Богатая практика работы с людьми в погонах заставила Джорджа скептически воспринимать сентиментальные истории о раскаявшихся убийцах, что оказываются за решеткой и говорят о грехе своем и покаянии. В подавляющем большинстве случаев они пытаются путем показного раскаяния снизить цену расплаты. Отрекаться же по настоящему от содеянного редко кто их них помышляет - Бог и дьявол в их сознании совмещены. Отсекать такого типа личностей от несения службы в специальных частях являлось его основной заботой.
      Совершенно излишне было убеждать Джорджа в шаткости границы между благими намерениями и преступным их исполнением. По его мнению, в душе и крови всех смертных можно усмотреть не одну судьбу, а две, по меньшей мере, как и два начала, вследствие чего даже благочестивых граждан трудно причислять однозначно и бесповоротно к праведникам, ибо в каждом лихоимце живет Будда, в каждом брахмане - лихоимец, но лишь загнанный усилием воли на дно сознания. Ему казалось, что на челе у любого смертного не отпечатано каких-то видимых знаков зла, однако есть и такие, которые словно излучают злобу, цинизм и безмерное стяжательство. "Решись сегодня непреклонный судья преследовать в законном порядке предпринимателей и высших управленцев нефтяного бизнеса за их финансовые и другие отступления от закона, в американских тюрьмах для них не хватило бы мест", - резюмировал он однажды по тому же поводу.
      Моральные постулаты Священного Писания вызывали у Джорджа уважение, однако он не торопился пороки и сомнительные поступки приписывать главным образом Сатане, перед которым якобы даже Творец бессилен. Есть ли Бог или нет, жив ли или мертв - для него решающего значения не имело. Во что он верил больше, называя себя "христианином - скептиком", так это в магию определенных чисел. То есть разделял тезис о том, что придание им сакрального значения помогает мировому хаосу приобрести контуры упорядоченных состояний, где все объекты связываются друг с другом математической логикой. Не на голом же месте выстроилась в Древнем Китае особая философия чисел и считалось, что следование учению о числах дает людям знание вещей и мировых начал. Нечто похожее, кстати, признавали пифагорейцы и мусульмане.
      Перебирая в памяти наиболее важные события его жизни, вычисляя запомнившиеся временные сроки и даты, из всех чисел он вывел для себя наиболее значимое "3". Три сферы Вселенной, божественная троица, троичный принцип построения художественного произведения, ядерная триада стратегических вооружений... Подобно индусам и тамилам, канонизировал он число "5", подчиняющее себе наиболее существенные характеристики макро и микро мира - пять органов чувств, классов животных, страстей, пентады в буддизме. Не простым совпадением считал и священность числа "12"...
      Если раньше уединение было для Джорджа абсолютно неприемлемым состоянием, после ухода в отставку он начал находить в этом и свое благо. К его удивлению, в добровольно избранном одиночестве становишься полновластным хозяином самого себя, не позволяешь никому воздействовать на ход твоей мысли и давить чужим прихотям на твои собственные, обретаешь свободу самому решать что надо любить или презирать, испытываешь благостное чувство независимости от чужих прегрешений. Наверное, любой человек, хотя бы на пробу, должен эпизодически пользоваться своим правом на уединение иначе сам с самим не разберешься. Может ли дать такое состояние умиротворение и покой, спасти от всяческих треволнений и лишить соблазна снова ринуться в бурный поток того, что называется нами жизнью? В этом он был далеко не уверен.
      Так уж у него повелось, что соблюдение обещаний или обязательств считалось им непременным условием взаимного доверия между людьми, а потому репутацию обязательного человека он ценил выше всяких других. Неожиданно для себя пришел и к заключению на склоне лет: чем меньшим числом вещей обладаешь, тем неуязвимее становишься от злостных проказ судьбы - при том понимании, конечно, что все-таки обладаешь достаточным числом денежных знаков для приобретения всего разумно необходимого, дабы личная свобода и независимость не оказались в тягость.
