ГЛАВА 8

Еще три дня они ехали по почти безлюдным местам, через леса, стеной стоявшие на склонах гор, выбирая такие дорожки, где им почти наверняка не грозили ненужные встречи. Когда они останавливались на отдых, Аврелий сначала проводил разведку окрестностей — или с одним из мужчин, или с Ливией; он хотел удостовериться, что здесь их не ждет какая-нибудь скрытая опасность. Но они не находили ничего такого, что могло бы их встревожить. Похоже, врагам не удалось определить, в каком направлении скрылись беглецы. И, в общем, ничего неестественного тут не было; вряд ли следы отряда можно было так уж легко обнаружить. К тому же им помогли темнота ночи и пепел вулкана, присыпавший отпечатки конских копыт, а их лодка утонула…

Казалось, все идет совсем неплохо. Продвижение отряда было рассчитано так, чтобы его прибытие на побережье совпало с назначенным днем встречи с кораблем из Византии. Беглецы начали понемногу успокаиваться. Их добродушное подшучивание веселило Ромула, по-прежнему скакавшего вместе с Ливией. Аврелий улыбался мальчику и частенько скакал рядом. Они даже время от времени болтали о разных пустяках, устраиваясь по вечерам у костра, — но, тем не менее, Аврелий все-таки держался на расстоянии. Ромул подумал, что это может быть связано с их скорой разлукой.

— Ты мог бы и поговорить со мной, — сказал он Аврелию как-то вечером, когда они сидели рядом, ужиная. — Это тебя ни к чему не обязывает.

— Разговаривать с тобой, Цезарь, — большое удовольствие и большая честь, — с улыбкой ответил Аврелий, никак не отреагировав на провокацию мальчика — И я был бы рад говорить с тобой почаще, но мы скоро расстанемся, как это ни печально, а дружба, как тебе известно, делает разлуку куда более тяжелой.

— Я не говорил, что хочу стать твоим другом, — возразил Ромул, подавив разочарование. — Я просто сказал, мы могли бы иногда обменяться парой слов, вот и все.

— Мне бы это понравилось, — кивнул Аврелий. — Но о чем мы будем говорить?

— Например, о тебе и твоих друзьях. Что вы все будете делать, когда передадите меня на руки новым опекунам?

— Слово «передадите» кажется мне не слишком правильным.

— Возможно, ты прав, но оно выражает сущность происходящего.

— А что, ты предпочел бы остаться на Капри?

— Ну, нет, в том положении, в каком я там находился, — нет, конечно. Но я ведь не знаю, что судьба заготовила для меня впереди. Похоже, что мне приходится выбирать — если, конечно, это можно назвать выбором, — просто между двумя разными тюрьмами, если я правильно все понимаю. Но если я не имею представления о том, что меня ждет, как я могу сказать, что бы я предпочел? Выбирать могут свободные люди, а я против собственной воли оказался зажат между двумя правителями. Кто знает, может быть, второй заставит меня пожалеть о первом.

Аврелий вполне понял сомнения мальчика, но не видел способа разрешить его сомнения. Он просто сказал:

— Я надеюсь, что не придется. Всем сердцем надеюсь.

— Я тебе верю. Ну, так что же ты будешь делать… после? И твои друзья?

— Я не знаю. Мы почти и не говорили об этом во время пути. Ни у кого из нас нет каких-то определенных намерений. Может быть, все мы немного боимся будущего. Как-то раз, в тот самый день, когда на наш легион напали варвары,

Ватрен говорил, что с него довольно военной жизни, что он решил все это бросить и уехать на какой-нибудь остров, где он мог бы разводить коз, пахать землю. Великие боги… кажется, целый век прошел с тех пор, а ведь на деле всего несколько недель пролетело! Не скажу, чтобы тогда я воспринял его слова всерьез, но теперь, учитывая, что впереди все так туманно, мне это кажется хорошей идеей, хорошей жизнью…

— Разводить коз на острове. А почему бы и нет? Я бы тоже не прочь жить так. Если бы я сам мог выбирать собственное будущее, конечно. Но я не могу.

