Глава III

Волшебство – дитя веры

Анна проснулась намного раньше будильника, поставленного на шесть, и отправилась на кухню приготовить кофе. За месяц, прошедший со дня рождения, она ни разу не выспалась нормально. Проще было не бороться с бессонницей, а просто начинать день тогда, когда он начинается сам.

Было четыре тридцать, достаточно далеко до восхода, даже летнего, достаточно времени для того, чтобы провести несколько часов за инструментом. На следующий день была назначена первая репетиция, а через две недели должен был состояться первый летний концерт. Анна все еще не могла одолеть Рахманинова, его вечно ускользающую Пятую, казавшуюся хаотическим нагромождением звуков, которые просто отказывались собираться в мелодию. Ноты, словно маленькие зверьки, разбредались по уголкам ее мозга, соскальзывали ненадолго в кисти, но прежде чем смычку удавалось извлечь звук, все семь в ужасе уносились прочь.

Позанимавшись почти час, Анна отложила виолончель и подошла к окну. Машина Майка стояла на улице – хороший знак, – наверно, он припарковал ее прошлым вечером. Неделю или две назад Грета перестала звонить по вечерам, и Анна пришла к выводу, что Майк наконец-то начал приезжать домой вовремя.

Она бегло просмотрела газету, вымыла оставшуюся с вечера посуду, пролистала несколько студенческих работ по бактериальным инфекциям и протерла кухонный пол. В восемь часов, когда она наконец снова взяла виолончель, зазвонил телефон.

– Это я, – сказала Грета.

– Вот так номер! Какие новости на этот час? – Анна смотрела на фиолетовые отпечатки пальцев на нотном листе. Это красящее вещество, которое использовалось для медицинских слайдов, казалось, въедалось в кожу. Она осмотрела виолончель, чтобы убедиться, что не оставила отпечатков на дереве. Инструмент был очень дорог Анне, его подарил Хью, когда она снова начала играть. Он купил ей виолончель на сороковой день рождения. Это был инструмент из Австрии с очень красивым, грустным и ярким звуком, ноты скользили, словно золотые отсветы заката на гладкой озерной воде.

– Ты сейчас очень занята? – спросила Грета.

– Собираюсь раздвинуть ноги для Сергея, этого мрачного сукиного сына.

– Для кого?

– Для мистера Рахманинова. Я хочу позаниматься.

– Тогда ладно. Возвращайся к своему занятию.

– Нет, подожди. Я уже отвлеклась. Что случилось?

– Майк собирается в офис, мне нужно ехать на репетицию. – Группа Греты «Без звука» открывала летний симфонический сезон. – А моя машина снова в автомастерской. Не одолжишь свою?

– Конечно. Если вернешь ее к двум часам. – Анна нашла студентку для присмотра за группой поддержки пациентов, больных СПИДом, и договорилась с ней о встрече у Ника Мозеса во второй половине дня. – Нет, знаешь что, я отвезу тебя в город, а потом заберу. Мне все равно нужно в госпиталь.

– Ты уверена? – спросила Грета. Анна ответила, что вполне.

Репетиции Греты проходили в Кембридже, на старом складе около Гарвардской площади. В оркестре было, насколько Анна могла предположить, двадцать или тридцать детей в возрасте от шести до десяти лет. Анна села в одно из откидных кресел, собираясь посмотреть часть репетиции. Родители сидели в стороне, некоторые вставили в уши затычки – когда заиграла музыка, она поняла почему: басы были включены на полную громкость, чтобы дети могли чувствовать вибрацию. Грета сказала, что это только на репетициях, во время представления низкие частоты уравновешиваются, и дети будут полагаться на счет, а не на ритм.

– Так, родители! – возгласила Грета на весь зал. – Мы начинаем репетиции в костюмах, надеюсь, что они уже куплены. Да! И не забудьте начесать седые парики для тех, кто играет Бетховена. Представьте себе что-то большое – птичье гнездо, например. Представьте полусумасшедшего гения. – Грета подняла вверх портрет Бетховена с всклокоченными, стоящими дыбом волосами. – Нам нужен именно такой внешний вид.

Она повернулась к детям, которые выходили на сцену. Старшие надели костюмы в виде гигантских поролоновых ушей, их лица были раскрашены в черный цвет и обрамлены «испанским мхом», чтобы изобразить отверстие слухового канала и волоски внутри него. Маленькие дети были одеты как кукурузные початки.

