Они решили, что не стоит ехать вместе в трамвае. Дидерих уехал первым. Они едва встретились взглядами едва коснулись друг друга в прощальном рукопожатии.
      - "Уф! - выдохнул Дидерих, оставшись один. - Ну - конец". Он подумал: "Мы были на волосок от несчастья". И возмутился: "Вот истеричка!" Сама-то она, конечно, уцепилась бы за лодку. Искупаться пришлось бы ему одному. И весь этот трюк она подстроила для того, чтобы непременно, любой ценой, женить его на себе: "Женщины хитры, как дьяволы, они ни в чем не знают удержу, куда нашему брату с ними тягаться. На этот раз она обвела меня вокруг пальца почище, чем тогда с Мальманом. Что ж, пусть это будет мне уроком на всю жизнь. Теперь, однако, точка!" И он твердым шагом направился к новотевтонцам. Отныне он проводил с ними все вечера, а дни посвящал зубрежке, готовясь к устному экзамену, но из благоразумия - не дома, а в лаборатории. Возвращаясь домой, он с тяжелым чувством поднимался по лестнице и не мог не сознаться, что сердце у него не на месте. Нерешительно открывал он дверь своей комнаты - никого; и хотя сначала испытывал при этом облегчение, Б конце концов спрашивал у хозяйки, не заходил ли к нему кто-нибудь. Нет, никто не приходил.
      Но через две недели он получил письмо. Он вскрыл его раньше, чем подумал, что делает. Бросил в ящик письменного стола, но тут же снова достал и, держа от себя как можно дальше, принялся читать. Жадно, подозрительным взглядом выхватывал фразу то тут, то там. "Я так несчастлива..." - "Слыхали мы!" - отвечал мысленно Дидерих. "Я не отваживаюсь пойти к тебе..." - "Твое счастье!" - "Это ужасно, что между нами встала такая стена..." - "Хорошо, что ты сама это понимаешь!" - "Прости меня за все, что произошло. Или ничего не произошло?.." - "С меня хватит!" - "Я не могу больше жить..." - "Старые песни!" И он решительно бросил письмо в ящик, где хранилось его собственное, к счастью не отосланное, послание, написанное одной безумной ночью, когда он утратил чувство меры.
      Неделю спустя, возвращаясь поздним вечером домой, он услышал за собой шаги, как-то особенно прозвучавшие. Он круто повернулся: он увидел женскую фигуру; женщина остановилась и стояла, слегка подняв руки с раскрытыми ладонями. Уже отпирая дверь и входя, он все еще видел ее в полумраке улицы. В комнате он не зажег света. Он стыдился осветить комнату, некогда принадлежавшую ей, зная, что она стоит внизу, в темноте, и жадно вглядывается в его окна. Шел дождь. Сколько часов она ждала? Несомненно, она все еще стоит там и на что-то надеется. Это было невыносимо! Он рванулся к окну, хотел распахнуть его - и попятился. Неожиданно для себя он вдруг очутился на лестнице, с ключом от входных дверей в руках. Едва успел опомниться и вернуться. Наконец он заперся и стал раздеваться. "Побольше выдержки, милейший!" На этот раз ему не так-то легко удалось бы вывернуться. Девушку, конечно, жалко, но ведь на то была ее воля. "На первом месте - мой долг перед самим собой". Утром, плохо выспавшись, он даже рассердился на нее за эту попытку вновь выбить его из колеи. В такой момент, зная, что впереди у него экзамен! Не бессовестно ли! Впрочем, это вполне на нее похоже. Эта ночная сцена, эта роль нищенки под дождем придали теперь ее образу что-то подозрительное и жуткое. В его глазах она окончательно пала. "Никаких уступок, ни в коем случае! - поклялся он себе и решил переменить квартиру. Даже если придется пожертвовать уплаченным задатком". К счастью, один из студентов как раз искал комнату. Дидерих, ничего не потеряв, тотчас же переселился в отдаленный северный район столицы. Вскоре он сдал последний экзамен. "Новотевтония" чествовала его "утренней" пирушкой, которая длилась до вечера. Когда пришел домой, ему сказали, что его дожидается какой-то господин. "Вероятно, Вибель, - мелькнуло у него в голове, - пришел, разумеется, поздравить". Его вдруг окрылила надежда: "А не асессор ли это фон Барним?" Он открыл дверь и попятился. В комнате стоял господин Геппель.
