Сначала шепот был подобен тихому шелесту, но, постепенно нарастая, он превратился в гул, затем перерос в жалобные стенания и завершился рыданиями.

Официальное подтверждение убийства президента вызвало упадок духа у спикера палаты представителей Маккормака. Маккормак обедал в ресторане для конгрессменов, когда к его столику подбежали два репортера и сообщили, что в Кеннеди стреляли. Потом к нему один за другим подходили репортеры и конгрессмены и делились обрывками известных им новостей. Появление в Парклендском госпитале двух священников было воспринято Маккормаком как доказательство того, что президент находится при смерти. Через минуту кто-то сказал ему, что в вице-президента также стреляли, еще минуту спустя — что к ному для личной охраны направляются агенты секретной службы. Первое сообщение не соответствовало действительности, зато второе оказалось правильным.

По закону о порядке преемственности власти от 18 июля 1948 года, родившемуся под влиянием необычайного уважения президента Трумэна к спикеру Сэму Рейберну, именно спикер палаты представителей, а не государственный секретарь, как это было в прошлом, становился следующим после вице-президента лицом, которому надлежало принять на себя функции главы государства[41]. Если бы от пули убийцы пали и Кеннеди и Джонсон, президентом Соединенных Штатов Америки должен был стать престарелый преемник Сэма Рейберна.

В 14.18 22 ноября такая возможность представлялась в Вашингтоне вполне реальной. Маккормак вспоминает, что мысль об этом произвела на него «ошеломляющее впечатление». Он неуверенно поднялся со стула и сразу же почувствовал сильное головокружение. Все поплыло у него перед глазами: скатерти, официанты, сервировка. Ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание и рухнет на пол. Проведя трясущейся рукой по глазам, он снова опустился на стул и, весь дрожа, продолжал сидеть, пока кто-то из конгрессменов не крикнул ему, что Джонсон невредим.

Перед этим волнующим интермеццо, во время которого Маккормак решил, что ему, возможно, придется переселиться из апартаментов на шестом этаже гостиницы «Вашингтон» в Белый дом, он сказал самому себе:

— Боже, куда мы идем?

Когда двоюродная сестра Кеннеди Энн Гарган и сиделка его отца Рита Даллас сообщили о смерти президента его матери Роз Кеннеди, она мужественно посмотрела на сиделку и сказала:

— Мы выдержим и это.

Но она уже более да могла находиться в их обществе и не хотела в этот момент никого видеть. Комната ее была слишком мала, чтобы ходить по ней из угла в угол, а Роз чувствовала потребность в этом. До боли потирая локти, она сказала Энн:

— Я выйду из дому.

Покинув обеих плачущих женщин, мать президента, самая набожная из семейства Кеннеди, спустилась к лужайке на берегу моря и, не находя покоя, исходила там взад-вперед много миль по осенней траве, пока ее разбитый параличом муж спал.

Уэсли Фрэзиер, работавший вместе с Ли Освальдом и пять часов назад доставивший на своей машине его самого и его ружье в деловой квартал Далласа, спокойно закончил свой завтрак в помещении склада учебников и, понимая, что в растущей сумятице нечего и думать продолжать работу, решил отдохнуть и доехал домой в Ирвинг. Подруга Марины Освальд Рут Пейн плакала, Марина же не проронила ни слезинки и продолжала развешивать выстиранное ею белье.

Бостонский симфонический оркестр прервал концерт Генделя и начал, исполнять Героическую симфонию Бетховена. Ее торжественная мелодия не раз служила похоронным маршем. Люди, обладающие даром красноречия, подыскивали приличествующие событию слова. На высоте оказался Дин Раск. В Организаций Объединенных Наций Эдлай Стивенсон сказал просто, но красноречиво:

— . Горе от его потери мы унесем в твои могилы.

В то же время многие люди, славившиеся своим ораторским мастерством, словно утратили дар речи. Уолтер Липпман едва успел дойти до редакции газеты «Вашингтон пост», как ему стало дурно. Кардинал Кашинг, принимая нового командующего военно-морскими силами Бостонского военного округа, встретил гостя лишь пятью словами, произнесенными охрипшим от волнения голосом:

— Президента Джона Кеннеди сегодня убили. — Продолжать он не мог. Его губы лишь гневно, но беззвучно шевелились, и адмирал поспешно удалился.

