Они не были уверены в исходе. Они ждали, объятые нерешительностью, стремясь, как и все, узнать, что происходит. Джонсон послал одного из телохранителей за старшим группы агентов его охраны Роем Келлерманом. После неизбежных блужданий по лабиринту госпиталя он случайно наткнулся на хирургическое отделение и привел Келлермана.

— Рой, можешь ли ты мне сказать, каково состояние президента? — спросил Джонсон.

— Президент Кеннеди ранен, — ответил Келлерман. — Он еще жив. Положение тяжелое.

— Держите меня в курсе событий, — попросил Джонсон.

Рой ответил:

— Слушаюсь, сэр. — Он искренне хотел выполнить свое обещание, но ему не суждено было снова увидеть эту часть этажа. Когда он вернулся в хирургическое отделение, на него обрушилась масса дел.

В дверь палаты № 13 просунулась голова Кена О’Доннела. — Дело плохо, — сказал: он. — По-моему, президент скончался.

Джонсон ничего не ответил. Теперь ему оставалось только ждать.

Тем временем к нему стали стекаться люди. Первым был агент охраны Лем Джонс. Обогнув будку кассира, где обосновался корреспондент Юнайтед Пресс Интернейшнл яри Белом доме Мерримэн Смит и что-то диктовал, Джонс пробежал мимо опустевшего стола приема больных и чуть не столкнулся со связистом Артом Бейлсом у широких дверей, ведущих в хирургическое отделение.

— Вы «человек с мешком»? Ждите здесь! — задыхаясь, выдавил из себя Джонс и понесся дальше. Бейлс послал в отделение незначительных травм, где находился Джонсон, Гирхарта, настоящего «человека с мешком». Агенты охраны вице-президента не знали «человека с мешком» в лицо, и ему пришлось сидеть в одиночестве в палате № 8 до тех пор, пока его не нашел там и не опознал Эмори Робертс.

— Четыре конгрессмена — Томас, Брукс, Торнберри, Гонзалес — слонялись между госпитальными кроватями. Генри Гонзалес наугад брел по лабиринту больничных палат, когда помощник Джонсона Клиф Картер придержал его за рукав.

— Слушайте, может быть, вам стоит пойти к вице-президенту. Я очень волнуюсь за него.

Он показал Гонзалесу, как пройти к Джонсону, и конгрессмен заглянул в палату № 13. Внешне там все было спокойно. Джонсон занимался ингаляцией. Гонзалес спросил одного из телохранителей:

— Что, госпожа Кеннеди тяжело ранена? Агент ответил:

— Нет, ранен президент. С ней ничего не случилось. Генри продолжал расспросы:

— Каково состояние президента? Последовал ответ:

— Положение тяжелое.

— Ах ты пропасть, — сказал Генри. Гонзалес был не одинок в своем неведении, кто же стал жертвой покушения.

Впоследствии, пытаясь привести свои воспоминания о происшедшем в какую-то систему, многим удалось восстановить в памяти, кто именно первый сообщил им о смерти президента. Но все они забыли, что в то же самое время до них доходили какие-то другие, отрывочные и безосновательные слухи. Именно эта атмосфера неопределенности и сомнений заставляла их метаться по всем закоулкам, включая помещение, где находился Джонсон. Один из самых первых слухов, разнесшихся по всему госпиталю, был крайне прост: «Никто не остался в живых».

Один из агентов охраны попросил Янгблада, неотступно следовавшего за Джонсоном, позвонить по телефону.

— Я не отойду от него ни на минуту, — последовал резкий ответ.

