ГЛАВА 39

Евмолп из Сол вошел в старый оружейный зал во дворце сатрапа, и находившийся там человек резко обернулся на звук его шагов.

— Как тебя зовут? — спросил осведомитель. — И из какой ты части?

— Меня зовут Деметрий. Пятый отряд третьего штурмового батальона.

— У меня для тебя поручение от царя. — Евмолп показал табличку с оттиском звезды Аргеадов. — Узнаёшь?

— Это царская печать.

— Вот именно. Приказ, который ты получишь от меня, исходит напрямую от Александра. Задание это непростое и очень ответственное, но нам известно, что в делах подобного рода ты не новичок и всегда действовал быстро и точно.

— Кого я должен убить? — спросил Деметрий.

Евмолп прямо посмотрел ему в глаза:

— Полководца Пармениона.

Реакция Деметрия выразилась лишь в учащенном моргании, а Евмолп продолжил, все так же, не отводя от него взгляда:

— Приказ устный, и знать его должен ты один. Никто больше. Даже сам царь не знает, что ты отбыл с этим заданием. У тебя будет два местных проводника, абсолютно надежных. Возьмете верблюдов из стойла Сатибарзана — самых быстрых и выносливых. Вы должны быть на месте, прежде чем слухи о смерти Филота достигнут Экбатан. — Он протянул ему свиток. — Этот документ подтвердит, что ты царский гонец, но, чтобы приблизиться к Пармениону с устным посланием, ты должен знать пароль, известный только ему и царю.

— И каков же этот пароль?

— Это старая македонская считалочка, которую поют дети. Возможно, ты ее знаешь:

В глазах убийцы вспыхнул саркастический огонек, и, кивнув, он закончил стишок:

— Совершенно верно, — подтвердил Евмолп, не выразив никаких чувств, и продолжил: — Это не может быть достойной наградой за выполнение поручения, но из моего кармана ты получишь талант серебра.

— В этом нет нужды, — ответил Деметрий.

— Пригодится. Действуй кинжалом, бей в грудь. Величайший солдат Македонии не должен погибнуть от удара в спину.

Деметрий снова кивнул.

— Что еще?

— Ты должен застать его врасплох. Если он заметит твое движение, ты пропал. Не рассчитывай на то, что ему семьдесят лет. Лев всегда остается львом.

— Я буду внимателен.

— Тогда отправляйся сейчас же. Нельзя терять ни минуты. Твои проводники ждут тебя в стойле с верблюдами наготове. Деньги найдешь в Экбатанах рядом с халдейским храмом Эшмуна, у южной двери. Сразу же убегай, чтобы никогда больше не возвращаться.

Деметрий вышел, как ему было указано, через черный ход, спустился к стойлу и отправился навстречу заходящему солнцу. С высоты башни Александр наблюдал за убийцей, бледный и неподвижный, пока тот не скрылся из виду и перед глазами остался лишь неровный пустынный пейзаж.

Деметрию понадобилось шесть дней и пять ночей, чтобы добраться до Задракарты; по ночам он спал лишь по нескольку коротких часов, а ел и пил, не слезая с седла. Каждый день он и его проводники меняли верблюдов, чтобы поддерживать постоянную скорость, — казалось невероятным, какие огромные пространства удалось им покрыть таким образом в столь короткое время. Они прибыли в Экбатаны к исходу тринадцатого дня, и Деметрий тут же явился во дворец правителя.

— Ты кто? Чего тебе надо? — спросил стражник. Деметрий предъявил пропуск с царской печатью:

— Гонец от царя с прерогативами чрезвычайной важности. Устное личное послание Пармениону.

— Ты знаешь пароль?

— Разумеется.

— Подожди, — сказал стражник.

Он удалился в караульное помещение и пошептался со своим непосредственным начальником, который почти сразу вышел и обратился к прибывшему:

— Следуй за мной.

Они пересекли обширный двор с колоннами и колодцем посередине, откуда слуги черпали воду для гостей и животных, и оказались во втором дворе. С западной стороны портика, уже в тени, виднелась лестница, ведшая на верхний этаж. Они свернули в коридор, охраняемый двумя педзетерами, и прошли в самый его конец. Перед дверью не было никакой охраны. Начальник стражи постучал и стал ждать. Вскоре послышались шаги, и чей-то голос спросил:

— Кто там?

