— Я уже говорил с ними, — сказал Томас, — и сказал им, чтобы они не уступали.

Что-то заскрежетало: это начали работать тормозные установки и «Ангел» пошел на посадку. Президент задумался. Он спросил:

— Что вы думаете насчет Хьюстона? — Я беспокоюсь, — сказал Томас нервно. Сан-Антонио произвел на него впечатление. Он хотел, чтобы Хьюстон устроил столь же блестящий прием, и он обещал это президенту.

— Мои люди трудились, как муравьи, — сказал он. — Они еще себя покажут.

— Посмотрим, — сказал президент.

Повторилась встреча в аэропорту Сан-Антонио: Линдон Джонсон, стоявший внизу у трапа, мэр, весь излучающий радушие, три дюжины желтых роз и одна белая орхидея для первой леди от Альберта Миллера, владельца цветочного магазина, и восемь тысяч техасцев, столпившихся вокруг грузового подъезда к аэропорту, обливающихся потом под свирепым послеполуденным солнцем, до хрипоты ревущих: «Джекки-и-и!» Томасу не следовало беспокоиться. В течение всей прошлой недели специалист по связи с общественностью Джек Валенти фактически отсутствовал в своей фирме «Уикли и Валенти». Будучи главным председателем на сегодняшнем обеде, он продал три с половиной тысячи билетов и сделал все, чтобы выполнить спои обязательства пород О’Доннелом. Если самолет «ВВС-1» сделает посадку засветло, писал он 1 ноября Кену О’Доннелу, то он гарантирует присутствие «огромной толпы из рабочих районов в количестве от двухсот до трехсот тысяч человек».

В Хьюстоне президенту не было оказано такого горячего приема, как в Сан-Антонио. Число встречающих составляло на самом деле около 175 тысяч человек. Это не был Даллас, но либералы были здесь в меньшинстве. Значительное большинство избирателей графства Хэррис в Хьюстоне голосовало в 1960 году за Никсона. Сегодня представители местных правых выставили несколько злопыхательских плакатов по пути следования президента: «Смотрите, как бы Кеннеди не прикрыл ваш бизнес», «Долой братьев!», а небольшой биплан таскал над летным полем воинственную длинную ленту, на которой было начертано: Сосуществование означает капитуляцию». И все же, несмотря на некоторое запоздание Кеннеди, господствовал энтузиазм. Томас махал рукой своим избирателям, которые ому аплодировали. Наклонившись к президенту, он гордо спросил:

— Ну как?

— Окей, — засмеялся Кеннеди. — Ваша взяла.

У ворот чета Кеннеди отдалась на волю толпы. Для Джекки такого рода ведение предвыборной кампании было непривычным делом, но она полностью в него включилась, и ее муж был ей за это признателен. Время от времени он оглядывался на нее, поощряя ее улыбкой. На какой-то момент она почти исчезла. Несколько рук схватили ее, как когти, за кисти рук, и, охваченная паникой, она почувствовала, что ее тянут через барьер. Вдруг когти ослабили свою хватку, и Джекки качнулась назад, тряхнув желтыми розами.

— Не оставляйте меня! — сказала она, задыхаясь, Альберту Томасу. — Не отходите слишком далеко.

— Хватит, — сказал Томас, и он и два его друга, оба лет семидесяти, заслоняли ее собой, пока она не вошла в машину.

Синий «линкольн» для завтрашнего кортежа был отправлен на грузовом самолете в Даллас. Здесь же президент должен был ехать в белой открытой машине поменьше. В остальном караван был неизменным, и Ральф Ярборо продолжал оставаться его наиболее колючей фигурой. Представитель демократической партии Мартин Андервуд, посланный в Хьюстон для организации встречи, подходил по отдельности к Ярборо и Джонсону, указывая каждому из них на то, что им полагается ехать друг с другом. Джонсон соглашался с этим, сенатор нет.

