Два года Америку лихорадил "уотергейт", политика страны фактически жила расследованием нарушений законности со стороны ее высшей власти, однако ни разу ни одно из наших средств массовой информации не обмолвилось о происходившем в Вашингтоне - неприятности американского президента решили в Москве замалчивать, дабы ненароком не испортить нала-живавшиеся межгосударственные отношения. И никто тогда - ни в Белом доме, ни в Кремле - даже не мог предположить, что через двадцать лет роли поменяются довольно круто, а вечным на все времена останется лишь "уотергейтская заповедь" для властей предержащих: "Не ведите записи, которые могли бы вас скомпрометировать, и помните, что, если имеете дело с наличными деньгами в обход налогового управления, рано или поздно, как в шпионаже, все равно прова-литесь".
      Версия шестая
      ЭКСПОЗЕ НЕОКОНЧЕННОГО ДЕТЕКТИВА
      Надо думать, люди и в самом деле становятся несчастными из-за преувеличенного представления о себе самих и своих ближних, а будь у них более скромное, более правильное представление о природе человеческой, они были бы добрее и к себе и к другим.
      Анатоль Франс
      Из экспресс-досье
      Мое знакомство с Джорджем Бушем, устроенное через человека, который заходил в Белый дом словно к себе домой, началось несколько неожиданно. Едва мы обменялись рукопожатием, как он тут же заметил:
      - Ну, знаете, друзья мои, так дела не делают. По-смотрите, как неосмотрительно у вас ведется работа со связями. Когда я был постоянным представителем при ООН, с вашим послом Яковом Маликом мы встречались и семьями, а сейчас он не только никогда не позвонит, даже рождественской открытки мне с Барбарой не пришлет. Видимо, думает, если я стал председателем Республиканской партии, меня можно списывать в архив? Не торопитесь: как политику мне все еще светит мой особый, небесный знак. Так ему и дайте понять...
      Джордж Буш произвел тогда на меня впечатление прежде всего демократичностью своих манер и умением завязывать разговор на любую тему. Об этой личности, яркой по своему внутреннему складу, стоит рассказать отдельно, что я попытаюсь когда-нибудь сделать. Его же "намек" я, естественно, довел до нашего представителя при ООН Якова Александровича Малика, однако разъяснение от ветерана советской дипломатии последовало уж больно категоричное:
      - Не надо обольщаться. После такого "понижения", какие могут быть у него перспективы, - тут надо уходить в бизнес, а не о политической карьере думать. Поверьте моему опыту, иллюзий строить не приходится.
      Но оказалось, что Буш тогда как в воду смотрел. Вскоре он был направлен представителем в Китай, назначен директором ЦРУ, позднее стал вице-президентом и одержал победу на президентских выборах. Вот вам и опыт! Что же касается меня, то напускать важности не хочу и прямо признаюсь - его и моя высота "полета" в политической атмосфере были настолько разными, что больше уже не пересекались. По характеру траектории мне суждено было сталкиваться совсем с другими политиками.
      - Что больше всего меня привлекает в жизни? Деньги? Материальное благополучие? Совсем нет. Власть, милая моему сердцу власть. Она заводит меня, как запах крови акулу. Вкусив власти, уже нельзя от нее оторваться. Вам ведомы чувства человека, которого пригласили лететь с президентом страны на одном самолете? Есть нечто магическое в ощущении общности с высшей властью...
      Даже во внешнем облике моего собеседника проглядывало нечто, напоминавшее верткую, быстроплавающую акулу. Глаза, уши, нос словно ориентированы на видимые только ему "течения". Не хватало лишь плавников с оптимальным углом атаки для лавирования на глубинах и хвостового стебля с дополнительными килями, чтобы рассекать встречный поток.
      В основном же с него можно было писать портрет "стопроцентного янки". Плотное, спортивное сложение. Худощавое лицо на жилистой шее. Обычно сжатые, но всегда готовые расплыться в улыбке губы. Заметно выдающийся подбородок, худые длинные руки. Глаза карие - одно из возможных свидетельств, что обладатель ведом в своих действиях преимущественно рассудком, расчетлив, имеет характер сильный, но одновременно чувствительный и ранимый. Взгляд - быстрый, ускользающий, однако в нем можно успеть прочесть всю гамму чувств от живого интереса и восхищения до полного безразличия к тому, кто очутился на его пути. Одним словом, для своих лет у него был вид человека, не особо потрепанного в битве с судьбой.