Музыка звучала так громко, что у Анны заболели барабанные перепонки.

Глядя на сцену, Анна представила себе кукурузное поле, по которому гулял ветер. Дети пели громко, как их учила Грета: почувствовать звук в своих диафрагмах прежде, чем послать вибрацию и воспроизвести его в связках. Анна была поражена: голоса звучали на удивление гармонично, учитывая, что ни один ребенок не слышал голосов хора.

Дети пели: «Мы кукуруза, и мы умеем слышать. Мы слышим початки, которые рядом с нами».

Старшие дети, изображавшие человеческие уши, стояли позади и пели в контрапункте с кукурузными початками. Грета рассказывала Анне, что эта часть была особенно сложной, – ведь стоящие сзади дети не могли определить по губам, что поют стоящие спереди. Но Грете чудесным образом удалось справиться с задачей. Анна поняла, что все это – просто демонстрация и переживание веры. Каждый ребенок верит в то, что звуки, которые они издают, сольются в единое целое.

Девочка, изображающая ветер, в длинных воздушных лентах, сплетенных в прозрачную мантию, носилась по сцене и притворялась, что шепчет в кукурузные початки. Затем дети начали петь и танцевать, на этот раз без музыки. Основная сюжетная линия заключалась в том, что молчание для растений и животных было способом, посредством которого мудрость направлялась с небес на землю. Создания, которые пользовались языком, слышали только немое бормотание.

В финале появились три Бетховена, которые вошли на сцену слева, – один с альтом и двое со скрипками. Трио играло первую часть из Пятой симфонии, без нот и без ошибок, насколько Анна могла слышать. Представление закончилось тем, что вернулась девочка-ветер и объявила: «Волшебство – это дитя веры».

– Хорошо! – Грета захлопала, выражая признательность всем детям. – Очень, очень хорошо. Бетховены – просто чудо. Давайте прогоним все еще разок.

Анна поймала Грету, когда та перематывала кассету:

– Я приеду за тобой до пяти.

– Здорово, а? – Грета кивнула в сторону сцены и улыбнулась.

– Это неописуемо прекрасно.

До встречи в больнице оставалось еще два часа. Бессонница всегда будто придавала ей ускорение: она неслась сквозь мир, и все получалось у нее намного быстрее, чем в обычном состоянии. Выпив кофе, она пошла в огромный книжный магазин и почти час бесцельно бродила между стеллажами, пока не задержалась у секции «Путешествия. Приключения». На глаза ей попалась книга очерков, написанная женщинами-охотницами. На обложке дамочка среднего возраста держала голову убитого бизона, словно ожидая, что тот улыбнется в камеру. Анна бегло просмотрела книгу, положила обратно, а затем снова взяла и сунула под мышку. Затем сняла с полки еще одну – о женщине, которая охотилась в Африке на антилоп. Эту она тоже купит. Анна никогда не интересовалась охотой, даже мясо ела очень редко, так что она и сама не могла понять, зачем покупает эти две – нет, уже три книги (она взяла еще автобиографию охотницы на оленей) и зачем кладет в карман рекламную листовку женской охотничьей группы. Дети из оркестра Греты каким-то образом выбили ее из колеи. Особенно восхитительные Бетховены.

Когда Анне было двадцать три года, она находилась на пике своей музыкальной карьеры, но тогда она об этом не подозревала. В то время она была на пике своих исполнительских возможностей – несмотря на то, что с годами она отточила приемы и стала мудрее. В молодости она время от времени играла Рахманинова, а еще – Сен-Санса, которого очень любила. Но сейчас, через тридцать лет, Анна даже не вспоминала о его музыке. Наверное, думала она, это каким-то образом связано с эмоциональностью. Когда она была молодой, его произведения казались ей переполненными эмоциями, а потому – более понятными. Тогда Анна даже не думала, что со временем мрачная выразительность поздних произведений Бетховена или размеренная скорбь сюит для виолончели Баха станут ей ближе.

Анна вспомнила, как одним поздним вечером, сбежав из-за внезапного приступа меланхолии с занятий, играла она Сен-Санса – давным-давно, когда еще училась в колледже. Она стояла тогда у окна и смотрела на косые лучи октябрьского солнца, скользящие по брусчатке двора. В то время она чувствовала каждую ноту и могла погружаться в музыку до самого ее дна.