— По плану вы должны ехать в этой машине, — настаивал Андервуд. Ярборо только тряс головой. Агент Янгблад предпринял вторую попытку обуздать его.

— Предполагалось, что вы поедете вместе с вице-президентом в Сан-Антонио и будете ехать с ним и здесь, — сказал он с укором.

— Я еду со своей женой, если вы не возражаете, — сказал Ярборо хрипло.

— По плану вы должны ехать в машине вице-президента до конца поездки, — сказал агент и возвратился к Джонсону. — Я уже достаточно твердил ему об этом, — заявил он раздраженно.

Линдон ничего не сказал и лишь кивнул с каменным выражением лица.

Пройдя около сотни ярдов, машины поползли еле-еле. Иначе нельзя было ехать. Народ высыпал на асфальтовую полосу шоссе Голф-Фриуэй, где людей никогда не бывает. Даже Валенти этого не ожидал, а Джон Коннэли был просто ошеломлен. Леди Бард, глядя на вещи как всегда просто и безыскусственно, отметила про себя сморщенного старика, державшего написанный от руки плакатик «Добро пожаловать, Кеннеди»; дюжину девочек в форме скаутов из «Отряда 1381»; маленького мальчика с выцветшим американским флагом, вытянувшегося по стойке «смирно». Жаклин с волнением обратила внимание на то, что на Трэвис-стрит зрители стояли в десять-двенадцать рядов, а за ними на расстоянии многих миль остановилось все движение. Президент сухо заметил:

— Вот почему я перестал ездить в Нью-Йорке с полицейским эскортом: на каждый голос, который мы получаем здесь, приходится какой-то бедный парень, который не может добраться до своего дома там, — он махнул рукой в направлении находившихся по правую сторону блокированных мостов, пересекающих Буффало Байу, — и который на два часа опоздает на свой обед. Ему мы Не понравимся. Он будет только взбешен.

Жаклин город Хьюстон показался любопытным, Он походил на два квартала домов, перенесенных из Манхэттена в середину прерий. Хьюстон со своей стороны с интересом присматривался к Джекки. Когда через сорок минут колонна знаменитостей остановилась у отеля «Райс», корреспондент журнала «Тайм» Хью Сайди, бегая вдоль обочины тротуара, спрашивал людей, почему они пришли.

— Чтобы посмотреть на президента и на Джекки, — говорили они, а часто просто: «Ради Джекки».

Кеннеди попросил Дэйва Пауэрса подсчитать, сколько примерно собралось народа.

— Ради вас? Примерно столько же, сколько было последний раз, когда вы здесь были, — ответил Дэйв, — но еще добрая сотня тысяч пришла, чтобы посмотреть на Джекки.

На Мейн-стрит творился сущий бедлам. Линдон наконец развеселился. Когда-то он преподавал в школе в двух кварталах отсюда. Увидев группу старых друзей, он бросился к ним навстречу, в то время как малорослый Валенти едва за ним поспевал.

Президент прошелся до угла Мейн-стрит и Трэвис-стрит и хотел двинуться дальше. Предусмотрев это, полицейское управление Хьюстона соорудило остроумную баррикаду, чтобы заставить его отказаться от этой затеи: прямо против входа в отель были поставлены плотными рядами сотни мотоциклов рулями вперед. Трепещущие руки мелькали за мотоциклами, но Кеннеди не мог дотянуться до них из-за рулей и отказался от своего намерения. Жена взяла его под руку, и они последовали за директором отеля Максом Пеком через забитый людьми холл в лифт до номера-люкс на пятом этаже, стоившего 150 долларов в сутки.

Президент снял пиджак, промокшую рубашку и сел на качалку, перелистывая пачку газет. Джекки удалилась. В конце полета из Сан-Антонио она читала журнал, в то время как муж ее дремал. Теперь она дремала в своей комнате, пока он, оставшись в одних трусах, перерабатывал текст своей вечерней речи. Помощники появлялись и исчезали. Мак Килдаф принес техасские анекдоты, которые, передали ему из Белого дома по телефону Соренсен и Билл Мойерс. Президент взглянул на них и отложил в сторону. Пауэрс доложил о встрече с местными политическими деятелями. На этот раз они были довольны. О’Доннел разрешил принести групповую фотографию школьников, чтобы президент надписал ее. Затем супруги Кеннеди пообедали. Они должны были есть перед каждым официальным банкетом: как только они появлялись за почетным столом, им было уже не до еды.

