ГЛАВА 8

Друзья спустились в совершенно пустынную долину и направились к форту, который теперь казался гораздо дальше, чем с вершины холма. Они обогнули на редкость прекрасное озеро — маленький водоем с каменистым дном, где сквозь прозрачную воду виднелась белая, черная и коричневая галька. Потом начали подниматься по крутому склону к скалистой площадке, на которой стоял лагерь.

— Внутри лагеря, — рассказывал Амброзин, — пришлось снять довольно много земли и камня, чтобы создать большую ровную площадку, на которой можно было бы построиться солдатам, и еще там построили конюшни и сараи. А вокруг возвели защитную стену, на которой поставили частокол и сторожевые башни.

— Ты хорошо знаешь это место, — заметил Аврелий.

— Разумеется, — кивнул Амброзин. — Я долго жил здесь в качестве врача и советника командира Павлина.

— А там что? — спросил Ромул, показывая на мегалитическое строение, как раз показавшееся на виду; оно стояло на возвышении и до сих пор путники не могли его заметить. Это было нечто гигантской каменной плиты, окруженной четырьмя мощными гранитными колоннами.

Амброзин остановился.

— Это, — немного торжественно ответил он, — погребальная плита величайшего воина этой земли, кельтского вождя по имени Калгак; латинские авторы называют его Калгакусом. Он был последним героем народного сопротивления вторжению римлян… когда римские легионы явились сюда три столетия назад.

— Я читал о нем, — заявил Ромул. — Тацит приводит его речь перед последней битвой, и те грубые слова, которыми он называет римлян.

— «Ложно называют они империю покорительницей мира», — процитировал Аврелий. — «И там, где они создают пустыню, они называют это миром». Но не забывайте, — продолжил легионер с некоторой даже гордостью, — это ведь слова Тацита, а не Калгака. Это римлянин критикует римскую политику захвата чужих земель. И в этом заключается величие нашей цивилизации.

— Говорят, возле этого камня собирался совет племен, — сказал Амброзин. — И с тех самых пор камень символизирует свободу всех обитателей здешних мест, к какому бы роду-племени они ни принадлежали.

Отряд пошел дальше вверх, к стене, окружавшей лагерь, но уже издали стало ясно: внутри никого нет. Палисады были разрушены, ворота сорваны с петель, башни местами осыпались. Аврелий вошел внутрь первым — и куда бы он ни бросил взгляд, везде видел следы небрежения и разрухи.

— Легион призраков, — пробормотал он.

— Это место покинули уже много лет назад, оно давно разрушается, — поддержал его Ватрен.

Батиат решил проверить прочность лестницы, что вела на крепостной вал, — но после первого же толчка вся конструкция с шумом обрушилась на землю.

Казалось Амброзин не в силах поверить собственным глазам; он был ошеломлен увиденным.

— Неужели ты действительно надеялся найти их здесь? — спросил Аврелий. — Просто поверить не могу. Ты только посмотри на Великую стену: над ней уже больше семидесяти лет не поднимались римские знамена. Как ты мог надеяться, что такой вот маленький бастион способен продержаться так долго? Посмотри сам, посмотри хорошенько! Здесь нет признаков боя. Никто не нападал на этот лагерь. Солдаты просто покинули его. И кто знает, как давно это было!

Амброзин прошел в центр лагеря.

— Может, вам это покажется невозможным, но вы должны мне верить: огонь еще не погас. Нам нужно лишь раздуть его, и пламя свободы снова запылает ослепительно ярко!

Никто его не слушал. Обескураженные друзья качали головами, и неестественную тишину нарушал лишь свист ветра в стенах сараев, проеденных временем и стихиями. Не обращая внимания на уныние товарищей, Амброзин подошел к тому, что когда-то явно было преторием, резиденцией командира, и исчез внутри.

— Куда это он пошел? — спросила Ливия. Аврелий лишь пожал плечами в ответ.

