- Ну всё, теперь я убежден окончательно, что вы не только очаровательны, но и умны, у вас есть чувство юмора необыкновенное. Сейчас я уверен, что свое дело вы знаете и занимаетесь им весьма серьезно, - сдался Андрей и пригласил всех отведать приготовленный Александром кофе...
      Поблагодарив за приятную беседу, Джулия подошла к окну. Солнце уже скрылось за горизонтом. Прямо на уровне глаз светились рубиновые звезды кремлевских башен.
      - Полвека назад точно так же смотрел на звезды из окон своей квартиры в этом же подъезде самый молодой маршал Красной Армии Михаил Тухачевский, сказал ей стоявший рядом Алексей. - Его и многих других командиров обвинили в измене родине, шпионаже в пользу Германии, подготовке террора и покушения на членов правительства, захвате власти и попытках реставрировать капитализм. Он и практически все арестованные признали свою вину устно или письменно при свидетелях, таких же военачальниках. Не могу поверить, что люди неординарной воли и смелости могли так себя унизить и унизились сами. В ходе следствия и суда многие взваливали ответственность друг на друга, фактически сами себя оговаривали. После вынесения приговора, в письмах покаяния Сталину некоторые даже вымаливали у него прощение, заверяли в своей любви к нему и партии. Почти все, кто допрашивал их или судил, были вскоре арестованы, осуждены и расстреляны. Вот здесь тоже таятся причуды русского Сфинкса, о которых я писал тебе.
      - Злых гениев коварства полно и в моей родной Италии. Одного такого, Чезаре Брджиа, называли даже знаменосцем Святейшей Римской Церкви, заметила Джулия и вдруг легонько хлопнула Алексея по плечу. - Есть у меня задумка, дружище! Живет сейчас в Вене мой очень хороший знакомый профессор истории. Недавно в горах получил серьезную травму и сидит безвылазно у себя дома. Но вот что самое интересное: каким-то загадочным путем к нему поступают любопытнейшие материалы о коррупции в высших эшелонах власти самых разных стран, включая Россию Думаю, не поделиться ли ему с нами кое-чем на вечную тему заговора и обмана. Как ты считаешь?
      - Остается лишь напомнить себе предупреждение одного из апостолов и не называть заговором всего, что называют заговором в обиходе, - поддержал Алексей. - И это говорит тебе субъект, которому приходилось участвовать в заговоре с целью шпионажа, беспокоясь о том, чтобы не попасться с поличным.
      - Кто бы спорил, но не я, - обрадовалась Джулия и показала ему свои открытые ладони...
      Выйдя из дома на набережной, они прошли над рекой по Большому Каменному мосту и спустились к Кремлю.
      - Многие здания там за стеной когда-то проектировались итальянскими зодчими, - с гордостью отметила Джулия.
      - У нас этот факт не скрывают, но и не выпячивают. Знаешь что, давай-ка я тебе покажу тут одно место неподалеку. По-моему, оно и есть самое главное не только в Москве, во всей России.
      Они поднялись по Васильевскому спуску, обогнули собор Василия Блаженного, вышли на Красную площадь и остановились у Мавзолея.
      - Это и есть главное место? - спросила Джулия, словно и не сомневалась в ответе.
      - Не совсем. Мы только что прошли мимо, но ты даже не посмотрела в его сторону.
      Алексей подвел её к невысокому круглому помосту из серого камня, вход куда перекрывала металлическая решетка.
      - С этой трибуны зачитывали толпе царские указы, патриарха наказы, приговоры врагам престола, - объяснил он и пальцем показал на свой лоб. Отсюда и название места "Лобное". Если тут все в порядке, то и весь организм работает нормально. А что обнаруживает непредвзятый взгляд, брошенный на укрывавшихся за этой стеной царей, вождей и знатных холопов? Симптомы паранойи, хореи Гентингтона, маниакально-депрессивного синдрома, болезней Альцгеймера и Пика на разных стадиях развития. Ну каким нормальным людям придет в голову мысль устроить здесь на центральной площади место массового захоронения самих же себя? Блажь несусветная! Вот и имеем сейчас то, что имеем. Такие у меня сегодня грустные мыслишки. Вроде бы даже непатриотические.
      - Почему? Может, как раз наоборот, - возразила Джулия и ещё теснее прижалась к нему. - Маразм обнаруживается повсюду в любом государственном деятеле, претендующем на роль мессии.
