Идеология и утопия

Ибо мы в недоумении останавливаемся перед проблемами такого рода, когда совершенно независимо от нашего желания, следуя простой логике естественного хода вещей, внезапно перестаем понимать самих себя или своего партнера или когда на крайнем пределе тщательно продуманного и вполне выясненного вопроса появляется в виде некоей маргинальной ценности совершенно непредвиденный ранее элемент, разверзается беспредельная глубина понятия. Только если стремиться к самой полной ясности там, где ясность еще возможна, можно прийти к осознанию того факта, что ясность всегда существует только в стихии неясного. Достигнуть того, что этот пограничный феномен вообще будет выявлен, что посредством тщательного изучения среды, в которой мы мыслим и живем, мы станем все более отчетливо осознавать факт его существования, и является главной целью настоящего исследования.
      Поскольку автор данной книги сознает, что мышление находится в кризисной ситуации, и вместе с тем не сомневается в возможности найти выход из нее, он не предлагает преждевременных решений вопроса. В нашем положении попытка опрометчиво принять какую-либо частичную истину, представляющуюся нам в данный момент абсолютной, и создать тем самым непреодолимую преграду для понимания тех феноменов, которые различимы лишь в своем брожении, привела бы к значительному сужению нашей проблематики. Для того чтобы исследователь мог обнаружить подлинную природу процесса, он должен дать кризису достигнуть определенной глубины и широты, поставить под вопрос все то, что представляется неустойчивым. И прежде всего необходимо проявлять осторожность по отношению к собственному мышлению, ибо в нем заключены различные возможности, противоречивость которых мы обычно тщательно скрываем от себя; Исходя из этого, мы не будем смягчать противоречия, возникающие из различных подходов к вопросам, ибо в данный момент важно не установление правоты, а отчетливое выявление всех противоречий, чтобы в последующих попытках решения все проблематичное могло бы быть осмыслено на более высоком уровне и в более широком масштабе.
      Подобному намерению и подобной теме меньше всего соответствует классическая архитектоника, поскольку ее размеренное спокойствие скрывает именно то, что является проблематичным. Поэтому мы сознательно отказываемся в нашем изложении от извне привнесенного построения, чтобы тем решительнее следовать за внутренней логикой мысли. Аргументы и факты привлекаются лишь в той степени, в какой этого требуют естественные границы проблемы, и, наоборот, под вопрос часто ставится все то, что вообще может быть поставлено под вопрос в данном контексте.
      Ибо прежде всего важно понять, что постановка проблемы идеологии и утопии отражает не просто появление двух оригинальных, самих по себе изолированных феноменов. Слова «идеология» и «утопия» указывают не на появление двух новых исторических явлений, а на то, что актуальной стала совершенно новая тема исследования. Весь мир, собственно говоря, стал теперь объектом исследования в совершенно новом смысле, поскольку под углом зрения двух названных понятий все смысловые отношения, которые только и делают мир миром, выступают перед нами в совершенно новом видении.
      В чем же состоит это новое видение, которое по существу определяет наше место в мире, еще в большей степени – наше отношение к самим себе и к тем идеям, которые нами руководят? В самой простой форме это можно выразить следующим образом: если раньше наивный, цельный человек жил, руководствуясь «содержанием идей», то мы все более воспринимаем эти идеи по их тенденции как идеологии и утопии. Для непосредственного мышления, руководствующегося идеями, идея есть непререкаемая реальность; ведь доступ ко всем явлениям действительности совершается посредством идеи, подлинное бытие и истинное познание мыслимы лишь посредством соприкосновения с этой высшей сферой.