— Охрана, — ответил начальник стражи. — Прибыл чрезвычайный гонец от царя с устным посланием и паролем.

Дверь открылась, и показался человек на шестом десятке, почти совсем лысый, с табличкой под мышкой и стилосом в правой руке.

— Я секретарь для разбора почты, — представился он. — Следуй за мной. Парменион сейчас примет тебя. Он только что закончил отвечать на письма и хотел принять ванну перед ужином. Надеюсь, ты несешь ему хорошие известия. Бедняга, он все еще удручен смертью Никанора и все больше тревожится за царя и своего последнего сына.

Секретарь украдкой рассматривал каменное лицо убийцы, словно стараясь угадать содержание известия, предназначенного его господину, но ничего хорошего так и не высмотрел.

Они остановились перед другой дверью, и секретарь сказал:

— Подожди меня здесь. Нужно выполнить одну формальность, прежде чем тебя допустят к военачальнику.

Деметрий, опасаясь обыска, сжал под плащом рукоять кинжала. Некоторое время изнутри не доносилось ни шума, ни голосов, а потом снова появился секретарь. В руках он держал поднос, на котором находились ломоть хлеба, солонка с солью и чаша вина.

— Парменион хочет, чтобы всем входящим в его дом оказывали гостеприимство. Говорит, это приносит добро, — проговорил старик с полуулыбкой. — Прошу, отведай.

Убийца выпустил кинжал и протянул руку к подносу. Он взял хлеб, посолил его и съел, а потом отхлебнул вина и, вытерши рот тыльной стороной руки, сказал:

— Поблагодари его от меня.

Секретарь кивнул, поставил поднос на стол и, введя гонца в дверь, за которой находился кабинет Пармениона, велел подождать еще немного. Из-за двери, ведущей в соседнюю комнату, до Деметрия донеслись голоса двух человек. Наконец секретарь вышел и кивнул в знак того, что гонца ждут. Тот вошел и закрыл за собой дверь.

Парменион сидел за своим рабочим столом. За спиной у него виднелся стеллаж со свитками, каждый снабжен ярлыком; а сбоку на треноге была установлена географическая карта, изображавшая провинции Персидской державы к востоку от Галиса. Едва завидев царского посланца, он встал и двинулся навстречу. На нем был военный хитон до колен и македонские кожаные сапоги до середины икры. Парменион отличался чрезвычайно крепким телосложением, его доспехи из железа и кожи, висевшие на вешалке у стены, вместе со щитом весили, наверное, целый талант [13]. Сейчас он был безоружен. Его меч с клинком древней работы висел на перевязи на той же вешалке.

Старый полководец любезно указал на кресло:

— Усаживайся, солдат.

— Я не устал, — ответил убийца.

— Однако, похоже, ты пересек само царство мертвых, — возразил Парменион. — У тебя ужасный вид. Ну же, садись.

Деметрий повиновался, чтобы не вызвать подозрений, и подождал, когда полководец приблизится, но когда убийца сел, рукоять кинжала высунулась из-под плаща. Заметив ее, Парменион отступил к своим доспехам.

— Ты кто такой? — спросил он, протянув руку к своему мечу. — Ты сказал, что знаешь пароль.

Гонец встал.

— Старый солдат на войну торопился… — проговорил он, берясь за рукоять кинжала.

При этих словах Парменион выпустил меч, который уже сжимал в руке, и подошел к Деметрию с выражением мучительного недоумения в глазах.

— Царь… — прошептал он, не веря. — Как это возможно?

Вонзив ему в грудь клинок, убийца смотрел, как Парменион падает без единого стона, оставляя на полу широкую лужу крови. В затухающем взгляде не виделось ни злобы, ни протеста. Только слезы. И убийце показалось, что с последним вздохом его губы прошептали что-то… возможно, то были слова пароля.

Он вышел через другую дверь, в стене слева, и исчез в лабиринте огромного дворца. Вскоре тишину заката разорвал протяжный крик ужаса.

Через тринадцать дней Александру сообщили, что Парменион злодейски убит, и хотя он сам отдал такой приказ, это известие глубоко его ранило. Он почти надеялся, что какой-нибудь бог направит судьбу по-другому. Царь уединился в своем шатре, охваченный чернейшим унынием, и несколько дней не выходил, ни с кем не встречался, ничего не ел и не пил. Несколько раз Лептина пыталась позаботиться о нем, но каждый раз видели, как она уходит в слезах, а потом садится на корточки возле шатра и на солнцепеке или под дождем плачет в ожидании, что царь все-таки позволит войти. А друзья, то и дело подходившие к шатру, слышали лишь его сиплый монотонный голос, бесконечно повторяющий старую македонскую колыбельную, которую обычно пели маленьким. Они уходили, качая головой.

