Становясь под знамена цивилизации, Петр I в то же время заимствовал у отвергаемого им прошлого кнут и Сибирь, чтобы подавлять всякую оппозицию, всякое смелое слово, всякое свободное действие.
      Представьте себе теперь союз московского царизма с режимом немецких канцелярий, с инквизиционным процессом, заимствованным из прусского военного кодекса, и вы поймете, почему императорская власть в России оставила далеко позади деспотизм Рима и Византии...
      Около Петра собирается куча голи дворянской, не помнящей родства, иностранцев, не помнящих родины, денщиков и сержантов, впересыпочку со старыми боярскими детьми и вечными интригантами, ползающими у ног всякой власти и пользущимися всякими милостями. Круг этот растет и умножается быстро, давая всюду свои чужеядные побеги.
      Мало-помалу по всей России распространяется эта плесень, она тащится по грязи и снегу, с офицерским дипломом, с сенатским указом о месте, с купчей крепостью, голодная и алчная, свирепая с народом и подлая с начальством. Из неё составляется какая-то сеть, охраняемая солдатами, собирающаяся вверху в узел Зимнего дворца и уловляющая внизу каждой петлей мужиков и горожан. Это какое-то рассеянное дворянски-чиновничье государство с общим армейски-помещичьим характером. В нем все сбрито - борода, областная самобытность, личная особенность. Оно одевается по-немецки и старается говорить по-французски.
      С ужасом и отвращением смотрит народ на изменников, но сила с их стороны, и как он ни стонет и как ни восстает, ревизии и рекрутчины, барщины и оброки, кнут и розги идут своим чередом. Он роптал, делая опыты частных восстаний; сговорившись с казаками и татарами, поднялся было в целом крае - но войска, войска... и пошла опять кнутовая расправа. ... Народ сломился. Без ропота, без бунта, без упованья пошел он, стиснув зубы, следующую тысячу розог, изнуренный падал, умирал, гнали его детей, и так одно поколение за другим. Тишина водворилась, оброки платились, барщины исполнялись, трубила псовая охота, играла крепостная музыка.
      Между дворянством и народом стоял чиновный сброд из личных дворян продажный и лишенный всякого человеческого достоинства класс. Воры, мучители, доносчики, пьяницы и картежники, они были самым ярким воплощением раболепства в империи. Класс этот был вызван к жизни крутой реформой суда при Петре I.
      Введенные по примеру немецких канцелярий мелочные формальности усложнили судопроизводство и дали крючкотворам страшное оружие. Совершенно свободные от предрассудков, чиновники извращали законы, каждый по-своему, с необычайным искусством. Это величайшие в мире мастера кляузы! Они имеют в виду только личную свою ответственность: если ей ничто не угрожает, для них нет недозволенного. И крестьянин, как и чиновник, совершенно не верит в законы. Первый почитает их из страха, второй видит в них свою кормилицу-поилицу. Святость законов, незыблемость прав, неподкупность правосудия - все это слова, чуждые их языку. Даже всей императорской власти не под силу остановить, уничтожить зловредную деятельность этих чернильных гадин, этих притаившихся в засаде врагов, которые подстерегают крестьянина, чтобы вовлечь его в разорительные тяжбы.
      Александр Герцен (1812-1870)
      писатель, философ, публицист.
      Показание № 61
      Я смотрю на дело исключительно с точки зрения существенных интересов русского населения тогдашнего государства. Оно было бедно и невежественно. Ему было нужно облегчение лежавших на нем тяжестей. Петр увеличил их. Русским нужно было просвещение. Но было ли нужно принуждать их учиться у западных народов? Я полагаю, нет, потому что они сами имели, по-моему, влечение к этому. О том свидетельствует ещё Флетчер. Россию держали в положении, в каком до недавнего времени держали Японию. Достаточно было, чтоб снято было запрещение, и русские сами стали б учиться... Меры, принимаемые Петром для так называемого "просвещения" народа, имели характер отталкивавший русских от просвещения, возбуждали ненависть к просвещению А то так называемое "просвещение", о котором заботился он, было просто технической муштровкой специалистов по военной службе и другим официальным надобностям... Русским времен Петра была нужна только свобода учиться; принуждение не было нужно. Приобрели ль они от Петра хотя маленькую свободу учиться? - Нет. Он знал во всем только муштровку. Муштровка у него была и в школах такая же, как в казармах. И отправляемых за границу учиться он посылал лишь муштроваться по его инструкциям. Свободы учиться он не допускал... Палка за всякое движение, не предписанное регламентом, была одна и та же в учебном кабинете и на плац-параде. Россия была бедна; Петр разорил её (это засвидетельствовано помощниками, собравшимися на совещание о делах после его смерти). Русский народ имел уже влечение учиться; Петр, насколько мог, внушил ему ненависть к просвещению.
