В сумерках 1 ноября крестьянин Улоф Йонссон стал свидетелем необычного зрелища. Он вышел в поле прикинуть, как распределить весенние посевы, и вдруг увидел по другую сторону дороги нескольких человек, стоящих на глинистой земле полукругом, словно у могилы. Он поднес к глазам бинокль, который всегда носил с собой — случалось, что косули прятались на опушках небольших рощ, окружавших его земли, — и попытался рассмотреть странную группу получше. Один из них показался ему знакомым, хотя он и не мог вспомнить, где его видел. Йонссон вдруг сообразил, что они стоят на том самом месте, где несколько недель назад разбился старик. Он быстро опустил бинокль, словно испугался, что его присутствие будет обнаружено. «Должно быть, родственники покойного, — подумал он. — Пришли почтить память». Он покачал головой и ушел, не оборачиваясь.
      Когда они уже подъезжали к месту происшествия, Валландер вдруг засомневался — не показалось ли ему все это. Может быть, это была вовсе не ножка стула, а просто палка? Он спустился один, остальные стояли на дороге и ждали. Он слышал их голоса, но не мог разобрать, о чем они говорят.
      «О чем они могут говорить? О том, что у меня галлюцинации? Что я непригоден к службе?»
      И в этот момент он ее увидел. Она торчала из глины прямо перед ним. Он мгновенно понял, что не ошибся, повернулся и знаком подозвал сотрудников. Они некоторое время стояли молча, уставившись на грязную ножку от стула.
      — Может быть, ты и прав, — сказал Мартинссон с сомнением. — Я помню этот сломанный стул в багажнике. Ножка вполне может быть от него.
      — Все равно, это очень странно, — сказал Бьорк. — Я хочу, чтобы ты повторил свою версию, Курт.
      — Все очень просто, — сказал Валландер. — Я прочитал рапорт Мартинссона. Там было написано, что багажник заперт. Вряд ли он открылся при аварии, а потом сам собой захлопнулся. В таком случае были бы следы удара на задней части кузова. Но таких следов нет.
      — А ты что, ездил смотреть машину? — удивленно спросил Мартинссон.
      — Должен же я как-то вас догнать, — ответил Валландер и заметил, что он чуть ли не просит прощения за то, что поехал к Никлассону — словно этим он выразил недоверие Мартинссону, подверг сомнению его способность грамотно провести даже такое простое расследование, как дело об аварии. Впрочем, так оно и было, но сейчас это уже не важно.
      — Думаю, картина ясна — пожилой человек за рулем, один, машина переворачивается несколько раз… и что дальше? Он выходит из кабины, открывает багажник, отламывает ножку от стула и бросает ее на землю. После чего запирает багажник, возвращается на водительское место, пристегивает ремень безопасности и внезапно умирает от травмы головы, полученной в момент аварии.
      Никто не сказал ни слова. Валландеру было хорошо знакомо это состояние: покрывало падает, и взгляду открывается то, что никто не ожидал увидеть.
      Сведберг достал из кармана плаща пластиковый пакет и осторожно положил в него отломанную ножку.
      — Я нашел ее метрах в пяти отсюда, — сказал Валландер, указывая пальцем. — Поднял и отбросил.
      — Довольно странное обращение с вещественными доказательствами, — заметил Бьорк.
      — Я в тот момент и представить себе не мог, что эта ножка имеет какое-то отношение к смерти Густава Торстенссона, — стал оправдываться Валландер. — Я и сейчас не знаю, что она, эта ножка, сама по себе доказывает.
      — Если я правильно понял ход твоих мыслей, — сказал Бьорк, не обращая внимания на оправдания Валландера, — в момент гибели Густава Торстенссона здесь был кто-то еще. Но это вовсе не значит, что его убили. Может быть, кто-то увидел стоящую в поле машину и решил поживиться — а вдруг что-то есть ценное в багажнике? В том, что этот некто не связался с нами и выбросил ножку, тоже ничего удивительного нет. Мародеры не жаждут публичности.
      — Это, конечно, верно, — согласился Валландер.
      — Но ты же сказал, что берешься доказать, что старый Торстенссон был убит?
      — Ну, может быть, я погорячился. Я просто имел в виду, что все не так просто, как казалось.