Предстоящий банкет был заурядным делом, и большинство журналистов решили его пропустить. Именно поэтому корреспондент лондонской «Санди таймс» Генри Брэндон обедал с одним англичанином, жившим в Хьюстоне, Тот нарисовал мрачную картину враждебных Кеннеди настроений, господствовавших среди техасских правых. Брэндону показалось, что у его соотечественника это навязчивая идея.

— Ультраправые дошли до предела мерзости, — повторял собеседник Брэндона. — Я не преувеличиваю.

Пятый этаж отеля «Райс», где находился номер президента, был зарезервирован для лиц из его ближайшего окружения. Прямо над ним, в номере на шестом этаже (100 долларов в сутки), обедали вице-президент и Леди Бэрд.

Затем Линдон Джонсон встретился с Кеннеди.

Существо их беседы во, время этой последней встречи остается неясным. Как вспоминал Джонсон девятнадцать месяцев спустя, «каких-либо разногласий определенно не было. Был активный обмен мнениями», при котором точки зрения обоих «в значительной степени совпадали». Он не рассказал подробнее, о чем шла речь, но, если верить воспоминаниям других, президент и его преемник говорили о внутриполитическом конфликте в штате. Что именно было сказано, остается неизвестным, ибо одного президента нет в Живых, а другого увлек за собой ураган событий, спутав в его памяти последовательность всего предшествовавшего. Они были одни. Жаклин удалилась в соседнюю комнату, чтобы прорепетировать свою речь. Хотя до нее и доносились их возбужденные голоса, внимание ее было поглощено речью. Входившие и выходившие официант и слуги отеля слышали, как несколько раз упоминалось имя Ярборо. У всех создалось впечатление, что Кеннеди считал, что с сенатором поступают несправедливо, и что он говорил об этом исключительно резко. Джонсон сдерживал свой бурный нрав в присутствии своего шефа, но, по словам одного из агентов, дежуривших за дверью, «он вылетел из номера как пуля». Директору отеля, Максу Пеку, видевшему, как Джонсон выскочил в коридор, быстро переставляя длинные ноги, показалось, что он взбешен.

— Что у вас тут было? — спросила Жаклин, входя в номер после того, как вице-президент его покинул. — Судя по его манере говорить, он взбешен.

Президент усмехнулся и сказал:

— Ты же знаешь Линдона — он попал в затруднительное положение.

Неожиданно для себя Жаклин вдруг призналась, что ей не нравится губернатор Коннэли.

Кеннеди спросил:

— Почему ты это сказала?

— Я не в состоянии быть с ним вместе в течение целого дня. Он один из этих людей… Ну, я не знаю, как это объяснить. Я просто не могу выносить, когда он сидит рядом и произносит все эти высокопарные слова о самом себе! И кажется, что он весь день старается уязвить тебя.

— Ты не должна говорить, что он тебе не нравится, Джекки, — сказал президент. — Если ты будешь говорить так, ты начнешь так думать, и это повлияет на то, как ты будешь вести себя с ним на следующий день. Он заигрывает со многими из этих техасских бизнесменов, которые его прежде не поддерживали. Он собирается обойти меня в Техасе — вот Суть того, что он говорил в машине. Что ж, против этого не приходится возражать. Пусть себе старается. Но ради бога, не настраивай себя против него, потому что я сюда приехал именно для того, чтобы рассеять подобные настроения. Я пытаюсь начать с того, чтобы заставить двух человек сесть в одну машину. Если они начнут ненавидеть друг друга, никто ни с кем не поедет. Жаклин постаралась отбросить эти мысли. К тому же приближалось время ее выступления. Представители Лиги объединенных латиноамериканских граждан ждали внизу в Большом бальном зале, а запоминать текст наизусть оказалось неожиданно трудным делом.