      Американец в третьем или четвертом поколении, как и все его соотечественники, он не смотрел на себя в зеркало при людях, не свистел в доме, не любил слишком затянувшееся прощание и не оставлял ложку в суповой тарелке или кофейной чашке. Думалось ему лучше стоя. Беседовал с другими на расстоянии полуметра, не ближе. Когда не доверял собеседнику, поглаживал нос или почесывал мочки ушей. Дабы не сглазить, стучал три раза по дереву. Хорошей приметой считал звон в правом ухе или чихание три раза подряд, дурной - когда нож лежит поперек тарелки или рассмеяться до завтрака. У себя в загородном доме подкову повесил концами вверх, чтобы счастье не сбежало. От числа тринадцать ничего хорошего не ждал. Когда же я интересовался у него символикой Государственного герба США, где фигурируют тринадцать звездочек, столько же полос, стрел, лавровых листьев, букв и перьев на каждом крыле белоголового орла, объяснил сие тем, что апостолов было двенадцать, тринадцатый - Иисус.
      До чего же небезразличны ему были одобрение максимального числа избирателей и обеспечение преимуществ над возможными политическими соперниками! Желание избежать неприятных неожиданностей, быть уверенным в последствиях происходящего заставляло держать себя в состоянии перманентной бдительности. Нет, не чуждался он стремления облегчить людям жизнь, но прежде всего был заинтересован в отождествлении сделанного им добра с его именем и в укреплении тем самым своей значимости в глазах конкурентов. Не обманываясь красивыми словами о любви к людям и человечеству, видел в них средство воплощения личных политических амбиций. Политика была душой его жизни, ему хотелось создать царство закона, порядка и стабильности. Но понимал ли он, что жизнь людей зависит не столько от политики, сколько от множества других факторов? В этом я не уверен.
      Больше всего ценил в человеке трудолюбие, ум, тщеславие и оптимизм. Сам был чужд чванливости, педантизма и чопорности, всегда в бодром настроении, выглядел приветливо и никогда не жаловался на трудности, имел цепкую память и располагающий тембр голоса, которым произносил фразы короткие и четко выстроенные. Обаянием действительно обладал и мог включить его или выключить в зависимости от того, с кем и зачем разговаривает.
      Пусть мое общение с ним оказалось непродолжительным, но оно убедило меня окончательно: рискованно отождествлять человека с его политическими взглядами, а критикуя эти взгляды, надо видеть в нем прежде всего человека. В каждом из нас есть нечто, недоступное по-стороннему взгляду, своего рода схема характера, в оценке которого нужно быть очень осторожным, ибо нередко люди порочные, при более близком знакомстве, оказываются добродетельными, а добродетельные - порочными.
      На встречах с этой "вашингтонской связью" меня не покидало смешанное чувство восхищения и сочувствия, хотя ни в каком сочувствии он, естественно, не нуждался. Почему же я сочувствовал ему? Да потому, что поразмышлять, оставшись в одиночестве, он мог не более пяти минут, всегда поглощенный текущими заботами, постоянно настороженный в ожидании опасности.
      - Политическая карьера напоминает западню, - признавался он в беседе со мной. - Легко ее начать, но выбраться из нее невредимым труднее. Распоряжаться своим временем я не волен, все расписано на недели вперед, даже в рождественские каникулы не могу отдохнуть. Скорее всего, это цена получаемого мною удовлетворения от возможности влиять на судьбы людей и страны. Независимо от моих желаний, мне ничего не остается, как совмещать в себе льва и лисицу: льва - для устрашения соперников, лисицу - чтобы зорче высматривать расставленные повсюду "капканы". Можно и не обладать этими качествами, но создавать впечатление, что обладаешь, - вещь для политика обязательная. В политике - свой мир человеческих отношений, где также проявляются симпатии и антипатии, ревность и соблазны, а тесный личный контакт и пре-данность ценятся подчас больше любой компетентности. Столь же важны в нашем деле манера поведения, стиль одежды, физическая привлекательность, хорошо затянутый узел шелкового галстука и даже запах дорогого одеколона. В политике всем своим видом надо излучать волю и уверенность в себе. Не случайно в Мексике, например, наивысшим успехом у кокоток пользуются молодые политики, за ними идут летчики и тореро...