      "Это мне напоминает манлихер каркано ", - подшучивал иногда Джордж по поводу малоубедительных аргументов, имея в виду марку винтовки, из которой, по официальной версии, Освальд стрелял в президента: никаких отпечатков пальцев на ней и столь небрежно отрегулированный оптический прицел, что в таком состоянии её вообще нельзя было использовать по выбранному назначению. Надо признать, эта шутка с намеком была самым близким к политике фактом его жизни, не считая университетской поры, когда его интересовала идея "мирового правительства" и он являлся членом организации "Объединенные федералисты мира". На воинской службе об этом обстоятельстве он перестал говорить и вспомнил лишь четверть века спустя, найдя в Джулии, Алексее и Карлосе родственных ему по образу мыслей людей, скрепленных между собой духом свободного интеллектуального поиска.
      *
      К сожалению, о Карлосе Сальсидо мне известно меньше, чем о других, а сама его личность больше всех утопает в море загадок.
      Судьба у него, надо сказать, не столь уж редкая для его поколения испанцев. Отец Карлоса, ещё будучи студентом, воевал на стороне республиканцев. После гражданской войны перебрался через Пиренеи, был интернирован французскими властями, эмигрировал в Мексику. Там и родился Карлос - в вечно зеленом городе Куэрнаваке неподалеку от Мехико. В конце семидесятых вместе с родителями вернулся на родину отцовских предков.
      От матери-мексиканки Карлос унаследовал обостренное чувство личного достоинства, недоверчивость, пренебрежение условностями бытового комфорта и готовность принять за норму постоянство своего непостоянства. От отца ему передались строгое соблюдение взятых на себя обязательств, обширный потенциал для творческой работы и тот жизненный принцип, согласно которому не бытие определят сознание, а сознание определяет бытие. Во многом остальном его характер был совсем не доступен для классического психоанализа.
      К примеру, он никогда всерьез не задумывался о строгой пунктуальности и размеренности, будто сознательно стремился выразить свою индивидуальность через не устоявшийся, хаотический образ жизни. Невзгоды преодолевал стоически с помощью твердого нигилизма, носившего больше инстинктивный, нежели интеллектуальный характер. За некоторой церемонностью его манер скрывались искренние добродушие и сердечность. С друзьями был откровенен и требовал того же в ответ, но прямоту суждений о людях и вещах считал дурным тоном. Самым большим достоинством в человеке признавал моральную стойкость и способность преодолевать трудности. Даже для пущей доходчивости было бы упрощением сводить его характер к нескольким главным элементам. В нем заключалось бесчисленное множество таких элементов, каждый из которых мог выражаться десятками разнообразнейших формул, превращать цельность его личности в запутанный клубок приобретенных с годами психологических, духовных и прочих состояний.
      Как бы ни хотелось Карлосу воспринимать себя единым законченным целым, ему это не удавалось. Законченное единство, впрочем, встречается только в плохой художественной литературе и никогда в жизни, даже в литературе Древней Индии герои эпоса - не лица, а скопление лиц, не отдельные существа, а разные аспекты некоего высшего единства. В душе же Карлоса жили сотни сотен выбранных кем-то для него литературных и нелитературных образов, пользуясь почти равными правами. "Сегодня мертвым ставят памятники, завтра страшно жалеют об этом, - иронизировал он. - Даже животные живут раздвоенной жизнью, мы просто этого не замечаем. И дети отнюдь не цельны, в них тоже есть свой разлад между душой и телом."
