расположенного на берегу Финского залива, до Тайпале на краю Ладоги, а 11 ноября подобный приказ был отдан и частям, находившимся на Олонецком перешейке, где, помимо инженерных сооружений, намеревались установить артиллерийские батареи вдоль реки Свирь. Приказ о строительстве укреплений на Маселькяском перешейке был отдан в начале 1942 года. Прошло немного времени, и работы по строительству укреплений на всех трёх перешейках развернулись вовсю.

Поздней осенью мы смогли приступить к широкой демобилизации старших призывных возрастов. В конце ноября с Карельского перешейка в пункты сбора было отправлено шесть батальонов для расформирования, а в начале декабря последовало ещё такое же количество войск с указанной части фронта. Спустя две недели демобилизация началась с Олонецкого и Маселькяского перешейков. К весне 1942 года было демобилизовано в общей сложности 180000 человек.

По достижении кульминационной точки наступления первого года войны немцы на Восточном фронте стали отступать. Настала очередь русских перейти в наступление, а в начале 1942 года немецкие армии потеряли огромное количество частично невосполнимого оборудования. Помимо наступления под Москвой русские начали наступательные действия и в районе Ладожского озера, то есть на направлении, которое касалось и нас, стремясь прорвать Ленинградскую блокаду. И здесь немцев преследовали местные неудачи, и кольцо окружения во многих местах, несмотря на упорную оборону, подвергалось опасности быть прорванным. И всё-таки оно выдержало, хотя в линии фронта и образовались впадины. Другим примером активности русских было строительство ледяной дороги через залив Ладоги, находящийся на юго-западном краю озера. По этой дороге вместе с авиацией доставляли продукты питания, с помощью которых удавалось едва-едва поддерживать жизнь в городе с миллионным населением. Когда перевозки, используя с успехом зиму, хотя бы и временно, достигли своей кульминации, перед нами встала задача подготовиться к тому, что военные действия на Карельском перешейке снова могут начаться. Только в марте на участке южнее Ленинграда инициатива снова перешла в руки немцев, и им удалось в основном выйти на прежнюю линию фронта.

Осенью 1941 года перед британскими и американскими экспертами была поставлена задача изучить способность к сопротивлению и военную силу Советского Союза. Когда они выяснили, что возможности этого союзника не исчерпаны и что не нужно бояться захвата немцами материалов, посылаемых Советскому Союзу, материальная помощь со стороны англосаксов приняла ещё большие масштабы. Свидетельством этого является, в частности, начатая поздней осенью 1941 года морская транспортировка грузов в Мурманский порт, откуда доставленные материалы перебрасывали по Мурманской железной дороге до станции Сорока, а затем по архангельской ветке через Вологду на юг. Немцы, чтобы воспрепятствовать такому движению, снова начали планировать операцию, имевшую целью перерезать Мурманскую железную дорогу, при этом они пытались заставить нас выполнить её или, по крайней мере, принять участие в этих боевых действиях.

В основном первую военную зиму можно было считать на наших фронтах относительно спокойной, за исключением участка Маселькя, который находился ближе всего к важной для союзников в целях ведения войны мурманской железной дороге. На этом участке отмечалось оживлённое передвижение русских, которые в течение первых десяти дней атаковали наши войска с направления Повенца, видимо, имея целью захват Медвежьегорска. Все атаки здесь были отбиты. Примерно в то же время наши войска в боях в центральной части Маселькяского перешейка отразили вторую серию атак, эти бои закончились после перехода финских войск в мощное контрнаступление захватом станции Крива. Обе попытки показали, что противник догадывался о намерениях финнов действовать в направлении Мурманской железной дороги.

После того как Карельская армия выполнила свою задачу, я возвратил её заслуженного командующего генерала Хейнрихса на должность начальника генерального штаба, а генерал-лейтенанта Ханелла, находившегося на этом посту с июля 1941 года, назначил руководителем работ по строительству укреплений. Подобную задачу он уже однажды выполнил, успешно руководя такими масштабными работами.

Карельскую армию разделили на две группы, южную из которых под названием Олонецкой подчинили генерал-лейтенанту Оешу, а командовать северной, маселькяской группой поручили генерал-лейтенанту Лаатикайнену. Командиром 4-го армейского корпуса, действовавшего на Карельском перешейке, назначили вместо генерал-лейтенанта Оеша генерал-лейтенанта Эквиста.