Тед Соренсен, специальный советник президента Кеннеди, издавна слыл прославленным мастером ораторского искусства и сторонником политики «новых рубежей». В 14. 35 он все еще был самым близким к Кеннеди советником. Сидя напротив Джерри Бена в кабинете полковника Джорджа Макналли, начальника связи Белого дома, он понимал, что должен что-то предпринять, но не мог совладать с собой. Он чувствовал себя как человек, закованный в кандалы. И если бы его поставили на самую середину стадиона, то и тогда он не смог бы пошевелить и пальцем. Через некоторое время он наконец почти незаметно пошевелился и с горечью сказал:

— Они не захотели дать ему даже трех лет. — Затем он перешел из восточного крыла Белого дома в западное. Будучи человеком спокойного темперамента, Тед позволил себе быть только саркастичным.

Люди, по натуре более агрессивные, вели себя воинственно. В западном крыле Белого дома специальный помощник Кеннеди Рирдон заорал в лицо Соренсену: — Как бы я хотел взять дерьмовую бомбу и взорвать этот дерьмовый Техас, чтобы он исчез с лица дерьмовой земли!

В министерстве юстиции Барни Росс, член одной из президентских комиссий, со всего маха ударил кулаком об стену. Захлопнув с грохотом дверь в своей конторе, далласский фабрикант Эйб Запрудер принялся яростно пинать ногами все, что попадалось ему на пути. В городе Феникс (штат Аризона) тридцатитрехлетний мужчина дважды выстрелил в окно местного отделения Общества Джона Бэрча.

С другой стороны, один врач в Оклахома-Сити, в штате Оклахома, сияющими глазами смотрел на убитого горем пациента:

— Превосходно, — заявил он, — надеюсь, они пристрелили и Джекки.

В городке в штате Коннектикут выбежавший из дома врач в экстазе прокричал через главную улицу своему коллеге-терапевту, страстному почитателю Кеннеди:

— Ну что ж, увеселительная прогулка кончилась! С этим дельцем папаше Джо[42] уже не справиться!

Приехавшая погостить в Амарильо — второй по накалу реакционных страстей город в Техасе — женщина завтракала в ресторане поблизости от мотеля, когда в зал ворвалась толпа ликующих старшеклассников из расположенной напротив школы. Один из них завопил в постыдном восторге:

— Здорово как, Джон-то загнулся!

Поспешно удаляясь из ресторана, женщина успела заметить, что некоторые посетители ласково улыбались крикуну. В самом Далласе какой-то мужчина с радостным воплем подбросил в воздух свою дорогую широкополую шляпу. И там же, в одном из зажиточных пригородов школьники четвертого класса захлопали от радости в ладоши, когда им сказали, что в их городе убит президент Соединенных Штатов Америки.

Как только личность убийцы была установлена, были приложены самые тщательные усилия к тому, чтобы стереть в сознании людей все воспоминания об этих инцидентах. Однако представители ультраправых сил не думали о покаянии. Их ликование вновь и вновь проявлялось то тут, то там. На собрании в клубе «Космос» в Вашингтоне, спустя шесть месяцев после убийства президента, один отставной генерал морской пехоты заявил, обращаясь к восторженной группе отставных офицеров:

— Это божья рука спустила курок ружья, убившего Кеннеди.

Но правые охотно погребли вину за убийство Кеннеди в могиле Ли Освальда. Цель их была достигнута, и они стремились избежать критики со стороны общественности.

Даже эпизод в далласской школе был смазан. Впервые о нем упомянули спустя два дня после убийства президента в гневной проповеди, бичующей ненависть. Проповедь была произнесена священником Уильямом А. Холмсом в городской методистской церкви Нортхэвен. Сообщение о проповеди стало известно Уолтеру Кронкайту, использовавшему ее в своем радиовыступлении, передававшемся по сети «Коламбиа бродкастинг систем» (Си-Би-Эс). Местные отделения Си-Би-Эс в Далласе, узнав заранее о готовящейся передаче Кронкайта, сопроводили ее заявлением преподавательницы упомянутой школы, объяснившей, что ее ученики разразились аплодисментами после того, как узнали, что их отпустят рано из школы. Это заявление должно было подправить запятнанную репутацию города. В действительности же телевизионная студия Си-Би-Эс в Далласе перепутала школы. В самом городе после сообщения об убийстве президента занятия во всех классах общественных школ были прекращены и всех школьников отпустили домой; в отношении этих школ могли, следовательно, возникнуть недоразумения. Однако не все дети в Далласе посещают общественные школы. В пригородах большого Далласа процветают частные школы, куда закрыт доступ цветным и где учатся отпрыски богачей. В них в день убийства Кеннеди занятия продолжались до последнего звонка. Поскольку именно здесь произошел эпизод с четвероклассниками, приведенный в проповеди Холмса, и школьникам сообщили только о факте убийства президента, они могли аплодировать лишь этому, сообщению.