      И он тоже сначала онемел.
      - Во фраке? По какому случаю? - сказал он наконец и прибавил с запинкой: - Вы не от нас ли?
      - Нет, - ответил Дидерих и вновь испугался. - Я только что сдал экзамен и получил докторский диплом.
      - Вот как! Поздравляю, - сказал Геппель.
      Дидерих с трудом выговорил:
      - Как вы узнали мой новый адрес?
      Геппель ответил:
      - Вашей прежней хозяйке вы его, конечно, не оставили. Но существуют и другие способы.
      Они посмотрели друг на друга. Геппель говорил спокойно, но Дидериху чудились в его голосе угрожающие нотки. Он все время гнал от себя мысль о катастрофе, и вот она разразилась. Он вынужден был сесть.
      - Видите ли, Агнес плохо себя чувствует, вот я и пришел, - начал Геппель.
      - О! - воскликнул Дидерих с поддельным ужасом. - Что с ней?
      Геппель горестно покачал головой.
      - С сердцем неладно; но все это, конечно, чисто нервное... Да, конечно, - повторил он, так и не дождавшись, чтобы Дидерих поддакнул ему. - Она скучает, даже в меланхолию впала, и мне хотелось бы поднять ее настроение. Выходить ей нельзя. Но, может быть, вы к нам пожалуете, завтра как раз воскресенье.
      "Спасен, - подумал Дидерих. - Он ничего не знает". От радости он стал дипломатом; он почесал в затылке:
      - Я и сам уже к вам собирался. Но заболел наш управляющий фабрикой, и меня срочно вызывают домой. Я даже профессорам своим не могу нанести прощальных визитов, завтра же утром выезжаю.
      Геппель положил ему руку на колено.
      - Вам следовало бы еще подумать на этот счет. Долг дружбы иной раз тоже кой к чему обязывает.
      Он говорил медленно и так пристально смотрел на Дидериха, что тот не выдержал и отвернулся.
      - Если бы я мог, - пробормотал Дидерих.
      - Вы можете. Вообще в вашей власти сделать все, что делают в таких случаях.
      - Каким образом? - Дидерих весь похолодел.
      - Вы сами это прекрасно знаете, - сказал отец и, отодвинувшись вместе со стулом, продолжал: - Надеюсь, вы не подумали, что меня послала сюда Агнес? Наоборот, она взяла с меня слово, что я ничего не предприму и оставлю вас в покое. Но, поразмыслив, я решил, что было бы глупо не поговорить с вами напрямик, мы ведь добрые знакомые, и я знал вашего покойного отца, и в деловом отношении мы с вами связаны, и так далее.
      Дидерих подумал: "Наши деловые связи приказали долго жить, драгоценнейший!" Он приготовился к защите.
      - Я вовсе не уклоняюсь от прямого разговора, господин Геппель.
      - Ну и прекрасно. Значит, все в порядке. Я, конечно, понимаю: ни один молодой человек, особенно в наше время, не решается на брак без колебаний и опасений. Но если все так ясно, как у нас с вами? Наши предприятия дополняют одно другое, и если вы захотите расширить свою фабрику, приданое Агнес будет вам большой подмогой. - И, не переводя дыхания, глядя в сторону: - В настоящее время, правда, я мог бы обратить в наличный капитал только двенадцать тысяч марок, но целлюлозы вы могли бы получить сколько хотите.
      "Вот видишь? - подумал Дидерих. - И эти двенадцать тысяч тебе еще придется занять... если тебе дадут..."
      - Вы меня не поняли, господин Геппель, - пояснил он. - Я и не помышляю о женитьбе. Для этого нужны большие деньги.
      Со страхом в глазах, но засмеявшись, Геппель сказал:
      - Я мог бы еще кое-что натянуть...
      - Ну, что вы, что вы!.. - великодушно отмахнулся Дидерих.
      Геппель все более терялся.
      - Чего же вы хотите?
