МАЛОВ Владимир
      Академия "Биссектриса"
      (Записки школьника середины XXI века)
      "Академия Наук - по понедельникам и средам с 17 часов".
      (Табличка на двери шестого "А" класса. На этой же двери вырезано ножом слово "Биссектриса").
      I
      Утро начинается в нашем городе точно так же, как и во всех таких городах. Солнце выползает из-за горизонта, словно кто-то невидимый тащит его за собой на веревке. Летом первые солнечные лучи скользят по зеленым листьям, а если зима, освещают выпавшие за ночь снежинки, и тогда снежинки тоже начинают светиться, сами становятся маленькими солнышками.
      А на крышах домов солнечных лучей уже дожидаются зоркие глаза фотоумножителей. И когда лучи, наконец, доберутся и до них, утро уже в самом разгаре. Сонные дома оживают. Автоматика срабатывает - распахиваются задернутые на ночь шторы, в комнатах звучит легкая, почти невесомая музыка, и мигом слетают остатки сна, а в столовой уже вкусно дымится завтрак. А потом каждый из нас прощается с родителями и, взяв портфель с учебниками и видеокассетами, на которых каждый день записываются для повторения все школьные уроки, выходит из дома в это ласковое от солнца утро.
      Если на улице осень, под ногами шуршат опавшие листья - утром их еще не успели убрать. Шагать по ним легко и приятно, и идти хочется долго-долго, но школа - вот она, уже совсем рядом. И во дворе ее тот же мягкий ковер из листьев, до самого входа в главное здание.
      Зимой прокладываешь себе дорожку в снегу, а за тобой тянется длинный и узкий след; и такое тоже бывает только по утрам: когда возвращаешься из школы домой, улицы уже успевают очистить от снега, и они снова блестят под ногами разноцветными плитами. Весной... Летом...
      И каждый из нас живет от школы в двух шагах: городок наш маленький, каких на Земле сотни тысяч. Несколько десятков ровных и прямых улиц, иногда перпендикулярных, иногда сходящихся под острым углом. Уютные площади. Несколько сотен разноцветных домиков. Городской стадион. Школа...
      Солнце карабкается по небосводу. Еще ни разу я не видел, чтобы в нашем городе утром не было солнца. Погодой стараются управлять так, чтобы дожди и снега шли только по ночам, когда на улицах все равно никого нет. Взрослые говорят, что это очень хорошо, а мне бывает очень грустно: ведь это страшно здорово - попасть под неожиданный дождь, спасаться от него бегством или просто поиграть под дождем в футбол, как это частенько случалось, наверное, моему отцу, когда он сам был мальчишкой.
      А удается нам такое очень редко. Удовольствие вымокнуть под дождем взрослые все-таки предусмотрели - в зеленом парке для отдыха, кольцом окружающем город, погодой не управляют, и дождь начинается там в любое время, если над парком собираются тучи. Но нас в этот парк пускают одних не так уж часто - он большой, совсем как дремучий лес в сказках, и там можно даже заблудиться. Зато по вечерам, засыпая, я то и дело слышу за окнами шорох дождя, похожий на шуршание осенних листьев, когда разбрасываешь их ногами...
      То утро, с которого началась вся эта история, тоже было солнечным. И как всегда мы шагали к школе. Отличник Андрюша Григорьев, наверняка вышедший из дома чуть пораньше других, шел солидно и не спеша. Володька Трубицын - весело насвистывая и размахивая портфелем, как если бы сам он был часами, а портфель маятником. Толик Сергеев, с которым вечно случалось что-нибудь забавное, шагал задумчиво, углубленный в свой сложный внутренний мир и не обращая никакого внимания на досадные проявления мира внешнего, словно он, внешний мир, начисто отражался стеклами его больших круглых очков. Выскочил из своего подъезда Алеша Кувшинников, снова полный самых невероятных планов на сегодняшний день, покосился в мою сторону, и мы пошли в школу вместе. А где-то в тот же момент взяла свой портфель Леночка Голубкова. И Катя Кадышева. И все остальные, весь наш шестой "А", пятнадцать мальчишек и девчонок, маленьких людей XXI века, как называл нас Галактионыч.