— Ну, и что нам теперь делать? — поинтересовался Батиат. — Похоже на то, что мы зря тащились за две тысячи миль.

Ромул сидел у стены, погруженный в собственные мысли, и Ливия не решалась подойти к мальчику. Но она догадывалась, что он может сейчас чувствовать, и страдала от жалости к нему.

— Да уж, видя все это, нам бы следовало оценить ситуацию реалистически, — начал Ватрен.

— Реалистически? — взорвался Деметр. — Да тут нет ничего реального! Ты только посмотри вокруг, ради всех богов!..

Но он не успел закончить свое пылкое высказывание, как дверь претория открылась и оттуда вышел Амброзин. Все мгновенно умолкли и уставились на торжественную фигуру, возникшую из темноты с неким ошеломительным предметом в руках: это было знамя, древко которого венчал дракон с серебряной головой, широко раскрытыми крыльями и пурпурным шелковым хвостом. На знамени было начертано: LEGIO XII DRAGO.

— Боже мой!.. — пробормотала Ливия.

Ромул во все глаза смотрел на штандарт… хвост был расшит золотыми чешуйками, и они шевелились, как живые, словно внезапно наполнившись силой… Амброзин подошел к Аврелию, глаза его сверкали. И лицо старого наставника преобразилось, как будто став лицом мраморной статуи. Старик протянул знамя Аврелию со словами:

— Оно твое, командир. Легион воссоздан.

Аврелий колебался; он, словно застыл, глядя на худощавого, почти истощенного старика… но властный взгляд Амброзина горел неким таинственным, неукротимым светом Внезапно налетел порыв ветра, подняв облако пыли, окутавшее их обоих. Аврелий протянул руку и крепко сжал древко.

— А теперь — вперед! — приказал Амброзин. — Водрузи его на самой высокой башне.

Аврелий оглянулся на своих примолкших, застывших в неподвижности товарищей, — а потом медленно поднялся на стену и укрепил знамя на западной башне, самой высокой из всех. Хвост дракона заполоскался на ветру. Серебряная пасть издала пронзительный высокий вой, свист, который так часто пугал врагов во время битвы. Аврелий посмотрел вниз: его товарищи выстроились, отдавая знамени воинский салют. Глаза легионера наполнились слезами.

Амброзин заговорил снова:

— Мы остановимся именно здесь, и мы постараемся привести этот лагерь в порядок. На некоторое время он станет нашим домом. Я попытаюсь наладить связь с людьми, которых когда-то знал, и которые, возможно, до сих пор живут в этих краях. Когда же придет время, я доложу обо всем сенату Карветии, если он до сих пор существует, или соберу людей на народное собрание. И представлю Ромула народу и сенату.

— Ты им обещал привести армию, когда много лет назад покидал эти края, — сказал Ватрен. — А вернулся с ребенком. И чего ты от них ожидаешь?

— Попомните мои слова: этот легион уже существует, и вскоре те солдаты, что разбежались в разные стороны, вскоре соберутся вокруг этого знамени и вокруг своего императора. И я напомню им пророчество: «Из южного моря восстанет юность с мечом в руке… Орел и дракон снова взлетят над великой британской землей».

— Меч… — прошептал Аврелий, опустив голову. — Я потерял его.

— Не навсегда, — уверенно ответил Амброзин. — Мы скоро отвоюем его назад, я тебе обещаю.

На следующий день Амброзин покинул лагерь, чтобы заново познакомиться с землей, которую он так давно покинул.

Он ушел один, с посохом паломника в руке, — через долину к Карветии. С каждым шагом душа старого наставника наполнялась все более глубокими чувствами. Запах трав, доносимый ветром, песни птиц, приветствовавших восходящее солнце, луга, усыпанные белыми и желтыми цветами… все возвращало Амброзина в те далекие дни, когда он был молодым, и все казалось ему знакомым, родным, как будто он никогда не уезжал отсюда.