Она направилась к машине. А что если на самом деле она – одна из тех женщин, которым нравится охотиться на львов в Африке? Независимая и дикая, не озабоченная правилами поведения и утонченными манерами. Женщина, не имеющая понятия о том, что такое личный или профессиональный крах, сосредоточенная на волнении и опасности сумерек, опускающихся на Серенгети. Невозможная версия ее самой: Анна, которая любит человечество и читает книги о сафари, и знает, как выследить оленя. Может быть, мужчина рядом, тот, с которым можно встретить старость. Спокойные дни и поездки за город. Анна уравновешенная, Анна благоразумная, с хорошим аппетитом и здоровым сном. «Я не принц Гамлет и не был им никогда – строка, отбившаяся от забытого стихотворения, услышанного когда-то на занятиях по литературе, все вертящаяся в голове. – Я не пара лап, скребущая по дну океана».

Анна обнаружила Эми и Ника в самом углу больничного кафетерия.

Эми как будто вполне соответствовала условиям Ника – хорошие знания в области иммунологии, сострадательность и ум. Но здесь, в госпитале, где пахнет болезнью, бетадином и формальдегидом, Анна почувствовала сомнение в своем выборе. Эми была совсем юной, но дело было даже вовсе не в этом. Она слишком хотела помочь. Сострадание, необходимое для работы с больными СПИДом, возможно, ничего общего не имеет с самопожертвованием как стилем жизни или поглощенностью чужими страданиями. Скорее, оно означает – понимать, что это никогда никому не поможет, и все равно продолжать делать свое дело.

– Анна! – Ник помахал ей рукой.

– Привет! – Анна села рядом. – Вы рано. Ник постучал по часам:

– На самом деле это ты опоздала. Мы договаривались встретиться в час.

Анна редко путала время назначенных встреч, но возможно, в этот раз ошиблась она.

– Извините.

– Все в порядке. Мы с Эми решали, какова же будет ее роль.

Анна повернулась к улыбающейся, аккуратной студентке:

– Тебе это подходит? Ты на самом деле считаешь, что можешь справиться?

Эми кивнула:

– Думаю, да. В смысле – смогу, конечно.

Следующие полчаса Анна слушала, как Ник объяснял Эми задачи группы поддержки и обязанности руководителя группы: как слушать, как изменить направление дискуссии, если это необходимо.

– Ты справишься. Время от времени пациенты могут попросить у тебя медицинского совета, но почаще напоминай им, что ты не практикующий врач. Внимание должно быть сосредоточено на том, как жить со СПИДом, а не на том, как умереть. Хроническое заболевание, даже такое тяжелое, – это еще не смертный приговор.

Эми сказала, что все поняла.

– Запомни, на самом деле это просто сверхурочная встреча по просьбе пациентов. Поэтому твоя основная задача – остановить случайные всплески эмоций. Большинство представителей этой группы знают друг друга уже много лет. Если случится что-нибудь непредвиденное, позвони одному из нас.

Эми кивнула. Анна посмотрела на Ника:

– Нас? Кого ты имеешь в виду?

– Меня, доктора Кляйна – местного психолога, и тебя.

– Меня? Зачем? Чем я смогу помочь?

– Ну, ты же ее руководитель, – сказал Ник.

Анна почувствовала, что закипает понемногу. Она с самого начала сказала Нику, что у нее нет ни интереса, ни веры в эту затею. Но все-таки она сказала, повернувшись к Эми:

– Хорошо. Я уверена, что ты идеально справишься, но, если будет нужна моя помощь, ты всегда можешь позвонить.

– Кстати, Анна, я надеялся, что ты сможешь посетить самое первое собрание группы, которое начнется сегодня в три часа. Я арендовал конференц-зал на третьем этаже.

Следующее место встречи еще не определено – может быть, здесь, а может, и нет. Я сообщу позднее. – Ник посмотрел на часы. – Ладно, Эми, если хочешь, можешь подняться наверх, Анна подойдет через несколько минут. Девушка встала, собирая бумажки:

– Спасибо вам большое, миссис Бринкман, за то что согласились помогать мне первые несколько недель.

