Осип Мандельштам
      Собрание стихотворений
      Из комментария к изданию 1990 г.
      Первые стихотворные публикации Мандельштама появились в 1907 г. в журнале Тенишевского коммерческого училища "Пробужденная мысль", но подлинный литературный дебют состоялся в августе 1910 г. в девятом номере журнала "Аполлон", где была напечатана подборка из пяти стихотворений.
      При жизни Мандельштама вышло шесть его поэтических книг: три издания "Камня" (1913, 1916 и 1923), "Tristia" (1922), "Вторая книга" (1923) и "Стихотворения" (1928). В 1931 -- 1932 гг. поэт заключил договоры на сборники "Избранное" и "Новые стихи", а также на двухтомное собрание сочинений, но эти издания не состоялись.
      Первое в СССР посмертное издание стихов Мандельштама было анонсировано в 1958, но вышло только в 1973 г.-- Мандельштам О. Стихотворения (Библиотека поэта. Большая серия). Л., Советский писатель, 1973 (переизд. в 1974, 1978 и 1979 гг.). О намерении издать двухтомник О. Мандельштама в "Художественной литературе" свидетельствует копия письма председателя Комиссии по литературному наследию О. Э. Мандельштама К. М. Симонова директору изд-ва А. Косолапову от 5 июня 1968 г. (архив И. М. Семенко). Издание не состоялось.
      В настоящем издании впервые в СССР предпринята попытка собрать в одной книге все поэтическое наследие Мандельштама, включая стихи для детей и шуточные стихи. В Приложениях собраны разные редакции и наброски, а также экспромты, отрывки или строки из уничтоженных или утерянных стихов. Принципы композиции и текстологии, принятые в издании, раскрываются в преамбулах к комментариям к каждому разделу, все исключения оговариваются. Особенности авторской орфографии максимально сохранены. В отношении пунктуации применен дифференцированный подход, позволяющий сочетать адекватность передачи смысла с современными нормами правописания и явными особенностями авторской пунктуации (Мандельштам, как известнo, пренебрегал знаками препинания и правилами их расстановки, исходя исключительно из мелодики стиха, нередко он диктовал свои стихи жене или другим лицам, не вмешиваясь в пунктуацию при авторизации текстов). Нумерация строф, часто встречающаяся в автографах и прижизненных публикациях Мандельштама, не приводится.
      Под ст-ниями проставлены даты написания, через запятую -- даты их авторской переработки. Косвенные датировки даются в угловых скобках, предположительные -- со знаком вопроса в круглых скобках. Переводы иностранных слов в текстах даются под строкой (исключения отмечены в комментариях). Текст, зачеркнутый автором, дается в квадратных скобках, а неавторский текст -- в угловых.
      (...)
      Из предисловия к изданию 1993 г.
      (...) Мы не только восполняем некоторые лакуны, но и вносим ряд уточнений в тексты издания, являющегося для нас базовым: Осип Мандельштам. Сочинения в двух томах. Сост. С. С. Аверинцева и П. М. Нерлера. М. Художественная литература, 1990.
      (...)
      Особенности авторской орфографии и пунктуации, по возможности, учтены. (...) Длинные отточия означают обрыв текста в источнике.
      (...)
      П. Нерлер, А. Никитаев
      Камень
      x x x
      Звук осторожный и глухой
      Плода, сорвавшегося с древа,
      Среди немолчного напева
      Глубокой тишины лесной...
      1908
      x x x
      Сусальным золотом горят
      В лесах рождественские елки;
      В кустах игрушечные волки
      Глазами страшными глядят.
      О, вещая моя печаль,
      О, тихая моя свобода
      И неживого небосвода
      Всегда смеющийся хрусталь!
      1908
      x x x
      Из полутемной залы, вдруг,
      Ты выскользнула в легкой шали -
      Мы никому не помешали,
      Мы не будили спящих слуг...
      1908
      x x x
      Только детские книги читать,
      Только детские думы лелеять.
      Все большое далеко развеять,
      Из глубокой печали восстать.
      Я от жизни смертельно устал,
      Ничего от нее не приемлю,
      Но люблю мою бедную землю,
      Оттого, что иной не видал.
      Я качался в далеком саду
      На простой деревянной качели,
      И высокие темные ели
      Вспоминаю в туманном бреду.