      После окончания юридического факультета Мадридского университета Карлос поступил на работу в аналитическое управление департамента столичной криминальной полиции, окунулся в мир нескончаемых потоков информации с ограниченным доступом. В бюрократическом ведомстве мало осознавать важность полученного задания - надо показывать всем своим видом и поведением, что ты проникся этой важностью как главнейшей на свете. Вот такого раздвоения личности Карлос уже не мог долго выдержать: его тянуло из мира бумаготворчества в нечто более реальное, живое, пусть даже требующее большего риска. Потому и создал он вместе с друзьями, бывшими полицейскими и сотрудниками военной контрразведки, свое частное бюро расследований в области терроризма, торговли наркотиками и незаконной продажи оружия. Тут уж не до имитации бурной деятельности, но можно дать некоторую своим маленьким причудам, дабы легче чувствовать себя "гением дедукции волю" и ни от кого не зависеть в работе, кроме выпавшего на твою долю небесного знака.
      И последнее. Когда Карлос прикидывал свое собственное "число жизненного пути", им всегда оказывалась все та же пятерка. По законам нумерологии, число это свидетельствует о склонности человека к приключениям, путешествиям и заведению новых знакомств, об умении заниматься несколькими вещами одновременно и, не дожидаясь завершения, переключаться на что-то другое. С поправками, но он считал такие особенности очень ему близкими.
      Из выстроенных мною догадок получается, что именно логика всех этих факторов привела Карлоса в венский Центр по изучению неопознанных явлений. Точнее, ему просто пришлась по душе царившая там атмосфера свободного творческого поиска, товарищества и духовного рыцарства.
      ЗНАК ТРЕТИЙ
      М И С Т Е Р И Я И Б Е Р О - А М Е Р И К А Н А
      В Мадриде уже отцвел светлой розой миндаль, отшумел праздник Святого Исидро и на арене Плаза де лас Вентас открылся долгожданный сезон боя быков.
      Мадрид, сердце Испании! За вычетом редчайших мгновений, всегда открытое для доброты и ласки, готовое захлебнуться обезумевшей радостью или измучить себя безмерной тоской.
      Помимо всего прочего, это ещё и пристанище гурманов, где соблазн чревоугодия отчаянно борется со многими другими искушениями, более сильными, вплоть до самых роковых. Кто из побывавших в иберийской столице не отведывал чуррос - покрытых слоем горячего шоколада жареных хлебцев, или таящего во рту шашлыка пинчо моруро, или ароматного чая с мятой, что умиротворяет не в меру раздухарившиеся натуры. Кто не заглядывал неподалеку от Главной Площади в кафе "Сан Хинес" с идеально белыми стенами и столиками, на которые ложатся лучшие в стране чуррос. Кто не посещал таверны "Хихон" на улице Пасео де Реколетос отдохнуть с чашечкой кофе под кроной деревьев или не пробовал рыбных лакомств в ресторанчике "Лос Боррачос де Веласкес".
      Большой любитель пищи духовной непременно зайдет в ресторацию "Собрино де Ботин" на улице Кучильерос дом семнадцать. Более полвека назад здесь пропускал глоток - другой виски газетный репортер, ставший писателем с мировым именем. Нынешние хозяева унаследованного от родителей заведения уверяют посетителей, что прекрасно помнят "дона Эрнесто", хоть и были в ту пору совсем детьми.
      По воскресеньям заезжий библиофил или просто почитатель изящных искусств обязательно устремится к букинистам, разложившим свой антиквариат прямо на улице Куэста де Майо между железнодорожным вокзалом и музеем Эль Прадо. Может, до того как увидит здесь картины Гойи, Тициана, Рубенса, Ван Дайка , а может, после - не суть важно.
      Почти триста дней в году над Мадридом безоблачное небо. Поэтому, слегка утомившись от прогулки по улицам, смело отправляешься в Парк Ретиро с садами, фонтанами, озером, стеклянным дворцом, берешь напрокат лодочку или велосипед, просто сидишь на скамеечке и слушаешь мелодии бродячих музыкантов. Если ты не один, а в теплой компании, лучшего места для пикника, чем Каса де Кампо трудно придумать. Когда-то здесь охотились короли, сейчас разбит парк с аттракционами и зоологическим садом...
