В момент, когда был убит президент Кеннеди, в госпитале оказывали неотложную помощь двадцати трем пациентам. Это были жертвы автомобильных катастроф, укусов животных, острых инфекций, белой горячки, люди с вызывающими опасение выделениями. Двадцать четвертый пациент, женщина, поступила в госпиталь в 12.31. В этот момент со стороны виадука, в четырех милях от госпиталя, к нему мчались на бешеной скорости с завывающими сиренами автомашины с двумя самыми выдающимися в истории этой больницы пациентами.

С ними вместе к госпиталю неслись их охваченные ужасом и горем жены, тридцать шестой президент Соединенных Штатов Америки, агенты секретной службы и корреспонденты, аккредитованные при Белом доме. Пройдет несколько мгновений, и другие государственные деятели, следовавшие в президентском кортеже, опомнятся, начнут лихорадочные поиски и за поразительно короткий промежуток времени на беспомощных телефонисток госпиталя обрушится целая лапина звонков и вопросов со всего мира. До этого простой сержант далласской полиции мог сделать внеочередной вызов через телефонный коммутатор госпиталя. Пройдет всего лишь несколько минут, и никто не обратит внимания на телефонный звонок члена правительства.

В самом Парклендском госпитале никто не знал, какая опасность над ним нависла. Судя по записям в книге дежурного по городскому управлению полиции, первая радиограмма Карри: «Следуйте в Парклендский госпиталь. Пусть будут наготове» — была получена в 12. 30. В действительности кнопка микрофона № 1 у дежурного заклинилась, и передачи его шли с помехами. В результате госпиталь был извещен с трехминутным опозданием. Первой радиограмму приняла телефонистка Анна Фергюсон. Именно ей были сказаны слова дежурного: «К вам прибывает 601. Код 3. Приготовьтесь!» Это означало, что несчастный случай произошел с самым высокопоставленным лицом. «601» — были позывные полицейского мотоциклетного эскорта президента. Редко употребляемый «код 3» подразумевал исключительную срочность и критическое состояние. Было 12.33. Телефонистка Фергюсон запросила подробности и получила ответ: «Стреляли в президента». Через три минуты, в 12. 36, президентский «линкольн» уже тормозил у Паркленда. Госпиталь не был готов.

Головная часть президентского кортежа приближалась к госпиталю на бешеной скорости. От волнения ладони Билла Грира покрылись холодной испариной. Он передвинул руки на руле и еще крепче сжал его. За плечами у Грира был тридцатипятилетний опыт работы в качестве профессионального шофера. Он отлично знал технику вождения машины. Минуя здание Торгового центра, Грир заметил, что впереди ему могут преградить путь два медленно движущихся трехосных грузовика. Тяжелые автомашины шли почти рядом. Грир видел, что начальник полиции Карри с большим трудом обогнул их. Расстояние между грузовиками уменьшалось. Грир молниеносно прикинул пространство между ними и, рванув руль сначала влево, а затем вправо, благополучно проскочил в узкую щель между грузовиками.

Все это время у Грира по крайней мере было какое-то занятие. У Роя Келлермана не было такого преимущества. Вынужденное бездействие было для него сущей пыткой. Физически Келлерман был настоящим Геркулесом. Внешне медлительный и несловоохотливый, он обычно говорил так тихо, что другие агенты охраны саркастически окрестили его «говоруном». В действительности же он был по натуре человеком активным. Сейчас он весь кипел от возбуждения, но обстоятельства обрекли его на бездействие.

Позади него в машине две женщины бережно держали в объятиях своих тяжело раненных мужей. А он ничем, абсолютно ничем не мог им помочь! Даже если бы он перебрался назад, то и в этом случае его присутствие принесло бы больше вреда, чем пользы. Единственное, что ему оставалось, но его словам, — «устроить их поудобнее», если вообще здесь речь могла идти об удобствах.