Он шел все дальше, а солнце поднималось все выше в небо, и воздух теплел, и ручьи сверкали, словно серебряные ленты… Амброзин видел пастухов, гнавших своих овец на пастбища, крестьян, подрезавших ветви яблонь во фруктовых садах; красота природы, казалось, пыталась скрыть несчастья, надвигавшиеся на людей, или даже остановить их, — и эта мысль поразила Амброзина, как будто он увидел самый благоприятный из всех знаков.

Во второй половине дня он увидел вдали город на холме, и сразу узнал его знакомые очертания.

Это было большое древнее поселение, обнесенное стеной, как крепость, но при этом окруженное зелеными пастбищами и полями, где крестьяне и рабочие уже занимались своим делом. Одни готовили землю к севу, другие срезали с деревьев сухие ветки, и еще Амброзин увидел людей на опушке ближнего леса, — они грузили на телеги, запряженные волами, огромные бревна. Табун лошадей промчался неподалеку, и во главе его несся белый жеребец с длинной волнистой гривой; конь был не оседлан, его пышный хвост развевался в воздухе.

Амброзин прошел через главные ворота огромной виллы и очутился на просторном дворе, окруженном кузницами, столярными мастерскими, стойлами, где работали коновалы… Он вдохнул чудесный аромат горячего хлеба, услышал приветственный лай собак. Никто не спросил старика, кто он таков, что ему надо. Какая-то женщина поднесла ему ломоть хлеба — дар, которым тут встречали каждого гостя, и Амброзин понял, что в этом благородном доме ничего не изменилось с тех пор, как он ушел отсюда. Он спросил:

— Что, Кустенин по-прежнему здесь хозяин?

— Да, благослови его Господь! — ответила женщина.

— Пожалуйста, поди и скажи ему, что вернулся один его старый друг, после долгого отсутствия, и желает снова обнять его.

— Иди за мной, — предложила женщина. — Я тебя отведу к нему.

— Нет, я бы лучше подождал его здесь, как положено путнику, постучавшему в дверь и попросившему о гостеприимстве и убежище.

Женщина прошла под арку и быстро поднялась по ступеням на верхних уровень виллы. Вскоре после этого на фоне розоватого света сумерек появилась внушительная фигура. Это был человек лет пятидесяти, с голубыми глазами, с сединой на висках; его широкие плечи окутывал черный плащ. Человек неуверенно всмотрелся в Амброзина, пытаясь узнать паломника, стоявшего перед ним. Амброзин подошел ближе.

— Кустенин, я Мирдин Эмрис, твой старый друг. Я вернулся.

Глаза седого мужчины вспыхнули радостью. Он бросился к старому наставнику.

— Мирдин! — вскрикнул он и крепко обнял Амброзина. — Как давно мы не виделись! — Голос его дрогнул от избытка чувств. — Мой старый друг, когда же это было? Ох, Господи, да как же я мог не узнать тебя сразу?

Амброзин отступил на шаг и всмотрелся в лицо друга, как будто не веря, что нашел его вновь после стольких лет.

— Я прошел через все невзгоды, какие только ты можешь вообразить. Я страдал от голода и холода, и мне пришлось подвергнуться ужасным испытаниям, друг мой. Потому-то я и изменился так сильно; волосы мои почти совсем побелели, даже голос стал слабым. Но я так рад видеть тебя, так рад… Ты-то совсем не изменился, вот только немного седины на висках… А как твоя семья? Все здоровы?

— Идем, — сказал Кустенин. — Идем, сам их увидишь! У нас с Эгерией дочь, Игрейна, свет наших глаз.

И он повел гостя вверх по лестнице, а потом по длинному коридору к женской половине.

— Эгерия! — сказал Амброзин. — Я Мирдин, ты меня помнишь?

Эгерия, сидевшая у окна, уронила вышивку, которую держала на коленях, и бросилась навстречу Амброзину.