Секретная служба, казалось, предусмотрела все. В течение последних девяти дней, например, агенты опросили всех служащих в здании «Колизеума» в Хьюстоне, где должен был состояться обед в честь Томаса. Был проверен каждый аппарат для кондиционирования воздуха в отеле «Райс», чтобы установить, нет ли в нем ядовитого газа. Вооруженные часовые дежурили на низкой крыше, находившейся как раз перед окнами номера-люкс отеля, где остановился Кеннеди. На появление президента за почетным столом в Большом бальном зале было наложено вето из-за того, что он оказался бы там слишком у всех на виду. Вместо этого в южной части зала была сооружена временная трибуна.

Семьсот громкоголосых членов Лиги объединенных латиноамериканских граждан, пытаясь пожать руку президенту, рвались вперед, толкая друг друга. Свалка стала отчаянной. Президент наклонился над двумя инвалидами из Либерти. Фотограф Белого дома капитан Сесил Стафтон сфотографировал президента, чтобы поддержать кампанию по оказанию помощи больным. Неожиданно Макс Пек с удивлением обнаружил, что все пуговицы на его пиджаке и, рубашке оторваны.

— Нелегко вам приходится, господин президент, — сказал один из людей Пека.

Кеннеди поморщился.

— Да, это нелегкое дело, — сказал он. В бальном зале Кеннеди выступил после вице-президента, кратко сказал о роли Союза ради прогресса[25].

— Чтобы мои слова были вам еще яснее, — заключил он, — я попрошу свою жену сказать вам тоже несколько слов.

Для Жаклин это было сигналом. Она подавила в себе волнение, обычное для всех выступающих перед публикой, и слова ее, произнесенные на испанском языке, необычно прозвучали для людей, которые привыкли к мексиканскому произношению:

— … ибо это традиция, которая сильна и живуча. Вы трудитесь для Техаса и для Соединенных Штатов. Большое всем вам спасибо и да здравствует Лига!

— Оле! — ревели они. На самом деле Жаклин не сказала им ничего особенного. — Он сказал им больше. Но она говорила с ними на их родном языке. «Джекки говорила на испанском, — писал Дэйв Пауэрс. — Она им очень понравилась, и они аплодировали ей».

Когда они ехали в темноте в колонне машин, это было уже их четвертым туром за день. Но, прежде чем лечь спать, им предстояло еще две поездки. Даже овации могут наскучить. Она устало спросила его:

— Кто же все-таки организовал этот обед в честь Альберта Томаса?

— Сам Альберт Томас, — сказал президент шутливо. Он стал подробно объяснять ей с серьезным видом, как Томас составлял программу, писал речи, восхваляя сам себя, как он носился по всему штату, продавая билеты, готовил обед.

Обед в честь Альберта Томаса был типичным обедом в честь политического деятеля. Гигантская надпись, висевшая над головами, гласила: «Графство Хэррис благодарит Вас, конгрессмен Томас». Один за другим поднимались видные ораторы, откашливались, вспоминали избитые анекдоты и неискренне воздавали хвалу конгрессмену. Ему преподнесли «кадиллак». Проблема, связанная с процедурой представления прибывших, могла бы, возможно, придать всему некоторую остроту, но Томас ловко обошел ее, представив, всех сам, и дал тем самым миротворцам дополнительную передышку. Президент не был особенно красноречивым. Наиболее интересные места в его речи (и единственные, которые Жаклин Кеннеди могла позднее вспомнить) были взяты из Библии:

«Вам, старикам, будут сниться сны, вам, молодым, будут являться видения и: „Там, где нет видений, люди гибнут“.

Большая часть его выступления состояла из статистических данных.