      Они пошли к дороге.
      — Машину надо осмотреть еще раз, — сказал Мартинссон. — Криминалисты наверняка удивятся, когда получат грязную ножку от венского стула. Ничем помочь не можем — пусть удивляются.
      Бьорку явно хотелось закончить эту импровизированную оперативку побыстрее. Снова пошел дождь, то и дело налетали сильные порывы ветра.
      — Завтра решим, что делать дальше, — сказал он. — Придется проверить все возможные версии… к сожалению, их не так много. Вряд ли сегодня мы к чему-либо придем.
      Они разошлись по машинам. Анн Бритт Хёглунд остановилась в нерешительности.
      — Могу я поехать с тобой? — спросила она. — У Мартинссона везде детские стульчики, а у Бьорка машина набита рыболовными принадлежностями.
      Валландер кивнул. Они уехали последними и долго молчали. Валландеру было странно, что кто-то сидит с ним рядом — он отвык. Ему пришло в голову, что он ни с кем не разговаривал по душам с того самого летнего дня два года назад. Разве что с дочерью.
      Наконец она прервала молчание:
      — Мне кажется, ты прав. Наверняка есть связь между гибелью сына и этой аварией.
      — Во всяком случае, это надо проверить.
      Слева появилось море. Волны с пеной разбивались о берег.
      — Почему люди идут в полицию? — спросил он.
      — За других не скажу. А про себя знаю. Еще в школе полиции говорили, что нет двух людей, мечтающих об одном и том же.
      — А разве полицейские мечтают о чем-то?
      — Все мечтают. Даже полицейские. А у тебя разве нет мечты?
      Валландер не знал, что на это ответить. Она, конечно, права — мечтают все. «А я? О чем мечтаю я? — подумал он. — То, о чем мечтаешь в юности, в конце концов бледнеет и испаряется или превращается в некую путеводную звезду, за которой потом следуешь. Что осталось от того, о чем я когда-то мечтал?»
      — Я стала полицейским, потому что не хотела идти в священники, — вдруг сказала Анн Бритт. — Я долго верила в Бога. Мои родители принадлежали к евангелистской церкви. Но в один прекрасный день я проснулась и обнаружила, что вера моя исчезла. Долго не знала, что теперь делать. Но потом кое-что произошло, и я сразу решила пойти в полицию.
      Валландер скосил на нее глаза.
      — Расскажи, — попросил он. — Мне очень важно знать, почему люди до сих пор стремятся в полицию.
      — В другой раз, — сказала она уклончиво. — Не сейчас.
      Они уже подъезжали к Истаду. Анн Бритт жила на западной окраине города, в одном из только что построенных светлых кирпичных особняков с видом на море.
      — Я даже не знаю, есть ли у тебя семья, — сказал Валландер, когда они свернули на узкую, еще не до конца благоустроенную улочку.
      — У меня двое детей. Муж монтажник. Он устанавливает и ремонтирует насосы по всему миру, все время в командировках. Но на дом он заработал.
      — Наверное, интересная работа.
      — Я тебя как-нибудь приглашу, когда он будет дома. Сам и спросишь.
      Он остановил машину у ее дома.
      — По-моему, все рады, что ты вернулся, — сказала она на прощанье.
      Валландеру показалось, что это вовсе не так, что она просто старается его подбодрить, но все же пробормотал что-то вроде благодарности.
      Он поехал домой на Мариагатан, бросил мокрую куртку на стул и, даже не сняв ботинок, плюхнулся на постель. Ему снилось, что он бродит по песчаным дюнам Юланда.
      Через час он проснулся и не сразу сообразил, где находится. Потом снял ботинки, вышел в кухню и сварил кофе. За окном на ветру качался уличный фонарь.
      «Скоро зима, — подумал он. — Снег, завалы, метели… И я снова в полиции. Жизнь кидает меня из стороны в сторону… Есть ли у меня вообще какая-то власть над собственной судьбой?»
      Он долго сидел, уставившись на чашку с кофе. Когда кофе окончательно остыл, он стал рыться в кухонном ящике в поисках ручки и блокнота.
      «Я должен взять себя в руки. Я снова в полиции, мне платят за то, чтобы я думал и анализировал, чтобы находил и ловил преступников, а вовсе не за то, чтобы я сидел и оплакивал свою личную жизнь».