      В этот день первым уроком была география - экскурсия в Африку. Мы сели в школьный континентолет, и скоро наш маленький городок остался где-то за тысячи километров. Сначала мы должны были познакомиться с африканской природой. Галактионыч специально для первой посадки выбрал место поглуше. Континентолет опустился вдали от больших городов прямо в тропическом лесу, на обочине какой-то глухой дороги. И один за другим, спускаясь по легкой металлической лестнице, мы вышли из континентолета на эту дорогу...
      2
      ...Тогда мне полагалось выкрикнуть то самое слово, которое сказал Архимед, открыв закон Архимеда. Знаменитый ученый выскочил из ванны, в которой он его открыл, выкрикнул это свое знаменитое слово, и от радости помчался по афинским улицам в чем был, не обращая внимания на взгляды прохожих.
      Но я промолчал, остался за своим столом, и никто, взглянув на меня в этот момент, не смог бы догадаться, что произошло что-то исключительное даже сам наш проницательнейший Галактионыч. Он и отучил меня от излишней эмоциональности - учитель, руководитель и основатель нашей школьной Академии Наук Михаил Галактионыч. Это уже случалось: дважды, когда мне казалось, что я открыл нечто новое, он разбивал мои иллюзии несколькими словами. Открытие - вещь редкая. Это была одна из любимых поговорок Галактионыча, как мы его не слишком почтительно называли. Редкая вещь открытие...
      И ничего я не выкрикнул, хотя знаменитая "Эфрика!!!" так и вертелась у меня на языке. Я только выпрямился на стуле, вытер лоб и крепче уперся локтями в стол.
      - Спокойно! - сказал я себе. - Успокойся, проверь сначала...
      Все было по-прежнему в классе - за стеклянной стеной, выходившей прямо на озеро, так же желтела полоска нашего школьного пляжа. На стендах стояли те же приборы, а на стеллажах те же книги, и так же поблескивали кнопки пульта управления световой классной доски. И сам Галактионыч сидел на своем обычном месте за кафедрой и что-то терпеливо объяснял нашей застенчивой и маленькой (такой маленькой, что иногда мне хотелось взять ее на ладонь и бережно куда-нибудь поставить, на книжный шкаф, что ли?) Леночке Голубковой. Леночка морщила лобик, внимательно внимала каждому слову, следила за каждым жестом Галактионыча и послушно кивала.
      Мой стол был последним в лаборатории - стоял в самом углу прямо под нашим "академическим" вестником "Архимед", в котором рассказывалось о последних научных достижениях членов "Биссектрисы", иными словами - прямо под большим портретом улыбающегося Андрюши Григорьева, занимавшим четверть площади вестника. Причины улыбаться у Андрюши были, но об этом я расскажу чуть позже. Мой стол был последним, и поэтому лиц ребят я не видел, только склоненные над столами затылки - тринадцать самых разных затылков, по которым я давно уже научился угадывать, как подвигаются дела их владельцев.
      Затылок Толика Сергеева был каменным и зловещим вот уже третью неделю: Толя занимался математикой и бился сейчас над доказательством "теоремы Сергеева", и третью неделю не мог сдвинуться с того места, с которого начал. Затылок Алеши Кувшинникова, вечно взъерошенный, выражал мучительные раздумья и сомнения - работа двигалась, чем-то она кончится?.. По затылкам девчонок читать было труднее, но и они давали какую-то пищу для размышлений. Дела в "Биссектрисе" шли полным ходом.
      Здесь занимались многими проблемами сразу - и физикой, и химией, и биологией, даже историей - ей занималась Леночка Голубкова. Учреждая нашу школьную Академию Наук, Галактионыч предупредил:
      - Не ждите открытий! Скорее всего их у вас не будет, но научитесь вы здесь многому - рассуждать, мыслить, умению ставить эксперименты, подбирать приборы, предвидеть результаты опытов...
