- О чем мы и говорим, - резюмировал Джордж.
      - Причем не боясь показаться ортодоксами. - поддержал Алексей.
      - Ох уж эта мужская солидарность! Но тут, джентльмены, интересно и другое. Даже у достаточно утвердившегося писателя воображение-то может ещё работать, но запас новых увлекательных тем катастрофически сокращается. В довершение, писательская известность налагает на автора и более жесткие требования, от него ожидают захватывающих историй и готовы пригвоздить его к позорному столбу, если тот не оправдывает своей популярности. От этого самого отчаяния даже личность с твердой литературной репутацией может вдруг начать нести сущий вздор.
      - Это уже приближается к моей бывшей работе по предотвращению вздоров, не имеющей к литературе никакого отношения, - заметил Джордж.
      Алексей вдруг неожиданно поднялся с кресла и подошел к перилам балкона. Взгляды устремились на него, поскольку он даже не обронил непременного для таких случаев "извините". Закурив сигарету, он повернулся к собеседникам и на красноречивое их молчание ответил:
      - Извините. Как бы претенциозно я ни звучал, но если мне пришлось бы писать роман, то делал бы это с целью придать жизни какой-то смысл и с помощью найденных мною характеров рассказать о вещах интересных не только для моих соотечественников. При этом напоминал бы себе, что самое увлекательное должно быть не в сюжете, а в мыслях моих персонажей, способных зародить в людях новые мысли, желательно разумного свойства. Имею в виду без обреченности, скудоумия или фанатизма, которых в жизни и так хватает с избытком.
      . - Провались я на этом месте! - воскликнула Памела. - Уверена, Алексей, вы пишите свой "роман века".
      - Причем от руки и в одном экземпляре. Иногда набираюсь смелости делать это и на английском.
      - Вот видишь, Джордж, интуиция меня не обманывает. Оставь, пожалуйста, нашему гостю мою визитку. Памела Флетчер редко ошибается в своем деле.
      - Как итальянский издатель Фелтринелли, что вывез из России рукопись "Доктора Живаго", - уточнил Джордж. - Он надеялся, роман станет "бомбой", но прошло время и он оказался террористом. Сказано это было бы мною совершенно некстати, не продолжи я сейчас свою мысль. В современных романах, по моим наблюдениям, характеры террористов вырисовываются весьма плоско. Чаще раскрывается не их психологический портрет, а методы борьбы с ними. В Европе, да и у нас здесь, они часто представляются личностями, вызывающими не столько неприязнь, сколько восхищение.
      - Потому-то серьезные беллетристы не торопятся с такими проектами, пояснила Памела. - Для начала они хотят выработать для себя нужную перспективу и понимание мотивов терроризма, всех его цветов и теней. Чувствуют безмерный риск броситься из одной крайности в другую, придавливая по дороге все ростки здравых суждений о политической стороне явления. Пока же ждем, что кто-то из инопланетян снизойдет и наконец объяснит нам что к чему.
      - И хватаются за разные "ужастики", - добавил Алексей. - Конечно, трудно рассказать так, чтобы никто не заподозрил автора в претенциозности или интеллектуальной ограниченности. Скажем, чем лично меня может увлечь роман о террористах? Я должен почувствовать способность писателя возбуждать во мне духовный и интеллектуальный интерес, показать свою безжалостность к самому себе, проницательность видения незамеченного другими и бесстрашие посмотреть в глаза самой жестокой правде.
      - От одной такой правды у меня мурашки разбегаются по телу, поддержал его Джордж. - Раствором, скрепляющим всю мировую цивилизацию, восточную и западную, всегда служила кровь человеческая.
      - Трудно не согласиться, - всплеснула руками Памела, отчего сидевший у неё на коленях кот тут же спрыгнул на пол. - Мне нравится это путешествие не вдоль, а вглубь. Надеюсь, у вас должны быть свои соображения и по шпионскому роману. Когда-то от него многое ожидали, даже больше, чем от полицейского. Большая игра, крупные ставки и прочее вплоть до ядерного конфликта. Но из всех преуспел лишь Ле Карре, благодаря, отчасти, его опыту работы в британской разведке.