      Николай Чернышевский (1828-1889)
      писатель.
      Показание № 62
      Простолюдины, встречаясь на улице с попами, почтительно их просят дать им поцеловать крест и благословить их, что те, гордясь своим священным саном, и допускают их всенародно исполнять этот обряд. Несмотря на то, сами священники едва ли степеннее черни. Поведение их, от частого шатания в пьяном виде на перекрестках улиц, является более предосудительным, чем поведение прочих людей, так как по самому уже своему званию попы должны собственным примером наставлять других на путь добродетели и благочестия. Без креста попы и шагу нигде не делают, хотя иногда попадается он им и под ноги. Жаль, что драгоценнейший знак нашего Спасителя находится в руках недостойнейших людишек, которые, ослабев и шатаясь от излишнего употребления водки, часто таскают крест по нечистоте и грязи. Я думаю, ни один народ в свете не отличается таким числом внешних знаков, выражающих истинное благочестие, таким числом благовидных личин честности, как этот, который в то же время, без сомнения, легко превосходит народы всего света лицемерием, обманом, вероломством и необузданным дерзновением на всякого рода преступления. И это я говорю не из ненависти: это правдивое, естественное свидетельство, в истине которого каждый, несомненно, уверится, кто только будет иметь случаи войти с русскими в более частые сношения...
      Так как Москвитяне лишены всяких хороших правил, то, по их мнению, обман служит доказательством большого ума. Лжи, обнаруженного плутовства, они вовсе не стыдятся. До такой степени чужды этой стране семена истинной добродетели, что самый даже порок славится у них, как достоинство. Но не думайте, однако ж, что я желаю внушить вам то убеждение, что все жители этого царства, по их невежеству и гордости, имеют такое понятие о добродетели. Между таким количеством негодной травы растут также и полезные растения, и между этим излишеством вонючего луку, алеют розы с прекрасным запахом: в этих людях процветают тем большие добродетели, чем труд их развития был тяжелее. Но мало таких, которых или праведный полюбил Зевс, или вознесла блестящая добродетель в эфирные области, где эти редкие светила кроются пред взглядом прочих, коснеющих в невежестве и пороках. Прочие необразованны, слабы и тупы умом. Они иногда, разинув рот и вытаращив глаза, с таким любопытством глядят на иностранцев, что даже себя не помнят от удивления.
      Иоганн Георг Корб - секретарь
      посольства австрийского императора
      в Москве (1696 год).
      Показание № 63
      Русские вообще крепко не жаловали иноземцев: все обычаи их, самые невинные, казались нам частью смешными, частью омерзительными. Мы, например, не постигали, как могут немцы есть траву (салат), подобно скотине. Купечество досадовало на дарованные многим из них преимущества и неоднократно жаловалось царям на свое разорение коварными иноземцами. Простой народ при всяком удобном случае осыпал их бранью и насмешками, так что правительство, в охранение их от обид и оскорблений, не раз издавало строгие указы. Ненависть и презрение к ним черни выражались прозвищами самих мест, где они жили: пруд на Покровке, около которого они выстроили себе дома при царе Михаиле Федоровиче, прозван был Поганым. Немецкая Слобода слыла под презрительным именем Кукуя. "Немец! Шиш на кукуй!" кричали лавочники, торговые сидельцы, извозчики, мальчишки, завидев на улицах Москвы какого-нибудь немца-горемыку. Редкий сановник, даже из среднего круга, не говоря о высшем, водил хлеб-соль с обывателями Немецкой Слободы... В жалованных войскам грамотах, по окончании походов, иноземные генералы и полковники упоминались ниже городовых дворян, жильцов и детей боярских; при торжественных выходах они занимали место ниже гостей и купцов.