Четвертую книгу своих «Дневников» Евмен закончил словами:

ГЛАВА 40

Наступил день, когда Александр, небритый, со спутанными волосами, исхудавший, с растерянным видом и бегающим взглядом пешком вернулся к себе во дворец. Статира приняла его в свои объятия и попыталась облегчить его боль, просиживая ночи у его ног и напевая ему песни под звуки вавилонской арфы.

Лето шло уже к концу, когда царь созвал войско и назначил день выступления. Путевые топографы посоветовались с проводниками, интенданты приготовили повозки и вьючный скот, командиры выстроили свои части и водили их несколько дней маршами, чтобы те вновь привыкли к усилиям предстоящего долгого пути. От военных приготовлений лагерем овладело возбуждение. Солдаты не чаяли часа, когда, наконец, покинут это проклятое место, где они присутствовали при столь печальных событиях. Каждый из них не желал ничего иного, как забыть эти дни безделья и крови, пролитой на берегах безжизненного озера под потрескавшейся стеной Артакоаны, называвшейся теперь Александрией Арийской.

Царевна Статира забеременела, и это известие принесло царю облегчение и вселило в него некоторую радость. Друзья тоже оживились, подумав, что скоро увидят нового маленького Александра. Поход на север был слишком тяжел для женщины в ее положении, и Александр попросил Статиру вернуться назад и поселиться в одном из своих дворцов. Супруга царя повиновалась и выехала по направлению к Задракарте с намерением присоединиться к своей матери в Экбатанах или Сузах.

Сверкающим утром ранней осени трубы протрубили выступление, и царь в своих самых роскошных доспехах, верхом на Букефале, как в дни самых славных походов, занял место во главе войска. Рядом с ним гарцевали Гефестион, Пердикка, Птолемей, Селевк, Леоннат, Лисимах и Кратер, все в железных доспехах, с развевающимися на солнце плюмажами.

Несколько дней они поднимались по долине, собиравшей тысячи ручейков в речку. Войско проходило от деревни к деревне без всяких происшествий. Знатные персы, шедшие в войске со своими отрядами, разговаривали с населением и объясняли, что блестящий молодой человек, гарцующий на огромном вороном коне, — это новый Царь Царей. Порой кто-нибудь из местных выходил к армии, в знак приветствия размахивая ветвями ивы. Ночью неизменно ясное небо зажигалось звездами, и их множество увеличивало его бескрайность; звезды словно сами собой тысячами рождались на безбрежном куполе, как цветы на весеннем поле. Каллисфен объяснял, что воздух на некоторой высоте, в отсутствие сгущающих его дымов и испарений, гораздо прозрачнее и потому звезды просто лучше видно. Но многие солдаты верили, что над другими землями и небо другое и что в этих столь отдаленных краях ничему не следует удивляться.

Каждый вечер, к заходу солнца, на берегу реки разбивали лагерь. Огромное множество солдат, к которым добавлялась длинная свита женщин, торговцев, слуг, носильщиков и пастухов со скотом, создавало впечатление настоящего передвижного города.

Наступил день, когда долина речки расступилась, и войско вышло на плато, окруженное грандиозной грядой высочайших заснеженных гор, живописно сверкавших на солнце на фоне неба.

— Паропамис! — воскликнул Евмен, взволнованный такой красотой.

Каллисфен возразил:

— В последнее время я переписываюсь с моим дядей Аристотелем. По его мнению, горы, что мы здесь обнаружили, должны быть последними отрогами Кавказских гор, самых высоких в мире.

— И нам предстоит подняться туда? — спросил Леоннат, указывая на перевалы, маячившие между небом и землей.

— Именно, — ответил Птолемей. — Уже сейчас ясно, что Бесс с войском бактрийцев, согдийцев и скифов находится по ту сторону гор.

Прикрыв глаза от солнца рукой, Леоннат снова осмотрел внушительные горы, ослепительные в своем одеянии изо льда и снега, и, покачав головой, поехал вперед.