      - Я? Ничего не хочу. Я полагал, что вы чего-то хотите, ведь вы пожаловали ко мне.
      Геппель встряхнулся.
      - Так нельзя, дорогой Геслинг. После всего, что случилось... И особенно потому, что это так давно уже тянется.
      Дидерих смерил старика взглядом и презрительно скривил губы.
      - Стало быть, вы знали?
      - Уверенности у меня не было, - пробормотал Геппель.
      А Дидерих свысока:
      - Было бы странно, если была бы.
      - Я доверял своей дочери.
      - Вот как можно ошибаться, - сказал Дидерих, готовый ухватиться за любое средство защиты.
      Лоб Геппеля начал краснеть.
      - К вам я тоже питал доверие.
      - Это значит, что вы считали меня дурачком. - Дидерих сунул руки в карманы и откинулся на спинку стула.
      - Нет! - Геппель вскочил. - Но я не считал вас проходимцем, каким вы оказались.
      Дидерих встал, соблюдая подобающее в таких случаях спокойствие.
      - Надеюсь, вы не откажетесь от сатисфакции? - сказал он.
      Геппель закричал:
      - Да, это было бы вам кстати! Соблазнить дочь и застрелить отца. Вполне достойный вас подвиг чести.
      - Что вы понимаете в вопросах чести! - Дидерих тоже начал горячиться. Я вашу дочь не соблазнял. Она сама этого хотела, а потом я уж не мог с ней развязаться. Эта черта у нее от вас. - И распалясь. - Где доказательство, что вы не были с ней в сговоре? Это западня!
      Глядя на Геппеля, можно было подумать, что он сейчас раскричится громче прежнего. Но он вдруг испугался и сказал обычным голосом, только немного задрожавшим:
      - Не будем горячиться в таком серьезном деле. Я обещал Агнес не терять спокойствия.
      Дидерих ехидно захохотал:
      - Видите? Все это сплошная ложь. Только что вы говорили: Агнес, мол, не знает, что вы здесь.
      Отец виновато улыбнулся.
      - Немного дружелюбия. Вы согласны, дорогой Геслинг?
      Но Дидерих решил, что переходить на дружеский тон опасно.
      - Для вас я не Геслинг! - крикнул он. - Для вас я господин доктор!
      - Ах, так, - процедил сквозь зубы Геппель. - Видно, вас еще никто не величал "господином доктором"? Можете, конечно, гордиться обстановкой, при которой это впервые происходит.
      - Вы, кажется, намерены оскорбить еще и мою сословную честь?
      Геппель отмахнулся.
      - Ничего я не намерен оскорблять, я лишь спрашиваю себя, что мы вам сделали, моя дочь и я. Вас в самом деле интересует только приданое?
      Дидерих почувствовал, что краснеет. Тем решительнее он ринулся в атаку.
      - Если вы так настаиваете, извольте, скажу: моя добропорядочность не позволяет мне жениться на девушке, которая лишена невинности до брака.
      Геппеля, видно, всколыхнул новый взрыв возмущения, но у него уже не было сил на вспышку, он подавил рыдание.
      - Если бы вы видели сегодня ее горе! Она во всем призналась мне, потому что сердце ее не выдержало этой муки. Мне кажется, что она и меня уже не любит, - только вас. Ее можно понять, ведь вы первый.
      - Откуда я знаю! До того, как я появился в вашем доме, там бывал некий господин Мальман. - И, увидев, что Геппель отпрянул, словно от удара в грудь: - А разве можно знать? Кто раз солжет, тому уж веры нет. Можно ли требовать, - продолжал он, - чтобы я сделал такую особу матерью моих детей? Мой долг перед обществом не позволяет мне этого.
      И он повернулся к Геппелю спиной, присел на корточки и стал укладывать вещи в раскрытый чемодан.
      За его спиной всхлипывал отец Агнес, и Дидерих не мог побороть волнения. Волновало его и благородное, мужественное мировоззрение, изложенное им, и страдания Агнес и ее отца, исцелить которые запрещал ему долг, и мучительное воспоминание о своей любви, и вся эта трагедия рока... С напряженно бьющимся сердцем он слышал, как Геппель открыл дверь и закрыл ее, слышал его шаркающие шаги в передней и стук наружной двери. "Все кончено!" И Дидерих зарылся головой в наполовину уложенный чемодан и зарыдал. Вечером он играл Шуберта.