      Николай Устрялов (1805-1870)
      историк, академик петербургской АН
      Показание № 64
      Вообще у русских нет недостатка в уме. Заботы Петра I об образовании народа не простиралось никогда на мещан и на крестьян, однако стоит только поговорить с человеком этого сословия, чтобы найти в нем здравый смысл и рассудительность сколько нужно, но только в таких вещах, которые не касаются вкоренившихся в него с детства предрассудков относительно его родины и религии. Он весьма способен понимать все, что ему ни предлагают, легко умеет находить средства для достижения своей цели и пользуется представляющимися случайностями с большою сметливостью. Наконец, можно с уверенностью сказать, что русские мещане или крестьяне выкажут во всех обстоятельствах более смышленности, чем обыкновенно встречается у людей того же сословия в прочих странах Европы.
      Но подобные исследования невозможно делать, не зная языка страны, и немногие иностранцы приняли на себя труд изучать его. От этого и возникли столь неосновательные рассказы об этом народе, который, со своей стороны, много способствовал распространению их, оказывая в разных случаях свое презрение к иностранцам и ко всему, что походило на моду или обычай чужих краев. К этому присоединялось ещё то обстоятельство, что в начале текущего столетия обычаи и нравы русских были совершенно иные, чем у всех прочих европейских наций, и в этом народе вовсе не знали ни правил благопристойности, ни даже общего права людей и иностранных министров, которые соблюдаются при прочих дворах Европы.
      Христофор Герман Манштейн (1711-1757)
      немецкий полковник в России с 1727 по 1744 гг.
      Показание № 65
      Страсть или привычка к доносам есть одна из самых выдающихся сторон характера наших предков. Донос существует в народных нравах и в законодательстве. В которой из этих двух сфер он первоначально зародился: из жизни ли проник в законодательство или из законодательства привился к народным нравам - я не берусь разрешать, да и сомневаюсь, чтоб это было разрешено положительным образом...
      Общественное мнение было никак не против закона о доносах, и между законами, изданными Петром, едва ли был более популярный, чем закон о фискалах. Звание фискала, как в наше время могли бы подумать, - вовсе не какое-нибудь тайное и с невольным стыдом принимаемое обязательство: это служебная должность, подобная всякой другой, официально признаваемая и правительством, и людьми, в неё поступающими. Имена их были известны, точно так же, как и их обязанности. Места фискалов искали даже купцы первой гильдии... И нечего этому удивляться, ибо фискал был более или менее вознаграждаем за свою службу, никого не боялся сам, тогда как, напротив, все его боялись, все в нем нуждались! Мало того, можно подумать, что фискал был лицо довольно уважаемое в своей местности и что к его содействию нередко прибегали люди, утесняемые воеводами, волочимые по судам и т.п. Словом, фискалы были... в понятии народа, как и в понятии законодателя, истинными "очами и ушами государевыми".
      Петр Щебальский (1810-1886)
      историк.
      Показание № 66
      "Страсть или привычка к доносам, - так начинает г. Щебальский, - есть одна из выдающихся сторон характера наших предков". Вопрос, следовательно, в том, что такое донос: страсть или привычка? . . Если донос есть страсть, то ясно, что он не что иное, как произведение народного духа, ибо страсть зарождается всегда внутри человека и, распространяясь на внешние предметы, подчиняет их своему влиянию. Привычка же, наоборот, образуется от влияния на человека внешних сил и предметов, которых он устранить и подчинить себе не может и неизбежному присутствию которых сам мало-помалу подчиняется. Следовательно, если донос есть привычка, то первоначального зарождения его следует искать вне народной жизни, вне свободного творчество его духа.
      Итак, что такое донос?