      И все-таки, хотя Галактионыч и потом много раз повторял эти слова, гордости нашего класса постоянному отличнику Андрею Григорьеву удалось пусть какой-то мелочью дополнить учебник физики по разделу "Оптика". И много дней после этого Андрюша ходил важный и недоступный, а мы просто сходили с ума - ведь надо же, открыть что-то свое, ввинтить в сложную машину научного прогресса пусть маленький, но все-таки свой винтик. Мы прямо смотрели ему в рот, когда он, не торопясь, солидно рассказывал о том, "как делалось открытие" - это подлинные его слова.
      Знания Андрюши были "фундаментальными", как говорили не раз учителя, ни разу в жизни он не получал меньше пятерки, и вот учителя-то как раз и не удивились, когда он в самом деле что-то открыл, и явление, открытое им, описали в новой редакции учебника. Подумать только - Ньютон, Фарадей, Резерфорд, Менделеев, Попов, Эйнштейн и наш Андрюша, спокойный, уравновешенный мальчик, лучший из учительских примеров положительного ученика, когда-либо приводившихся в нашей школе.
      Тем, кто делал для "Архимеда" его фотостереоскопический портрет, пришлось порядком повозиться. Андрюшу снимали не меньше десяти раз, и каждый из портретов Галактионыч забраковывал - слишком уж важным получалось Андрюшино лицо. Галактионыч даже хмурился, когда разглядывал эти высоко поднятые Андрюшины носы и гордо прищуренные глаза. Наконец улыбка отличника получилась более или менее простой и доступной...
      И все это, весь наш класс, я охватил одним взглядом, едва проглотив эту завертевшуюся на языке "Эврику!!!" Леночка Голубкова отошла от Галактионыча и села за свой стол. Теперь я и ее видел только с затылка попробуй пойми, о чем она думала, этого мне никогда не удавалось. Но я уже отворачивался от ее затылка, я очень живо представил, что действие Установки Радости, только что придуманной мной, уже началось.
      Вот как это будет: я посмотрел на Галактионыча, склонившегося над своей кафедрой, и он показался мне совсем молодым, и на сердце у меня стало легко и радостно от того, что у нас такой замечательный учитель, хотя, признаюсь, бывали моменты, когда мы думали и иначе, всякое случалось. Я посмотрел на окаменевший затылок Толика, и мне захотелось ему помочь, поделиться с ним своей радостью. Он обрадуется, ему станет легче и веселее, и он быстрее справится с геометрией, возьмет и в самом деле докажет эту теорему. Тогда портрету Андрюши придется в вестнике потесниться. Я даже скатал из листа бумаги плотный тяжелый ком, точно адресовал его в окаменевший затылок, чтобы его обладатель обернулся в мою сторону, сверкнул гневно своими очками; но Толик лишь передернул плечами и продолжал свое с виду бессмысленное занятие - водить пером по бумаге, зачеркивать написанное и тут же писать снова.
      Я мысленно повернул ручку Установки Радости по часовой стрелке еще дальше, и тут мне стало еще веселее, я даже замурлыкал себе под нос какую-то веселую песню, первую пришедшую на ум. А когда ручка была повернута до конца, я чуть было не заорал эту песню на весь класс воображаю, что бы тогда произошло. Но сдержался, мгновенно свернул ручку против часовой стрелки до самого нуля, и тут настроение стало обычным. До того обычным, что я даже испугался - не показалось ли все, что я только сейчас ощутил, не было ли какой-нибудь галлюцинации, и схватился за ручку снова. Прилив радости захватил меня опять, и я отрегулировал его так, чтобы радость была умеренной, еще раз вытер со лба пот, и радостно посмотрел на нашего Галактионыча.