К географическому предположению Каллисфена присоединился и царь. В последующие дни Александр обнаружил в огромной плодородной долине идеальное место для основания нового города и отправил туда часть обширного каравана, следовавшего в походе за войском. Александр назвал город Александрией Кавказской и поселил в нем тысячу человек, а с ними — почти двести наемников, которые предпочли остаться, лишь бы не переходить головокружительные горы.

В прозрачном воздухе, под сияющим небом, на изумрудных лугах, оправленных серебром речных струй, призраки Артакоаны как будто растворились на время, но кровавая тень Пармениона по ночам продолжала преследовать Александра. Однажды перед заходом солнца, подавленный тоской беспросветного мрака, он явился в шатер к Аристандру и сказал:

— Возьми коня и следуй за мной.

Тот повиновался, и вскоре, ускользнув от надзора охраны, они нырнули в тень, уже спустившуюся с гор, и стали взбираться на склон бескрайней горной гряды.

— Что ты затеял? — спросил ясновидец.

— Я хочу вызвать тень Пармениона, — ответил царь, направив на него лихорадочный взгляд. — Можешь сделать это для меня, Аристандр?

Ясновидец кивнул:

— Если она еще блуждает по этой земле, я велю ей явиться к тебе. Но если она уже сошла в царство Аида, не знаю, смогу ли сделать это, пока не умер сам.

— Недавно ночью мне приснилось, как он поднимается один, пешком, к этой гряде. Он шел сгорбившись, словно под тяжелой ношей, и его седые волосы сливались с чистотой снега. И все время делал мне знак следовать за ним… своей большой мозолистой рукой старого солдата. А потом вдруг обернулся ко мне, и я увидел в его груди рану, но в его взгляде не было ни злобы, ни протеста, одна лишь бесконечная печаль. Вызови его, Аристандр, заклинаю тебя!

— Ты помнишь, в каком именно месте этих гор он тебе привиделся?

— Вон там, — ответил Александр, указывая на место, где каменистая дорога сливалась со снегом.

— Тогда отведи меня туда, пока ночь не скрыла путь. Они двинулись дальше, сначала верхом, а потом, когда дорога стала слишком узкой и трудной, пешком. К полуночи они добрались до границы снегов и остановились перед чистейшей бескрайней ширью, уходящей к высоким вершинам.

— Ты готов? — спросил Аристандр.

— Готов, — ответил царь.

— К чему?

— Ко всему.

— Даже к смерти?

— Да.

— Тогда разденься.

Александр повиновался.

— Ляг на снег.

Александр лег на снежный ковер, дрожа от леденящего прикосновения, и увидел, как Аристандр опустился рядом на колени и, раскачиваясь на пятках взад-вперед, затянул странную заунывную песню, иногда выкрикивая что-то на варварском, непонятном языке. По мере того как пение поднималось к далекому ледяному небу, тело Александра погружалось в снег, пока не скрылось в нем совсем.

Он почувствовал, как кожу колют тысячи ледяных игл, проникающих в самое сердце и мозг, и боль с каждым мгновением все возрастала, становясь нестерпимой. В какой-то момент он заметил, что и сам вместе с Аристандром испускает из груди короткие неравномерные крики на варварском языке, и увидел, как ясновидец, с белыми, ничего не выражающими глазами статуи, с которой дождем смыло все краски, встал перед ним на колени.

Александр попытался что-то сказать, но ничего не вышло; попытался приподняться, но не нашел сил. Он снова попытался крикнуть, но голоса не было. Он все глубже утопал в снегу, а возможно, колыхался в ледяном прозрачном воздухе над голубыми горными вершинами… И снова, как во сне, увидел себя ребенком, бегущим по залам царского дворца, и увидел старую Артемизию, которая, запыхавшись, тщетно пытается угнаться за ним. И вдруг он оказался в большом зале советов, в оружейной палате, где рядом с царем, его отцом, сидели полководцы. Александр ошеломленно остановился перед величественными воинами в сверкающих доспехах и тут заметил, как из коридора вошел внушительный мужчина с ниспадающими на плечи белыми волосами — первый солдат государства, Парменион!

Военачальник с улыбкой взглянул на Александра и проговорил:

— Как там эта считалочка, молодой царевич, а? Не хочешь еще раз спеть ее для твоего старого солдата, который торопится на войну?