      Этим была отдана дань лирическим переживаниям, а теперь следовало одеться в броню. Он ставил себе в пример Вибеля, - вряд ли Вибель когда-нибудь опускался до подобной сентиментальности. Даже такой невежа, как Мальман, не нюхавший корпорантского духа, и тот преподал Дидериху урок: показал ему, что такое беспощадная сила. Он очень сомневался, чтобы у кого-нибудь еще могли быть в душе такие слабые, чувствительные струнки. Это от матери он унаследовал, и, конечно, девушка вроде Агнес, такая же сумасбродка, как его мать, сделала бы его совершенно непригодным для нынешнего сурового времени. Нынешнее суровое время. Слова эти неизменно вызывали в его воображении одну и ту же картину: Унтер-ден-Линден, бурлящая толпами безработных - мужчин, женщин, детей, с их нищетой, страхом, мятежом... и все они укрощены, у них даже исторгнуты крики "ура". Укрощены властью, всеохватывающей, бесчеловечной властью; железная и сверкающая, она словно ступает по головам, все и вся топчет своими копытами.
      "Ничего не поделаешь", - сказал себе Дидерих в восторге смирения. Таким и следует быть! И горе тем, кто не таков: они очутятся под копытами. Какие претензии могут предъявить ему Геппели, отец и дочь? Агнес совершеннолетняя, и ребенка от Дидериха у нее не будет. Стало быть? "Было бы непростительной глупостью себе во вред совершить поступок, к которому меня приневолить не могут. Меня тоже никто не благодетельствует". Дидерих гордился и радовался при мысли о закалке, которую он получил. Корпорация, военная служба, воздух империализма воспитали его, научили приспособляться к жизни. Он дал себе слово, вернувшись в свой родной Нетциг, проводить в жизнь благоприобретенные принципы, быть глашатаем духа времени. Для того чтобы и самая внешность его отражала новое мировоззрение, он на следующее же утро отправился на Миттельштрассе к придворному парикмахеру Габи и решился на новшество, которое все чаще наблюдал теперь среди офицеров и представителей высших кругов. До сих пор оно казалось ему настолько аристократическим, что он не отваживался усвоить его. И вот парикмахер с помощью наусников симметрично уложил ему усы под прямым углом вверх{102}. Когда наусники были сняты, он не узнал себя в зеркале. Оголенный рот с опущенными углами приобрел кошачье-хищное выражение, а кончики усов чуть не упирались в глаза, внушавшие страх даже ему самому, точно они сверкали на лике самой власти.
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      Спасаясь от дальнейших притязаний со стороны семейства Геппелей, он тотчас же уехал. В купе было нестерпимо жарко. Дидерих, оказавшийся единственным пассажиром, мало-помалу снял с себя все: сюртук, жилет, ботинки. За несколько остановок до Нетцига одиночество его было нарушено двумя дамами, по виду иностранками. Их явно оскорблял вид его фланелевой рубашки, а его раздражала их чрезмерная элегантность. Они заговорили на каком-то непонятном языке, - видимо, выразили ему протест, но он только пожал плечами и положил ноги в носках на скамью. Дамы зажали носы, взывая о помощи. Пришел проводник, за ним и сам начальник поезда, но Дидерих предъявил билет второго класса и сказал, что вправе вести себя, как ему угодно. Он даже намекнул, что язык, мол, распускать опасно, ведь в поезде никогда не знаешь, кто перед тобой. Дидерих одержал победу, и дамы покинули купе, но их сменила новая пассажирка. Он встретил ее решительным взглядом, она же попросту вытащила из сумки колбасу и, улыбнувшись Дидериху, стала есть с куска. Обезоруженный, он и сам просиял широкой улыбкой. Разговорились. Выяснилось, что она из Нетцига. Он назвал себя, она в ответ радостно вскрикнула, - как же, ведь они старые знакомые.