      Этот человек сделал для меня американскую политику во многом предсказуемой, и я ему искренне признателен за такую помощь. Не менее важно - мне удалось уяснить, почему он избегает оставаться наедине с самим собой: оказывается, из опасения, что на свидание придет субъект, не внушающий ему полного доверия. А могло ли быть иначе, если простоту и непосредственность поведения он привык воспринимать как хитроумный расчет, пусть спонтанный, но все же расчет. В кругах, где ему приходилось вращаться, все тщательно взвешивалось, включая демократичность общения, и любое, кажущееся естественным проявление чувств на поверку оказывалось лишь ловким ходом с дальним прицелом. Когда кто-то заверял его в своей неподдельной искренности, он инстинктивно одевал на себя непроницаемую кирасу.
      - Плут, если только он не законченный болван, всегда пытается выглядеть честным человеком, - рассуждал мой знакомый. - Честный же в любой момент может оказаться плутом, во всяком случае, на какое-то время. В абсолютную честность всегда и во всем я не верю, как и в загробную жизнь, даже будучи протестантом. Лицемерие - это дань добродетели, которую ей платит порок. Чего же тогда требовать от политиков? Чтобы доверять кому-то, надо держать его на "короткой привязи", тем более в современном мире, где беззастенчивая ложь одних прямо пропорциональна наивной доверчивости других. Кстати, хотя бы вашей разведке известно, кто являлся "глубокой глоткой", через которую на страницы "Вашингтон пост" выливалась из Белого дома вся закулисная возня "уотергейта"? Для меня это не секрет. Когда я там работал, мне приходилось видеть этого человека довольно часто, и никто так не клялся президенту в своей личной преданности, как он. Бог мой, как мне жаль Никсона! Но вот почему тогда в Кремле решили замалчивать уотергейтское расследование? Чтобы окончательно убедить американцев в неискренности?
      - В политике, думается, живут свои призраки, - плавно переводил я беседу к другой теме, не забывая удовлетворить и собственное любопытство. Политические лидеры и у нас и у вас обычно в своей деятельности выдают сомнительное за якобы проверенное опытом, выстраивают целую систему аргументов с весьма спорными изначальными посылами и такими вот путями осмеливаются предвосхищать даже судьбы человечества. В результате всем нам словно предначертано иметь дело с сомнительными, далекими от реальности обобщениями, затасканными пропагандистскими лозунгами, а заодно служить пешками, которыми бесцеремонно жертвуют в интересах большой политической игры. Наверное, в мире станет меньше обмана, когда отпадет сама необходимость в политике и политиках, какими мы привыкли видеть их до сих пор.
      - Ну вот, оказывается, мы неплохо понимаем друг друга, - заметил он. - Поэтому я и рассказываю вам некоторые вещи с риском для собственной карьеры...
      После каждой встречи с этим человеком я невольно задумывался, почему он заинтересован в доверительности нашего контакта не меньше меня? Окончательного ответа я так и не смог найти.
      Мне была известна, например, его твердая убежденность в том, что успешная карьера политика зависит прежде всего от владения им искусством общения, умения заводить деловые связи с нужными людьми и поддерживать у них благоприятное о себе впечатление. Не случайно ведь, когда оказавшиеся в Вашингтоне провинциалы наведываются к своему конгрессмену, тот вручает им не просто экскурсионные билеты в Белый дом, а пропуска с правом заглянуть в закрытые для обычных туристов его помещения, и дает им понять, что такой привилегией, мол, пользуются даже не все члены конгресса. И землякам ничего не остается, как по достоинству оценить влияние своего депутата.
      Для политика пренебрежение светской жизнью в Вашингтоне равнозначно провалу на выборах, и, чтобы заручиться поддержкой влиятельных лиц, ему нужно работать над этим неустанно. Устремленный к вершинам пирамиды власти, он должен и вести себя соответственно, особенно если восхождение только начинается. Скажем, в изречениях представителей высшего света находить мудрость, равную теории относительности, на шутки их не просто рассмеяться, а гоготать, демонстрируя тонкую "посвященность". Быть приглашенным в дома "избранных" - это лучшая репутация, но надо еще и строго соблюдать правила "игры в статус".