Одна мысль не покидала Янгблада с того самого момента, как их автомашина подъехала ко входу в отделение «скорой помощи», — поскорее выбраться из госпиталя. Янгблад ломал себе голову над тем, как увезти Джонсона. Не только госпиталь, но и весь город вызывали у него гадливое чувство. Янгблад был человеком исключительно сильной воли, и он был твердо убежден, что, пока они будут в Далласе, он не сможет обеспечить безопасность Джонсона. Даллас стал для Янгблада символом насилия и смерти. Он считал, что дальнейшее пребывание в Далласе было риском, граничащим с безумием. Наикратчайшая дорога к спасению лежала через аэродром Лав Филд. Поэтому надо было немедленно добраться до аэродрома. Эмори Робертс разделял это мнение Янгблада. Вдвоем они настойчиво уговаривали Джонсона, требуя, чтобы он последовал их совету. В их глазах это было единственно разумным решением. Но именно в нем таилось зарождавшееся семя того, что позднее выросло в целую цепь недоразумений.

Люди, близкие к убитому президенту, просто не могли представить себе всю глубину потрясения, пережитого новым президентом, и силы внезапно обрушившегося на него давления. Хотя фактически он уже стал преемником Джона Кеннеди, он еще не успел осознать этого. Сгорбившаяся фигура в палате № 13 мало чем напоминала того уверенного в себе, умудренного жизнью президента, каким позднее привыкла видеть его страна. Пройдет всего лишь несколько месяцев, и он станет доводить до отчаяния охрану, пренебрегая советами телохранителей и командуя ими. Но все это произойдет позднее. А сейчас в Паркленде, ошеломленный случившимся, почти лишенный дара речи, Джонсон охотнее выполнял приказания других, чем давал их сам. Исчезли его самоуверенные манеры. Еле слышно он шепнул Торнберри:

— Гомер, это самое подходящее время для молитвы.

Два обстоятельства усугубляли смятение, царившее в душе у Джонсона. Джонсон был не единственным, кто в эти минуты оказался не в состоянии полностью осознать тот факт, что он уже стал президентом. Подавленные обрушившимся на них несчастьем, сотрудники Кеннеди также не нашли в себе силы Оценить создавшееся положение.

Логически всеми вопросами, связанными с вылетом в Вашингтон, должен был заниматься адъютант президента по ВВС бригадный генерал Годфри Макхью. Агенты охраны дважды обращались к нему с просьбой переговорить с Джонсоном, и он дважды отказывался это сделать, ссылаясь на то, что у вице-президента есть свой собственный самолет.

Другим усугублявшим сумятицу обстоятельством было отсутствие Джерри Бена — начальника группы агентов секретной службы Белого дома. Решение Бена не сопровождать президента в каждой его поездке не только было нарушением сложившейся практики, но оставило без руководства его агентов, уехавших вместе с президентом. Будь здесь в данную минуту Бен, агенты, толпившиеся вокруг Джонсона, и не подумали бы предпринимать что-либо без его санкции. Однако Бен в это время находился в восточном крыле Белого дома и, судорожно зажав в руке телефонную трубку, ждал, что ему сообщит из Далласа его заместитель Рой Келлерман.

Вполне возможно, что, будь на месте Келлермана более энергичный начальник, ему удалось бы удержать в повиновении всех сотрудников секретной службы, находившихся в Далласе, хотя и это весьма сомнительно, так как Янгблад почувствовал себя на коне. Он несомненно превосходил других агентов находчивостью и четкостью мышления. Он пользовался доверием у Джонсона. Он вместе с Робертсом выработал план действий, и ни тот, ни другой отнюдь не собирались докладывать об этом Келлерману. Более того, они даже не советовались с Келлерманом. Хотя Рой Келлерман был начальником охраны и Парклендском госпитале, он даже не знал о том, что ведется подготовка к выезду нового президента из госпиталя. На протяжении получаса он разговаривал и с Янгбладом и с Робертсом, но почему-то именно этот вопрос ни разу не поднимался во время разговора. Лишь позднее и лишь случайно ему стало известно от его подчиненных, что Джонсон уже уехал из госпиталя.

Как только Келлерман ушел в хирургическое отделение к умиравшему Кеннеди, Янгблад и Робертс, оставшись с новым президентом в палате № 13, повели на него форменное наступление. Робертс сказал Джонсону, что видел своими глазами рану на голове Кеннеди.

— Президент не выживет, — сказал он, — давайте выбираться отсюда.