Управление захваченной территорией Восточной Карелии с предыдущей осени осуществлял временный исполнительный орган во главе с полковником В.А.Котилайненом. В течение января 1942 года управление обрело окончательную форму; всю оккупированную территорию, за исключением прифронтовых участков, оставшихся под наблюдением фронтовых командиров, объединили в одну административную единицу и подчинили начальнику военной администрации, штаб которого находился в Петрозаводске. Начальником военной администрации назначили опять-таки полковника Котилайнена.

Прежде чем вернуть генерала Хейнрихса на пост начальника генерального штаба, я командировал его в германскую Ставку, находившуюся в Восточной Пруссии, чтобы он познакомился с воззрениями немцев на их последние крупные неудачи и разузнал, каковы их ближайшие планы.

По возвращении генерал Хейнрихс рассказал, что катастрофа, произошедшая в центре восточного фронта, произвела на Ставку огромное впечатление. Когда он посетил Гитлера, тот, возложив ответственность за провал на ненадёжные сообщения метеорологической службы, заявил, что вражеская пропаганда слишком преувеличивает неудачи. По словам Гитлера, общее число обмороженных не более нескольких десятков, а не тысячи, как утверждает пропаганда. Рейхсканцлер заявил также о своей уверенности в том, что горький опыт, показавший непригодность некоторой части военной техники действовать в условиях жестокого мороза, явится стимулом к новым усилиям, с помощью которых трудности будут преодолены и путь к окончательной победе будет расчищен. Фронты с юга и с юго-востока от Ленинграда будут восстановлены в прежнем виде. Начальник генерального штаба генерал-полковник Гальдер произвёл впечатление весьма уставшего и подавленного человека. По его высказываниям, военный поход в Россию стал для немцев непомерно дорогим. Одним из решающих факторов, повлиявших на это, он считает боевой дух русских, который наряду с превосходством в живой силе принёс успех.

В конце января 1942 года меня посетил президент республики, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Особо остро стоял вопрос со снабжением, поскольку наша страна в плане продуктов питания в огромной степени зависела от Германии. Урожай был слабым, и, кроме того, уборка его страдала оттого, что женщинам, оставшимся одним, было трудно выполнять все обязанности по хозяйству. На западе у нас была связь с одной только Швецией. Нам требовалось во что бы то ни стало сохранить свою независимость от Германии и свободу действий, но в то же время мы должны были действовать так, чтобы не нанести вреда импорту продуктов питания. Коснувшись общей военной ситуации, я заметил, что моя вера в способность Германии успешно завершить войну поколеблена, поскольку выяснилось, как слабо немцы подготовились к зимней кампании, и я бы не считал совершенно невозможным их полное поражение на восточном фронте.

Во время беседы мы коснулись также деятельности посла СССР в Стокгольме: было известно, что через шведского министра иностранных дел Гюнтера она зондирует возможности установления контактов с Финляндией. Президент Рюти и я пришли к единому мнению, что в настоящий момент одна лишь ситуация с продовольствием, не говоря уже о факторе военной мощи Германии, делает невозможным встречный выход на русских. Этот факт вражеская пропаганда, несомненно, использовала бы в своих интересах, что могло бы привести к конфликтам с немцами.

В начале февраля на повестку дня вновь встал вязкий спорный вопрос о Мурманской железной дороге. Несколько раньше генерал горных егерей Дитл был назначен командующим немецкими войсками в Лапландии, которые сейчас были сведены в 20-ю горную армию со штабом в Рованиеми. Во время встречи со мной генерал Дитл настойчиво пытался добиться решения о проведении совместной операции, в результате которой финская армия должна была бы захватить город Сороку на берегу Белого моря. Но это было лишь мечтой, которую я был вынужден отвергнуть.

Прошло несколько дней, и я получил письмо генерал-фельдмаршала Кейтеля, в котором тот опять повторил это предложение и одновременно сообщил, что для поддержки операции будет выделено большое количество самолётов. Моё отрицательное отношение к предложению Кейтеля базировалось на том, что я считал его опасным как с военной, так и с политической точки зрения. Хотя я полагал, что возможности перерезать мурманскую дорогу существуют — например, в каком-нибудь пункте южнее Сороки, — всё же такая операция стала бы для нас прологом заведомо проигрышного сражения. Русские, несомненно, приложили бы все силы для восстановления перевозок через Мурманск, а немцы не смогли бы оказать нам эффективной помощи, ибо их базы находились далеко отсюда. Моя позиция относительно предложения немцев об участии наших войск в операциях против Мурманской железной дороги оставалась отрицательной, и об этом, приехав в Хельсинки, я сообщил президенту Рюти. После того как президент сказал, что он придерживается того же мнения, я послал генерал-фельдмаршалу Кейтелю письмо с отрицательным ответом.