      Они стояли у подножья многоглавого собора Василия Блаженного, и каждый думал на своем родном языке, говорил на английском, чувствуя где-то внутри себя магическое действие всемогущего Вселенского замысла.
      *
      Куда в окрестностях Москвы чаще всего приглашают иностранных гостей? В Троице-Сергиеву лавру, естественно. Алексей делать этого не стал и увлек Джулию в противоположную сторону - по Киевскому шоссе к Пафнутьеву монастырю, что под городом Боровском.
      Еще в совсем зеленые годы душа его обрела какую-то неизъяснимую тягу к соборным церквям и монастырским домам. Не пришлось ему, правда, заходить туда богомольцем и посещал он обители Божии из любопытства к таинствам обряда, дабы рассеяться от приевшихся житейских забот. Да и есть ли вообще такой крещенный в православии русский, кого ни разу бы не осеняла бунтарская мысль все оставить, пойти ходоком ко святым землям, найти пристанище среди леса у озера, отстраниться от мирской суеты, смиренно покаяться, напомнить себе, что нет никого святее Иисуса, а после трудов праведных устроиться на завалинке и под покровом звездной ночи наблюдать за магической игрой небесных светил.
      Пушкин называет монаха мятежным иезуитом, сердец и душ смиренным повелителем. Помните?
      Весь круглый год святой отец постился
      Весь божий день в келье провождал,
      "Помилуй мя" вполголоса читал,
      Ел плотно, спал и всякий час молился.
      Упрекают русских монахов, что уж больно усердно о подготовке души своей к Царствию Небесному заботятся, святым житьем хотят спастись, однако о братской помощи простому люду забывают.
      На сей казалось бы справедливый упрек бывший офицер артиллерии, старец Зосима из "Братьев Карамазовых" отвечает так: "Но посмотрим еще, кто более братолюбию поусердствует. Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего. А от нас и издревле деятели народные выходили, отчего же не может их быть и теперь? Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на великое дело. От народа спасение Руси. Русский же монастырь искони был с народом. Если же народ в уединении, то и мы в уединении." Федор Михайлович Достоевский незадолго до своей кончины сделает в своих записях примечание: не из-за омерзения удалились святые от мира сего, но в целях нравственного совершенствования, очищения себя от всего грешного, исцеления мирского недуга разобщенности и в первую очередь Христа ради, связующего их в братство равных духовных достоинств...
      Ох уж эти наши стократ блаженные шелкопряды сумеречники! Что греха таить, встречаются среди них тайные плотоугодники, тунеядцы и мздоимцы, что берут хорошо, но отдают худо. Говорят, черт монаху не попутчик. И все же немало отлучений от церкви сластолюбцев в "ангельском чине", вымогающих у прихожан плотские утехи, ссылаясь на откровение свыше, будто сие грехом не считается. А сколько других дел срамных, о коих неприлично даже глаголить. Не на пустом месте вырастает и приговор народный: "Расход Кириллова монастыря, приход репной пустыни." Святая это наивность полагать, что живущие в монастырях "человеки Божии" волю дьявольскую не свершают и все до единого неукоснительно следуют взятым на себя священным обязательствам к смирению и нестяжательству.
      В старые времена поговаривали: "У живущих на погосте хлеба ни горсти." Примерно так и поныне, только не ко всем духовным лицам относится. И впрямь не всяк монах, на ком клобук! И среди отшельников в святых обителях попадаются натуры озлобленные, завистливые, циничные... Это только мирянам очень хочется видеть, как с принятием ангельского образа монашества чернецы в молитвенник свой устремляют ум, уединяются на благо добродетелей Христовых, отвергают предосудительное утоление страстей и бескорыстно служат спасительному Промыслу Божию.
      Каждый, кому известны свидетельства репрессированного при Сталине философа и богослова Павла Александровича Флоренского, помнит его рассказ-воспоминание о Старце Гефсиманского Скита иеромонахе Авве Исидоре. То был человек, изумлявший своей надмирностью, перед тихою улыбкою которого все земное никло и жалко повисало. Проявление любви к людям всякой веры и звания, включая неправославных, отец Исидор считал для себя необходимым, как воздух.