Не раздумывая ни минуты, Анна ответила:

– С большим удовольствием. Это очень хорошая возможность для тебя. – Она улыбнулась, подождала пока Эми уйдет, а затем повернулась к Нику: – Ты шакал.

– Анна!..

– Я не соглашалась ни на что, кроме как порекомендовать тебе студентку, которая, судя по всему, будет просто почетной сиделкой.

– Ну, Анна…

– Мой муж был врачом. Я знаю, как работают больницы. Отдел управления рисками не выделит вам дополнительного времени, пока вы не обеспечите группу номинальным координатором.

– Это не так…

– Уборщик тоже подошел бы. Или продавец из местного киоска.

– Анна!

Она остановилась.

– Я ведь тебе говорил, что твоя студентка не будет выполнять официальных лечебных функций. Больница действительно требует назначения координатора для любого мероприятия, но, клянусь тебе, я не использую ее как почетную сиделку.

Анна глубоко вздохнула:

– Такая же правда, как и то, что я буду присутствовать на этих собраниях первые несколько недель?

– Да, действительно нечестно было не предупредить тебя об этом. Прости меня. Но ты же слышала, что по субботам я занят. Мне пришлось прийти на эту встречу, кроме того, я сегодня замещаю коллегу на больничном обходе. На который, – он посмотрел на часы, – я уже опаздываю. И потом, я вправду думаю, что Эми поделится своими проблемами скорее с тобой, а не со мной или доктором Кляйном. – Ник сделал паузу. – Решай сама.

– Да? И что ты можешь мне предложить?

– Ужин? Анна фыркнула:

– Принято. Но я не откажусь от пяти или шести новеньких микроскопов «Бош и Ломб» для лаборатории или от пакета слайдов с редкими образцами.

– Договорились, – сказал Ник. Анна собралась уходить.

– Эй, Анна! – Ник протянул книжку, которую она забыла на столе, и нахмурился, посмотрев на название: «Рычащая женщина: Прайд африканской охотницы». Она выхватила книгу и пошла наверх.

Это была катастрофа! Анне захотелось бросить все и уйти из конференц-зала через пятнадцать минут после начала встречи, как это сделала Эми.

К такому она оказалась не готова. Большую часть своей жизни Анна была близка к медицине, помогала людям, больным и умирающим, включая собственного мужа. Она пыталась смягчить реакцию на плохие новости и помогала выздоравливающим, но эта болезнь, несомненно, не смиряла большинство людей, как это делал рак. Анна ожидала увидеть измученных пациентов, растекающихся на стульях, и их не менее измученных сиделок. Но уже подходя к залу, она услышала громкие голоса: в комнате было полным-полно необузданных крикунов, переполненных энергией, словно группа детского сада.

Как только они вошли, Эми просияла и представилась:

– Здравствуйте, меня зовут Эми.

Несколько человек откликнулось в унисон: «Здравствуйте, Эми!» – будто это было собрание анонимных алкоголиков. После этого все пошло наперекосяк: они перебивали, спорили, игнорировали ее, когда девушка пыталась направить разговор. Анна не вмешивалась: она не хотела, чтобы Эми почувствовала, будто руководитель считает ее беспомощной.

Через пятнадцать минут после начала встречи Эми встала и вышла из комнаты. Анна села на ее место и руководила дискуссией следующие сорок пять минут. Потом она завершила встречу, попрощалась с группой, и немедленно пошла искать Ника.

– Привет, – сказал он, заполняя какую-то таблицу. – Как все прошло? Где Кэти?

– Эми. У нее были все основания уйти.

– Вот дерьмо! – сказал он и резко закрыл папку. – Что, было так плохо?

– Еще хуже.

– Извини. Да, они живенькие, это правда. Мне казалось, я сказал Элли об этом.

– Эми. Ты сказал, но эта работа ей не по зубам.

– Наверное, надо было подготовить ее получше. – Он помахал рукой группе врачей-ординаторов, которые стояли у стола старшей сестры. – Мне нужно закончить обход, поговорим об этом позже? Созвонимся вечером, хорошо? Мы затратим на подготовку следующего студента несколько часов. И мне, конечно, следовало обратить ее внимание на важную особенность этой болезни: эти задницы становятся окончательными задницами, когда заболевают. Это наиболее сложная проблема, с которой сталкиваются те, кто с ними работает. А их партнеры, и без того чересчур требовательные и навязчивые, вовсе выходят из-под контроля. Я позвоню тебе.

