Между тем утренний Аилле уже начал разгонять тени среди кустов, далекие Сеторские горы окрасились розовым, мель блеснула рябью ярких лучей, но от речного духа уж и всплеска не осталось. Сгинул он, исчез, растаял, как колдовской морок. Или его этот розовощекий спугнул? Как он смеет насмехаться над незнакомым человеком? Эх, не заберись Марик за последние две недели так далеко в чужие земли – не вытерпел бы, наказал за насмешку, тем более что, как бы ни был тих и удачлив этот упитанный ремини, не может он оказаться быстрее сына Лиди! Не стоит ли отнять лук да тетиву на нос ему намотать? А вдруг он из нужной деревни? По всему выходит, что недалеко уже до реминьского поселка осталось! Не тот ли утес возвышается в отдалении над заросшим кустами берегом? Или поостеречься? Обидишь местного – все тогда кувырком полетит!
– Потерял что-нибудь или представление не понравилось? – ехидно осведомился ремини.
– Я смотрел на речного духа! – напряг скулы Марик. – Женщины не танцуют в воде. Они купаются. Женщины вообще не танцуют… так.
– Разбираешься? – отпустил стрелу ремини, чтобы почесать нос.
– В чем? – презрительно усмехнулся Марик, тут же передумав наказывать глупого и неосторожного лучника.
– В женских танцах! – снова ухватил стрелу ремини. – Часто ли женщины для тебя танцевали, что ты так уверен в их неумении? Наверное, только в сладких снах?
– Да я… – положил ладонь на поясной нож Марик.
– Вижу-вижу! – сделал шаг назад воин. – Ну точно. Хвост белки. Полоски волчьей шкуры на плечах. Взрослый парень… судя по куртке. Ладно. Речной, как ты говоришь, дух, хм, рассеялся, так что давай выкладывай – что забыл на землях ремини? Баль не должны пересекать реку Ласку. Ваши земли южнее, наши – севернее.
– Река общая? – гордо выпрямился Марик.
– Общая, – с интересом кивнул воин.
– Тогда чего пристал? – Марик раздраженно отбросил выдавший его хвост белки на плечо. – Я еще не ступил на ваш берег.
– Ну так ступишь ведь? – расплылся в улыбке ремини. – Или обратно поплывешь? Сапоги-то зачем тогда к поясу подвязал? Оставил бы их на том берегу! И мешок тоже! Слушай, а может быть, ты сам речной дух?
– Нет, – отрезал Марик, с досадой оглядываясь. Мель заканчивалась уже на трети реки, а дальше, вплоть до южного берега, не меньше чем на сотню локтей шумел плес. До переката, по которому он перебрался на этот берег, возвращаться придется пол-лиги вниз по течению. Да и не хотелось обратно топать: рядом была нужная деревня, рядом!
– Что молчишь, отрок-переросток? – ухмыльнулся ремини. – Только если думаешь, что можешь отнять лук и хорошенько меня поколотить, лучше не пытайся. Не успеешь.
Сказав эти слова, толстячок мгновенно отправил стрелу в струящиеся между босых ног баль речные волны. Марик хмуро бросил взгляд на тут же появившуюся на клееном изгибе новую стрелу – и подхватил подрагивающее над водой оперенное цевье. Отраженным лучом Аилле блеснула пронзенная серебристая рыбина.
– Пошли, – беззаботно развернулся к берегу ремини. – Перекусить нам с тобой хватит. А то проголодался я, пока за твоей рыбалкой наблюдал. Не рыбак ты, парень, не рыбак. Пошли, не бойся, я тебя приглашаю на наш берег. Ты ведь к кузнецу Уске рода Барида идешь?
– А об этом как ты узнал? – удивился Марик, ступая в прибрежный ил. – Тоже по куртке?
– Сообразил! – хихикнул ремини, раздвигая кусты и выбираясь на берег. – Ну ведь не за невестой же ты к ремини пожаловал? Мы наших девчонок пришлым не отдаем. Нет, куртка твоя, парень, тут мне не помогла. Дело в другом. Сколько себя помню, баль приходили к ремини только по одному поводу – за оружием. Особенно в прошлые времена молодые баль частенько по течению Ласки поднимались. Правда, с отцами. И то понятно: никто лучше нас с железом не управляется!