      Сколько лет братья-отшельники знали его и ни разу не видели в новой приличной ряске. Когда надо было выйти из Скита к епископу, батюшка занимал её у другого монаха. Однажды какой-то мирянин кормился у него целую зиму, а уходя украл будильник и молоток. "Все бы ничего, - сетовал Старец, - только вот гвоздика заколотить нечем." На вопрос о краже будильника, отвечал, виновато улыбаясь: "Ничего не украли, а взяли." И переводил разговор на другую тему.
      Лишенный даже маломальского следа гордыни, отец Исидор перед любым мог встать на колени, если того требовало духовное врачевание. Смирял он себя без напряжения и надлома, будто дело это обыкновенное, но великое духовное смирение сочеталось в нем с великою независимостью.
      Для Старца не было человека, ради которого он изменил бы самому себе, сколь бы ни был тот влиятелен и чиновен. Святой отец всем говорил то, что думал, а людям именитым - в особенности. Еще будучи безбородым келейником, встрял он однажды в разговор между своим наместником и митрополитом Московским Филаретом о необходимости Вселенского Собора для объединения с католиками. Когда они беседовали о том, кто же будет первенствовать на Соборе, отец Исидор, принесший им в этот момент поднос с чайной посудой, заметил: "А Божия Матерь, вот кто будет первой. Так председательское место и оставить незанятым. Оно будет для Божией Матери."
      Мысль об объединении церквей никогда не покидала отца Исидора. "Все мы дети Матери одной и не можем не видеть Её страданий, - со скорбью в голосе говорил он. - А ведь всё - одна канцелярия, из-за одной буквы: мы кафолики, они - католики." Идея эта настолько сильно его беспокоила, что он написал даже письма по данному поводу Александру Третьему, Гладстону и Бисмарку. Написал карандашом, по-русски, присовокупив богослужебные книги и составленную писателем Николаем Васильевичем Гоголем молитву к Божией Матери. Из Англии и Германии ответа не последовало. От царя церковному начальству прислали выговор.
      Даже за несколько дней до кончины своей, почти лишенный сил, Старец все ещё исповедовал, размягчая души своим духовным взором, согревая их, успокаивая. Один из монахов рассказывал как они беседовали: "Он взял меня за руку и посмотрел в глаза... Мне казалось, он все видит насквозь. Я подымал и опускал голову, а он говорит: "Ну, мир тебе Миша."
      Похожий ореол высшей святости, начиная с Х111 века, окружал и нищенствующих монахов в Западной Европе, только ордена иноческие состояли там из воинства Христова под началом Святого Престола Папы Римского. По требованию их "верховного главнокомандующего" они брались за любое дело: живя среди мирян, проповедовали, исповедовали, причащали, убеждали и переубеждали. Немало братьев странствовало пешком от Балтийского мора до Средиземного, как бы шли по стопам апостолов в отречении от всех мирских прелестей, отвергали подаяние деньгами и, неустанно занимаясь спасением душ человеческих из когтей Сатаны, будоражили заснувшую людскую совесть.
      В ту давнюю пору готовность нищенствующих монахов придти на помощь людям располагала к ним, содействовала возрождению сильно пошатнувшейся христианской веры и мешала вспыхивать повсюду народным восстаниям против лихоимства церковников. Представители всех сословий видели в первых монахах из орденов святого Доминика и святого Франциска олицетворение своих духовных стремлений. "Милиция Христа" вместе с "Братьями и Сестрами Покаяния" привлекали в свои ряды ревностных мирян, искавших у монахов защиты и желавших пользоваться плодами их широкого влияния в народе. Горячность, эмоциональность их смелых проповедей привлекали массу людей к ним чаще, чем к белому духовенству.
      Со временем монашеские ордена в Западной Европе стали составлять не только армию Папы Римского, но и его тайную полицию по борьбе с ересью. Доминиканцы и францисканцы разделили сомнительную честь сформировать костяк следователей и палачей Святейшей Инквизиции. Действовать же они начали, когда всю Северную Италию, а затем и Германию охватила массовая лихорадка раскаяния. Люди повсюду ходили в церковных процессиях, в отчаянии прося Бога о милосердии к ним, безжалостно бичевали себя плетьми, ростовщики и воры возвращали незаконно нажитое ими, преступники признавались в совершенных преступлениях. Все это продолжалось до тех пор, пока псы Господни доминиканцы не признали флагеллантов еретиками...
      А сейчас окинем ещё раз мысленным взором веков минувших череду, заглянем в свою генетическую память и просто кое-что поскребем там в дальних и ближних закутках.
