Мы сидим с Маней в ленкомовском «Траме» и занимаемся черт-те чем: она с пытливостью юнната смотрит по видику «Операцию „Ы“, мне изрядно надоевшую, я же кадрю официантку Катю – девушку с обгрызенными ногтями. (Мне кажется, Катя шизофреничка. Я встречал нескольких особей женского пола с такими ногтями, и все они оказывались шизофреничками.) Официантка в легком шоке от моих цепляний и, видимо, принимает нас за извращенцев. „Симпатичная пара ищет красотку без комплексов“ и т. п. Что касается Мани, то она, возможно, была бы и не против. Она у нас „би“.
      Но сейчас ей не до моих козлиных игрищ. Вся растворилась в «Наваждении» – второй новелле «Операции», про студентов. Есть чем поживиться: Шурик, невольно выдающий себя за однокурсницу Лиды, ее деловое «расстегни», редкая для того времени обнаженка, совместное возлежание на диване.
      – Жаль, что убрали подружку, – говорит Маня то, что от нее и следует ожидать. – Сейчас бы фильм смотрелся гораздо концептуальнее.
      Когда зашуганная Катя приносит сырокопченую оленину в клюквенном соусе, мне так и хочется крикнуть на весь ресторан: «Да, Маня, против природы не попрешь! Твоя драгоценная Настя – тот самый персонаж, который тебе необходимо воспевать!» (Маня у нас собирается стать звездой, так сказать, «затмить Земфиру».) Но мне жаль неустойчивую психику Кати, да и скандал в публичном месте – моветон. К черту. К тому же сводить все наши проблемы к одной бисексуальности – неглубокая мысль.
      ...А ведь поначалу я ухлестывал за Маниной двоюродной сестрой Ксюхой, Маню я тогда не знал. До родов Ксюха была прелестна. Вылитая «Обнаженная Маха» . Округлые формы, порнографический взгляд, но и утонченность и образованность герцогини Альба . Такой девушкой можно было гордиться, и мне действительно завидовали друзья. Кто знал, что у Ксюхи есть тайный порок.
      Однажды после спектакля в Театре Ермоловой мы основательно надрались в мексиканском ресторанчике (Ксюха учила меня пить текилу, и я слизывал соль с ее запястий, шейки, верхней губы), сели в такси, но напротив своего дома «Маха» вдруг заартачилась: мол, хочу сегодня спать одна. Впервые видел ее в таком неадекватном состоянии. «Мой долг довести тебя до двери», – твердо сказал я. Ксюха фыркнула, выскочила из машины. Я с полминуты подождал, затем вышел за ней, но валил густой, как сметана, снег, и я потерял девушку в метели. Домофон не отвечал. Пришлось ретироваться. В течение нескольких дней я то и дело набирал Ксюхин номер. В трубке рыдал, завывал, что-то пьяно шептал ее аварийный голос. Я тогда не злоупотреблял, поэтому «Маха» показалась мне просто чудовищем.
      Года два мы не виделись. Потом Ксюха объявилась. Она уже поскучала в замужестве, родила Сонечку, развелась. «Быстро», – пробормотал я. Не пила. Это она как-то особенно, интонацией, подчеркнула, будто все два года между нами не прекращалась некая невидимая связь и я без устали думал и беспокоился о ней, скрывшейся в текиловой метели. Но, как часто бывает в жизни, в момент воскрешения Ксюхи я действительно закисал в одиночестве. Сердце мое (и все остальное) жаждало любви. Как говорил Папанов, было «достаточно одной таблэтки...»
      Мы договорились встретиться и посетили чайную церемонию в «Китайском летчике». Размеренный безалкогольный обряд символизировал наше обоюдное покаяние и очищение. Обновленные, пропотевшие, мы поехали домой к Ксюхе. Там я впервые и встретил Маню, нянчившуюся с Сонечкой.
      ...Я на минуту обрываю воспоминания. Показывают клевый эпизод из «Операции „Ы“, где дурачится с распухшим тестом и Шуриком девчушка из колыбели. Помнится, я даже втюрился в нее в детсадовском возрасте.
      – О, моя первая любовь! – ору я на весь «Трам», и Катя, пробегающая мимо, еле удерживает на весу поднос с шампанским.
      – Да ты извращенец, – улыбается Маня.
      – «Меня царицей соблазняли! Но не поддался я, клянусь!» – отшучиваюсь я очередной цитатой.

      Интересно, что с самого начала весь наш с Маней роман (или «небесная история», как я иногда говорю) сопровождался цитатами из Гайдая. Я был на них с детства помешан, а на заре «истории» как раз взялся за статью о второстепенных персонажах некоторых гайдаевских комедий. Но меня интересовали не просто эпизодические проходимцы, а люди с культовыми цитатами. (Таковых было немного, тем более ориентировался я на актеров малоизвестных.)
      Первым делом я позвонил Нине Павловне Гребешковой, вдове Гайдая. Сформулировал идею. Пауза была красноречивой, и мне пришлось убеждать Нину Павловну, что я вовсе не сумасшедший, хотя понимаю, конечно, сколько шизиков беспокоит ее, и в особенности сейчас, ранней весной, в период обострений.
      – Прекрасно, прекрасно, – вымолвила наконец Гребешкова. – И о каких фильмах идет речь?
      Я перечислил: «Операция „Ы“, „Кавказская пленница“, „Бриллиантовая рука“, „Иван Васильевич меняет профессию“.
      – А не хотите еще взять «Не может быть!»? – неожиданно предложила вдова Гайдая, будто спелую грушу на базаре. – По рассказам Зощенко. Мне этот фильм очень нравится.
      Я замялся:
      – Понимаете, Нина Павловна, картины тоже должны быть культовыми, знаковыми. Раздерганными на цитаты.
      – Ну вот, пожалуйста, чем не цитата? «Грубый век. Грубые нравы. Романтизьму нету».
      – А это откуда? А, ну да. «Не может быть!». Но ее же, кажется, Вицин произносит? Какой же он второстепенный персонаж?
      – А какие цитаты вы имеете в виду?
      Первое, что мне пришло в голову:
      – «Где этот чертов инвалид?» Помните? Когда Вицин, Никулин и Моргунов загородили своей таратайкой...
      – Помню, конечно. Это, по-моему, администратор на картине, Комаровский. Кажется, он еще жив. Но как его найти, не знаю. Я хорошо помню другого водителя грузовика, с холодильной установкой, откуда еще Никулин барашка пытался утащить. Из «Кавказской пленницы».
      – Ага.
      – Его зовут Коля Гаро, он тоже, кажется, числился администратором. В принципе я подумала, что координаты и Комаровского, и Гаро, и всех остальных нужно искать на «Мосфильме».
      – Вот за этот совет спасибо!
      – Не за что.
      Потом мы еще вспомнили директора базы из третьей части «Операции „Ы“ („И вот учтите, что за это мелкое хулиганство я плачу крупные деньги“ – не самая, конечно, культовая цитата), старушку божий одуванчик („А еще ведь, как на грех, тесто я поставила“ – тоже цитаточка не фонтан), бдительного профессора по кличке Лопух („Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем“).
      – Все они уже умерли, – вздохнула Нина Павловна. – Не представляю, с кем вы будете разговаривать, о чем писать?
      – С родственниками, друзьями. Потом, не все же умерли. Вот помните, из «Ивана Васильевича» царица? «Марфа Васильевна я», помните?
      – А, это Ниночка Маслова, – несколько оживилась Гребешкова. – Она долгое время работала в Театре киноактера.