– Так уж и никто? – скривился Марик.
– Точно тебе говорю! – невозмутимо кивнул ремини и продолжил: – Теперь ходоков за мечами стало меньше. Или отцы повывелись, или оружия много освободилось. Или и то, и другое. Ты первый за последний год. Меча у тебя нет. Так? Так. А баль, вставший на путь воина, но не имеющий меча, – это непорядок. Ваши-то кузнецы, я слышал, почти все за Мангой полегли? Беда беду за собой тащит. Меня Насьта зовут. Я, кстати, сын кузнеца. Лучшего кузнеца ремини, заметь! Я уже говорил, голубоглазый, что ни один иноземный меч не сравнится с мечами, что способны выковать реминьские кузнецы? Говорил или нет?
«Вот демон! – выругался про себя Марик. – Хорошо, что не попытался наказать наглеца. Хотя накажешь его, как же. Ловко с луком управляется!»
– Только вот что скажу тебе еще, невезунчик: не примет отец у тебя заказ. Четыре года уж как ни одного заказа не принял. Правило такое. Ремини не воюют. Никогда. И как война где по соседству начинается, оружие для чужих не делается. Нам на себя чужую обиду тянуть – интереса нет. Никто еще не пытался ремини завоевать, так зачем злить чужих богов? А сейчас большая война будет, хенны ведь могут и через Мангу перейти. Особенно если борские башни сковырнуть не удастся! Впрочем, что я тебе рассказываю…
– Как же вы раньше мечи ковали? – зло прищурился Марик. – Война с сайдами у баль то и дело и раньше вспыхивала, а с риссами из Суррары так вовсе не прекращалась! Те войны, выходит, не мешали вам оружием торговать?
– Разве то были войны? – отмахнулся ремини и присел на траву, чтобы натянуть сапоги. – Ни сайды, ни риссы на этот берег не собирались, а хенны могут и перемахнуть через речку-то! Да и чего от риссов теперь ждать, только Единому известно. Хорошему колдуну сказать, когда меч выкован, все равно что до ветру сходить, тем более что каждый кузнец знак на меч ставит. Тебе какой меч-то нужен?
– Настоящий, – упрямо дернул подбородком Марик. – Бальский! Но именно такой, которого ни баль, на сайды, ни дучь сотворить не могут! Чтобы панцири сайдские рубил!
– И камни, – с умным видом кивнул Насьта. – И гвозди в пучках. А также чтобы ямы копал и смолу на смолокурнях размешивал. По вечерам отправлялся прогуляться во вражеские крепости, а поутру с докладом и добычей к владельцу возвращался. Как зовут-то?
– Марик, сын Лиди из рода Дари, – скупо обронил баль, отвязывая с пояса обувь.
– Подожди, – нахмурился Насьта. – Так ведь делал когда-то отец меч для Лиди из рода Дари! Я-то, конечно, тогда еще вовсе не родился, но все отцовские мечи по заказчикам наперечет знаю!
– Отец погиб при разорении сайдами храма Исс! – гордо произнес Марик.
– Понятно, – уважительно кивнул Насьта и подхватил все еще трепещущую добычу. – А как баль рыбу едят? Сырьем или готовят на огне?
– А ремини как? – прищурился Марик.
– А сейчас увидишь! – усмехнулся Насьта и погрозил баль коротким пальцем. – И попробуешь! Ну-ка устрой-ка костерок!
Костер запылал быстрее, чем ремини приволок с берега плоский речной камень. Однако и толстяк оказался шустрым: тут же выпотрошил рыбу, выдрал ей жабры и, засунув внутрь пучок колючей травы, на этом же камне и испек. У Марика еще порты от колен высохнуть не успели, когда он с опаской принял из рук Насьты глянцевый лист речного холщевика со своей частью завтрака, но уже через мгновения баль тщательно обсасывал тонкие кости. Утренний голод не растворился полностью, но надежно притаился до обеда в отдалении, и даже новый курносый знакомец перестал казаться Марику вздорным шутником. Баль вытащил из мешка мех с медом, глотнул сладкого напитка и бросил мех ремини.