      …Когда он отложил ручку и потянулся, было уже за полночь. Он снова склонился над столом и прочитал написанное. У ног его лежала куча скомканных бумажек.
      Не видно системы. Ясной связи между автокатастрофой и убийством Стена Торстенссона пока найти не удается. К тому же вовсе не обязательно, что смерть Стена — прямое следствие гибели отца. Может быть, все наоборот.
      Он вспомнил слова Рюдберга, сказанные тем незадолго до смерти. Они тогда занимались следствием по делу о ряде поджогов с целью убийства. «Причина может возникнуть после того, как следствие уже в разгаре, — сказал Рюдберг. — Полицейский всегда должен уметь прокручивать события в обратную сторону».
      Валландер встал, пошел в гостиную и лег на диван. Туманное октябрьское утро. Пожилой человек в машине на поле. Он мертв. Он возвращается от одного из своих клиентов и попадает в аварию. Но сын немедленно начинает сомневаться, что это была обычная авария, — во-первых, отец никогда не ездил быстро в тумане, а во-вторых, в последнее время было видно, что его что-то гнетет, хотя он и старался этого не показывать.
      Он резко поднялся и сел. Интуиция подсказывала ему, что решение где-то рядом. Что какая-то система все же есть. Вернее, антисистема, подделка, скрывающая истинный ход событий.
      Итак, Стен Торстенссон не имел никаких доказательств, что это была не обычная автомобильная авария. Он не видел ножку стула в мокром поле, не знал про сломанный стул в багажнике отцовской машины. Именно потому, что он не мог найти никаких доказательств, он и обратился ко мне. Не поленился разузнать, где я нахожусь и приехал в Скаген.
      Но он в то же время оставляет ложный след. Открытка из Финляндии. И через пять дней его убивают в конторе. И нет никаких сомнений, что это убийство.
      Валландер почувствовал, что теряет нить. С таким трудом нащупанная схема, вернее две схемы, одна наложенная на другую, ускользали. Додумать эту мысль до конца он был не в состоянии.
      Он просто-напросто устал. Дальше этих простых выводов двинуться этой ночью не удастся. По опыту он знал, что еще не раз вернется к этим догадкам — если только они имеют какое-то значение.
      Он пошел в кухню, вымыл чашку из-под кофе и собрал с пола обрывки бумаги.
      Надо начать с начала. А где начало? Густав или Стен Торстенссон?
      Он долго не мог уснуть, несмотря на усталость. Интересно все же, что заставило Анн Бритт выбрать профессию полицейского? Когда он последний раз поглядел на часы, было половина третьего утра.
      Валландер поднялся в начале седьмого, невыспавшийся и уставший, со странным чувством, что проспал. Около половины восьмого он уже был в управлении. Эбба сидела на своем обычном месте в приемной. Заметив его, она поднялась и пошла ему навстречу. Она была так откровенно тронута, что у него подступил комок к горлу.
      — Я даже не поверила, — сказала Эбба. — Ты и в самом деле вернулся?
      — Как видишь…
      — Мне кажется, я сейчас заплачу.
      — Не надо, — попросил он. — Потом поболтаем.
      Он поспешил по коридору. В его кабинете основательно убрались, на столе лежала записка — звонил отец. Судя по неразборчивому почерку, записку написал Сведберг — отец звонил вчера вечером. Он взял было телефон, но решил, что позвонит попозже. Вытащил блокнот, где накануне записал свои мысли, и внимательно прочитал. Вчерашнее чувство, что где-то во всем этом угадывается некий порядок, схема, исчезло. Он отодвинул блокнот. «Слишком рано, — решил он. — Я полтора года прогулял неизвестно где, но терпения не прибавилось». Почему-то это его раздражало. Он снова взял блокнот и открыл чистую страницу.
      Надо было начинать все с начала. А поскольку никто не мог с уверенностью сказать, где это самое начало находится, придется копать как можно глубже, не отвергая ни одну версию. И лучше бы следствие возглавил Мартинссон. Он, разумеется, приступил к службе, но еще не готов взять на себя всю полноту ответственности.
      Задребезжал телефон. Он, посомневавшись, взял трубку.
