Януш Корчак
       О безотрадный век! Ты мир наполнил плачем!
       Блаженство лишь слепым, и трижды горе зрячим.
       Нет, горе им стократ, ведь их сподобит бог
       Узреть, как судный день к нам ступит на порог.
      
       Всё стало кверху дном, и солнца свет затмился,
       Воспрянул духом злой, а честный обленился.
       Добро бы разжирел, - так нет, худой как трость,
       Лишь кожа да скелет, и кость стучит о кость.
      
       Немало я ночей провёл в суровом бденье
       И жёг без жалости лампаду размышленья.
       Всё думал: отчего перевернулся мир
       И нас терзает злой, а добрый слаб и сир?
      
      Шандор Петёфи, венгерский поэт (1823-1849 гг.)
      из поэмы "Судья"
       Из энциклопедии:
      " Януш Корчак (настоящие имя и фамилия - Генрик Гольдшмидт) 1878-1942 гг. Польский писатель, педагог, врач. Написал более двадцати книг о воспитании, в том числе "Как любить детей" (1914 г.), где изложена его концепция формирования ребёнка как личности, повести "Дети улицы" (1901 г.), "Король Матиуш I ", проникнутые гуманизмом, и другие. Добровольно погиб в фашистском концлагере вместе с его воспитанниками, 200 детьми из варшавского гетто".
       Адам Мицкевич(1798-1855 гг.) - польский поэт, деятель освободительного движения. В 1817-1823 гг. создатель и участник тайной организации "филоматов". Основоположник польского романтизма. Создатель цикла "Баллады и романсы", драматической поэм "Дзяды", "Гражина" и многих других статей и произведений. С 1824 года жил в ссылке в России.
       Кшиштоф Пендерецкий (родился в 1933 году) - польский композитор, дирижёр, педагог. Экспериментировал в области новых средств выразительности, в том числе сонорики. В сочинениях 1970-1980-х годов близок неоромантизму. Оперы "Черти из Людена" (1968 г.) и "Потерянный рай" (1978 г.), две симфонии (1973, 1980 гг.), культовые сочинения - "Страсти по Луке" (1965 г.) и другие, концерты, квартеты, хоры. С 1959 года преподаёт в высшей музыкальной школе в Кракове. С 1972 года - ректор.
       Болеслав Прус (настоящее имя Александр Гловацкий)(1847-1912 гг.) - польский писатель. Реалистические рассказы, повесть о деревне "Форпост" (1885 г.). Обогатил польский социальный роман глубоким психологизмом ("Кукла" 1887-1889 гг.); "Эмансипированные женщины", 1891-1893 гг. Историко-философский роман "Фараон" (1895-1896 гг.) о перипетиях борьбы за власть в Древнем Египте. Фельетоны, литературная критика, публицистика.
       Фридерик Шопен(1810-1849 гг.) - польский композитор и пианист. С 1831 года жил в Париже. Представитель музыкального романтизма, один из создателей современной пианистической школы. Эмоциональная глубина, изящество и техническое совершенство Шопена-пианиста сказались на особенностях его произведений, преимущественно фортепианных. Музыке Шопена присущи лиризм, тонкость в передаче различных настроений; его произведения отличаются широтой национально-фольклорных и жанровых связей. По-новому истолковал многие жанры, возродил на романтической основе прелюдию, создал фортепианную балладу, опоэтизировал и драматизировал танцы - мазурку, полонез, вальс, превратил скерцо в самостоятельное произведение.
       Обогатил гармонию, музыкальную форму, фортепианную фактуру. 2 концерта (1829, 1830 гг.), 3 сонаты (1828-1844 гг.), фантазия (1841 г.), 4 баллады (1835-1842 гг.), экспромты, ноктюрны, этюды и другие произведения для фортепиано, песни. С 1927 года в Варшаве проводится международный конкурс имени Шопена."

