IV

Джорж Бичер вытянул затекшие ноги и подумал: «Сколько сейчас может быть времени?» Ему уже давно хотелось есть. Горло саднило от тонкой бурой пыли, которую наметало в подвал с высохших полей. Глотать было больно.

Услышав, что кто-то отодвигает засов тяжелой двери, Бичер встал. «Вот, сейчас», подумал он. Опухшие суставы на правой руке резнуло болью. Он тревожно ждал.

– Эй, ты, – послышался сверху зычный голос Тауна. – Эй, ты, выходи!

Поскрипывая подошвами, Бичер медленно шагнул к полоске света, скользнувшей наискось по деревянной лестнице.

– Эй, негр, ты что же это – пьяный валяешься или оглох? Выходи наверх.

– Я иду, – сказал Бичер.

– Ну, живей! Ты, я вижу, не торопишься.

– Здесь темно, босс.

Бичер добрался до лестницы и медленно взошел по ступенькам. «Вот, сейчас», снова пронеслось у него в мозгу.

Понятой Таун отступил от дверей подвала, увидев Бичера. Потом он рассмеялся и снял руку с кобуры. – Вот, дьявол, – сказал он, – а я-то думал, на меня сейчас тигр набросится. Ты тот самый негр и есть?

– Тот самый, босс.

– Ну ладно, пойдём. Мистер Смоллвуд хочет с тобой поговорить.

«Вот, сейчас», снова сказал самому себе Бичер.

Они обогнули дом, шагая рядом, плечо к плечу.

– И какая тебя вчера муха укусила? – с любопытством спросил Таун. – Напился, что ли?

– Нет, босс.

– Ну, значит в тебе дьявол сидит.

Бичер промолчал. Сапоги его поскрипывали по гравию. Он осторожно сунул опухшую руку в карман куртки.

– А тебя, я вижу, это мало беспокоит, – с презрительной усмешкой сказал Таун. – Ты у нас парень сорви-голова, плевать тебе, что с тобой будет – верно?

Бичер увидел на веранде мистера Смоллвуда, который разговаривал с шерифом Токхью. Он увидел открытую машину, стоявшую на дороге, и в ней еще одного белого понятого. Он шел к дому, и горячая волна горечи, глухо пульсируя, медленно поднималась в нем. Откуда-то издалека доносился шопот. Это был не его голос. Он зарождался где-то очень далеко, где-то в глубине его тела. Голос твердил одно и то же, словно граммофонная пластинка: – Вот оно, вот оно, белые понятые, вот оно!… – Какое непривычное ощущение. Как непривычно идти и прислушиваться к голосу, который звучит где-то в глубине твоего существа. «Вот оно! Белые понятые. Пусть! Что будет, то будет. Теперь уже все равно. Теперь уже наплевать. Вот оно… белые понятые».

– Иди, негр, – сказал Таун. Он не пошел дальше дороги.

Бичер поднялся по ступенькам. Он шагал машинально, словно уйдя с головой в свои мысли. Голос, доносившийся откуда-то из глубины, не замолкал. Он слышал этот шопот, похожий на жужжание пилы, глубоко ушедшей в ствол дерева. Потом он увидел, что белые обернулись. Они смотрели на него. Голова Бичера поднялась выше. Он не знал этого. Он не знал, что поднял голову. Он шел медленно, глядя прямо на них. «Вот, сейчас, – спокойно сказал он самому себе, – сейчас». Ноги у него отяжелели.

Услышав шаги Бичера, шериф Токхью повернулся и взглянул на него. Он был удивлён. Он ожидал увидеть высокого, крупного негра. Бичер оказался среднего роста и худой. На вид ему можно было дать года двадцать два. Его лицо, голые плечи и руки были кофейного цвета. Токхью понял, почему миссис хотела взять Бичера в шоферы. Лицо у него было красивое, приятное, с гладкой кожей, не то что у других негров. А все-таки, размышлял Токхью, в глазах у парня есть что-то нехорошее. Ей-богу, глаза у этот Бичера смышленые. Да-да! Конечно! Сразу видно. Н-да! Токхью потер нос. Он был огорчен. Такой красивый негр, а глаза смышленые. Это сразу видно. Все равно, как у собаки или лошади. За ними гляди в оба, не то плохо придется. Ну что ж, и за этим погляжу. Глаза у него будут другие – не успеет и свинья хрюкнуть. Мне не в первый раз.

