Глава седьмая

Парижская жизнь

Неровный булыжник врезался мне в тело.

Мои израненные пальцы ощупывали камни, непонятно, с какой целью, пытаясь за них ухватиться. Для чего мне были нужны эти булыжники? Я не собирался выстроить баррикаду. Баррикады сооружают летом. Приходите посмотреть, как умирают за двадцать пять франков в день. За какую сумму умру я? Три миллиона – заманчивая сумма... если я ее положу в карман. Но если и положу, деньги уйдут на лечение. Булыжники были липки от сырости, и я скользил на них. Много бы я отдал, только не три миллиона, чтобы подняться. Ничего!

Я полз.

Меня здорово стукнули по башке. Пожалуй, дважды. А может, и трижды. Столько же, сколько миллионов. Первый...

Я полз.

Камни были острыми, мокрыми и холодными. Неподалеку текла вода. Тихо. Коварно. Вокруг все было погружено во мрак. Там, у черта на рогах, венчая темную, более темную, чем ночь, массу, которая мне показалась мостом, мигали огоньки, но вокруг меня царила абсолютная чернота.

Я полз.

Вода текла быстрее и ближе, или же слух начал подводить меня. Что-то гнусное, мерзко пахнущее, какой-то отвратительный комок находился почти у самой моей щеки.

– Дальше не надо, приятель, – прокартавил испитой голос.

Мои окоченевшие пальцы сжались вокруг комка. Это была ступня. Выше – нога, еще выше – туловище, а надо всем этим – голос.

– Ты хочешь нырнуть в Сену, малыш?

– Не знаю, – с трудом выговорил я.

– Сердечные страдания?

– Не знаю.

– Пойду отнесу тебя, где укрыться. Я тебе спас жизнь, разве нет? Ты не забудешь меня? Без меня ты бы нырнул в это болото. Это говорю тебе я, Бебер.

– Бебер? Игрок?..

– Давние дела... Скачки для меня за красным светом. Только не говори об этом с Дюсешь.

Он наклонился надо мной, обдав столь густым перегаром, что мне едва не вывернуло желудок. Подхватив подмышки, он затащил меня под мост.

– К тебе посетитель, Дюсешь. Светский человек. Тип из высшего общества. Выпал из тачки или выброшен на ходу...

– Ударили дубинкой, – с трудом выговорил я.

– Может быть, и то и другое, – произнес босяк. – Возможно, ты и схлопотал удар дубинкой, но я своими глазами видел тачку и видел, как тебя оттуда вышвыривали.

– Ночное нападение, – произнес хриплый, надломленный в тысяче мест голос, лишившийся возраста и почти лишенный пола. – Из-за него у нас будет куча неприятностей.

– Нет, нет, – взмолился я. – Со мной не будет хлопот. Не будет неприятностей.

Неприятности были исключительным призванием Нестора Бурма. Я ревниво их оберегал. И не собирался ни с кем ими делиться.

– Он мой кореш, – произнес босяк. – Я ему спас жизнь. Он этого не забудет. Даст мне вознаграждение.

Я почувствовал, как он принялся меня обшаривать. Пускай. Сегодня ночью он не будет первым. Пожалуй, третьим, если в моем разбитом котелке еще осталось место для воспоминаний.

Началось у торговца птицами. В тот момент я, впрочем, не знал, что дело происходило у торговца птицами. Богатая мысль меня осенила пойти проветриться на набережную Межисри. Там я схлопотал первый удар дубинкой. Я бы лучше сделал, если в зашел в кафе. Прохожие на набережных были редки и все-таки на одного их оказалось слишком много: на того, кто меня оглушил у улицы Бертена Пуаре (я припоминал место; хоть что-то!). Когда чуть (или много) позднее я пришел в себя, то еще недоумевал, как же влип в подобную историю... Конечно, других забот у меня тогда не было... Тем временем, несмотря на мое полуобморочное состояние, мне показалось, что кто-то обшаривает мои карманы...

– Что ты там вытворяешь? – спросила босячка.

– Может, у него есть адрес, кого предупредить при несчастном случае? – ответил мужской голос.

– Не дури, Бебер. Ты же не умеешь читать. Смотри, ничего не свистни у парня...