* * *

* * *

      Корчак, Мицкевич, Пендерецкий, Прус, Шопен и многие-многие другие - гордость не только Польши, но и всей мировой культуры, духовная элита страны. Однако Януш Корчак занимает в этом списке совершенно особое место, потому что он не только принадлежит к самой высокой интеллигенции, цвету нации, но, в первую очередь, - это великий Праведник, подвижник, аристократ духа и просто настоящий герой в самом высоком смысле этого слова.
      Предки Януша Корчака, еврея по национальности, из поколения в поколение жили в Польше и весь быт этой семьи всегда был пронизан духом космополитизма и утончённой польской культуры. Он не знал ни иврита, ни идиша, и, разумеется, писал свои книги на польском языке для всех жителей страны, без различия их расы или национальности. Детство будущего врача и писателя протекало в зажиточной семье преуспевающего варшавского адвоката, где были няни, гувернантки, кухарки и так далее. Только в пятилетнем возрасте он с удивлением узнал однажды от служанки, что чем-то всё-таки отличается от других детей. Однако беззаботное детство длилось всего до одиннадцати лет: отец безнадёжно заболел и через семь лет умер. А тем временем семья обеднела, была вынуждена переехать в убогое жилище в бедном районе Варшавы. Генрик ещё учился в школе, но уже с этих пор начал помогать выжить своей семье - матери и сестре: одновременно с учёбой он занимался репетиторством, чего, конечно, не мог бы сделать, если бы учился посредственно.
      После окончания школы Генрик поступает в университет на медицинский факультет Варшавского университета. Уже в это время он начинает писать и именно тогда берёт себе псевдоним Януш Корчак. Он пишет довольно много: прозу, стихи, публицистические статьи. По окончании университета молодой специалист сначала работает в детской больнице, а затем его, как врача, мобилизуют на русско-японскую войну 1904-1905 года, после которой Корчак практикуется в клиниках Берлина, Парижа, Лондона. По возвращении в Варшаву он быстро становится известным врачом, славится как прекрасный диагност, имеет состоятельных пациентов.
      Наверное, в том, что свою карьеру молодой доктор начал именно с детской больницы был перст судьбы. Чем дольше люди живут на свете, тем сильнее убеждаются в том, что в жизни нет ничего случайного: в конце-концов становится понятно, что именно так а не иначе и должна быть выткана нить судьбы каждого человека, да только сам он, не зная первоначального замысла, часто просто не понимает этого, бунтует, идёт наперекор судьбе. И вот тогда оправдывается пословица: "умного судьба ведёт, а глупого тащит".
      И в детской больнице, и на фронте, юноша столкнулся со страданиями, смертью, своим собственным бессилием. Понятно, что ко всему этому он, человек с тонкой душой, никак не мог оставаться равнодушным. Уже тогда он решил посвятить себя детям. В тридцатилетнем возрасте (как и Альберт Швейцер!) этот известный варшавский врач, казалось бы, достигший пика карьеры, в корне меняет свою судьбу - он посвящает себя еврейским детям-сиротам маленького варшавского благотворительного приюта. И тут этот талантливый человек проявляет себя талантливым совсем в другой, новой для него области. Он оказывается ещё и умелым организатором: уже в 1911 году, всего за три года, он сумел построить большое новое здание приюта, который просуществовал целых тридцать лет - вплоть до 1941 года, когда фашисты уже во-всю хозяйничали в Европе.
      Своей семьи и своих детей у него не было никогда. Всего себя он отдавал чужим детям, которые ни в коем случае не были для него чужими. Он даже и жил вместе с ними - в маленькой комнатке под крышей приюта. Здесь же писал свои книги, которых с каждым годом становилось всё больше. Тематика книг была удивительной: сказки для детей, книги о воспитании детей для взрослых. Он писал то, что просилось из его души наружу, о том, что волновало его больше всего на свете.
      Первоначально в приюте было сто детей, а в 1940 году, к концу его существования - уже более двухсот. И такое количество детей обслуживалось персоналом всего из восьми человек, которых, независимо от выполняемой работы (повар, дворник, сторож, прачка и так далее) с полным правом можно было назвать воспитателями, коллегами и единомышленниками Корчака. Ему удалось невероятно трудное дело - не только привлечь средства благотворителей и построить первоклассный детский дом, разместившийся в большом трёхэтажном здании, но и сплотить вокруг себя таких же Подвижников, как и он сам. Это был детский дом совершенно нового типа - не просто жалкий приют фактически для маленьких узников, изгоев общества, а настоящий родной дом для детей, которых любили и воспитывали в них навыки самопознания, самоконтроля, самоуправления.
      Надо сказать, что современная мировая наука о детях и детстве - особенностях детской физиологии и психологии, об отношении к ребёнку и методах воспитания - сложилась (как и геронтология) сравнительно недавно. Совсем другим, чем сейчас, было, например, отношение к детям не только в средние века, но и ещё в девятнадцатом веке и даже позже. В те времена обычным делом было в семье громадное количество детей - до семнадцати и больше. Человечество в основной своей массе ещё жило в эпоху естественного (и - из-за войн, голода, стихийных бедствий - неестественного!) отбора: половина или больше детей умирали от разных болезней ещё в младенческом возрасте и родители не очень-то горевали об этом, поскольку таков был совершенно привычный, нормальный ход вещей. Они не успевали схоронить очередного ребёнка, как уже появлялся следующий и снова следующий. К тому же считалось, что умерший младенец автоматически попадает в разряд ангелов, так что можно было не только не печалиться, но даже и радоваться за него: ведь на земле его слишком часто ожидали нищета, голод, войны и стихийные бедствия. Выросшие же дети тоже очень часто проживали неполную жизнь - погибали на войне, умирали молодыми от разных болезней, в первую очередь от чахотки, которая тогда считалась неизлечимой и косила не только бедняков, но и состоятельных людей.
      Ребёнка по возможности красиво наряжали и в лучшем случае считали чем-то вроде куколки, которую лишь изредка можно показать гостям. А вообще-то дети должны были знать своё место, скромно сидеть подальше от взрослых, желательно в детской, если таковая имелась, не вступать в разговоры и вежливо кланяться. Только и всего. Видеть в ребёнке человека, личность тогда ещё не приходило в голову почти никому. Правда, теперь кое-где ударились в другую крайность: так, в США, например, очень серьёзным смягчающим обстоятельством во время уголовных процессов считается установление "тяжёлого" детства обвиняемого. Он, видите ли, почти не виноват в том, что убил, поджёг, изнасиловал, украл, ограбил - ведь в детстве его бил папа, жестоко наказывала мама и именно из-за них он и сформировался такой, можно сказать, несчастной личностью, а поэтому к нему нельзя быть жестоким и надо проявить всяческое снисхождение.
      В своих работах по воспитанию детей Корчак как раз и доказывал, что ребёнок - уже изначально личность, уже определённый психотип, и это надо максимально учитывать при его воспитании. Каждый ребёнок неповторим и с ним приходится работать только индивидуально. В то время такие идеи для многих были совершенно новыми и даже неприемлемыми. Вот некоторые отрывки из работ Корчака:
 