      — Слышал потрясающую новость, слышал, — сказал Пер Окесон. — Должен сказать, что очень рад.
      С Пером Окесоном, прокурором, у Валландера сложились очень хорошие отношения. Они, конечно, иногда спорили, не соглашались в трактовке материалов следствия, Валландер злился на него иной раз, когда тот отказывался подписать ордер на арест в случае, казавшемся Валландеру совершенно очевидным, но у них всегда находилось решение, потому что они одинаково относились к своей работе.
      Оба терпеть не могли небрежности в следствии.
      — Должен признаться, что чувствую себя пока не в своей тарелке, — сказал Валландер.
      — Тут только и говорили, что ты уходишь на пенсию по болезни. Нужно бы сказать Бьорку, чтобы он объяснил людям, что сплетни полицейских не красят.
      — Это не сплетни, — сказал Валландер. — Я и в самом деле решил уйти на пенсию.
      — А что тебя заставило передумать?
      — Кое-какие события, — уклончиво ответил Валландер.
      Пер Окесон замолчал, ожидая продолжения. Но продолжения не последовало.
      — В общем, я и в самом деле очень рад, что ты вернулся, — повторил Пер Окесон после долгой паузы. — Уверен, что и остальные тоже.
      Валландеру уже немножко поднадоели изъявления дружеских чувств, тем более что он в эти признания не особенно верил.
      «Цветущий луг и болото, — подумал он. — Так и живешь всю жизнь — одной ногой там, другой здесь».
      — Догадываюсь, что ты возглавишь следствие по делу Стена Торстенссона, — сказал Пер. — Надо бы встретиться и обсудить, что и как.
      — Не думаю, чтобы я его возглавил. Принять участие — да, но насчет возглавить — нет. Я попросил подключить меня к делу, но с условием, что отвечать за него будет кто-то другой.
      — Не мое дело, как вы там решите, — сказал Пер Окесон. — Я просто рад, что ты вернулся. Осмотрелся немного?
      — Не могу сказать.
      — Насколько мне известно, ничего важного пока не всплыло… Бьорк считает, что следствие будет долгим. А ты сам как думаешь?
      Валландер задумался, прежде чем ответить.
      — Сам я пока ничего не думаю.
      — В странное время мы живем, — сказал Пер Окесон, — жить стало опасно. Без конца анонимные угрозы. Власти раньше работали при открытых дверях, а теперь попрятались в какие-то бункеры… Надо покопаться среди его клиентов. Может найтись ниточка. Недовольный клиент, к примеру.
      — Уже начали, — сказал Валландер.
      Они договорились, что Валландер зайдет к нему после обеда. Он заставил себя вернуться к составлению плана следствия, но никак не мог сосредоточиться. В раздражении бросил ручку и пошел за кофе, опасаясь встретить кого-нибудь в коридоре. Было уже четверть девятого. Он выпил кофе, думая, когда же пройдет это его упорное нежелание встречаться с людьми. В половине девятого он поднялся, сгреб бумаги и направился в комнату для совещаний. По пути ему вдруг пришло в голову, что за те пять дней, что прошли после убийства Стена Торстенссона, почти ничего не сделано. Обычно первые дни бывают лихорадочными и приносят максимум информации.
      Что-то в его отсутствие изменилось, только он не мог понять, что именно.
      Без двадцати девять все были на месте, и Бьорк, как обычно, тяжело опустил ладони на стол, давая понять, что оперативка началась. Он сразу повернулся к Валландеру.
      — Курт, — сказал он. — У тебя еще глаз не замылен, ты только что окунулся в это дело. Как двигаться дальше?
      — Ну, это не мне определять. Я даже не успел толком ознакомиться с материалами.
      — Может, ознакомиться ты и не успел, но зато сразу предложил что-то путное, — возразил Мартинссон. — Я-то тебя хорошо знаю и готов держать пари, что ты вчера весь вечер сидел и набрасывал план следствия. Так или не так?
      Валландер кивнул. Вдруг он понял, что если ему позволят взять на себя руководство следствием, он не будет сильно возражать.
      — Я попытался подбить итоги, если это можно назвать итогами. Но сначала мне хотелось бы рассказать, что произошло неделю… нет, теперь уже больше недели назад в Дании. По-хорошему, надо было это сделать еще вчера, но вчера был сумасшедший день.