      1908
      x x x
      Нежнее нежного
      Лицо твое,
      Белее белого
      Твоя рука,
      От мира целого
      Ты далека,
      И все твое -
      От неизбежного.
      От неизбежного
      Твоя печаль,
      И пальцы рук
      Неостывающих,
      И тихий звук
      Неунывающих
      Речей,
      И даль
      Твоих очей.
      Декабрь? 1909
      <>
      x x x
      На бледно-голубой эмали,
      Какая мыслима в апреле,
      Березы ветви поднимали
      И незаметно вечерели.
      Узор отточенный и мелкий,
      Застыла тоненькая сетка,
      Как на фарфоровой тарелке
      Рисунок, вычерченный метко,-
      Когда его художник милый
      Выводит на стеклянной тверди,
      В сознании минутной силы,
      В забвении печальной смерти.
      Апрель? 1909
      <>
      x x x
      Есть целомудренные чары -
      Высокий лад, глубокий мир,
      Далеко от эфирных лир
      Мной установленные лары.
      У тщательно обмытых ниш
      В часы внимательных закатов
      Я слушаю моих пенатов
      Всегда восторженную тишь.
      Какой игрушечный удел,
      Какие робкие законы
      Приказывает торс точеный
      И холод этих хрупких тел!
      Иных богов не надо славить:
      Они как равные с тобой,
      И, осторожною рукой,
      Позволено их переставить.
      1909
      x x x
      Дано мне тело -- что мне делать с ним,
      Таким единым и таким моим?
      За радость тихую дышать и жить
      Кого, скажите, мне благодарить?
      Я и садовник, я же и цветок,
      В темнице мира я не одинок.
      На стекла вечности уже легло
      Мое дыхание, мое тепло.
      Запечатлеется на нем узор,
      Неузнаваемый с недавних пор.
      Пускай мгновения стекает муть -
      Узора милого не зачеркнуть.
      1909
      x x x
      Невыразимая печаль
      Открыла два огромных глаза,
      Цветочная проснулась ваза
      И выплеснула свой хрусталь.
      Вся комната напоена
      Истомой -- сладкое лекарство!
      Такое маленькое царство
      Так много поглотило сна.
      Немного красного вина,
      Немного солнечного мая -
      И, тоненький бисквит ломая,
      Тончайших пальцев белизна.
      Май? 1909
      <>
      x x x
      На перламутровый челнок
      Натягивая шелка нити,
      О пальцы гибкие, начните
      Очаровательный урок!
      Приливы и отливы рук...
      Однообразные движенья...
      Ты заклинаешь, без сомненья,
      Какой-то солнечный испуг,
      Когда широкая ладонь,
      Как раковина, пламенея,
      То гаснет, к теням тяготея,
      То в розовый уйдет огонь!..
      16 ноября 1911
      x x x
      Ни о чем не нужно говорить,
      Ничему не следует учить,
      И печальна так и хороша
      Темная звериная душа:
      Ничему не хочет научить,
      Не умеет вовсе говорить
      И плывет дельфином молодым
      По седым пучинам мировым.
      Декабрь 1909, Гейдельберг
      x x x
      Когда удар с ударами встречается
      И надо мною роковой,
      Неутомимый маятник качается
      И хочет быть моей судьбой,
      Торопится, и грубо остановится,
      И упадет веретено -
      И невозможно встретиться, условиться,
      И уклониться не дано.
      Узоры острые переплетаются,
      И все быстрее и быстрей,
      Отравленные дротики взвиваются
      В руках отважных дикарей...
      1910, 1927
      x x x
      Медлительнее снежный улей,
      Прозрачнее окна хрусталь,
      И бирюзовая вуаль
      Небрежно брошена на стуле.
      Ткань, опьяненная собой,
      Изнеженная лаской света,
      Она испытывает лето,
      Как бы не тронута зимой;
      И, если в ледяных алмазах
      Струится вечности мороз,
      Здесь -- трепетание стрекоз
      Быстроживущих, синеглазых.
      1910
      Silentium
      Она еще не родилась,
      Она и музыка и слово,
      И потому всего живого
      Ненарушаемая связь.
      Спокойно дышат моря груди,
      Но, как безумный, светел день.
      И пены бледная сирень
      В черно-лазоревом сосуде.
      Да обретут мои уста
      Первоначальную немоту,
      Как кристаллическую ноту,
      Что от рождения чиста!