      Во-первых, несомненно, донос есть нечто само по себе столь гнусное и омерзительное, что порядочные люди всех времен и наций - почитают за ужас и крайнее бесчестие быть не только участниками, но даже подозреваемыми в учинении доноса... Всего же замечательнее то, что люди, сами занимающиеся доносами по ремеслу, каковы шпионы и лазутчики, считают оскорблением для себя название доносчика. На днях нам случилось читать мемуары одного знаменитого испанца, дона Хуана де Либрандос, известного своим анафемским иезуитством и доведшего в прошлом веке систему шпионства до неслыханного в этой стране совершенства... Сам дон Хуан считает ненавистным имя доносчика и сознается, что в Испании отыскание благонадежного шпиона сопряжено с величайшими затруднениями. А г. Щебальский не затруднился заподозрить всех наших предков в искренности и ничем не удержимом расположении к подобной благонадежности! Ведь если б такое расположение действительно было искренним, то зачем же было Петру Великому ограждать своих "фискалов, обер-фискалов, инквизиторов и протоинквизиторов" теми постановлениями, на которые указывает сам же г. Щебальский? Зачем давать "половину штрафа" тому, кто делает донос из одного непреодолимого влечения, зачем угрожать "жестоким наказанием и разорением имения" за досадование на доносчиков, там, где донос - любимое чадо народа?
      Если б это чадо действительно было таковым, то отчего же народ не почтил его ничем, кроме пословицы: доносчику первый кнут? Как объяснить такое суровое отношение к благонадежному ремеслу со стороны того народа, который снисходительно смотрел на самые беззаконные отклонения от порядка, например, на разбой, считая его простым пошаливанием и воспевая в своих песнях удалых разбойничков? Где же песни наши о доносах и доносчиках? До сих пор мы их не слыхали...
      Давно уже замечено, что русские, по своей широкой натуре, способны более болтать и доносить на самих себя, чем шпионить и доносить на других. Из этого вытекает прямое решение, что к доносу привыкнуть нельзя, что донос не может быть привычкой. Стало быть, это страсть? Нет, не стало быть.
      Еще давние философы заметили, что нет такой страсти, которая бы не могла обратиться в привычку, и нет такой привычки, которая бы не обращалась в страсть... Между тем к доносу никто от сотворения мира привыкнуть не может: значит это не страсть. Если б донос был страстью, ему бы прощали люди, как прощают всем человеческим страстям. Мы видели, что даже разбойники прощаются; одни только Иуды предаются вечному проклятию. Это потому, что разбойник - раб страсти или привычки, что в нем видят зверя, способного нанести только личную обиду; в лобзаниях же предателя оскорбляется все человечество, все, что в нем есть наиболее святого.
      Что же такое донос, если не страсть и не привычка? Ответ очень прост: донос есть язва, зараза, происходящая от дурного влияния атмосферы... Донос, как мы уже заметили, есть не что иное, как предательство, то есть такое действие, посредством которого слабый предается в руки сильного. Если происходит действие обратное, оно тотчас получает обратный смысл и даже название; в этом случае говорится просто, что слабому оказывается помощь против сильного...
      Как и всякая другая язва, донос способен видоизменять свои формы, согласно постепенным изменениям атмосферы, и пускать от себя многочисленные отпрыски, которых первоначальное происхождение не сразу познается неопытным глазом. Так, например, бывают доносы безымянные, прямо указывающие на чувство мести, которое их породило; бывают другие, проистекающие из различных чувств; но у всех у них основа одна: желание нанести врагу поражение, а себе удовольствие, а потом - не в открытом бою, а из неприступного убежища, не собственными силами, а посредством посторонней непреоборимой силы, следовательно, не под влиянием страсти, а по дьявольскому расчету, наверняка.
      Степан Дудышкин (1820-1866)
      журналист, литературный критик.
      Показание № 67
      На всех гульбищах, постоялых дворах, питейных кружалах, улицах, случайных и неслучайных сходках шныряли шпионы фаворита (императрицы Анны), обязанные доносить о каждом неосторожном, неодобрительном о ней отзыве. Во все дома проникали доносчики. В Зимнем дворце службу доносчиков ревностно исполняли камер-медхены, камер-фрау, а в особенности шуты и шутихи. Каждое слово императрице передавалось во всей точности. Доносилось обстоятельно, кто бывал у молодой принцессы, когда, зачем и о чем были конверсации. В особенности же сторожились дома подозрительных вельмож и дворец цесаревны Елизаветы Петровны, возле которой постоянно сновалась паутинная сеть лазутчиков...