Янгблад добавил:

— Мы не знаем, с чем имеем дело. Нам надо сейчас Же уехать отсюда.

— Можно ли проехать в Карсуэлл? — неуверенно спросил Джонсон. Однако такой возможности не было. Янгблад уже посылал Лема Джонса узнать у кого-нибудь из местных полицейских, как проехать на этот аэродром стратегической бомбардировочной авиации США, и, когда Джонс вернулся, все сошлись на том, что до Карсуэлла слишком далеко.

— Надо лететь самолетом, — настаивал Робертс.

— Может быть, самолет потребуется президенту Кеннеди, — сказал Джонсон. Он все еще колебался.

В этих словах был заключен второй источник последующих недоразумений. Никому не пришло в голову спросить Джонсона, какой самолет он имеет в виду. Возможно, как позднее стали считать Робертс и Джонс, все эти разговоры о Карсуэлле сбили их с толку и привели к ошибочному заключению, что самолет вице-президента был направлен на этот военный аэродром. А может бить, агенты секретной службы, так же как и Джонсон, которого они охраняли, находились в плену ореола, созданного прессой вокруг самолета президента Кеннеди. Во всяком случае, в последующих обсуждениях, проходивших в палате № 13, все исходили из предположения, что на аэродроме Лав Филд находится лишь один «боинг-707». В действительности же ничего не менялось: на аэродроме ожидали оба самолета — ни 26000, ни 86970 не покидали Лав Филд. Оба самолета охранялись и имели одинаковое оборудование. Однако, начиная с этого момента, все позабыли о существовании второго, резервного самолета. И Джонсон и его охрана думали лишь о самолете 26000, «ВВС-1», личном самолете президента США, отождествлявшегося у всех в сознании с Джоном Ф. Кеннеди. Джонсон все еще тянул с отъездом. Он сказал своей охране, что не хочет выглядеть нескромным и уедет лишь с согласия кого-либо из помощников Кеннеди, предпочтительно Кена О’Доннела. Робертс направился на поиски О’Доннела в хирургическое отделение.

— Джонсон хочет ехать, — сказал он О’Доннелу. — Может ли он воспользоваться самолетом?

О’Доннел утвердительно кивнул головой. Об этом жесте не следует забывать, учитывая последовавшую неразбериху. Вернувшись, Робертс доложил Джонсону:

— Кен согласен.

Янгблад продолжал бить в одну точку:

— Мы не знаем, что это за заговор или кто у них на очереди. Единственное место, где мы можем быть спокойны за вашу безопасность, — это Вашингтон.

Затем Робертс еще раз пересек коридор, чтобы узнать, как развиваются события в операционной № 1. В 13.13 он снова появился перед Джонсоном.

— Президент скончался, сэр, — сказал он.

«Потрясение и боль» — так позднее описал свои чувства в эту минуту новый президент. Он взглянул на часы и сказал Леди Бэрд и Клифу Картеру, своему политическому советнику:

— Заметьте время. — Затем он добавил, обращаясь к жене: — Мы уезжаем отсюда. Надо это сделать как можно незаметней.

Было ясно, что имелось в виду сделать это как можно быстрее. Джонсон велел Картеру разыскать техасского специалиста по связи с общественностью Джека Валенти, помощника вице-президента Лиз Карпентер и его секретаря Мари Фемер. Янгблад в свою очередь приказал Лему Джонсу:

— Найди машину без правительственных номеров и полицейского, который знал бы Даллас как свои пять пальцев.

События уже разворачивались полным ходом, когда в них вмешалась Леди Бэрд. Ее первой реакцией на сообщение Робертса была волна клокочущего гнева. За тем ей стало трудно дышать. Чувства ее пришли в полное смятение. Вот ее собственные слова:

— Никому еще не приходилось столь быстро переключать скорости. Еще минуту назад я думала о своем ранчо, и вдруг это.

— Могу ли я… — начала было она, но умолкла, а потом твердо сказала: — Я должна повидать госпожу Кеннеди и Нелли.