Я потянулся. Как приятно было вытянуться. Даже если и побаливало местами и не слишком гостеприимным было место под мостом, который защищал от дождя, но не от сквозняков. Придя в себя первый раз, я обнаружил, что у меня связаны руки и ноги, а избавиться от веревок было бы столь же трудно, как получить отсрочку у моего сборщика налогов. Да я и не пытался (со сборщиком налогов я пробовал). Находился я в странном месте. Темном, живущем непонятной жизнью, полном странных движений. Там было не жарко и приятно пахло отрубями, кукурузой и тому подобными злаками. Не знаю, почему, мне захотелось свистнуть, и тогда я обнаружил, что и рот мне заткнули. И, похоже, глаза мои тоже были завязаны. Я повернулся на другой бок, что-то толкнув и вызвав оглушительное (или показавшееся мне оглушительным) хлопанье крыльев. Затем тишину нарушила своей сердитой руладой канарейка, проворковал вяхирь. Я был у торговца птицами и сам стал птичкой, глупым пижоном, заключенным, как и все здесь, в клетку.

– Дай ему красненького и отправь, – посоветовала босячка.

– Он мой кореш, – возразил бродяга. Он чиркнул спичкой.

Никто не явился на шум, вызванный потревоженными во сне птицами. Лишь много позднее возник тип, которого из-за повязки на глазах я не видел, но почувствовал – тип нервный, взвинченный. И он запустил руки в мои карманы, поднял меня и... А затем, больше ничего... Это был второй удар дубинкой за вечер. Выброшенный, по словам босяка, из машины, я оказался на берегу, развязанный, и полз к реке с риском в нее нырнуть. Словно мне все приснилось. Это ни с чем не вязалось. На меня напали, ударили дубинкой, связали, оставили одного среди птиц, потом снова выпустили. Меня не допрашивали, нет. Должно быть, все-таки, приснилось. И, наверное, сон еще продолжался. Это ни с чем не вязалось. Разве что у меня свистнули бумажник. Но, Боже мой, столько хлопот из-за бумажника! И мой бумажник...

Пронизывающий ветер загасил первую спичку. Чиркнули второй. Желтый язычок огонька не гас. Наверное, зажгли свечу. Сквозь туман я увидел, что босяк размахивает моим бумажником, протягивая его своей приятельнице, такой же оборванной, как и он:

– Держи, Дюсешь, раз уж ты умеешь читать...

– Он сыщик, – сказала бродяжка после короткого молчания. – Говорила я тебе, что будут у нас неприятности...

– Сыщик или нет, он мой кореш. Я его спас. Он этого не забудет. А если и сыщик? Он нам поможет...

– Это не настоящий сыщик. Это частный детектив. Ты знаешь, Бебер, что это такое?

– Нет. Он сыщик или не сыщик?

– Он сыщик, но не сыщик.

– О, дерьмо! Верни-ка мне его кошелек. Положу в его карман.

– Я знаю этого парня, – сказала Дюсешь изменившимся голосом. – И его и его подружку...

Босяк возвышался надо мной. Он нагнулся с бумажником в руке:

– Мы ничего не забрали, приятель. Мы не воры. Но ты не забудешь об услуге, да?

Он засунул бумажник мне в карман. Свет погас. Я услышал позвякивание бутылок, затем бульканье и выразительное прищелкивание языком.

– Эй, Дюсешь, – запротестовал бродяга. – Такой поздний час, а ты как в бочку вливаешь!

Она выругалась:

– Согревает.

– Я хочу дать ему глотнуть.

– Ему я сама дам, – пробормотала женщина. Я почувствовал ее приближение: – Посвети мне, Альбер. Хочу увидеть физию нашего гостя.

Он чиркнул спичкой.

– Отхлебните, – сказала она. – Дерьмо, но на другое нет денег. Когда-то у меня были полные погреба...

Я слабо оттолкнул бутылку. Я отнюдь не брезгую красным вином, но сейчас, право, не чувствовал себя в состоянии его перенести.

Словно угадав мои мысли, она сказала:

– Это не бормотуха.

– Не бормотуха? – икнул босяк. От удивления он уронил спичку. – А что же это такое?

– Ром.

– Ах! У сударыни есть скромные запасы?

– Да, сударь.

– Дай взглянуть на этикетку.

– Этикетки нет и не балуйся со свечой. Нас еще заметят... Выпей, любовь моя – добавила она.