      Для начала важно осознать, что против престижного статуса выступают лишь неспособные его достичь и не предназначенные для этого, а признаки статуса равно-значны звездочкам на погонах военных. Одежда человека подобного статуса должна быть хорошего качества, дорогая, но без вычурности, атташе-кейс - из настоящей кожи и чуть потертый, бумажник как можно более плоский и только с кредитными карточками, место для наличных денег - задний карман брюк. И конечно, надо забыть о коротких цветных носках, арендованной автомашине и карманном калькуляторе. "Игра в статус" обходится недешево, но и выигрыш сулит немалый. Соб- ственно, она стара как мир: еще наши древние предки украшали себя перьями и костями не только ради красоты, - и для утверждения своего статуса в глазах окружающих.
      Будучи заложенной в генетическом коде, с самого детства игра занимает видное место в нашей жизни. Она помогает вырабатывать навык двупланового поведения, восприятия действительного и условного, в ней проявляется наша тяга к совмещению закономерностей и случайностей, к утверждению правил и отклонению от них. Когда элементы игры отсутствуют, мы нередко разочаровываемся даже в отношениях с самыми близкими. Играя, мы воспринимаем мир непосредственно, без помощи языковых символов и обычно без принуждения, охотно отвлекаясь от житейских забот.
      Но игра в статус - детская забава по сравнению с тем, что ждет впереди молодого политического деятеля. Он должен обладать не только отличными деловыми качествами, но еще и такими, которые позволяют зарекомендовать себя в определенных кругах надежным, "своим" человеком. В это поверят, если тот не обременяет деталями внимание руководителя, не нарушает порядок вынесения решений, не спешит выказывать свое мнение, беседу ведет спокойно и компетентно, избегает категоричных утверждений или отрицаний, настроен оптимистично. Иными словами, умеет "играть в команде" и "не раскачивать лодку". (Судя по всему, данные критерии приветствуются повсюду и Россия - не исключение).
      Успешно освоив эти требования, мой вашингтонский знакомый постиг и другие премудрости, уже на порядок выше. Он научился не доказывать своей невиновности, ибо это только усиливает подозрения. Правильно ставя вопрос, предлагал его решение. Возражал оппоненту, пользуясь его же доводами. Не делал различия между хитростью и обманом, ибо ложь считается оправданной, когда что-то угрожает высшим интересам государства или возникает совершенно безвыходная ситуация. Не брал на себя лишних обязательств, чтобы не связывать руки...
      Считая политику логическим продолжением человеческих слабостей, он предпочитал вести себя так, будто участвуешь в предвыборной кампании загребаешь жар чужими руками, если все складывается удачно, и сваливаешь вину на другого за неудачи и промахи. Самое важное - одерживать верх над соперником, а посему пре-дусмотрительно наносить ему удар первым.
      В молодости превыше всего он ценил в людях личное мужество, с годами все отчетливее стал понимать, что мужественный человек может одолеть превосходящего в силе противника, но ему гораздо труднее, почти невозможно прорвать сети "политической мудрости". Как бы оправдывая свою неспособность выбраться из этих сетей, он ссылался на природу человеческую и заложенный в ней принцип личного интереса: люди, по его мнению, завистливы, злы и коварны, - отсюда несовершенство общества, политик же всегда должен иметь в виду, что никакая форма собственности не избавит человека от эгоизма и порока, а любое общественное устройство - лишь организованное насилие, сдерживающее в людях дурные инстинкты. Вспомнился ему по этому поводу и Джордж Вашингтон, убежденный, что мотивы общественного блага могут побудить к бескорыстию лишь на время и при особых обстоятельствах, но их недостаточно для постоянной верности высоким стремлениям и обязательствам перед обществом.
      Только немногие способны жертвовать своими личными выгодами для общего блага. Себя к ним мой знакомый не относил. Не требовал доказательств и от прописной истины: политик всегда исходит из лживости других и их готовности быть обманутыми, - ему надо просто научиться не видеть в этом ничего плохого, избавиться от наивности, стать циничным и помнить только, что сегодня обманывать все сложнее, политическая ложь стала заметнее, ибо электронные средства информации мгновенно распространяют ее по всему свету, и за обман могут привлечь к ответственности.