      И он, делая вид, что не замечает удивленные взгляды сотрудников, рассказал о визите Стена Торстенссона в Скаген, стараясь не пропустить ни одной детали.
      Когда он закончил, все долго молчали. Наконец слово взял Бьорк. Он не скрывал раздражения.
      — В высшей степени странно, — сказал он. — Не могу понять, почему именно Курт вечно попадает в такие ситуации!
      — Я направил его к тебе, — возразил Валландер, чувствуя, что начинает злиться.
      — Ладно, не о чем говорить, — продолжил Бьорк, словно не слыша замечания Валландера, — но согласись, что странно. А фактически это означает, что мы должны вновь поднять дело об автокатастрофе.
      — Работать сразу в двух направлениях не только естественно, но и необходимо, — сказал Валландер. — И мы должны исходить из того, что убиты двое, а не один. Отец и сын. Нельзя упускать из виду ни того, ни другого. Конечно, ответ на вопрос может заключаться в их частной жизни. А может быть, и в профессиональной — у них была одна адвокатская контора. И то, что Стен Торстенссон не поленился приехать ко мне в Скаген, чтобы рассказать, что отец последнее время был не в себе, дает повод думать, что ключ к разгадке — Густав Торстенссон. Но абсолютной уверенности нет… Хотя бы потому, что Стен послал открытку фру Дюнер из Финляндии в тот день, когда он был в Дании.
      — Это говорит еще кое о чем, — вдруг сказала Анн Бритт Хёглунд.
      Валландер кивнул.
      — Совершенно верно, — сказал он. — Стен Торстенссон догадывался, что и ему что-то угрожает. Иначе зачем бы он заметал следы?
      Мартинссон поднял руку.
      — Лучше всего будет, если мы разделимся, — сказал он. — Кто-то займется папой, кто-то сыном. А потом посмотрим, не найдется ли общий знаменатель.
      — Это я и хотел предложить… — сказал Валландер. — И вот еще что: меня не оставляет чувство, что во всей этой истории есть какая-то странность, несообразность, что ли… Хорошо бы понять, какая.
      — Во всех убийствах есть странность, — возразил Сведберг.
      — Нет-нет, это что-то другое… В общем, не знаю. Не могу сформулировать.
      Бьорк попросил закругляться.
      — Поскольку я уже начал заниматься Густавом Торстенссоном, мне, наверное, стоит и продолжать, — сказал Валландер. — Нет возражений?
      — Тогда остальные возьмут на себя Стена, — согласился Мартинссон. — Могу предположить, что ты предпочитаешь на этой стадии работать один.
      — Не обязательно. Но, если не ошибаюсь, в деле Стена куда больше зацепок. У отца было намного меньше клиентов, к тому же он, как мне кажется, вел довольно размеренную жизнь.
      — Сделаем так, — подытожил Бьорк и захлопнул блокнот. — Собираемся, как всегда, каждый день в четыре. Хорошо бы, если бы кто-то помог мне с сегодняшней пресс-конференцией.
      — Только не я, — сказал Валландер. — Я просто не в состоянии.
      — Я вообще-то думал про Анн Бритт, — сказал Бьорк. — Пусть журналисты увидят нашего нового сотрудника.
      — С удовольствием, — сказала Анн Бритт ко всеобщему удивлению. — Этому тоже надо учиться.
      Валландер попросил Мартинссона задержаться после встречи и закрыл дверь.
      — Нам надо поговорить, — сказал Валландер. — У меня такое ощущение, что я как-то нахально влез сюда и командую, вместо того чтобы подписать заявление об уходе.
      — Конечно, все удивлены, — сказал Мартинссон, — и я думаю, ты это тоже понимаешь. Право на рефлексии есть у всех, не только у тебя.
      — Я просто не хочу никому наступать на больные мозоли.
      Мартинссон неожиданно засмеялся. Потом высморкался.
      — Шведская полиция состоит из сплошных больных мозолей. Чем больше полицейских становятся чиновниками, тем больше дает о себе знать карьерный нерв. А бюрократизация полиции приводит к тому, что все окончательно запутываются в инструкциях. Отсюда и больные мозоли. Я понимаю Бьорка — куда девалась основательная и простая полицейская работа?