      – Вот. Или «Кикимора»: «Якин бросил свою кикимору...» Наверняка жива. Наберем персонажей!
      Напоследок Нина Павловна рассказала, как Никулин однажды пошутил на встрече со зрителями: мол, Гайдай за каждый удачно придуманный гэг награждал актеров бутылкой шампанского. Гребешкова сидела с мужем в первом ряду и возмущенно толкала его в бок: «Леня, что же ты молчишь? Встань, скажи, что это неправда!» «Да ну, – отмахивался Гайдай. – Все уже обрастает легендами».
      – Я к чему это говорю, – пояснила Нина Павловна. – Не получится ваше исследование собранием баек, слухов и легенд?
      Я клятвенно заверил вдову Гайдая, что работаю только с фактами.

      Когда после чайной церемонии мы приехали с Ксюхой домой, Маня спала на полу, на водяном матрасе, рядом с кроваткой Сонечки. «Не виноватая я, он сам пришел!» – стал оправдывать я сестру перед той, что лежала, словно распятая на кресте. Но только зря разбудил (впрочем, почему зря?). Заспанная Маня не произвела на меня особого впечатления, к тому же она вышла в каких-то широких рэпирских штанах, в которых можно было спрятать автомат Калашникова или, что еще хуже, море разливанное целлюлита... В общем, если бы не живой Манин интерес к творчеству Земфиры Рамазановой (мы тихонько включили кассету на кухне), нашей небесной истории могло и не быть.
      Битый час за чашкой чая мы перемывали «Снег» и «Рассветы», «СПИД» и «Хочешь», «Искала» и «Ариведерчи» . Под конец я высказался в том смысле, что уфимского надрыва певице хватит еще максимум на два альбома. Здесь, в Москве, Земфира уже налопалась шоколада или, простите за каламбур, зефира и, конечно, не перестанет писать красивые качественные (профессионализм не пропьешь!) песни, но над ними вряд ли будут рыдать суицидного вида девочки, царапая ногтями флору обоев . Самоуверенность просто распирала меня, и я был готов к любому агрессивному наезду, поскольку до этого вкушал фанатичную речь Ксюхиной сестры. Но тут впервые столкнулся с Маниной непредсказуемостью.
      – Ты чего, чувак? Ты за базар отвечаешь?
      Радость ее была неподдельной. Так, наверное, радуются прыгуньи в воду, когда их конкурентка плюхается мимо заданного квадрата бассейна. Или стрелки, когда соперник вместо попадания в «десяточку» метко срубает зеваку с дерева. Но Маня чего так светится?
      Все прояснилось через минуту.
      – Девушка собирается стать звездой, – усмехнулась Ксюха. – Затмить Земфиру.
      – Ага, – с детской непосредственностью кивнула Маня. – Я ее сделаю.
      С трудом удержался, чтобы не расхохотаться. Собственно, говорить далее было не о чем. Вскоре певунья ушла – она жила в доме напротив. Мы с Ксюхой вяло побарахтались на все том же водяном матрасе (боялись разбудить Сонечку). Светало, когда я вызвал такси.
      Я ни разу не вспомнил о Мане, но как-то Ксюха притащила ее с собой на наше очередное рандеву. Случайно – с утра они вместе шныряли по магазинам. Певунья красовалась в обтягивающих бледно-голубых джинсах. Если говорить откровенно, это в итоге и решило дело: у будущей звезды не было даже намека на целлюлит. В некотором смысле Маня была совершенна, как паркер, уложенный в мягкий бархатный футляр. Узкое ее запястье украшала выпуклая косточка, что придавало облику девушки трогательную беззащитность, столь милую сердцу каждого настоящего мужчины. Кстати, длинная челка, скрывающая глаза, и утиный носик живо напомнили о Земфире, но и только – за ужином в «Пикассо» мы ни разу не коснулись имени уфимской певуньи, будто для нас обоих она уже умерла. А о мертвых, как известно, или хорошо, или ничего.
      Я на днях вернулся из Туниса с конкурса красоты «Жемчужная корона» (стало вдруг модным оценивать достоинства русских красавиц на фоне пальм и верблюдов). О зимнем Средиземноморье рассказывать было нечего: засушенные черные скорпионы в каждой лавке – главный сувенир страны, наподобие папируса в Египте, холодное море, в которое можно зайти только после бутылки виски... Но я прихватил с собой рекламный проспект конкурса с фотографиями всех участниц, и мы с Маней стали со смехом рассматривать долговязые фигуры моделей и давать им всевозможные прозвища (Ксюха, почуяв неладное, самоустранилась и незаметно заказала грамм триста водки). Так, победительнице, оказавшейся, кстати говоря, землячкой Мани («Мы сами не местные, мы из Бугульмы»), досталась кличка Капитан женской баскетбольной команды Освенцима. Другую мы прозвали Заноза. К третьей пришпилили забавное погоняло Стоп-кран. Мы опомнились только тогда, когда рядом раздался унылый Ксюхин басок (подвыпив, девушка любила затянуть что-нибудь народное, я еще по старым временам помнил):
      – «Ой, едет тут собака крымский хан, крымский хан...»
      На весь кабак. Графинчик стоял пустой, неприкаянный.
      – Ксюха, ты чего? – толкнула ее в бок Маня. – С ума сошла? Ты ж не дома!
      Вытерев рукавом рот, сестра интеллигентно ответила:
      – Ты, бля! Ты вообще молчи... У тебя жених в Казани. Ты на чьи деньги здесь живешь? Я все Димке расскажу, невеста хренова!
      Эта кличка, Невеста, показалась мне намного обиднее тех, что мы придумали с Маней за вечер.

      По совету вдовы Гайдая я позвонил на «Мосфильм» и был отправлен к Тамаре Ивановне Ханютиной, заведующей кадрами.
      Просьбу о помощи Ханютина выслушала с недоумением (видимо, тоже подумала о весеннем шизообострении), но магическая фраза «мне о вас говорила Нина Павловна Гребешкова» смягчила ее сердце. Правда, тут же выяснилось, что Тамара Ивановна заведует не актерскими, а административными кадрами. Ну, тоже неплохо. «Чертова инвалида», к примеру, она вспомнила сразу.
      – Комаровский? Он уже умер.
      Я на всякий случай уточнил:
      – Тот самый Комаровский, который был администратором на картине «Операция „Ы“?
      – Ну да.
      – А вы не можете дать координаты его родственников? Жены, детей.
      – Без их согласия нет. Не думаю, что им это будет приятно.
      – Почему? Я хочу написать о близком им человеке. Только хорошее. Как Филатов делал в программе «Чтобы помнили».
      Но Тамара Ивановна была непреклонна. Впрочем, немного подумав, предложила:
      – Вы подготовьте список. Составьте бумагу, кто вас интересует. И не только по моей линии. Всех. А мы рассмотрим.
      – Это ради бога. Правда, большинства фамилий второстепенных персонажей я не знаю. Кто в титрах, кто на экране... Трудно соотнести.
      – Я понимаю, о чем вы говорите. К тому же в старых фильмах титров вообще мало давали. Это сейчас даже водителей указывают. А Нина Павловна? Что она? Вам надо еще раз с Гребешковой поговорить. Может, она кого-то вспомнит.
       —А Гаро? Вы помните Колю Гаро?
      Но Тамара Ивановна уже повесила трубку. «Надо действительно набросать некий приблизительный список», – подумал я и решил пересмотреть гайдаевские шедевры. Начал с «Операции „Ы“.