      Добытые или придуманные доносы складывались в общее казнохранилище канцелярии тайных розыскных дел, помещавшейся в одном из деревянных строений, за Летним садом, под крылышком неутомимого генерала Андрея Ивановича Ушакова. Эти доносы рассматривались, иногда оставлялись, - что случалось редко, - без последствий, но вообще же отдавалось распоряжение о посылке за обвиняемым, в сопровождении воинской команды, самого доносчика , который получал техническое название языка.
      Язык - это народный бич, который, с словом и делом составляет позорное клеймо в нашей истории XVIII столетия. На доносчика надевался черный мешок, охватывавший его во весь рост, с отверстиями только для глаз и рта, и в таком наряде его отправляли с командою за жертвою. При появлении на улице языка ужас охватывал мирных обитателей; все прятались, лавки запирались, разговаривающий разбегались в разные стороны. Приблизясь к жертве, язык выговаривал "слово и дело", и тогда команда схватывала обвиняемого и вела его в канцелярию.
      Не один серый люд попадался в когти тайной канцелярии, не церемонились и с лицами, занимавшими видное положение в обществе, и с женщинами.
      Петр Полежаев, работал в конце XIX века
      историк
      Показание № 68
      При блестящем дворе императрицы Анны, поразивших французских пленных своим великолепием, европейскими манерами и вежливостью, мы находим в числе шутов князя Голицина, записанного в эту должность за принятие католицизма. Почти в то же время, когда в тайной канцелярии истязали архиепископа Феофилакта Лопатинского за сочинение книги в защиту "Камня веры" Яворского, в Петербурге публично жгли на площади флотского капитан-лейтенанта Возницина за отступничество от христианской веры. Вельможа Екатерины падал в обморок, когда читал следственное дело Волынского. Основана академия и вызваны знаменитые европейские ученые, а профессор считался поставщиком од на случаи, обязан был устраивать фейерверки и маскарады и подвергался всевозможным оскорблениям... Это эпоха со своим характером, эпоха перехода, брожения, где на каждом шагу сталкиваются и перекрещиваются самые противоположные явления... То было время внешнего блеска и славы России, славы, купленной настоящей ценой, время тяжелой, грустной борьбы с закоснелым невежеством, с азиатскими нравами...
      Старинные формы быта, где каждому происхождением указывалось его место в обществе, где известные роды назначались к боярству, а другие к окольничеству и т.д. рухнули без возврата. Безродный казак становился на ступенях трона (Разумовский); сын пастора (Остерман), беглый студент, клал по своему произволу тяжесть России в ту или иную чашу европейского равновесия; презренный разночинец (Бирон), которого курляндское дворянство отказалось занести в свои списки, сделался герцогом и почти самовластным повелителем огромной империи. На добро или зло перед каждым раскрывался безграничный простор, полный разгул страстям и надеждам. Но человек без крепкого закала воли, без мужества и решимости в сердце остановился бы на первых шагах этого поприща. Слабым не было места. Каждая сторона, добрая или злая, выказывалась со всею энергией. В действии были титанические силы. Такое явление, как Бецкий, - явление исключительное и возможное только при Екатерине. Большая часть исторических лиц отмечается какой-то удалью, жаждой наслаждений, незнанием меры ни в добре, ни в зле. В самых развитых натурах, в лучших людях этого времени заметна грубость. Как язык ещё не выделился, не освободился от своей церковнославянской основы, с трудом прилаживался к чуждым для него формам европейской жизни и ещё более чуждому содержанию, как в эротических песнях Анакреона, переведенных Ломоносовым и даже Державиным, отражалась ещё жестокость и грубость, точно так же характеры действующих лиц ещё хранили на себе резкие следы старого быта...
      Варварство публичных казней шло рука об руку с деспотизмом и грубостью семейной жизни. Общественные удовольствия удовлетворяли прежде всего грубым наклонностям. Самая наука мало смягчала нравы. Припомним, какая жестокость заметна в характере лучшего её представителя Ломоносова. На первом плане повсюду стояла по преимуществу физическая, материальная сторона человеческой природы, в явный ущерб духовному и нравственному развитию. Если высшее общество представляло так мало гуманных начал, чего же можно требовать от низших классов? Большая часть населения мало почувствовала выгоду от сближения с образованным миром. Европейски устроенное управление давало себя чувствовать низшему классу разве лишнею тяжестью.