Супруг по только был согласен, но и пожелал сопровождать ее. Однако Янгблад еще был в весьма значительной степени хозяином положения, и когда он заявил новому президенту, что ему нельзя покидать эту палату, Джонсон отказался от своей мысли. Робертса снова послали в операционную — на этот раз, чтобы осведомиться у Жаклин Кеннеди, сможет ли Леди Бэрд переговорить с ней. Наклонившись, Робертс спросил у нее:

— Вы не будете возражать, если Лэди Бэрд придет сюда, чтобы попрощаться с вами?

Жаклин кивнула головой, и Робертс привел к ней Леди Бэрд. Вместе с ней в качестве добровольного телохранителя пришел конгрессмен Джек Брукс.

Тем временем — пока Робертс и жена Джонсона отсутствовали — палату № 13 вторично посетил Кен О’Доннел и подтвердил Джонсону, что Кеннеди скончался. Последовавший затем разговор между ними и по сей день является предметом спора. Согласно Джонсону, О’Доннел дважды настаивал на том, чтобы он воспользовался самолетом президента «ВВС-1». Как вспоминает Джонсон, он согласился на ото при условии, что самолет не взлетит без Жаклин Кеннеди и тела покойного президента.

О’Доннел утверждает, что эта версия «от начала до конца абсолютно и определенно не соответствует действительности». Он говорит, что Джонсон указал на возможность существования заговора и что потому он «согласился с тем, что ему следует как можно скорее выбраться оттуда». О’Доннел вспоминает далее: «Он спросил меня, не лучше ли будет перевести самолет — а я полагал, что он имеет в виду самолет „ВВС-2“, — на военный аэродром Карсуэлл. Я ответил отрицательно. До военного аэропорта тридцать пять миль, и переброска самолета займет слишком много времени. Кроме того, никому, во всяком случае, не известно, что Джонсон собирается уехать из госпиталя на аэродром Лав Филд. Об этом никто не мог знать».

По поводу самолета 26000 О’Доннел заявляет следующее:

— У нас с президентом вообще не было разговора о самолете «ВВС-1». Если бы мы знали, что президент собирался лететь на самолете «ВВС-1», мы полетели бы на «ВВС-2». Оба самолета были совершенно одинаковыми.

Янгблад поддерживает версию Джонсона, но О’Доннел был явно ошеломлен, когда час спустя увидел чету Джонсонов на борту президентского самолета. Вполне вероятно, что новый президент, говоря с О’Доннелом, упомянул слово «самолет» в связи с базой Карсуэлл, но, вспоминая доклад Робертса о его разговоре с О’Доннелом, решил, что он, Джонсон, и Кон имели и виду один и тот же самолет. Однако кажется маловероятным, чтобы О’Доннел: зная о существовании второго самолета, предложил Джонсону дожидаться прибытия Жаклин Кеннеди.

Кену было хорошо известно, что Джонсон торопится с отлетом. Он также знал, что вдова президента Кеннеди не пожелает уехать из Далласа без тела покойного и потому задержится. Несмотря на шок, в котором он находился, О’Доннел не мог не понимать, что эти два желания взаимно исключают друг друга. Различное толкование беседы Джонсона с О’Доннелом объясняется, по-видимому, общим переполохом.

Есть, однако, и другое объяснение. Возможно, что в момент, который легко мог стать для страны критическим, новый главнокомандующий хотел подчеркнуть свою возможно большую духовную близость к павшему главнокомандующему и исходил из того, что О’Доннел понимает и разделяет это его стремление. Эти соображения представляются сложными и тонкими, но Джонсон, когда он является самим собой, — человек сложный и тонкий. Мы не можем точно определить, когда именно в эту памятную пятницу он сумел взять себя в руки. Судя по всем высказываниям, в том числе и его собственным, покидая палату № 13, он все еще находился под влиянием Янгблада. Джонсон полностью овладел собой, лишь когда достиг аэропорта Лав Филд. Однако не исключено, что еще раньше в его голове мелькала мысль о том, насколько он выиграл бы, отождествив себя с тем, что сам именовал «ореолом Кеннеди». В свете некоторых замечаний, оброненных Джонсоном на следующий день в беседах со своим окружением, это толкование его разговора с О’Доннелом приобретает дополнительный вес.