У всех, кто без предубеждения относился к президенту, эпизод этот мог вызвать только отвращение. Многим он до сих пор кажется невероятным. Однако не может быть сомнения в том, что он действительно имел место. Доказательством служит то, что о нем рассказала сама преподавательница, отправившаяся за советом к священнику в ту же пятницу вечером. Священник имел по этому поводу беседу со школьным инспектором Уайтом, признавшим, что, помимо упомянутого эпизода в одной из частных школ, сообщение об убийстве президента вызвало семь случаев различных проявлений неуважения к его памяти в общественных школах Далласа. В ту неделю священник Холмс стал широко известен в Техасе, и вокруг его личности разгорелось немало ожесточенных споров. В его адрес посыпались угрозы, и по совету далласской полиции он покинул свой дом и нашел убежище в доме одного из своих прихожан.

Быстрое решение мучившего всех вопроса о личности того, кто стрелял в президента, помогло ослабить впечатление от первой реакции на покушение. Это обстоятельство было на руку злопыхателям. Если бы обнаружилось, что убийца, скажем, агент Общества Джона Бэрча, то бэрчистам всюду пришлось бы в тот вечер пережить немало неприятностей. Выяснение личности убийцы позволило охладить страсти внутри страны. Все самые невероятные домыслы пресекались, таким образом, почти в самом зародыше, и вместо истерии страну охватило чувство глубокой скорби.

Первые симптомы, однако, не были успокоительными. В Далласе агент секретной службы Магзи О’Лири видел, как люди метались от здания к зданию, спотыкались, падали и, поднимаясь, куда-то снова бежали. В Вашингтоне такси художника Билла Уолтона было остановлено на Коннектикут-авеню толпой, собравшейся у входа в здание «Нэйшнл бродкастинг систем» и занявший всю улицу вплоть до гостиницы «Мэйфлауэр» на другой ее стороне. Сидевший в другом такси помощник министра труда Пэт Мойнихэн потянулся было рукой к карману, где лежал бумажник с картой дорог, ведущих в убежище, где на случай ядерной атаки в большой пещере Западной Виргинии должны были собраться члены вспомогательного кабинета. Однако он тут же передумал и не стал даже вынимать бумажник. Управление планирования чрезвычайных мер по обороне США подсчитало: чтобы добраться до этого убежища из Вашингтона, нужно двадцать пять минут. Но при возникшем столпотворении на дорогах убежище с таким же успехом могло бы быть в Калифорнии. В северной части парка Лафайетта в церкви Святого Иоанна — церкви президентов — раздавался колокольный звон. Колокол звучал оглушительно, подобно набату во время большого пожара. Водители автомашин вели себя как невменяемые» Они не обращали внимания на светофоры, сигналы пешеходов, полицейских и на другие автомобили. Словно охмелевшие, машины произвольно переходили из одного ряда в другой или без всякого предупреждения круто разворачивались посреди улицы. Многие машины были брошены их владельцами прямо на перекрестках. Они так и стояли с включенными моторами и распахнутыми настежь дверцами. Если бы официальное сообщение о гибели президента сопровождалось еще какими-то зловещими событиями, например убийством Линдона Джонсона или исчезновением самолета с членами кабинета и провозглашением нового правительства комитетом правых или левых, — судорожная реакция общественности вполне могла бы выйти из-под контроля. Сейчас при ретроспективном анализе событий такое предположение само по себе кажется абсурдным. Но в полдень 22 ноября 1963 года и мысль о возможности убийства президента показалась бы не менее абсурдной.