      Степан Ешевский (1829-1865)
      историк, этнограф.
      Показание № 69
      По первому взгляду, - впечатление и вправду ошеломительное! Личность Екатерины, этой "Северной Семирамиды", её жизнь, её быт, изумляют. Рядом с ней скромными девушками являются и много видавшая Елисавета Петровна и многоопытная Екатерина Алексеевна. Робкими младенцами кажутся и Клеопатра и Мессалина.
      Подумать только: одни официальные любовники, всенародно и торжественно объявленные в роли фаворитов, - исчисляются десятками! Сам Дон-Жуан мальчишка и щенок, по сравнению с этим огнедышащим вулканом, с этим непрестанно-дымящимся Везувием в юбке.
      Трудно запомнить не только особые приметы, но даже просто фамилии всех временщиков этой императрицы. Это какой-то адрес-календарь, телефонная книжка, прейскурант товаров на разные цены!
      Больше всего поражает какой-то особый, оптовый масштаб. В роли любовников выступают не только одиночки, но ещё и семьи: два брата Орловы, два брата Салтыковы, два брата Зубовы, три брата Чернышевы. Целыми семьями, целыми пачками действует этот усовершенствованный пулемет!
      Долгие годы продолжается этот своеобразный шик. Екатерине уже 63 года, а братьям Зубовым, имевшим счастье именно в это время воссиять в роли фаворитов, - одному 22, а другому всего 18 лет. Воистину "сорок тысяч братьев", о которых говорил Гамлет, "так любить не могут".
      Достаточно всмотреться в самую судьбу любовников Екатерины II-й. Ланской умер от злоупотребления возбуждающими средствами, от чрезмерных приемов "порошка из шпанских мух". Григорий Орлов помешался впав в слабоумие на своем "славном посту". Вот какая судьба постигала старательных братьев. А ведь беспристрастные историки прибавляют к этому ещё и пылкие отношения императрицы к женскому полу. Это ли не бурный темперамент, это ли не вулкан!
      Стоит, однако, внимательно и серьезно всмотреться в подлинный характер этой Мессалины, чтобы убедиться, что перед нами в сущности вовсе не вулкан, а всего только аккуратная немка, мещанка, больше всего на свете любящая именно порядок.
      Может ли быть? Откуда же тогда весь этот прославленный оргиазм? Исследователи жизни и быта Екатерины II подробно рассказывают, например, об особых двух салонах, устроенных рядом со спальней императрицы. Екатерине недостаточно огромных зеркал, какими сплошь покрыты стены и потолок спальни. Она желает увековечить картины, отражающиеся в этих зеркалах. Стены одного из прилегающих к спальне салонов сверху донизу покрыты "художественными миниатюрами" в золотых рамках, изображающими сладострастные сцены.
      Стены другого салона покрыты такого же рода украшениями, но здесь все эти специфические миниатюры сделаны "по особому заказу", и представляют собой подлинные портреты тех многочисленных мужчин, какие были близки самой императрице. Не просто порнография, а, так сказать, исторические документы. "Да ведают потомки православных земли родной минувшую судьбу!"
      Даже во время своих путешествий Екатерина считает необходимым сохранять эти привычки и полностью блюсти именно этот род комфорта. Во время её поездки в Крым в 1787 году, по всему пути от Петербурга для императрицы заранее строятся особые дома. "Спальни Екатерины устраиваются во всех этих домах по одному плану: возле её кровати помещается огромное зеркальное панно, двигающееся посредством огромной пружины. Когда оно подымается, за ним оказывается другая кровать, её фаворита Мамонова". Не забудем, что все эти приспособления в специально выстроенных на пути домах устраиваются по приказу императрицы в то время, когда ей исполнилось уже 59 лет!