      Тем самым мы, разумеется, совсем не хотим сказать, что люди прежних времен жили в полном соответствии с господствовавшими тогда идеями, т.е. в каком-то смысле были «лучше», – идейность их мышления не исключала брутальности, варварства и зла. Однако мы либо удавалось скрывать от себя это отклонение от нормы посредством хорошо отрегулированного механизма бессознательного, либо они воспринимали это как грех, как проступок. Человек был непостоянен и зол, но сфера идеальных норм и высшего смысла оставалась непоколебимой, подобно звездному небу. Здесь в этом пункте и произошел основополагающий, исторический и субстанциальный сдвиг в тот момент, когда человек научился не просто принимать идеи в их интенциональном значении, а проверять их под углом зрения их близости к идеологии или утопии. Общим и в конечном итоге решающим для понятия идеологии и утопии является то, что оно позволяет осмыслить возможность ложного сознания. Если это и составляет его наиболее глубокий смысл, то тем самым мы отнюдь не беремся утверждать, что само это понятие всегда достигает глубинных слоев проблематики, но потенциально они содержатся в нем.

1. Необходимость предварительного пояснения понятий

      Намеченную выше проблематику, назначение которой состоит в том, чтобы определить ситуацию нашего мышления в связи с нашей позицией в рамках социального бытия, невозможно даже раскрыть без ряда существенных пояснений. Предварительного пояснения требует в первую очередь понятие идеологии. Необозримая на первый взгляд многозначность этого понятия создает видимость единства, в котором совершенно различные стадии в истории значения этого понятия предстают перед нами в некоем взаимопереплетении. Помочь может в данном случае лишь анализ, освобождающий отдельные, находящиеся во взаимопереплетении элементы этой видимости единства и последовательно выявляющий в истории и совокупности событий каждый раз именно ту область, где из постоянно меняющейся структуры выступает тот или иной компонент анализируемого значения понятия. Другими словами, здесь предпринимается попытка провести социологический анализ этого значения, чтобы тем самым осветить проблемы в рамках исторической реальности.
      Возможность исторического и социального анализа и здесь создается прежде всего посредством точного фиксирования колебаний значения в «готовом», т.е. уже сложившемся и воспринимаемом нами понятии. Подобный анализ показывает нам, что в общем можно различать два значения понятия «идеология». Первое мы назовем частичным, второе тотальным.
      О понятии частичной идеологии мы говорим в тех случаях, когда это слово должно означать, что мы не верим определенным«идеям» и «представлениям» противника, ибо считаем их более или менее осознанным искажением действительных фактов, подлинное воспроизведение которых не соответствует его интересам. Здесь речь может идти о целой шкале определений – от сознательной лжи до полуосознанного инстинктивного сокрытия истины, от обмана до самообмана. Подобное понятие идеологии, которое лишь постепенно обособилось от простого понятия лжи, может быть по ряду причин названо частичным. Его частичный характер сразу бросается в глаза, если противопоставить ему понятие радикальной тотальнойидеологии. Можно говорить об идеологии эпохи или конкретной исторической и социальной группы (например, класса), имея в виду своеобразие и характер всей структуры сознанияэтой эпохи или этих групп.
      Общность этих двух понятий идеологии, а также их различия очевидны. Общность их состоит для нас, по-видимому, в том, что они позволяют нам постигнуть содержание мышления («идеи» противника) не посредством прямого понимания, погружения в сказанное (в этом случае мы говорим об имманентной интерпретации ), а обходным путем, посредством понимания коллективного или индивидуального субъекта, высказывающего эти «идеи», которые мы рассматриваем как функции его социального бытия. А это означает, что наше понимание упомянутых идей как определенных мнений, утверждений, объективаций, идей в самом широком смысле этого слова основано не на их имманентной сущности, а на социальном положении субъекта, что мы интерпретируем их как функции его социального бытия. Это означает далее, что мы в какой-то степени полагаем, будто конкретное положение субъекта, его социальное бытие является одним из конститутивных факторов в формировании мнений, утверждений и знаний субъекта.
      Таким образом, оба понятия идеологии превращают «идеи» в функции их носителя и его конкретного положения в социальной сфере. Если в этом заключается их общность, то между ними существуют и серьезные различия. Назовем лишь важнейшие из них.