Последнее предложение адресовалось мне. Я сделал глоток рома. Мне полегчало.

– Лучше стало?

– Да.

– Сто монет.

– Хорошо.

– Ты заплатишь, когда выкрутишься.

– Хорошо. Босяк пробурчал:

– И с меня сто монет?

– Держи бутылку, – сказала старуха.

– Хорош ром! – кашлянув, произнес он.

– Дрянь, – произнес второй голос.

Какая-то тряпка была наброшена мне на ноги. Я по-прежнему лежал вытянувшись. Или под этим мостом было не так холодно, как мне показалось вначале, или ром начинал действовать. Постепенно ко мне возвращались силы. Как только почувствую себя лучше, рвану в агентство, вытяну ноги на чистой постели и поухаживаю за своей физиономией. Двое босяков, прижавшиеся друг к другу рядом со мной, тихо переговаривались, время от времени прикладываясь к бутылке.

– Я знаю этого мужика, – шептала бродяжка. – Или он очень на того смахивает. На того, кого знала, еще будучи богатой...

– Когда ты была Дюсешь, – проскрипел ее спутник.

– Когда была Орельенной д'Арнеталь...

– Ты нам лапшу не вешай. Какая ты д'Арнеталь, ты из Трущобвиля.

– Остолоп. Эмильена тогда царила в Алансоне. До меня. Я воцарилась только в 1925...

– Воцарилась!

– Да, господин огрызок! Именно так и говорят. И я никак не могла быть уроженкой Трущобвиля...

– Там были бы недовольны.

– Я звалась д'Арнеталь... Их было двое, и они хотели переспать со мной. Вдвоем, ну, почти... С ума можно было сойти...

– Всего двое? Я считал, что ты покоряла их всех, этих толстосумов.

– Остолоп, – повторила она. – Тебе не понять. Никогда не слышал об Орельенне д'Арнеталь?

– Бог ты мой, конечно, слышал. С тех пор, как я тебя знаю, Дюсешь, ты мне все уши прожужжала этой историей.

– А раньше?

– Ох! Слышал и раньше. Была такая кокотка. Царица Парижа.

– Да, мой дурачок. У меня были авто, лакеи, особняк на авеню Булонского леса и загородный дом... И не так уж давно, в 1925 году!

Он хмыкнул:

– Загородный дом...

– Почему бы нет? Передай бутылку.

– Она пустая.

– Грязная свинья.

Они начали было переругиваться, но потом затихли. Моя голова болела меньше. Головокружение ослабло. Теперь, когда мне стало легче, ждать здесь воспаления легких было бессмысленно. Я поднялся на ноги. Да, терпеть можно.

– Куда ты, дружок? – спросил босяк.

– Смываюсь, – сказал я. – Где-то у меня есть постель.

– Тебе повезло, – заметила женщина.

– Поверх головы, – сказал я.

– И у меня была кровать, с периной!

– И кучей мужиков, – произнес босяк. Она только усмехнулась.

Я вынул бумажник и испытал еще один сюрприз. Моих деньжат не тронули. Я на ощупь чувствовал особую казначейскую бумагу. Решительно, чем больше я думал об этом налете, тем более бессмысленным он мне представлялся. Я отобрал несколько бумажек и сунул в первую подвернувшуюся мне руку.

А затем, ковыляя, ушел.

Доковылял я до улицы Пти-Шан, и длинным показалось мне это расстояние. Встретилось несколько полуночников, но ни одного полицейского. Может, к лучшему. Я утратил всякое представление о времени. Мои часы остановились, была ночь, и это все, что я знал, да большего и не хотел знать.

Мне потребовалось добрые четверть часа, чтобы преодолеть два этажа. На каждой новой ступеньке перед моими закрытыми от усталости глазами вспыхивало белое: свежее постельное белье, ряды чистеньких подушек, матрасы, мягкая, нежная, теплая великолепная постель – все прыгало у меня перед глазами. Постель... За этой дверью с табличкой, на которой можно было прочесть Агентство Фиат Люкс. Г-н Нестор Бурма, директор, меня ожидала одна такая. Эта дверь образовывала последнее препятствие, но препятствие самое тяжелое. Нужно ведь еще найти ключи. Наконец я их ухватил. Они были не в том кармане, куда обычно я их кладу.