      3
      Слово "Биссектриса" вырезал на двери мой лучший друг Алеша Кувшинников. Удержать я его, конечно, даже не пробовал, хотя будь это не Алеша, а кто-нибудь другой, я бы ни за что этого не позволил - дверь была очень красивой, из светло-зеленого пластика, и цвет ее был такой нежный, словно она сама изнутри все время светилась. Но идея принадлежала Алеше Кувшинникову, и поэтому сам я в тот момент, когда он орудовал ножом, стоял в конце коридора, чтобы предупредить его, если появится кто-нибудь из учителей. Алешка же и придумал для нашей Академии Наук такое название через день после того, как Галактионыч предложил нам ее открыть, чтобы каждый из нас смог заниматься в Академии той наукой, которая интересует его больше всего. И мы тогда очень здорово заспорили: просто Академия казалась скучной, посыпались разные названия.
      - Алхимики, - сказал Толик Сергеев.
      - Нет! - возразил Володя Трубицын, а попросту Труба, невысокий аккуратный мальчик. - Почему же алхимики? Лучше Академия Ясная Мысль.
      Алешка фыркнул.
      Андрюша промолчал.
      Уроки кончились, и мы, уже без Галактионыча, спускались вниз по темной лестнице, был вечер, сквозь окна на лестничных площадках нам весело подмигивали городские огоньки. В коридорах, классах, на лестнице было темно - только негромко и уютно гудели маленькие уборочные машины, наводя порядок в школе к завтрашнему дню.
      И где-то на предпоследнем пролете Алешка остановился, и за ним остановился сразу весь наш шестой "А" - десять мальчишек и пять девчонок, потому что Алешка бежал впереди всех, а тут вдруг загородил всем дорогу. Посмотрев на нас немного свысока, он выкрикнул:
      - Биссектриса! Вот это название!
      И помчался по лестнице дальше, перепрыгивая через три ступеньки, не дожидаясь того, что скажут остальные.
      На следующий день он вырезал надпись на классной двери, прямо под аккуратной табличкой, повешенной Галактионычем за час до этого. Вырезал с огромным трудом - пластик был твердым, как железо, лезвие ножа жалобно скрипело и гнулось. Алеша весь вспотел, и мне было жалко смотреть, как он изнемогает. Но он все-таки довел задуманное до конца. Буквы получились огромными и разными, надпись чуть было даже не уместилась на двери, и поэтому последние буквы Алеше пришлось тесно прижать друг к другу: а передние наоборот стояли друг от друга на таком расстоянии, словно между собой не очень дружили. Не слишком это получилось красиво, надо признать.
      Галактионыч долго потом допытывался, кто это так изуродовал дверь, а Лешка сидел весь красный, опустив голову и прилежно читая учебник. Галактионыч посмотрел на каждого из нас, а на Алешу почему-то так и не взглянул.
      - Так кто же это так постарался? - еще раз спросил Галактионыч. - Надо бы мне сказать автору несколько слов...
      Алеха засопел и усиленно заерзал на своем месте. От учебника он так и не отрывался - книга по-прежнему поглощала все его внимание, начисто выключая из его восприятия сумму внешних впечатлений.
      - Молчите? - сказал Галактионыч. - Что же...
      И вдруг прибавил совсем неожиданно:
      - А придумано, кстати, неплохо. "Биссектриса!" Неожиданно и оригинально. Академия "Биссектриса"...
      И тут Алеха впервые приподнял голову, и тогда-то Галактионыч впервые взглянул в его сторону.
      - Неплохо придумано, - сощурившись, сказал Галактионыч. - Жаль, что я не смогу сказать этого автору лично. Чтобы честно признаться, нужна смелость. Но, видно, не все в нашем классе такие же храбрые, как, например, Алеша Кувшинников. Видно, кто-то из вас не бросился бы навстречу тигру!
