Двумя днями позже Джерри Визнер, специальный помощник Кеннеди по вопросам науки и техники, вернулся к преподавательской деятельности. Шлезингер настоял на своем и покинул Белый дом в установленный им срок — 29 января. Тед Рирдон, помощник президента по кабинету министров, распрощался с Джонсоном 5 февраля. Не прошло и месяца, как сам Сэлинджер пожал руку Джонсону и вступил в борьбу за место в сенате. Вместе с ним в Калифорнию уехал второй помощник по печати Энди Хэтчер. Годфри Макхью, бригадный генерал, адъютант президента по ВВС, прервал свою службу в авиации и подал в отставку. Адъютант президента по ВМС Тэз Шепард перешел на службу в военный флот, а Ральф Данген, помощник Кеннеди, был назначен послом в Чили.

Линдон Джонсон удержал при себе на время избирательной кампании наиболее известных соратников Кеннеди: Шривера, Банди и руководителей «мафии». Помощь Шривера и ирландцев была совершенно неоценимой, так как она позволяла сохранять видимость единства. Конечно, шурин Кеннеди правил в своем королевстве: он не был сотрудником Белого дома. В отличие от него Кен О’Доннел и Лэрри О’Браен были помощниками президента, хотя поведение Кена во время полета из Техаса в Вашингтон едва ли оставляло у кого-нибудь сомнение в том, что он задержится в Белом доме всего лишь несколько дней. Его решение продолжать свою работу при Джонсоне изумило почти всех, в том числе и самого президента, хотя тот и не показывал вида.

19 июня Тед Кеннеди был тяжело ранен во время авиационной катастрофы.

Всю избирательную кампанию от его имени провела его жена Джоан. Ей надо было только хорошо выглядеть, и этого было вполне достаточно. В том году даже сам святой Патрик не мог бы победить члена семьи Кеннеди на выборах в штате Массачусетс. Республиканцы сопротивлялись только для видимости, и Тед был переизбран потрясающим большинством. Сэлинджер провалился, но зато два брата покойного президента образовали в Капитолии ядро своеобразного «правительства в эмиграции».

Джонсон, выступавший на президентских выборах в ноябре 1964 года против самого неудачного кандидата от республиканской партии, какого только можно было себе представить, — Барри Голдуотера, — одержал наиболее внушительную победу, выиграв самое большое число голосов рядовых избирателей (61,3 процента) за всю историю Соединенных Штатов.

В ночь на третье ноября 1964 года мечтам ультра о власти был нанесен сокрушительный удар. Джонсон истолковал результаты выборов как выражение доверия к нему лично. Его президентство вступило в совершенно новую фазу, или, говоря словами одного из его помощников, начался «совершенно новый матч». Первым таймом в этом матче была торжественная церемония вступления Джонсона в должность президента. Председателем комиссии по проведению этой церемонии был вашингтонский представитель Торговой палаты города Далласа. Торжества 20 января 1964 года были заранее разрекламированы как представление «в лучшем техасском стиле». Оркестры из Техаса маршировали впереди праздничных колонн по Пенсильвания-авеню. Девизом парада были слова: «Приходите и полюбуйтесь на нас!» Этому призыву последовало такое множество людей, что на торжественном балу из-за толкучки не оставалось места для танцев. Исключение было сделано для сияющего президента, выглядевшего так, словно он собирался плясать всю ночь напролет, что, впрочем, он, в сущности, и сделал.

Перемена настроения в Вашингтоне была просто поразительной. Армия ученых мужей из «Айви лиг», оккупировавшая столицу четыре года назад, быстро распадалась. Один за другим ее фельдмаршалы и солдаты дезертировали или переходили на службу под другие знамена. Когда-то они были постоянными посетителями в вестибюле западного крыла президентской резиденции. Теперь они принадлежали только истории. Лэрри О’Брайен получил назначение на должность министра почт и связи. Кен О’Доннел попытал счастья на выборах в Массачусетсе и потерпел поражение Макджорж Банди стал президентом Фонда Форда. Из всех специальных помощник ков Кеннеди он ушел последним. В кабинете министров продолжал оставаться лишь один человек, близкий покойному, — это Роберт Макнамара. По мере того как тень Вьетнама становилась все больше и приобретала все более кровавый оттенок, вес министра обороны возрастал, пока он не достиг положения человека № 2 в Вашингтоне или, говоря на техасском жаргоне, лицом «нумеро дое». Как «нумеро уно», так и «нумеро дос» были полны энергии. Однако они правили городом, где у жителей появилась привычка оглядываться через плечо, как бы вглядываясь в тени прошлого. В течение двух веков американская столица цинически воспринимала перемены в правительстве. Но на этот раз все обстояло по-иному.