– Отчего не боишься меня? – спросил Марик, вытирая пальцы о траву. – Отчего есть со мной сел?
– Это просто, – махнул рукой Насьта и, чмокнув губами, скривил уморительную рожу. – Отец мой тебе лучше бы объяснил, но и я попробую. Пойми, парень, когда человек ест, он не врет. Понял?
– Нет, – насторожился Марик.
– Поймешь, – хихикнул Насьта, поднимаясь. – Хочешь узнать врага – пригляди за ним, когда он не врет. Когда ест, спит, когда любит женщину. Все о нем поймешь. Но ты не дуйся, это ведь и друзей касается. Хотя насчет женщины в твоем случае я погорячился. Ну ладно, ладно! – замахал руками ремини в сторону вспыхнувшего Марика. – Речной дух – значит, речной дух. Не злись! Нам, сотрапезник мой, дружить придется. Ты же за меч кузнецу отрабатывать собирался? Конечно, если у тебя кошелек не набит золотом!
– А если набит? – нахмурился Марик.
– Золотом? – расплылся в улыбке Насьта.
– А хоть бы и так! – обозлился Марик.
– А ну-ка достань, – сорвал ремини с баль суконную шапку и забросил ее на куст.
– Смеешься? – разъярился Марик, упершись злыми глазами в подбоченившегося толстяка, но тут же вспомнил о том, что тот сын кузнеца, и, едва не выбранившись, одним прыжком снял шапку с ветки.
– Ну вот, – еще шире улыбнулся Насьта и перечислил: – Не звякнуло ничего! Ни золота, ни серебра, ни меди, если только не спрятана где-нибудь одна монетка под стелькой сапога или в поясе. В мешке два-три ломтя валеного мяса. Деревяшка с солью. Огниво. Плащ или тонкое одеяльце. Медная жестянка в чехле с водой и пяток луковиц. Мех с медом вот еще. Был! Да и из оружия – то ли копье, то ли рубило, чтобы верхушки ореховых кустов подрубать, да два ножа. Один за поясом, второй в сапоге. Вот и все твое богатство. Угадал?
– Как узнал? – поразился Марик.
– Услышал, – потрепал себя за ухо Насьта и тут же дернул за нос. – И унюхал. Ты мне лучше скажи, что за заступ на твою оглоблю насажен?
Марик хмуро переложил копье за спину. И так уж замучили насмешками в деревне. И что с того, что оно короче обычного не меньше чем на два локтя, а наконечник длиннее раза в три? Кому как удобно, тот так и приспосабливается.
– Не обижайся, – пожал плечами Насьта. – Вины твоей в том нет, только твое оружие дрянь. Не по балансировке – я смотрю, ты изрядно заклепок на комель налепил, – по железу дрянь. Ни упругости в нем нет, ни твердости. Один вес.
– Зато его о любой камень поточить можно! – в запальчивости повысил голос Марик.
– Или затупить, – кивнул Насьта и причмокнул. – Нет у тебя денег, богатенький Марик, а хороший меч дорого стоит. Год придется работать за него. Или два. Готов?
– А что мне готовиться, если отец твой меч ковать не станет? – нахмурился Марик.
– Тут, светлолицый, дело такое… – Насьта поскреб подбородок толстым пальцем. – Оно ведь как – я-то сам не кузнец. Нет у меня такого таланта, понимаешь ли. Поэтому за отца тебе говорить не стану, хотя предполагать могу. Он сам тебе отказать должен! А ему, знаешь ли, отказать легче, чем окалину обстучать!
– Что ж, тогда с отцом твоим я и буду говорить, – оборвал ремини Марик. – Заодно и спрошу у него, отчего, если я нарочных к Уске не посылал, сын его меня на краю реминьских земель ждал?
– Есть такая странность, – согласился Насьта. – Я и сам, когда встречать тебя вышел, не верил, что встречу. Так не отец меня к тебе навстречу послал.
– А кто же? – удивился Марик.
– Захочет – сам скажет, – подмигнул Насьта. – А не захочет, так и я не скажу. Вот такушки, копейщик бальский!