      Все это, за исключением разве велосипеда и пикника, Джордж попробовал в первый же день своего пребывания в Мадриде. Он готов был и отложить турпоход, но домашний телефон Карлоса не отвечал ни утром, ни днем. Лишь поздно вечером в трубке раздался наконец знакомый голос:
      - Салют, Хорхе! Очень рад услышать твой голос. Где ты?
      - Практически у тебя под окном.
      - Раз так и если не занят, подбирайся к тому местечку, куда забредал в свое время дон Эрнесто. Знаешь, что я имею в виду? Вот именно. Здесь мы привыкли ужинать поздно.
      К дому номер семнадцать на улице Кучильерос они подъехали почти одновременно. Обнялись и сразу зашли внутрь. Пожилой мэтр, обменявшись любезностями с Карлосом, предложил им местечко поукромнее. Едва они расположились, к столику подплыл кучерявый, напоминавший выпускника лицея камареро.
      - Доброй ночи, сеньоры! - поприветствовал он. - Мы очень польщены, дон Карлос, что вы нас не забываете. У вас все хорошо?
      - Более или менее, Хуанито. Судя по виду, тебе не на что жаловаться, разбойник. Будь любезен, принеси нам, помимо всего прочего, бутылочку лисабонского из тех, что я пробовал у вас в последний раз.
      Хуанито развел руками и тут же поднял вверх указательный палец.
      - О, мне кажется, я помню, о чем идет речь. Долго ждать не заставлю, сеньоры.
      - Ничего не поделаешь, - усмехнулся Карлос, когда официант удалился. После стольких лет работы в полиции тебя уже признают все бармены в округе, особенно когда живешь неподалеку. Ну а как у тебя дела, Джордж?
      - Все нормально. Мадрид мне чертовски понравился. Однако тебе я позвонил ещё и вот по какому поводу, Карлос. Когда Джулия возвращалась из венского аэропорта, проводив тебя, в кильватер её автомашины пристроилась другая с весьма странными типами. Они сопроводили Джулию прямо к месту встречи нашей с Алексом, ждали нашего выхода из кафе и ещё некоторое время вели нас троих, пока не бросили. Через своего знакомого в Департаменте полиции она проверила номерные знаки их машины - номера оказались крадеными. Может быть, поначалу слежка была за тобой?
      - Зеленый "жучек"?
      - Верно, зеленый. Откуда ты знаешь?
      - Вообще-то в Вене слежки за собой я не замечал, ибо ни к чему мне было проверяться. Вот только в тот воскресный день перед моим отъездом этот "фолькс" мне однажды действительно показался "навязчивым", - заметил Карлос в необычной для него манере, будто специально растягивал слова, чтобы иметь возможность подумать.
      Он откинулся на спинку кресла, подождал, пока Хуанито наполнит бокалы и предложил традиционный в его стране тост "за любовь, здоровье, песеты и парочку хороших женских грудей".
      - Чудный напиток, - оценил Джордж, рассматривая вино на свету. - Надо будет прихватить домой пару бутылочек.
      - Признаюсь, я не собирался тебе рассказывать, - начал Карлос, словно ещё решая, нужно ли начинать. - Но, видно, это не случайность, а звено в цепи, которого не хватало. Вчера поздно вечером, вернувшись домой, я обнаружил под дверью записку - "Мы знаем, где твоя мать. Хочешь испортить все дело, обращайся в полицию. Тогда ей уже ничто не поможет." Вскоре после смерти отца два года назад мама уехала к себе на родину к родственникам в Куэрнаваку недалеко от Мехико. Так вот, я сразу позвонил туда и узнал от её сестры, что она уже день как не появлялась дома и ни к кому из родственников не заходила. Сегодня опять звонил туда - ничего утешительного. Когда меня не было дома, кто-то подбросил ещё одну записку "Мы найдем её, если ты приедешь в Мехико и остановишься в отеле "Реформа". Такие вот дела, Хорхе. Дело приобретает крутой оборот, и нет нужды говорить, я вылетаю туда ближайшим рейсом.