– Подойди сюда, Джордж, – сказал мистер Смоллвуд. Бичер подошел к белым. Смоллвуд сел и перекинул ногу через ручку кресла. Он нервничал, глядя на стоявшего перед ним негра. Наказать Бичера легко. Слишком легко! Любой мерзавец может это сделать. Ему же хочется, чтобы негр понял, что он натворил, ударив белого. А это не так просто. Все равно, как учить ребенка понимать жизнь.

Минуту Смоллвуд молча разглядывал негра. Потом он заговорил серьезно и сдержанно, и голос у него, как всегда, был чистый и ровный. – Ну, Джордж, как ты себя чувствуешь после вчерашнего?

Бичер молчал. Глаза его были опущены. Он смотрел на ногу Смоллвуда, перекинутую через ручку кресла. Нога покачивалась взад и вперед, и Бичер не спускал с нее глаз, следя за белой туфлей. В горле у него першило. Спросить воды он не решался.

– Ты слышишь, Джордж?

– Да, босс. – Юноша сказал это хриплым гортанным голосом.

Токхью мотнул головой. Этот тон ему тоже знаком. Тон да глаза – все одно к одному. Их упорство, как стена, – ничем не прошибешь.

– Не зови меня боссом, Джордж, – сказал Смоллвуд. – Говори просто мистер Смоллвуд. – Он помолчал, внимательно глядя на юношу… – Ты раскаиваешься, Джордж?

Бичер отвел глаза, избегая пронизывающего взгляда Смоллвуда. Он начал говорить, запнулся. Потом кашлянул и проглотил слюну… – Что бы от меня хотите, мистер Смоллвуд?

Смоллвуд повторил свой вопрос спокойно и твердо. – Отвечай мне, Джордж, ты раскаиваешься?

Наступило молчание. Потом Бичер поднял голову. В нем боролись гордость, страх и отчаянная решимость. – Нет, сэр! Понадобится – и я опять так сделаю. Будь на месте Бэйли негр, его бы линчевали за это!

– Негров линчуют за то, что ты сделал, – грубо перебил его Токхью. Он сплюнул за перила табачную жижу. – Это еще что за разговоры? Негр и белый – большая разница. Ты об этом не забывай.

Бичер повернулся к нему. Его угрюмое лицо дышало ненавистью; двадцать два года жизни слились воедино в эту самую минуту и горячей, горькой волной поднимались у него в крови. В глубине сознания была только одна мысль – взбунтоваться, высказать все. Эта мысль владела им. – По-вашему, я должен был смотреть, как он насилует девочку? – страстно крикнул он. – Ведь ей только десятый год.

Токхью хотел было сказать что-то. Смоллвуд остановил его. – Мистер Токхью, – язвительно заметил он, – разрешите вам напомнить еще раз – не плюйте на клумбу моей жены.

– Виноват, – буркнул Токхью. «Ах, чтоб тебе! – кипел он, – да я бы целый месяц в рот спиртного не брал, только бы пустить свинью на твои клумбы!»

– Тебе не следовало его бить, – сказал Бичеру Смоллвуд.

Бичер шагнул вперед. Глаза его смотрели умоляюще, лицо дергалось от волнения. – Что же мне было делать, босс? Я сказал ему – уходи. А он не уходит. Надо же что-то делать! Я его оттащил, а он ударил меня, сбил с ног. А потом я его ударил. Что же вы от меня хотите?

Смоллвуд вскочил с кресла. – Я хочу, чтобы ты знал, что белых бить нельзя, – сердито закричал он. – Ты должен был побежать за помощью, крикнуть, все, что угодно, только не бить его.