      Именно эти черты характера неизменны в течение всей долгой жизни Екатерины. Еще в молодости, задолго до того, как она успела стащить с престола своего слабоумного мужа, когда она скромно жила ещё в ораниенбургском дворце, она и тогда уже, при жизни строго следившей за её поведением императрицы Елисаветы, умудрилась устроить в своей спальне особый, закрытый ширмами и драпировками, секретный уголок, в котором уже и тогда принимала близких ей Понятовского, Нарышкина и других. Этот кабинет из драпировок, судя по заметкам современников, был устроен так искусно, что "вошедший в спальню не мог и предположить, что Екатерина не одна". Петр Шувалов является, например, к Екатерине с поручением, строгим наказом от императрицы Елисаветы Петровны. Екатерина почтительно принимает его, смиренно выслушивает наказ - и Петр Шувалов удаляется в полной уверенности, что в спальне Екатерины никого из посторонних не было. Но вот Петр Шувалов ушел, Екатерина подымает драпировку, отодвигает ширмы, и там оказывается целое общество: здесь и граф Понятовский, и оба Нарышкина, и Синявин, и Измайлов. Вот сколько людей принимала в своей спальне Екатерина уже в молодости!
      В этом именно отношении её принципы и убеждения остаются неизменными до старости, до самой смерти. Можно ли говорить, в таком случае, об её умеренности и аккуратности, о мещанской любви к порядку во что бы то ни стало?
      Иван Василевский - историк
      Показание № 70
      Несть ни почтения от чад к родителям, которые не стыдятся открытно их воле противоборствовать и осмеивать их старого века поступок. Несть ни родительской любви к их исчадию, которые, яко иго с плеч слагая, с радостью отдают воспитывать чуждым детей своих, часто жертвуют их своим прибыткам и многие учинились для честолюбия и пышности продавцами чести дочерей своих. Несть искренней любви между супругов, которые часто друг другу хлодно терпя взаимственные прелюбодеяния, или другие за малое что разрушают собою церковью заключенный брак, и не токмо не стыдятся, но паче яко хвалятся сим поступком...
      Стечение многих страстей может произвести такое повреждение нравов, а, однако, главное из них я почитаю сластолюбие. Ибо оно рождает разные стремительные хотения, а дабы достигнуть до удовольствия оных, часто человек ничего не щадит...
      Разврат в женских нравах, угождение государю, всякого роду роскошь и пьянство составляло отличительные и умоначертания двора, а оттуда они уже некоторые разлилися и на другие состояния людей, в царствование императрицы Елисаветы Петровны, а другие разливаться начали, когда супруга сего Петра Третьего, рожденная Принцесса Ангальт-Цербская Екатерина Алексеевна, взошла с низвержением его на российский престол...
      К коликому разврату нравов женских и всей стыдливости - пример её множества имения любовников, един другому часто наследующих, а равно почетных и корыстями снабженных... Видя храм сему пороку сооруженный в сердце Императрицы, едва ли за порок себе щитают ей подражать; но паче мню почитает каждая себе в добродетель, что ещё столько любовников не переменила.
      Михаил Щербатов (1733-1790)
      историк, экономист.
      Показание № 71
      Царствование Екатерины II имело новое и сильное влияние на политическое и нравственное состояние России. Возведенная на престол заговором нескольких мятежников, она обогатила их на счет народа и унизила беспокойное наше дворянство. Если царствовать значит знать слабость души человеческой и ею пользоваться, то в сем отношении Екатерина заслуживает удивления потомства. Ее великолепие ослепляло, приветливость привлекала, щедроты привязывали. Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве.
      Со временем История оценит влияние её царствования на нравы, откроет жестокую деятельность её деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовникам, покажет важные ошибки её в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами её столетия - и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит её славной памяти от проклятия России...
      От канцлера до последнего протоколиста все крало и все было продажно. Таким образом развратная государыня развратила и свое государство.
      Александр Пушкин (1709-1937)
      поэт.
      Показание № 72
      "Светские власти" видели, как многостороннее дело проповеди, наказаний и взысканий за небытие и особенно суд у "духовных властей", что называется "ни в короб не лезет, ни из короба не идет", и иронически относились к умению духовных деятелей вести эти дела.
      Особенно сильный повод к критике подавали судебные приговоры духовных властей, на которые светские должностные люди указывали как на очевидные образчики неспособности судей.
      Духовный суд в самом деле постановлял приговоры невероятные: был, например, в Сибири некто мичман Хмелевский, и он жил в связи с крестьянскою женою Екатериною.