— Мирдин? Поверить не могу! А мы-то думали, что ты погиб много лет назад! Вот уж воистину дар Божий, мы должны это отпраздновать! Ты останешься у нас, мы не хотим, чтобы ты вообще когда-нибудь еще раз покинул наш дом! — воскликнула женщина и повернулась к мужу. — Ведь это так, Кустенин?

— Конечно, — кивнул тот. — Ничто не может сделать нас счастливее.

Амброзин уже хотел что-то сказать, но тут в комнату вбежала очаровательная маленькая девочка. У нее были отцовские голубые глаза, огненные волосы матери, и она выглядела совершенно неотразимой в длинном платье из легкой синей шерсти; это и была Игрейна, дочь хозяев. Она вежливо поздоровалась с гостем.

Эгерия немедленно приказала слугам приготовить обед и комнату для гостя.

— Но это только на одну ночь, — заверила она Амброзина, — Завтра мы подберем тебе более удобные, солнечные покои…

Амброзин перебил женщину.

— Я рад и благодарен вам обоим за гостеприимство, но я не могу остаться у вас, хотя и желаю этого всем сердцем. Я приехал не один. Я прибыл в эти края с несколькими друзьями из Италии. Нам пришлось забраться так далеко, чтобы скрыться от неустанно преследующего нас врага.

— Неважно, кто там за тобой гоняется, — возразил Кустенин. — Здесь ты будешь в полной безопасности, никто не посмеет дотронуться до тебя. Все мои слуги вооружены, и если будет нужно — мгновенно превратятся в небольшой, но отлично обученный военный отряд.

— Спасибо, — сказал Амброзин. — Моя история очень длинная, но я ее расскажу вам нынче вечером, если у вас хватить терпения выслушать… но почему ты вооружил слуг? И что случилось с легионом Дракона? Мы с друзьями устроились в старом форте, но ясно, что он давным-давно заброшен. Возможно, легион ушел в другой лагерь?

— Боже мой, Мирдин, — ответил Кустенин, — этого легиона уже много лет не существует, он был распущен давным-давно…

— Распущен? — изумился Амброзин. — Не могу в это поверить. Они ведь поклялись над окровавленным телом святого Германа, что всегда будут сражаться за свободу родной земли, сражаться до последнего вздоха! Я никогда не забывал этой клятвы, Кустенин, и я вернулся именно потому, чтобы выполнить собственное обещание. Но… но даже у тебя нет уже сил, чтобы защищать эту землю от угнетения!

Кустенин вздохнул.

— Много лет я пытался использовать свое звание консула, и пока существовал легион, мы еще могли принимать кое-какие меры… Конечно, противников у меня хватало, из тех, кто старался навесить на меня позорный ярлык узурпатора и объединить в глазах народа с тиранами, подавлявшими эту несчастную страну, — но потом легион распустили, а Вортиген сумел подкупить большинство сенаторов. Он и сейчас властвует над страной, с помощью своих жестоких наемников. Карветии еще повезло, потому что Вортиген нуждается в наших конных заводах и в нашем порте, так что окончательно придушить нас он не может. Сенат все еще собирается, и магистраты выполняют его приказы, хотя бы частично, но это и все, что осталось от той свободы, которую удалось завоевать для нас Герману… хотя мы по-прежнему помним его и гордимся им.

— Да, понимаю… — почти шепотом произнес Амброзин, опуская взгляд, чтобы скрыть разочарование, охватившее его при словах старого друга.

— Расскажи нам о себе, — попросил Кустенин. — Чем ты занимался все эти годы где-то там, вдали? Кто эти друзья, о которых ты упомянул, и почему вы устроились в старых укреплениях легиона?

Эгерия вмешалась в их разговор, чтобы сообщить: обед уже готов и подан.