      Останься пеной, Афродита,
      И, слово, в музыку вернись,
      И, сердце, сердца устыдись,
      С первоосновой жизни слито!
      1910, 1935
      1 Молчание (лат.)
      x x x
      Слух чуткий парус напрягает,
      Расширенный пустеет взор,
      И тишину переплывает
      Полночных птиц незвучный хор.
      Я так же беден, как природа,
      И так же прост, как небеса,
      И призрачна моя свобода,
      Как птиц полночных голоса.
      Я вижу месяц бездыханный
      И небо мертвенней холста;
      Твой мир, болезненный и странный,
      Я принимаю, пустота!
      1910, 1922(?)
      x x x
      Как тень внезапных облаков,
      Морская гостья налетела
      И, проскользнув, прошелестела
      Смущенных мимо берегов.
      Огромный парус строго реет;
      Смертельно-бледная волна
      Отпрянула -- и вновь она
      Коснуться берега не смеет;
      И лодка, волнами шурша,
      Как листьями...
      Не позднее 5 августа 1910, 1927
      <>
      x x x
      Из омута злого и вязкого
      Я вырос, тростинкой шурша,-
      И страстно, и томно, и ласково
      Запретною жизнью дыша.
      И никну, никем не замеченный,
      В холодный и топкий приют,
      Приветственным шелестом встреченный
      Коротких осенних минут.
      Я счастлив жестокой обидою,
      И в жизни, похожей на сон,
      Я каждому тайно завидую
      И в каждого тайно влюблен.
      Осень 1910, 1927
      <>
      x x x
      В огромном омуте прозрачно и темно,
      И томное окно белеет.
      А сердце -- отчего так медленно оно
      И так упорно тяжелеет?
      То всею тяжестью оно идет ко дну,
      Соскучившись по милом иле,
      То, как соломинка, минуя глубину,
      Наверх всплывает без усилий.
      С притворной нежностью у изголовья стой
      И сам себя всю жизнь баюкай;
      Как небылицею, своей томись тоской
      И ласков будь с надменной скукой.
      1910
      x x x
      Душный сумрак кроет ложе,
      Напряженно дышит грудь...
      Может, мне всего дороже
      Тонкий крест и тайный путь.
      1910
      x x x
      Как кони медленно ступают,
      Как мало в фонарях огня!
      Чужие люди, верно, знают,
      Куда везут они меня.
      А я вверяюсь их заботе,
      Мне холодно, я спать хочу;
      Подбросило на повороте
      Навстречу звездному лучу.
      Горячей головы качанье,
      И нежный лед руки чужой,
      И темных елей очертанья,
      Еще невиданные мной.
      1911
      x x x
      Скудный луч холодной мерою
      Сеет свет в сыром лесу.
      Я печаль, как птицу серую,
      В сердце медленно несу.
      Что мне делать с птицей раненой?
      Твердь умолкла, умерла.
      С колокольни отуманенной
      Кто-то снял колокола.
      И стоит осиротелая
      И немая вышина,
      Как пустая башня белая,
      Где туман и тишина...
      Утро, нежностью бездонное,
      Полуявь и полусон -
      Забытье неутоленное -
      Дум туманный перезвон...
      1911
      x x x
      Воздух пасмурный влажен и гулок;
      Хорошо и не страшно в лесу.
      Легкий крест одиноких прогулок
      Я покорно опять понесу.
      И опять к равнодушной отчизне
      Дикой уткой взовьется упрек,-
      Я участвую в сумрачной жизни,
      Где один к одному одинок!
      Выстрел грянул. Над озером сонным
      Крылья уток теперь тяжелы.
      И двойным бытием отраженным
      Одурманены сосен стволы.
      Небо тусклое с отсветом странным -
      Мировая туманная боль -
      О, позволь мне быть также туманным
      И тебя не любить мне позволь.
      1911, 28 августа 1935
      x x x
      Сегодня дурной день,
      Кузнечиков хор спит,
      И сумрачных скал сень -
      Мрачней гробовых плит.
      Мелькающих стрел звон
      И вещих ворон крик...
      Я вижу дурной сон,
      За мигом летит миг.
      Явлений раздвинь грань,
      Земную разрушь клеть
      И яростный гимн грянь -
      Бунтующих тайн медь!
      О, маятник душ строг,
      Качается глух, прям,
      И страстно стучит рок
      В запретную дверь к нам...