Клинт Хилл смотрел за Жаклин Кеннеди, Нелли Коннэли помогала мужу. Но сделать что-либо, помимо этого, было невозможно. Однако что-то все же происходило в машине, хотя Келлерман и не мог заметить этого, так как поле зрения всех, кто находился в автомобиле, было весьма ограниченным. Супруги Коннэли не подозревали, что Клинт лежал на багажнике, а Клинт в свою очередь не знал, что Коннэли, ранен. Лишь на полпути к Паркленду он увидел пятна крови на груди Коннэли. До этой минуты Клинт полагал, что кровь, забрызгавшая всю машину, была кровью Кеннеди. Однако большое пятно — крови на сорочке Джона Коннэли было слишком велико. Его сорочка была буквально залита кровью. Коннэли терял сознание. В последнюю минуту, — закрывая глаза, он решил, что умирает. Его супруга тоже решила, что он при смерти. Прижавшись губами к его уху, она шептала: «Лежи спокойно, все будет хорошо!» — Но сама она не верила в то, что говорила. Она сомневалась в том, что когда-нибудь вообще наступят добрые времена. На какую-то долю секунды ей показалось, что муж ее уже скончался. Но его рука вдруг едва уловимо вздрогнула, и она бережно накрыла ее своей ладонью.

На заднем сиденье послышались сдавленные рыдания, и Нелли услышала, как Жаклин едва слышно сказала:

— Он умер! Они убили его. О, Джек, Джек, как я люблю тебя!

Потом наступило молчание, но через некоторое время Жаклин снова заговорила. Нелли и Клинт слышали ее голос. Сама же она не сознавала, что говорит.

Жаклин находилась в глубоком шоке и, по сути дела, была столь же невменяема, как и губернатор Коннэли. Она как бы оградила себя глухой стеной, и действительность проникала сквозь эту стену лишь в виде каких-то обрывочных эпизодов. Она слышала команду Келлермана по радио и была удивлена, что их машина так медленно покидает место происшествия. Ее лицо было в крови мужа, но она не обращала на эта внимания. Она была поглощена одним — раной на затылке президента. Вдавленная в окровавленное сиденье, она обнимала труп мужа и поддерживала руками его плечи и голову. Все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы помочь, исправить непоправимое. Ее ужасало, что другие могут увидеть эту страшную рану.

Машина президента мчалась с невероятной скоростью вдоль главной магистрали бульвара: вихрь встречного ветра сбил на лоб круглую шляпку Жаклин, резким движением она рванула ее с головы и бросила на пол. На шляпной булавке остался клок ее волос, но Жаклин даже не почувствовала боли.

Во время этого стремительного движения к госпиталю, продолжавшегося шесть минут, движения из-под виадука по Стеммонс-Фриуэй и затем вдоль бульвара Гарри Хайнса, проявились уже те элементы восприятия и реакции на происшедшее, которые стали характерны не только для всей последующей недели, но и сказывались длительное время. Эта первая реакция, по существу, была как бы предвестником чувств и поведения всей нации. Некоторые черты ее проявлялись более определенно и открыто, такие, как нежелание поверить в случившееся, горе, возмущение, отчаяние. Но были и другие, более сложные и менее очевидные чувства. Подобно Запрудеру и Жаклин, никто не мог поверить, что убийство Кеннеди было делом рук одного преступника. Президент был «их» жертвой, но не жертвой «его». Преступление было слишком велико, чтобы его можно было приписать одному злодею. Если театр Форда вошел в историю как здание, в котором преступник стрелял в Линкольна, то Даллас стал городом, где «они» убили Кеннеди. Ныло во всем этом и иррациональное начало: трагические попытки Жаклин закрыть рану и не поддающееся объяснению поведение Запрудера, непрерывно снимавшего любительской кинокамерой все происходящее, пока «линкольн» не исчез из виду, и даже то, как Запрудер не переставая вопил: «Они убили его!» Все это, вероятно, было чисто инстинктивными, непроизвольными действиями.