Так, Техас был пятым среди штатов, получивших крупные военные заказы. Содержание речи сводилось к довольно бесцеремонному напоминанию того обстоятельства, что своими доходами Хьюстон был в большой степени обязан Пентагону. Кеннеди обладал, однако, способностью подавать самую обычную прозу так, как если бы она была классической латынью. И он оживил свое выступление преднамеренной обмолвкой. В следующем месяце, заявил он, Соединенные Штаты запустят на орбиту самый большой объект программы по освоению межпланетного пространства, «направив в пространство самый дорогой… то есть, виноват, самый большой полезный груз. Мы выдвинемся в этой области на первое место». Он тут же добавил: «Кстати, это будет и самый дорогой груз тоже».

Президент рассмеялся с видимым облегчением, но на самом деле он его не испытывал. На пресс-конференциях Кеннеди чувствовал себя непринужденно, несмотря на большое число телезрителей. Чередование вопросов и ответов было брошенным ему вызовом, испытанием ума. Однако официальные речи ему никогда не нравились, н его непринужденная манера при этом достигалась благодаря усилию воли. Он не был таким общительным человеком, как Линдон Джонсон. Для присутствующих его свободная манера держаться казалась естественной. Очень мало кто знал, чего это ему стоит. Когда он был на трибуне, создавалось почти полное впечатление, что он говорит свободно, без всякой подготовки. Только его руки могли выдать его, но он старался, чтобы их не было видно.

Было уже 21.30, когда почетные гости встали из-за стола, не они могли отдохнуть, лишь добравшись до отеля и близлежащем городе. Перед «Колизеумом» возникла небольшая заминка. Поддавшись минутному настроению, вице-президент Джонсон решил, что ему нужен дополнительный спутник до конца поездки; Выбор пал на Джека Валенти, находившегося поблизости. Тот сунул ключи от машины своей жене, и она осталась с хмурым видом на тротуаре. Мэри Маргарет Валенти была секретаршей сенатора Линдона Джонсона, до того как стала женой Джека, и ее не пугал титул вице-президента. У нее совсем недавно родился ребенок, и она боялась одна оставаться ночью. Генерального прокурора Техаса Карра тоже разлучили с женой, и она со слезами на глазах говорила, что не полетит без него. Конгрессмен Тиг бегал взад и вперед в судорожных поисках свободной машины, когда вдруг услышал насмешливый голос:

— Эй, Тиг, почему бы тебе не поехать вместе с Ярборо? — Это был президент. Он улыбаясь выглянул из «кадиллака».

В машине находились Жаклин, Джон Джонс, издатель хьюстонской газеты «Кроникл», и его жена Фредди. Джонсону опять не повезло. Джонс сказал Кеннеди, что в завтрашнем номере «Кроникл» будет указано, что 57 процентов избирателей Техаса поддерживают Ярборо и лишь 50 процентов Кеннеди — Джонсона. Учитывая это, с сенатором не следовало ссориться. Фредди Джонс не была почитательницей вице-президента. Фредди имела также совершенно определенные взгляды насчет различных городов Техаса. Она любила Форт-Уорт. Он маленький, бедный и гордится тем, что известен как «коровий город, с которого начинается Запад».

— Но Даллас! — Фредди была невысокого мнения о Далласе. — Даллас — это город торгашей, ужасный город, — говорила она. Фредди понравилась Джекки, и та задавала себе вопрос, каким же окажется Даллас.

Уже в самолете президент сказал Ярборо:

— Ральф, я только что узнал о результатах публичного опроса, проведенного газетой «Кроникл». Поздравляю с успехом. — Затем он вместе с Годфри Макхью стал просматривать кое-какие донесения.

В 23.07 три самолета приземлились на военно-воздушной базе Карсуэлл на окраине Форт-Уорта среди громадных серых стальных ангаров и нелепых фанерных щитов, на которых было написано «Мир — наша профессия». Последний кортеж в этот четверг выстраивался под небольшим дождем. Полагая, что в столь поздний час вряд ли кто выйдет встречать президента, Ярборо спросил агента Янгблада, не найдется ли для него места в машине вице-президента. Сенатор ошибся в своих расчетах: вдоль всей магистрали города толпы промокших людей приветствовали чету Кеннеди, и впервые явственно раздавались выкрики! —

— Линдон! Вон Линдон Джонсон!