      Фильм, как известно, состоит из трех новелл. В первой, «Напарнике», второстепенных героев предостаточно: одна шеренга «алкоголиков, хулиганов, тунеядцев», вышедших на разнарядку, насчитывает более 20 человек. Но для моего исследования годился только старик-алкаш с крылатой фразой «Огласите весь список, пожалуйста!» Остальные словно воды в рот набрали. А, к примеру, Владимир Басов, сыгравший строгого милиционера, или Михаил Пуговкин в роли прораба хоть и соответствовали критериям «второстепенность» и «цитатность» («Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы. Кто хочет сегодня поработать?» и «В то время, как наши космические корабли бороздят просторы Вселенной») – актеры не малоизвестные, а популярные. Поэтому в список не попадают.
      В общем, новеллу «Напарник» закрыли с единственным кандидатом. На эту роль, старика-алкаша, в скупых титрах «претендовали» три фамилии: Э. Геллер, В. Уральский, Г. Ахундов. Было «трудно соотнести», как сказал я Тамаре Ивановне Ханютиной. Без помощи Гребешковой или кого-либо еще точно не обойтись.
      Со второй новеллой, «Наваждение», я разобрался быстрее. В список вошел только профессор («Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем»). Во время нашего разговора вдова Гайдая, кстати, упоминала об этом актере, В. Раутбарте: мол, давно умер... Прелестная, конечно, крылатая фраза принадлежит студенту по кличке Дуб: «Экзамен для меня всегда праздник, профессор!» Но актер Виктор Павлов знаменит. Хороши в «Наваждении» и Валерий Носик, пытавшийся обыграть Лопуха в «очко», и Зоя Федорова, «хранительница ключей» Лиды. Однако Носик, кроме того что достаточно известен, не имеет культовой цитаты (всего лишь словечко «перебор»). А Федорова, хоть и подзабыта современным зрителем, глаголет серый, ничем не примечательный текст.
      ...Сидеть с карандашом, просматривая любимый фильм, оказалось делом утомительным. Третью новеллу я решил отложить на потом.

      Не могу сказать, что новость о казанском женихе Мани меня сильно смутила. Как говорил Папанов в «Бриллиантовой руке»: «Клиент, проходя мимо пихты, попадает в мои руки». Без вариантов. Во-первых, тут же выяснилось, что Димка тащит певунью в Казань (их семья держала там несколько ресторанов, и товарищ не мог оставить бизнес). Но как же тогда маниакальное желание «затмить Земфиру»? Во-вторых, не было между ними особой любви. В «Пикассо» девушка не отдергивала руку, когда я случайно, но нежно касался ее выпуклой косточки на запястье, чиркнула на салфетке, несмотря на присутствие Ксюхи, домашний телефон. Наконец, поцеловала в губы на прощание. Согласитесь, детали весьма существенные, знаковые.
      Поэтому через несколько дней я Мане позвонил. Внаглую, рискуя окончательно потерять Ксюху. Ведь не исключено, что певунья и в мыслях не держала оставить своего казанского ресторатора. А то, что мне привиделось в «Пикассо» (выражаясь метафорически, мы просто спели с Маней дуэтом, и удачно), могло быть в буквальном смысле последним холостым выстрелом девушки перед грядущим замужеством.
      Тем не менее я набрал ее номер. Вечером в «Метелице» намечалась презентация очередного сборника поп-требухи. Ожидались звезды и богатый фуршет.
      – Тебе наверняка будет интересно вживую увидеть некоторых своих конкуренток, – не без иронии заметил я.
      – А что, явится Земфира? – усмехнулась Маня.
      – Нет, Земфиры не будет.
      – Ну и слава богу! Идем.
      Если в «Пикассо» фигурой умолчания у нас была уфимская певунья, то в «Метелице» – сестра Ксюха. Мы обходили опасные темы, словно коровьи лепешки на тропе. Меня это, признаться, совершенно по-скотски радовало: выходит, мы уже оба перешагнули через «Маху».
      У барной стойки я заметил Кира Викулкина – известного столичного халявщика, моего старого приятеля и должника. Несколько лет назад на фестивале «Славянский базар» в Витебске он занял у меня триста долларов: какие-то мошенники обещали ему продать по дешевке картину Шагала из местного музея (хотел, чудак, и тут на халяву денег срубить!). Приехав в Москву со свернутым в трубочку полотном, Кирюша обратился к экспертам – картина, конечно, оказалась копией, причем паршивой. Я терпеливо ждал и все последующее время приветствовал Викулкина одним словом: «Триста!» Кир молча и виновато склонял голову, затем энергично встряхивал ею, как Миронов в «Бриллиантовой руке», и через секунду вываливал на меня кучу фальшивых, но приятных комплиментов.
      Я часто использовал его в этом смысле, когда мне нужно было ошеломить спутницу. О себе ведь неловко рассказывать в превосходной степени. И вот, увидев за барной стойкой приятеля—должника, я уверенно потащил туда Маню. После традиционных приветствий Кирюша затянул свою сахарную песенку о моей ключевой роли в музыкальной журналистике страны. Певунья выслушала его спич с вежливой улыбкой, затем повернулась ко мне:
      – Так и быть. Возьму тебя в свои пресс-секретари.
      – Когда? – вырвалось у меня с неким игриво-сексуальным оттенком. («Да хоть сегодня ночью!» – так и слышалось мне в ответ.)
      Но Маня отчеканила сухо и серьезно:
      – Скоро. Я собираюсь выстрелить в этом году.
      – Вы что, тоже певица? – спросил участливо Кир.
      – Почему «тоже»?
      – Ну, тут полно... – он сделал круговое движение рукой.
      – Я никого не вижу, – усмехнулась Маня. – И вообще запомните, как вас... Кирилл. Есть только я и Земфира.
      Мне ничего не оставалось, как разрядить обстановочку цитатой из «Ивана Васильевича»:
      – «А что вы так на меня смотрите, отец родной? На мне узоров нету и цветы не растут».
      Впрочем, Викулкин по роду своей деятельности был человеком гибким (настолько гибким, что, не имея никакой редакционной ксивы, проскальзывал на любые самые закрытые вечеринки), поэтому он быстро перевел разговор на другую тему.
      – Зря вы вчера не появились в «Рэдиссон».
      – А что было в «Рэдиссон»? – Я проявил нечеловеческое любопытство.
      – Куча красивых телок, наливали «Хеннесси».
      – «Хеннесси» спонсировал?
      – Ну да. Еще девки «Баллантайнс» разносили, но мало.
      – Да, «Баллантайнс» я люблю.
      – Я тоже. Хотя тут недавно «Джеймсон» пробовал – класс!
      – А, пил, пил. Супер! Мягкий нежный вкус.
      Наш содержательный светский треп продолжался минут десять. Заметив, что Маня откровенно зевает, я попрощался с Киром. Штопором мы ввинтились в тусовочную пробку.
      Конкретная мысль занимала меня: неужели эта самоуверенная девочка и впрямь мечтает «затмить Земфиру»? Ведь одно дело лепить об этом в компании сестры и малознакомого молодого человека, а другое – заявлять во всеуслышание в какой-никакой, но все же профессиональной среде.
      Может, она просто дура набитая? Я посмотрел на Манину челку, утиный носик, выпуклую косточку на запястье. «И вы знаете, я не удивлюсь, если завтра выяснится, что ваш муж тайно посещает любовницу», – цитата не к месту – первый признак того, что пора выпить.
      – А не выпить ли нам?
      – У меня и так голова трещит. Шумно.
      – Выпей виски – полегчает.
      – Нет, ты знаешь, я, наверное, пойду. – Маня действительно выглядела помято. – А ты оставайся, оставайся.