В тот день горничная сенатора Юджина Маккарти принялась упаковывать вещи его семьи, полагая, что опасность угрожает жизни всех членов демократической партии. Будучи уроженкой Южной Америки, она мыслила категориями политического переворота. Однако опасения высказывали и такие люди, как Билл Позен, помощник министра внутренних дел; эти опасения были вполне обоснованными, их разделяли многие другие опытные деятели. Заместитель государственного секретаря Джордж Болл позвонил директору Центрального разведывательного управления Джону Маккоуну в тот момент, когда тот собрался на виллу Хиккори Хилл к Роберту Кеннеди. Болл посоветовал Маккоуну:

— Надо бы собрать вашу комиссию наблюдателей. На что директор ЦРУ коротко ответил:

— Это уже сделано.

Комиссия состояла из самых опытных сотрудников контрразведки. Им предстояло неусыпно дежурить, в течение последующих нескольких дней и даже после, внимательно анализируя материалы зарубежных источников с тем, чтобы определить, могло ли преступление быть делом рук иностранных агентов.

В Пентагоне министр обороны Макнамара и начальники штабов были начеку. Правда, после краткого совещания Макнамары с генералом Тэйлором и другими членами Объединенной группы начальников штабов было решено возложить обязанности «дежурных» на заместителей, чтобы продолжить переговоры с военной делегацией из Западной Германии. Генерал Тэйлор особенно хорошо понимал, насколько важно представить внешнему миру сложившееся в США положение как положение стабильности и преемственности верховной власти. Он считал, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы военные представители из Бонна почувствовали всю глубину совершившейся трагедии до того, как будут получены более исчерпывающие сведения. В 14. 30 Тэйлор и его коллеги снова вернулись в Золотой зал. Генерал коротко сказал западным немцам, что президент "Кеннеди ранен. Генерал Фридрих Ферч от имени своей делегации выразил надежду, что ранение не окажется слишком серьезным. Американские генералы оставили это пожелание без ответа и на протяжении последующих двух часов показали образец самообладания и выдержки. Командующие американскими вооруженными силами отдавали себе отчет в том, что в любую минуту призрак новой войны может появиться в комнате, где идут переговоры. И тем не менее они продолжали обсуждать скучные детали, комментировали предложения западногерманских генералов Весселя и Хюккельгейма, без. ч дрожи в руках перекладывая на столе различные бумаги и директивы. Это было настоящей пыткой даже для таких дисциплинированных людей. Особенно тяжело приходилось генералу Тэйлору, который должен был руководить переговорами. Его назначение председателем Объединенной группы начальников штабов явилось прямым следствием близости генерала к президенту Кеннеди. Именно ему предстояло в случае возникновения войны принять первое военное решение. А сейчас, он был вынужден сидеть за столом с надлежащей выправкой и делать вид, что с интересом следит за обсуждением вопросов интендантской службы и взаимодействия в работе штабов. Совещание закончилось по расписанию в 16. 30. Американские начальники штабов разом встали и повернулись к поднявшимся "из-за стола германским генералам. Генерал Тэйлор сказал спокойным тоном:

— С сожалением должен сообщить вам, что президент Соединенных Штатов убит.

Несмотря на воспитание в духе стоицизма, потрясенные немцы так и опустились в свои кресла.

В 16.15, точно за пятнадцать минут до закрытия совещания в Золотом зале, возобновила нормальную деятельность последняя столичная АТС телефонной компании «Чезапик и Потомак», обслуживавшая Пентагон. Таким образом, была официально восстановлена телефонная связь во всей столице. Несмотря на то что об этих неполадках быстро забыли, пока они продолжались, казалось, что этот хаос навсегда останется в памяти. Индивидуальные абоненты, ранее никогда но сталкивавшиеся с подобными осложнениями, естественно относили их за счет убийства президента. В период между 14 и 16 часами дня в Вашингтоне не требовалось чрезмерно повышенного воображения для того, чтобы представить себе страну кишащей полчищами зловещих диверсантов, усердно разрушающих линии связи. Отличительной чертой этого кризиса в области связи было то, что он затрагивал абонентов независимо от их положения в табели о рангах. Огоньки, мерцающие на щитках коммутаторов, выглядят совершенно одинаково в глазах телефонисток, а автоматические телефонные станции не в состоянии отличить звонок разъяренного сенатора от звонка ребенка. Линии связи между столицей и Техасом были перегружены. Телефонная компания делала все, что могла. Половина телефонных каналов связи всей восточной части США была предоставлена в распоряжение Вашингтона. Однако все восемнадцать каналов междугородной связи Далласа были загружены до отказа, и каждый реквизированный Артом Бейлсом телефон Парклендского госпиталя непрерывно работал. Даже центр коммуникаций Белого дома был временно парализован. Никогда еще связистам этого центра не приходилось делать так много столь малыми средствами. Впервые на их памяти связисты обнаружили, что не могут «дозвониться наружу». Будучи хорошими специалистами, они понимали, что в этом виновата перегрузка линий связи. К сожалению, в силу особых причин, вызвавших к жизни этот кризис, они не могли успокоить тех, кто недостаточно разбирался в механизме связи. Роберт Кеннеди одевался для полета в Даллас, когда ему сообщили, что чудесный мир, который он знал и любил, перестал существовать. Этель, его жена, стояла в стороне, сжимая руки. В комнату вошел Джон Маккоун, Они вопросительно смотрели на него, он на них.