      (Случай, о котором вдруг вспомнил Галактионыч, был вот таким. Год назад мы проходили по зоологии тигра и специально отправились на континентолете в один из индийских заповедников, чтобы их посмотреть. Проводник-индус вел нас в джунгли все дальше и дальше, - туда, где водились тигры. Мы чувствовали себя в полной безопасности, потому что были окружены невидимым кольцом гипнотической защиты: хищники не обратили бы на нас никакого внимания. Но когда рядом с нами действительно оказались тигры, Катя Кадышева, еще не успевшая их заметить, нечаянно вышла за это защитное кольцо. Прыжок ближайшего тигра в ее сторону был молниеносным. И так же мгновенно вслед за Катей бросился Галактионыч. Но Алеха его опередил. Тигр промахнулся - Алеша повалил Катю на землю, и зверь пронесся над ними по воздуху. Прыгнуть еще раз он не успел: Алеша и Катя были уже внутри кольца. И Галактионыч тогда совсем, как равному, пожал Алехе руку, а потом его даже расцеловал...)
      Алеша стал пунцовым. Он сделал движение, словно совсем уже собрался встать, но так и не встал. Над учебником он склонился так низко, как только мог.
      - Придумано неплохо! - повторил Галактионыч еще раз. - Академия "Биссектриса!" - он как будто взвешивал название на слух. - Но довольно об этом.
      И больше об этом не говорили.
      Академия, как я уже рассказывал, была придумана Галактионычем. Случилось это так. В один прекрасный день Галактионыч задал на литературе сочинение на тему "Кем я хочу быть", и вот тут-то, поскольку мы писали такое сочинение в первый раз, выяснились любопытные вещи.
      Два мальчика и одна девочка мечтали стать учеными-физиками. Два мальчика - космическими географами. Одна девочка и три мальчика - биологами (и я среди них: мои родители были биологами). Один мальчик - астрономом. Один мальчик - математиком (Толик). Одна девочка - химиком (Катя Кадышева). Две девочки - актрисами. И еще один мальчик (Володя Трубицын) писателем-фантастом.
      После этого Галактионыч несколько дней ходил задумчивым, и мы все гадали, что это такое с ним происходит, а потом он как-то сказал нам посреди урока физики, закончив объяснять второй закон Кузьмина-Исаченкова:
      - Большинство из вас хотят стать учеными. А как вы себе представляете труд современного ученого?
      Сначала в классе стало тихо.
      - Ну, делать открытия, - первым ответил Кувшинников, - сидеть в лаборатории, где много приборов, и ставить эксперименты.
      - По сути это верно, - солидно дополнил его Андрюша Григорьев, будущий автор дополнения к учебнику физики по разделу "Оптика". - Но не просто ставить эксперименты, а думать, вести направленный поиск.
      - Встречаться с журналистами, - сказала Катя Кадышева, вдумчивая и рассудительная, очень справедливая - мы все ее за это любили.
      - И писать толстые научные книги, - подвел итог Толик Сергеев, учебники...
      Галактионыч стоял за своей кафедрой, заложив руки за спину, и глядя на нас, как мне показалось тогда, чуточку растерянно. Фигура его в синем лабораторном халате четко рисовалась на фоне нашей классной доски, на которой светились интегралы и чертежи.
      - Сто лет назад, - заговорил Галактионыч, - шестиклассники проходили то, что теперь знают еще до школы, А вы сейчас учите то, что сам я, в свое время, узнал только в институте. Сказывается уровень развития науки и техники. Вам сейчас по плечу задачи, которыми в двадцатом веке занимались конструкторы и инженеры - люди взрослые. И все-таки при всем этом вы остаетесь детьми, для которых мир взрослых - за семью морями. Сложные технические понятия вам доступны уже сейчас, а вот простые, человеческие, вы еще только откроете для себя. Такое уж у нас время! Вы даже не знаете толком, что это значит - быть ученым... И все-таки большая часть из вас выбрала именно этот путь. Тогда давайте начнем учиться быть учеными прямо сейчас.
      Он остановился и сделал паузу.
      - Почему бы нам не открыть в классе свою Академию наук? Будем собираться раза два в неделю и в пределах уже пройденного заниматься тем, что вас интересует. Кому-то захочется доказать новую теорему - пожалуйста, буду только рад. Кто-то усомнится в справедливости описанного в учебнике закона - пожалуйста, открывайте новый. Пусть каждый изберет себе по душе отрасль науки, ведет направленный поиск.