Поморщился Марик. Привык он уже сам с собой разговаривать, но на беседу с болтливым ремини, который загадками изъясняется, никак не рассчитывал. С непривычки даже голова заболела.
– Выходит, надо идти в вашу деревню, чтобы только отказ получить? – уточнил баль.
– Только, да не только! – пожал плечами Насьта. – По-всему выходит, что не должен отец за твой заказ взяться. Но тут вот какая канитель приключается: человек, который меня на встречу с тобой направил, сказал, что не откажет отец тебе. С одной стороны, не верю я в это. Ведь точно знаю, что откажет! А с другой – я ведь и во встречу эту не верил! Можно сказать, глаза вытаращил, когда на указанном месте указанную личность застал! Так что давай сначала, как у нас говорят, веточек сухих наломаем, потом будем кресалом щелкать. Одно скажу: отец мой и вправду лучший кузнец по эту сторону Манги, но упрямец он тоже главный с этой стороны.
– Неужели? – усмехнулся Марик. – Может быть, удастся все-таки его переупрямить?
– Ну тебя я не испытывал, а отец… – Насьта хитро прищурился. – Сам увидишь. Так ты идешь или будешь речного духа дожидаться?
– А далеко ли до вашей деревни? – спросил Марик, возвращая на потухшее кострище срезанный кусок дерна. – И почему мне никто из наших стариков толком и объяснить не смог, что за деревни у ремини? И почему вас иногда называют болотными людьми? А еще говорили, что троп в ваших лесах нету?
– Тропы есть, – одобрительно кивнул Насьта на скрытый след от костра. – Только не на всякий глаз. Насчет болота поговорим еще, но болото я тебе обещаю. А до деревни ни далеко, ни близко. Да и не деревни у нас, хотя того тебе и знать не положено. Тебе какая разница? Все одно в наши селения чужаков не пускают. И до околицы не дойдешь. И те, кто золотом платил, и кто по году за мечи в былые годы отрабатывал – никто в селения не заходил.
– Заплывал, что ли? – усомнился Марик. – Или по деревьям скакал?
– Может, и скакал, – легко согласился Насьта и двинулся в сторону от реки. – А может, в Сеторских горах в штольнях руду кайлом колупал. Тебе что больше подходит?
– Увидим, – огрызнулся Марик.
Не понравились ему последние присказки Насьты, да и не хотелось болтать на ходу. На ходу, да еще в чужой стороне, слушать надо было, а не болтать. К тому же как-то слишком уж с этим Насьтой везением начало попахивать, а насчет везения еще отец во время коротких встреч присказывал – везенье что конь: узды требует. Впрочем, пока о везении говорить не приходилось – то, что проводник отыскался, хорошо, конечно, так ведь он в чащу Марика повел, а, по словам деревенских стариков, селения, где знаменитый реминьский кузнец Уска по наковальне стучал, строго вверх по течению Ласки достигать следовало. Да и что за человек такой, что сумел приход Марика к отмели предсказать?
– Ты головой не верти: ушами слушай да жмурься, а то сучок зрачком словишь, – остановился перед стеной хмельной колючки Насьта. – Глазами все равно ничего не увидишь. Ну не хмурься! Баль, конечно, к лесу привычны, но для баль лес что одежда, а для ремини – что кожа. Тем более что ты и по виду не больно на баль похож. Наверное, когда по лесу идешь, треск веток за лигу слышен?
– Отойди на лигу да послушай, – сузил глаза Марик.
– Если я на лигу отойду, ты не только меня никогда не найдешь, но и отца моего, – усмехнулся Насьта.
– Кузню не спрячешь, – твердо сказал Марик. – Кузнец в нору не заберется, а на равнине его молоточек выдаст. Я, кстати, еще слышал, что ремини в дозоры не ходят – магия, говорят, их селения охраняет? Правда, что ль, что без приглашения никто подойти к ним не может? О какой околице ты толковал?
– Интересно, – буркнул Насьта и продолжил, уже скользнув между колючими кустами: – Насчет молоточка интересно. И насчет магии. Что ж ты-то без приглашения в путь отправился?
– Есть у меня приглашение, – не согласился Марик. – Только я о нем не с тобой говорить буду, а с отцом твоим!