— Вам известно, насколько серьезно ранение? — спросил он.

— Нет, — ответил Кеннеди, закалывая галстук булавкой с изображением торпедного катера «ПТ-109» — миниатюрный золотой символ политики «новых рубежей», — а что вам известно?

Зазвонил правительственный телефон Белого дома, стоявший на письменном столе. Кеннеди бросился к нему.

— О, он умер! — воскликнул он.

— Бедные дети, — сквозь слезы произнесла Этель.

— Он прожил прекрасную жизнь, — сказал Кеннеди. Позднее, вспоминая этот день, его жена выделила как самое яркое впечатление этот ответ Роберта Кеннеди, его способность в момент беспросветного мрака не позабыть о ярких солнечных днях. Маккоун был поражен тем, как он мог, не дрогнув, выдержать эту пытку, это самое суровое испытание из тех, каким только может быть подвергнут человек. Он как бы окаменел. Конечно, известив о смерти брата на него сильно подействовало, но ни на момент он не потерял самообладания.

Втроем они спустились с лестницы и направились к подъезду в тыльной части дома. Проходя мимо окон гостиной, Кеннеди заглянул туда и, обращаясь к сидевшим там нью-йоркскому прокурору Моргентау и другим, неотрывно следившим за выступлениями телевизионных комментаторов, тихо сказал:

— Он умер, — и пошел в сторону бассейна. У бассейна зазвонил телефон На проводе снова был Эдгар Гувер, директор ФБР. С 13.48 он поддерживал телефонную связь с агентом Гордоном Шанклином, начальником отделения ФБР в Далласе. Еще минуту назад он не был в курсе событий, но вот только что ему стало известно то важнейшее, что, как он обещал, он старался выяснить.

— Президент умер, — отрывисто сказал он и повесил трубку.

Гувер но выражал сочувствия, он не казался расстроенным. Голос его, как потом вспоминал министр юстиции, был менее взволнованным, чем если бы он докладывал о том, что обнаружил коммуниста среди преподавателей Говардокого университета. Обычно словоохотливый, он внезапно заговорил со своим начальником сдержанно и сухо. Вероятно, по соображениям гуманности следовало бы отнести такую резкую перемену за счет волнений этого дня.

Однако, несмотря на то, что Po6eрт Кеннеди продолжал оставаться членом правительства еще более девяти месяцев, Гувер, кабинет которого находился на одном этаже с Кеннеди, так и не зашел к нему выразить свое соболезнование. Один из помощников Гувера написал Кеннеди взволнованное письмо, сотрудники уголовного розыска ФБР направили ему послание с выраженном сочувствия, однако их директор, подобно сфинксу, хранил молчание. Однажды, когда они случайно встретились при входе в здание министерства юстиции, он заговорил с Бобом. Позднее он принял от Боба в качестве рождественского подарка запонки с изображением печати министерства, но этим и ограничивались все их контакты.

Этель Кеннеди чувствовала себя сначала совершенно подавленной этим несчастьем и пришла в себя лишь после похорон. Однако гнетущая агония, омрачившая с наступлением весны жизнь ее супруга, еще не овладела им в ту пятницу. Он с головой окунулся в гущу дел. Пытался дозвониться Кену О’Доннелу, что пока не удалось, разыскал пятерых членов своей семьи, дозвонился мужу своей сестры Стиву Смиту в Нью-Йорк и сестре Жаклин Кеннеди — Ли Радзивилл в Лондон. Он занимался одновременно несколькими проблемами, в частности взвешивал возможность полета в Даллас для того, чтобы присоединиться к Джекки и вместе с нею сопровождать тело брата. Он даже успел обсудить со специальным помощником брата Макджорджем Банди вопрос о личных бумагах покойного президента. Банди в свою очередь проконсультировался с государственным департаментом и установил, что, если президент умирает, находясь на этом посту, его личные бумаги становятся собственностью его семьи. Банди тут же распорядился изменить шифр президентского сейфа.