      - Шпионский роман скребется по дну, - откликнулся Алексей. - На мой взгляд, его надо либо обновлять кардинально, либо ему уже не найдется достойного места в детективном жанре. Во многом это зависит от умения раскрывать таинство готовящегося заговора, точнее психологии заговорщиков. Редко кто способен наделить своих персонажей обстоятельными раздумьями и соответствующими чувствами, или творить с оглядкой подобно тому, как действуют сами заговорщики. А тема воздействия сурового наказания? Да не будь наказание за шпионаж столь суровыми, контрразведка повсюду сбилась бы с ног. В шпионских, да и не только в шпионских романах, не исхожены ещё все пути общения автора с читателем. Почему бы не сделать читателя героем романа на равных правах с другими действующими лицами, не настроиться на обмен с ним разного рода версиями? Но сделать это так, чтобы у него была полная уверенность - до всего он дошел сам.
      - Я тоже всегда ищу откровений, берущих меня за душу, - признался Джордж. - Не столько слежу за шпионом, сколько за автором в ожидании от него откровений, пусть случайных, но обязательно в ладах со здравым смыслом.
      Памела встала, грациозно расправила свое легкое платье и, почувствовав на себе вопросительные взгляды мужчин, заметила:
      - Видно, самая жестокая правда может оказаться дьявольски неправдоподобной из-за раздвоенности человеческой личности.
      - Которая решает, совершать преступление или воздержаться, - дополнил Джордж.
      - И об исходе этого выбора можно только гадать, - откликнулся Алексей.
      Это верно, есть люди, коих привлекает игра ума. Есть ещё и такие, которым ведомо чувство меры, или ощущения момента, когда нужно заканчивать приостанавливать эту игру.
      - Почему бы нам не прогуляться по берегу, джентльмены? - предложила Памела и скинула с ног свои изящные белые туфельки, как бы намекая, что с её настойчивостью бороться бессмысленно, тем более, что сама она пока не покидает их компании.
      Они вышли из дома на песчаный пляж. Дойдя до кромки, где обрывался накат волны, направились вдоль берега. Песок все ещё хранил тепло солнечных лучей, в заливе продолжался штиль. Ветерок был настолько неосязаем, что оставалось только гадать, откуда он, с материка или океана.
      "Вот уж поистине райское местечко, - подумалось Алексею. - Поневоле засомневаешься, стоит ли напоминать себе о вечных муках ада, особенно когда рядом такая обворожительная, независимая особа. И все же, как смешно выглядит, наверное, со стороны уже немолодой мужчина, начинающий испытывать страсти своей юности."
      Он шагал, чуть пропустив их вперед, интуитивно подчиняясь правилу третьего лишнего, однако и не отказывал себе в удовольствии наблюдать незаметно за легкой грацией движений женщины в белом полотняном платье. Своей фигурой, мягкой и чуть танцующей походкой та напоминала ему Джулию. Во всем её облике угадывалась настоящая леди и не из тех, кто мило обходится со своим кавалером, втайне презирая его за ничтожность. А какой у неё прирожденный дар быстро и естественно преодолевать неловкость первых моментов знакомства, создавать впечатление, будто ты знаешь её уже целую вечность.
      - Почему отстаете, Алексей? - неожиданно повернулась к нему Памела. Или уже принялись за свой роман? Кстати, ребята, я с ужасом смотрю на ваши обгоревшие лица, как у чертей пламенем ада.
      - Мы тут немного рыбку половили, - объяснил Джордж. - И были бы рады полакомиться с тобой дарами моря под лиссабонское из Испании.