Открыл. Вошел в приемную. Затем в комнату Элен...

Никогда не стройте планов. Из соседней комнаты диван простирал ко мне свои объятия, но что-то мне подсказывало, что я не сразу смогу им воспользоваться... В кабинете Элен царил страшный бардак. В плохо задвинутых ящиках виднелись следы обыска. Снятые с полок папки не были возвращены на место. И потихоньку, как детектив среднего уровня, я начал понимать причины нападения на меня. Я направился к собственному кабинету. Открыв дверь, зажег свет, и люстра всеми своими лампочками осветила комнату. Я оставался на пороге, чтобы полюбоваться зрелищем, если таковое было мне уготовлено. И получил свое. Тот же беспорядок, те же перевернутые вещи, те же следы посещения взломщиков. Пока мне было трудно сказать, унесли ли они что-нибудь. Но бросалось в глаза то, что они оставили.

Башмак из великолепной желтой кожи выглядел не так, как полагается нормальному башмаку, если он пуст. Но он не был пуст. В нем помещалась ступня. Начало, если идти снизу, нормально сложенного человеческого тела, в довольно хорошей сохранности. Человек лежал вытянувшись, с лицом в складках сбившегося ковра. Осторожно и преодолевая собственную слабость, я приподнял за волосы его голову. Чуть больше или чуть меньше сорока. Старше он теперь уже не станет. Серые глаза, тонкие усики, узкие губы, тяжелый подбородок, курчавые волосы. Г-н Бирикос. Ник Бирикос. Грек. Царство тебе небесное!

Я перешел в другую комнату, ту, что с диваном, но не обращал внимания на его соблазны. Проглотив укрепляющее с добавкой аспирина, прислонился к стене и попытался прийти в себя. Почувствовав, что силы возвращаются, вернулся к трупу.

Я его обыскал. Той ночью много обыскивали. Кроме тошноты, это ничего мне не принесло. Паспорта не было. Различные документы и среди них – водительское удостоверение, все на имя Никола Бирикоса, афинца, которому здорово досталось. Деньги. Самая малость. Немного. Достаточно, впрочем, чтобы оплатить чистку ковра и даже его замену на новый. Деньги я забрал. И больше ничего для Нестора. Ничего, что давало бы след. Ничего, что позволяло бы понять, кто же обшаривал мою контору. И нашел там смерть, которой, конечно же, не ожидал.

Его сразила пуля, попавшая прямо в сердце. И состояние помещения, и некоторые другие признаки, которые я кое-где обнаружил, в частности следы на запястьях, подтверждали, что не обошлось без борьбы.

Как ни мучительно болела моя черепушка, она начинала снова работать.

Их было по-меньшей мере двое – господин Бирикос и господин Икс. Они что-то искали в моих папках. Это понятно. Но что? Им повезло, что они это знали, я же... Чтобы от меня отделаться, устроили ловушку (признаюсь, я попался, словно новичок). Забрали мои ключи и приняли меры, чтобы я не нарушил ход операции.

Во время домашнего визита искомый предмет (какой?) был обнаружен (но что это было, Боже мой?) и вспыхнула ссора – потому, что оба сотоварища в тот момент предпочли бы действовать в одиночку. Выхвативший ствол самонадеянный Ник Бирикос пал жертвой нарушения закона, запрещавшего ношение оружия.

Икс, нервный и взвинченный (убийство человека, должно быть, не входило в программу), скрылся. Он поторопился вернуть мне связку ключей, но для того, чтобы я не пришел в себя у торговца птицами (было желательно, чтобы я точно не знал, куда меня поместили), вышвырнул меня на набережной, словно сверток грязного белья, в надежде, что холод завершит так успешно начатое дело, которое, однако, он не хотел заканчивать лично. Похоже, что Икс не был убийцей; иначе со мной давно бы разделались. А Бирикос погиб случайно.

Я прошел в комнату проглотить что-нибудь укрепляющее и снова вернулся в кабинет. Мертвый не исчезал, и я не знал, как от него отделаться. Лучше всего оставить на месте проветриваться, а самому устроиться так, чтобы поменьше было хлопот. Я рылся там и здесь, пытаясь понять, что же могло потребовать взлом помещения, вызвать ссору и трагическую схватку. Ничего.