Джонсоны и Коннэли были в восторге. Леди Бэрд вспомнила, что отель «Техас» в Форт-Уорте был местом, где разыгрывались, некоторые из наиболее драматических эпизодов в жизни ее мужа. Для Нелли Коннэли, вспомнившей дни, когда ее супруг подвизался здесь у нефтяного магната Сида Ричардсона, приезд в Форт-Уорт был «возвращением домой».

В глазах публики, все выглядело иначе. Надпись на полотнище около отеля гласила! «Добро пожаловать, г-н президент!», но это не был элегантный «Райс». Апартаменты, предназначавшиеся для президента, оказались меньше и дешевле тех, что были предоставлены вице-президенту. Холл отеля был забит толкающимися, гудящими людьми в кремовых широкополых техасских шляпах. В номере Кеннеди обсудил текущие дела с О’Доннелом. Они кратко коснулись конфликта между Коннэли и Ярборо.

Жаклин смертельно устала, но она понимала, что утро предстоит очень напряженное. Нагнувшись над обоими чемоданами, она начала разбирать свои наряды.

— Ты вела себя замечательно сегодня, — сказал Кеннеди.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Жаклин.

— О господи, я измучился!

Его жизненная энергия была столь же иллюзорной, как и его жизнерадостные манеры. Полусонный, он уже думал о завтрашнем дне.

— Я должен выступать в сквере до завтрака, а ты оставайся в постели. В четверть десятого приходи к завтраку.

Жаклин пожелала ему спокойной ночи. Прежде чем выключить свет, она аккуратно разложила одежду на завтра: темно-синюю кофточку, темно-синюю сумку, туфли на, низком каблуке, розовый костюм и шляпку, похожую на маленький берет.

Супруги Кеннеди спали в номере 850, но большинство людей из их окружения все еще бодрствовало. В просторном номере, пятью этажами выше, Линдон развлекал друзей-техасцев. Обретя свободу, Джон Коннэли восседал среди своих почитателей в кафетерии отеля;. Боб Баскин, корреспондент далласской «Морнинг ньюс», рассказал ему о возбужденном состоянии Ярборо, и Коннэли обратился к присутствующим с громким призывом достичь согласия. Некоторые из агентов секретной Службы несли охрану. Однако девять агентов отправились в город развлекаться, ничего но сказав начальнику охраны президента Келлерману. Вместе с Килдафом они начали с пива и коктейлей в пресс-клубе Форт-Уорта. Семеро из них отправились затем в злачное заведение под названием «Погребок», где заказали «Солти Дике» — безалкогольный напиток. Один из них пробыл там до пяти часов утра. В числе его собутыльников до самого утра были четыре агента, которые Должны были ехать в машине, следующей за машиной Президента в Далласе, и от бдительности которых в большой степени зависела его безопасность. Время от времени к ним присоединялись еще три агента из смены, дежурившей с полуночи до восьми утра. Они находились официально при исполнении служебных обязанностей и должны были охранять дверь спальни президента, но предпочли развеять таким образом скуку караульной службы.

В Далласе, находившемся в тридцати милях восточнее Форт-Уорта, все поступившие ранее сигналы тревоги оказались ложными — по крайней мере, внешне все было спокойно. Ричард М. Никсон, адвокат компании «Пепси-кола», крепко спал после утомительного дня, проведенного на заседании съезда фабрикантов безалкогольных напитков в помещений, находящемся напротив Торгового центра. Окончательные приготовления к большому параду были, закончены во второй половине дня, после того как Соррелз, главный агент секретной службы Далласа, проследил за разгрузкой президентского «линкольна» и бронированной машины, которая должна была идти за ним следом (обе находились теперь в подземном гараже аэропорта Лав Филд), и заказал целую колонну машин типа «линкольн» и «меркюри» у агентства Форда в Далласе, а также автобусы для прессы и «весьма важных; лиц» у компании «Континентал трейлуэйз».