И Александр попытался пропеть считалочку, над которой все смеялись, но ничего не вышло — в горле застрял какой-то комок. Он повернулся, чтобы убежать обратно к себе в комнату, однако увидел перед собой заснеженный пейзаж, Аристандра на коленях, одеревеневшего, как покойник, с белыми глазами. Александр отчаянно собрал последние силы, чтобы дотянуться до брошенного на снег плаща, но когда с чудовищным усилием повернул голову в сторону, то остолбенел от изумления: перед ним стоял Парменион, бледный в лунном свете, в доспехах, со своим великолепным мечом на боку.

Глаза Александра наполнились слезами, и он пробормотал:

— Старый… храбрый… солдат… прости меня.

Чуть искривив губы в грустной улыбке, Парменион ответил:

— Теперь я со своими ребятами. Нам хорошо вместе. Прощай, Александрос. Храни мое прощение до тех пор, пока мы не встретимся. Ждать не так уж долго.

Медленными шагами он удалился по нетронутому снегу и исчез в темноте.

В этот момент Александр вдруг очнулся и увидел перед собой Аристандра, протягивающего ему плащ.

— Накройся, скорее накройся! Ты был близок к смерти.

Александру удалось приподняться и завернуться в свой плащ, и теплая шерсть постепенно вернула в него жизнь.

— Что случилось? — спросил его Аристандр. — Я исчерпал все силы моей души, но ничего не запомнил.

— Я видел Пармениона. Он был в доспехах, но без раны… он мне улыбнулся. — Александр безутешно повесил голову. — Вероятно, мне это только привиделось.

— Привиделось? — проговорил ясновидец. — А может быть, нет. Смотри.

Александр обернулся и увидел в снегу цепочку следов, внезапно заканчивавшуюся у скалы, словно кто-то оставивший их растворился в воздухе. Он опустился на колени, чтобы дотронуться до них пальцем, а потом удивленно обернулся к Аристандру.

— Македонские сапоги… С металлическими накладками. О великий Зевс, разве это возможно?

Ясновидец вперил взгляд в горизонт.

— Вернемся, — сказал он. — Уже поздно. Звезды, охранявшие нас до сих пор, скоро зайдут.

ГЛАВА 41

Александр отпраздновал рождение нового города торжественными жертвоприношениями его заступникам, после чего устроил гимнастические игры и поэтические состязания со сценическими представлениями. Лучшие трагические актеры, игравшие самые значительные роли, старались оспорить первенство у легендарного Фессала, голосу которого высокогорный климат придал еще большую силу и звучность.

Кульминацией трагического цикла стала постановка на сцене трагедии «Семеро против Фив», где молодой актер, уроженец Миласы, с большим реализмом воспроизвел роль Тидея, который запустил зубы в череп Меланиппа. Но приз за лучшую игру еще раз получил Фессал, мастерски исполнивший заглавную роль в «Агамемноне».

Празднования продолжались семь дней. На восьмой войско вслед за отрядом местных проводников отправилось к перевалу. Уже через два перехода солдатам пришлось пробираться по глубокому снегу. Территория казалась совершенно пустынной, а поскольку подъем был чрезвычайно крутым, вьючных животных освободили от половины их обычного груза, так что автономность похода существенно ограничилась.

Проводники объяснили, что по пути есть несколько деревень и там можно пополнить запасы, но хижины скрыты в снегу и потому их совершенно не видно. Единственный способ обнаружить их — это дождаться вечера, когда в домах разожгут огонь для приготовления ужина: дым укажет их точное местонахождение. Таким образом войско смогло обеспечить себе пропитание, но жителей жалких деревушек пришлось лишить самого необходимого, и они были вынуждены оставить свои жилища и спуститься ближе к долине, чтобы отбивать хлеб у других несчастных.

Поход продолжался ценой неимоверных усилий, и многие солдаты начали страдать от тяжелых повреждений глаз из-за слепящего, сверкающего на снегу света.

После захода солнца Александр позвал врача Филиппа в свой шатер и показал ему отрывок из «Похода десяти тысяч».

— Ксенофонт рассказывает, что столкнулся с такой же трудностью в снегах Армении. Он говорит, что немалое число солдат ослепли.