      - Как ты думаешь, кто стоит за всем этим?
      - Точнее говоря, кому и зачем понадобилось похищать беззащитную женщину и разыгрывать их себя "доброжелателей". Первое, что мне приходит на ум: кого-то весьма беспокоит начатое моим агентством расследование причастности к незаконным сделкам бывших военных и полицейских чинов. Здесь в Испании почему-то не решаются со мною встречаться.
      - Такое впечатление, у них довольно неплохо налажена координация действий на канале Вена - Мадрид - Мехико. И намерения явно серьезные, иначе не тратили бы столько сил.
      - Дьявол требует своей добычи, Хорхе. Затягивает меня как мотылька на огонь. Его камарилья все просчитала. Да и могу ли я поступить по-другому, если из-за меня жизнь матери под угрозой? Попытаюсь вступить с ними в переговоры. Уповать буду на её ангела-хранителя и мои возможности предотвратить самое худшее. Я никогда не совершал ничего такого, чтобы настолько утяжелить свою душу. Сейчас тем более не могу отступить. Ты меня понимаешь?
      - На твоем месте я поступил бы точно так же, - согласился Джордж, раскуривая трубку. - Мне ничего не оставалось бы как вступить в эту дьявольскую игру, положиться на себя и судьбу. Но если бы ты предложил мне свою помощь, я не стал бы отказываться.
      - Что ты имеешь в виду?
      - Я представляю себе так, что ты решил действовать без полиции. Тогда позволь мне полететь с тобой в Мехико и служить тебе там хоть какой-то страховкой. Мы можем разработать варианты связи на все возможные случаи. Не отвергай сразу моей помощи, ведь я могу быть полезен.
      - Спасибо, большое спасибо, брат, - сказал Карлос и протянул руку через стол, другой мягко похлопывая Джорджа по плечу. - Очень не хочу тебя впутывать в историю, из которой должен сам выбираться. Если не возражаешь, я дам тебе телефон одного моего друга. Он слывет весьма компетентным экспертом по борьбе с терроризмом и мог бы ждать от тебя звонка из Мехико, если не ровен час я там исчезну из виду надолго. Его я предупрежу об этом. Кстати, попрошу сейчас его приехать сюда, чтобы вы познакомились лично.
      Карлос направился к стойке бара и взял там у бармена телефон. Разговор был коротким.
      - Вот и договорились, - сказал он, вернувшись. - Через четверть часа мой друг будет здесь. Ему я полностью доверяю. Посмотришь на него, никогда не скажешь, что он полицейский и занимается антитеррором. Больше похож на аптекаря или профессора физики. И есть у него своя теория смерти, довольно оригинальная. Когда придет, зови его просто дон Фернандо.
      - На родине моих предков жил одно время чудаковатый врач-психолог Эммануэль Сведенборг, - заметил американец и пыхнул трубкой. - Он подробно описал свои ощущения при клинической смерти. По его мнению, люди не умирают, а лишь высвобождают свое сознание из-под физической оболочки. В эти моменты Сведенборг якобы общался с духами и ангелами на каком-то языке без слов, который не позволяет умалчивать или обманывать. Он пришел также к выводу, что наши духовные возможности более совершенны, нежели физические или умственные. Лично я допускаю: на него оказала большое воздействие "тибетская книга мертвых", на составителей этой книги - рассуждения апостола Павла о духовном теле, на апостола - учение Платона, на Платона идеи греческой мифологии, заимствованные у шумеров. И так "ад инфинитум" до бесконечности.