      Когда каждый заботится о собственном интересе, в целом это служит общему благу, считал он, называя себя "гражданином республики". Свобода, по заимствованному им у Томаса Джефферсона мнению, должна строиться на независимости личности и правовых гарантиях от притеснений, на активном участии образованных граждан в общественной жизни. Право делать деньги это еще не свобода, она облекается плотью лишь в таком обществе, где люди выполняют определенные обязательства друг перед другом, иначе свобода уничтожает сама себя и в конечном итоге приводит к тирании. Свободу он относил к особой области индивидуального выбора, где она служит и средством и целью. Конечно, свобода - еще не гарантия процветания и благополучия, она не панацея от злодеяний, но способствует созданию такого общественного устройства, при котором человек может совершенствоваться, избавляясь от слабостей и пороков.
      - Все грешат, кто меньше, кто больше, - резюмировал он. - Мы прощаем себе то, что не прощаем другим. Как подметил ваш Толстой, люди дурны и любят свои пороки. Ни на кого из смертных, больших людей или маленьких, нельзя положиться раз и навсегда, ни одному учреждению не следует предоставлять абсолютной власти. Пресса должна быть свободной, университеты - независимыми, церковь - отделенной от государства, вероисповедания - разными, партии и компании - соперниками или конкурентами. Нашего же обывателя больше всего интересует, сколько вещей можно купить, если не выпивать по кружке пива в день. Хорошо работающий личный автомобиль для него важнее атомной бомбы, а катастрофа, которая может случиться с ним за рулем, куда страшнее ядерной. Для морального возрождения нации нужен великий лидер...
      - Мне все же думается, что время великих лидеров безвозвратно кануло в реку забвения, - резюмировал в свою очередь я. - Достаточно посмотреть вокруг и спросить себя, кого из живущих можно выбрать на это место. Немцы и славяне, кстати, больше других народов по-страдали от своих великих лидеров. Начавшийся, как столетие вождей, к исходу своему ХХ век оказался не только без вождей, но и без выдающихся лидеров. Обещания государственных деятелей дать больше свободы, справедливости, мира и процветания не трогают ныне умы и сердца людей, равнодушных к любому лидеру. Вы сами только что сказали: ни на кого нельзя положиться...
      Мой собеседник посмотрел на меня, как смотрят страусы на яйца, высиживая их, пронзительным взглядом, и ответил с едва заметной усмешкой:
      - Мне кажется, есть только один человек, способный опровергнуть ваши доводы. Он сидит передо мной...
      Скорее всего действовала избранная им тактика избегать полемики с оппонентом, когда речь заходит о противоречивости собственных высказываний. Впрочем, я не особенно и ждал ответа, ибо знал, что всю поступавшую информацию он пропускал через "фильтр", оставляя лишь необходимую для его политической карьеры. Мой знакомый не хотел поддаваться эмоциям - ему надо было преуспевать в мире практических дел, а не терзающих душу эмоций.
      Преследуя свои собственные интересы и пытаясь сохранить независимость, он не верил ни в идеал семейного счастья, ни в бескорыстную любовь. Конечно, ему хотелось сохранить привязанность своего сына, но была изрядная доля опасения, что тот однажды может просто унизить его саркастической усмешкой, и, дабы самортизировать возможный урон, личные интересы он легко примирял с общественными посредством нехитрой формулы: "Чем лучше я делаю свое дело, тем больше приношу пользы всем, в том числе семье".
      Дело же действительно поглощало его целиком. Возвращаясь домой, он чувствовал себя истрепанным вдрызг и все чаще ловил себя на мысли, что даже в родном гнезде остается тем, кем был на работе, остерегается показаться мягким, страшится быть отвергнутым. Открыться перед женой, попросить ее о поддержке в трудный для него момент ему представлялось невообразимым словно расписаться в собственной слабости, ибо, считал он, только неудачники жалуются близким и делятся с ними своими проблемами.