       "Одна из грубейших ошибок - считать, что педагогика является наукой о ребёнке, а не о человеке. Вспыльчивый ребёнок, не помня себя, ударил; взрослый, не помня себя, убил. У простодушного ребёнка вымнили игрушку; у взрослого - подпись на векселе. Легкомысленный ребёнок на десятку, данную ему на тетрадь, купил конфет; взрослый приограл в карты всё состояние. Детей нет - есть люди, но с иным масштабом понятий, иным запасом опыта, иными влечениями, иной игрой чувств. Помни, что мы их не знаем".
       "Среди детей столько же плохих людей, сколько и среди взрослых... Всё, что творится в грязном мире взрослых, существует и в мире детей".
       "Воспитатель, который приходит со сладкой иллюзией, что он вступает в этакий маленький мирок чистых, нежных, открытых сердечек, чьи симпатии и доверие легко сыскать, скоро разочаруется".
       "Ни один воспитатель не вырастит из сотни детей сотню идеальных людей".
      
      Поле деятельности Корчака постепенно расширяется - он становится руководителем ещё одного детского дома в Варшаве, теперь уже для польских детей. К этому времени он давно приобрёл широкую известность не только как врач и воспитатель, но и как учёный и литератор. Главная книга его жизни называется символически: "Как любить ребёнка". Кроме того, он читает лекции на Высших педагогических курсах, ведёт в судах дела малолетних преступников.
      Тем временем в Европе крепнут позиции фашизма и Корчак начинает задумываться о своём происхождении, о судьбах мирового еврейства. Дважды (1934 и 1936 гг.), по приглашению своих бывших воспитанников, он побывал в Эрец-Исраэле, где услышал рассказы беженцев из Германии о фашистских зверствах.
      Он всё больше и больше начинает чувствовать угрозу, нависшую не только над ним, как над евреем, но и над его воспитанниками в Варшаве, к которой уже приближаются фашисты. И жизнь снова требует от немолодого, порядком уставшего от жизни человека, нового, притом максимально, напряжения всех сил. А ведь он так надеялся, что совсем скоро сможет уйти на покой, поселиться где-то в тихом, спокойном месте и провести остаток жизни наедине со своими книгами...
      Фашисты, захватившие Варшаву, разумеется, не оставили в покое даже и дом сирот. Двести детей, вместе с 64-летним Корчаком и со всем остальным персоналом, отправили в варшавское гетто, где к тому времени уже находилось около полумиллиона обречённых, а оттуда дорога была только одна - на смерть в газовых камерах концлагеря Треблинка.
      Понятно, что полмиллиона людей невозможно уничтожить одномоментно, поэтому обречённые ещё какое-то время жили в концлагере. И всё это время главной заботой Корчака, морально вполне готового к собственной смерти, по-прежнему оставались его дети. Общеизвестно, что условия в фашистских концлагерях были просто кошмарные: и дети, и взрослые голодали, были крайне истощены, болели дизентерией, цингой, педикулёзом. Корчак, по мере сил, лечил детей, добывал для них пропитание. А самое главное - он всячески поддерживал их морально, хотя теперь никто, конечно, не знает, какие слова он говорил им при этом. Даже отправка детей в гетто, в отличие от партий взрослых людей, происходила без истерик и слёз. Вот, например, как об этом рассказывается на интернетовском сайте Алексея Поликовского:
 