Мужчины сели за стол. Огромные дубовые поленья пылали в большом очаге, слуги то и дело подливали в кубки пенистое пиво и наполняли тарелки жареным мясом, и друзья не спеша ели, вспоминая старые дни. Когда со стола было убрано, Кустенин подбросил в очаг еще дров, наполнил чаши сладким вином из Галлии и предложил Амброзину устроиться поудобнее перед очагом.

Тепло огня и тепло давней дружбы подтолкнули Амброзина к тому, чтобы раскрыть, наконец, свое сердце, развязали ему язык, — и он рассказал все от начала и до конца, начав с того, как покинул Британию, чтобы просить императора о помощи.

Было уже очень поздно, когда он, наконец, умолк.

Кустенин ошеломленно уставился на него и пробормотал:

— Милостивый Господь… ты привез с собой самого императора?..

— Да, это так, — кивнул Амброзин. — И прямо сейчас он спит в том заброшенном лагере, закутанный в солдатские одеяла, потому что ничего другого у нас нет… его охраняют самые храбрые и самые великодушные люди, какие когда-либо рождались на земле.

ГЛАВА 9

Вульфила со своим отрядом высадился на берег Британии через день после Аврелия, в сумерки. Варвары прибыли вместе с лошадьми и оружием; с корабля они сошли без малейшей задержки. И кормчего они забрали с собой, несмотря на то, что он был подданным Сиагрия, — просто потому, что родом этот человек был из Британии и мог оказаться весьма ценным советчиком для варваров. Вульфила дал кормчему денег, чтобы поощрить его дезертирство, и пообещал еще.

— Но что вы хотите знать? — спросил кормчий.

— Как догнать тех людей.

— Это будет не так-то легко. Я видел человека, который их ведет: он друид, или был воспитан друидами. А это значит, что он может двигаться в здешних краях, как рыба в воде. Это значит, что ему известны все тайны, все уголки этой земли. Да еще учтите, что он обогнал нас, по меньшей мере, на целый день… будет трудно найти его след. Если бы мы знали, куда именно они направляются, тогда другое дело, а так… Британия очень большая. Это самый большой остров в мире

— Но вряд ли здесь так уж много дорог, — возразил Вульфила. — Основных путей сообщения наверняка всего несколько.

— Разумеется, но кто сказал, что они поедут по дороге? Они могут двинуться прямиком через лес, по какой-нибудь пастушьей тропе или даже по одной из тех троп, что протоптали лесные звери.

— Ну, надолго им от меня не спрятаться. Я всегда их находил, найду и в этот раз.

Вульфила прошелся взад-вперед по берегу и остановился у края прибоя, задумавшись. Потом внезапно махнул рукой кормчему, подзывая его поближе.

— Кто тут главный, в Британии?

— В каком смысле?

— Тут есть какой-нибудь царь, или король, или кто-то еще, у кого самая большая власть?

— Нет, остров поделили между собой несколько вождей, совершенно диких, и они постоянно воюют между собой. Но вообще-то есть один человек, которого все они боятся. Он властвует над большей частью территории, от Великой стены до Карлеона, и его поддерживают бешеные наемники. Его зовут Вортиген.

— И где он живет?

— На севере. Причем в недоступной крепости, он построил ее на месте старого римского укрепления Кастра Ветера. Когда-то он и сам был доблестным воином, сражался с набегами дикарей из Горной страны, они ведь то и дело добирались до Великой стены. Он защищал наши города — но власть его развратила, он превратился в кровавого тирана. Он решил, что у него много прав, потому что он защищает северные границы Британии. Но на самом деле это превратилось в простую видимость: он платил вождям горцев, а для этого обескровил собственную страну невыносимыми налогами. А потом и вовсе пригласил наемников-саксонцев и позволил им безнаказанно грабить население.

— А ты много знаешь, — заметил Вульфила.

— Я долго жил в этой стране. А потом, просто от отчаяния, отправился искать убежища в Галлии, и вступил в армию Сиагрия.