      - Если откровенно, то не искала этого приглашения, а просто ждала, когда же его сделают, - улыбнулась шотландка. - Но после рыбки предлагаю сыграть в перегонку мысли из головы в компьютер. То есть каждый из нас по очереди наберет текст не больше нескольких абзацев на тему "Правда и Ложь", если нет возражений. Все, что придет в голову, не задумываясь о стиле. Потом посмотрим, получился ли из этой затеи хорошенький словесный натюрморт на память о нашей встрече.
      ЗНАК ШЕСТОЙ
      Ч У Ж О Й Д У Ш И П О Т Е М К И
      В Нью-Йорке принято знакомиться, чтобы узнать нечто новое, необычное, интересное. Знакомство может выйти неудачным, ожидаемых впечатлений не сложиться, но верить в счастливый исход нужно обязательно, иначе незачем и встречаться. Просто убить время? Здесь разучились транжирить безвозвратные ценности, потому стараются расходовать их с пользой для души, тела и в строгом согласии с личными интересами. Благоприятные же возможности для этого встречаются в городе на каждом шагу, тем более в воскресный день на огромных просторах Центрального парка.
      В компании с такими мыслями Алексей и остался один у фонтана на манхэттенской площади Гранд Арми, куда его подвез Джордж, обещав вернуться на то же место в пять вечера. Поначалу ему показалось, будто опустился он на другую планету и должен приноровиться к иным силам тяготения. Чуть подпрыгнул, потоптался. Да нет, вроде все те же, как везде. Не спеша стал переходить 59-ю улицу, пропуская делавшие правый поворот автомашины, что вызывало у водителей легкое недоумение. Как ни крути, брат, привычка предмет для анализа.
      Перед входом в Центральный парк он вдруг почувствовал неожиданно зачастившее дыхание. "Карбюратор" в груди заработал на больших оборотах. Еще бы! Когда-то покидая эти места, Алексей прощался с ними навечно, а тут, вот тебе, подарок судьбы не известно за что. Закурил, отрегулировал обороты, посмотрел на часы - до встречи с приятелем Джорджа оставалось достаточно времени. И увлекаемый толпою таких же гуляк, побрел по аллее.
      Парк производил впечатление нерукотворной природы, хотя все на его территории спланировано и ухожено человеком. Это совместное предприятие природы и людей было создано полтора столетия назад посреди каменных обиталищ Манхэттена в виде гигантского оазиса со своим лесом, лужайками, спортивными площадками, прудами, местами для отдыха, развлечений и наблюдений за окружающим миром.
      Пользуясь погожим днем, то там, то здесь люди играли в бейсбол, теннис, крокет, баскетбол, шахматы, домино. Слушали симфонический оркестр, смотрели танцевальные конкурсы на эстраде и театральные постановки. Катались на велосипедах, каруселях, роликах, верхом на лошадях или в карете. Запускали воздушного змея, бросали друг другу фризби. Наблюдали за животными в клетках зоопарка и на свободе - за белками, ракунами, черепахами. Наслаждались видом изумительных азалий и крокусов на южном берегу пруда под романтическим названием Бельведере, а потом плутали по лабиринтам из черной вишни, боярышника, кизила, сирени или заглядывали в клубы любителей птиц. И когда уже не было сил участвовать в развлекательных экскурсиях, просто лежали на траве, отслеживая перемещение по небу одиноких тучек, думая о чем-то своем.
      Пропустив перед собой группу джогеров и велосипедиста с плакатом "Будьте бдительны! Бегайте в паре!", Алексей снова ощутил на себе упругие потоки магнитных волн, все упорнее увлекавшие его к уголку парка, что соприкасался на западе с 66-й улицей. Оказавшись там, он вышел на улицу, сделал около сотни шагов, остановился на тротуаре и стал искать взглядом те самые три заветных окна на пятнадцатом этаже.
      К дому, десять лет назад служившему его временным обиталищем, причалила желтая лодочка такси. Из подъезда степенно вышел пожилой швейцар в светлой ливрее с золотистыми галунами и открыл дверцу авто, высаживая пассажиров. Увидев на противоположной стороне улице Алексея, помахал ему рукой. Узнал, а ведь прошло столько лет!