      - Кто знает, кто знает, - откликнулся Карлос несколько отрешенно. - О подлинной смерти, в отличие от клинической, что длится всего несколько минут, ничего не известно. Мы приучили себя к тому, что после смерти попадем либо в рай, либо в ад. Как на самом деле будет - Бог его знает, а если знает, то почему-то тщательно скрывает - пусть, мол, для некоторых будет сюрпризом. Для себя лично я ничего не исключаю, кроме добровольного ухода из жизни без всякой борьбы. Покончить с собой значит пренебречь муками матери при моем появлении на свет.
      Взгляд Карлоса вдруг застыл на какой-то одной точке. Джордж решил его чем-то отвлечь.
      - Никак не могу отделаться от этой дрянной привычки, - сказал он, показывая на свою трубку. - Знаю, курение вредит, тем не менее продолжаю дымить. Не то чтобы у меня не хватало воли бросить - хватает ведь не удариться в запой или разврат. Просто не в состоянии избавиться от нее, черт бы её побрал.
      - Можно испытать такую методу, - оживился Карлос. - Попробуй выстроить в себе систему самооценки именно для этой цели. Мозг не дает избавиться от курения? Тогда введем новые привычки, которые соперничали бы со старыми и подавляли их. Одновременно нужно постараться не думать о себе, как о курильщике или некурильщике, избегать обстоятельств, провоцирующих беспокойство, и напоминать себе о губительных последствиях курения.
      - Именно по этой методе ты и бросил?
      - Нет, я просто и не начинал. Привычки ведь тоже предмет для анализа. Вот, скажем, мне приходится заниматься делом с известной степенью риска. Однако приносить все ради него в жертву, отказываться от привычных земных удовольствий я не готов. Ведь, как ни банально звучит, жизнь - это игра, а в игре надо уметь снимать напряжение. Смотрю на тебя и самого тянет закурить.
      - Нет, лучше не надо, лучше я брошу. Насколько мне представляется, все зависит от умения сознательно обмануть себя, не так ли? - предположил Джордж.
      - Именно сознательно. А потом, разве не обидно отправиться в мир иной раньше времени и не увидеть, что произойдет с этим нашим всемирным борделем? Обмануть же себя совсем не трудно. Кто не испытывал потребности защититься каким-нибудь мифом-щитом от отчаяния, чтобы чувствовать себя поуверенней?
      - Нечто похожее происходит со всеми и чуть ли не в каждой семье. Взять хотя бы мою, по всем признакам весьма благополучную до недавнего времени. В сущности, многое зависело у нас лишь от самообмана. Все прекрасно и чудно уверяли мы себя с женой, следуя негласному договору никогда не перечить друг другу. Ругани или конфликтов мы никогда не позволяли, это верно. Согласие достигалось автоматически, без раздумий, пока в один прекрасный день, пару лет назад. моя супруга не собрала вещички и не уехала с каким-то своим другом в Калифорнию наблюдать заход солнца в океане. Бросилась в бега от надоевшей супружеской жизни. Я её нисколько не виню, ни дай Бог, и даже где-то понимаю. Сам не ангел и уже тоже порядком соскучился по рисковым ситуациям на грани фола. Всегда хочется взбодрить себя разнообразием. Ну никак не хочется быть механической куклой, снабженной приспособлениями исключительно для брачной жизни. В этом отношении...
      Над головой у них раздался мягкий бархатный голос и его обладатель предстал перед столом.
      - Что, ребята, время уже говорить друг другу спокойной ночи, а вы ещё на ногах. Полковник Рамирес к вашим услугам.
      Не зная этого человека, можно по внешности приписать его к гильдии адвокатов, врачей, профессуры, но только не полицейских. Среди стражей порядка, конечно, встречаются лица не менее интеллигентные, но у полковника Рамиреса было какое-то почти невероятное выражение глаз, невероятное в плане того, что из-за узких очков в золотой оправе искрились глаза по-детски открытые и веселые, даже без тени намека на некую таинственность.