Вдова и владелец галантерейной мастерской действовали по закону инерции. Жизнь должна была идти своим чередом, хотя было совершенно очевидно, что она оборвалась. Однако еще менее понятны действия начальника полиции Далласа Карри, окликнувшего полицейского из мотоциклетного эскорта президента. Проезд под виадуком в эту минуту был наименее подходящим местом для расспросов. Начальник полиции забыл воспользоваться радиосвязью, а когда, придя в себя, вспомнил о ней, то другой полицейский задержал передачу его распоряжения на целых пять минут. Фактически был нарушен весь нормальный процесс мышления. Некоторые ответственные лица буквально потеряли голову. Во второй половине дня все эти явления продолжали нарастать — и в Парклендском госпитале, и на борту президентского самолета, и в самом Вашингтоне.

Даже у наиболее уравновешенного человека способность воспринимать окружающее имеет свои пределы. Для всех на первом место была судьба президента, его конституционного преемника, ехавшего лишь в нескольких шагах от него, и тяжело раненного губернатора Коннэли. Более того, никто из ближайшего окружения президента даже не слышал имени Ли Освальда. Никто не имел ни малейшего представления о масштабах заговора против правительства. Где были заговорщики? Кто были «они»? Репутация Далласа, как центра американского фашизма, толкала людей на мысль, что выстрелы на площади Дили были сигналом к мятежу правых или по меньшей мере актом насилия со стороны расистов. Сенаторы Ярборо, Гонзалес и Тиг считали, что их опасения в этом отношении подтвердились. Все, кто раньше возражал им, сейчас безоговорочно разделяли их взгляды. Пожалуй, один только Джонсон винил в случившемся международный коммунизм. Однако все это не имело существенного значения. Кто бы «они» ни были, они затаились и могли нанести новый удар исподтишка. Поэтому никакие меры предосторожности не казались в то время чрезмерными. Позднее туман неведения рассеется и вновь появится чувство перспективы. В эти первые часы после трагедии видимость была равна нулю. Все, что не имело прямого отношения к Кеннеди, Джонсону и Коннэли, отошло на второй план. Даже судьбы их жен никого не волновали. Разумеется, во время бешеной гонки в госпиталь Паркленд их нельзя было удалить из машин. Но как только автомобили затормозят и прекратится пронзительный визг шин, эти женщины станут обузой, и их предоставят самим себе. Одним из самых первых и наиболее отталкивающих последствий катастрофы был раскол в ближайшем окружении президента. Впоследствии помощник президента Артур Шлезингер-младший скажет "о глубокой пропасти, которая пролегала между, как он назовет их, «лояльными» и «реалистами». «Лояльные» приближенные, охваченные всепоглощающим горем, не могли примириться с фактом гибели президента Кеннеди. «Реалисты» приняли факт перехода власти в руки нового президента. «Лояльный» Шлезингер-младший, восхищавшийся гибкостью «реалистов», думал прежде всего о ближайшем окружении президента. Однако раскол был очевиден повсеместно. Он сказался и на военном аппарате. Генерал Тед Клифтон стал приверженцем реалистического подхода, в то время как генерал Макхью за свою приверженность покойному президенту впоследствии поплатился карьерой. Даже охрану президента раздирали противоречия. Так, первым «реалистом» охраны стал агент Эмори Робертс — седеющий плотный мужчина, в прошлом балтиморский полицейский. Сердце президента Кеннеди еще продолжало биться, а Робертсу уже пришлось принять тяжелое, но неизбежное решение перейти под новые знамена.

Со своего места на переднем сиденье рядом с Кинни Роберте видел, как последняя пуля размозжила затылок Кеннеди. Он был убежден в том, что рана смертельна, и сразу сделал все необходимые заключения. Как и у других агентов охраны, у него всегда была при себе служебная инструкция, предписывавшая «охранять президента Соединенных Штатов Америки». Поскольку мертвый не мог выполнять функции президента, то, как здраво рассудил Роберте, новый главой государства стал вице-президент. Поэтому больше не стоило тратить усилия на охрану «линкольна». Придя к этому решению, Роберте не успел остановить Клинта Хилла, но когда Джек Риди приготовился выпрыгнуть из машины вслед за ним, Роберте крикнул:

— Стой, Джек! — Риди заколебался, но все же вернулся на свое место. Когда автомобиль охраны стал набирать скорость, Роберте сказал агенту Биллу Макинтайру, стоявшему позади Хилла:

— Они убили его. Как только остановимся, ты с Беннетом будешь охранять Джонсона. Роберте считал, что его служебные обязанности четко определяют рамки его ответственности: ему следовало сейчас заботиться о Джонсоне, и только о нем.