Между тем в Парклендском госпитале мужчины рыдали, а женщины хранили горестное безмолвие. Встреча супруг двух президентов вылилась в гнетущую сцену. Глядя прямо перед собой, Леди Бэрд проследовала за Робертсом, как ей показалось, в «зал», где было очень много людей — и все они молчали. Затем она увидела закрытую дверь. За ней Дорис Нельсон обмывала тело покойного президента. У двери стояла молодая вдова.

— Она была «безмолвна, как тень», — вспоминает супруга Джонсона. — Ее глаза словно глубокие колодцы, наполненные горем.

Тишина смерти болью отдалась в сердце Леди Бэрд, и, обняв вдову, она с рыданием воскликнула:

— Джекки, боже, как бы я хотела облегчить вашу участь!

Леди Бард на цыпочках удалилась на второй этаж, где находилась Нелли Коннэли. Атмосфера здесь была совершенно иной; Леди Бэрд и Нелли знали друг друга двадцать пять лет и были близкими подругами. Губернатор был жив. Казалось, сами стены, выложенные ярко-оранжевым кафелем, вселяли добрые надежды. Заключив Нелли в объятия, супруга Джонсона сказала:

— Полноте, не горюйте, он поправится.

Тем временем на первом этаже под ними вовсю шли приготовления к отъезду четы Джонсонов. Лем Джонс доложил Янгбладу о том, что начальник далласской полиции Карри окружил аэродром Лав Филд полицейским кордоном. Две полицейские автомашины без опознавательных знаков и с работающими вхолостую моторами ожидали снаружи у госпиталя. За рулем первой машины сидел сам Карри. Джонса снова послали на поиски укромного выхода из госпиталя. В вестибюле Янгблад повстречался с Келлерманом. Хотя Келлерман и не подозревал, что Джонсон вскоре покинет госпиталь, он понимал, как важно усилить его охрану. «Возьмите всю дневную смену — Робертса и его людей, — сказал он, позабыв, что Янгблад уже сделал это — Мне оставьте Стаута (Стаут был начальником вечерней смены) и его людей».

По мнению Келлермана, этих мер было более чем достаточно. В дополнение к охране, полагающейся вице-президенту, новый президент получал дополнительно волную смену охраны.

В комнате дежурной медицинской сестры Годфри Макхью заканчивал последние приготовления к полету президентского самолета в Вашингтон. Он был уверен, что на борту будут только Кеннеди. Позвонив полковнику Суиндалу и приказав ему в целях безопасности перевести самолет в другую часть далласского аэропорта, он велел ему составить план полета на военно-воздушную базу Эндрюс, близ Вашингтона. Посоветовавшись с капитаном далласской полиции, дежурившим на взлетной полосе, Суиндал благоразумно игнорировал первую часть полученных указаний. Самолет и так находился в самой безопасной зоне аэродрома. Что касается подготовки к полету, то еще до звонка Макхью он принял необходимые меры. В баки обоих самолетов «боинг-707» начали перекачивать дополнительно семь тысяч галлонов горючего. Имевшегося у них горючего хватило бы лишь до Остина (в Техасе), но не до Вашингтона. Суиндал готовил последний полет покойного президента над страной. Намечавшийся маршрут пролегал через Тексаркану, Мемфис и Нэшвил. Подобно Келлерману, Макхью и всем тем, кто не присутствовал во время переговоров в палате № 13, полковник и понятия не имел о том, что на борту самолета будет находиться еще один президент.