      В скверике на площади неподалеку, где сливаются Бродвей и авеню Колумба, Алексей сел на скамейку, вытянул ноги, закрыл глаза. В голове шумело гудением моторов, пронзительным воем полицейских и пожарных машин. Все было как будто вчера...
      Нью-Йорк и ньюйоркцы действительно оставили в душе его особый, неизгладимый след хотя бы тем, что предоставили массу соблазнов, самый большой из которых - почувствовать себя гражданином планеты, сохраняя при этом национальную гордость. Город и сейчас, словно мощный магнит непознанного свойства, притягивал к себе своей магической способностью доводить здесь жизненные планы, профессиональные стремления и чисто человеческие капризы до состояния бурления. Кажется, местным жителям суждено обессилеть от нервного напряжения и записаться на прием к ученикам доктора Фрейда, но каким-то чудом массовое повреждение умов обходит их стороной.
      Кто знает, наверное, местные души спасает ощущение общности с чем-то небывало большим и уникальным в своем роде. Здесь всегда, или по крайнем мере днем, выходишь на улицу и чувствуешь витающую в воздухе терпимость к людям, их идеям и слабостям, а это снимает излишнее напряжение. Именно на берегу самой короткой в мире реки Ист-Ривер город подарил кусок земли Организации Объединенных Наций, дабы цивилизованно разрешать международные конфликты, учиться жить вместе, относиться благожелательнее друг к другу и к вере каждого в своё.
      Здесь даже писатели чувствуют себя в своей тарелке. Задерживаясь надолго или на время, через Нью-Йорк прошли почти все, кого ещё помнят среди литераторов первого ряда, начиная с Джеймса Фенимора Купера. И это, вероятно, оттого что на Манхэттене обучаешься разным вещам быстрее, чем где бы то ни было. В первую очередь мудрости, что не в знаниях только, а в ощущениях мгновенной переменчивости, шаткой неустойчивости любой из вечных истин морального плана, которые зависят, в сущности, лишь от глубины познания самого себя, своей изначальной природы, откуда очень трудно изгнать самодовольство и чувство превосходства над другими. Такое начало начал души словно выравнивает всех - богатых и бедных, здоровых и больных, умных и глупых, за редкими исключениями, что только подтверждают закономерность правила.
      Рано или поздно в Нью-Йорке начинаешь усматривать в себе самом древнего грека, который заглядывал далеко за пределы своего ограниченного мирка, и понимаешь, почему писатель на пределе своего дарования способен лишь служить "повивальной бабкой", которая облегчает появление книги на свет, но совершенно не связана ответственностью за то, что получится. Романы здесь создаются в ходе неустанного поиска-познания автором себя и других, как бы на привале между поисковыми операциями.
      На берегах Ист-Ривер и Гудзона скептически относятся к салонным богоискателям и пустобрехам, восславляющим нетленные ценности абстрактного гуманизма. Здесь сразу докажут, что любовь может быть и далеко не гуманной, эгоизм - даже весьма разумным. У коренного ньюйоркца всегда при себе свое личное видение рациональных отношений между людьми, основанных на альтруизме и эгоистическом расчете одновременно. Тактично и ненавязчиво он даст понять, что самоистязание в поиске смысла жизни ни к чему путному не приводит. Однако это лишь наполовину правда, ибо его могут даже во сне преследовать мысли мудрецов, проникших в глубины сознания и подсознания, что неистово отстаивают свои собственные заблуждения и даже готовы признать единственно стоящим удовольствием бешенное распутство. На сей счет можно услышать от него совет почаще заезжать в здешний зоопарк и смотреть на "самого опасного зверя на земле, уже истребившего целые виды." Точнее, смотреть на себя в зеркало под такой надписью в одном из павильонов бруклинского зоологического сада. Правда, он тут же охотно согласится, что все зависит в конечном итоге от того, смотрит ли сам человек на себя и людей как на врагов или как на изменчивых друзей, чье доверие ещё надо заслужить...