      – Ну ты даешь.
      – Правда – голова.
      – Я провожу.
      – Да не надо.
      Хоть бы в щечку поцеловала. Стрельнула глазенками по сторонам. И просочилась сквозь охрану.
      – Ариведерчи! – с беззлобной иронией бросил я вслед.

      Мне не требовалось утешений, но я все же выцедил из толпы Викулкина и с досадой поведал ему о Манином бегстве. Кир стал громко и протяжно материться.
      – Может, я что-то не то ей сказал? Не так? – меня «терзали смутные сомненья», как управдома Буншу из гайдаевского шедевра.
      Кир продолжал выть. Я жахнул его по плечу и попросил сгонять за виски.
      – Ты «Завтрак у Тиффани» читал? Трумена Капоте, – неожиданно спросил он.
      – Читал. Сходи, а?
      – Когда-то мне нравились девушки типа мисс Голайтли, – Викулкин по-мироновски тряхнул головой и вместо виски выдал мне некий концептуальный спич.
      Итак, когда-то ему нравились девушки типа героини «Завтрака у Тиффани» (я, между прочим, обожаю актрису Одри Хепберн в этой роли из одноименного фильма). Внешняя их красота, по словам Кира, спорный предмет даже для безумно в них влюбленных. В том смысле, что вечером все эти девицы очаровашки, а утром им лучше по стеночке – и в ванную, прихорашиваться.
      Любят красть по мелочи в универсамах. На ваши суровые замечания о неотвратимости наказания хихикают в ответ, причем с таким уверенным видом, будто их воровство – оплаченная самим же магазином рекламная акция.
      Еще они готовы, к примеру, сбросив туфельки, бежать босиком по только что уложенному дымящемуся асфальту...
      Этого не было ни в книге, ни в фильме, и метафору я не догнал:
      – Они у тебя что, йогой все занимались?
      Викулкин усмехнулся:
      – Художественное преувеличение. Они обожают, когда адреналин в кровь.
      – Сочинитель ты наш. Маркес.
      Кир продолжил, не заметив моей иронии:
      – На тусовках эти девицы наравне с мужиками пьют неразбавленный бурбон. В отличие от нашего брата длительное время не пьянеют, не говорят глупостей и не сквернословят. Вырубаются внезапно, но трогательно.
      Утром у них жутко болит голова, они перерывают весь дом в поисках потерянной вчера косметички, считая эту пропажу началом конца света.
      – Обычный похмельный синдром, – сочувственно заметил я.
      – Да, но раздается телефонный звонок с очередным предложением потусоваться – и наш ангел опять на ногах.
      – Не пойму, Кир, к чему ты клонишь? Если хочешь запараллелить с моей Маней – не про нее басня. Она тусоваться не любит. И виски не пьет, как ты заметил. Кстати, кто пойдет за...
      Викулкин привычно тряхнул головой, побежал к бару и через три минуты вернулся с полными стаканами.
      – Нажремся как свиньи.
      – Ага, – согласился я. – Только все-таки к чему здесь мисс Голайтли?
      – Суть в том, – Кир отхлебнул вискарь, – что я любил подобных этой мисс-кисе, пока одна такая егоза меня не бросила.
      – Это кто? Я ее знаю?
      – Вряд ли. Так вот, меня умиляли все ее выходки. Однажды, блин, она помочилась у Мавзолея...
      – «Аполитично рассуждаешь, аполитично рассуждаешь, клянусь, честное слово!» – процитировал я со смехом.
      – Ну, это ладно, дело прошлое. Суть такова: меня растрогала даже ее последняя выходка с этим нашим гребаным расставанием. «Клянусь, честное слово!» Более того, я почувствовал свою вину за происшедшее. Впрочем, в то время я после любой ссоры с женщиной чувствовал свою вину, даже если и прав был сто раз.
      – Что ж ты у нас такой виноватый, братишка!
      – Такова воспитательная сила романов типа «Завтрака у Тиффани», – если я обычно косел медленно, то Киру было достаточно одного глотка, – и всей, всей литературы! Писаки, борзописцы... Вот и у этого Капоте какова авторская позиция?
      – Какова?
      – Бросила пацана эта вертихвостка мисс Голайтли – и типа поделом ему!
      – Да ну?
      – Роман перечитай.
      – Триста долларов, – хохотнул я с ненавязчивым намеком.
      – Отдам. Но я еще не закончил. Запомни: твоей вины перед этой... Маней нет никакой. Я потом узнал, я у той моей сучки тридцатым был в списке! Прикинь? И она просто не имела больше времени со мной встречаться. Неделя ведь не резиновая. Супер, да?
      – Супер. И что?
      – А то, что, как только я об этом узнал, от ее подруги, – тут же мой комплекс хронической неправоты перед женщиной приказал долго жить. Тут же! И теперь я плевал на них с высокой колокольни, плевал!..
      Напившись с Викулкиным в «Метелице», я решил больше не звонить Мане. И не потому, что меня сильно вдохновил спич Кира. У меня, как сейчас говорят, была своя мотивация (правда, не менее замороченная).
      Где-то за месяц до нежданного воскрешения Ксюхи я еле избавился от милицейской вдовы. Впрочем, избавился не то слово – перегрыз зубами наручники. В миру ее звали Светик, и она действительно служила в милиции (насчет вдовы – это я придумал, просто от нее один за другим сбежали оба мужа-участковых). У нас было много общего в постели, но абсолютный диссонанс в духовном общении. Ну, скажем, как у следователя с подозреваемым, ушедшим в полную несознанку.
      Так вот, Маню со Светкой, конечно, не сравнить, но, когда я в «Метелице» подумал о перспективах нашего романа, вдруг засеребрился перед глазами образ наручников. Если бы у меня имелся собственный психоаналитик, он бы, наверное, так это истолковал: «Типичная реакция матерого холостяка. Боязнь проблемных отношений».
      Я же сформулировал для себя еще проще: кадрить «звезданутую» девушку – то же самое, что расследовать глухой висяк.
      Однако на следующий день Маня позвонила сама. Шмыгая простуженно носом, сообщила, что ночью ее чуть не изнасиловал маньяк. «Чуть-чуть не считается», – подумал я, все еще досадуя на певунью за недавнее бегство. Но вслух, конечно, выразил живое участие:
      – Как? Где это случилось?
      Возле «Метелицы» Маня поймала машину. Ее повезли домой каким-то извилистым путем, незнакомым, несколько раз заруливали в тупик. Все это настораживало, но мало ли в Москве водил, страдающих топографическим кретинизмом.
      Когда заехали на темную безмолвную стройку, уже было поздно как-то реагировать. «Вот что, – сказал шофер, осанистый крепыш с руками, изуродованными артритом, – сейчас я тебя изнасилую, а потом закопаю живьем в котловане. Идет?»
      Обычно в подобных случаях говорят: «Немой ужас сковал ее члены». Но это не про Маню. Маня неожиданно запела. Во весь голос, будто стояла на сцене в лучах софитов, а внизу конвульсировала безликая толпа. (Я все более проникался сочувствием к певунье, но не преминул с ухмылкой отметить про себя: «Наверное, все люди для нее „безликая толпа“, а я просто случайно вырвавшийся из партера, которому повезло быть рядом со „звездой“.)
      Маньяк от такого кульбита жертвы оторопел.
      – А что ты пела? – уточнил я.
      – «У тебя СПИД».
      – Актуально.
      – Я только потом это поняла.
      – Что, кстати, было потом?