      А. Если понятие частичной идеологии рассматривает как идеологию лишь часть высказыванийпротивника (и только в аспекте содержания), то понятие тотальной идеологии ставит под вопрос все мировоззрение противника (в том числе и его категориальный аппарат), стремясь понять и эти категории, отправляясь от коллективного субъекта.
      В. Понятие частичной идеологии производит функционализациюлишь на психологическомуровне. Так, например, если говорят, что то или иное высказывание противника – ложь, что он скрывает от себя или других действительное положение дел, то при этом еще исходят из наличия некоей общей основы – в той мере, в какой речь идет о ноологическом (теоретическом) уровне. Функционализация, совершаемая понятием частичной идеологии, происходит только на психологическом уровне. Здесь ложь еще может быть раскрыта, источники обмана устранены, подозрение в идеологии еще не носит по существу радикальный характер. Совершенно иначе обстоит дело, когда речь идет о понятии тотальной идеологии. Так, если говорится, что определенная эпоха живет в одном мире идей, мы – в другом, что некий конкретный исторический социальный слой мыслит в других категориях, чем мы, то имеется в виду не только содержание отдельных мыслей, а совершенно определенная система мыслей, определенный вид переживания и интерпретации. Там, где с социальным бытием субъекта соотносят не только содержание и аспект его мышления, но и форму этого мышления, в конечном итоге весь его категориальный аппарат, функционализируется и область ноологии. В первом случае функционализация происходит только на психологическом, во втором – на ноологическом уровне .
      С. В соответствии с этим различием понятие частичной идеологии связано обычно с психологией интереса, понятие тотальной идеологии использует в первую очередь формализованное понятие функции, направленное на постижение объективных структурных связей. Понятие частичной идеологии исходит из того, что тот или иной интерес служит причиной лжи и сокрытия истины, Понятие тотальной идеологии основано на мнении, что определенному социальному положению соответствуютопределенные точки зрения, методы наблюдения, аспекты. Здесь также часто применяется анализ интересов, но не для выявления каузальных детерминант, а для характеристики структуры социального бытия. Следовательно, здесь господствует тенденция заменить психологию интереса структурно – аналитическим или морфологическим соответствием между социальным бытием и формой познания. Поскольку частичное понятие идеологии по существу никогда не выходит за пределы психологизации, здесь субъектом, с которым в конечном счете все соотносится, является индивид. Он остается им и тогда, когда речь идет о группах, ибо психические процессы происходят только в отдельном человеке, в индивидуальной психике. Что касается словоупотребления, то часто, правда, пользуются выражением «групповая идеология»; однако групповое существование может здесь означать только то, что пребывающие в одной группе индивиды обычно реагируют однородно – это может быть непосредственной реакцией людей одного и того же социального положения или следствием прямого духовного взаимовлияния. И если это предначертано их социальным положением, они оказываются во власти одних и тех же иллюзий и заблуждений. Полагая, что идеология формируется только в акте переживания, мы отказываемся от возможности трансцендировать индивида в сторону какой – либо коллективности. Индивид как таковой может быть трансцендирован в сторону коллективного субъекта лишь на ноологическом уровне. Каждое исследование идеологии (частичной), которое проводится на психологическом уровне, постигает в лучшем случае слой коллективной психологии. Напротив, тот, кто работает с понятием тотальной идеологии и, следовательно, функционализирует связи в ноологической сфере, проводит эту функционализацию применительно не к психологическому, реальному субъекту, а к «субъекту причисления». Здесь достаточно указать на это различие, не входя в связанную с этим вопросом сложную методологическую проблематику.