      - Да ну? - Дидерих уставился на нее. Он разглядывал ее пухлое розовое лицо с мясистыми губами и дерзким вздернутым носиком, белокурые волосы, гладко и аккуратно причесанные, молодую жирную шею и пальцы, сжимавшие колбасу и торчавшие из митенок, тоже как розовые сосиски.
      - Нет, - заявил он решительно, - знать вас я не знаю, но что вы чрезвычайно аппетитны, это бесспорно. Совсем как розовый поросеночек. - И он обхватил ее за талию. В тот же миг она закатила ему оплеуху. - Знатно! сказал он и потер щеку. - И много у вас таких припасено?
      - На всех нахалов хватит!
      Она залилась воркующим смехом, бесстыдно подмигнув ему маленькими глазками.
      - Кусок колбасы можете получить, а на большее не рассчитывайте!
      Он невольно сравнил ее манеру защищаться с безответностью Агнес и подумал: "На такой можно спокойно жениться".
      Наконец она назвала себя, но только по имени, и, так как он все еще не узнавал ее, стала расспрашивать о его сестрах.
      - Густа Даймхен! - воскликнул он, и оба радостно захохотали.
      - Помните, как вы мне дарили пуговицы, которые срезали с лоскутков на вашей фабрике? Ах, господин доктор, этого я никогда не забуду. Знаете, что я с ними делала? Припрятывала, а когда мать давала мне деньги на пуговицы, покупала себе конфеты.
      - Значит, вы еще и практичны! - Дидерих был в восторге. - Помню, как вы девчонкой лазили к нам через ограду. Панталон вы обычно не носили, и когда юбочка задиралась, чего только, бывало, снизу не увидишь!
      Она взвизгнула: воспитанные люди не вспоминают о таких вещах.
      - Теперь все это, конечно, еще обольстительнее, - добавил он.
      Она сразу перестала смеяться:
      - Я помолвлена!
      Она помолвлена с Вольфгангом Буком! Дидерих, скорчив разочарованную мину, умолк. Потом сдержанно сказал, что знает Бука.
      Она осторожно спросила:
      - Вы, вероятно, считаете его взбалмошным? Но Буки ведь очень аристократическая семья. Правда, есть семьи побогаче...
      Изумленный Дидерих вскинул на нее глаза. Она подмигнула. На языке у него вертелся вопрос, но вся его отвага сразу испарилась.
      Уже под самым Нетцигом фрейлейн Даймхен осведомилась:
      - А ваше сердце, господин доктор, еще свободно?
      - От помолвки пока удалось отвертеться... - Он многозначительно кивнул.
      - Ах, вы непременно должны мне все рассказать! - воскликнула она. Но поезд уже подходил к перрону.
      - Надеюсь, мы еще встретимся, и даже в ближайшем будущем, - заключил разговор Дидерих. - Замечу только, что молодой человек иной раз оказывается черт знает в каком щекотливом положении. Одно неосторожно сказанное слово и жизнь испорчена.
      Обе сестры Дидериха встречали его на перроне. Увидев Густу Даймхен, они сначала презрительно поджали губы, но затем кинулись ей навстречу и помогли нести вещи. Оставшись с Дидерихом втроем, они объяснили, почему так усердствовали. Оказывается, Густа получила наследство. Она миллионерша. Так вот оно что! Он онемел от благоговения.
      Сестры поспешили сообщить ему подробности. Какой-то старый родственник в Магдебурге{105}, за которым Густа ухаживала до самой смерти, завещал ей весь свой капитал.
      - Недешево он ей достался, - заметила Эмми, - старик, говорят, под конец был ужасно неаппетитен.
      - Да и вообще, кто знает, что там у них было, - подхватила Магда, ведь она целый год прожила с ним одна.
      Дидерих вспылил.
      - О таких вещах молодой девушке не пристало рассуждать! - крикнул он сердито; а на уверения Магды, что они слышали это от Инги Тиц и Меты Гарниш и вообще от всех, он заявил: - Я требую, чтобы вы решительно пресекали подобные разговоры.
      Наступило молчание.
      - Густа, кстати сказать, помолвлена, - заметила Эмми.
      - Знаю, - буркнул Дидерих.