– Так и я о том, – буркнул через плечо Насьта.
– Почему же от реки уходим? – снова окликнул проводника Марик, когда тот к старой, заросшей мхом болотине свернул. – И откуда купальщица в глухом месте, если до околицы вашей через колючки продираться надо?
– Ты слышишь, как кузнец работает? – разозлился Насьта.
– Нет, – прислушался Марик.
Только птицы щебетали в листве, да пока еще близкая река шелестела за спиной.
– Ну так иди за мной. Тут река петляет. С непривычки заблудиться можно! А уж о купальщицах вообще разговора нет: речной дух – значит, речной дух! Пуганый ты какой-то, парень! Зачем тебе меч?
– Пуганый – не руганый, – огрызнулся Марик и дальше пошел молча.
Глава 3
Арг
О том, что Насьта петляет если не на одном месте, то уж в пределах полутора десятков лиг, Марик понял уже к полудню, но не сказал ремини ни слова, тем более что ни свернуть в сторону, ни даже идти рядом с проводником по причине узости тропы не было никакой возможности. Спутники то пробирались через зловещую топь, то шли вдоль болотистой речушки, стараясь не разодрать одежду о тянущийся из непроходимой чащи колючий кустарник, то опять приближались к топи, то прорубались через заросли обжигающей травы, то петляли звериными тропами через буреломы и сухостой. В пасмурный день Марик, пожалуй, заблудился бы уже к вечеру, но Аилле пробивал весенними лучами даже самые густые кроны, и, когда Насьта дал команду разжигать на крохотной полянке костер, баль уже примерно знал, что болото протянулось с севера на юг на десяток лиг, но перейти его можно только в двух местах. Хотя и переходить его особой нужды не было, потому как чащи к западу от болота действительно ни путнику, ни охотнику доставить удовольствия не смогли бы, а топкая речушка, что вытекала из этого самого болота, через десяток лиг обязательно должна была привести к спокойному течению Ласки. Насьта, вгрызаясь в протянутый Мариком кусок вяленого мяса, попытался шутками да прибаутками разговорить баль, но тот сказался уставшим, что было не так уж далеко от истины, насторожил вокруг полянки шерстяную нитку, намотал ее на палец и крепко уснул.
– Чем от мошек спасаешься? – удивленно воскликнул поутру Насьта, явно ожидая увидеть покусанную и опухшую физиономию спутника.
– Чем и раньше, – пожал плечами Марик, сматывая поблескивающую каплями росы нитку. – Это что за травка?
Он вытащил из-за пазухи глянцевые листья.
– Заметил! – покачал головой Насьта. – Я такой же куст печальника еще до полудня на пути вырвал! А больше он и не попадался нам. Где нашел?
– Далеко отсюда, или ты думаешь, что я до тебя в лесу мошек кормил? – усмехнулся Марик. – Нет, оно конечно, для баль-то лес что одежда, а не кожа, как для ремини, – вот комары одежду прокусить и не могут. У нас этот кустик мухобоем называют. Есть будешь?
– Пойдем, – удивленно хихикнул ремини. – С утра хорошо идется. Аилле согреет, тогда перекусим. Только не трещи сучьями, как медведь с недосыпа.
Насьта действительно двигался не в пример тише и ловчее Марика. Ни разу ни сучок, ни шишка не хрустнули у него под ногами, порой баль казалось, что и колючие ветви кустов сами расходятся в стороны, чтобы пропустить в неприкосновенности розовощекого крепыша. Вот только зря ремини рассчитывал, что рано или поздно выведет чащобными кругалями терпеливого баль из себя: не знал он, что такое придирки однорукого старосты, колкости и насмешки ровесников и скрупулезность старика-опекуна. Скорее, из себя постепенно стал выходить сам ремини. И то верно: ведомый Насьтой светлокожий и светловолосый баль не сказал со времени разговора на берегу Ласки ни единого лишнего слова. Марик словно не замечал недовольного пыхтения проводника. Баль было чем заняться – он старательно копировал и заучивал движения и жесты Насьты, и чем дольше продолжался странный поход, тем лучше у него это получалось. Вскоре он и сам смог идти бесшумно и легко. Насьта даже все чаще стал оглядываться: не отстал ли от него Марик? На середине очередного перехода через болото ремини остановился, раздраженно фыркнул, потянулся и снял с почерневшей коряги фляжку.