Так закончились профессиональные обязанности секретной службы по отношению к тому, кто сейчас бездыханным лежал в кузове «линкольна».

За безопасность Линдона Джонсона, разумеется, прежде всего отвечала его личная охрана, находившаяся в одной с ним машине. Однако здесь мы можем со всей достоверностью установить, как развивались события. По словам Джонсона, агент Руфус Янгблад толкнул его на пол машины еще до последнего рокового выстрела. Сам Янгблад, однако, сомневается, что его реакция могла быть столь молниеносной. Ральф Ярборо идет со своими сомнениями еще дальше. По его версии, Янгблад вообще не покидал своего моста на переднем сиденье. Сенатор припоминает, будто Янгблад лишь наклонился назад к Джонсону и что-то тихо ему сказал. Ярборо вообще считает, что Янгблад физически не мог поместиться на заднем сиденье автомашины. Оглянувшийся в это время назад Дэйв Пауэрс подтверждает показания сенатора. Однако Пауэрс все же находился в другой машине, а Ярборо, по его собственному признанию, был крайне возбужден. Ярборо следил за поведением вице-президента лишь потому, что не хотел, чтобы Джонсон выглядел более храбрым, чем он. Ярборо старался все время помнить о том, что он сенатор из Техаса, что в год выборов он не может вести себя трусливо и что спрятаться в эту минуту за борт машины было бы дурным тоном. И Леди Бэрд и Хэршел Джекс (а Джекс мог видеть в зеркале, что происходило за его спиной) — оба утверждают, что голова и плечи Янгблада были позади, и он прикрывал собой Джонсона.

— Ложитесь на пол, живо! — крикнул агент, произнося слова команды с характерным южным акцептом. Леди Бэрд наклонилась влево, в сторону Ярборо, и при этом подумала: «Здесь же некуда ложиться».

Прижимая к себе плечевой ремень портативной радиостанции, Янгблад рывками все дальше переползал на заднее сиденье. Он с благодарностью вспомнил, как длинноногий Джонсон до начала поездки попросил продвинуть как можно дальше вперед переднее сиденье. Однако, несмотря на эту предосторожность, им было сейчас очень тесно. Быстро оглянувшись, Янгблад увидел, как машина охраны президента «хавбек» помчалась вслед за «линкольном», и крикнул водителю Джексу:

— Следуй за ними! — Затем он передал по радио сигнала машине «вэрсити», в которой ехала охрана вице-президента:

— «Луч», говорит «Кинжал», говорит «Кинжал»[33], перехожу на связь «Чарли», делайте то же самое.

Настроившись на частоту президентской радиосвязи, Янгблад услышал голос Эмори Робертса:

— «Луч», говорит «Серый». Пусть «Кинжал» прикроет «Волонтера».

— Он прикрыт, — ответил Киветт, которому хорошо была видна возня на заднем сиденье машины вице-президента.

Янгблад продолжал слушать отрывистые реплики, которыми обменивались по радио «Серый», «Терпеливый» и «Луч». Он узнал, что «Копьеносец» (президент) тяжело ранен, что машины мчатся в госпиталь, что «Франт» (агент Лем Джонс) где-то отстал и что из экипажа машины охраны «хавбек» и «вэрсити» выделяются для охраны вице-президента по два человека. Без Джонсона в машине «вэрсити» и так оставалось лишь два агента. Таким образом, считая Янгблада, к вице-президенту были прикреплены пять телохранителей.