Единственным перемещением фронта, которое можно было считать на этом направлении необходимым, было выдвижение вперёд позиций в полосе Ругозеро-Маселькя, необходимое для сокращения линии фронта. Это мероприятие предложил осуществить главный квартирмейстер генерал-майор Айро, сообщив, что большая часть войск, необходимых для этой операции, находится на выгодных исходных рубежах. В соответствии с разработанным им планом операции, позиции следовало перенести вперёд на уровень станции Парандово, находящейся между Петрозаводском и Сорокой, всего лишь на расстоянии 50 километров от Мурманской железной дороги.

Но и этот план я был вынужден отвергнуть, поскольку считал, что русские даже в столь узкой операции усмотрят стремление перерезать Мурманскую железную дорогу. Учитывая политическую роль такой попытки, я хотел всё же довести мою точку зрения до сведения президента республики. К моему огромному удивлению, вскоре после нашей встречи я получил от него длинное письмо, в котором он излагал абсолютно то же самое, что я говорил ему и на основании чего выступал против наступления в этом щепетильном направлении. Это письмо фигурировало среди документов на суде над военными преступниками. Посторонний наблюдатель легко может составить мнение о том, рассматривает или отвергает президент в этом письме соображения, высказанные мною по поводу вышеупомянутого манёвра. В действительности же президент Рюти и я, как во время нашей встречи 24 марта, так и позднее, придерживались единого мнения, что нет никакой необходимости проводить операцию против Мурманской железной дороги. Поэтому слова президента, сказанные им на суде над военными преступниками: «24 марта 1942 года главнокомандующий посетил меня в Хельсинки и предложил план этого военного манёвра, заявив, что сначала наступление поведётся только на Парандово; одновременно он сообщил, что войска, в основном, уже находятся на исходных позициях...» — следует рассматривать как результат недопонимания или же забывчивости.

В это время генерал Эрфурт, явно по инициативе генерала Дитла, вновь поднял вопрос о подчинении мне немецких войск, действовавших в Лапландии, но и на этот раз ему пришлось удовольствоваться ответом, что эта идея меня не интересует, о чём я и просил доложить шефу. Об иной позиции не могло быть и речи уже из-за огромного интереса, который немцы проявляли к планируемому наступлению на мурманскую дорогу. Если бы за осуществление этой затеи отвечал финский главнокомандующий, вне зависимости от того, чьи войска участвовали бы в операции, финские или немецкие, Финляндия несла бы ответственность за саму операцию и за её политические последствия. Кроме того, следовало учитывать и то обстоятельство, что в подчинение командующего лапландской немецкой армией входила норвежская прибрежная полоса Северного Ледовитого океана. Если генерал Дитл оказался бы подчинён мне, я стал бы ответственным за военные мероприятия немцев на этой территории Норвегии, куда они пришли не как братья по оружию, а как оккупанты на правах победителей.

Вторая инициатива немцев, касавшаяся предприятия, проводимого в интересах Финляндии, а именно — возвращения островов Финского залива Готланда, Лавансаари и обоих Тютярсаари, — напротив, встретила у нас понимание. От Готланда русские уже однажды отказались в связи с их уходом с мыса Ханко, и после этого островом овладело небольшое финское подразделение. В начале января 1942 года русские внезапной атакой вновь захватили Готланд и с того момента прочно удерживали его.

Вскоре стало ясно, что немцы испытывают недостаток в войсках и что на их участие в планировании этой операции рассчитывать нельзя. Острова надо было освобождать только своими силами. Если Готланд окажется в наших руках, там можно будет расположить важную для обороны столицы и Южной Финляндии наблюдательную станцию, а русские потеряют базу лёгкого флота. 9 марта я принял решение о наступлении на Готланд и острова Тютярсаари.

Овладение Готландом было трудной и сложной задачей. Расстояние от ближайшего опорного пункта города Котка до острова составляло сорок километров, к тому же окружавшее его тонкое ледяное поле протяжённостью 20 километров, казалось, лишало нас возможностей осуществить нападение внезапно. А именно внезапность и нужна была для успеха операции.