— В этом никто не виноват.

— Да, разумеется. Тот, кто не предотвратил преступления, становится его соучастником.

— Сенека.

— Не уходи от темы, солдат.

— Вшестером или всемером мы не можем воевать с целым миром, и я совсем не хочу, чтобы жизнь моих друзей снова подвергалась опасности. Они сделали все, что могли; они заслужили вознаграждение, которое обещает им свободу решать, как прожить оставшиеся им годы. Может быть, мы уедем на Сицилию; у Ватрена есть там кусок земли. Или, может быть, все разойдемся в разные стороны. Кто знает? Возможно, однажды мы отправимся на восток, и тогда навестим тебя в новом роскошном дворце. Что ты об этом думаешь? Ты бы нас пригласил тогда на обед?

— О, это было бы просто потрясающе! Я был бы и счастлив, и горд… — Мальчик внезапно умолк, осознав, что сейчас не время и не место для пылких чувств. — Знаешь, я, пожалуй, лягу спать, — сказал он, поднимаясь. — Спасибо за беседу.

— Спасибо тебе, Цезарь, — ответил Аврелий, кивая. И проводил взглядом мальчика, ушедшего к своей постели.

Весь следующий день они ехали по весьма неровной, каменистой земле, и двигались медленно, чтобы лошади ненароком не повредили ноги. Они двигались вдоль маленького горного ручья; этим путем добраться до моря было гораздо труднее, зато, таким образом, они огибали населенные места, где их могли заметить и запомнить. Время от времени перед ними открывались виды на маленькие долины, и путники видели пастухов, пасших овец, или крестьян, собиравших в лесу хворост, чтобы было что бросить в очаг зимой. Все эти люди выглядели грубыми, диковатыми, у всех были длинные бороды и всклокоченные волосы; они носили башмаки из козьей кожи и старую, заплатанную одежду, явно не способную защитить их от холодного северного ветра. Когда они видели приближавшийся отряд, то замирали, бросая свои дела, и молча следили за проезжающими, пока те не скрывались снова в лесу. То ли они ожидали нападения и готовились защищаться, то ли просто выжидали момента, чтобы броситься наутек… но как бы то ни было, в глазах этих людей всегда можно было видеть страх. Однажды Ромул увидел нескольких мальчиков примерно своего возраста, и девочек — еще моложе. Они едва плелись, согнувшись вдвое под тяжестью корзин, наполненных хворостом. Их голые ноги посинели от холода, носы покраснели, а губы потрескались от сухости. Один из них, собрав всю свою храбрость, поставил на землю свой гигантский груз и подошел поближе к отряду, протягивая руку.

Ромул, ехавший на лошади Ливии, спросил:

— Можем мы дать ему что-нибудь?

— Нет, — твердо ответила Ливия. — Если мы это сделаем, внизу у холма нас будет ожидать целая толпа, и мы просто не сможем от них избавиться. Они привлекут к нам внимание, а нам нельзя позволять себе ничего подобного.

Ромул посмотрел на мальчика, на протянутую пустую ладонь, мельком заглянул в глаза, наполнившиеся разочарованием, когда всадники двинулись дальше… И оглянулся, пытаясь взглядом объяснить мальчику, что рад был бы помочь, если бы мог. Но это от него не зависело; от него не зависело ничего. Когда отряд уже снова приблизился к лесу, Ромул махнул рукой, прощаясь с бедняком. Изможденный парнишка печально улыбнулся и тоже прощально помахал, прежде чем наклониться и опять взвалить на спину свой груз и потащиться с ним дальше.

— Мне очень жаль, но по-другому было нельзя, — сказала Ливия, прочитав мысли Ромула. — В жизни нам частенько приходится делать такое, что вызывает у нас отвращение, но выбора просто не остается. Наш мир — груб и безжалостен, и все в нем решает случай.