      Здесь Галактионыч едва заметно загадочно усмехнулся.
      - А если кто-то из вас и в самом деле пойдет по избранному пути, в этой нашей Академии вы сделаете первые шаги.
      В классе произошло движение. То, что предложил нам Галактионыч, было настолько неожиданным, что сейчас мы оценивали его слова, сразу еще не зная, как на них отвечать.
      - А президентом кого? - спросил потом Алеша. - Если Андрюшку, так он зубрит целыми днями, даже в футбол не играет, а потом задается, что отличник. Вот Катя тоже учится лучше, чем я. Но она - совсем другое дело!
      Алешка осекся - Галактионыч взглянул на него очень строго.
      - Президентом будет тот, кого вы сочтете самым достойным, - сказал он. - И если достойным вы считаете Григорьева, командовать вами будет он.
      Алеха замолчал и сидел до конца урока насупившись.
      - Ну так как? - спросил Галактионыч уже весело. - Будем академиками? Будем учиться быть учеными?
      И не было больше урока. Был поток наших самых разных вопросов и мудрых ответов Галактионыча, потому что идея захватила всех. И только две девочки - будущие актрисы, - и мальчик, решивший посвятить свою жизнь фантастическим романам, чувствовали себя не совсем в своей тарелке.
      - А что же нам? - спросил наконец будущий фантаст Володя Трубицын.
      Он растерянно посмотрел на актрис, потом на остальных.
      - Как же вы без нас?..
      Галактионыч развел руками.
      - Раз нет тяги к науке... Впрочем, на заседания Академии наук было бы полезно ходить и тебе. Ведь фантастика должна быть научной.
      Проголосовали. Президентом большинством голосов был избран очень немногословный и сдержанный не по летам Саша Чиликин. Президент удовлетворял всем требованиям, какие только могла предъявить ему наша требовательность, - зазнайкой он не был, всегда делал то, что обещал. Было у него еще одно редкое качество, снискавшее ему уважение не только среди нашего класса, но и всей школы: способность сохранять хладнокровие в самые острые моменты наших частых футбольных схваток. И его подчеркнутая невозмутимость смущала, как правило, разгорячившихся противников куда сильнее, чем если бы он принимался спорить с ними до хрипоты. И с ним соглашались.
      Вскоре состоялось первое заседание Академии, на нем каждый выбрал себе научную тему и получил полный простор для работы над ней. И Галактионыч предоставил нам абсолютную самостоятельность: не спрашивал, кто над чем работал, помогал, только если его просили помочь.
      Сначала в составе Академии было тринадцать человек. Но уже на второе заседание пришли и те две девочки, что собирались стать актрисами.
      - Искусство требует жертв, - несколько торжественно сказала в объяснение одна из них. - Я принесла в жертву само искусство. Теперь хочу стать биологом.
      Вторая сменила будущее столь же окончательно и бесповоротно: Леночка Голубкова решила стать историком.
      4
      Поворот по часовой стрелке - и я чувствую, как на меня опускается что-то легкое, почти невесомое, становится радостнее, и радостнее видится все, что меня окружает. А если повернуть ручку еще дальше, радость заполняет меня целиком. Но я не забываю при этом скосить глаза и на самых ближайших соседей.
      Вот Трубицын приподнял голову от каких-то своих записей, на лице будущего фантаста проявилась улыбка; вот он склонился над блокнотом снова, но перо полетело по страницам гораздо быстрее, почерк стал каким-то приплясывающим. И Толик (он сидит чуть дальше) тоже стал проявлять какие-то первые признаки радости. Но я гашу эту начинающуюся радость одним поворотом ручки и углубляюсь в свои теоретические выкладки. Итак, если напряженность Поля Радости (научный термин изобретен мной), создаваемого Установкой...