Бичер дрожал всем телом, молча глядя на Смоллвуда. Глаза его блестели от волнения. Он чувствовал, как пульсирует кровь в горле. Его охватило безудержное желание: крикнуть на этого белого человека, высказать все хоть раз в жизни, говорить, не сдерживая себя, хоть раз в жизни поднять лицо от черной земли и взглянуть в голубое небо, поднять голову горделиво, как свободная, высоко взлетающая птица, – это желание душило его. Он не мог вымолвить ни слова.

Смоллвуд быстро сел в кресло. Он вытер лоб носовым платком. Он был недоволен собой. Он рассердился, а сердиться не следовало. Но мальчишка просто невероятен! Он ничего не видит дальше собственного носа. Где он находится – на Maрсе или в округе Кларабелл, в штате Луизиана? Ни малейшего понятия о положении негров на юге! 40

Рассуждает так, как будто он – вождь племени у себя в Африке. Вождь! – просто негр, который живет среди белых. Он себя погубит… Во всяком случае, сейчас ясно одно: Бичер останется на плантации. В шоферах он окончательно собьется с толку.

– Джордж, – уже более спокойно сказал Смоллвуд, – о мистере Бэйли ты забудь. Это касается меня, а никак не тебя. Ты подумай о том, что ты сам сделал. Негров линчуют за драку с белыми, – ты это прекрасно знаешь. А с мистером Бэйли я сам рассчитаюсь.

– Как? – Бичер спросил это шопотом. Он пригнулся и застыл на месте; его горящие, налитые кровью глаза смотрели прямо в лицо Смоллвуду. Он уже не владел собой. Слепая злоба на мир белых людей охватила все его существо. Сейчас, в эту минуту, он слышал голос всей своей жизни. Голос, который говорил о долгих годах работы на плантации; он был словно река, пробивающая плотину; словно глубокий, набухающий поток, который сносит, наконец, каменную стену покорности, привычки к хлысту и к дулу револьвера. – Как? – повторил он. – Как? Как? Как вы расправитесь с ним? Пошлете его в арестантскую роту? Поставите его перед судом негров, как меня перед судом белых?

Смоллвуд вспыхнул. Стало слышно его дыхание. Потом он отрывисто засмеялся и, когда заговорил, голос его прозвучал необычно, словно ему с трудом удавалось сдерживать себя. – Бэйли тебя не касается, Джордж. Я же сказал, Бэйли будет иметь дело со мной.

– С вами! – Бичер выпрямился. Страдания и несправедливости, презрение и горечь, накопившиеся за всю жизнь, рвались наружу в его истерических криках. – Вас только слушать хорошо, а на самом деле вы такой же, как все! Меня в арестантскую роту, а он туда не попадет! Вы знаете, что не попадет! Вы лжете!

Смоллвуд ударил его по лицу. Бичер, шатаясь, отступил назад, но все-таки удержался на ногах. – Бейте! – истерически крикнул он. – Мне не больно! Я разбил тому белому челюсть – это самое лучшее, что я сделал в жизни. Бейте, мне не больно. Мне теперь все равно!

Смоллвуд остановился. Занесенный кулак так и застыл в воздухе. Его смуглое лицо посерело. Он стоял неподвижно и трясся всем телом, не помня самого себя. Но он не кинулся к негру, Не ударил его во второй раз. Прошла минута – он вздрогнул и быстрым судорожным движением прижал руку к груди. Мучительный стыд исказил его лицо. Он неправ! Боже мой, он был неправ! Да, он лгал! Негр уличил его во лжи!

Смоллвуд упал в кресло и стиснул руками голову. Он страдал. Ударить этого мальчишку – боже, какая низость! Столько красивых слов, а на деле чем он лучше любого белого плантатора: чуть что – и кулак, чуть что – и петлю на шею!

Он застонал. В ту минуту, когда Бичер назвал его лжецом, он готов был убить этого негра. Сейчас безумство прошло, но его сменило чувство острой физической боли, обжигающей тело. Боже мой, значит, вся жизнь была ложью? Не может быть! Нет! Эта минута была ложью. Только эта минута. Он не такой, как другие плантаторы. Это уже доказано. Это – факт.