Янгблад подключился к этим переговорам и потребовал, чтобы при первой возможности был выделен шестой агент для охраны «Виктории» (жены Джонсона).

Леди Бэрд никак не могла собраться с мыслями. Зажатая между двумя грузными мужчинами, она с недоумением спрашивала себя: о чем они там толкуют по своему радио?

Ярборо, которому тоже не терпелось узнать в чем дело, окликнул Янгблада и Джонсона:

— Что происходит?

Ответа не последовало. В сущности, вице-президент знал не больше сенатора. Кодовые названия были для него тарабарщиной, а Янгблад решил, что не стоит сеять панику. Он ограничился тем, что прошептал на ухо Джонсону:

— Возникли чрезвычайные обстоятельства. Когда мы прибудем на место, вы и я должны сразу же отделиться и держаться подальше от остальной части группы. — О’кэй дружище, — ответил Джонсон приглушенным голосом.

— Что происходит? — снова закричал Ярборо.

Никто не обратил на него внимания, Тогда вне себя Янгблад завопил:

— Они застрелили президента!

Жена Джонсона отказывалась поверить этому, «Это же Америка, — думала она. — У нас нет убийц». Она выглянула из-за спинки переднего сиденья и увидела поросший травой пешеходами островок, в центре которого находился металлический, дорожный указатель, Белыми буквами по зеленому фону на нем было написано: «Мемориальный Парклендский госпиталь. Первый поворот налево». Она ничего не понимала. «Что было написано на указателе? — гадала она. — Саутленд или Паркленд?» Однако Леди Бэрд отчетливо разобрала слово «госпиталь». «Да, — подумала она, — одно к одному». Произошло или почти произошло нечто ужасное. И все же, заставляя себя надеяться, мечтая о несбыточном, она по-прежнему гнала от себя страшную догадку и пыталась успокоить себя мыслью, что все это лишь меры предосторожности» «Возможно, — думала она, — и в самом деле произошел какой-то несчастный случай, они едут в этот госпиталь — Саутлендский, Лейклендский, Парклендский или какой-то еще. Ну и что же тут особенного? — спрашивала она себя. — Сейчас мы ненадолго там остановимся, чтобы проверить, не пострадал ли кто-нибудь».

Агенты «Кинжал», «Серый», «Луч» и «Терпеливый» продолжали бормотать что-то на своем непонятном жаргоне в микрофоны правительственной радиосвязи «Чарли». Может быть, в каких-либо иных условиях им удалось бы осуществить свой заговор молчания.

Однако страстным надеждам Леди Бэрд не суждено было сбыться. И здесь, даже здесь, нельзя было укрыться от вездесущих средств массовой информации! Над всеми шумами в автомашине вице-президента, уже подъезжавшей к госпиталю, господствовало пронзительное клохтанье коммерческой радиостанции, которое доносилось из динамика на щитке водителя Хершева Джекса. Вдруг передача прервалась, из радиоприемника доносились беспорядочные звуки: грохот опрокидываемой в радиостудии мебели, громкое театральное перешептывание операторов, явно впавших в истерическое состояние, Наконец диктор, у которого от волнения перехватило дыхание, сумел взять себя в руки. Из отрывочных новостей стала постепенно складываться какая-то общая картина. Правда, все еще она была весьма разрозненной и, конечно, неполной. Но в этих сообщениях ничего не упоминалось о громких выхлопах автомобильных глушителей, о рождественских хлопушках, игрушечных бомбах или сигнальных железнодорожных петардах: диктор говорил уже о ружейных выстрелах.

Источником всех этих сообщений, переданных по радио, были члены пула журналистов под водительством Килдафа, которые ехали всего лишь в пятнадцати метрах позади Леди Бэрд. Ранее машина корреспондентов была еще ближе.

Еще на Элм-стрит корреспонденту Юнайтед Пресс Интернейшнл Мерримэну Смиту удалось завладеть трубкой радиотелефона. Его коллеги в далласской бюро ЮПИ услышали, как он лающим голосом бросил:

— По кортежу президента Кеннеди произведено три выстрела в деловом квартиле Далласа.