– Нет, – отрезала Анна. – Извини, но я не думаю, что кто-нибудь из моих студентов психологически готов к такой работе. Почему бы тебе не попросить одного из своих студентов?

Ник посмотрел через ее плечо:

– Доктор Ли, начинайте обход без меня. Палата четыреста пять, белый мужчина, шестьдесят лет, жалобы на боли в животе. Гипертоник, перенес инфаркт миокарда. – Ник подождал, пока врачи пройдут мимо. – Анна, мои ординаторы безумно перегружены, и я не могу просить их взять на себя еще больше работы. И вообще-то я просил, только никто не согласился. Если ты не подберешь мне другого студента, я просто скажу своим пациентам, что субботние встречи отменяются, пока я не найду им руководителя. Им нужно будет приспособиться. Извини, что впутал тебя во все это.

– Хорошо, – ответила Анна. – Удачи тебе с заменой. Между прочим, почему в первую очередь ты пришел именно ко мне?

Ник пожал плечами:

– Хью всегда говорил, что ты замечательный человек, безумно любишь медицину и разбираешься в людях.

У Анны внезапно перехватило дыхание.

– Ты знал моего мужа?

– Мы часто дежурили вместе, когда были ординаторами. Он все время говорил о тебе, а мы завидовали. Завидовали, как ему повезло, что у него такая жена, которая понимает все сложности нашей работы.

Она прислонилась к двери кладовой. Изнутри сильно пахло ксиленом – химикатом, который используют для мытья микроскопов и слайдов. Хью обычно дразнил ее из-за того, что ей нравился этот запах.

– Позволь мне все обдумать. Хотя я ничего не обещаю. Но знай, если я дам тебе другого студента, это будет лев, а не ягненок.

Ник посмотрел на нее поверх очков:

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что тебе не нужен человек с избытком сострадания, тебе нужен человек острый на язык, способный парировать нападки. Сильный характер, точно. Я и сама никогда не была склонна к обидчивости и слезам.

– Может быть, ты и права. – Ник замялся. – Кстати, а в том, что Эми ушла, виноват кто-то конкретно?

– Можно и так сказать. Двое. Они поссорились из-за голубых носков.

– Алан и Майкл, я так и думал. Придется поговорить с обоими, они почти всегда очень взвинчены.

– Хорошо. Потому что, если я кого-то подыщу, тебе придется вышвырнуть эту парочку сразу же, как только они опять начнут бурно выяснять отношения.

– Заметано, – сказал Ник.

Эти двое пациентов доминировали над остальными первые пятнадцать минут собрания. Один партнер обвинил другого в том, что тот умышленно потерял его любимую пару носков. Результатом стали три бессонные ночи, до тех пор, пока носки не были найдены. Он заявил, что бессонница ослабила его иммунную систему. У Анны начала кружиться голова, когда она попыталась понять логику его рассуждений.

– В первую очередь я заболел из-за твоей безответственности! – вопил мужчина. – Из-за твоего безрассудства! Ты либо следишь за тем, что для тебя важно, либо нет. Ты не следил, поэтому мы здесь.

Как раз в этот момент Эми вмешалась:

– Давайте будем говорить все по очереди.

– Мы как раз так и говорим, сестренка. Все идет как положено. Это то, что тебе нужно понять, но ты этого никогда не поймешь. – Эми залилась слезами и встала, чтобы уйти. – Правильно, уходи, возвращайся в скаутский лагерь и жарь травяные котлетки со своими маленькими подружками. Ты даже можешь рассказать им, как сегодня большой серый волк дунул и снес твой домик.

– Достаточно! – сказала Анна. – Немедленно прекратите!

Мужчина замолчал. Воздух, казалось, вибрировал от его ярости. Анна понимала, что этот пациент в чем-то был прав. Как могла она, или Эми, или – если уж на то пошло – любой обычный человек понять, каково это – болеть СПИДом? Конечно, он был груб, но Анне казалось, что за его словами скрывалось что-то еще. Может, это была раздражительность, которая приходит с осознанием того, что все действительно кончено, что дорог каждый миг. Социальные условности становятся бессмысленными, когда уходит твоя драгоценная жизнь. Жаль тратить даже несколько секунд на то, чтобы-представиться новым знакомым.