2. Значение понятия идеологии в исторической перспективе

      Анализ понятий частичной и тотальной идеологии отчетливо показывает, что они отличаются друг от друга по своему значению; но и их исторические корни представляются нам совершенно разными, хотя в реальной действительности оба эти вида идеологии все время переплетаются. Мы не располагаем еще исследованиями, рассматривающими историю понятия идеологии, не говоря уже о написанной с социологических позиций истории того изменения, которое претерпело значение этого понятия. В данной связи мы не ставим перед собой задачу изложить, как изменялось значение этого понятия, даже если бы мы считали возможным на данном этапе это осуществить. Поэтому наша цель сводится к тому, чтобы из большого числа разбросанных материалов и в большей своей части известных фактов выделить те моменты, которые позволяют с наибольшей убедительностью продемонстрировать названное различие, а также показать (или только наметить), как постепенно возникла острая современная ситуация.
      В соответствии с тем двойным значением понятия идеологии, которое мы установили в ходе нашего анализа, можно рассматривать в двух направлениях и историю этого понятия: как историю частичнойи историю тотальнойидеологии.
      Что касается понятия идеологии, то его непосредственно подготовило то ощущение недоверия и подозрения, которые человек на каждой данной стадии исторического развития обычно испытывает по отношению к своему противнику. Но только с того момента, когда это свойственное всем людям на всех стадиях исторического развития недоверие обрело методическийхарактер, можно говорить о подозрении в его идеологическом значении. Эта стадия достигается обычно тогда, когда ответственность за сокрытие подлинных обстоятельств перестают возлагать на отдельных субъектов и все это не объясняют больше их хитростью, но усматривают источник неискренности противника – более или менее осознанно – в каком – либо социальном факторе.
      Как идеологию взгляды противника начинают расценивать с того момента, когда их не считают больше заведомой ложью, но ощущают во всей его позиции некую неправду, которую толкуют как функцию определенного социального положения. Понятие частичной идеологии указывает на феномен, занимающий промежуточное положение между про- стой ложью и теоретически неверно структурированной точкой зрения. Его объектом являются пласты заблуждения на психологическом уровне, которые создаются не преднамеренно, как в том случае, когда прибегают ко лжи, но являются следствием определенной каузальной необходимости.
      С этой точки зрения учение Бэкона об идолах может в известной степени рассматриваться как предвосхищение современной концепции идеологии. Для Бэкона идолы – «призраки», «предрассудки»; он различает, как известно, idola tribus , idola specus , idola spori , idola thatre . Они являются источником заблуждений, проистекающих в одних случаях из человеческой природы как таковой, в других – из свойств отдельного индивида; их можно относить и к обществу или традиции, и все они преграждают путь к подлинному знанию . Нет никакого сомнения в том, что современное понятие «идеологии» так или иначе связано с этим термином, который – как было только что сказано – означает у Бэкона источник заблуждения. И понимание того, что общество и традиции также могут стать источником заблуждений, несомненно можно рассматривать как некое предвосхищение социологического аспекта . Однако утверждать, что здесь существует реальное соотношение, прямая связь с современным понятием идеологии, которую можно рассматривать в рамках истории идей, мы не считаем возможным.
      Вполне вероятно, что подозрение в наличии идеологии впервые возникло в сфере повседневного опыта политической практики. И если мы узнаем, что в эпоху Возрождения в среде соотечественников Макиавелли сложилась новая поговорка (фиксировавшая общее наблюдение людей того времени), что в palazzo мыслят иначе, чем на piazza ) , то это подтверждает предположение, согласно которому политика все глубже проникала в жизнь общества. Здесь уже намечаются подступы к упомянутой стадии, когда подозрение и недоверие подвергаются методическому переосмыслению: различие в мышлении находит свое обоснование в факторах, допускающих социологическое объяснение. И если Макиавеллисо свойственной ему резко выраженной рациональностью видит свою задачу в том, чтобы установить связь между различными точками зрения и определенными интересами, если он стремится предоставить каждому носителю определенных интересов некую «mrdicina forte» – эффективное средство исцеления» , то здесь точка зрения, обратившая на себя наше внимание в вышеприведенной поговорке, выражена с еще большей методичностью. Отсюда уже прямой переход – во всяком случае в той мере, в какой речь идет об общей направленности, – к рациональным методам Просвещения и к возникшей на их основе психологии интереса. И вплоть до настоящего времени одно понятие идеологии, названное нами понятием частичной идеологии, коренится именно в этих подступах. То, что было сказано об («Истории Англии» Юма , а именно, что в этой работе пред посылка лицемерия, склонности «to feign» , имеет очень большое методическое значение и характерна для тогдашнего рационального отношения к людям, применимо и в наши дни для характеристики определенного подхода к истории, оперирующего понятием частичной идеологии. Это мышление направлено на то, чтобы методами психологии интереса постоянно ставить под сомнение искренность противника и тем самым оспаривать значение его высказываний. До тех пор пока речь будет идти о разоблачении частичных искажений, этот способ мышления сохранит свое позитивное значение, Подобная установка на разоблачение является основной чертой нашего времени , и если, согласно достаточно распространенному мнению, в этом усматривается отсутствие благородства, неуважение (и в той мере, в какой подобное разоблачение превращается в самоцель, эта критика должна быть признана обоснованной), то не следует забывать того, что эпоха преобразования, подобная нашей, порывающая с таким количеством ставших невыносимыми покровов и форм, вынуждена занять такую позицию.