       "Когда Дому Сирот пришла очередь идти на Умшлагплатц, откуда происходила отправка в Треблинку, Корчак построил детей и возглавил шествие. Мы до сих пор не знаем - и никогда не узнаем, - что он говорил своим детям в этот день. С какими словами одевал самых маленьких, что говорил старшим? Сказал ли он им правду? Вся педагогика Старого Доктора - педагогика, сохранившаяся в его книгах, - построена на том, чтобы не врать ребёнку и общаться с ним не как с низшим, а как с равным. Скорее всего, он не обманывал детей и на этот раз. Наверное, он поддерживал их не столько словами, сколько собственной уверенностью и спокойствием. Намёк на такой образ поведения есть в его дневнике, состоящем из коротких отрывочных записей, которые он делал поздним вечером, уложив детей спать. Писать длинно у него не было ни сил, ни настроения. В одном месте дневника читаем: "Говорю Ганне: - Доброе утро. Она отвечает удивлённым взглядом. Прошу: - Ну улыбнись же! Бывают бледные, чахлые, чахоточные улыбки".
       Марш Дома Сирот к вагонам в Треблинку проходил в полном порядке. По одним воспоминаниям, Корчак вёл за руки двоих детей, а по другим - одного ребёнка нёс на руках, а другого вёл за руку. Дети - их имён и фамилий не сохранилось, только те, что упомянул Корчак в своём дневнике, - шли рядами по четыре, шли спокойно, ни один не плакал. Это видели множество людей, часть из них остались живы и оставили воспоминания. Некоторые вспоминают, что колонна детей шла под зелёным флагом Дома Сирот - и комендант Умшлагплатца, привыкший к сценам ужаса и отчаяния, закричал в остолбенении: "Что это такое?". Есть свидетельства, что при погрузке в вагоны немцы предлагали Старому Доктору остаться в Варшаве и не ехать в Треблинку, - Старый Доктор отказался, но никто не сохранил слов его отказа. О них можно только гадать. Был ли он способен - этот пожилой человек с интеллигентным исхудавшим лицом, с бритой наголо головой, с оттопыренными ушами, в очках в простой проволочной оправе - сказать стоявшим на перроне немецким офицерам что-то резкое и грубое? Вряд ли. Мягкая интонация всех его книг и грустная, лишённая ненависти интонация его последнего дневника заставляют предположить короткую вежливую фразу, которую он мог сказать в тот момент: "Благодарю вас, но это невозможно".
      Есть много неоспоримых свидетельств того, что Корчаку неоднократно предлагали освобождение - и перед отправкой в гетто, и даже в самом концлагере. И каждый раз он решительно отказывался. Он, как и Ян Палах, выбрал смерть. Разумеется, Корчак, как и каждый из нас, совсем не хотел умирать, но предательство было для него страшнее смерти. Вместе с детьми погиб не только он сам, но также и все остальные сотрудники Дома Сирот...
 
      Вот одна из последних фраз его дневника:
       "Если бы можно было остановить солнце, то это надо было бы сделать именно сейчас".
      
      6 августа 1942 года изумительной красоты Человек - старый, больной, измождённый, остриженный наголо, небритый, завшивленный, с оттопыренными ушами - спокойно вошёл в сверкающую белоснежным кафелем газовую камеру фашистского концлагеря Треблинка. Вся предыдущая жизнь этого человека и так уже была прекрасна, но этот миг стал его звёздным часом, сделал его бессмертным.
      Можно перефразировать известное двустишие:
 
       Есть только миг между прошлым и будущим -
       Именно он называется жизнь
      
      таким образом:
 
       Есть только миг между прошлым и будущим -
       Именно он называется смерть...
 