Боль утихала. Ему стало легче. Да, он немного успокоился… Неправда, неправда, – стараясь рассуждать трезво, думал Смоллвуд, – это неправда. Десять лет на плантации, и ведь все обходилось без жестокостей, без револьвера, без всего того, чем злоупотребляют другие плантаторы. И он не обсчитывал негров. Правда, ему было хорошо известно, что его негры еле-еле зарабатывают себе на хлеб. Они живут в нищете, и надеяться на более счастливые времена им нечего. Жилища у них немногим лучше свинарников, на работу их гоняют, как скотину. Но виной всему цены на хлопок, он тут не при чем. Ему приходится выбирать: или конкурировать с другими плантаторами, или бросать дело. Всему виной цены на хлопок. Но, честное слово, он не обсчитывал негров так, как обсчитывают другие хозяева. Он не принадлежит к числу тех южан, тех «белых джентльменов», которые развлекаются линчеванием в скучный субботний вечер. Нет, он не из таких и никогда таким не будет.

Смоллвуд глубоко вздохнул. Он посмотрел на Бичера. Негр стоял неподвижно, словно застыв на месте, голова его была чуть опущена, глаза помутнели. Он тяжело дышал, приоткрыв рот.

Смоллвуд решился: Бэйли необходимо рассчитать! Да, это первое, что надо сделать! С какой ловкостью обошел он в мыслях ту часть этой истории, которая касалась непосредственно Бэйли! Бэйли – человек нужный, и он уже был готов дать ему возможность исправиться. А стал бы он ждать, исправится Бичер или нет, если бы Бичер вздумал изнасиловать белую девочку? Вряд ли. Да, Бэйли будет уволен, и сегодня же. Жаль только, что его нельзя притянуть к суду. Но тут уже приходится считаться с обществом. Нет такого плантатора, который привлек бы к суду белого за изнасилование негритянки. Об этом не может быть и речи. Но Бэйли потеряет хорошее место, а это уже не так мало. А Бичер? Бичер? Тяжело – но его надо проучить. Жизнь есть жизнь, никуда от нее не уйдешь. Негр, который воображает, что можно ударить белого и остаться безнаказанным, кончит тем, что в один прекрасный день будет болтаться на суку. Лучше наказать его сейчас, как ребенка, ударившего отца. И спорить с ним бесполезно, всё равно, что с ребенком. Надо наказать; наказать по возможности мягко, но так, чтобы он раз и навсегда запомнил закон мира, в котором живет, и не попал в беду, не дал жизни сломать себя. Это очень неприятно, но ничего не поделаешь.

– Джордж, – тихо и сдержанно сказал Смоллвуд, – я должен извиниться перед тобой.

Сейчас, после того как долгая, томительная тишина, воцарившаяся на веранде, была нарушена, шериф Токхью весь внутренне передернулся, услышав Смоллвуда. Он был вне себя от ярости. Ему часто приходилось бить негров, но минуту назад он сделал бы это с особенным удовольствием. Он сдержал себя – и слава богу. Хозяин Бичера – Смоллвуд. Сунуть нос в дела Смоллвуда – значит моментально потерять место шерифа и снова взяться за мотыгу. Поэтому надо ждать, что сделает сам Смоллвуд. И вот вам – просто собственным ушам не веришь – Эвери Смоллвуд извиняется перед негром! Токхью выпрямился. Его тонкие губы были стиснуты. С холодным презрением он ждал, что скажет Смоллвуд дальше.

Бичер тоже ждал. И неведомый голос, которым говорил кто-то другой, не он, странный шопот, впервые донесшийся до него, словно из иного мира, в ту самую минуту, когда понятой Гаррисон Таун, шерифский понятой, белый понятой с «законом» в револьверной кобуре подошел к двери подвала, чтобы вывести его оттуда и наказать, – этот голос, донесшийся в ту самую минуту, когда волна горечи, накопившейся за двадцать два года жизни, заливала его измученное, дрожащее тело, продолжал шептать ему последние, горькие слова: «Кончено! Вот оно! Теперь уже кончено!» И Бичер ждал. В горле у него першило от пыли, и он, как одержимый, повторял самому себе: «Пусть! Пусть! Теперь уже всё равно!»