Если бы обстоятельства были менее серьезными, отъезд Линдона Джонсона из Парклендского госпиталя можно было бы Назвать истеричным. Он напоминал сцену прощания в одной из кинокомедий Чарли Чаплина, когда после бурных проводов единственными пассажирами тронувшегося поезда оказываются люди, пришедшие на вокзал проводить своих друзей. Некоторым из тех, кто должен был уехать, удалось покинуть Паркленд, но другие не успели этого сделать. Отъезд происходил в обстановке хаоса, суматохи и невероятной путаницы.

— На моих глазах, — заявляет Генри Гонзалес, — сильная и полная энергии машина правительства Соединенных Штатов внезапно полностью разладилась.

Руфус Янгблад, до того умудрявшийся держать в поле зрения все детали, вдруг совершенно позабыл о существовании Лема Джонса. В поисках подходящего для; эвакуации выхода Лем Джонс разведал все подъезды. Он обнаружил дверь, не замеченную представителями прессы и выходившую непосредственно на бульвар Гарри Хайнса. В восторге от своей удачи он кинулся назад в отделение «скорой помощи» и вторично за этот час обнаружил, что остался на мели. Джонсон и его свита уже уехали из госпиталя. Клиф Картер и Джек Валенти опоздали всего лишь на какую-то долю минуты, но и они упустили Джонсона.

Аира Гирхарт втиснулся вместе со своим металлическим чемоданом в машину и устроился на коленях какого-то полицейского. Сесилу Стафтону суждено было сыграть памятную роль во время предстоявшей церемонии присяги нового президента. Однако участником церемонии он стал совершенно случайно. Стафтон был одним из тех, кому Арт Бейлс поручил держать телефонные трубки. Когда Джонсон стремительно прошел прямо мимо него широким шагом, размахивая на ходу своими длинными руками, Стафтон увидел среди сопровождавших его людей Бейлса и спросил:

— Куда это он направился?

— Президент едет в Вашингтон, — прошипел тот в ответ.

Стафтон немедленно все понял.

— Я тоже, — сказал он и передал телефонную трубку Бейлсу, чем вынудил последнего отстать от группы президента. Но и Стафтон опоздал: для него не хватило места в автомобильном кортеже нового президента.

Конгрессмен Альберт Томас совершенно случайно очутился в головной машине в качестве живого щита. После того, как Джонсон расстался с Килдафом, помощником пресс-секретаря Кеннеди, Янгблад попел нового президента к машине начальника полиции Карри. Он все еще был одержим мыслью о заговоре и именно поэтому настоял на том, чтобы было две автомашины. На случай, если бы заговорщик-снайпер обнаружил в одном автомобиле Леди Бэрд и открыл огонь, под обстрел попала бы не та машина, где был Джонсон. Посадив на переднее сиденье рядом с Карри конгрессмена Торнберри, Янгблад сел вместе с новым президентом на заднее сиденье и предложил ему пригнуться ниже уровня стекол. Поэтому выходивший из госпиталя Томас не видел Джонсона, но заметил, что машины трогаются с места. Он крикнул отъезжающим: — Стойте!

— Не останавливайся! — приказал Янгблад Карри.

— Кто это? — спросил скорчившийся на полу Джонсон. Янгблад объяснил ему.

— Тогда остановитесь, — распорядился Джонсон. Так впервые за это время новый президент утвердил себя в качестве лица, принимающего решения.

Стараясь извлечь пользу даже из этой неожиданной задержки, Янгблад решил использовать каждый дюйм человеческого тела для защиты нового президента от пуль. Он посадил Томаса на переднее сиденье и пересадил Торнберри на заднее — так, чтобы плечи Джонсона были зажаты между ним и Торнберри. Таким образом, любая пуля, прежде чем попасть в Джонсона, должна была бы пройти сквозь Карри, одного из двух конгрессменов или Янгблада.

Впоследствии Джон Брукс вспоминал, что они «рванули с места, словно обезьяна, схлопотавшая ремнем по заду». Леди Бэрд, как подобает даме, описывает это в более деликатных выражениях: «Очень, очень быстро уехали». Они промчали три мили за семь минут. Наконец-то аэродром!