      Навстречу то и дело попадались знакомые, Дидериха со всех сторон величали "господином доктором", сияя, он гордо выступал между Эмми и Магдой, а те поглядывали на него сбоку, восторгаясь его великолепными модными усами. Фрау Геслинг, увидев сына, раскрыла ему объятия и вскрикнула, словно погибающая, вдруг узревшая своего спасителя. Дидерих неожиданно для себя прослезился. Он вдруг ощутил торжественность этой знаменательной минуты впервые переступал он порог своего дома с докторским дипломом в кармане, полновластным главой семьи, обязанным по собственному просвещенному разумению управлять семьей и фабрикой. Он протянул руки матери и сестрам, всем сразу, и сказал проникновенно:
      - Всегда буду помнить, что обязан держать за вас ответ перед господом богом.
      Однако фрау Геслинг была явно чем-то обеспокоена.
      - Ты готов, сын мой? - спросила она. - Наши люди ждут тебя.
      Дидерих допил пиво и, возглавив шествие, спустился с матерью и сестрами вниз. Двор был чисто подметен, вход на фабрику обрамлен гирляндами и лентой с надписью: "Добро пожаловать!" Их встретил старый бухгалтер Зетбир.
      - Ну, здравствуйте, господин доктор! - сказал он. - Я хотел подняться к вам наверх, да задержали дела.
      - По такому случаю можно было бы отложить их, - бросил Дидерих на ходу и прошел мимо Зетбира.
      В тряпичном цехе собрались рабочие. Они стояли, сгрудившись: двенадцать человек, обслуживающих машины - бумажную, резальную и голландер, три конторщика и сортировщицы тряпья. Мужчины откашливались, произошла какая-то заминка. Наконец женщины вытолкнули вперед маленькую девочку; держа перед собой букет цветов, девочка чистым, высоким голоском сказала господину доктору "добро пожаловать" и пожелала ему счастья. Дидерих благосклонно взял букет; пришла его очередь откашляться. Он оглянулся на своих, потом пробуравил острым взглядом каждого рабочего в отдельности, в том числе и чернобородого механика, хотя ответный взгляд этого человека он выдержал с трудом, и сказал:
      - Слушайте все! Я, ваш хозяин, заявляю вам, что отныне работа на фабрике пойдет на всех парах! Я намерен вдохнуть жизнь в свое предприятие. Последнее время многие, пользуясь отсутствием хозяина, решили, очевидно, что можно работать спустя рукава, но эти люди глубоко ошибаются; я имею в виду главным образом стариков, которые поступили на фабрику еще при моем покойном отце.
      Он повысил голос, еще резче и отрывистей чеканя слова. Глядя на старика Зетбира, он продолжал:
      - Отныне я сам становлюсь за штурвал. Курс, взятый мною, верен, я поведу вас к благоденствию. Всех, кто хочет мне помочь, приветствую от души, тех же, кто вздумает стать мне поперек дороги, сокрушу!{107}
      Он попытался метнуть испепеляющий взор, кончики его усов полезли вверх.
      - Здесь только один хозяин, и это - я. Лишь перед богом и собственной совестью обязан я держать ответ{107}. Всегда буду вам отцом и благодетелем. Но помните: любые бунтарские поползновения разобьются о мою несгибаемую волю. Если обнаружится, что кто-либо из вас снюхался...
      Он вперил взгляд в чернобородого механика, придавшего своему лицу загадочное выражение.
      - ...с социал-демократами, я немедленно вышвырну его вон. В моих глазах всякий социал-демократ - это враг моего предприятия, враг фатерланда{107}... Вот так. А теперь беритесь за работу и как следует поразмыслите над тем, что я сказал.
      Он круто повернулся и, громко сопя, вышел из цеха. Опьяненный собственными звучными фразами, он не узнавал ни одного лица. Мать и сестры двинулись следом, подавленные и почтительные, рабочие же, прежде чем приняться за пиво, выставленное хозяевами по случаю столь торжественного дня, долго еще молча переглядывались.
      Дома Дидерих изложил матери и сестрам свои планы. Фабрику, сказал он, необходимо расширить, и для этого он намерен приобрести соседний дом. Надо подмять под себя конкурентов. Завоевать место под солнцем!{108} Старик Клюзинг, как видно, возомнил, что он со своей гаузенфельдской бумажной фабрикой так и будет до скончания веков один царить в бумажной промышленности...