      — Полиция всегда была отражением общества, — сказал Валландер. — Впрочем, я понимаю, куда ты клонишь. Еще Рюдберг беспокоился по этому поводу… Интересно, что сказала бы Анн Бритт — она из нового поколения.
      — Она очень способная, — сказал Мартинссон, — настолько, что и Ханссон, и Сведберг ее побаиваются. По крайней мере Ханссон — боится оказаться на вторых ролях. Это одна из причин, почему он в последнее время путешествует по различным курсам усовершенствования.
      — Новое поколение полиции… — повторил Валландер и встал. — Это она и есть — новое поколение…
      Он пошел к выходу, но в дверях задержался.
      — Ты что-то вчера сказал, что меня насторожило, — сказал он. — Насчет Стена Торстенссона. У меня такое чувство, что это было что-то важное.
      — Я вчера ничего не говорил, — улыбнулся Мартинссон. — Я читал записи. Могу прислать тебе копию.
      — А может быть, мне просто показалось…
 
      Вернувшись в свой кабинет и захлопнув дверь, он понял, что давным-давно не испытывал подобного чувства. Он как бы снова открыл, что у него есть воля. Наверное, не все потеряно за эти два года.
      Он сидел за столом и словно видел себя со стороны — не держащийся на ногах алкаш в Вест-Индии… идиотская поездка в Таиланд… дни и ночи, когда, казалось, все функции организма, кроме самых основных, перестали существовать… Сейчас ему казалось, что то был не он, а кто-то другой, совершенно не известный ему человек.
      Он вздрогнул, представив, какие катастрофические последствия могли повлечь за собой его тогдашние фортели; как всегда в таких случаях, вспомнил о Линде. Размышления его прервал стук в дверь — Мартинссон принес копию своих записей. Валландеру пришло в голову, что у каждого человека есть в душе некий чулан, где хранятся воспоминания. Он мысленно задвинул этот чулан на засов, повесил тяжелый висячий замок и направился в туалет, где спустил в унитаз дневную дозу антидепрессантов.
      А потом он вернулся в свой кабинет и приступил к работе. Было уже около десяти часов. Он внимательно прочитал записи Мартинссона, но так и не понял, что накануне привлекло его внимание.
      «Слишком рано, — подумал он. — Рюдберг непременно призвал бы к терпению. Надо просто не забыть к этому вернуться».
      Он никак не мог сообразить, с чего начать. Потом нашел адрес Густава Торстенссона в материалах следствия.
      Тиммермансгатан, 12.
      Старинный буржуазный квартал в Истаде, за казармами, рядом с Сандскугеном. Он позвонил в адвокатскую контору. Соня Лундин сказала, что ключи от виллы Торстенссона так и лежат в конторе. Он вышел на улицу и поднял голову. Тяжелые облака рассеялись, воздух был чист и холоден — зима уже не за горами. Он остановил машину у дома, где помещалась контора Торстенссонов, и тут же увидел, как Соня Лундин спешит к нему с ключами.
      Он нашел виллу с третьей попытки. Большой, выкрашенный в коричневый цвет деревянный дом стоял в глубине сада, с дороги его почти не было видно. Он толкнул скрипучую калитку и пошел по усыпанной гравием дорожке. Здесь было так тихо, что казалось, что город где-то очень далеко. Отдельный мирок, государство в государстве, подумал он, осматриваясь. По-видимому, адвокатура приносила Торстенссону неплохие доходы — в Истаде вряд ли можно найти более богатый дом. Ухоженный сад, оставляющий странное впечатление безжизненности. Деревья, тщательно подстриженные кусты, скучные, без фантазии, грядки. Должно быть, старый адвокат чувствовал потребность в прямых линиях, составляющих традиционную планировку сада, никаких сюрпризов, никакой импровизации. Он вспомнил, что слышал когда-то — адвокат Густав Торстенссон довел процесс судебного разбирательства в суде до некоего апофеоза занудства и скуки. Злые языки утверждали, что он однажды выиграл дело только потому, что обвинитель просто не выдержал многочасового монотонного бурчания оппонента. Надо будет расспросить поподробнее Пера Окесона — за эти годы он наверняка не раз сталкивался с Торстенссоном-старшим по работе.