Ромул не ответил; однако вид подобной нищеты заставил его подумать о том, что с точки зрения тех бедных, голодных детей его жизнь на Капри представлялась воистину райской, для них это было невообразимой роскошью. И что наверняка где-то есть люди, которым живется даже тяжелее, чем здешним крестьянам.

Часы бежали, путь тянулся дальше, ручеек превратился в бурный поток, стремительно несущийся между голыми валунами, образуя воронки и небольшие водопады. Потом он, наконец, слился с другим, — Амброзин сказал, что это река Метар. Воздух становился все мягче, что служило несомненным признаком приближения к морю и конца их рискованного путешествия, — хотя, конечно, ни один из них не мог знать, чем именно оно закончится. По мере приближения к побережью леса начали расступаться, освобождая место для пастбищ и возделанных земель. И теперь уже было все труднее обходить стороной многочисленные маленькие деревушки, рассыпавшиеся по обе стороны от виа Фламиния. В последний день пути отряд подъехал к заброшенному зданию, напротив которого у дороги стоял мильный камень. Вывеска, болтавшаяся над входом, была ржавой, но фонтан все еще действовал, наполняя водой большие лотки, высеченные из апеннинского песчаника. Эти лотки были созданы для лошадей, когда-то содержавшихся на почтовой станции, но теперь они служили поилками для частенько проходивших мимо овечьих стад, — это было ясно по множеству отпечатков острых копыт на земле и по овечьему помету, щедро усыпавшему все вокруг.

Ливия подошла к дому первой, чтобы удостовериться в безопасности этого прибежища; поводья лошади она отдала Ромулу. Девушка сделала вид, что набирает воды из фонтана, на тот случай, если за ней кто-нибудь наблюдал исподтишка, а потом свистом дала остальным знать, что они могут приблизиться. Ромул привязал лошадь к старой коновязи и побежал осматривать дом.

Оштукатуренные стены еще сохранили на себе надписи, оставленные тысячами путников, останавливавшихся тут в течение столетий, и многие из этих надписей были весьма непристойными. Высоко на стене красовалась фреска, изображавшая карту, на которой Ромул узнал очертания Италии. Там были также и острова, Сицилия и Сардиния, и внизу — африканское побережье, а наверху — берег Иллирии. Моря, горы, реки и озера были ярко окрашены. Красные линии обозначали cursuspublicum, сеть общественных дорог, бывших некогда гордостью и славой римской империи, — со всеми их постоялыми дворами и отрезками пути, четко разбитыми на мили. Над картой еще можно было рассмотреть надпись — TABOLA IMPERII ROMANI, полуразрушенную потеками воды. Затем внимание Ромула привлекла надпись CIVITAS RAVENNA, под которой был изображен миниатюрный город с башнями и стенами, — и сердце мальчика вдруг сжалось от страха. Он быстро отвернулся — и тут же встретил взгляд Аврелия; и каждый из них увидел в глазах другого пугающие образы, вызванные в памяти рисунком: плен, неудачная попытка побега, смерть Флавии Серены… Амброзин суетился неподалеку, шаря по всем углам в поисках чего-нибудь полезного; когда он на дне ящика разбитого буфета нашел пару свитков наполовину чистого пергамента, он тут же начал срисовывать одну из дорог, изображенных на настенной карте.

Остальные тоже вошли внутрь и принялись расстилать свои одеяла. Деметр заметил на склоне позади здания старые конюшни, рядом с которыми кое-где валялись кучи соломы, и отправился туда, чтобы принести несколько охапок для устройства постелей.