Анна повернулась к Нику:

– Мне пора. Поговорим на следующей неделе.

– Хорошо, – сказал он, – спасибо.

Анна уже почти дошла до дверей, когда Ник окликнул ее: «Вот, ты уронила», – он протянул ей ключи от машины. Нужно было как можно скорее зашить карман пальто.

До встречи с Гретой еще оставалось время, и Анна направилась в свой кабинет. Она любила работать по выходным. Отсутствие других преподавателей, почти абсолютная тишина и одиночество вызывали в памяти Анны библейские истории, которые ей когда-то давно рассказывала бабушка. В них праведники всегда попадали в рай, а грешники оставались на опустевшей земле. Вера бабушки была немного наивной, но для Анны она была тесно связана с ощущением тепла и надежности, которые царили в бабушкином доме в Ланкастере. Анна часами могла гулять по полям, наслаждаясь видом окрестностей.

Родители Анны всегда отличались эклектичностью взглядов. Ее отец, еврей, обратившийся в буддизм, преподавал историю культуры в Нью-Йоркском университете. Мама преклонялась только перед своей карьерой физика. Однажды отец взял ее на Седер к своим родителям, жившим в Манхэттене. Ей запомнилось огромное количество женщин, хотя, конечно, там были и мужчины. Анне было лет десять или одиннадцать, и она была просто очарована женщинами в черных платьях и кружевных мантильях, которые подавали на стол яйца, сваренные вкрутую, и соленую воду. Отец относился ко всему с ироничной насмешкой – надев ермолку, он скосил глаза и показал дочери язык. Они ушли оттуда пораньше, чтобы успеть на бруклинский поезд, и по дороге он выбросил ермолку в мусорный бачок.

– Прости, милая. Я становлюсь старым и сентиментальным. – Отец пожал плечами и улыбнулся. – Думаю, мне просто захотелось вернуться в детство.

Они с Анной рассмеялись. Анна так и не призналась ему, что была восхищена – Седер показался ей прекрасным, и какая-то ее частичка никогда не оправится от разочарования в отце за то, что тот скрывал от нее этот благоговейный праздник, часть наследия ее семьи.

Она позвонила домой, чтобы проверить сообщения на автоответчике. Одно было от Греты – подруга сообщала, что уже дома и Анне не нужно ее забирать. Еще два сообщения были от дочери. Анна подумала, что надо бы перезвонить Поппи сегодня вечером, раз уж та, несмотря на заявление, что молчание будет расценено как «нет», звонила после этого уже три раза.

Должно быть, Поппи думала, что Анна все еще пытается принять решение, хотя для Анны все давным-давно было ясно. Она больше никогда не хотела встречаться с дочерью. Такие вещи не прощают.

Анна включила микроскоп, положила один из студенческих слайдов на предметное стекло. Стекло было покрыто жирными пятнами и совершенно непрозрачно. Как и остальные пять. Ничего не рассмотреть. Надо будет повторить эту тему в понедельник. Анна вытащила из коробки с образцами слайд СПИДа, настроила резкость. Она подумала о том, что сказал сегодня Ник насчет усугубления отрицательных черт в характере больных. В глубине души Анне хотелось отбросить психологию, этику, вообще все то, что родилось в человеческих душах, пораженных страхом вируса, и разобраться с проблемой вот так – на клеточном уровне. Было что-то страшное в ретровирусах, подобных СПИДу, в том, что ДНК человека таяла, словно мороженое, заменяясь кодом болезни. Что-то невыразимо завораживающее было в мысли о том, что во всех тех людях, которых она видела сегодня на встрече в больнице, происходит скрытый от глаз процесс вирусного кодирования, что все они медленно, но неотвратимо, как в плохом фантастическом фильме, лишаются индивидуальности и становятся одним человеком. Если бы люди могли видеть этот процесс разрушения, развернувшийся сейчас на предметном стекле, это героическое сражение каждой клетки организма, они бы гораздо легче мирились с приступами гнева и капризами больных.

Дома ее ждала Грета. Когда-то Анна дала подруге ключи и сказала, что та может воспользоваться ими в любое время. Но Анна почувствовала себя сбитой с толку, обнаружив дома новую мебель, – Грета купила наконец диван и стол, – диск Джимми Хендрикса в новом плеере, свечи в подсвечниках и огромные вазы, наполненные цветами. Теперь в гостиной было аж шесть предметов.