В действительности Смит но был таким безупречным репортером, каким он мог показаться в ту минуту. Хотя он превосходно знал различные виды огнестрельного оружия, он думал, что три выстрела на площади были сделаны из автоматического оружия. Поэтому в своих последующих сообщениях он назвал их «очередью». Но несмотря на это, быстрота его реакции была поистине поразительной. Первая «молния» была передана по телетайпу Юнайтед Пресс Интернейшнл в 12. 34, то есть за две минуты до того, как автомобиль президента достиг Парклендского госпиталя. И еще до того, как очевидцы покушения сумели прийти в себя, эта новость уже облетела весь мир. В глазах людей, склонных верить всему, что они слышат и читают, число «три» имеет какую-то особую весомость. Многие из тех, кто находился в момент покушения на площади, думали, что слышали лишь два выстрела, но позднее изменили свои показания.

Из пяти журналистов, находившихся в это время в машине Для прессы, трое — Килдаф, Баскин и Кларк, комментатор «Америкен бродкастинг компани» — могли что-то предпринять лишь после остановки машины. Мерримэн Смит и корреспондент Ассошиэйтед Пресс Джек Белл принадлежали к иной разновидности журналистов. Они работали репортерами телеграфных агентств, и их оперативность измерялась секундами. Смит был первым корреспондентом, передавшим сенсационное сообщение огромной важности. Для него это была самая крупная удача за все годы его журналистской карьеры, и чем дальше он оттягивал разговор Белла с телефонистом Ассошиэйтед Пресс, тем больше было его преимущество. Поэтому он продолжал говорить в микрофон радиотелефона. Он продиктовал одну часть своей информации, затем вторую, третью, четвертую. Возмущенный Белл поднялся со своего места на середине заднего сиденья и потребовал у него микрофон. Но Смит тянул время. Он требовал, чтобы телефонист в Далласе зачитал переданную им новость. Он спорил и доказывал, что провода, под которыми они проезжали, могли создать помехи передаче. Эти хитрости никого не могли обмануть: все сидящие в машине отчетливо слышали хихикающий голос телефониста Юнайтед Пресс Интернейшнл. Связь была отличной. Побагровевший от ярости Белл с отчаянными криками набросился на Смита и попытался силой вырвать у него микрофон, но тот, зажав микрофон между коленями, скорчившись, забился под щиток водителя. Белл без разбора молотил кулаками, попадая по шоферу и сидящему рядом с ним Килдафу.

— Что это за большой дом впереди? — крикнул шоферу Килдаф.

— Парклендский госпиталь, — прокричал тот в ответ. Наконец Мерримэн Смит уступил микрофон Джеку Беллу, но связь тут же оборвалась.

Обложенный кирпичом въезд на территорию госпиталя освещался двумя красными неоновыми надписями: «Только „скорая помощь“» и «Въезд только для санитарных машин». Из трех стоянок для автомашин, откуда производилась выгрузка больных на специальную платформу, занята была лишь первая. Там стояла одна из тех окрашенных в белый цвет машин, которые использовались предприимчивым владельцем Далласского похоронное бюро Верноном Б. О’Нилом в зависимости от обстановки в качестве либо катафалка, либо кареты «скорой помощи». Миновав стоянки, президентская машина развернулась влево и остановилась по диагонали от них, ба к зданию. Остальное пять автомашин резко затормозили и замерли в причудливом беспорядке по всей дуге въезда в госпиталь»

Дверцы автомобилей мгновенно распахнулись. Мерримэн Смит бросился к Клинту Хиллу.

— Ну, как он? — запыхавшись, спросил журналист.

Хилл произнес проклятье и отрывисто бросил:

— Он мертв, Смитти.

Смуглый Смит чем-то напоминал пирата, когда стремглав кинулся внутрь госпиталя. Слева по коридору в окне регистрации несчастных случаев дежурная разбирала квитанции. Смит ворвался в ее комнату и рванул к себе телефонную трубку.