В Вашингтоне царил безмятежный покой. В этом не было ничего необычного. Вашингтон — один из наиболее спокойных городов страны. Большинство семей там рано дожитая спать. Исключение в этот вечер составляли гости, собравшиеся на обед на Хайленд-плейс, в числе которых были генеральный секретарь Международного секретариата Корпуса мира Гудвин и сенатор Эдвард М. Кеннеди, Почетными гостями были друзья Гудвина латиноамериканцы. Других сколько-нибудь значительных официальных приемов в Вашингтоне в тот день не было.

Самолет № 86972 находился в это время на Гавайских островах. Министры Раск и Диллон и их жены остановились в предназначенном для гостей особняке адмирала Гарри Д. Фелта и единственными членами кабинета, оставшимися в Вашингтоне, были Роберт Кеннеди, Макнамара, Целебрецце и только что получивший назначение министр почт и связи Гронуски.

Одним из самых скучных событий в Вашингтоне в этот вечер было заседание Национальной ассоциации психологов в отеле «Шорхэм». Докладчиком был сенатор Хьюберт Хэмфри от штата Миннесота. Темой его доклада было: «здоровая психика и мир во всем мире». Репортеры, естественно, уклонились от присутствия на докладе. Им трудно было себе представить, сколь актуальной окажется его тема. Хэмфри довольно много думал о Далласе и пришел к заключению, что общество людей, так же как и отдельные личности, «может быть подвержено эмоциональной неустойчивости, расстройству и иррациональному поведению». Он ссылался на «эмоциональную неустойчивость, поразившую небольшое, но влиятельное среди нас меньшинство, которое одни называют ультраправыми, другие — бэрчистами, третьи — крайними реакционерами».

«Они продолжают делить мир, — говорил он, — только на белое и черное и хотят иметь на все немедленный и окончательный ответ. Они продолжают подменять конструктивное мышление догмой, гневаются на окружающий их мир, боятся его и глубоко им встревожены».

В этот вечер 21 ноября 1963 года Хэмфри предостерегал ученых, занимающихся исследованием поведения людей, заявив, что «действия эмоционально неустойчивого лица или безответственного гражданина могут погубить выдающегося политического деятеля».

Среди тысяч водителей машин в Форт-Уорте, которые пересекали вечером в четверг маршрут кортежа президента, была больничная сиделка с тяжелой челюстью Маргарита Клеври Освальд. Она только что закончила вечернее дежурство в больнице Харгроув, продолжавшееся с 3 часов дня до 11 вечера. По дороге домой, на другой стороне Тринити-парка, два полицейских преградили ей путь к обычному выезду с магистрали Восток — Запад. С характерной для нее независимостью она не обратила на полицейских внимания. Нажав на акселератор своего серо-синего «бьюика» выпуска 1954 года, она исчезла в темноте за завесой дождя и, как она позже вспоминала, с удовольствием отметила озадаченное выражение лиц полицейских. Торжество ее было, однако, не столь большим, как ей казалось. У нее создалось впечатление, что кортеж уже тронулся. Но если бы президент находился поблизости, то ее бы заставили изменить путь. Она поставила «бьюик» против своей двухкомнатной квартиры в двухквартирном блочном доме 2200 Томас-Плейс в 23. 15 — за пять минут до того, как Кеннеди покинул военно-воздушную базу Карсуэлл.