Роберт стал как бы управляющим личными делами членов семьи Кеннеди, распределяя между ними задачи, связанные с переживаемым моментом, в соответствии с их способностями. Между тем телефоны непрестанно звонили. Число посетителей на вилле Хиккори Хилл все время увеличивалось, пока не собралась целая толпа. Внешне Роберт Кеннеди казался более спокойным, чем его посетители. Большинство их поспешили к нему, повинуясь безотчетному импульсу, и по приезде обнаружили, что не знают, что сказать. Коснувшись плеча Боба, Байрон Уайт из Верховного суда США в замешательстве сказал:

— Трудно понять, как это могло случиться, — и незаметно удалился.

— Нет слов, — сказала, всплеснув руками, Николь Альфан. Но затем, будучи одной из наиболее гостеприимных и любезных хозяек Вашингтона, она все же нашла кое-что добавить: — Мужайтесь, теперь вы руководитель рода. Вся надежда на вас.

Боб в ответ кивнул головой. В душе он недоумевал, зачем приехала к нему супруга французского посла, но вежливости ради сделал вид, что относится к ней с пониманием. Ему нужно было быть дипломатом в этой ситуации, и он был им. В отношении некоторых своих друзей он вел себя так, будто более озабочен их утратой, чем своей.

Так же, впрочем, вела себя и Жаклин Кеннеди, и это производило ошеломляющее впечатление на многих.

— Мы не хотим, видеть вокруг мрачные лица, — спокойно сказал Роберт Кеннеди Хэккету, руководителю одной из президентских комиссий. Через десять минут после телефонных звонков Шепарда и Гувера Роберт, как бы между прочим, приветствовал своего помощника Эдвина Гутмана словами:

— Как поживаешь?

— Неважно, — ответил Гутман сдержанно, ему в тон.

— Не печалься.

— Трудно.

Кеннеди отвел его в сторону. Гутман сообщил ему о предостережениях Скелтона в отношении Далласа. Боб вспомнил, что, хотя сам он норой опасался возможных покушений, президент никогда не беспокоился на этот счет. Оба брата пришли к заключению, что если фанатик и совершит покушение, то скорее на Роберта, чем на Джона.

— Быть может, это уменьшит ненависть, — сказал Гутман.

Кеннеди покачал головой. Через несколько месяцев об этом забудут. Несмотря на тяжелые переживания, мысли людей нередко выходили за пределы их личной судьбы. Размышляя над тяжелой утратой, которую понесла страна, они думали о том, каким образом может быть восполнена эта потеря. Первые слова Дина Маркхэма, также руководителя одной из президентских комиссий, обращенные им к Этель сразу же после его прибытия в Хиккори Хилл, были:

— Что теперь будет с нашей страной?

В Нью-Йорке бывший президент США Эйзенхауэр, подобно Маркхэму, думал о судьбе Америки. Он перебирал в памяти события собственной жизни. Он вспомнил, как в 1948 году, став президентом Колумбийского университета (в Нью-Йорке), обращался за разрешением на ношение огнестрельного оружия и часто вечерами ходил через Центральный парк с однозарядным пистолетом в кармане, чтобы иметь возможность защитить себя от акта насилия, подстерегающего граждан Америки на каждом углу. Углубляясь в более далекое прошлое, вспомнил, как в тридцатые годы, будучи молодым майором, он гулял один в солнечный день по улицам Порто-Пренса, столицы Гаити, и забрел в большой зал национального дворца. Стены дворца были уставлены бюстами бывших глав государства. Знакомясь с надписями под каждой из этих скульптур, Эйзенхауэр подсчитал, что две трети изображенных на них президентов Гаити умерли насильственной смертью при исполнении своих президентских обязанностей. «Какая это дикая страна, — думал он, — страна знахарей и диких нравов. И как не похожа на Гаити моя страна». Теперь он уже не был так уверен в этом, и на сердце у него было тяжело. Они могли не думать о завтрашнем дне. Однако федеральное правительство США не могло этого себе позволить. Отдельные его члены уже гадали, каков будет характер нового хозяина Белого дома и в общем чувствовали себя довольно неуверенно. До вступления на пост президента Джона Кеннеди, когда Линдон Джонсон спокойно проскользнул на малозаметную должность вице-президента, он был видной фигурой в конгрессе. В конгрессе Джонсона уважали, но для людей на другом конце Пенсильвания-авеню, то есть в Белом доме, он был загадкой. Пока Маккоун ехал от здания ЦРУ на виллу Хиккори Хилл, на протяжении этих пяти минут он успел суммировать в уме все, что знал о новом президенте. Итог его подсчетов был немногим больше нуля, и Маккоуна пугала перспектива нового руководства.