Но Смоллвуд сел в кресло. Удара не последовало; хлыст не стегнул его по спине; веревка не обожгла ему тела. Смоллвуд сел в кресло. А Бичер все-таки сказал то, что ему хотелось сказать. Двадцать два года жизни вырвались наружу. Один миг – и он, а вместе с ним и тысяча других сказали то, что им хотелось сказать. Он поднял голову, горделиво, как свободная, высоко взлетающая птица. Так и надо! Так и надо!

– Джордж, – тихим, сдавленным голосом проговорил Смоллвуд, – я должен поблагодарить тебя за все, что ты сказал. Я хотел простить мистера Бэйли, но теперь не прощу. Я уволю его. Спасибо, Джордж.

Токхью скрипнул зубами. Никогда еще он не слышал, чтобы плантатор так разговаривал с негром… Но это его не касается. Вмешиваться в такие дела он не желает.

– Ты слышишь, Джордж? – спросил Смоллвуд, не поднимая головы и глядя себе под ноги. Ему трудно было смотреть на Бичера. Все уже решено, и он не отступится от своего намерения, но тем не менее извиняться трудно, трудно унижать себя и показываться в таком виде перед низшим существом. И все же, несмотря на стыд, Смоллвуд испытывал счастье и какое-то странное, тревожное чувство удовольствия. Он знал, что поступает правильно; он знал, что никто другой так бы не сделал – а все-таки тяжело… – Я уволю мистера Бэйли, Джордж.

Бичер молчал.

Смоллвуд поднял голову. – Но ты не думай, Джордж, что можно ударить белого и остаться безнаказанным. – Он заговорил громче. В его голосе слышались твердые, решительные нотки. – Как мне ни жаль, Джордж, но ты должен будешь убедиться в этом. Ты должен понять, в каком мире мы живем. А если не поймешь сейчас, значит, висеть тебе когда-нибудь на суку. А я не хотел бы, чтобы с тобой это случилось.

Смоллвуд замолчал. Он снова начал покачивать ногой, перекинув ее через ручку кресла. – Я повидаюсь с судьей, – несколько мягче продолжал он. – Расскажу, как все было. Может быть, ты легко отделаешься. Будем надеяться. Но прежде чем вернуться сюда, ты должен узнать, что такое жизнь.

Смоллвуд взял кисть в руки. Рассеянно потянул отставший волосок. – Так вот, мистер Токхью, – сказал он по-прежнему ровным и мягким голосом. – Теперь можете брать его.

Шериф Токхью мотнул головой. – Ступай к машине. – Бичер медленно повернулся и ушел с веранды. Он шел так же, как и прежде, опустив голову, машинально волоча ноги по гравию, спрятав распухшую руку в карман куртки. Таун встретил его внизу и взял за локоть.

Токхью подсел к Смоллвуду. – Вы на самом деле пойдете к судье? – спросил он, процедив слова уголком рта.

Смоллвуд покачал головой. – Нет. Подержите его взаперти. Пусть отсидится. Если будет спрашивать про суд, скажите, что судья уехал в отпуск. Мы с вами еще поговорим. По-видимому, на это понадобится больше времени, чем я рассчитывал.

Верхняя губа у Токхью вздернулась. – Дайте мне волю, я все в два счета обделаю, – сказал он.

Смоллвуд вспыхнул. – И тронуть его не смейте, – отрезал он. – Как вам сказано, так и делайте.

– Ну, что вы, мистер Смоллвуд, я до него и пальцем не дотронусь. – Презрение Токхью было так велико, что Смоллвуд не мог не почувствовать его. Он чувствовал это презрение, хотя тонкие губы шерифа были по-прежнему сжаты, а худое, скуластое лицо хранило невозмутимое выражение.

– Э-э… одну минутку, мистер Токхью. – Смоллвуд дружелюбно оглядел его с головы до ног. – Насчет места Бэйли…

– Да? – У шерифа разгорелись глазки.

– Боюсь, у нас с вами ничего не получится.

– О-о! – невольно вырвалось у Токхью.