      Обменявшись приветствием с Джорджем, он пояснил:
      - Ни в коем случае не хочу мешать вашей беседе. Просто хотел познакомиться с товарищем Карлоса на случай, если понадоблюсь.
      Поскольку английский у полковника был в довольно приличном состоянии, на том же языке он обратился и к Карлосу:
      - Поверь моему опыту, с людьми той породы желательно разговаривать как хороший психиатр со своими пациентами. Старайся отмечать их благоразумие, которого в общем-то у них нет, и сообразительность, что в какой-то мере присутствует. Учти, они находят упоение в самой опасности грозящей им гибели и сладость в оргии мятежа. В такие моменты они не верят своим ушам, глазам - только наполовину. Но с ними, в принципе, можно разговаривать. Только если они отказываются наотрез, уничтожать их как бешеных собак. Это, наверное, редкий случай, когда свирепость лучше служит гуманности, как ничто другое. И запиши, пожалуйста, телефон в Мехико моего коллеги сеньора Санчеса Обрегона, исключительной души человека, на которого можно рассчитывать. Он дело знает. Я имею в виду не твое дело, естественно. А сейчас, Карлос, дай мне тебя обнять. Передавай теплый привет донье Марии. И Бог тебе в помощь. Спокойной ночи!
      Дон Фернандо распрощался и исчез быстрее, чем исчезает клубок дыма их курительной трубки Джорджа.
      - Пора и нам расходиться, - сказал Карлос, приподнимаясь из-за стола. - Очень тебе признателен, такое не забывается. Что у меня на роду написано, от того не уйдешь, и отмеченного судьбой удерживать бесполезно. Не забывай, я ведь - испанский идальго наполовину.
      - Ну а во мне иногда говорят древние норманские рыцари, не обессудь.
      Они вышли на улицу, обнялись, похлопали друг друга по спине, пожали руки, но расходиться не торопились.
      - Знаешь что, давай-ка погуляем немного по городу, - предложил Джордж. - Мне хочется познакомить тебя с некоторыми моими секретами.
      И долго потом скитались по улицам два одиноких, отрешенных от прелестей мира человека, никого не видя перед собой и не желая видеть...
      В скандинавских странах чье-то внезапное изменение характера считают предвозвестником его или её близкой гибели. Это в Скандинавии. Нам же предстоит перебазироваться через океан в другой уголок мира, который разнится от Северной Европы, как Земля от Луны. Главным образом тем, что там живут другие характеры. Не лучше, не хуже. Просто другие.
      *
      В газетах Мехико часто расписывают душераздирающие сцены насилия. Но вот возьмем на себя заботу подсчитать, сколько приходится здесь полицейских на пятнадцать миллионов постоянно обитающих жителей и выйдет довольно любопытная штучка - их так мало, что при подобном "соотношении сил" в иных столицах мира пришлось бы вводить регулярные войска для восстановления общественного спокойствия. Благодаря кому и чему все же удается сохранять уличное статус-кво? Когда в середине восьмидесятых на столицу обрушилось сильное землетрясение, унеся тысячи жизней и превратив в развалины сотни домов, порядок в городе довольно слаженно обеспечивали и сами граждане, в результате чего случаев погреть руки на чужом несчастье практически не было.
      Дабы нащупать разгадки здешних загадок, давайте заставим себя для начала поверить, что Мехико - один из немногих городов на свете, где почему-то не жалеешь о потерянном времени. Просто как-то забываешь об этом и все. Правда, если не выпить стаканчик текилы или чего-то ещё той крепости, местные реалии трудно воспринимать спокойно, а от резких контрастов между богатыми и бедными районами, между особняками и халупами, начинает мутить, как от выхлопных автомобильных газов, или как Грэма Грина при первом посещении им Мексики ещё в тридцатые годы.