      На счастье Мани, мимо стройки проезжала патрульная машина. Услышав звонкоголосое пение, остановилась. Далее события развивались довольно странно. Маньяк, припугнув девушку, вышел навстречу ментам. Добродушно улыбаясь, протянул документы. Служивые поинтересовались, кто там выводит рулады в кабине. Маню освободили, она все честно рассказала, но шоферюгу почему-то задерживать не стали, хотя в багажнике ко всему прочему были обнаружены веревки, кривой кинжал с обоюдоострым лезвием, большой целлофановый мешок с дырками, тряпки с подозрительными пятнами, пахнущие полынью.
      Водилу отвели к котловану, молча и жестоко избили. И отпустили на все четыре стороны.
      – Это беспредел! – возмутился я. – Он же другую изнасилует.
      Самое интересное, что затем была проведена воспитательная работа и с Маней. Мол, не стоит садиться в незнакомые машины и вообще так поздно возвращаться домой. Не стоит носить обтягивающие брюки. Красить губы фиолетовой помадой. Поминутно улыбаться. У певуньи отсутствовала регистрация в паспорте, так ее чуть саму не потащили в отделение. Пришлось отстегнуть ментам полтинник на пузырь.
      – Нет, это беспредел! – не на шутку завелся я. – Я сейчас подниму все свои связи, у меня в газете «Петровка, 38» чувак знакомый работает!
      Но Маня и тут повела себя непредсказуемо, истолковала ситуацию, как мой воображаемый психоаналитик, на свой лад:
      – Если мыслить концептуально, хорошо, что это случилось.
      – В каком смысле? Почему хорошо?
      – Потому что меня всю трясет, я так хочу скорее стать звездой!
      «Мы вас вылечим. Алкоголики – это наш профиль», – мелькнуло из «Кавказской пленницы». Я метался от злости к сочувствию, но вслух только бессильно проурчал:
      – Уууирр...
      – Скорее стать звездой, – продолжала Маня, – чтобы никакое говно не могло и близко ко мне подойти, пальцем дотронуться! Чтобы эти менты поганые за сто метров передо мной фуражки потные снимали! О, как я хочу стать звездой!
      На мое кошачье урчание певунья ответила рыком львицы, главы прайда, помечающей свою законную территорию. Но тут я не удержался от скептической реплики:
      – Когда ты станешь звездой, Маня, не знаю, как менты, но маньяки будут кружить возле тебя стаями.
      – Тридцать человек охраны, – без тени иронии отчеканила певунья. – Бронированный джип. Я буду жить за городом, в строго охраняемом особняке. Везде камеры, колючка под током. Во дворце бульдоги, питбули... Я вообще всегда мечтала спрятаться от людей. С детства! Если хочешь знать, это одна из причин, почему я хочу стать звездой!
      Впервые у меня не нашлось в загашнике ни одной подходящей цитаты из Гайдая. В некотором смысле Манин страстный выкрик меня ошарашил. А тут еще она коварно спросила, как спрашивают в американских боевиках:
      – Ты же в моей команде? В моей?
      Что тут ответишь? Я словно чудо-таблетку проглотил, враз изменившую сознание. «Пусть, пусть я в ее команде, – подумалось со сладостной обреченностью. – Со всеми ее бредовыми мечтами и детскими сказками. Пусть».
      Сегодня, к примеру, мы играли против маньяка.

      Последняя, самая длинная новелла – о том, что «все уже украдено до нас», доставила мне меньше всего хлопот. Список без каких-либо внутренних сомнений пополнили три человека. Тот самый В. Комаровский – «чертов инвалид» – и два персонажа, о которых мы также вспоминали с Ниной Павловной Гребешковой: сторожиха – бабушка божий одуванчик (здесь с титрами путаницы не было – некая М. Кравчуновская) и директор базы (В. Владиславский).
      Решив пока остановиться на фильме «Операция „Ы“ (как говорил товарищ Саахов Б. Г., „торопиться не надо, торопиться не надо“), я снова позвонил вдове Гайдая. Рассказал ей о разговоре с Ханютиной, о смерти Комаровского, составленном списке и трудностях с идентификацией старика-алкаша из новеллы „Напарник“. Вероятно, после первого звонка Нина Павловна еще сомневалась в моей адекватности, но сейчас, кажется, прониклась к расследованию симпатией. По крайней мере, сказала решительно:
      – Читайте, кто там у вас.
      Я прочел, и уже над самым первым персонажем с фразой «Огласите весь список, пожалуйста!» вдова Гайдая задумалась на несколько минут.
      – Фамилию я не помню, – наконец вымолвила она. – Просто искали такие алкогольные типажи.
      – Реальных алкоголиков? – пошутил я.
      – Нет-нет, – рассмеялась Гребешкова. – Этот – актер. И алкоголиком не был.
      – А где искали?
      – Наверняка в картотеке «Мосфильма». Но ее, возможно, уничтожили во время развала студии. Ведь все рушилось – Союз кинематографистов, страна. На мосфильмовской базе возникали разные студии и объединения. Все архивы могли исчезнуть, сгинуть.
      Нина Павловна вдруг отвлеклась и вспомнила, как уговаривала мужа создать свое творческое объединение, набрать людей, снимать комедии. Но Леонид Иович неизменно отвечал: «Это не мое. Ты думаешь, мне скоро негде будет работать?»
      – Неужели там словно Мамай прошел в то время? – перебил я Гребешкову.
      – Чего гадать? Позвоните на «Мосфильм».
      После старика-алкаша вторым в списке значился В. Раутбарт – профессор по кличке Лопух. Я уже знал от вдовы Гайдая, что этот актер давно умер, и только одну деталь она еще вспомнила: Раутбарт, кажется, играл в Театре Вахтангова.
      Несколько дольше мы поговорили о Комаровском. Но не о том несчастном «чертовом инвалиде», а о его однофамильце, режиссере Глебе Комаровском, которого Нина Павловна знала лично и даже снималась у него в короткометражке под названием «Чужой бумажник». Глеб учился у Сергея Герасимова. О существовании В. Комаровского он, верно, и слыхом не слыхивал.
      М. Кравчуновская, бабушка божий одуванчик, по словам вдовы Гайдая, довольно много играла в кино, но где – уже не вспомнить. И В. Владиславский часто снимался.
      – Со своей нерусской внешностью все больше иностранцев, немцев и шпионов играл, – с проникающей мне в ухо усталостью заметила Нина Павловна. – Такой вот у него был типаж.
      Напоследок она неожиданно предложила:
      – А не хотите поговорить с Танечкой Градовой?
      – А кто это?
      – Танечка играла ту девочку в третьей части «Операции „Ы“, непоседу, из-за которой Шурик сторожиху подменил. Помните?
      Я, конечно, помнил. Моя первая любовь в детсадовском возрасте. Но ведь она не то что культовой фразы – словечка не проронила. «Не, не пойдет. Я на русалках больше заработаю», – вспомнился мне Вицин из той же новеллы.
      – Она же там молчит всю дорогу.
      – Да, вы правы, – согласилась Гребешкова.
      – Тогда до свидания. Ищите картотеку. Успехов вам.
      – Подождите-подождите, – заторопился я. – Вы на всякий случай дайте ее телефон. Авось пригодится.
      – Я знаю только номер ее отца, Петра Михайловича Градова. Он поэт, живет рядом со мной.
      – Давайте отца. Он же подскажет, как Таню найти?
      – Разумеется.
      Я записал телефон и попрощался.

      Смешно, но как только я зачислил себя в несуществующую команду Мани, будущая звезда оказалась в моей постели.
      Впрочем, поначалу я предложил ей «доиграть» с маньяком. Через того самого знакомого из газеты «Петровка, 38».