– Да, боюсь, что ничего не получится, – мягко повторил Смоллвуд. – Но если вы утомились на своей работе, – что ж, мы как-нибудь это устроим. Может быть, ваш племянник пойдет в шерифы?

– Нет, сэр, что вы! – пробормотал Токхью.

– Я думал, может быть, вы утомились?

– Да нет, мистер Смоллвуд, вовсе нет! Спросите кого угодно, – бормотал Токхью. – Разве я не справляюсь с работой? Разведу вас были какие-нибудь неприятности из-за меня? – Рослый детина, бившийся из последних сил, представлял собой жалкое зрелище.

– Если так – прекрасно, – сказал Смоллвуд. Он протянул руку. – Смотрите же, я поручаю вам Бичера – чтобы все было хорошо. – Он все так же коротко и с опаской пожал громадную лапу шерифа и быстро отнял руку.

– Я его и пальцем не трону, – горячо сказал Токхью. – Вы этого негра не узнаете.

Смоллвуд взял палитру и отвернулся.

– Ну, будьте здоровы, – бодро сказал Токхью и за шагал вниз по ступенькам.

Смоллвуд стоял перед своей картиной. Он прислушивался к стуку тяжелых башмаков шерифа. Потом услышал, как тронулась машина. Старый мотор ревел и отфыркивался, автомобиль, шурша шинами, промчался по дороге. Смоллвуд повернул голову. Бичера не было видно. Вероятно, его посадили в ногах. Он вздохнул. Вот история! Но что можно было сделать? По крайней мере он поступил честно. Кто из плантаторов стал бы извиняться перед негром?

Он опять вздохнул. Да, жизнь жестока. Она придавливает, точно колесом. И ты сам становишься жестоким.

V

Старый мотор гудел, шины ровно напевали, скользя по укатанной дороге. Люди в машине сидели молча. Чарли Рентль старательно правил. Гаррисон Таун откинулся на спинку сиденья, пожевывая окурок потухшей сигары. Токхью передал Гаррисону распоряжения Смоллвуда, но понятой не собирался брать на себя расправу над Бичером. Много существует способов научить негра уму-разуму, а Таун малый не глупый; но во всем слушается шерифа. Понятой улыбнулся своим мыслям. В школе он не особенно блистал, но политика дело другое. В политике он разбирается неплохо. Надо только знать, где кусок пожирнее и держаться к нему ближе… Он уселся поудобнее, дожидаясь, когда хозяин окликнет его.

Шериф Токхью сидел прямой, как палка, вцепившись своей огромной волосатой ручищей в борг машины. Челюсти его были стиснуты, на щеке подрагивал мускул. Он никак не мог оправиться от испуга! Слова Смоллвуда, в которых таилась угроза его благополучию, потрясли шерифа – «вы утомились на своей работе, мистер Токхью?» – Он знает этого Смоллвуда! Ему знакома эта мягкая, дружеская повадка, с которой тот способен уничтожить человека – барская, мертвящая вежливость… мягко стелет: «Очень жаль, мистер Токхью, очень жаль!» – точно у него сердце разрывается от жалости. Господи-боже! Да это просто невозможно! Пробыть шерифом десять лет и теперь ждать, что эта вошь прикончит его одним словом! Где же справедливость?… О господи! Токхью представил себе, как он будет опять корпеть над хлопком. Нет, это просто немыслимо! Смоллвуд не может сыграть с ним такую штуку. Не подлец же он на самом деле. Конечно, нет.

У него отлегло от сердца. Мысли пошли не такие уж мрачные. Чем больше он раздумывал, тем нелепее казалось все это. Обычные штучки Смоллвуда. Смоллвуд это любит – показать свою власть, припугнуть кого-нибудь. А все-таки… все-таки Рентль! Вот где собака зарыта – Рентль! Токхью уставился в худую спину, согнувшуюся над рулем. Вот кто во всем виноват. Немедленно же выгнать этого племянничка, чтобы его чорт побрал! Тогда люди перестанут языком трепать. Даже Смоллвуд, и тот подшутил на его счет, – мерзавец! Как будто ему не все равно. Да! Еще Бичер! Правильно! Отделаться от Рентля и привезти Бичера назад в таком виде, точно это накрахмаленная рубашка из прачечной; привезти Бичера, который будет покорней любого негра. Вот тогда Смоллвуд перестанет придираться!