Выстрел, раздавшийся из окна на шестом этаже склада школьных учебников Роя Трули, повернул назад стрелку часов. Новые люди пришли в Вашингтон в самый разгар «нового курса». Теперь во время прощального обеда на вилле Хиккори Хилл в честь отъезда двух рыцарей «новых рубежей» один из гостей задумчиво сказал:

— А знаете ли, мы, пожалуй, еще слишком молоды для того, чтобы участвовать во встречах старых соратников.

Жаклин Кеннеди не присутствовала на встречах старых соратников в Вашингтоне. Вскоре после убийства мужа она временно поселилась в Нью-Йорке в отеле «Карлайл», а затем на Пятой авеню, близ дома своей сестры и родственников мужа она приобрела за 200 тысяч долларов апартаменты. Ее жизнь вращалась вокруг одних и тех же мест: Манхэттена, Хайяннис-Порта, Палм-Бича и летней резиденции ее матери в Нью-Порте. Жаклин окружал изысканный мир искусства, тяготеющий, на взгляд большинства ее соотечественников, больше к европейской, нежели к американской Культуре. Возможно, ее переезд был неизбежен. Она выросла на Восточном побережье и была связана с ним духовно. Если бы на ее пути не встретился молодой сенатор из Массачусетса с глазами, устремленными к далеким звездам, она, вероятно, так и дожила бы до преклонных лет в этом кастовом окружении. Она хорошо знала этот веселый, остроумный. мир, мир знаменитостей и патриархата демократической партии. В этом кругу ее воспринимали как обыкновенного человека, а не как музейный экспонат.

Однако не об этом она думала, когда она похоронила своего мужа в Арлингтоне.

Первые годы после замужества она провела в Джорджтауне, и там же она хотела вырастить Кэролайн и Джона. Она не питала никаких иллюзий и понимала, что детство без отца никогда не может быть таким, каким оно было бы при его жизни. Братья и друзья мужа могли оказать на жизнь детей свое мужское влияние и вселить в них оптимизм, а столица Америки с ее историческим прошлым была самым подходящим местом для воспитания дочери и сына президента.

Но Вашингтон не стал для них таким местом и в конце концов вынудил их мать искать успокоения в другом месте. И в этом была повинна легенда о Кеннеди. Во время церемонии похорон никто из людей, близких покойному президенту, не задумывался о том, какое воздействие все это окажет на население страны. Они были слишком заняты и измучены, чтобы размышлять над этим. Сам факт, что миллион людей дежурил на улицах Вашингтона, чтобы отдать последний долг президенту, был для них достаточно ошеломляющим открытием. Однако прошло несколько недель, пока до их сознания дошло, что на каждого прибывшего в Вашингтон приходились сотни других, неотступно следивших в тот понедельник 25 ноября за телевизионными передачами во всех пятидесяти штатах. Потребовалось несколько месяцев для того, чтобы они до конца осознали все значение этого феноменального явления. Паломничество на Арлингтонском кладбище было, конечно, понятным — к туристам было совершенно другое отношение. Случилось так, что в этот год был исключительно большой наплыв туристов в Вашингтон. В Нью-Йорке открылась всемирная выставка. Целые семьи из различных штатов по пути заезжали в столицу, где в списке обязательных для осмотра достопримечательностей значился особняк на N-стрит.

Целыми полчищами наводняли они улицу и, стоя на другой стороне, глазели на дом, где жили теперь вдова и дети покойного президента. Они бестактно хватали по дороге друзей, навещавших вдову, фотографировали друг друга на ступеньках ее дома или проезжали мимо пего в огромных туристских автобусах. Нормальная жизнь стала невозможной. Жаклин Кеннеди принесла свои извинения соседям и бежала вместе с детьми на противоположный берег реки Потомак, где они укрылись от любопытных взоров на заднем дворе усадьбы Этель Кеннеди.