3. Понятие тотальной идеологии ставит под вопрос ноологическую сферу сознания

      Упомянутое разоблачение на психологическом уровне не следует смешивать с тем значительно более радикальным сомнением и с той значительно более радикальной деструкцией, которая совершается на онтологическом и ноологическом уровне. Однако полностью разъединить эти два вида разоблачения невозможно. Ибо в том и в другом случае действуют одни и те же исторические силы беспрерывного преобразования. В одном случае это находит свое выражение в уничтожении маскировок, складывающихся на психологическом уровне; в другом – в распаде онтологических и логических положений, связанных с определенным представлением о мире и определенном типом мышления, в уничтожении одной партией другой и на этом уровне. Лишь в мире, где происходит полное преобразование основ, в мире, сущность которого состоит не только в становлении, но и в деструкции, борьба может достигнуть такой стадии, когда одна партия ставит перед собой цель уничтожить не только конкретные ценности и идейные позиции другой партии, но и всю ее духовную основу.
      Пока борющиеся партии принадлежали одному миру, хотя и выступали как бы с полярно противоположных сторон, пока одна династия боролась с другой, одна клика знати – с противостоящей ей, дело не могло дойти до столь далеко идущей деструкции. Лишь вследствие того, что в современном мире главные, полярно противоположные друг другу социальные группы исходят из совершенно различных ценностей и представлений о мире, стало возможным подобное углубление и расхождение на духовном уровне. В ходе этого все более радикализирующегося процесса дезинтеграции наивное недоверие преобразовалось сначала в упомянутое выше понятие частичной идеологии, которое стало применяться методически, но при этом все еще ограничивалось психологическим уровнем, однако в ходе дальнейшей эволюции оно незаметно соскользнуло на ноологически-гносеологический уровень. Уже буржуазия выступила с новым идеалом устройства мира: она не хотела просто войти в прежний сословно-феодальный мир, она явилась представителем новой «хозяйственной системы» (в зомбартовском понимании), а для этого был необходим новый стиль мышления(мы будем пользоваться этим наименованием), который вытеснил бы прежнее понимание и объяснение мира. То же, по – видимому, относится и к пролетариату. И в этом случае одна хозяйственная точка зрения борется с другой, одна социальная система с другой и в тесной связи с этим – один стиль мышления с другим.