      1911
      x x x
      Смутно-дышащими листьями
      Черный ветер шелестит,
      И трепещущая ласточка
      В темном небе круг чертит.
      Тихо спорят в сердце ласковом
      Умирающем моем
      Наступающие сумерки
      С догорающим лучом.
      И над лесом вечереющим
      Встала медная луна;
      Отчего так мало музыки
      И такая тишина?
      Июнь 1911
      <>
      x x x
      Отчего душа так певуча,
      И так мало милых имен,
      И мгновенный ритм -- только случай,
      Неожиданный Аквилон?
      Он подымет облако пыли,
      Зашумит бумажной листвой
      И совсем не вернется -- или
      Он вернется совсем другой.
      О, широкий ветер Орфея,
      Ты уйдешь в морские края,-
      И, несозданный мир лелея,
      Я забыл ненужное "я".
      Я блуждал в игрушечной чаще
      И открыл лазоревый грот...
      Неужели я настоящий
      И действительно смерть придет?
      1911
      Раковина
      Быть может, я тебе не нужен,
      Ночь; из пучины мировой,
      Как раковина без жемчужин,
      Я выброшен на берег твой.
      Ты равнодушно волны пенишь
      И несговорчиво поешь;
      Но ты полюбишь, ты оценишь
      Ненужной раковины ложь.
      Ты на песок с ней рядом ляжешь,
      Оденешь ризою своей,
      Ты неразрывно с нею свяжешь
      Огромный колокол зыбей;
      И хрупкой раковины стены,-
      Как нежилого сердца дом,-
      Наполнишь шепотами пены,
      Туманом, ветром и дождем...
      1911
      x x x
      О небо, небо, ты мне будешь сниться!
      Не может быть, чтоб ты совсем ослепло
      И день сгорел, как белая страница:
      Немного дыма и немного пепла!
      24 ноября 1911, 1915(?)
      x x x
      Я вздрагиваю от холода -
      Мне хочется онеметь!
      А в небе танцует золото -
      Приказывает мне петь.
      Томись, музыкант встревоженный,
      Люби, вспоминай и плачь,
      И, с тусклой планеты брошенный,
      Подхватывай легкий мяч!
      Так вот она -- настоящая
      С таинственным миром связь!
      Какая тоска щемящая,
      Какая беда стряслась!
      Что, если, вздрогнув неправильно,
      Мерцающая всегда,
      Своей булавкой заржавленной
      Достанет меня звезда?
      1912, 1937
      * Ранний вариант последней строфы:
      Что, если, над модной лавкою,
      Мерцающая всегда,
      Мне в сердце длинной булавкою
      Опустится вдруг звезда?
      x x x
      Я ненавижу свет
      Однообразных звезд.
      Здравствуй, мой давний бред -
      Башни стрельчатой рост!
      Кружевом, камень, будь
      И паутиной стань,
      Неба пустую грудь
      Тонкой иглою рань.
      Будет и мой черед -
      Чую размах крыла.
      Так -- но куда уйдет
      Мысли живой стрела?
      Или, свой путь и срок
      Я, исчерпав, вернусь:
      Там -- я любить не мог,
      Здесь -- я любить боюсь...
      1912
      x x x
      Образ твой, мучительный и зыбкий,
      Я не мог в тумане осязать.
      "Господи!"- сказал я по ошибке,
      Сам того не думая сказать.
      Божье имя, как большая птица,
      Вылетело из моей груди!
      Впереди густой туман клубится,
      И пустая клетка позади...
      Апрель 1912
      x x x
      Нет, не луна, а светлый циферблат
      Сияет мне,-- и чем я виноват,
      Что слабых звезд я осязаю млечность?
      И Батюшкова мне противна спесь:
      Который час, его спросили здесь,
      А он ответил любопытным: вечность!
      1912
      Пешеход
      М. Л. Лозинскому
      Я чувствую непобедимый страх
      В присутствии таинственных высот.
      Я ласточкой доволен в небесах,
      И колокольни я люблю полет!
      И, кажется, старинный пешеход,
      Над пропастью, на гнущихся мостках
      Я слушаю, как снежный ком растет
      И вечность бьет на каменных часах.
      Когда бы так! Но я не путник тот,
      Мелькающий на выцветших листах,
      И подлинно во мне печаль поет;
      Действительно, лавина есть в горах!
      И вся моя душа -- в колоколах,
      Но музыка от бездны не спасет!