В устланном коврами кабинете в государственном департамент Ллуэлин Томпсон предавался раздумьям относительно способностей Джонсона в области международных отношений. Томпсон слыл здесь главным экспертом по СССР. Сам он себя таковым не считал. С течением времени он привык все больше полагаться в этом отношении на Джона Кеннеди. Президент поставил себе целью до конца разобраться в тонкостях изучения советской политики.

На взгляд Томпсона, успехи президента в этой области были поразительными. Позднее Томпсон говорил:

— Он выкачал из меня все, что я знал по этому вопросу, и в тех редких случаях, когда у нас возникали разногласия, оказывался прав он, а не я.

И вот в какой-то один миг вся эта мудрость перестала существовать. У нового же президента не было того всепоглощающего интереса к правительствам других стран, каким отличался его предшественник.

Тревога генерала Тэйлора имела более злободневный характер. Сохраняя на лице маску полного спокойствия во время переговоров с немцами в Золотом зале, небрежно перелистывая их предложения и таблицы НАТО, председатель Объединенной группы начальников штабов США внутренне весь кипел. Причиной тому был металлический чемодан с совершенно секретными документами, находившийся в Далласе. Чемодан был в целости и сохранности. Генерал мог положиться на своих связистов и был уверен, что они будут держать «человека с мешком», отвечавшего за чемодан, поблизости от нового президента. Главная трудность заключалась не в этом. Джонсон не имел ни малейшего представления о том, что было в чемодане. Он знал, что такой чемодан существует, но ему ничего не говорили о его содержании. И если бы в этот вечер грянул гром тотальной войны, то весь обширный арсенал ответного удара США вынужден был бы бездействовать, пока новый президент впервые знакомился бы с азбучными истинами капитана Тэйзвела Шепарда, адъютанта Кеннеди по военно-морскому флоту.

То обстоятельство, что Джонсон не знал о содержании чемодана, оберегаемого «человеком с мешком» Айрой Гирхартом, было столь же реальным фактом, как и затруднение, которые испытывал Гирхарт в общении с охраной Вице-президента в Парклендском госпитале. Убийство президента не было сигналом к внезапному нападению на страну. Поэтому опасный недосмотр остался без пагубных последствий. Но мораль сего происшествия была высечена исполинскими буквами на скрижалях истории, и стране предстояло еще усвоить этот суровый урок. Сомнения Ллуэлина Томпсона представляли явление иного порядка. О том, насколько они были обоснованны, могут судить лишь задавшиеся целью проанализировать внешнюю политику Джонсона. Настоящая книга, относящаяся к краткому переходному периоду, когда Джонсон лишь пришел к власти, разумеется, не может заниматься такого рода анализом. Возможно, опасения Томпсона были совершенно лишены основания. Именно так обстояло дело с Маккоуном, что он с готовностью и признал весной следующего года. К тому времени, а вернее почти с самого момента его возращения в столицу, Джонсон с поразительной твердостью взял в руки бразды правления.

Он не сделал этого, находясь в Далласе. Вряд ли он в состоянии был сделать это там. Джонсон силился встать у кормила власти, и хотя у него длинные руки, их длина псе же не достигает тысячи миль. Вся окружавшая его обстановка препятствовала немедленной смене власти. Пока Джонсон оставался на аэродроме Лав Филд, масштаб его возможностей был ограничен. Когда Джек Валенти вошел в салон самолета «ВВС-1», внимание вице-президента, как все еще продолжали именовать нового президента, было приковано к экрану телевизора. Джонсон надеялся, что комментатор Уолтер Кронкайт посвятит его в тайны происходивших событий.