      – Что значит «доиграть»? – Певунья спросила это, давясь судаком в нашем излюбленном «Траме» (она всегда ела быстро, как солдатик в самоволке).
      – Найти тех ментов. Они видели документы маньяка. Потом поискать водилу с артритом. Кстати, выдающаяся примета. Это тебе не шрам на животе, далеко не спрячешь.
      – Да ну на фиг! – Маня на секунду задумалась. – Когда я стану звездой, какой-нибудь журналюга раскопает историю и напишет, что меня изнасиловали. А ведь не изнасиловали! Но поди докажи и отмойся. Хотя страшно. Меня до сих пор трясет и мурашки по коже. Вот, попробуй.
      И она протянула мне запястье с выпуклой косточкой. Я со скрытой усмешкой потрогал звездную ручку. Потом запил остатки своей иронии розовым чилийским вином и смело пригласил Маню в гости:
      – Отдохнешь, успокоишься. Я буду тебя охранять.
      – Хитер бобер. – Певунья шмыгнула утиным носиком. – А у меня сопли.
      – Ничего, сварим картошку в мундире, подышишь на ночь.
      – На ночь?
      – Ну... да.
      Маня вздохнула:
      – Налей, пожалуйста, вина.
      Я налил.
      Она полоскала нёбо минуты три.
      – А не рано мы хороним Ксюху?
      Я как-то глупо рассмеялся:
      – Ты извини за откровенность, но у меня с ней никогда не было серьезных отношений.
      – Гады вы, мужики! Ох, гады! Ладно, потом разберемся. Мне действительно страшно дома одной. Вдруг этот маньяк меня вычислит и начнет преследовать?
      – Вполне возможно, – сказал я с ложной тревогой в голосе, а затем деловито уточнил: – Вино здесь будем брать или по дороге?
      – Да не будем мы ничего брать. Ты где, кстати, живешь?
      Я жил в Чертаново. Мы поймали тачку, и Маня еле уговорила шофера врубить кассету с Земфирой: мужик ненавидел уфимскую певунью (этот его зубной скрежет девушка встретила одобрительным смешком). Тем не менее все полчаса дороги мы молча, раз в сотый, слушали «Ромашки», «Маечки», «СПИД», «Ариведерчи». Я мысленно предположил, что с помощью Земфиры моя певунья, видимо, хочет заглушить предпостельное волнение, как глушат его в подобных случаях вискарем, джином или, скажем, токайским белым другие особы (Маня в отличие от своей сестры, похоже, не злоупотребляла). А что еще можно было предположить: время слепого фанатизма, насколько я понял, прошло. Но девушка и тут меня удивила, опередив на пару ходов.
      Я стал настаивать, чтобы мы все-таки купили бутылку красного вина. Маня вяло возражала:
      – Смотри, как хочешь. Меня и так тошнит.
      – От чего?
      – От Рамазановой.
      Я фыркнул:
      – Так что ж мы слушаем ее всю дорогу!
      – Это у меня упражнение такое. На выработку стойкого отвращения.
      «Что, вас уже выпустили из сумасшедшего дома?» – хотел я процитировать Шурика, но вовремя спохватился: теперь я в ее команде, а она еще не в моей постели.
      – Поясните свою мысль, сударыня.
      – А чего тут пояснять? Не могу до конца избавиться от влияния. То строчка похожа, то мелодическая линия. Мне нужно наслушаться Земфиры до рвотного рефлекса. Тогда я ее сделаю.
      – Машину не загадьте! – гаркнул шофер, останавливая по моей просьбе у ларька.
      Сюрпризы на этом не закончились. Уже не помню в деталях, как красное вино вывело нас на розовую тему. Сидели на кухне до трех ночи. Кажется, я наехал на девочек из «Тату». И тут Маня брякнула:
      – А что, твое отношение ко мне как-то изменится, если я скажу, что я «би»?
      Я нервно качнулся на стуле. Довольно крутой вираж в нашей только наметившейся небесной истории. Мне было бы наплевать на розовую окраску Мани еще несколько месяцев назад, когда я считал бисексуальность девушек некой забавой, невинным развлечением...
      – Да нет. Мне все равно, – слукавил я, однако пауза была слишком значительной, и певунья задумалась. «Ну и переваривай пока, – мелькнуло у меня. – Я что, должен визжать от восторга по поводу всех твоих закидонов?»
      ...Так вот, несколько месяцев назад мне было бы действительно наплевать, что моя девушка одной ногой в «теме». Но на излете наших отношений с милицейской вдовой у меня случилась попойка со старой подружкой Лерочкой.
      Лера была «би». В раннеперестроечные времена она дала мне весьма откровенное интервью о своих лесбийских похождениях. Не побоялась даже сфотографироваться. А утром после публикации проснулась звездой местного значения. Чуть позже ее даже избрали в какое-то Бюро по защите прав геев и лесбиянок. При этом она скрыла, что якшается и с мужчинами. Периодически, где-то раз в квартал, Лера спала и со мной.
      В тот раз мы пили у меня в Чертаново, а рядом, на Каховке, жила ее последняя пассия. Дойдя до кондиции, мы вызвонили Ирку. Она приехала мгновенно, вся в родинках и веснушках. Ее тело было похоже на булочку с изюмом – мы не стали медлить и тут же легли в постель.
      Я рассчитывал на изысканную «любовь втроем», но тут случился некий кирдык – другого слова не подберу. Лера стала мять и тискать «булочку» с такой страстью, что через мгновение я осознал свою полную ненужность в игре. Она шла по каким-то чужим правилам, мне недоступным.
      Впрочем, можно обойтись и без красивых метафор. Этим двум сорвавшимся с цепи сучкам сейчас и на фиг не нужен был мужчина. Меня не воспринимали как объект страсти, как сексуального партнера. Лежит себе рядом плюшевый медведь...
      Я еле сдержался, чтобы не растерзать в ярости дикие табуны Иркиных родинок. Выбежал из комнаты, хлопнув дверью. И что вы думаете? Лерка с подругой даже ухом не повели.
      Конечно, мое отношение к «невинным забавам и развлечениям» девушек тут же изменилось. И теперь нетрудно представить, с какой опаской, даже в отсутствие третьего, я ложился в постель с бисексуальной Маней.

      Однако вместо секса мы начали говорить о шоу-бизнесе. Точнее, о том, как будет раскручиваться певунья.
      Итак, она собиралась выстрелить в этом году (наша небесная история разворачивалась в марте, в пору оттепелей и внезапных оглушительных заморозков).
      – Первым делом надо купить компьютер, – проговорила Маня мечтательно. – Чтобы самой делать аранжировки.
      – Аранжировки чего? – Во мне снова проклюнулась ирония. – Может, первым делом нужно написать песни?
      – Умник. Песни пишутся. И как раз сейчас нужен компьютер. И деньги.
      Тут я не выдержал и расхохотался.
      – Чего ты смеешься?
      – Ну хрен с ними, с песнями, сейчас всякое говно поют...
      – Але, гараж! Я попрошу. Я стартану, если только сама буду уверена, что мои песни гениальны.
      – Ха-ха. Но ты понимаешь – деньги нужны прежде всего. Или у нас на горизонте маячит спонсор?
      Спонсора не было. Зря она бросила своего ресторатора из Казани. Сдуру я ей напомнил о Димке.
      – А кто сказал, что я его бросила? – съязвила Маня. – Шучу. Димка вообще-то жадный. Чтоб ты знал, у него сена зимой не выпросишь...
      – Снега, – поправил я.
      – И снега тоже.