— Как вызвать город? — крикнул он.

— Наберите девятку, — запинаясь, ответила дежурная.

Смит набрал 9, затем номер местного отделения ЮПИ и передал слова Хилла.

В это время корреспонденту Эй-Би-Си Кларку удалось найти телефон в комнате, где хранились запасы крови для переливания, а Белл все еще мотался в поисках третьего аппарата. Однако секунды, за которые дрались телеграфные агентства, уже выросли в минуты, и Ассошиэйтед Пресс безнадежно опаздывало. Белл попытался выяснить что-нибудь у Кена О’Доннела, но тот не мог вымолвить ни слова.

В это время на улице Янгблад с трудом выбрался из машины вице-президента. Джонсон вновь занял место на сиденье. При этом он растирал руки — этот жест был замечен кем-то из стоявших поблизости зевак и послужил впоследствии основанием для слухов о том, что и Джонсон был ранен. Тотчас же пять агентов окружили его плотным кольцом и увели. Эти агенты были как бы основой будущей охраны Белого дома. На какое-то время жена Джонсона осталась без охраны. Она пошептала вслед за мужем. Поднявшись на крыльцо, она попыталась разглядеть в промежутках между головами людей, отделявших ее от «линкольна», что происходит в машине Кеннеди. В поле ее зрения промелькнуло что-то розовое, изящно склонявшееся в одну сторону. Это был первый взгляд, который Леди Бэрд в ее новом качестве тридцать второй первой леди Америки бросила на свою предшественницу. Она поспешила внутрь.

Все остальные столпились вокруг машины президента, точнее говоря, все, кроне санитаров ни одного служителя госпталя не было и в помине. Келлерман, Соррелз и Лоусон в ужасе взглянули друг на друга.

— Срочно сюда пару носилок! — крикнул изо всех сил Рой.

Никто не откликнулся на этот зов. Госпиталь точно вымер.

Задержка в уведомлении госпиталя по радио (а это было вызвано временной неисправностью микрофона дежурного по далласской полиции) не могла уже сказаться на земных муках Джона Кеннеди. Если бы его раны были менее тяжелыми, то, несомненно, задержка с уведомлением госпиталя явилась бы предметом самого серьезного расследования. В атом случае занялись бы и выяснением причин, которые привели к тому, что личный врач президента д-р Беркли оказался в самом конце президентского кортежа.

Однако ничто уже не могло спасти главу государства — он был мертв целых шесть минут. Даже если бы Беркли был наготове — в халате и хирургической маске — и имел под рукой весь персонал Парклендского госпиталя, даже в этом случав он ничем не мог бы помочь своему президенту после 12. 30. Более того, если бы жертвой был не, президент Соединенных Штатов Америки, а простой смертный, то любой врач после первого же осмотра констатировал бы, что он «скончался в пути». У Кеннеди не было дыхания. Его зрачки были расширены и неподвижны. Пуля разворотила его мозг»

Но вопреки всему его жена все так же бережно поддерживала его тело, и из груди ее вырывались сдавленные рыдания.

Лоусон стремительно вбежал в госпиталь, а Пауэрс и О’Доннел большими прыжками ринулись к машине президента. На бегу Пауэрс слышал, как Эмори Робертс крикнул ему, чтобы он остановился, но не обратил на это внимания. Каждая секунда, казалось ему, могла спасти жизнь президента. Он с силой рванул на себя правую дверцу «линкольна», страстно желая лишь одного — услышать хорошо знакомый голое, который оказал бы ему: «Все в порядке, со мной ничего не случилось».

Ведь ему и президенту многое пришлось пережать вместе. Случалось всякое. Были и очень трудные, критические ситуации, И все кончалось хорошо, «И на этот раз все будет в порядке, — лихорадочно думал Пауэрс, — обязательно будет в порядке. Ничего непоправимого не может произойти!» Затем он увидел остекленевшие глаза и понял, что непоправимое все же произошло.