      Много кровушки выпускает из Руси нашествие конников Золотой Орды, большой переполох оно вносит во враждующие между собой удельные княжества, но вышней волею небес монастырям все же удается себя сохранить. Укрывшись за высокими стенами, иноки вымаливают у Всевышнего спасения отечества, рисуют иконы, составляют летописную хронику, прячут от алчущего взгляда не званных пришельцев православные реликвии. Они по-прежнему стараются уверовать и в свою собственную святость благотворных подвижников на ниве Господней, хотя, в массе своей далеко не святые: тайно нарушают и обет монашества, что случается у них как бы без злого умысла задеть умудренное, нравственно безупречное православие.
      Стоит ли кривить душой и томно опускать глаза, дабы не замечать нечто выходящее за рамки приукрашенных реалий истории? Да, грехи и пороки забредают на лампадный огонек в монастырские кельи, однако творимое коронованными полицейскими надзирателями затмевает все мыслимые и немыслимые непотребства. По искони же заведенному правилу, постыдные злодейства помазанников Божиих неизменно прикрываются высшими интересами государства.
      Когда Иоанн Четвертый, предводя толпою своих опричников-телохранителей является в Успенский собор Кремля и подходит к митрополиту Московскому Филиппу за благословением, то при людях слышит от него нечто совсем неожиданное:
      - Не узнаю царя русского! Мы здесь приносим бескровную жертву, а за алтарем льется кровь христиан невинных. С тех пор как сияет солнце на небе, не видано и не слыхано, чтобы христианские цари так терзали собственную. Державу. В царствах языческих есть закон и правда, есть милосердие к людям. В России их нет! Достояние и жизнь граждан не имеют защиты. Но есть Судья Всевышний наш и твой! Как предстанешь на суд, обагренный кровью невинных, оглушаемый воплями их мучений, даже камни под твоими ногами вопиять станут против тебя. Государь, я говорю как пастырь душ , который боится только одного Бога. Ни ты мне не страшен, ни смерть не страшна. Так лучше уж принять смерть и мучения, нежели иметь митрополию при твоих мучительствах и беззакониях...
      Откуда ж взялся этот взбунтовавшийся против владыки земного митрополит Филипп? В миру до пострижения в монахи - Федор Колычев из новгородцев, до принятия сана митрополита - игумен Соловецкого монастыря. Царь Иоанн заточает его в монастырские застенки, но задумывается: сжечь ли мерзавца на костре или зашить в шкуру медвежью и бросить голодным псам на съедение. Опасаясь народных волнений, решает несколько обождать и приказывает содрать кожу со всех родственников Филиппа, доставить их головы на подносе ему в камеру. Не пасует-таки царь перед страхом Господним, бросает митрополита заживо в тайник-могильник Тверского монастыря, где его и убивает монах-опричник.
      Монастырь в Александровской слободе недалеко от Москвы пользуется в ту пору опекой Ивана Грозного, служит лагерем для его охранных отрядов. Опричники там облачены в одежду нищенствующих монахов, под нею - меховые тужурки из куницы и соболя, у каждого в руке длинный железный посох с острым наконечником, под рясой на ремне - нож. Блаженные братья во Христе уже в четыре утра стоят смиренно вместе с царем в храме и часами поют молитвы. Потом гуртом идут в трапезную насыщаться пищей земной и слушать поучения царя-игумена в духе евангельской любви к ближнему. В это время внизу в подвалах одни арестанты мучаются под пыткой, другие гадают, будет ли день грядущий последним в их проклятой Богом жизни. Вечерами пронзительные вопли вздернутых на дыбу заглушаются пьяными воплями товарищей по гульбе, блуду и молитве. Оргия буйствующей плоти свершается тут же у настенных ликов святых...
      Веками Русская Православная Церковь собирает, теряет и вновь обретает материальные ценности для своих духовных нужд. Что-то перепадает монашеской братии, но редко кто из иноков может похвастаться солидным брюшком. Отдельные дома Божии держатся уверенно благодаря щедрым дарам царским да боярским, монахи в них не чуждаются и праздной жизни. Гораздо же чаще встречаются в российской глубинке богоспасаемые обители, где даже не мечтают о больших подаяниях, где сами на жизнь праведным трудом зарабатывают. В убежищах оных разорившиеся крестьяне и беглые каторжане смиряют свою гордыню, удаляют от себя страсти, всячески во всем себя ограничивают. У таких затворников одинаковые пища, одежда, распорядок рабочего дня и про "моё" или "твоё" нет нужды говорить.