Жаклин попросила командующего гарнизона Форт-Мейер передать ей на память сапоги, притороченные в день похорон к сбруе скакуна главнокомандующего Черного Джека, и его седло. Разумеется, она радовалась всякому признаку того, что мученическая кончина президента никогда не будет забыта. Именно поэтому она проявила такое самообладание в течение целых трех суток после трагедии в Далласе. Но она никогда не думала о том, что благодаря ее мужественному поведению, которое видела вся страна, сама она сохранилась в памяти миллионов. В возрасте тридцати четырех лет она стала национальным институтом. Арчибальд Маклиш сумел в кратких словах описать ее новое положение. Его попросили написать посвящение по случаю открытия нового культурного центра. Вместо этого он прислал пеан, воспевающий «Жаклин Кеннеди, супругу тридцать пятого президента Соединенных Штатов, делившую с ним радости его жизни, полной огня и страсти, скорбный момент его кончины и превратившую самую ужасную трагедию в жизни американского народа за последние сто лет в ярчайшую демонстрацию духовной силы».

Все стремились выразить ей свою признательность. Ее кандидатура была предложена на пост посла США во Франции, она была избрана пожизненным членом Национального географического общества, ее буквально засыпали флагами и знаменами. Один только Джон Маккормак презентовал ей шесть знамен, реявших над столицей в памятные дни ноября. В Раннимиде простые англичане называли свою гостью «ее американское величество». Сенат принял специальную резолюцию, выражавшую восхищение ее действиями. Она стала первой вдовой президента, пользующейся охраной секретной службы. Правительство выделило в ее распоряжение двух секретарей. В этом она крайне нуждалась, так как ежедневно на ее имя в Вашингтон поступали сотни писем, Нэнси Таккермэн и Пэм Турнюр трудились непокладая рук, чтобы ни одно из этих писем не осталось без ответа. Папка с письмами, помеченными как «наиболее трогательные», распухла до размеров энциклопедии. Лишь немногие из писем не были достойны места в этой папке. Одно из таких посланий поступило из Далласа. Комитет бизнесменов, озабоченный хиреющим состоянием торговли Техаса с другими штатами, просил ее подписать заявление, превозносящее далласское гостеприимство. Она передала это письмо Роберту Кеннеди, которому удалось без труда забыть, как он с ним поступил.

Все, что бы она ни делала, сразу же становилось традицией. В день Святого Патрика она возложила кустик трилистников на могилу супруга. Администрация кладбища посадила этот кустик на могильном холме Кеннеди и сразу же получила поток писем с просьбой о ростках для пересадки. В день сорокасемилетия покойного супруга она с детьми пришла на службу в собор Святого Матфея. Это было сплошным повторением событий понедельника 25 ноября. Хор пел военно-морской гимн, а на улице орды туристов запрудили Роу Айленд-авеню. Она даже не могла взять с собой дочь в аптеку, так как на обложках выставленных там иллюстрированных журналов были помещены фотографии Жаклин. Пошлость заголовков была попросту непростительной. «Мужчина в жизни Джекки» {только раскрыв журнал, читатель мог установить, что речь шла о Джоне Ф. Кеннеди), «Мужчина, которого Джекки предпочла другим» (как выяснилось, речь шла об авторе данной книги), «Не слишком ли часто Джекки встречается с Бобби?», «Как Леди Бэрд, сама того не желая, оскорбила Джекки», «Тайна в жизни Джекки», — и так продолжалось из месяца в месяц. Сэлинджер тщетно умолял издателей этой макулатуры умерить свой пыл. Они продолжали наводнять полки книжных магазинов и газетных киосков своей продукцией. Они превосходно понимали, что она не подаст на них в суд, так как процесс означал бы новый поток рекламы, и без того вызывавшей у нее чувство отвращения. Более ловкие издатели зачастую вели себя просто неподобающим образом. Любое сообщение о ней превращалось в сенсационное известие.