– Когда догадался? – с интересом вгляделся в Марика.
– Вчера еще, – серьезно ответил баль.
– А чего ж не сказал? – поднял брови Насьта.
– Так ты проводник! – Марик поймал брошенную фляжку, вытащил пробку и сделал глоток воды. – А что, если ты не меня путаешь, а еще кого?
– Кого здесь еще путать? – разочарованно махнул рукой Насьта. – Испытываю я тебя! Или уже себя? Эх! А если бы мы не вернулись этой тропой? Не жалко было посудинку бросать?
– Так нет другой дороги! – объяснил Марик. – Через болота два пути, на той стороне бурелом непролазный, там хоть обрубись шиповки лесной – все одно не пройдешь, и ко второй переправе мы по берегу никак выйти не сможем, а обходить болото с юга – значит, надо через ту речку перебираться, что вдоль колючек петляет. Вряд ли ты меня туда поведешь. Во-первых, туда еще возвращаться больше десяти лиг, а потом, место уж больно приметное. Никак мы не могли эту корягу обойти, хотя она с той стороны и по-другому выглядит: мхом покрылась. На это рассчитывал? Так ты всякого баль за слепца держал бы или только мне такое уважение?
– Демон тебя задери! – плюнул в ноги Насьта. – Издеваешься, выходит? Да если бы ты сразу все выложил, мы еще вчера же вечером похлебку горячую черпали! Эх…
– Так и сегодня не поздно, – хмыкнул Марик. – Отсюда ведь до околицы твоей лиг пять, не больше?
– С чего ты взял? – не понял Насьта.
– А вон, – показал Марик на серенькую пичужку, усевшуюся все на ту же корягу. – Это ж тенька лесная? У нее сейчас птенцы. Она белки боится, поэтому домики свои только под крышей в деревнях лепит. А когда птенцов кормит, дальше, чем на пять лиг, от гнезда не улетает.
Словно подтверждая его слова, птичка сорвалась с ветки, нырнула в зеленый мох и, выхватив оттуда стрекочущего жучка, полетела над трясиной к северу.
– Вот такушки, значится? Умник, выходит, отыскался на мою голову? – выпятил нижнюю губу Насьта, едва не подобравшись ею до округлых ноздрей, щелкнул сам себя по лбу и, развернувшись, бросил через плечо: – Пошли тогда, что ли. Хотя белка белке рознь, но до околицы нашей и в самом деле недалеко, но вот есть тут еще одно дельце…
До «дельца» пришлось плестись те самые пять лиг. Болото наконец осталось позади, Насьта нырнул в неприметную ложбинку, и Марик с удивлением начал замечать, что в высокой траве обнаружилась оленья тропка, вокруг встали древние деревья такой толщины, что целый дом можно было бы спрятать за стволом каждого, а подбирающийся к зениту Аилле вовсе потерялся в высоких кронах. Когда впереди зажурчал невидимый ручей, засверкала алыми каплями ягод укромная полянка, Насьта с прищуром оглянулся и поманил к себе Марика пальцем:
– Ну что, следопыт? Так ли ты ловок, как кажешься? Найдешь дорожку?
Марик остановился, поправил мешок, положил на плечи копье и, раскинув руки на древке, зажмурил глаза. Косые лучи Аилле пробежали по щекам теплом, ветер шевельнул на лбу прядь непослушных волос. Смолкнувший было птичий гомон вновь заполнил небо и кроны лесных великанов. Марик открыл глаза и огляделся. За спиной низиной искрила лучами гигантская роща, по правую руку в тени могучего черного дуба темнели заросли засохшей иччи, слева полянка съезжала крутым склоном в затянутый зонтиками трубочника овраг, а впереди горизонт перегораживал редкий лиственный лес.
– Направо придется идти, – обернулся Марик к Насьте.