      После преподобного Сергия Радонежского, положившего начало пустынножительству, отшельничество становится настолько естественной формой бытия, что даже задаются вопросом: "Не монах ли, в сущности своей, русский человек, коли способен так легко избрать для себя уединение от мира?" Князья же удельные и великие стараются привлечь к себе иноков в видах укрепления своей власти. При этом всяк украшает личные владения собственной монашеской обителью, предназначая лицам ангельского чина важную роль в склонении простого люда к беспрекословному подчинению властям. Монастырям придаются крестьяне, земельные и промысловые угодья, однако верховное правление в скиту и в миру остается за князьями. Попросту говоря, живет благородное сословие праведно: с нищего дерет да на церковь кладет.
      В богатых монастырях, особенно когда те ещё владеют крестьянами (за Троице-Сергиевой лаврой, например, одно время закреплены боле ста тысяч душ), пьют - едят сладко, живут хорошо. Вот кому худо, так это заштатным, безместным попам и старцам-бродягам. Гуляки и бражники, шатаются они по притонам блуда и разврата, подвизаются в экспедициях казаков по покорению новых земель для империи или в бандах Стеньки Разина и Емельки Пугачева. Бродят они по базарам, среди скопищ народа и договариваются в своих скаредных речах до того, что на их артель падает сильное подозрение в кровавых событиях московской чумы 1771 года. Бомжей-монахов и попов скапливается в первопрестольной великое множество, особенно в районе Большой Лубянки, Солянки и Китай-города. Они либо просто побираются, либо налаживают свой собственный бизнес, нанимаясь на рынке торговать словом истины, править заупокойные или заздравные обедни. Как говорят про них в народе, "от вора отобьешься, от подьячего откупишься, а от батюшек - черта лысого". Такой чернец, если дорогу перейдет, не к добру.
      "Человек украшает то, в чем живет его сердце, во что вкладывает он свою душу, свои умственные и нравственные усилия, - подводит итоги историк Василий Осипович Ключевский. - Современный человек, свободный и одинокий, замкнутый в себе и предоставленный самому себе, любит окружать себя дома всеми доступными ему житейскими удобствами, украшать, освещать и согревать свое гнездо. В Древней Руси было иначе. Дома жили неприхотливо, кой-как. Домой приходили будто только поесть и отдохнуть, а работали, мыслили, чувствовали где-то на стороне. Местом лучших чувств и мыслей была церковь. Туда человек нес свой ум и свое сердце, а вместе с ними и свои достатки. Иностранцы, въезжая в большой древнерусский город, прежде всего поражались видом многочисленных каменных церквей, внушительно поднимавшихся над темными рядами деревянных домиков, уныло глядевших своими тусклыми слюдяными окнами на улицу или робко выглядывавших своими трубами из-за длинных заборов. В 1289 году умирал на Волыни Владимир Василькович, очень богатый, могущественный и образованный для своего времени князь, построивший несколько городов и множество церквей, украшавший церкви и монастыри дорогими коваными иконами с жемчугом, серебряными сосудами, золотом шитыми бархатными завесами и книгами в золотых и серебряных окладах. Он умирал от продолжительной и тяжкой болезни, во время которой лежал в своих хоромах на полу на соломе."
      А вот что мы находим в записях другого исследователя российской истории Николая Ивановича Костомаров: "Давать в монастыри считалось особенно спасительным делом - "что имате потребно, несите к нам, то бо все в руце Божии влагаете." Кроме денежных вкладов и недвижимых имений, некоторые дарили одежды и посылали братии кормы, то есть съестные припасы. Некоторые знатные люди доставляли в монастыри каждоугодные пропорции. Во время болезни или перед кончиною страждущие думали уменьшить тяжесть грехов вкладами в церковь и завещали иногда в разные церкви и монастыри особые клады и кормления на братию. Если умирающий не успевал распорядиться формально, то наследники, зная его волю, считали долгом поскорее её исполнить для успокоения души усопшего. Нередко старый человек, чувствуя истощение сил, поступал в иноческий чин и при этом всегда давал дар или доход; в таких случаях богатые помогали бедным, давая им на пострижение. По народным понятиям, сделать вклад по душе значило проложить ей верный путь к спасению, и это верование было причиной больших монастырских богатств... Сама же вера в то, что подача нищему есть достойное христианское дело и ведет к спасению, порождала толпы нищенствующих на Руси. Не одни калеки и старцы, но люди здоровые прикидывались калеками. Множество нищих ходило по миру под видом монахов и монахинь, просили как будто на сооружение храма, а в самом деле обманывали."