Живя в особняке на N-стрит, Жаклин Кеннеди испытала всю глубину своего горя. Обуревавшие ее мысли но давали ей покоя. Ее терзали многочисленные «если бы». Если бы она настояла в тот роковой день un закрытой машине, если бы она успела быстрее повернуться вправо, если бы секретная служба поставила на задней ступеньке не одного, а двух агентов… если бы… если бы… если бы… Ломать сейчас себе голову над всеми этими вопросами было бесполезно, но она никак не могла отогнать от себя мучительные мысли. Она дремала по вечерам, а ночью лежала с открытыми глазами, вновь и вновь возвращаясь к одним и тем же мыслям. Она думала о Ли Освальде и надеялась, что все же он был только одним из участников заговора. В этом случае трагедия была бы неотвратимой и она могла бы убедить себя, что в случае промаха на Элм-стрит заговорщики преуспели бы в другом месте. Самой страшной была мысль о том, что это была игра случая, какая-то дикая нелепица, что разница в одйн-два дюйма здесь и лишняя минута-две там изменили бы весь ход этой истории.

Жаклин принимала у себя политических соратников мужа и желала его братьям всяческих успехов на выборах, но она не проявляла никакого интереса к президентской избирательной кампании, которая по праву должна была быть кампанией Джона Кеннеди. Хотя она недавно поселилась в Манхэттене и не могла поэтому принять участия в голосовании в Нью-Йорке, она по-прежнему находилась в списках избирателей в Бостоне и при желании могла слетать туда 3 ноября или послать бюллетень по почте. Она не сделала ни того, ни другого и даже не послала поздравительной телеграммы президенту Джонсону. Она навсегда рассталась с миром политики. Ее первые шаги на политическом поприще были рука об руку с молодым сенатором Джоном Кеннеди. Теперь все это безвозвратно прошло. Эстафету приняли его братья. С этого момента читатели газет могли прочесть о ее пребывании на юге США, на Адриатическом побережье, в Риме. Только в тиши безвестности могла залечить она свои раны.

Жаклин Кеннеди и не подозревала, что одежда, в которую она была одета в яркий солнечный день в Далласе, лежит на чердаке здания неподалеку от дома № 3017 по N-стрит. В тот трагический вечер в Бетесде ее близкие поклялись, что с того момента, когда она снимет с себя эту одежду, они сделают все для того, чтобы она никогда ее больше не увидела. Она и в самом деле больше не увидела ее. И все же ее далласский туалет лежит сейчас здесь в одной из длинных коробок из коричневого картона, втиснутых между стропилами.

На первой напасало «12 сентября 1953 года» — день ее свадьбы. В коробке хранится ее свадебный наряд. На другой крупными печатными буквами написано: «Одежда Джекки 22 ноября 1963 года». Внутри аккуратно уложены розовый шерстяной костюм, черная сорочка, туфли на низких каблуках и чулки, завернутые в белое полотенце. Если бы сюда забрел случайный пришелец из мест столь отдаленных, где имя, дата и внешний вид туалета не описывались бесчисленное количество раз и не остались навсегда в его памяти, то он мог бы предположить, что — здесь хранится некогда роскошный туалет, ныне вышедший из моды, и что хозяйка хранит его в память о каких-то приятных событиях.

Однако если бы непрошеный гость присмотрелся поближе, то у него возникло бы недоумение. Ведь даже одежду, хранящуюся как напоминание о минутах счастья, следовало бы отправить в химическую чистку, прежде чем спрятать. Этот костюм никто не чистил. Вся передняя часть жакета и подол юбки покрыты уродливыми пятнами. Кожаная поверхность сумочки и внутренняя подкладка туфель покрыты какой-то бурой пленкой. Подтеки слились в причудливый узор. Но время делало свое дело: ржавые пятна превратились в крупинки.

Эту одежду хранят не из-за сентиментальных воспоминаний. И человек, увидевший все это, поймет, что одежда принадлежала молодой хрупкой женщине, попавшей в какую-то ужасающую катастрофу. И возможно, он задумается над тем, выжила ли она? А быть может, он спросит себя: кто же повинен в случившемся?

Примечания