– Непонятно, – почесал нос ремини. – Слева – трубочник в рост человека, сейчас весна, волдырями не обойдешься, горло можно пыльцой сжечь – хода туда нет. Справа – колючка непролазная! Прямо – открытое место, а ты говоришь – направо… Ну так справа же ичча сухая! У нее шипы с палец! В нее даже медведь не суется!
– Ну так я ж не медведь, – пожал плечами Марик.
– Ты бы хоть следы на траве поискал! – возмутился Насьта.
– Кто же поляну поперек пересекает? – удивился Марик. – Ты, парень, петлять, конечно, мастер, но только если хотел меня запутать – к потаенной тропе напрасно вывел. Справа она.
– Но почему справа? – начал терять терпение Насьта. – Ты выкладывай, баль, как угадал! Может быть, ты мне слабое место крепости нашей подскажешь!
– Так крепости или околицы? – поднял брови Марик и почесал напомнивший о себе пустой живот. – Я не воин пока еще, чтобы слабые места у крепостей выискивать. Да и какая тут крепость? Так… Воротца. Засадка человечка на три-четыре. Один должен в самой ичче хорониться, второй на дубе, остальные – где угодно. Хоть справа, хоть слева, хоть впереди. Хотя я бы одного поодаль спрятал. Ему же по-всякому в деревню реминьскую бежать придется, кричать, что не сумел сын кузнеца Уски – Насьта потаенную тропу от врага спрятать! Ты не смотри так, ремини, я с твоим племенем тягаться в знании леса не стану, о вас по всей Оветте слава идет, только вот заросли иччи просто так сухими не бывают. Даже если и померзнут кусты в крепкую зиму, об эту пору зеленые побеги уже на локоть от корня ветвятся! Опять же птицы шумят, а над дубом ни взлета, ни посвиста. Вот и стрекотунья над поляной вьется, а она днем по коре ползает, жучков собирает. А прямо… Больно уж дорога открытая… Мне мой наставник говорил, что распахнутые ворота опасней запертых. Не поскупились, думаю, твои сородичи на прямой тропе на ловчие ямы да хитрые западни? Но и это не главное.
– А что же главное? – прищурился Насьта.
– Гнилью могильной из-за иччи тянет, – жестко сказал Марик. – Неспроста это, парень.
Когда еще птиц баль слушал, подумал, что падаль лесную в кустах призрело, но ветром повеяло, и запах подсказал: другой мертвечиной пахнет – той, к которой живность земляная полакомиться уж не поспешит.
– Ну веди тогда меня сам, коли такой чуткий, – побледнел Насьта.
– Ну пошли… тогда, – бросил через плечо Марик, проходя мимо толстяка.
Трех десятков шагов не дошел Марик до раскинувшего ветви дуба. Уже разглядел, как можно колючку у ствола миновать, когда у самых ног блеск какой-то глаз резанул и захотелось немедленно развернуться. Направо ли, налево – только уйти в сторону, словно лихо какое путника впереди поджидало. Остановился баль. Руку раскрытой ладонью протянул за спину, дал знак ремини замереть. Уронил на носок копье, прижал его к траве поперек хода, повернулся к дубу, поклонился, по вдолбленным Лирудом в память реминьским обычаям, невидимому наблюдателю, поочередно коснулся ладонями лба, плеч, скрестив руки на груди, коленей – и, не выпрямляясь, присел. К траве пришлось голову наклонить, чтобы снова блеск разглядеть. Полоса протянулась поперек поляны. Сначала баль подумал, что обрывок паутины повис между травинами, потом пригляделся – нет. Ни паутины, ни какой другой лесной снасти в траве не было. Скорее, прошел по упругой траве незнакомец и протянул за собой веревочный конец, смоченный сверкающим зельем. Вот чудак! Ему бы с таким настоем зеркала из плоских камней да деревяшек ладить, а он траву красит да настроение путникам портит!
Протянул Марик ладонь перед собой, за четверть локтя от полосы почувствовал, как пальцы закололо, подал руку вверх – и перестал иголки ловить в двух локтях над травой. Что ж, опасности никакой. А полосу сильный чародей ставил: от амулетов, что деревенский колдун заговаривал, не щипало – так, пальцы чуть-чуть зудели, а когда внук старосты выпросил у колдуна сильнейший наговор на хромоту да в сапог Марику, недругу своему, засунул – тот лишь чихнул пару раз. Зато потом, когда злоумышленник в собственный сапог заговоренный кусок кожи заполучил, тут же внук старосты сам ногу сбил, месяц потом босиком ковылял. Не на это ли намекал Лируд, когда чутье подопечного упоминал?