      За десять лет жизни в Нью-Йорке у Алексея возникали самые разные впечатления от города и его обитателей, в том числе самые нелицеприятные. Черт его знает, возможно, не всегда верными были эти впечатления. И все же ему казалось, что город учил воспринимать других не ниже и не безнравственнее себя, видеть окружающее глазами себе подобных, постараться испытывать переживаемые ими чувства и расширять масштабы своего мировосприятия до размеров общечеловеческих. Потому и отдавал он Нью-Йорку должное: хоть город и привык к мрачной картине убийств, грабежей и мошенничества, люди здесь упорно продолжали ценить в себе и других прежде всего их личные качества, избегали стереотипов в оценке личности, готовы решительно встать на защиту своих прав на свободу и на стремление к счастью, да и вообще быть такими, какими хочется, не переходя при этом границы разумного самоутверждения и не покушаясь на права других.
      Если одинаково беспристрастно срывать покровы тайных грехов со всех городов, то и в Нью-Йорке обнаруживаешь, как можно испытывать некоторое удовольствие при виде чужих несчастий, веру в колдунов и нечистую силу приравнивать к духовному поиску, а библейскую заповедь не творить зла даже во имя блага нарушать с необычайной легкостью. Найдешь здесь и достаточно зловредных, что упорно стремятся уйти в мир иной, норовя прихватить с собою ближнего. "После нас хоть потоп? Да хоть и при нас!"
      Как и повсюду, здесь в ходу обычные зависть и корысть, включая самые бескорыстные их разновидности. По всеобщему закону продвижения в должности восходят наверх с самовлюбленностью Нарцисса, оставляют внизу чувство юмора, не гнушаются интриганством и местью. Или находят для себя "таежные углы", чтобы впасть там в спячку и из злобы продлить себе удовольствие наблюдать чужие страдания. Или, будучи в целом трезвенниками, сами себя загоняют в винные погреба, невольно превращаясь в законченных пьяниц.
      Словом, Нью-Йорк и есть сама жизнь неприкрашенная, когда затрудняешься даже сказать с полной уверенностью, кто кого больше пародирует: мы её, она нас или мы сами себя. И убереги нас всех от искушений, дай каждому сил быть пастырем самого себя, соблюдая законы при сохранении своего и чужого душевного покоя...
      Алексей взглянул на часы, поднялся со скамейки, пересек Бродвей и направился обратно к Центральному парку. Вдали маячил силуэт "Таверны на лужайке". Опаздывать на встречи было не в его привычке.
      Ровно в два он уже стоял под навесом у входа в ресторан, построенный на территории парка в том самом месте, где раньше находилась овчарня. Подъезжали такси и лимузины, из них выходили прилично одетые граждане. Чтобы не распариваться на солнце, они сразу же ныряли в прохладу ресторации.
      - Полковник, вы остаетесь верны своим правилам конспирации, - раздался голос за спиной Алексея, и кто-то тронул его за плечо.
      Он обернулся. Перед ним широко улыбался внушительного сложения мужчина, чем-то напоминавший частного сыщика Ниро Вульфа, правда выглядевший чуть поспортивнее и полегче кило этак на тридцать. Бесстрастные черты его лица создавали первое впечатление, будто этого человека никогда не назовешь "душечкой". Под глазами висели подтеки, в тяжелом буравящем взгляде таилось больше проницательности, чем любопытства. Так, наверное, и должен выглядеть отставной специальный агент ФБР, неутомимый борец с криминальным сообществом.
      - Фрэнк, приятель Джорджа, - представился он. - И я очень рад возможности иметь с вами некоторый тет а тет.
      При входе их почтительно встретил метрдотель и проводил до столика. Чувствуя, что в дальнейших его услугах пока нет нужды, тут же удалился.