      Для объективности можно обратиться и к зарубежным свидетельствам.
      "В монастыри направляются из бедности, частью по старости и дряхлости, частью вследствие супружеских несчастий, частью же приходится идти сюда и ради иных причин против собственной воли, - описывает свое путешествие в Россию немецкий ученый ХУ11 века Адам Олеарий. - Иные идут добровольно из особого благочестия, причем поступают так и весьма богатые люди. Если богатый человек направляется в монастырь, он берет с собой часть своего наличного имущества, а остальное остается его наследникам, как немного лет тому назад установлено в их новом Соборном уложении. Раньше они забирали с собой в монастырь все свое имущество, вследствие чего большая часть земли попала под власть монастырей и царь в конце концов мог остаться без земли и крестьян. У некоторых монастырей по этим причинам богатые доходы, между тем как иные совершенно бедны. Устав монастырский должен соблюдаться твердо и неуклонно. В определенное время дня и ночи монахи совершают свои молитвенные часы и богослужение, имея почти всегда при себе свои четки. В монастырях они ведут суровый образ жизни, никогда не едят мяса и свежей рыбы, а питаются лишь соленою рыбою, в особенности сырыми и солеными огурцами, медом, молоком, сыром и огородными овощами. Пьют при этом квас, или кофент, иногда кроша сюда огурцы и хлебая затем ложками. Вне монастырей, однако, они охотно дают себя угостить добрым друзьям, так что иной раз приходится везти их пьяными из домов в монастырь. Многих монахов можно часто видеть идущими, едущими верхом или в санях - вроде мужиков или ямщиков. Занятия или поступки у них те же, что у мирян, от которых их можно отличить лишь по черному их костюму. Имеются и такие люди, которые из особого благочестия уединяются в монастыри, строят здесь у дороги часовни и в них ведут суровую жизнь, как отшельники."
      Ну а чтобы уж совсем выдержать паритет отечественных и зарубежных мнений, воспользуемся впечатлением французского маркиза Астольда де Кюстина от посещения им Троице-Сергиевой лавры в 1839 году.
      "Несмотря на дурное настроение, я во всех деталях осмотрел знаменитую лавру, - пишет он. - В общем, лавра не имеет внушительного вида, свойственного нашим древним готическим монастырям. Конечно, люди стекаются к обители не для того, чтобы любоваться архитектурными красотами. Но, с другой стороны, наличие последних не умаляет их святости и не лишает заслуг набожных пилигримов...
      На плоской и незначительной возвышенности стоит город, окруженный мощными зубчатыми стенами. Это и есть монастырь. Подобно Москве, его позолоченные главы и шпили горят на солнце и издали манят паломников. По гребню стен идет крытая галерея. Я обошел по ней вокруг всего монастыря, сделав около полумили. Всего в лавре девять церквей, небольших по размерам и теряющихся в общей массе построек, разбросанных без всякого плана. Все православные церкви похожи одна на другую. Живопись неизменно византийского стиля, то есть неестественная, безжизненная и поэтому однообразная.
      Все прославленные в истории России личности делали богатые вклады в этот монастырь, казна которого полна золота, бриллиантов, жемчуга. Весь мир, можно сказать, вложил свою лепту в его несметные богатства, но во мне они вызывали скорее изумление, граничащее со столбняком, нежели восторг. Императоры и императрицы, набожные царедворцы, ханжи-распутники и истинно святые подвижники, соперничая друг с другом в расточительности, одаряли, каждый по-своему, знаменитую обитель. И на мой взгляд, простые одежды и деревянная утварь Святого Сергия затмевают все великолепные сокровища, включая богатейшие церковные облачения, принесенные в дар самим Потемкиным...
      Несмотря на мои настоятельные просьбы, мне не пожелали показать библиотеку. На все доводы я получал (через переводчика) один и тот же ответ: "Запрещено". Эта стыдливость господ монахов, прячущих сокровища знания и выставляющих напоказ суетные богатства, показалась мне весьма странной."