      Установка уже работала. Послушно, по моему приказу, воздействовала на те центры мозга, которые управляют настроением человека. Если тебе грустно, поверни ручку Установки по часовой стрелке. И тогда - смело смотри по сторонам. Уже ничто не покажется тебе уродливым и отталкивающим. Если светит солнце - как здорово, что оно светит! Если на улице ночь и идет мелкий холодный дождь - а почему нельзя любить холодный дождь так же, как любишь теплое солнце?! И люди покажутся в этот момент добрыми и прекрасными, может, даже чуточку прекраснее и добрее, чем на самом деле, но это лучше того, если весь мир видится тебе хуже, чем он есть в действительности.
      Ручка маленькая, круглая, плоская. Я чувствую пальцами ее рифленые ребра, она очень послушна в руках. А если снять с Установки кожух, на меня глянут все детали и провода, которые все вместе создают это пока еще очень маломощное Поле Радости. Кожух легко снимается, и вот уже мой взгляд скользит по всем соединениям, пытаясь придумать, как можно изменить схему, чтобы напряженность Поля в несколько раз увеличилась, устранить те непонятные перебои в ее работе, которые возникают в друг в самый неподходящий момент.
      Иногда я заглядывал в будущее, но не слишком часто, не давал воли воображению. Заглядывал в тот момент, когда все уже будет готово и совершенно. Я тогда позову к своему столу Галактионыча, он будет смотреть схему и слушать мои объяснения. А потом я в доказательство легко-легко поверну ручку, и мы вместе почувствуем на душе этот радостный прилив. Поверну ее по часовой стрелке еще дальше, и нам станет еще веселее. Может, мы оба даже расхохочемся. А потом, когда я остановлю ручку на разумном пределе (нормальная постоянная радость, хорошее приподнятое настроение), Галактионыч снимет очки, посмотрит на меня невооруженным взглядом и скажет:
      - Здорово! Такого еще никто не делал! Молодец!
      И вот тогда я расскажу ему все по порядку - как впервые пришла мне в голову мысль воздействовать на мозг человека, чтобы можно было управлять его настроением.
      Когда мы вышли из континентолета на ту африканскую дорогу и немного по ней прошли, глядя по сторонам на деревья, каких никогда раньше не видали, нам вдруг встретился мальчишка-негр нашего, примерно, возраста. Он брел по дороге, не обращая на нас никакого внимания. И только когда его окликнули, он поднял голову в нашу сторону...
      До этого мы видели людей вокруг нас серьезными, радостными, веселыми, а грустными и печальными только изредка. Но в глазах мальчишки грусть была такой, что мы немедленно окружили его и стали наперебой расспрашивать, что с ним произошло, перебирая все языки, в которых знали хотя по слову. Он ничего не ответил, только расплакался так, словно до этого долго-долго сдерживался, и убежал. Мы кинулись за ним вслед, но догнать не смогли. И мы так и не узнали, какая у него случилась беда.
      Мне тоже было в этот день очень грустно, да и не только мне одному, наверное. Когда мы летели назад, в континтолете было тихо, как на контрольной. Это была наша первая встреча с большим человеческим Горем, лицом к лицу. Мы знали, что горя на Земле становится в общем-то все меньше, и когда-нибудь его не станет совсем - так нам все говорили. А можно ли сделать что-нибудь, чтобы горе исчезло с Земли побыстрее? Что для этого нужно?
      Я думал над этим весь день, до самого вечера. Вечером у нас было очередное заседание Академии. И вот тогда у меня вдруг вспыхнула в голове идея - каким способом можно дарить людям радость.
      Я расскажу Галактионычу, как я бился над схемой. Нелегкое это было дело. С того дня, как мне захотелось выкрикнуть "Эврика!", прошло чуть ли не два месяца до того, как Установка выработала первую порцию радости. Расскажу и том, как иногда хотелось все бросить, если работа не получалась, не ладилось что-то. Бывало, я и действительно бросал, принимаясь на день-два за что-нибудь другое, а потом - снова возвращался к тому, о чем думал все время. (А ведь правда, сколько же раз я мог все бросить, махнуть рукой, даже подумать страшно!). И о том, как я мучился от того, что никому не рассказывал, над чем работаю - не слишком-то мне было удобно перед нашими, обычно каждый из нас знал, чем занимается его сосед. И иногда мне казалось даже, что ребята начинают поглядывать на меня искоса. И много раз я хотел рассказать, но останавливался: наверное, боялся - вдруг не получится ничего. Нет, лучше сначала довести работу до конца.