      В зале ресторана не светилось ни одной лампочки. Лучи солнца проникали рассеянными сквозь стены из зеленого стекла, принося с собой ощущение, будто сидишь на лоне природы в прохладном закутке парка, где не нужно прятаться от жары и жадно ловить освежающий ветерок. Все это чудесно дарили бесшумно работавшие кондиционеры.
      - Я вас не случайно пригласил именно сюда, - сказал Фрэнк. - Ведь вы жили неподалеку, если меня не подводит память.
      - Совершенно верно, в пяти минутах ходьбы. Однако хочу вам признаться, за все мои годы в Нью-Йорке здесь никогда не был.
      - Из соображений конспирации?
      - Да нет, просто так получилось, что вы первые меня в этот ресторан пригласили. Кроме того, у меня были совсем другие интересы.
      - О, вы не представляете себе, сколько мы угрохали денег, дабы проведать о ваших подлинных интересах.
      В это время подошел официант, поинтересовался вкусами клиентов относительно легких или крепких напитков. Выбор пал на "мартини".
      - За что выпьем? - полюбопытствовал Фрэнк. - Как у вас принято? За здоровье или встречу?
      - Давайте за жизнь, какая бы ни была и что бы с нами ни вытворяла.
      Похоже, Фрэнк ожидал другого тоста, но поднял рюмку и охотно поддержал:
      - Окей, для начала за жизнь и с надеждой, это не последний глоток.
      Чокаться рюмками они не стали, следуя местному обычаю.
      - Не знаю, как вас, - начал Фрэнк, отведав, видно, своего любимого напитка и уже не так пристально смотря на Алексея, - но меня вытащили на свет Божий для того, чтобы я делал его уютнее для себя и жил, не омрачая существование других. И я старался не омрачать, сражаясь около тридцати лет с маньяками-убийцами, мафией, террористами, шпионами и прочими нарушителями закона. Не стану скрывать, был способен и обмануть для пользы дела, поступить против своей совести в интересах расследования и поиграть на чувствах других, скрывая собственные. А что, у вас было иначе?
      - Строго говоря, отличалось в оттенках. При этом я заставлял себя выбрасывать из головы мысли о предосудительном и не забывать на пути грешном о мудрости с оглядкой.
      - Еще бы, ведь вы работали под "крышей" без дипломатического иммунитета.
      - То есть старался на первый импульс не отвечать, а больше прислушиваться ко второму.
      - Мне помнится, впервые приехали в Штаты, когда вам было чуть больше двадцати шести, - заметил Фрэнк, предлагая собеседнику сигарету. - Тогда я уже работал в контрразведке и мы, буйствуя от избытка жизненных сил, охотились за ребятами из русской резидентуры с азартом, словно собаки за зайцами, которые постоянно от нас ускользали, а потом развлекались тем, что гонялись за собственным хвостом. Мы заботились о своей национальной безопасности, вы - о своей.
      - И, предполагаю, искали пути меня пришпилить?
      - Безусловно. Тщательно просеивали и анализировали все, что удавалось получить от информаторов, прослушивания телефона и квартиры, из сводок наружного наблюдения, разговоров среди ваших знакомых и агентурных сообщений тех ваших коллег, кого мы уже завербовали.
      - И что же?
      - Не собиралось достаточно улик. Мы все ждали, когда вы начнете "расклеиваться" и непроизвольно свидетельствовать против себя же. Шли месяцы, годы. К сожалению, ухватиться было не за что. Говорю совершенно откровенно, прямых доказательств вашей негласной работы, которые могли бы фигурировать не в оперативной разработке, а на суде, нам не хватало, хотя, повторяю, косвенных улик было достаточно. У нас оставался выход объявить вас "персоной нон грата", что самое легкое, если не грешить перед совестью и законами Соединенных Штатов. Или подставить вам провокатора на пути к согрешению и взять вас с поличным.