      Жизнь - смерть - бессмертие... Все религии мира говорят о том, что душа человека бессмертна и жизнь не кончается со смертью тела, просто она переходит в другие формы. Это, кстати, вполне согласуется и с главным постулатом материализма, основой которого является закон сохранения Материи и Энергии. Вот почему душа Януша Корчака (так же, как и души восьми его сподвижников и двухсот погубленных детей) превратившись в один из Энергионов Большого Купола, выбрала для себя, как и когда-то на Земле, Служение Учителя.
 

 
       Музыка, музыка...
      Таня Союшева была белокурая, голубоглазая, пухленькая девочка из десятого "А", которая очень нравилась Володьке Смольникову. У Смольникова был маленький японский магнитофон, который очень нравился Витьке Ивлеву из десятого "Б". Таня ненавидела Витьку за наглые глаза и циничную усмешку. К тому же он очень плохо учился и ему было на всё наплевать.
      Однажды вечером после уроков Витька подошел к Тане. И сказал, что Таня ненавидит его совершенно зря. Он совсем не такой. И что Таня, между прочим, абсолютно не разбирается в людях. Как ни странно, на этот раз на его лице, действительно, не было обычной ухмылки. Они вместе пошли домой, потому что жили в одном доме, только на разных этажах. А Володя, кстати, жил на пятом этаже в доме напротив.
      По пути Таня с удивлением узнала, что Витька кончает музыкальную школу и его любимые композиторы (кто бы мог подумать!) - Бетховен, Моцарт и Бах. Таня тоже очень любила музыку и зашла к Витьке послушать, как он играет. Тем более, что он, может быть, все-таки и врал.
      Дома у Витьки никого не было. Сначала они сидели у незашторенного окна и пили чай. Таня хотела скорее вернуться домой кое-что сделать, но от чая отказаться было просто невозможно. Тем более, что Витька оказался очень вежливым и радушным хозяином. Это был просто совсем другой человек. Он подкладывал Тане малиновое варенье и говорил о музыке, которую, действительно, очень любил.
      А потом Витька сказал Тане, что сыграет для неё Лунную сонату. Но только он смущается, когда на него смотрят. И поэтому он лучше сыграет в темноте. На память. Если Таня не возражает. Тем более, что в комнате довольно светло из-за фонаря.
      Таня села на диван, а Витька выключил свет и сел за пианино. Играл он, действительно, очень хорошо. Он сыграл Лунную сонату, а потом что-то ещё и ещё. Он играл долго, а когда кончил и зажёг свет, глаза его блестели, а лицо было каким-то совсем незнакомым, одухотворённым и в то же время загадочным...
      Потом Таня ушла домой. Дома она занялась стиркой. Она стирала и думала, что совершенно не разбирается в людях. Ей всегда нравился Володя Смольников, а оказалось, что Витька такой интересный человек. Кто бы мог подумать!
      В то время как Таня стирала, Витька вышел из дома и направился к Смольникову, чтобы забрать у него японский магнитофон, который ему всегда так нравился. Потому что они поспорили. Витька сказал Смольникову, что Союшева - такая же стерва, как и все. Только корчит из себя недотрогу. А стоит её разок проводить домой, как она согласится на всё. И Смольников сам сможет это прекрасно увидеть из своего окна на пятом этаже.
      С тех пор Таня ничего не могла понять. Смольников смотрел на неё с ненавистью. Витька больше никогда не подходил к ней и не говорил о музыке. Он ухмылялся ещё омерзительнее, чем прежде. А девчонки о чём-то шептались и хихикали, глядя ей вслед. Она, действительно, совершенно не разбиралась в людях...

* * *

      В конце-концов Таня, конечно, узнала, в чём дело - ей с большим удовольствием всё рассказала Нинка Борисова. С человеческой злобой и подлостью Таня встретилась впервые. И решила, что вынести это просто невозможно. У неё больше не было сил ходить в школу, видеть их лица и чувствовать себя изгоем. Она осталась одна во всём враждебном ей мире, а ведь вынести такое может далеко не каждый и взрослый человек!
      Сегодня, как вот уже и несколько предыдущих дней, Таня опять не пошла в школу. Мать, конечно, ничего не подозревает, потому что уходит из дома на работу ещё раньше своей дочери. Девушка сидела в парке с окаменевшим лицом и думала, что же ей делать теперь, когда жизнь кончена. Рядом на лавочке стоял портфель, который она всё-таки брала с собой, чтобы ничего не заподозрили соседи. Любовь для неё теперь исключена навсегда, дружба, оказывается, тоже...
      Жить дальше просто не имеет никакого смысла.