Грета вышла из кухни, держа в руках два бокала вина. Из открывшейся двери потянуло розмарином, лаймом и густым запахом осенних специй.

– Ты хочешь соблазнить меня, дорогая? – Улыбаясь, Анна кивком показала на цветы на кофейном столике.

– У меня в доме уже нет места, все забито букетами.

– Майк все еще приносит тебе цветы? – спросила Анна.

– Он приносит цветы домой. – Грета села на диван рядом с Анной. – На самом деле даже не дарит их мне, они просто как-то тайно появляются.

– Насколько я знаю, Майк приходит теперь вовремя. Я вижу его машину по вечерам.

Грета пожала плечами.

– Знаешь, сегодня кое-что произошло. – Она взяла с дивана несколько папок. – Сегодня после репетиции мама одного из «Бетховенов» рассказала мне об агентстве по усыновлению, специализирующемся на распределении детей с нарушением слуха. Вот здесь пятеро из них. Старшему восемь лет, младшему – три. – Грета открыла одну папку. – Посмотри. Ее зовут Лили, она глухая с самого рождения, биологические родители девочки скончались. Ближайшие родственники не заботятся о ней, и с самого рождения она кочует по детским домам.

Анна быстро прочла черно-белую глянцевую страницу, а затем перевела взгляд на подругу, и ее сердце забилось сильнее: Грета с любовью смотрела на фотографию. Анну всегда поражала импульсивность Греты: утром она услышала о группе глухих детей, не имеющих родителей, и уже к концу дня у нее было восемь досье, при том что ее брак мог в любой момент разрушиться и что она сама плохо представляла себе бремя и страдания материнства.

– Хорошо, – сказала Анна, – но ты должна серьезно подумать, прежде чем решать.

– Я уже все решила. Я хочу ребенка, и кому как не мне знать, что значит воспитываться в тишине?

– А что Майк думает по этому поводу?

– Меня не волнует, что он думает. Я заведу ребенка в любом случае, с ним или без него.

Анна покачала головой и отпила из бокала:

– Все же подумай хорошенько – ты берешь не щенка из приюта для собак.

Грета резко подняла голову:

– В жизни нет ничего, чего бы я желала больше, чем стать матерью, и я обязательно ею стану, так или иначе.

– Извини. Я знаю. – Анна почувствовала себя неловко и отвернулась. Она подумала о своем собственном теле и его непомерном плодородии. Как все-таки несправедлива жизнь: ее яичники были полны яйцеклеток, бесцельно выбрасываемых все эти годы, как бусы, осыпающиеся с ни разу не использованной выходной сумочки. Вскоре после того как она забеременела, гинеколог легко пробежался пальцами по ее животу и сказал: «Девушка, вы в высшей степени плодовиты и можете рожать детей до старости». Анна в ярости отвернулась. И после того как она родила, доктор сделал несколько отвратительных замечаний – во всяком случае, Анне так показалось – о ее изящной внутренней архитектуре, словно предназначенной для легкого вынашивания ребенка и родов. Анна вспомнила, как спросила тогда: «Ну и какая же изящная архитектура поможет мне вырастить этого ребенка?»

Анна посмотрела на фотографию маленькой девочки со светлыми вьющимися волосами и круглым ангельским личиком. Затем пролистала другие папки. Среди детей не было ни одного мальчика.

– Ты хочешь девочку, или мальчиков просто не было?

– Я хочу дочку.

Анна кивнула. Наибольшим разочарованием после обнаружения беременности стало то, что она родила девочку. Если бы родился сын, ее жизнь была бы счастливее и даже в каком-то смысле более открытой – в этом Анна была убеждена. В некотором смысле дочери, в отличие от сыновей, обречены. Женщина никогда не получает всего, чего она хочет. Так или иначе в ее жизнь постоянно вмешивается семья и дети. Как может мать смотреть на новорожденную дочь и не думать о разочарованиях своей собственной жизни? Хотя, возможно, вопрос в личном предпочтении – кто-то любит процесс покоя, а кто-то – бесконечный поиск. Сыновья живут с тобой, а потом уходят и занимаются своей собственной жизнью.