      Какими же стадиями в процессе мышления было подготовлено это понятие тотальной идеологии, если рассматривать его в рамках истории идей? Совершенно очевидно, что оно не возникло просто в атмосфере того недоверия, в которой постепенно формировалось понятие частичной идеологии; значительно более глубокие, новые пласты мышления должны были вступить в действие для того, чтобы в результате синтеза многих идущих в одном направлении преобразований могло сложиться понятие тотальной идеологии. В этом процессе сыграла известную роль и философия. Не в том ее аспекте, в котором ее обычно воспринимают, не в качестве оторванной от жизни дисциплины, а в качестве последней и наиболее радикальной интерпретации преобразования, происходящего во всем современном мире; этот мир и сам есть не что иное, как доведенная до сильнейшей дифференциации форма размежевания души и духа с постоянно меняющимися коллективными событиями и решающими структурными изменениями. Мы можем здесь лишь поверхностно наметить те фазы, на которых могло возникнуть это понятие тотальной идеологии, осуществляющееся на ноологическом и онтологическом уровнях.
       Первыйнаиболее важный шаг был сделан тогда, когда возникла философия сознания. В идее о единстве сознания и взаимосвязанности его элементов содержится определенная постановка проблемы, которая была затем (особенно в Германии) с величайшей последовательностью продумана до своего логического конца. Здесь вместо вне нас существующего мира, все более необозримого и распадающегося на бесконечное многообразие, выступает переживание мира, связь которого гарантирована единством субъекта, не принимающего принципы мирового устройства просто как данность, а спонтанно создающего их из глубины своего Я. После того как распалось объективное онтологическое единство мира, была сделана попытка спасти его, отправляясь от субъекта. Место средневекового христианского единства мира занимает в эпоху Просвещения абсолютизированное единство субъекта – «сознание вообще».
      С этого момента мир существует, следователю, как «мир» только в соотнесении с субъектом, и процесс, осуществляемый сознанием этого субъекта, конститутивен для образа мира. Это, если угодно, уже можно считать понятием тотальной идеологии, хотя еще в неисторическом и несоциологическом аспектах.
      Образ мира составляет здесь уже некое структурное единство, а не простое многообразие. Здесь существует однозначное соотнесение с субъектом, но не с конкретным субъектом, а с воображаемым «сознанием вообще». Здесь – особенно очевидно это у Канта – ноологической уровень отделен от чисто психологического. Здесь совершается, наконец, первое разрыхление в противовес устоям онтологического догматизма, для которого «мир» существует как бы пригвожденным, вне зависимости от нас.
       Второйшаг был сделан, когда это тотальное (но еще надвременное) «видение идеологии» было историзировано. Это – преимущественно дело исторической школы и Гегеля. Историческая школа и, в еще большей степени, Гегель также отправляются от того, что представление о мире есть некое единство, которое может быть постигнуто лишь в соотнесении с познающим субъектом. Однако только теперь к этому положению присоединяется решающая для нас мысль, что это единство преобразуется в своем историческом становлении. В эпоху Просвещения субъект – носитель единого сознания выступал как некое совершенно абстрактное, надвременное, надсоциальное единство, как «сознание вообще». Здесь народный дух становится представителем уже исторически дифференцирующихся единств сознания, полное высшее единство которых являет собой у Гегеля «мировой дух». Таким образом, постоянный рост конкретизации философского видения происходит посредством все более полной рецепции новых идей, разработанных в политико-историческом размежевании с жизнью; все дело в том, что здесь наконец продумывается до конца и прослеживается вплоть до своих имплицитных предпосылок то, что сначала возникло в качестве непосредственной данности реальной жизни. Следовательно, не философия открыла историзм духа (так называемое «историческое сознание»), а политическая жизнь того времени. Реакция против неисторического мышления периода Французской революции оживила интерес и импульс к более глубокому пониманию историчности. И замена общечеловеческого, абстрактного носителя представления о мире (сознания вообще) значительно более конкретным субъектом, национально дифференцированным «народным духом», по существу произошла не в области философии и истории духа – здесь она была лишь следствием изменения общей мировоззренческой атмосферы. Это изменение; безусловно, связано с эмоциональным сдвигом периода наполеоновских войн и последующих лет, когда по существу зародилось национальное чувство. Этот вывод в его общей формулировке должен быть признан правильным, несмотря на то что для обеих этих идей – историчности и «народного духа» – могут быть, как всегда в подобных случаях, найдены «предшественники» в прошлом
      Точно так же последнийи решающийшаг в создании современного тотального понятия идеологии связан с историческим и социальным процессов. С того момента, когда носителем историзированного теперь сознания (духа) стал вместо народа или нации класс, та теоретическая традиция, о которой шла речь выше, восприняла сложившуюся тем временем на социальной и политической основе точку зрения, согласно которой структура социального организма и соответствующие ему явления духовной жизни видоизменяются в направлении, определяемом социальными моментами.