      Чувства к друзьям подпадали под столь же нерушимое табу. В их глазах он должен казаться независимым. Друзья, кстати, делились у него на две категории: уверенно взбирающиеся по лестнице успеха и те, кто безнадежно на ней застрял. Неожиданно как-то встретив товарища по школе, он не в состоянии был ответить взаимностью на теплое и искреннее его объятие. Дружба - это прежде всего доверие; в политике же твоя успешная карьера заставляет отдаляться от друзей, которым не подфартило, - ведь вместе с успехом приходит не только солидный доход, но меняется и место, где ты живешь, появляются блага, недоступные для твоих бывших друзей. И самое деликатное - ты в состоянии принимать решения, которые могут оказаться для них неприятными, посему нельзя подпускать к себе людей близко, нужно научиться быстро и безболезненно расставаться с ними, а лучше всего вообще не сходиться.
      Некоторые, ощущая необходимость в верном друге - и не только из-за "взаимных интересов", - вынуждены иногда тайно обращаться за помощью к психотерапевту. Мой же собеседник к своему одиночеству был готов генетически, ему было приятно чувствовать, как люди приглядываются ко всему, что он делает, особенно в общении с себе равными или вышестоящими на иерархической лестнице.
      Политики и одиночество - близнецы и даже более того: сиамские близнецы. На пирамиде власти нет мес-та для дружбы, все вытесняют "интересы". Дружба требует сил и времени, а они уходят на поддержание полезных связей. Там, на верхних ступенях пирамиды, сказать кому-то: "У меня проблемы, я должен с тобой встретиться", - равносильно заявлению об отставке. Вместо этого нужно предложить составить партию на теннисном корте. Теннис не случайно любимая игра политиков: быстро перемещаясь по площадке, надо мгновенно оценивать возникающие ситуации; в этой игре, как и в политике, нет абсолюта, но есть свои правила, соблюдение которых удовлетворяет соперников. Ты не возразишь даже против встречи на корте с отпетым мошенником, если манера его игры доставляет тебе удовольствие, при этом не изменяя себе, а лишь спрятав свои чувства в дальний ящик.
      Логика конфликта противостоящих сил, пытающихся избежать поражения путем незаметного нарушения "правил игры", - вот что занимало мысли моего собе-седника. Если он присутствовал на похоронах знатной персоны, это было не данью уважения покойному, а стремлением получить еще одно паблисити в прессе. Проталкивая в конгрессе закон, был заинтересован больше не в самом законе, а в привлечении внимания к себе журналистов. Призывая к соблюдению морально-этических принципов, в первую очередь хотел нанести психологический урон оппоненту, а не отстоять свою точку зрения. Главное взять верх над соперником, заработать политические очки, предпочтя риск победы риску поражения. И к черту сантименты, достижение превосходства важнее!
      Умение выступать публично помогает в этом деле безотказно. Манипулировать умами и чувствами людей стало его второй натурой, у него всегда было что сказать, и это уже наполовину гарантировало успех. Оратора, считал он, оценивают уже по тому, как он выходит к трибуне и сходит с нее. По пути к трибуне надо решительно встать и незаметно сделать глубокий вдох, чтобы "сесть на дыхание". Выпрямившись во весь рост и смотря прямо в аудиторию, начать говорить так уверенно, словно каждому из присутствующих ты предоставляешь кредит в миллион долларов. Начало должно быть захватывающим и сразу привлечь внимание, желательно не риторикой, а фактами. Отзываясь на сиюминутные настроения аудитории, непринужденно излагаешь эти факты, убедительно разъясняешь достоинства своих предложений. Призывая к действиям, стараешься приводить веские мотивы и ни в коем случае не допустить поучительного тона. Сторонников привлекаешь, предоставляя факты без выводов - пусть они сами их сделают, надо лишь подобрать нужные, говорящие сами за себя данные.
      О роли звуковых вибраций в психологическом воздействии на человека он впервые услышал от одного препо-давателя колледжа, члена ордена иезуитов. Методика эта разрабатывалась столетиями и была доведена ими до совершенства: гармония звуков, мелодика последовательности звуковых тонов обладают магической способностью проникать в души людей и вызывать эмоциональный отклик еще до начала рационального восприятия; идеи, понятия и аргументы надо облекать в такие звуковые формы, которые вместе со смыслом и содержанием вызывали бы ожидаемую эмоциональную, интеллектуальную и духовную реакцию. Хотя формы эти чаще всего определяются интуитивно в зависимости от аудитории, есть и общие принципы их использования. Смысл слова, например, должен быть ясным и максимально конкретным, абстракции снижают эффект внушаемости, мешают внутреннему растормаживанию, сама же речь выигрывает, когда в ней появляются моменты неожиданности.