— Я велел людям завязать глаза и оставить лишь самые маленькие щелочки, чтобы что-то видеть, — ответил Филипп. — Это должно спасти им зрение. Больше ничего поделать не могу: у нас не хватит лекарств для каждого. Но мне вспомнилось, как мой старый учитель Никомах при твоем рождении пользовался снегом, чтобы успокоить раздраженные ткани, а также, чтобы ослабить или остановить кровотечение. Я попробовал это средство на наших солдатах и получил недурные результаты. В этом случае уместно сказать, что человека можно лечить тем же, что ему повредило. А ты как себя чувствуешь, государь? — спросил врач, заметив его усталый вид.

— Моя боль такого рода, что ты не можешь исцелить ее, мой добрый Филипп. Только вином удается иногда приглушить… Только теперь я понял, что имел в виду мой отец, когда говорил, что царь всегда один.

— Тебе удается заснуть?

— Да, иногда.

— Тогда иди отдохни. Да пошлют тебе боги спокойную ночь.

— И тебе тоже, ятре.

Филипп улыбнулся: царь называл его этим титулом медика, когда особенно ценил его услуги. Легким кивком он попрощался и вышел в звездную ночь.

На следующий день они подошли к огромной, совершенно отвесной скале. Каллисфен долго ее осматривал. Он заметил с одной стороны небольшой полукруглый выступ, по форме напоминавший гигантское гнездо, а с другой, посередине стены, — тени или пятна в виде колец цвета ржавчины и большое углубление, чьи очертания вызывали мысли о человеческом теле гигантских пропорций. Историк немедленно позвал Аристандра.

— Смотри, — сказал он, — какая находка! Мы нашли скалу, к которой был прикован Прометей. Это, — он подошел и указал на выступ, — могло быть гнездом орла, который клевал ему печень, а это, — он показал на ржавые тени, — звенья цепи, удерживающей плененного титана. А вот и отпечаток, оставленный его телом… Если мой дядя Аристотель прав, и мы находимся на Кавказе, перед нами действительно может быть скала Прометея.

Весть быстро разнеслась по рядам войска, и нашлось немало таких, кто покинул свое место в строю, чтобы подойти и посмотреть на чудо. И чем больше они смотрели, тем больше убеждались в правоте Каллисфена. Приблизился к скале и Фессал и, вдохновленный величественным пейзажем, начал взволнованно декламировать стихи из «Прикованного Прометея» Эсхила. Громовой голос актера, отражаясь от горных склонов, разносил слова великого поэта по глухим варварским местам, вечно зажатым в тиски мороза:

Царь тоже замер и прислушался к возвышенным стихам. Едва актер замолчал, как Каллисфен ответил Фессалу, изображая Гефеста, вынужденного приковать титана:

Этот отрывок задел Александра так болезненно, словно говорил о нем самом.

В это время с высочайшей вершины слетел орел, и его хриплый клекот вызвал в безбрежном пространстве эхо. Хищная птица медленно воспарила над ледяной пустыней, как будто сам оскорбленный Зевс отзывался на дерзкие слова смертных.

Каллисфен обернулся и встретил задумчивый взгляд царя.

— Разве не изумительные стихи? — спросил историк.

— Изумительные, — ответил Александр. И продолжил свой путь.

Через шестнадцать дней марша войско, вытерпев неслыханные страдания, перевалило через страшную горную гряду и спустилось на скифскую равнину. Чтобы преодолеть последний участок этого грозного барьера, пришлось забить часть вьючного скота, зато под конец Александр смог обозреть новую провинцию своих необъятных владений.

С последнего перевала открывался вид на бескрайнюю степь, и при взгляде на это бесконечное однообразное пространство солдаты снова ощутили тоску. Но особенно удивительно показалось им то, что снег и вечный лед граничили с выжженной солнцем полупустыней.

И все же, когда Александр снова повел их за собой, все почувствовали себя так, будто их затягивает в водоворот неодолимая сила, которой они не могли противостоять. Солдаты понимали, что пустились в приключение, ни с чем не сравнимое, какого до них не переживал никто в мире. Они знали: никому еще судьба не посылала такого человека, если только это действительно был человек. Многие из шедших в войске, почти постоянно видя далеко впереди блеск его серебристого панциря у красного знамени с золотой звездой, уже привыкли считать Александра каким-то высшим существом.

Выйдя на равнину, войско сразу направилось к столице здешних мест, в Бактру — город, расположившийся посреди цветущего оазиса, где можно было, наконец, найти отдых. Бактра сдалась без боя, и Александр оставил сатрапу Артаозу его должность. Тот принял царя в своем дворце и сообщил, что Бесс ушел дальше, оставляя за собой выжженную землю.