– Эй! – хрипло крикнул Токхью. – Останови машину.

Машина остановилась. Рентль оглянулся через плечо. – Отъезжай в сторону! Ты что, один по этой дороге катаешься? Болван!

Рентль отъехал к канаве и быстро повернул голову. Он снял очки. – Дядя Сэм, вы бросьте ругаться, – негодующе заговорил он. – Я больше не намерен это терпеть ни одной минуты.

Токхью фыркнул.

– Слышите? – сказал Рентль. – Мне надоела ваша ругань. Придержите язык, не то я уйду с работы.

Токхью расхохотался. – Валяй, уходи, – сказал он. – Сделай такую милость. Я как взгляну на тебя, так меня с души воротит. С тобой расхвораешься. Валяй, уходи. Ну? Я жду.

– Ждете? Как бы не так! – презрительно сказал Рентль.

Токхью перестал смеяться. Он наклонился вперед. – Ты ведь уходишь? – мягко спросил он. – Так чего же ты дожидаешься?

Минуту юноша оторопело смотрел на своего дядю. Потом снова надел очки. Он снял свой значок и отстегнул кобуру с тяжелым револьвером. – Ладно, дядя Сэм, – сказал он, – вы сами на это напросились. Я уволюсь. Только знайте: не успеем мы приехать в город, как вы протрезвитесь и будете у меня в ногах валяться. Но вы со мной еще повозитесь. На этот раз я буду ставить условия.

Токхью широко растянул губы в молчаливой злобной улыбке. – Когда мы приедем в город. Чарли, ты все еще будешь ковылять по дороге, если, конечно, тебя не подвезет какой-нибудь негр.

– Вы, что же, ссадить меня хотите? – не веря своим ушам, спросил Чарли.

Токхью ухмыльнулся.

Рентль вышел из машины. – Сукин вы сын, дядя, – сказал он, – вот вы кто! – и зашагал по дороге.

– Берегись, Чарли! – крикнул ему вдогонку Токхью. – Повстречаешься с каким-нибудь молодчиком, он такой красивой девочки, как ты, не пропустит. Достанется тебе дома от мамаши.

Гаррисон Таун захихикал. Рентль не повернул головы.

Токхью сидел, скорчившись. Он давился от хохота, содрогаясь всем телом. Он хлопал себя по коленке от восторга.

Таун хихикал. – Ну, отбрил ты его, Сэм, – сказал он. – Ну и отбрил!

– Я еще пять минут тому назад его уволив – крикнул вдруг Токхью, – а он ничего и не знал. – Шериф опять скорчился и хлопнул себя по коленке. Он совсем ослабел от хохота.

Джордж Бичер, лежавший у них в ногах, вдруг приподнялся и посмотрел на поля. До сих пор он лежал тихо, положив голову на руки и отвернувшись от белых. Лихорадка, бившая его во время разговора со Смоллвудом, утихла. Осталось чувство усталости и голода и неясное ощущение какой-то утраты, словно то, что минуту назад наполняло его тело, вдруг схлынуло без всякого следа. Неведомый голос умолк. Бичер знал сейчас только одно: горло болит, глотать трудно. Он не думал о том, что его ждет впереди; будущее было похоже на смутную боль, точно где-то в глубине его тела ныл нерв: камера, день за днем взаперти, суд белых, а потом арестантская рота, девятифунтовый молот в руках и хлыст, хлыст; сколько негров возвращается оттуда? Он лежал неподвижно, мечтая о глотке воды. Потом, сквозь хохот белых, до него донеслось церковное пение. Он поднял голову.