В автомобиле Леди Бэрд никто не проронил ни слова и не пошевелился до самого аэродрома. В головной машине Янгблад радировал при помощи портативного аппарата, висевшего у него на кожаном ремне через плечо, камердинеру Джонсона Полу Глинну и приказал перенести личные вещи Джонсона с самолета 86970 на самолет 26000. Для находившихся на аэродроме это было первым известием о готовящейся замене самолета. В машине супруги Джонсона сидевшая позади нее Лиз Карпентер, как единственная журналистка в окружении нового президента, делала первые наброски проекта обращения нового президента к американскому пароду.

Она едва успела начать, как автомобили затормозили. Едва они вышли из машин, как раздалась команда Янгблада:

— Бегом в самолет! Все побежали вверх по лестнице, и когда жена Джонсона входила в самолет через дверь в хвостовой части машины, до, нее донесся из салона пронзительный голос обозревателя Вальтера Кронкайта, комментировавшего по телевидению официальное заявление Килдафа. Она впервые услышала слова:«Линдон Б. Джонсов ныне президент Соединенных Штатов».

Несмотря на то что звук телевизора был включен на полную громкость, различить отдельные слова было трудно. Во всех помещениях самолета раздавались рыдания членов экипажа, бортпроводников, секретарей. Джонсон поспешил к телевизору. Сержант Джо Айрес отрегулировал для него изображение. Его круглое лицо было залито слезами.

— Закройте жалюзи на всех иллюминаторах! — приказал Джонсон.

— Закройте жалюзи! — эхом отозвался Янгблад.

Да, после отъезда из Парклендского госпиталя кое-что уже изменилось.

Выполняя это приказание, Айрес увидел в иллюминаторе самолета поразительную картину. Попирая все военные и гражданские правила безопасности, через весь аэродром к ним вихрем мчалась какая-то автомашина. В ней сидели Джонс, Картер, Валенти, Стафтон — фотограф президента наконец отвоевал себе место в машине вместе с другими опоздавшими — и насмерть перепуганный полицейский из Далласа. Все они прекрасно понимали, каким безумием был этот бросок напрямик через летное поле. Однако за последние полчаса человеческая жизнь значительно подешевела: оставляя бумажный мешок, содержавший часть одежды Коннэли, на попечение медсестры, Картер услышал от нее признание, что «губернатор, вероятно, не выживет». Поэтому никто не возражал, когда Джонс, первоначально решивший, что самолет президента перевели на юго-западную площадку, где приземлялись частные самолеты, вдруг заорал:

— Черт возьми! Мы не на той стороне поля. Поехали наперерез.

Дежурные на диспетчерской вышке в изумлении глазели на то, как мчавшаяся с пронзительно завывающей сиреной на огромной скорости машина с Джонсом и его спутниками пересекла по диагонали запятнанное машинным маслом обширное бетонное пространство поля и, круто развернувшись, остановилась у посадочного трапа.

— Какой из них нага? — спросил Валенти, разглядывая два самолета «боинг-707». Он не мог отличить их друг от друга.

— Вот этот, — ответил Джонс и повел его наверх.

Это была последняя автомашина первого автокортежа президента Джонсона. С прибытием ее на место назначения после бешеного пробега от Парклендского госпиталя спроектированное Янгбладом бегство, как вполне можно было бы охарактеризовать его, было завершено. Однако в Паркленде об этом ничего не было известно. Большинство агентов охраны и помощников Кеннеди в хирургическом отделении находились под впечатлением, что правительственная группа, проделавшая день назад путь от международного аэродрома Сан-Антонио через весь Техас, все еще представляет собой единое целое, И когда позднее они услышали о молниеносном отъезде Джонсона, они остались совершенно бесстрастными. Тот, кого они по-прежнему считали президентом, был мертв. Они не в состоянии были думать ни о чем другом.

Вступление в опои права нового президента было в глазах тех, кто любил Джона Кеннеди, проявлением неоправданной жестокости. Никто не станет отрицать, что переживать это было мучительно. Но иначе быть не могло. Сложившееся положение оказалось неизбежным следствием зверского убийства Кеннеди. Поэтому возвращение в Вашингтон обеих групп в одном самолете не обещало ничего хорошего, а некоторые черты поведения Джонсона, еще не оправившегося от потрясения, могли только усугубить антагонизм.