— Если ты отведешь меня к этому Вортигену, ты об этом не пожалеешь. Я дарую тебе земли, слуг, стада, все, что ты пожелаешь.

— Я могу только довести вас до Кастра Ветера. А уж встречи с ним вам придется добиваться самостоятельно. Говорят, Вортиген ужасно подозрителен, никому не доверяет, — потому что ему хорошо известно, насколько его ненавидят вокруг, сколько людей хотели бы видеть его мертвым. Он теперь стар и слаб, и отлично осознает, насколько стал уязвимым.

— Ну, тогда вперед. Незачем понапрасну терять время, — решил Вульфила.

Они оставили корабль стоять на якоре и двинулись вдоль берега; вскоре они дошли до старой римской консульской дороги, которая представляла собой кратчайший путь к их цели.

— Как он выглядит? — спросил Вульфила своего проводника.

— Никто не знает. Его лица никто не видел уже много-много лет. Некоторые говорят, что он страдает какой-то отвратительной болезнью, и все его лицо — сплошной гнойник. Другие утверждают, что он не показывается на люди просто потому, что не хочет, чтобы его подданные видели признаки увядания: пустые стеклянные глаза, обвисший беззубый рот и дряблые морщинистые щеки. Он желает, чтобы его боялись, так что прячется за золотой маской, а маска эта изображает его собственное лицо, но молодое, в расцвете сил. Ее изготовил некий великий художник, расплавив золотой церковный потир. И говорят, что это святотатство наложило на Вортигена печать Сатаны, и что любой, кто наденет эту маску, до скончания времен обретет силу дьявола. — Кормчий бросил на Вульфилу косой взгляд, испугавшись, как бы варвар не принял это как намек на собственное уродство, однако Вульфила почему-то не проявил ни малейшего раздражения.

— Ты говоришь слишком гладко для простого моряка, — сказал он. — Кто ты на самом деле?

— Ты не поверишь, но я художник… и я даже однажды встречался с тем человеком, который сделал маску для Вортигена. Говорят, Вортиген убил его, как только работа была закончена, потому что художник оказался единственным, кто видел настоящее, старое лицо тирана. Да, те времена, когда художники в этих краях считались любимцами самого Господа, давно миновали. Разве в мире, подобном этому, может найтись место для искусства? Вот так и вышло, что я дошел до полной нищеты, и потому попытал удачи в другом деле: обзавелся рыбачьей лодкой, научился управляться с рулем и парусами. Не знаю, придется ли мне еще когда-то в жизни держать в руках формы для отливки золотых и серебряных фигур, как это бывало когда-то, или писать лики святых на стенах храмов, или выкладывать чудесные мозаики… Но в любом случае, чем бы мне ни пришлось заниматься, я остаюсь художником.

— Художник, значит? — хмыкнул Вульфила, со странным выражением в глазах рассматривая проводника. Похоже, его осенила какая-то идея. — А художники умеют читать разные надписи?

— Я знаю древний кельтский язык, и умею читать скандинавские руны и латинские эпиграфы! — с гордостью ответил проводник.

Вульфила извлек из ножен меч.

— Тогда скажи мне, что означают эти буквы на лезвии, а когда наше путешествие закончится, я тебе заплачу за все и отпущу с миром.

Проводник внимательно рассмотрел меч — и поднял на Вульфилу изумленный взгляд.

— В чем дело? — неуверенно спросил варвар. — Там что, какое-то заклинание? Говори!

— Гораздо больше, — ответил проводник. — Гораздо больше, чем просто заклинание. Тут написано, что этот меч принадлежал самому Юлию Цезарю, первому завоевателю Британии, и что его выковали калибанцы, народ с дальнего востока… только им одним в целом мире известен секрет непобедимой стали.

Вульфила злорадно усмехнулся.