      – Но ты ведь на его деньги в Москве живешь? За квартиру он платит, за колледж твой джазовый.
      Моя ирония из дурашливого щенка вдруг превратилась в пса сторожевого. Я ожидал какой-нибудь одергивающей команды типа «Фу!» или «Нельзя!», но Маня и тут меня обскакала.
      – Миленький ты мой, – как можно ласковее проговорила она, – ты пьяной Ксюхе поверил? Пьяной Ксюхе верить нельзя. Ну высылает он мне по сто долларов в месяц. И что? Ну хочет человек считать себя моим женихом. Пусть считает. А я с ним мысленно рассталась еще год назад, как только из Казани свалила.
      – Так на чьи же деньги ты живешь?
      – Мамка помогает. Из Бугульмы переводы шлет.
      – Не понимаю, зачем обнадеживать человека? Почему ты с ним вообще все отношения не разорвешь? – вступился я, кажется, за всю мужскую братию.
      – А почему ты с Ксюхой встречался без любви? – поддела меня певунья.
      – Там другое дело. Там был голый секс. К обоюдному удовольствию.
      – А тут – дымовая завеса.
       —Что-что?
      – Чтобы мужики не приставали. Дымовая завеса. Всегда можно сказать: у меня жених в Казани. Понимаешь, я вообще должна быть одна. Так лучше для творчества. Ничего не отвлекает.
      – А зачем тогда мы с тобой это... – я не мог выцепить из своры слов ключевое, – ну... лежим в постели? Встречаемся.
      Маня нырнула под одеяло, как поплавок.
      – С тобой сама не знаю, как получилось. – Голос ее звучал глухо, словно из-под толщи воды. – Ты меня вдохновил, что ли.
      – Чем? Когда?
      – Ну тогда, у Ксюхи. Когда облажал Земфиру.
      Я расхохотался, в некотором смысле польщенный.
      – Ты меня укрепил. В этой... в вере в собственные силы. Мне показалось, ты мне сможешь чем-то помочь. А?
      – Ну, наверное.
      – Конечно, и как мужчина ты мне тоже понравился, – добавила Маня торопливо и вынырнула на поверхность.
      В тот момент я не имел времени проанализировать ситуацию, но стоит ли вообще что-либо анализировать в делах любовных? Искать корысть в словах Мани? «Ты мне сможешь чем-то помочь». В каком смысле она это сказала? Помочь связями? А может, поддержать морально, стать надежной опорой, крепким тылом, источником (ха-ха!) вдохновения?
      Если честно, после всех этих Маниных слов я даже почувствовал некоторую гордость за себя. «Укрепил в вере» – не каждому такое скажут. Снова возникли мысли о единой команде, что я кому-то нужен и т. д. и т. п.
      – «В общем, так, – стал я с серьезной миной цитировать товарища Саахова. – Мне теперь из этого дома есть только два пути. Или я ее веду в загс, либо она меня ведет к прокурору»...
      Маня минуты две извивалась от смеха, будто щучка, снятая с крючка. Она уже знала о моем увлечении гайдаевскими цитатами.
 

      Успокоившись, мы продолжили трудный разговор о шоу-бизнесе. Тут я уже всю инициативу взял на себя. У меня просили помощи – я не мог отказать «прекрасной женщине, девушке, которая олисестворяет собой новую судьбу женщины гор, понимаете». (Кстати, о Маниной бисексуальности было забыто напрочь, я решил, что это сказано так, ради модной фишки.)
      – Какой тебе нужен компьютер?
      – Любой. Главное, с хорошим процессором.
      – А сколько такой стоит?
      – Да ты пока не парься насчет компьютера, мне одна девочка из колледжа свой обещала. Может, отдаст, подождем.
      – Ладно, подождем. Что у нас вторым в списке?
      Тут Маня дотронулась выпуклой косточкой до моего плеча:
      – Задерни шторы. Светает.
      В ее голосе было столько эротизма – мой деловой настрой выветрился в секунду. «Налетай, торопись, покупай живопись!» – засмеялся я и метнулся, как «дух», к окну.
      Но мне уже пора было привыкнуть к Маниной непредсказуемости. Когда я ликвидировал рассвет, певунья продолжила:
      – Так вот, нужны прежде всего деньги на студию.
      – Ага, – сглотнул я с тихой досадой.
      – У меня есть свои музыканты в Уфе, им платить не надо. Это уже экономия.
      – В Уфе?
      – Ну, я одно время там тусовалась. Часто. Познакомились.
      – Понятно, родина кумира .
      – Хорош подкалывать!
      – Пардон.
      – Так вот, чтобы записать песен пять, мне нужна тысяча баксов. Примерно. На аренду студии.
      – Почему всего пять песен?
      – А сколько?
      – К примеру, в первом альбоме Земфиры – четырнадцать.
      – А кто говорит об альбоме? – Маня, кажется, начала злиться, я сбавил обороты.
      – Хорошо, не нервничай. Пять так пять. На какой студии ты хочешь записываться?
      – В Уфе.
      – Опять в Уфе... Ладно. Ну, положим, штуку найти можно. Что ты с этой записью будешь делать дальше?
      Маня перевернулась на бочок, татуированным скорпионом на лопатке ко мне, высморкалась в салфетку.
      – Извини. Я так примерно представляю, что дальше. Но хотела с тобой посоветоваться. Ты ж у нас это... акула шоу-бизнеса.
      – Ага. Барракуда.
      Тем не менее в несколько фельетонном стиле я стал читать певунье лекцию о типичных способах раскрутки в отечественном шоу-бизнесе.
      Итак, в первом случае очень богатый муж, любовник или заботливый отец (состояние, безусловно, превышает один миллион долларов) вливает в свою пассию, скажем, 500 тысяч долларов. Не ожидая особой отдачи. Так – чем бы ни тешилась, лишь бы не плакала.
      Если рядом оказывается грамотный продюсер, за бешеные деньги покупаются суперхиты, снимаются дорогущие клипы у самых топовых режиссеров, на полгода вперед проплачиваются эфиры на всех мало-мальски значимых телеканалах. Новомодная певица появляется на обложках глянцевых журналов и ведущих бульварных изданий, в рейтинговых передачах она «свежая голова», член уважаемого жюри, почетный гость и, наконец, ведущая популярного ток-шоу.
      Тем временем выходит долгожданный дебютный альбом, и начинается новая чехарда в прессе и по ящику.
      В двух случаях из десяти проект, как говорят, «всасывается», и барышня становится реальной звездой.
      Способ номер два. Скажем, стриптизерше из клуба «Распутин» взбрело в голову стать новой Машей Распутиной (пять лет в заведении и только сейчас обратила внимание на совпадение названия с фамилией популярной певицы). А почему бы и нет?
      После очередного шоу, ужиная с «папиком», владельцем двух продуктовых магазинов и автозаправки в Марьино, девица вдруг фирменно надувает губки и начинает кукситься. «В чем дело, дорогая? – недоуменно спрашивает ухажер в летах. – Плохое вино? Невкусный шашлык-машлык?» Тут она ему, всхлипывая, рассказывает о своей детской мечте. Мамой клянется, что вложения отобьются с лихвой.
      «Папик» производит в уме калькуляцию и обещает выделить подружке тысяч 50 баксов. Неопытную певицу сводят с вороватым продюсером (имя им легион), и начинается резвое освоение бюджета.