      1912
      Казино
      Я не поклонник радости предвзятой,
      Подчас природа -- серое пятно.
      Мне, в опьяненьи легком, суждено
      Изведать краски жизни небогатой.
      Играет ветер тучею косматой,
      Ложится якорь на морское дно,
      И бездыханная, как полотно,
      Душа висит над бездною проклятой.
      Но я люблю на дюнах казино,
      Широкий вид в туманное окно
      И тонкий луч на скатерти измятой;
      И, окружен водой зеленоватой,
      Когда, как роза, в хрустале вино,-
      Люблю следить за чайкою крылатой!
      Май 1912
      x x x
      Паденье -- неизменный спутник страха,
      И самый страх есть чувство пустоты.
      Кто камни нам бросает с высоты,
      И камень отрицает иго праха?
      И деревянной поступью монаха
      Мощеный двор когда-то мерил ты:
      Булыжники и грубые мечты -
      В них жажда смерти и тоска размаха!
      Так проклят будь готический приют,
      Где потолком входящий обморочен
      И в очаге веселых дров не жгут.
      Немногие для вечности живут,
      Но если ты мгновенным озабочен -
      Твой жребий страшен и твой дом непрочен!
      1912
      Царское село
      Георгию Иванову
      Поедем в Царское Село!
      Там улыбаются мещанки,
      Когда уланы после пьянки
      Садятся в крепкое седло...
      Поедем в Царское Село!
      Казармы, парки и дворцы,
      А на деревьях -- клочья ваты,
      И грянут "здравия" раскаты
      На крик -- "здорово, молодцы!"
      Казармы, парки и дворцы...
      Одноэтажные дома,
      Где однодумы-генералы
      Свой коротают век усталый,
      Читая "Ниву" и Дюма...
      Особняки -- а не дома!
      Свист паровоза... Едет князь.
      В стеклянном павильоне свита!..
      И, саблю волоча сердито,
      Выходит офицер, кичась,-
      Не сомневаюсь -- это князь...
      И возвращается домой -
      Конечно, в царство этикета -
      Внушая тайный страх, карета
      С мощами фрейлины седой,
      Что возвращается домой...
      1912, 1927(?)
      * Вариант первой строфы по СС2: -- С. В.
      Поедем в Царское Село!
      Свободны, ветрены и пьяны,
      Там улыбаются уланы,
      Вскочив на крепкое седло...
      Поедем в Царское Село!
      Золотой
      Целый день сырой осенний воздух
      Я вдыхал в смятеньи и тоске.
      Я хочу поужинать, и звезды
      Золотые в темном кошельке!
      И, дрожа от желтого тумана,
      Я спустился в маленький подвал.
      Я нигде такого ресторана
      И такого сброда не видал!
      Мелкие чиновники, японцы,
      Теоретики чужой казны...
      За прилавком щупает червонцы
      Человек,-- и все они пьяны.
      -- Будьте так любезны, разменяйте,-
      Убедительно его прошу,-
      Только мне бумажек не давайте -
      Трехрублевок я не выношу!
      Что мне делать с пьяною оравой?
      Как попал сюда я, Боже мой?
      Если я на то имею право,-
      Разменяйте мне мой золотой!
      1912
      Лютеранин
      Я на прогулке похороны встретил
      Близ протестантской кирки, в воскресенье.
      Рассеянный прохожий, я заметил
      Тех прихожан суровое волненье.
      Чужая речь не достигала слуха,
      И только упряжь тонкая сияла,
      Да мостовая праздничная глухо
      Ленивые подковы отражала.
      А в эластичном сумраке кареты,
      Куда печаль забилась, лицемерка,
      Без слов, без слез, скупая на приветы,
      Осенних роз мелькнула бутоньерка.
      Тянулись иностранцы лентой черной,
      И шли пешком заплаканные дамы,
      Румянец под вуалью, и упорно
      Над ними кучер правил вдаль, упрямый.
      Кто б ни был ты, покойный лютеранин,-
      Тебя легко и просто хоронили.
      Был взор слезой приличной затуманен,
      И сдержанно колокола звонили.
      И думал я: витийствовать не надо.
      Мы не пророки, даже не предтечи,
      Не любим рая, не боимся ада,
      И в полдень матовый горим, как свечи.
      1912
      Айя-софия
      Айя-София -- здесь остановиться
      Судил Господь народам и царям!