— В моем народе говорят, что мужчина, раздобывший оружие завоевателя, сам становится завоевателем. Так что твои слова звучат для меня лучшим из всех возможных предсказаний. Ладно, веди нас в Кастра Ветера, и как только мы туда доберемся, получишь гору денег и сможешь отправиться куда угодно.

Они скакали почти две недели, пересекая владения разных мелких тиранов, — но никто не пытался их остановить, потому что за спиной Вульфилы сидели на мощных конях воины зверской внешности, пугавшие всех одним своим видом, не говоря уж о том, что они были еще и вооружены до зубов. Лишь однажды навстречу им попытался выйти некий могущественный военачальник по имени Гвинирд, с большим отрядом солдат, — они встретили варваров у моста, соединявшего эти земли с соседними. Разъяренный бесцеремонным вторжением, Гвинирд потребовал платы за проезд через его территорию, а заодно решил, что чужаки должны на время этого проезда сдать оружие, которое им вернут, когда они достигнут противоположной границы его владений. Вульфила расхохотался в ответ и велел своему проводнику передать Гвинирду: если тот хочет завладеть чужим оружием, придется отвоевать его в сражении, и он вызывает Гвинирда на поединок.

Тот, гордый своей славой отличного бойца, согласился, — но стоило ему увидеть меч противника, невообразимо прекрасный и удивительно хорошо выкованный, как он понял, что проиграет. Первым же ударом Вульфила рассек щит противника, а после второго голова местного владетеля покатилась под копыта его коню… и во все еще открытых глазах отражалось неимоверное удивление.

В согласии с древними обычаями кельтов, воины побежденного согласились встать под знамя победителя, так что отряд Вульфилы превратился уже в небольшую армию. Они продолжили путь, и впереди них неслись пугающие всех слухи о появлении некоего чудовища с мечом, способным разрубать пополам дома и горы. И вот, наконец, в один из зимних полудней, отряд увидел Кастра Ветера.

Это была темная, мрачная крепость, стоявшая на вершине холма, поросшего густым еловым лесом, окруженная двойным рвом и стеной, и охраняемая сотнями вооруженных солдат. Неумолчный лай сторожевых псов слышался уже издали, а когда Вульфила и его всадники приблизились к подножию холма, над лесом взлетели стаи ворон, наполнив воздух хриплым карканьем. Низкие облака затянули небо над крепостью, свинцовый свет падал на лес и стены, делая все вокруг еще более мрачным и унылым.

Вульфила выслал вперед толмача — пешком и без оружия.

— Мой господин, — возвестил гонец, подойдя к воротам крепости, — прибыл из императорского дворца в Равенне, в Италии, чтобы оказать почтение владыке Вортигену и предложить ему некий договор. Он привез с собой дары, а его полномочия подтверждает императорская печать.

— Подождите там и не двигайтесь с места! — приказал страж ворот, вышедший навстречу посланцу. Он повернулся к человеку, явно бывшему его подчиненным, и что-то шепотом сказал ему. Второй страж исчез внутри крепости.

Вульфила нетерпеливо ждал, оставаясь в седле; он понятия не имел, что может теперь произойти. Но вот, наконец, второй страж вернулся и сообщил о решении начальства: представитель Равенны должен сначала предъявить дары и полномочия, и только после этого его могут впустить в крепость, но только одного и без оружия.

Вульфила, взъярившись, был уже готов развернуть коня и умчаться прочь, — но инстинкт дикаря подсказал ему, что эта крепость может оказаться ступенькой на дороге к заветной цели. Мысль о больном и слабом тиране подбодрила варвара, в нем вспыхнули новые силы, — в конце концов, зачем тут оружие, подумал Вульфила, он и сам достаточно крепок, чтобы в случае необходимости справиться с дряхлым стариком… За долгие годы жизни он слишком часто видел, как возвышались те, кто не имел ничего, и всего лишь потому, что умели использовать момент. Да, в беспокойном мире, переполненном волнениями, надо было только обладать дерзостью и хваткой. И Вульфила согласился.