      При знакомстве с разными, в том числе нелицеприятными, мнениями, не грешно, наверное, иметь в виду, что христианство переходит на Русь из Византии именно в ипостаси черного монашества и, уживаясь с русской верующей совестью, приобретает свой собственный мотив евангельского милосердия, смирения и братолюбия. Начиная с Валаамского монастыря времен Андрея Первозванного, иноческое царство праведников воплощает в себе высший идеал Небесного Града, но безжалостная правда ещё и в том, что на территории почти каждого монастыря непременным атрибутом становится тюремное узилище, где в строжайшей изоляции содержат бунтарей против царя и веры.
      С мудрыми философами иноземными наши иеромонахи в беседах не участвуют, да и знаться с ними не желают. Тем не менее, вряд ли можно ставить под сомнение весомость вклада монастырей в национальную культуру, архитектуру, живопись и духовное воспитание народа. Иноки создают школы грамоты, сиротские приюты, мастерские живописных, золотошвейных и других ремесел. В годину войн организуют у себя госпитали, в мирное время - центры по перевоспитанию малолетних преступников. Вместе с Посольским приказом члены Духовной Миссии Иерусалимской под "крышей" монастырей усердствуют и в работе по тайной надобности на благо развития закордонных связей государства Российского, расширения влияния православия по всему миру. На землях ближнего и дальнего зарубежья русские дипломаты, разведчики и проповедники всегда идут рядом, по разным дорожкам, но рядом.
      Ну и пусть относительно невысок культурный уровень учителей Закона Божия в гимназиях и приходских школах, пусть вся мысль сановников Святейшей Патриархии сводится обычно к пастырским поучениям, увещаниям о соблюдении душевной чистоты и об угождении Всевышнему, все равно монастыри продолжают служить уникальной лабораторией, где совершается синтез богословия, живописного искусства и ремесел, хорального песнопения и литургического обряда. Рожденные этим синтезом биотоки обогревают невидимым светом духовные силы народа, высшей ценностью неизменно почитающего святость. Немало среди монахов и сочинителей акафистов: литургия для них становится творчеством, религия обретает дух поэзии упорного поиска душевного покоя, внутреннего согласия с Сыном Божиим и Пречистой Девой...
      Упаси нас от напасти и скатиться в безудержную похвалу с притворным одобрением. Хоть и кажется, будто Русская Православная Церковь обходится без инквизиции на манер западноевропейский, религиозная нетерпимость подминающего её под себя государства поистине не знает границ. Богохульникам на Руси прожигают язык каленым железом и затем отрубает голову. За возведение хулы на царя отрубают голову без прожигания. На методы словесного убеждения не уповают и ссылают сектантов в Сибирь целыми деревнями. Технология допросов с пристрастием совершенствуется, однако при пытках за непотребные мысли верят на слово, лишь когда оно означает признание вины. По свидетельству очевидцев, стены подвалов Преображенского приказа и Тайной канцелярии, где проводятся "пристрастные допросы", увешаны иконами, вопросы уснащаются цитатами из Священного Писания, заплечных дел мастера часто зачитывают акафист Божией Матери: это называется "притянуть к Иисусу Сладчайшему". Но как бы изощреннее ни становились меры пресечения вольнодумства, владык земных и небесных по-прежнему бранят в народе и подчас без всякого тайного умысла. При Петре Великом узаконивают наконец звание протоинквизитора, назначая на этот пост иеромонаха Пафнутия из московского Данилова монастыря, а по епархиям учреждают должности провинциал-инквизиторов, чья задача - выведывать и доносить властям о любых нарушениях в выполнении священниками своих обязанностей, не говоря уже об антиправительственных среди них настроениях...
      По исконно православной традиции, над монастырем и его обитателями весит особая сокровенная аура праведников и чудотворцев. Посему неслучайно монашество органически связано с отцами-духовниками. Вселяя в мирян и послушников христианский закон благочестия, духовник всегда должен быть бодр духом, никогда не избегать людей и беседы, может показаться грустным, но скучным ему не положено быть по ранжиру. Само старчество заложено в основе иноческого бытия и предполагает подлинную искренность отношений духовных детей со своим духовным отцом, беспрекословное их ему послушание, откровенное исповедание своих мыслей, суждений и тайн сердечных.