Возникавшие трудности объяснялись в значительной мере манерами отдельных лиц. В тот день Джонсон не был самим собой. Тогда в Далласе интересы государства требовали силы, а не изысканности, и можно утверждать, что Джонсон не только не проявил излишней поспешности, когда вступал на пост президента, но, напротив, сделал это недостаточно быстро. Соединенные Штаты не могли оставаться без президента. Однако ни Джонсон, ни его советники не осознали полностью все значение факта смерти Кеннеди. Слова, произнесенные Валенти, когда он ворвался в салон «Ангела», выражали умонастроение большинства из них. Он воскликнул:

— Господин вице-президент, я спешил сюда изо всех сил!

По пути к аэродрому Лав Филд в машине, не останавливавшейся перед красным светом светофоров, супруга бывшего вице-президента, ныне президента, взглянула на одно здание и заметила, что флаг над ним был уже приспущен. Вспоминая об этом впоследствии, Леди Бэрд признавалась, что именно тогда она «впервые почувствовала всю чудовищность совершившегося преступления».

Эти же чувства овладели бесчисленным множеством американцев. Вся страна ощутила непреодолимую, почти телепатическую потребность склонить знамена в знак траура. Флаги были приспущены на школах, зданиях законодательных собраний штатов, тюрьмах, биржах, универмагах, административных зданиях и частных домах. В Белом доме капитан Халлет послал своего подчиненного приспустить флаг над резиденцией президента немедленно после того, как передал приказ вернуться на аэродром Эндрюс самолету с членами кабинета Кеннеди на боргу. Поскольку Халлет имел прямой доступ к коммуникационной линии Келлерман — Бен[40], можно предположить, что первым в стране был приспущен флаг, развевавшийся на флагштоке здания № 1600 на Пенсильвания-авеню — Белого дома.

Пьер Сэлинджер, оставаясь на своем посту в кабине связи правительственного самолета, летевшего на расстоянии пяти зон времени от Вашингтона, одним ухом прислушивался к приглушенным дебатам, которые вели члены кабинета по поводу того, выполнять или не выполнять приказание «Чужестранца» прямо следовать на аэродром Эндрюс без посадки на Лав Филд, а другим — ловил очередные новости от «Чужестранца», призывавшего каждые 15 секунд с монотонным упорством испорченной грампластинки «держать связь… держать связь… держать связь». Но вот наконец последовал удар. Внезапно изменился голос радиста, монотонно твердившего позывные. Он пронзительно крикнул:

— Информация для «Придорожного». Президент умер! Повторяю, президент умер!..

— Президент умер, — сообщил Пьер членам кабинета, сам по-настоящему не веря ни одному слову из сказанного. — Он умер, — повторил «Придорожный» тихим голосом.

Дин Раск направился к микрофону внутренней радиосети самолета 86972. Он шел медленно, с опущенной головой. Ему предстояло пройти, вдоль всего самолета. Наконец он дошел до последней кабины в хвостовой части. Облизнув пересохшие губы, он произнес в микрофон:

— Дамы и господа, я должен сделать важное объявление. Нам передали официальное сообщение: президент умер. Боже, спаси нашу страну!

Именно так и следовало объявить эту печальную весть. Но 22 ноября все шло не так, как следовало. Раск видел, что происходило по обе стороны центрального прохода. Он обнаружил, что его торжественно-горестное сообщение никого не потрясло на борту самолета. Более того, он как бы вторгся в их переживании, но сказав им ничего, чего бы они ужо не знали. Совершенно сбитый с толку, Раск задал себе вопрос: каким образом они узнали? Ему не пришло в голову, что находившиеся вместе с ним в салоне члены кабинета игнорировали его право первым объявить о смерти президента и, следуя за ним по пятам, шепотом рассказали об этом своим женам.