      Магда спросила, откуда Дидерих возьмет деньги на все это. Но фрау Геслинг пожурила ее за дерзость:
      - Твоему брату лучше знать. Не одна девушка была бы счастлива завладеть его сердцем! - прибавила она осторожно и, ожидая гневной вспышки сына, прикрыла рот рукой. Но Дидерих только покраснел. Тогда она отважилась и обняла его. - Мне, понятно, было бы страшно тяжело, - всхлипнула она, - если бы мой сын, мой милый сын покинул наш дом. Для вдовы это особенно чувствительно. Фрау Даймхен, бедненькая, переживает теперь то же самое, ведь ее Густа выходит замуж за Вольфганга Бука.
      - Это еще бабушка надвое сказала, - ввернула Эмми, старшая дочь. - Ведь Вольфганг путается с какой-то актрисой...
      На сей раз фрау Геслинг забыла призвать дочь к порядку.
      - Но у нее ведь такие деньги. Говорят, миллион!
      Дидерих презрительно фыркнул, он знает Бука - ненормальный субъект.
      - Это у них в роду. Старик тоже ведь был женат на актрисе.
      - То-то и оно, - заметила Эмми. - Вот и о дочери его, фрау Лауэр, тоже разное говорят.
      - Дети! - испуганно взмолилась фрау Геслинг.
      Но Дидерих успокоил ее:
      - Да что ты, мама! Пора назвать вещи своими именами. По-моему, Буки давно уже не заслуживают того положения, какое занимают в городе. Это свихнувшаяся семья.
      - Жена старшего сына Бука, Морица, простая крестьянка, - сказала Магда. - Они как раз недавно побывали в Нетциге. Он и сам мужик мужиком.
      - А брат старого Бука? - возмущалась Эмми. - Одет всегда щеголем, а дома пять дочерей на выданье! Они посылают за супом в благотворительную столовую. Мне это доподлинно известно.
      - Ну, столовую учредил ведь господин Бук, - отозвался Дидерих. - И попечительство об отбывших срок заключенных, и чего-чего только он не учредил. Интересно знать, когда он находит время заниматься собственными делами?
      - Меня не слишком бы удивило, - сказала фрау Геслинг, - если бы дел этих оказалось не так уж много. Хотя я, разумеется, благоговею перед господином Буком. Ведь его все уважают.
      - Почему, скажите на милость? - Дидерих злобно рассмеялся. - С детства нам внушали почтение к старому Буку! Он, дескать, первое лицо в городе! В сорок восьмом, видите ли, был приговорен к смертной казни!
      - Это историческая заслуга - так всегда говорил твой отец.
      - Заслуга? - возопил Дидерих. - Всякий, кто восстает против правительства, для меня конченый человек. Неужели измену можно называть заслугой?
      И он пустился перед изумленными женщинами в политические рассуждения. Позор для Нетцига, что отжившие свой век демократы все еще играют первую скрипку в городе. Это же мягкотелые люди, лишенные верноподданнических чувств! Они в постоянной вражде с правительством! Сущая насмешка над духом времени! Почему у нас такой застой в делах, нет кредита? Да потому, что в рейхстаге сидит член суда Кюлеман, друг пресловутого Эйгена Рихтера{109}! Само собой разумеется, что такое гнездо вольнодумцев, как Нетциг, не включают в сеть главных железнодорожных путей и не дают ему гарнизона. Нет притока населения, нет никакой жизни! В магистрате засело несколько семей, и ни для кого не тайна, что все заказы они распределяют между собой, у остальных же только слюнки текут. Гаузенфельдская бумажная фабрика снабжает бумагой весь город, потому что ее владелец, Клюзинг, из той же банды старика Бука.
      И Магда также могла привести кое-какие факты.
      - На днях, - сказала она, - в нашем кружке отменили любительский спектакль, потому что, изволите ли видеть, заболела дочь старика Бука, фрау Лауэр. Ведь это форменный попизм!