      Галактионыч будет стоять рядом, слушать. Между прочим, слушать он умеет так, что рассказывать ему можно о чем угодно. Потом мы солидно, на равных, переговорим с ним о технической стороне моей работы и немного помечтаем о том времени, когда каждый из жителей земного шара будет носить такую Установку в кармане. Ведь у каждого, наверное, бывают моменты, когда захочется повернуть ручку по часовой стрелке.
      Но это будет потом. А пока надо тысячу раз все проверить. Найти способ увеличить напряженность Поля Радости, добиться полной надежности работы; и только тогда, когда сомнений уже не останется, я встану со своего рабочего места в нашей Академии Наук (можно встать так, чтобы в поле зрения попал невзначай и наш стенной "Архимед" с Андрюшиной деловой улыбкой) и негромко этак сказать:
      - Михаил Галактионыч! Можно вас на минутку?
      И обязательно посмотреть в этот момент в сторону Леночки Голубковой.
      5
      Галактионыч занес ручку над классным журналом, и наш шестой "А" замер. Зашуршали учебники: каждый в последний момент старался извлечь из учебников максимум возможной информации, чтобы тут же, если вызовут, ее и выложить. Урок физики начался.
      Перо ручки Галактионыча заскользило по журналу сверху вниз. Пятнадцать фамилий; наконец Галактионыч поставил против одной из них точку, поднял от журнала голову и объявил:
      - Голубкова...
      И Леночка встала и послушно пошла к доске - отвечать второй закон Кузьмина-Исаченкова.
      Из школьных предметов Леночка больше всего не любила физику - особенно последние разделы учебника, посвященные физическим теориям, обоснованным в самое последнее время. А их-то мы как раз и проходили. Даже математика давалась Леночке гораздо легче. Даже химия, не говоря уж об истории, которую Леночка Голубкова, как было известно всем, избрала делом своей дальнейшей жизни. На физике Леночка переставала быть сама собой. О некоторых ее ответах по последним разделам учебника в школе ходили легенды. Многое в них было, конечно, преувеличено, но многое кристально правдоподобно. Леночку и так было нетрудно смутить, а в кабинете физики она смущалась в десять раз сильнее, чем обычно. И она путалась и сбивалась даже тогда, если, случалось, знала урок отлично. Уж такой она была человек!
      И в этот раз Галактионыч улыбался ей, что было сил, радостно кивал головой, если ей удавалось сказать что-то верно, и совсем не хмурился, когда она говорила не то.
      Кажется, Галактионыч даже вздохнул, когда выводил ей в журнале двойку. Леночка еще убито шла по проходу между столами, возвращаясь к своему месту, когда перо Галактионыча снова взлетело к верхней графе нашего журнала и стало опускаться вниз, выбирая новое место для точки.
      Леночка была расстроена. До самого конца урока она сидела неподвижно, внимательно смотрела на Андрюшу Григорьева, обстоятельно и неторопливо, со знанием дела объясняющего то, чего не смогла рассказать она, а пальцы Леночки взволнованно перебирали страницы учебника лист за листом. И временами, если в классе становилось очень тихо, был слышен только шелест ее учебника.
      И на перемене, когда Галактионыч как-то по-особому взглянув на Леночку (Леночка сидела тихо-тихо), ушел из класса, я не выдержал. Была среда, в пять вечера у нас должны была состояться очередная "Академия "Биссектриса", на которой я собирался доводить свою схему до совершенства. По этому случаю Установка была у меня с собой, лежала на дне портфеля. Я подошел к Леночке, остановился возле ее стола и... покраснел.