      Владеющий речью, подмечено немцами, владеет людьми. Привлекательным в ораторе должно быть все - поза, жесты, мимика, взгляд. Мой знакомый прекрасно знал также, что нервы от глаза к мозгу в двадцать пять раз толще ведущих от уха, а потому выступать надо отдохнувшим, излучать энергию и энтузиазм, хорошо выглядеть, быть безукоризненно одетым и обаятельно улыбаться, - человеку с приветливой улыбкой люди охотнее оказывают содействие. Обаяние оратора, конечно, не может заменить доказательств - это всего лишь обольщение. Говорить же, бесспорно, лучше всего не по бумажке, а как бы импровизировать, для чего мысленно сосредоточиться, запомнить текст, прочитав его предварительно вслух. От оратора ждут, чтобы он говорил просто, как бы беседуя, был личностью интересной, страстной, убежденной и вкладывал в свои слова душу. Долгими разговорами о предметах и идеях можно и утомить, поэтому нужно больше говорить о людях и знать, что для них существуют три самые увлекательные вещи на свете: любовь, собственность и религия. Пусть у вас шансы стать кандидатом в президенты небольшие, но выступать надо так, словно вы уже выдвинуты кандидатом на партийном съезде, помня постоянно, что люди традиционно голосуют не "за", а "против" кого-то.
      Но выступать интересно, страстно и убежденно про-фессиональным политикам становится все труднее. Их засасывает трясина рутинного однообразия, несложной аргументации, воображение тускнеет от чтения бесконечных меморандумов, циркуляров, записок, проектов законов, протоколов бесед, резюме личных дел сотрудников аппарата, обзоров прессы. Все это отнимает массу времени, не хватает сил подумать над формой выражения собственных мыслей, притупляется способность излагать идеи человеческим языком. Однако отмалчиваться нельзя, надо всегда выступать и говорить, пусть банальности, но проникновенно.
      Окунувшись в большую политику, мой вашингтонский знакомый распрощался со многими человеческими радостями. Гонка за успехом так его поглотила, что для снятия избыточного напряжения уже не хватало времени. Как-то я поинтересовался, чем он хотел бы заняться, если бы не политическая карьера. Ответил вашингтонец не сразу, словно взвешивая степень своей откровенности:
      - Скорее всего, уехал бы в какое-нибудь тихое местечко на берегу океана и засел бы там писать шпионские романы о наших и ваших "уотергейтах" и о борьбе разведок. Кстати, я и сейчас их тайно пописываю. Хочется возбудить в людях интерес ко все более угрожающему и необъяснимому миру, заставить их ощутить себя в экстремальной ситуации. Именно детективный жанр увеличивает диапазон проявления человеческой природы, высвечивает пораженное "законной" преступностью общество, а нас самих выставляет во всей нашей внутренней наготе. Подобные романы, мне кажется, дейст-вительно расширяют поле "игры в жизнь". Окружающий мир мне видится подчас праздником идиотов, от которого надо бежать и как можно скорее. И знаете, ради чего я готов бросить все? Никогда не догадаетесь... Ради рыбалки на форель!
      Глаза моего знакомого оживились, он тоже как-то повеселел и стал с упоением рассказывать мне, что предпочитает удить в горных, незамерзающих речках, выбирая верховья с быстрым течением, где форель менее осторожна. Взбираясь вверх по течению, она преодолевает сопротивление воды, непосильное для других речных обитателей, с непостижимым упорством взмывает по водопадам на высоту до четырех метров, и в такие моменты настолько поглощена своим занятием, что ее можно ловить сачком. Идеальным для рыбалки временем он считал конец весны, когда рыба еще не успела отъесться падающими на воду насекомыми. День предпочитал ветреный: рябь на водной поверхности мешает рыбе видеть человека; в тихую же, ясную погоду форель замечает леску и не доверяет падающей на воду мушке.
      Его излюбленный метод ловли - нахлыст поверху. Тут важно поймать момент, когда форель выдохлась, подтащить ее к берегу, не давая передышки для нового рывка.