      - И вот тогда-то попытаться меня завербовать? - дополнил Алексей список новой альтернативой.
      - Думали и об этом, - неуверенно сказал Фрэнк.
      Тут подплыл официант в ожидании заказа на выбранные блюда, выслушал, ничего не записал и незаметно исчез.
      Приметы его профессии все же дают знать о себе, подумал Алексей, приглядываясь к американцу. И одна из них - надменная учтивость, точно рассчитанная на выуживание из человека нужных сведений, в сочетании с надлежащей выдержкой.
      - Так что же с вербовкой? - напомнил он вслух. - Я не припоминаю таких попыток. Хотя, хотя в ваших документах все могло быть.
      - Ну это в разведке легко сочинять байки про дерзкие вербовки, а потом отсутствие конкретных результатов списывать на осложнение обстановки, - не без причины огрызнулся Фрэнк. - В контрразведке такое исключено не в виду нашей более высокой морали, просто по причине, что всё проверяется сразу и на месте.
      - Поверьте, я не хочу никого обижать. Просто привык считать, что важна не тайна сама по себе, а тайна, которую стоит скрывать. В этом, надеюсь, мы с вами находим понимание, иначе не сидели бы здесь.
      - Тогда предлагаю выпить за встречу. В неё никто из нас не верил.
      - И даже не предполагал, что такое может произойти, - уточнил Алексей и хотел было чокнуться, но на полпути спохватился.
      Фрэнк уловил попытку сгладить острые углы беседы и стал "оттаивать". Возможно, и оттого что принесли сочный кусок говядины, а он был голоден, Или от второго "мартини", а он, судя по всему, был с этим напитком на "ты", хотя в английском языке такого местоимения нет и оно чаще всего понимается интуитивно. Бог знает отчего и Алексей начал расслабляться в пределах подобающего. Такое бывает с обеих сторон без видимых причин, когда встречные потоки биотоков сталкиваются и переплетаются, настраивая в благоприятном ключе.
      - И все же, - продолжил Фрэнк без былой пружинки в голосе, - если кто-то из наших ребят отважился бы сделать вам предложение о негласном сотрудничестве и обмене информацией, дабы вы быстрее продвигались по службе, и в самой для этого пристойной форме, как бы вы среагировали? Меня раздирает любопытство услышать что нас ожидало.
      - Я спросил бы об одной вещи, которую вы явно не предусмотрели.
      - О какой именно, Алексей? Не тяни меня за ногу!
      - Есть ли у вас на эту вербовку санкция и соответствующие гарантии от Президента Соединенных Штатов Никсона, Форда, Рейгана, в зависимости от того, кто был в ту пору хозяином Белого Дома.
      От неожиданности Фрэнк оставил нож в куске мяса и откинулся на спинку кресла.
      - Допустим, мы сказали бы, что такая санкция у нас имеется. Что тогда?
      - Попросил бы её показать на гербовой бумаге с подписью, печатью, датой, как и положено.
      - Черт меня дери! - хлопнул Фрэнк по столу. - Допустим, документ у нас в руках.
      - Тогда попросил бы дать его мне и подождать, пока я съезжу в резидентуру и оставлю там на хранение в сейфе у генерала.
      Раздался не просто хохот, но хохот, заставивший всех за соседними столиками повернуть головы в их сторону и сделать это без всякой укоризны или осуждения, лишь с интересом, кому это так весело.
      - Я им говорил то же самое, - произнес Фрэнк чуть потише. - Для вербовки всегда нужны основания, а ты их нам не давал. Угроза же силового давления меня лично не привлекала и казалась, по большей части, абсурдной. Между прочим, я имел дело с некоторыми вашими перебежчиками. От них даже пахло одинаково.
      - Любопытно, чем?
      - Когда они потели, что с ними происходило постоянно, от них веяло запахом, как бы тебе сказать, опустошенной души. Если знаешь, что я имею в виду.