      Ведь купол твой, по слову очевидца,
      Как на цепи, подвешен к небесам.
      И всем векам -- пример Юстиниана,
      Когда похитить для чужих богов
      Позволила Эфесская Диана
      Сто семь зеленых мраморных столбов.
      Но что же думал твой строитель щедрый,
      Когда, душой и помыслом высок,
      Расположил апсиды и экседры,
      Им указав на запад и восток?
      Прекрасен храм, купающийся в мире,
      И сорок окон -- света торжество;
      На парусах, под куполом, четыре
      Архангела прекраснее всего.
      И мудрое сферическое зданье
      Народы и века переживет,
      И серафимов гулкое рыданье
      Не покоробит темных позолот.
      1912
      Notre Dame
      Где римский судия судил чужой народ -
      Стоит базилика, и -- радостный и первый -
      Как некогда Адам, распластывая нервы,
      Играет мышцами крестовый легкий свод.
      Но выдает себя снаружи тайный план,
      Здесь позаботилась подпружных арок сила,
      Чтоб масса грузная стены не сокрушила,
      И свода дерзкого бездействует таран.
      Стихийный лабиринт, непостижимый лес,
      Души готической рассудочная пропасть,
      Египетская мощь и христианства робость,
      С тростинкой рядом -- дуб, и всюду царь -- отвес.
      Но чем внимательней, твердыня Notre Dame,
      Я изучал твои чудовищные ребра,-
      Тем чаще думал я: из тяжести недоброй
      И я когда-нибудь прекрасное создам...
      1912
      x x x
      Мы напряженного молчанья не выносим -
      Несовершенство душ обидно, наконец!
      И в замешательстве уж объявился чтец,
      И радостно его приветствовали: просим!
      Я так и знал, кто здесь присутствовал незримо:
      Кошмарный человек читает "Улялюм".
      Значенье -- суета, и слово только шум,
      Когда фонетика -- служанка серафима.
      О доме Эшеров Эдгара пела арфа.
      Безумный воду пил, очнулся и умолк.
      Я был на улице. Свистел осенний шелк...
      И горло греет шелк щекочущего шарфа...
      1912 (1913?), 2 января 1937
      Старик
      Уже светло, поет сирена
      В седьмом часу утра.
      Старик, похожий на Верлэна,
      Теперь твоя пора!
      В глазах лукавый или детский
      Зеленый огонек;
      На шею нацепил турецкий
      Узорчатый платок.
      Он богохульствует, бормочет
      Несвязные слова;
      Он исповедываться хочет -
      Но согрешить сперва.
      Разочарованный рабочий
      Иль огорченный мот -
      А глаз, подбитый в недрах ночи,
      Как радуга цветет.
      А дома -- руганью крылатой,
      От ярости бледна,
      Встречает пьяного Сократа
      Суровая жена!
      1913, 1937
      * Вариант СС2: добавлена предпоследней строфа:
      Так, соблюдая день субботний,
      Плетется он, когда
      Глядит из каждой подворотни
      Веселая беда;
      Петербургские строфы
      Н. Гумилеву
      Над желтизной правительственных зданий
      Кружилась долго мутная метель,
      И правовед опять садится в сани,
      Широким жестом запахнув шинель.
      Зимуют пароходы. На припеке
      Зажглось каюты толстое стекло.
      Чудовищна, как броненосец в доке,-
      Россия отдыхает тяжело.
      А над Невой -- посольства полумира,
      Адмиралтейство, солнце, тишина!
      И государства жесткая порфира,
      Как власяница грубая, бедна.
      Тяжка обуза северного сноба -
      Онегина старинная тоска;
      На площади Сената -- вал сугроба,
      Дымок костра и холодок штыка...
      Черпали воду ялики, и чайки
      Морские посещали склад пеньки,
      Где, продавая сбитень или сайки,
      Лишь оперные бродят мужики.
      Летит в туман моторов вереница;
      Самолюбивый, скромный пешеход -
      Чудак Евгений -- бедности стыдится,
      Бензин вдыхает и судьбу клянет!
      Январь 1913, 1927
      x x x
      Hier stehe ich -- ich kann nicht anders...
      "Здесь я стою -- я не могу иначе",
      Не просветлеет темная гора -
      И кряжистого Лютера незрячий
      Витает дух над куполом Петра.
      1913 (1915?)
      x x x
      ...Дев полуночных отвага
      И безумных звезд разбег,
      Да привяжется бродяга,
      Вымогая на ночлег.