– Чего там? – недовольно осведомился из-за спины Насьта.
– А кто его знает, – пожал плечами Марик. – Я ж не колдун, чтобы насторожи чужие расплетать. Полосу кто-то по траве провел. Зачем – не скажу, но, чтобы сигнал охране не дать, на два локтя прыгать придется. Или это для отвода глаз наколдовано?
– Полосу, говоришь? – засопел Насьта. – Прыгать придется? Нет там никакой полосы, а если и есть, глазом ее не возьмешь! Тот, кто ставил, и то не разглядел бы глазом! А ты увидел – и не колдун при этом?
– Сомневаешься? – понял Марик. – Что ж, сомневайся. Только я-то ни развеять, ни подтвердить твоих сомнений не могу. Ты лучше спроси об этом у того, кто тебя на встречу ко мне послал. Или он полосу эту и ставил?
– И спрошу! – сжал губы ремини и заторопился к дубу – напролом, через полосу, только крикнул на ходу кому-то: – Ситка! Что там у тебя? Чем воняет? Опять, что ли…
Ичча начиналась не от самого ствола, а за полтора локтя, но темная кора могучего дерева создавала ощущение, что прохода нет. Впрочем, его и в самом деле не было, потому что, перешагнув бугрящиеся над землей корни, Марик попал в узкий, шириной в два локтя, коридор, который явно только что перегораживался несколькими срезанными и связанными между собой кустами все той же иччи.
Впереди открылась поляна, но сразу за ней во все стороны раскинулась низина, над которой за чахлыми кустами висело какое-то мутное марево. Между тем вонь усилилась, и шла она не от топи. Какая-то слизь висела на шипах иччи, пятна покрывали траву, а дальше, там, где начинались кусты, стояли трое ремини, и темная груда лежала у их ног.
– Иди-ка сюда! – оглянулся Насьта. – Взгляни-ка, дорогой ты мой «неколдун», что это? У вас такая погань водится?
Марик подошел ближе, окинул быстрым взглядом троих незнакомцев, уверившись, что, хоть ремини действительно невысоки ростом, упитанность Насьты правилом среди них не является, и взглянул на сваленные в кучу тела.
Издавая зловоние и изгаживая траву черной слизью, перед ним лежали более чем странные создания. Судя по силуэтам, это были люди, но вид их был столь ужасен, что не тошнота поднималась к горлу, а сами внутренности были готовы выползти через глотку. Казалось, каких-то несчастных зашили в черненую кожу, да так, что не осталось не только швов, но и отверстий для глаз, для носа, для рта, и, обрядив в этаких кукол, выгнали в дикий реминьский лес. Отправили в дальний путь, поскольку ноги у мерзких созданий были стерты так, что выступающая из ран слизь запеклась, как вывалянная в пыли древесная смола, а стебли травы и молодые листья густо облепили то, что у нормальных людей называлось бы руками и ногами. Все пять тел были пронзены стрелами и посечены мечами. Головы лежали отдельно, напоминая перемазанные золой горшки.
– Нет, – пробормотал Марик, чувствуя, как ужас начинает щекотать ребра. – Такой пакости у нас не водится. У нас только мертвецы. Обычные покойники. Собственные мертвецы или идущие мимо. Они все отчего-то к западу стремятся. Вот уже четыре года. А эти если и мертвецы, так только те, что не только померли, но и из-за смертного полога возвратились! В болоте каком-то отлежались – да наружу выбрались!
– Ну, – Насьта потеребил ухо, – из-за полога не из-за полога, а наши мертвецы и тут по-особому себя ведут, но об этом после. Нам такие твари не в новинку, но до этого они поодиночке наведывались, теперь же… Ты, парень, посмотри пока вокруг себя, мне переговорить тут надо.
Толстяк озабоченно кивнул, махнул рукой в сторону и перешел на торопливый, звонкий говор.