Очевидно, предмета (если таковой существовал) больше здесь не было, и напрасно я осматривался, напрасно пытался вспомнить, вроде бы ничто не исчезло. Ничего, за исключением потерянного Бирикосом клочка бумаги и его же визитной карточки, которых больше не было под кожаным углом бювара, куда я их засунул несколько часов назад. Но ведь не из-за этого же подвергли такому разгрому мою контору? И уже собирался бросить, как заметил в отвороте брюк покойного застрявшее там желтое перо канарейки. Я завладел этим перышком, считая ненужным оставлять слишком много улик для полиции, которая скоро вторгнется в мое помещение. Торговцем птицами займусь сам. Затем я порылся в глубине шкафа и нашел то, что искал. Отмычку, забытую однажды слесарем, сопровождавшим судебного исполнителя и комиссара полиции, которую я сохранил в качестве трофея. С отмычкой в руке я вышел на лестничную площадку. В доме все спали. Спокойный дом в спокойном районе, заселенный спокойными гражданами. И чуть глуховатыми. Я привел отмычку в действие и взломал свою дверь, чтобы это было списано на счет моих посетителей. Вытерев инструмент, я бросил его в угол, И драпанул.

Чуть позже, на площади Мадлен, я поймал ночное такси. Вскоре тачка высадила меня недалеко от моего дома.

Оказывается, и там тоже побывали, но трупа за собой не оставили.

Наведя относительный порядок, я вызвал врача из числа своих друзей, жившего на другом конце улицы. Он поворчал, но пришел. Я попросил его дать мне сильнодействующее лекарство, чтобы после нескольких часов отдыха не слишком страдать от последствий бурно проведенной ночи. Не задавая вопросов, он выполнил мою просьбу и отбыл продолжить свой сон.

В свою очередь заснул и я, и, как ни странно, без помощи колыбельной.

Глава восьмая

Клиентка к Нестору

Меня разбудил перезвон.

Я спустился с кровати и поднялся. Голова больше не кружилась. Я даже чувствовал себя в приличной форме.

Конечно, где-то в районе затылка у меня имелась пара шишек, но волосы их прикрывали. Натянув халат, я посмотрел на будильник. Он показывал десять часов. Звонил не он. Это не был и телефон. Звонили с лестничной площадки. Наверное, кто-то заклинил кнопку звонка своим пальцем или гвоздем, вырванным из собственного грубого башмака. Чтобы выдержать приличия, я сначала поставил свою носогрейку на стойку для трубок, раздвинул занавески, чтобы дневной свет проник в комнату, и только тогда пошел открыть дверь. Не потрудившись вытереть подошвы о дверной коврик, вошел выглядевший усталым Флоримон Фару.

– Мне поручено вести следствие, – произнес он без малейшего вступления.

– За это вам платят. Какое следствие?

– Обратите внимание, что я пришел к вам один. Не хочу действовать с вами исподтишка.

– И это вы называете действовать не исподтишка? Врываетесь, когда мне снится Мартина Кароль!

– Оставьте Мартину Кароль в покое.

– Придется. Проходите сюда, – вздохнул я.

– Ну и вонища! – воскликнул он.

– Лекарство. Мне было довольно скверно. Вот почему я еще был в постели. Начало простуды.

– Да... Скажите-ка, а ваше агентство тоже больно?

– А в чем дело?

– Ваши служащие не приходят утром на работу.

– У них есть дела в других местах.

– Ах-ах! Наверное, они отправились подальше в поисках трупов, столь необходимых для нормального функционирования агентства Фиат Люкс. Какой нюх! Ну ладно. Все это только для того, чтобы сказать вам: соседи обратили внимание.

– На что?

Его сигарета погасла. Он снова ее прикурил.

– К вам вломились.

– Вломи?.. Не смешите!

– Одевайтесь. Поболтаем... Разговор может затянуться, поэтому я пока присяду... (как он говорил, так и сделал...) Затем вы поедете со мной. Надо составить протокол.

– Что, это так серьезно?

– Серьезнее, чем вы думаете. Гм... Фамилия Бирикос вам знакома?

– Фамилия Ларпан вам знакома? Бирикос вам знакома? Мне кажется, ваши вопросы, словно отмычки на все случаи жизни.

– Не валяйте дурака, а отвечайте.