      Он поднялся на крыльцо и отпер входную дверь. Замок оказался невероятно сложным, с семью задвижками — Валландер никогда раньше не видел такого. Он оказался в большой прихожей. Широкая лестница в дальнем конце вела на верхний этаж. Тяжелые гардины на окнах задернуты. Он отодвинул одну — окна забраны толстыми решетками. Что же, пожилой одинокий человек, и как у всякого одинокого пожилого человека, неизбежные страхи. Может быть и так. А может быть, ему было что защищать, кроме себя самого? И этот страх… может быть, причина его не в одиночестве, а где-то за стенами этого прочного дома? Он обошел весь дом — сначала нижний этаж с библиотекой, настороженно рассматривающие незваного посетителя портреты предков на стенах, большая гостиная-столовая. Все: и мебель, и обои — в темных мрачных тонах, все основательно и угрюмо, ни одного светлого пятна, ничто не располагает к улыбке.
      Он поднялся на второй этаж. Гостевая комната с тщательно заправленными кроватями, напоминающая закрытую на зиму гостиницу. Он с удивлением обнаружил, что в спальне Густава Торстенссона, помимо основной двери, есть еще и внутренняя, тяжелая металлическая решетка. Он спустился вниз по лестнице. Этот дом давил на него. Валландер сел за кухонный стол и поскреб подбородок. Стояла полная тишина, если не считать громкого тиканья кухонных часов.
      Густаву Торстенссону в момент смерти было шестьдесят девять лет. Жена умерла пятнадцать лет тому назад, и с тех пор он жил один. Стен Торстенссон — единственный ребенок. В библиотеке висит писанная маслом копия портрета полководца Леннарта Торстенссона — судя по всему, род Торстенссонов пошел от него. Сомнительная честь — Валландер смутно помнил из школьных учебников истории, что Леннарт Торстенссон во время тридцатилетней войны отличался крайней жестокостью по отношению к крестьянам завоеванных им областей.
      Валландер встал и спустился в подвал. Здесь тоже царил идеальный порядок. Рядом с котлом он обнаружил запертую стальную дверь. Он перепробовал почти все ключи с полученной им связки, пока не нашел нужный. В подвале окон не было, и он долго шарил по стене в поисках выключателя.
      Подвал оказался на удивление просторным. Вдоль стен стояли стеллажи, а на стеллажах — множество восточноевропейских икон. Ничего не трогая, Валландер прошел вдоль стеллажей. Он плохо разбирался в иконах, да и особого интереса к антиквариату у него не было, но, по-видимому, коллекция была очень ценной. В таком случае легко объясняется и невероятной сложности замок на двери, и металлические решетки на окнах… но зачем зарешечена спальня? У него появилось неприятное чувство. Он словно заглянул во внутренний мир старого богатого человека… его уже нет в живых, а мир этот продолжает существовать под семью замками в доме, охраняемом жадностью, и высшее проявление этой жадности — бесчисленные лики Богоматери на полках в подвале.
      Он вздрогнул — в доме послышались шаги, потом залаяла собака. Он быстро поднялся по лестнице в кухню и с удивлением увидел Петерса. Он целился в Валландера из служебного пистолета. Рядом с ним стоял парень из внешней охраны, держа на поводке рычащую собаку.
      Петерс опустил пистолет. У Валландера участилось сердцебиение. Вид оружия пробудил память о событиях, которые он изо всех сил старался забыть.
      Он рассвирепел:
      — Какого черта! Что все это значит?
      — В охране сработала сигнализация, и они позвонили в полицию, — сказал Петерс. — Вот мы и приехали. Кто же знал, что это ты в доме.
      На пороге возник напарник Петерса, Нурен, тоже с пистолетом в руке.
      — Идет следствие, — сказал Валландер, постепенно успокаиваясь, — здесь жил адвокат Торстенссон, погибший в автокатастрофе.
      — Если сигнализация срабатывает, мы приезжаем, — сказал парень из внешней охраны с обидой.
      — Так отключите ее! Через пару часов можете опять включить. Но сначала все вместе осмотрим дом, причем сделать это надо очень и очень основательно.