Маргарита Освальд была склонна считать себя жертвой каких-то неведомых сил и испытывать по разным поводам обиду, остро ее переживая. Ей было пятьдесят шесть лет. Голос у нее был пронзительным и сварливым. Она любила говорить о положении в обществе и деньгах, которых жаждала и которых у нее не было. Хотя она была трижды замужем, но состояния не сколотила: один ее муж умер, два других бросили. Последний обвинил ее при этом в нанесении ему телесных увечий. Физически она была способна на это. Маргарита была женщиной с сильным телосложением, и на ее шее были видны мускулы. У нее был неровный землистый цвет лица. Присяжные заседатели согласились с истцом, что она «виновна в эксцессах, жестоком обращении и оскорблениях».

Теперь Маргарита Освальд работала сиделкой, получала девять долларов в день, имела в банке счет на 80 долларов и надеялась, что ее машина и ее пожилая больная протянут еще год или два.

Она не боялась бедности при условии, что посторонние понимают разницу между «людьми бедными» и «бедной швалью», как она говорила. Будучи дочерью трамвайного кондуктора в Новом Орлеане (который, как она любила говорить, получил «почетный отзыв» при выходе на пенсию), она гордилась своим умением быть бережливой и передала это свое качество младшему сыну, которому только что исполнилось двадцать четыре года.

Маргарита Освальд и ее сын Ли Харви были похожи друг на друга и в других отношениях. Знакомые описывали его впоследствии как человека нервного, замкнутого, трудно сходившегося с людьми, раздражительного, высокомерного, скрытного и «какого-то скованного», с «умом, как бы устремленным в одну точку». Когда капитан Халлет встретил Ли в Москве, у него создалось впечатление, что Ли «бежал от каких-то неурядиц в семье». Все считали его холодным и надменным, Маргарита Освальд тоже обладала этими качествами. Еще в молодости она любила командовать. По ее признанию, ее «примерно пять раз увольняли с работы». О себе и Ли она позднее говорила:

— Меня преследовали и его преследовали. Все отворачивались от меня прежде, делают это и теперь.

Отец Ли умер. Его роковой сердечный приступ случился за два месяца до рождения Ли, так что Маргарита Освальд осталась одна с ребенком, В этих условиях мать и сын могли бы сильно привязаться друг к другу, но этого не произошло. Когда у Ли были стычки со взрослыми, мать обрывала взрослых, заявляя, что обвинения против него «вымышленные», она защищала не его, а свою репутацию. В действительности ей было трудно правильно оценивать подобные обвинения. Дома ее не было весь день, но она запретила Ли приходить к ней на работу. Она не хотела, чтобы у него были товарищи по играм, и он проводил очень много времени в одиночестве. Очень рано Ли стал пропускать школьные занятия, предпочитая бездельничать дома, смотреть телевизор и зачитываться комиксами. Когда ему было тринадцать лет, мать и сына вызвал к себе в связи с непосещением уроков школьный психиатр, который пришел к заключению, что мать не понимает, что уединение Ли — это форма протеста против того, что она не обращает на него внимания, и является его реакцией на полное отсутствие настоящей семейной жизни. Своему школьному руководителю Ли сказал:

— Что ж, мне приходится находиться с ней под одной крышей. Наверное, я ее люблю.

От него не потребовали объяснения, что такое любовь. Весьма возможно, что он не имел об этом настоящего представления. К этому времени у Ля сложился вспыльчивый и жестокий характер. Однажды он погнался с ножом за своим братом (у матери это сошло за «небольшую драку»). Другой раз, размахивая ножом, он угрожал жене своего сводного брата. Драка эта была серьезной, и мать попробовала вмешаться. Но было уже поздно: она потеряла над ним контроль. Ли стал слишком взрослым, и вместо того чтобы послушать ее, бросился на нее и ударил. В его поведении уже установились прочные рефлексы: он не мог сдерживать раздражения в обращении с мужчинами и не умел справляться с женщинами, быстро впадал в ярость.

Хотя испытательные тесты показывали высокий уровень его умственного развития, это не подтверждается его характеристиками. Судя по документам, он плохо учился и, закончив девятый класс, бросил школу. Подражая своему брату Роберту, он вступил в корпус морской пехоты, что было неудачным выбором для юноши, не признававшего авторитетов.