Верхний слой соломы был серым и раскисшим, но в глубине куч сухие стебли были светлыми и чистыми. Они должны были помочь путникам не замерзнуть ночью. Вдоль ближайшего поля стояли в ряд клены, под которыми разрослась ежевика, а дальше виднелись сплошные заросли низкого кустарника, тянувшиеся почти до самого песчаного берега моря. Слева римляне видели устье Метара, реки, вдоль которой они шли в последние дни. А позади остались леса, протянувшиеся на север и на запад. Ватрен сел на коня и проехался по опушкам, заглянув и вглубь, в лесную чащу, чтобы исключить даже малейшую возможность какой-либо опасности. Неподалеку от края возделанного поля он обнаружил большую груду дубовых и сосновых бревен, по обе стороны от которых были вбиты в землю колья, чтобы бревна не раскатились. Видимо, здесь складывали результаты своего труда местные дровосеки, продававшие древесину жителям побережья. Море отчетливо виднелось вдали, его поверхность слегка морщилась от дыхания Борея, — но волны были совсем небольшими, и вообще погода стояла достаточно хорошая для того, чтобы корабль мог подойти к берегу без особых затруднений.

Амброзину очень хотелось выразить благодарность людям, рисковавшим жизнью ради Ромула и его самого, и потому, когда подошел час, он приготовил для всех особый ужин, приправив еду травами и корешками, собранными по пути. Старый наставник умудрился даже украсить обед фруктами: это были несколько поздних яблок с одичавшей яблони, найденной им в запущенном саду, явно принадлежавшем некогда почтовой станции. Он разжег огонь в старом очаге, и хотя широкие дыры в потолке позволяли путникам без труда видеть звезды над их головами, все же потрескивание пламени и мягкий свет придали их обеду особое настроение веселья и дружеской близости, что слегка смягчило грусть неизбежного расставания.

Никто ни словом не упомянул о том, что Ромулу предстоит уехать на следующий день… и что они, скорее всего, никогда больше его не увидят, и что юный император отправится навстречу неведомой судьбе в другой конец света, в гигантский город, ко двору другого императора, что там его ждут интриги и опасности… Но ясно было, что каждый из них ни о чем другом и не думает, судя по тем осторожным взглядам, которые все бросали на мальчика, и по тем сердечным словам, что сами собой вырывались у них, и по нежной заботе, проявляемой к Ромулу…

Аврелий выбрал для себя первую стражу. Он ушел к каменным поилкам и сел там, глядя на море, постепенно менявшее цвет от синего к свинцово-серому. Ливия не спеша приблизилась к римлянину.

— Бедный мальчик, — сказала она. — Все это время он пытался подружиться со всеми, особенно с тобой и со мной, но мы ему этого так и не позволили.

— Ему от этого стало бы только хуже, — ответил Аврелий, не повернув головы.

Над ними в темнеющем небе пролетела журавлиная стая; птицы кричали, словно изгнанные из рая души.

— Корабль должен прийти перед рассветом. Они заберут мальчика и отдадут нам вознаграждение. Это очень большие деньги; ты и твои друзья сможете начать новую жизнь, купить землю, слуг, домашний скот… и вы это заслужили.

Аврелий промолчал.

— О чем ты думаешь? — немного погодя спросила Ливия.

— Корабль может и не прийти вовремя. Он может запоздать на несколько дней.

— Что я слышу в твоем голосе — опасение или надежду?

Аврелий, казалось, внимательно прислушивался к заунывным крикам журавлей, все еще звучавшим вдали. Наконец он вздохнул.

— Знаешь, со мной такое впервые в жизни, — когда у меня появилось нечто вроде семьи… но завтра все это кончится. Ромул отправится навстречу неведомому, а ты…

— И я тоже, — решительно произнесла Ливия. — Нынче тяжелые времена. Мы вынуждены наблюдать за тем, как умирает наш мир, и мы бессильны сделать хоть что-то, чтобы спасти его. Каждый из нас нуждается в некоей цели, в причине достаточно сильной, чтобы выжить среди всех этих руин.

— Ты действительно хочешь вернуться в ту лагуну? А может, ты бы…

— Что?

— Поехала с нами… со мной.

— Но куда? Я же говорила тебе, в той лагуне зарождаются новые надежды. Венеция — моя родина, как бы странно это ни звучало для тебя. Конечно, с виду это кажется просто столпотворением хижин, построенных теми, кто сбежал из разрушенных городов… но, по сути, это нечто гораздо, гораздо большее.