      Допустим, поверили. Поверив, воображаем, будто сидим в какой-нибудь приличной, даже очень приличной закусочной рядом со все тем же отелем "Реформа". Тихо сидим, наблюдаем за причудами уличной жизни, пережевываем поджаренные на масле кукурузные лепешки под названием такосы, обильно смачиваем их острейшей приправой и упорно пытаемся понять английского романиста, почему он на страницах своих мемуаров прямо признается в своей ненависти к Мексике.
      Уже при первом свидании с этой страной Грин видит в ней место грехопадения, где власти вполне серьёзно обсуждают возможность назначения штрафов вместо тюремного заключения за изнасилование женщины. Он начинает недолюбливать мексиканцев с того дня, когда видит петушиные бои и его неприязнь возрастает в ходе бесед с ними. Столичных жителей писатель сравнивает с азартными игроками в лотерею, их откровенность и веселье считает фальшивыми, скрывающими ненависть, а сам город Мехико напоминает ему преступника, обдумывающего свое очередное преступление.
      Трудно совсем уж проигнорировать мнение столь авторитетного наблюдателя природы человеческой, как Грэм Грин. Однако, согласимся, все могло зависеть и от его психологического настроя, когда невольно видишь вокруг лишь то, что хочешь увидеть. Вот, скажем, не менее тонкий наблюдатель, кинематографист из СССР Сергей Эйзенштейн придерживался совершенно иного мнения. Мексика понравилась ему, и он даже утверждал, будто здесь осуществлялось его собственное видение мира, как открытой, спонтанной гармонии истинных и противоречивых человеческих чувств, которые не различают, что вреднее - глупость или жестокость. Эйзенштейн искренне увлечен романтикой Мексиканской Революции, и это тоже вряд ли делает беспристрастными его представления о стране и её людях.
      На основе своего собственного теснейшего общения с мексиканцами у них дома могу лишь подтвердить: да, действительно, многие из них все ещё живут мифами своей Революции, живут словно во сне, затянувшемся на десятилетия. Стараясь прислушиваться к голосам и вглядываться вокруг себя повнимательнее, пришел я и к другому выводу: эта самая Революция оставила довольно реальные очертания в обыденной и общественной жизни. К примеру, бесплатное высшее образование, развитую систему медицинского обслуживания, доступного широким слоям населения. Представьте себе, до сих пор каждый год Первое Мая отмечается всей страной как Международный день труда, а на главной площади столицы проходят военный парад и демонстрация трудящихся, которые приветствует с балкона Президентского дворца глава правительства и государства.
      При соответствующем настрое о мексиканцах можно говорить все что угодно. Но что ни говори, достоинства им не занимать. Они гордятся историей своей страны, хотя и стараются по вполне понятным причинам не вспоминать некоторые неприятные факты вроде того, что их предки ацтеки грешили людоедством, самый известный герой войны за национальную независимость Морелос под пыткой выдал имена всех своих соратников, а после Революции пышно зацвели социальная демагогия и коррупция в высших эшелонах новой власти...
      Пообщаемся с мексиканцами в неформальной обстановке и неизбежно начнем улавливать в каждом из них некую мощную силовое поле непознанного свойства, из которого выливаются отчаянные приступы что-то мастерить, выдумывать, строить и подстраивать, искать новые и желательно острые ощущения в межличностных отношениях, не обязательно при этом доводя свои дела до логического конца. Их устраивает сам процесс творчества, создавать нечто предметное или фантазировать на разные темы, но не связывать себя по рукам планированием дел, избегать рутины и однообразия тягомотины.
      Даже сама смерть словно бессильна прервать эту их внутреннюю заведённость. Во всяком случае, они не склонны делать из смерти большой непоправимой трагедии: часто приносят на могилы своих ближних цветы, еду, бутылочку вина, будто те ещё живы и только никак не могут сдвинуться со своего "места постоянной прописки". Самые тяжелые жизненные невзгоды не вызывают у них глубоких, болезненных разочарований, на чем сказывается, видимо, индейское наследие с его таинственными и до конца не расшифрованными знаками.