      - Не попизм, а непотизм{110}, - строго поправил сестру Дидерих. И, свирепо поводя глазами, продолжал: - В довершение всего Лауэр еще и социалист. Но несдобровать старику Буку! Пусть знает: мы ему спуску не дадим!
      Фрау Геслинг умоляюще воздела руки к потолку:
      - Дорогой мой сын! Обещай мне, что, когда будешь делать визиты в городе, ты побываешь у господина Бука. Он пользуется таким влиянием!
      Но Дидерих не обещал.
      - Надо дать дорогу и другим! - крикнул он.
      Все же ночью он спал неспокойно. В семь утра уже спустился на фабрику и тотчас же поднял шум из-за того, что со вчерашнего дня повсюду валяются бутылки из-под пива.
      - Это вам не место для попоек, тут не кабак! Разве не сказано об этом у нас в правилах внутреннего распорядка, господин Зетбир?
      - В правилах? - переспросил старый бухгалтер. - У нас никаких правил нет.
      Дидерих лишился дара речи, он заперся с Зетбиром в конторе.
      - Никаких правил? В таком случае я ничему больше не удивляюсь. Что это за смехотворные заказы? Какая-то мышиная возня! - Он перебирал письма, швыряя их одно за другим на стол. - По-видимому, я вовремя взялся за дело. В ваших руках все идет прахом.
      - То есть как это прахом, молодой хозяин?
      - Для вас я господин доктор! - И Дидерих без околичностей потребовал снизить цены, чтобы подорвать конкурентов, забить все остальные фабрики.
      - Это нам не под силу, - возразил Зетбир. - Да мы и не в состоянии выполнять такие крупные заказы, как гаузенфельдская фабрика.
      - И вы еще смеете называть себя деловым человеком? Надо приобрести больше машин.
      - Для этого нужны деньги, - сказал Зетбир.
      - Получим в кредит! Я вас научу работать! Только диву дадитесь. А не захотите меня поддержать, обойдусь без вас.
      Зетбир покачал головой.
      - С вашим отцом, молодой человек, мы работали в полном согласии. Вместе начинали дело, вместе ставили его на ноги.
      - Нынче не те времена, зарубите себе на носу. Я сам буду управлять своей фабрикой.
      - Вот она, бурная молодость! - вздохнул Зетбир.
      Ни Дидерих уже хлопнул дверью. Он прошел через цех, где механические барабаны с грохотом перемывали в хлористом растворе тряпье, и направился в помещение, где был установлен большой голландер. В дверях он неожиданно наскочил на чернобородого механика. Дидерих вздрогнул и уже хотел уступить ему дорогу, но вовремя опомнился и в отместку за свой испуг, проходя мимо, толкнул его плечом. Отдуваясь, он смотрел, как работает голландер, как вертится барабан, как ножи раздергивают ткань на волокна. А может быть, рабочие заметили, что он испугался чернобородого, и исподтишка ухмыляются? "Наглец! Вышвырнуть его вон!" Зоологическая ненависть вспыхнула в Дидерихе, ненависть белокурой особи к темнокожей и костлявой, словно к человеку другой, враждебной расы, которую ему так хотелось бы считать низшей и которой он боялся. Он вскипел.
      - Барабан неправильно поставлен, ножи плохо работают. - Рабочие только посмотрели на него. Тогда он заорал: - Механик! - Чернобородый подошел. Ослепли вы, что ли, не видите этого безобразия? Барабан придвинут слишком низко к ножам, они все тут в порошок сотрут. Вы ответите за убытки.
      Механик наклонился над машиной.
      - Никаких убытков не будет, - спокойно сказал он, но Дидерих уже опять терзался сомнением, не ухмыляется ли тот в свою черную бороду?
      В угрюмом взгляде механика сквозила насмешка. Дидерих не выдержал этого взгляда, он даже позабыл метнуть испепеляющий взор и только руками размахивал.
      - Вы мне ответите!
      - Что случилось? - спросил Зетбир, прибежавший на шум. Он объяснил хозяину, что волокна имеют нормальную толщину и что так делалось всегда. Рабочие утвердительно кивали, механик спокойно стоял рядом. Дидерих, понимая, что ему не хватает практических познаний для спора с этими людьми, лишь крикнул.