Когда Бичер встал на колени и оглянулся вокруг себя, Токхью перестал смеяться и пристально посмотрел на негра. Бичер заставил его вспомнить о мистере Смоллвуде. Эта сторона дела совсем было вылетела у него из головы. Отделаться от Рентля – что может быть проще? Для того чтобы помириться со Смоллвудом, надо вернуть ему Бичера неузнаваемым. А эта задача не из легких – все равно, что вырвать зуб у Мула. Уж очень смышленые глаза у негра… Токхью фыркнул и откашлялся. – Ты куда это собрался, приятель? – с притворным добродушием спросил он.

– Просто так – смотрю, босс.

– Хочешь себе участок здесь купить? Дом построить?

– Нет, босс. Там церковь. Может, увижу кого-нибудь.

Ярдах в ста от дороги виднелась ветхая негритянская церковь. Сквозь полуоткрытую дверь, висевшую на одной петле, ясно доносился плавный напев гимна. Перед церковью стояла целая коллекция древних фордов и убогих тележек, но людей не было видно.

– Подольше посмотри, – сказал Токхью. Он подмигнул понятому Тауну.

Таун осклабился. – Да, голубчик, – сказал он, подхватывая намек шерифа, – может, эту церковь больше никогда и не увидишь. Бедняга ты, негр. Жалко мне тебя.

Бичер опять лег и отвернулся от них. Шериф и понятой обменялись улыбкой. Токхью достал бутылку. – За здоровье Эвери Дж. Смоллвуда, – сказал он и сплюнул на дорогу. Гаррисон Таун захихикал.

Крепкое виски громко булькало, переливаясь из бутылки в горло шерифа. Он опорожнил бутылку и швырнул ее в канаву. Потом сунул руку в боковое отделение на дверце, вытащил вторую пинту и полез в карман за ножом.

– Выпил и не поперхнулся! – восхищенно сказал Таун.

Ответа от шерифа не последовало. Он пил.

– Ну и ну! – удивился Таун. – И где это у тебя помещается?

Токхью фыркнул. Он откусил кусок жевательного табаку и заработал челюстями. Потом вдруг обрушился на Смоллвуда: – Думаешь, он угостил меня? Как бы не так! Расхаживает По веранде, постукивает каблуками! «Я никогда не позволю себе пачкать руки о своих же негров, мистер Токхью. Для этого Я и плачу налоги, мистер Токхью. Я пью только в обществе джентльменов, мистер Токхью!» Петух проклятый!

Шериф яростно сплюнул на дорогу. Потом захохотал: – А корова-то! Ха-ха-ха! Корова! Ха-ха-ха' Он у нас художник, мистер Таун! Знаменитый художник! Стоит на веранде и малюет коровью задницу… «Ну, как, мистер Токхью, одобряете?» – А Я Говорю: «Замечательно, мистер Смоллвуд, совсем как живая…» – Шериф залился злобным, пьяным смехом. – А какая там корова! Это не корова, а настоящий трамвай! Поставь ее на четыре колеса, так и покатит по веранде!

Гаррисон Таун без особенного удовольствия вторил хохоту шерифа. Его стесняло присутствие Бичера. Бичер может передать все это Смоллвуду. Он подмигнул Токхью и ткнул большим пальцем в сторону негра, но шериф презрительно отмахнулся и хлебнул виски. Голова его уже еле держалась на плечах. «Чорт его подери! – размышлял Таун. – Напьется, старый хрыч! Первый раз вижу, чтобы он хватил сразу такую порцию».

«Смоллвуды! – рявкнул вдруг Токхью. – Голубая кровь! Мы – южане! Мы – аристократы. В наших жилах течет благородная кровь!…» И негритянская кровь, – злобно добавил он.

Таун хихикал.

– «Мы грязной работой не желаем заниматься! – продолжал Токхью. – Нет, нет! Руки у нас чистые. Мы любим французские духи. Мы даже не подтираемся сами. Нет! Пусть это за нас делают другие – мы им платим».

– Эй! – Таун показал пальцем на Бичера. – Потише ты! – прошептал он.

– Э-э! Он болтать не будет! – Токхью с нежностью пьяного ткнул Бичера в спину. – Он не будет болтать! Ты Смоллвуда так же, как и я, любишь? А? Черномазый! Ну, конечно! – Шериф ударил негра кулаком по спине. – Ну, конечно! – повторил он.