      У коробейников-композиторов, у которых полно лежалого товара на любой вкус, покупается пара-тройка зажигательных песен, отдаленно напоминающих тот или иной хит. За десять косарей режиссером – из тех, кто ничем не брезгует и на руку нечист, – снимается халтурный клип. Еще десятка гринов уходит на то, чтобы пропихнуть видеоляп на несколько второстепенных телеканалов. В проплаченных газетных статьях бывшая стриптизерша врет, не краснея, о том, как пионеркой пела в церковном хоре, что больше всего любит лингвини с пармезаном под итальянское белое Pinot Grigio и что дома в джакузи у нее плавает ручной крокодил (все эти фишки сочиняет пресс-секретарь на приличном окладе).
      На первый, как правило, безгонорарный концерт в дорогом центровом клубе «папик» приезжает с многочисленными друзьями – владельцами магазинов и автозаправок в Перово, Бирюлево и Капотне. Шумный успех подопечной среди пьяной публики, которой за полночь все равно под что танцевать, а также лобызания друзей, оценивших гибкость и фактурность тела бывшей стриптизерши, укрепляют «папика» в мысли, что он не зря отложил покупку нового «мерса».
      Однако деньги заканчиваются. Концертов нет. Продюсер разводит руками: успех – штука непрогнозируемая, никто гарантий не давал. «Папик» нервничает, впервые не понимая, на кого наезжать и кому забивать стрелку. Неделя метаний, шахидских выкриков, винных паров, телефонных угроз. Наконец всех собак вешают на несчастную стриптизершу. Она возвращается к шесту, как на галеры, – отрабатывать кредит. Весьма разочарованная в жизни.
      ...Когда я закончил, Маня уже просматривала цветные сны (натурально – они у нее всегда в цвете). И чего я тут распинался не в тему? Аполлоний Молон, учитель Цицерона, блин! Видимо, в собственное красноречие я сублимировал неудовлетворенную сексуальную страсть.
      Что делать с будущей записью певуньи, я примерно знал. Да надо было просто рассказать ей историю с «Би-2», все сразу бы стало ясно.
      Правда, этот способ раскрутки мог сработать только в том случае, если рядом со мной действительно ворочался гений.
      Ну или что-то вроде.
 

      Мы открыли глаза в полдень. Конечно, невыспавшиеся. Я впервые видел Маню спросонья, и пейзаж тоски не навевал (это для меня очень важно, утренний женский вид). Вполне родная мордашка.
      Попытался пристать, но певунья ловко, как все та же щучка, выскользнула и со словами «Опаздываю в колледж!» нырнула в ванную.
      Когда она вышла – красная, будто только что от костра, я все еще лежал в кровати, надеясь на снисхождение.
      – Эй, барракуда! – крикнула Маня. – Пора гонять мелких рыбешек! Ты вообще когда-нибудь ходишь на работу? У вас там в газете распорядок есть? Трудовая дисциплина?
      – Есть. Вольный.
      – Везет.
      – Слушай, давай сегодня вечером это... встретимся. Продолжим, так сказать.
      – Что продолжим? – Певунья с ухмылочкой вставляла в волосы бесчисленные заколки, одну за другой.
      – Я ж вчера тебе возможный вариант раскрутки так и не рассказал.
      – Да, ты краснобайствовал по полной! Я даже заснула. Но все равно было интересно, спасибо.
      И Маня сделала перед зеркалом шутливый книксен.
      – Не, ну правда, – заканючил я. – У тебя какие планы на вечер?
      – Грандиозные. Сегодня точно не получится. Сегодня концерт в колледже, старшие курсы. Созвонимся. Все, я побежала, закрой дверь.
      Она поцеловала меня в щеку, махнула вязаной перчаткой на прощание.
      Я вернулся в постель и попытался уснуть. Ведь ничего страшного не произошло. Успеется. Концентрация событий для одного дня и так запредельная, прямо как у Джойса в «Улиссе» (ха-ха).
      Сон, впрочем, гулял где-то на стороне, и от нечего делать я позвонил на «Мосфильм» Ханютиной. Доложил, что список составлен, Гребешковой позвонил, и та посоветовала найти мосфильмовскую картотеку.
      – Сохранилась картотека, Тамара Ивановна?
      – Сохранилась, конечно. Но вам надо в архив, в картотеке только современные актеры.
      – Вот как. А что нужно, чтобы попасть в архив?
      Мне объяснили. Колесо покатилось.
      Секретарь гендиректора «Мосфильма» отправила меня к первому заму, тот потребовал письмо от редакции (я всем говорил, что пишу о второстепенных персонажах статью в газету). Потом была еще парочка ответлиц. Конечным пунктом стал некий информационный центр и таинственная Гаянэ, у которой я должен был узнать, как действовать дальше.
      Гаянэ, выслушав меня, почему-то первым делом двинула свою версию по поводу старика-алкаша с фразой «Огласите весь список, пожалуйста!».
      – Этот дедулька и в других фильмах Гайдая снимался. И все в той же роли —пьянчужки.
      – Не может быть!
      – Вот, между прочим, и в «Не может быть!», – невольно скаламбурила Гаянэ.
      – А где там? – «Внеконкурсная» картина, но все равно интересно.
      – А вот, когда Вячеслав Невинный распевает знаменитую песню «Губит людей не пиво, губит людей вода», он подходит к прилавку с пустой кружкой. Припоминаете?
      – Смутно.
      – В «Бриллиантовой руке» этот дедок, вечно пьяный, сопровождает Нонну Мордюкову.
      – А! Вспомнил. «А если не будут брать, отключим газ». Чтобы он лотерейные билеты распространил среди жильцов.
      – Точно!
      – Но это не тот. Нет. «Огласите весь список»? Нет, вы ошибаетесь. Тот, о котором вы говорите, еще в «Кавказской пленнице» играл, я помню. Когда Моргунов, Никулин и Вицин стоят в очереди за пивом, и Вицин по инерции передает кружку назад. А там дедулька щупленький: было пиво – и нет, в небо улетело. Вы ошибаетесь. «Огласите весь список» – худощавый и, главное, высокий, и лицо у него... интеллигентнее, что ли.
      Гаянэ на минуту затихла.
      – Алло, Гаянэ!
      – Да-да. Просто думаю, а не сам ли Гайдай снимался в этой роли?
      Я рассмеялся.
      – Я спрашивал Нину Павловну Гребешкову, кто этот дед. Она не вспомнила. Неужели вы думаете, что если бы ее муж...
      – О, молодой человек! Столько времени прошло. Тут порой собственное имя-отчество забываешь. Но я уточню. Вы вообще позвоните через недельку, я вам все скажу: куда, чего и когда. Да, но письмо из редакции и список нужных вам артистов сейчас факсаните.
      – Факсану, – заверил я Гаянэ. – Всенепременно.
 

      В тот день я так певунье и не дозвонился. И не рассказал, увы, о возможном способе раскрутки, об этой полусказочной истории с «Би-2»...
      Однажды Вася Шугалей, когда-то занимавшийся делами «Ляписа—Трубецкого» и «Запрещенных барабанщиков», пригласил меня в квартирку в районе Ленинского проспекта. Расставшись, он что-то отсуживал у «барабанщиков», дал мне по этому поводу скандальное интервью, и надо было его заверить.
      Не успел я стряхнуть снег с ботинок, в квартирку ввалилась отмороженная компания. Гремя бутылками, они внесли меня прямиком на кухню, где было настежь открыто окно и температура ничем не отличалась от уличной.
      Это были Лева и Шура Би-2 и кто-то еще, уже не помню. Пока Шугалей, слюнявя уголки, вдумчиво читал свое интервью, ребята хлопотали по хозяйству. Лева строгал сыр и колбасу, Шура концом вилки откупоривал чешское пиво.