      - Догадываюсь. Что до меня, Фрэнк, если говорить на чистоту и серьезно, я не согласился бы на сотрудничество с вами по тем же причинам, что и ты - с нами. Во-первых, из чувства собственного достоинства. Ну а потом я до сих пор считаю Америку не единственной, мягко выражаясь, хранительницей самых благородных и прогрессивных идей в мире.
      - Звучит в высшей степени убедительно. Иное мне было бы даже просто неприятно услышать, - заметил Фрэнк и попросил официанта принести ещё по одному "мартини".
      - Хочу, Алексей, приоткрыть тебе одну тайну из тех, что не стоит скрывать, - сказал он, выпив на сей раз за здоровье. - Мы сознательно дали тебе возможность поработать здесь в Америке и не устраивали против тебя никаких особых ловушек.
      - Любопытно, чем я такую любезность заслужил?
      - Потому что наши самые прожженные медиумы, пытавшиеся проникнуть в подкорку твоего мозга, обнаруживали, что там уже нельзя ничего перестроить. Но самое главное - они чувствовали твое корректное к нам отношение.
      - Что ты имеешь в виду под "корректным"?
      - Прежде всего уважительный профессионализм, что проявляется даже в том, как ты вел автомашину, когда за тобой по пятам следовала бригада сотрудников наружного наблюдения. Из их донесений явствовало: ты не заставлял людей дергаться демонстрацией своих лихих выкрутас на колесах, никогда не подставлял их под удар встречного движения. Некоторые даже отмечали, будто ездить за тобой одно удовольствие. Как это у тебя получалось? Расскажи, если не секрет.
      - По правде, я исходил из того, что за мной следят люди, у которых есть семьи и дети. Они выполняли свою работу, я - свою. Чья важнее или рискованнее, зависит от точки отсчета. Не хамить, когда мне не хамят, это, вероятно, у меня в генах заложено.
      - Вот это я и хотел услышать, - глубокомысленно заметил Фрэнк. - Ты знал и любил свое дело. Но почему, позволь спросить, ушел в отставку чуть раньше обычного? По здоровью? Если хочешь напустить тумана, лучше промолчи. Я отнесусь с пониманием.
      - В инвалиды меня ещё рано записывать, хотя былой прыти уже нет. Ушел я без обиды и злобы. Никто меня не выгонял, даже наоборот. Как тебе сказать, просто у каждого кем-то заранее отмечены этапы его жизни. Кончился у меня один, начался другой. Впрочем, о минувшем вспоминаю без сожалений. Что было, то было. А как у тебя?
      - Тоже ушел без обиды. Меня никто не вытряхивал, как гнилое яблоко из корзины. И вообще нет повода выражать бурную радость или тоску от завершения моего тесного общения с криминалом. Утешать меня не надо. Но вот отчего я действительно расстраиваюсь, так это оттого, что вижу сейчас в открытой продаже все больше беллетристических пособий по обстоятельному обучению граждан новейшим приемам вымогательства, грабежа, подлога, терроризма. Раз так, ловите мошенников и бандитов без меня.
      - Но ведь у тебя, Фрэнк, есть свое детективное агентство. Тоже, по-видимому, интересная работа.
      - Так-то оно так, однако не открывает мне ничего нового. К тому же, я сворачиваю этот бизнес и хочу завести свой челн куда-нибудь в глухие места Британской Колумбии. Словно гренландский тюлень, залягу там в стороне от всеобщего безумия и беспричинного смеха. Устал я от всего, Алексей, чертовски устал. Пора и о себе подумать, заниматься любовью, рыбалкой, выращивать цветы. То есть поставить другую сторону своей "пластинки", если знаешь, что я имею в виду.
      Фрэнк как-то сразу сник, устало облокотился на подлокотник кресла. В глазах его лишь остался огонек, который трудно спутать с другим, огонек поиска чего-то в сидевшем напротив него человеке. Выглядел он изможденным, чуть затравленным, но не жалким.