– Да, это имя мне знакомо. Бирикос – это грек, который вчера заходил ко мне.

– Куда?

– В агентство.

– В котором часу?

– После обеда.

– Должно быть, ему у вас понравилось. Ночью он вернулся и у вас обосновался...

Постепенно он выложил мне все, проиллюстрировав рассказ фотографиями, сделанными на месте экспертами из службы установления личности. Он говорил лениво, монотонным голосом, а я в нужных местах расставлял знаки препинания своими ахами и охами.

Он не сообщил мне, разумеется, ничего такого, чего бы я уже не знал. За одним исключением, его выводы и выводы судебного врача полностью совпадали с моими в том, что касалось жестокого конца Бирикоса.

Грек был убит из собственной пушки – почти что сам себя застрелил – во время схватки. Соседи ничего не слыхали, стены моей конторы звуков не пропускают.

– Что все это значит? – спросил, заканчивая, Фару.

Я с сомнением пожал плечами.

– А теперь, Бурма, переход подачи.

– Что я могу вам рассказать?

– Все, что вы знаете об этом Бирикосе.

– Немного. Он слонялся по холлу в "Трансосеане", когда я пошел туда, чтобы заняться Женевьевой Левассер...

– Минуточку! Вы с ней установили контакт?

– Я сделал все, что мог, чтобы с ней связаться, но ее весь день не было. Может, сегодня мне повезет больше... если вы меня оставите в покое. Надеюсь также, что она не явилась сама с повинной?

– Не злитесь. Она находится под наблюдением, очень осторожным. Пока я не могу серьезно ей заняться. Если бы и начал, то не смог бы довести следствие до конца. И испортил бы все дело, особенно, если ее совесть не чиста. Вот почему я предпочитаю, чтобы вы вели лодку. Вы смените инспекторов, которые находятся там. И вы продвинетесь дальше, чем они. И хотелось бы, чтобы дело шло побыстрее и закончилось до того, как она спохватится. Я считал, что вы меня поняли.

– Я прекрасно вас понял.

– Ну хорошо. А Бирикос?

– Ник Бирикос следил за мной до моей конторы. Это происходило еще утром. Я его заметил и хотел понаблюдать за ним в свою очередь, но не получилось. Беды, впрочем, никакой, потому что он по собственной охоте пришел повидать меня после обеда.

– Зачем?

– Он просто заговаривал мне зубы... И я рассказал, как было дело.

– Потом он ушел. И больше я его не видел.

– Скоро вы его повидаете.

– Он все еще у меня?

– Сейчас он должен быть в морге. Вы составили себе о нем представление?

– Совершенно нелепое... если он не сообщник Ларпана. Он знал Ларпана, пожалуй, лучше, чем утверждал. Да и жил в том же отеле.

– По нашим данным, у Бирикоса нет уголовного прошлого. Но это ничего не значит. В этом заключалось ваше представление?

– Нет.

– Ну, говорите.

– На мой взгляд, он был одним из тех бессовестных коллекционеров, которых не так мало, как думают. Он принял меня за сообщника Ларпана.

– Поясните.

– Допустим, что он выжидает в "Трансосеане", где остановился... Давно он там?

– Пару недель.

– Ладно. Допустим, он выжидает, что ему передадут украденную картину. Он не знает ни вора, ни особу, которой поручены переговоры. А если и знает Ларпана, то едва-едва, как человека, столующегося там же, где и он. Но его обязанности, если можно так выразиться, ему неизвестны. Узнав о смерти Ларпана и о том, что тот имел какое-то отношение к желанному шедевру, поскольку таскал при себе его копию, он все свое внимание сосредоточивает на покойном. Нося траур. Не но покойному, а по картине. Ему известно, что Левассер была любовницей Ларпана. Он слышит, как я о ней спрашиваю. Он сразу же понимает, что я не полицейский. И следит за мной, подчиняясь голосу инстинкта. Обнаружив мою профессию...

– Он сказал себе, – ухмыляясь, завершил Фару, – что частный сыщик может быть только сообщником вора картины...

– Да, что-то в этом роде. Частные сыщики запускают руку в разные дела. Знаю одного, испорченность которого дошла до такой степени, что он выполняет за полицию ее грязные операции.

– Хорошо, хорошо. Лучше поговорим о Бирикосе.