— О бог мой, господин президент! — воскликнул он и зарыдал.

О’Доннел застыл у левого крыла машины. Он стоял выпрямившись, напряженный до предела. Казалось, что это не человек, а фигура, высеченная из камня. Вытянув руки по швам, он стоял, как солдат по стойке «смирно».

Эмори Роберте, желая убедиться в том, что Кеннеди действительно мертв, отстранил Пауэрса и бросился к борту машины.

— Встаньте, — сказал он Жаклин Кеннеди. Ответа не последовало — слышались лишь еле уловимые стенания. Робертсу не было видно лица президента. Он приподнял руку Жаклин, пристально вгляделся в лицо Джона Кеннеди и тут же опустил ее руку. Повернувшись, он бросил повелительно, хотя и обращался к своему непосредственному начальнику Келлерману:

— Оставайтесь с Кеннеди. Я иду к Джонсону! — и пошел вслед за Леди Бэрд.

В это время Грир помогал Лоусону расставить две пары носилок в ряд у дверцы «линкольна». Супруги Кеннеди и Коннэли находились в прежнем положении, как персонажи какой-то кошмарной сцены. Все остальные стояли вокруг, нетвердо держась на ногах, словно тоже были жертвами несчастного случая. Шок и полное неведение лишили их способности действовав всего лишь семь ми-нут назад мчались они на праздничный обед. Сейчас они беспорядочно толпились около подъезда какого-то госпиталя. Почти никто из ник не знал, кого ранили и насколько тяжело. Один из этих зрителей, увидев кровь на платье Жаклин Кеннеди, закричал:

— Бог мой, они подстрелили Джекки!

Эти слова быстро достигли ушей пациентов в госпитале. Ярборо и Килдаф одновременно заметили застывшие сгустки крови на лице Коннэли и решили, что это результат его ранения и что пуля попала ему в лоб. Лицо Коннэли приобрело пепельный оттопок, и каждый из них пришел к заключении), что он мертв.

Однако именно в этот момент губернатор штата Техас Коннэли, несколько минут назад примирявшийся с мыслью, что он вот-вот умрет, начал постепенно приходить в сознание. Его привел в чувство толчок при резком торможении автомобиля. Веки его дрогнули и приоткрылись, Он понимал, что вокруг машины происходит какое-то движение, и ему пришла в голову мысль, занимавшая в эту минуту многих: что вынести из машины тело президента можно будет лишь после того, как будут открыты откидные сиденья. Он попытался приподняться. Его жена не поняла, в чем дело, и силой удержала его.

Наконец-то появились санитары. Они подошли к борту машины с той стороны, где сидела Нелли, и, наклонившись над ней, начали вытаскивать Коннэли за плечи, в то время как Пауэрс, стараясь сдержать душившие ого рыдания, поддерживал с другой стороны ого ноги. Вся эта операция была проведена легко и быстро. Состояние Коннэли было на самом деле не столь уж тяжелым, как это думали вначале. Его тело не было расслабленным, он даже напрягал мускулы, пытаясь помочь санитарам. Его положили на первые носилки и внесли в госпиталь. Шатаясь и спотыкаясь, Нелли побежала за носилками.

Наступила очередь президента. Жаклин Кеннеди как бы застыла. Казалось, сидя в открытой машине под перекрестным огнем взглядов, она должна была чувствовать себя беспомощной и беззащитной. Но она мужественно боролась за то, чтобы сохранить свой небольшой мирок, в котором были только двое — она и президент. Низко склонив голову, она продолжала поддерживать тело супруга. Ослабить объятия, опустить его хотя бы на мгновение означало вновь открыть для чужих любопытных взоров ужасную картину изуродованной головы мужа. Сама эта мысль была для нее невыносима. Стараясь не смотреть на лица людей, плотным кольцом окружавших машину, Жаклин склонялась все ниже и ниже, прижимая к груди окровавленную голову супруга. Наступила короткая напряженная пауза. Стоявшие поблизости слышали только тихие прерывистые всхлипывания.