      Подобно тому как раньше «сознание вообще» было вытеснено исторически дифференцированным народным духов, теперь это все еще слишком широкое понятие народного духа заменяется понятием классового сознания, вернее классовой идеологией. Тем самым мысль движется в своем развитии двумя путями: с одной стороны, она создает синтезирующий процесс концентрации, в ходе которого бесконечное многообразие мира обретает в понятии сознания единый центр; с другой – движение мысли способствует увеличению пластичности и гибкости того единства, которое обрело в этом синтезирующем процессе слишком жесткие и схематические черты.
      Результатом этой двойной тенденции является то, что место прежнего фиктивного единства надвременного, тождественного самому себе «сознания вообще» (которое в действительности вообще не могло было быть выявлено в качестве подобного статического единства} все более занимает дифференцированный по историческим периодам, нациям и социальным слоям субъект. Представление о единстве сознания сохраняется и теперь (объект исторического исследования не распадается больше на множество не связанных друг с другом событий), однако теперь это – динамическое единство, единство становления. При таком понимании сознания становится возможным изучать историческую действительность, исходя, с одной стороны, из наличия единства и осмысленной взаимозависимости элементов сознания, с другой – из того факта, что здесь все следует рассматривать в рамках постоянного движения, что искомое единство, следовательно, может быть лишь динамическим, подверженным постоянным изменениям. Объектом изучения становится постоянное преобразование взаимосвязанных смысловых элементов; и хотя Гегель, быть может, достиг в этой области большего, чем кто – либо другой (впрочем, его понимание взаимозависимости, с нашей точки зрения, неверно, поскольку оно носит чисто спекулятивный характер), мы только теперь достигли той стадии развития, когда эта открытая философом теоретическая идея может быть применена в эмпирическом исследовании.
      Решающим является для нас то, что оба этих отдельно рассмотренных нами направления в развитии понятия идеологии, которые в действительности обусловлены одной и той же исторической ситуацией, теперь все более сближаются и в своем внешнем проявлении. Понятие частичной идеологии объединяется с понятием тотальной идеологии. Непредвзятому наблюдателю это предстает в следующем виде: раньше противника упрекали в том, что он в качестве представителя определенной социальной группы в ряде случаев сознательно или бессознательно искажает истину. Теперь нападение на противника усугубляется посредством полной дискредитации структуры его сознания во всей ее целостности, отрицается даже возможность того, что он способен правильно мыслить. Будучи переведено в плоскость структурного анализа, это простое наблюдение означает, что раньше разоблачение происходило только на психологическом уровне, поскольку именно здесь выявлялись социально обусловленные источники заблуждения, теперь же деструкция подвергается дальнейшей радикализация, в орбиту нападения втягивается и ноологически-логическая сфера, причем посредством социальной функционализации уничтожается значимость высказываний противника и на ноологическом уровне. Тем самым достигается новая (и, быть может, решающая) ступень в истории сознания, которую мы, однако, не можем отобразить, не упомянув еще об одном обстоятельстве, основополагающем для всех вышеизложенных соображений. Понятие тотальной идеологии возрождает, собственно говоря, очень старую проблему, которая, однако, только на данной стадии обретает соответствующую значимость; мы имеем в виду намеченную нами выше проблему возможности «ложного сознания». Только эта идея ложного сознания придает понятию тотальной идеологии особое значение – из нее проистекает глубокое беспокойство, связанное с нашей духовной ситуацией, но вместе с тем все то, что в ней наиболее плодотворно.