      Кто, скажите, мне сознанье
      Виноградом замутит,
      Если явь -- Петра созданье,
      Медный Всадник и гранит?
      Слышу с крепости сигналы,
      Замечаю, как тепло.
      Выстрел пушечный в подвалы,
      Вероятно, донесло.
      И гораздо глубже бреда
      Воспаленной головы -
      Звезды, трезвая беседа,
      Ветер западный с Невы.
      Январь-февраль 1913, 1915(?)
      <>
      Бах
      Здесь прихожане -- дети праха
      И доски вместо образов,
      Где мелом -- Себастьяна Баха
      Лишь цифры значатся псалмов.
      Разноголосица какая
      В трактирах буйных и церквах,
      А ты ликуешь, как Исайя,
      О, рассудительнейший Бах!
      Высокий спорщик, неужели,
      Играя внукам свой хорал,
      Опору духа в самом деле
      Ты в доказательстве искал?
      Что звук? Шестнадцатые доли,
      Органа многосложный крик -
      Лишь воркотня твоя, не боле,
      О, несговорчивый старик!
      И лютеранский проповедник
      На черной кафедре своей
      С твоими, гневный собеседник,
      Мешает звук своих речей.
      1913
      x x x
      В спокойных пригородах снег
      Сгребают дворники лопатами;
      Я с мужиками бородатыми
      Иду, прохожий человек.
      Мелькают женщины в платках,
      И тявкают дворняжки шалые,
      И самоваров розы алые
      Горят в трактирах и домах.
      1913
      Адмиралтейство
      В столице северной томится пыльный тополь,
      Запутался в листве прозрачный циферблат,
      И в темной зелени фрегат или акрополь
      Сияет издали -- воде и небу брат.
      Ладья воздушная и мачта-недотрога,
      Служа линейкою преемникам Петра,
      Он учит: красота -- не прихоть полубога,
      А хищный глазомер простого столяра.
      Нам четырех стихий приязненно господство,
      Но создал пятую свободный человек:
      Не отрицает ли пространства превосходство
      Сей целомудренно построенный ковчег?
      Сердито лепятся капризные Медузы,
      Как плуги брошены, ржавеют якоря -
      И вот разорваны трех измерений узы
      И открываются всемирные моря.
      Май 1913
      x x x
      В таверне воровская шайка
      Всю ночь играла в домино.
      Пришла с яичницей хозяйка,
      Монахи выпили вино.
      На башне спорили химеры:
      Которая из них урод?
      А утром проповедник серый
      В палатки призывал народ.
      На рынке возятся собаки,
      Менялы щелкает замок.
      У вечности ворует всякий,
      А вечность -- как морской песок:
      Он осыпается с телеги -
      Не хватит на мешки рогож,-
      И, недовольный, о ночлеге
      Монах рассказывает ложь!
      1913
      Кинематограф
      Кинематограф. Три скамейки.
      Сентиментальная горячка.
      Аристократка и богачка
      В сетях соперницы-злодейки.
      Не удержать любви полета:
      Она ни в чем не виновата!
      Самоотверженно, как брата,
      Любила лейтенанта флота.
      А он скитается в пустыне -
      Седого графа сын побочный.
      Так начинается лубочный
      Роман красавицы-графини.
      И в исступленьи, как гитана,
      Она заламывает руки.
      Разлука. Бешеные звуки
      Затравленного фортепьяно.
      В груди доверчивой и слабой
      Еще достаточно отваги
      Похитить важные бумаги
      Для неприятельского штаба.
      И по каштановой аллее
      Чудовищный мотор несется,
      Стрекочет лента, сердце бьется
      Тревожнее и веселее.
      В дорожном платье, с саквояжем,
      В автомобиле и в вагоне,
      Она боится лишь погони,
      Сухим измучена миражем.
      Какая горькая нелепость:
      Цель не оправдывает средства!
      Ему -- отцовское наследство,
      А ей -- пожизненная крепость!
      1913
      Теннис
      Средь аляповатых дач,
      Где шатается шарманка,
      Сам собой летает мяч,
      Как волшебная приманка.
      Кто, смиривший грубый пыл,
      Облеченный в снег альпийский,
      С резвой девушкой вступил
      В поединок олимпийский?
      Слишком дряхлы струны лир:
      Золотой ракеты струны