Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дитя во времени

ModernLib.Net / Современная проза / Макьюэн Иэн / Дитя во времени - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Макьюэн Иэн
Жанр: Современная проза

 

 


Дарк слушал, нетерпеливо кивая всякий раз, когда Стивен доходил до конца предложения. Прежде чем Стивен успел завершить свою речь, Дарк положил ложку, накрыл руку более молодого собеседника своей небольшой мягкой ладонью и ласково, словно обращаясь к ребенку, объяснил, что никакого различия между детской и взрослой литературой не существует. Все это абсолютная ерунда, простая условность. Иначе и быть не может, потому что все великие писатели обладали детской душой и простым видением жизни – пусть сколь угодно сложно выраженным, – благодаря которым взрослый гений был все равно что ребенок. И напротив – Стивен высвободил свою руку – величайшие образцы так называемой детской литературы обращались одновременно и к детям и ко взрослым, к будущему взрослому в ребенке, к забытому ребенку в каждом взрослом.

Дарк говорил с удовольствием. Обеды в знаменитых ресторанах с молодыми писателями, которых нужно было учить уму-разуму, составляли одну из самых привлекательных сторон его профессии. Стивен покончил со своими креветками в горшочке и откинулся назад, слушая и разглядывая Дарка. У того были рыжие волосы с неукротимым хохолком на темени, который Дарк имел привычку приглаживать ладонью, когда говорил. Стоило ему убрать руку, как упрямый пучок волос снова вставал торчком.

При всей своей житейской самоуверенности, при том, что он носил костюм темных тонов и рубашку ручной работы, Дарк был всего на шесть лет старше Стивена. Однако это были решающие шесть лет, по одну сторону которых лежало то уважение к зрелости, питаемое Дарком, которое заставляет человека с юношеским тщеславием стараться выглядеть вдвое старше своего возраста, а по другую – убеждение Стивена в том, что зрелость есть признак измены, робости, усталости, а юность, напротив, блаженное состояние, которое следует длить как можно дольше, пока позволяют общественные условности и биологические возможности. К моменту их первого совместного обеда Дарк был женат на Тельме уже семь лет. Их большой дом на Итон-сквер отличался респектабельностью. В гостиной висели холсты с написанными маслом морскими сражениями и сценами охоты, уже тогда входившие в моду. Кроме того, у них были чистые толстые полотенца в спальне для гостей и горничная, приходившая на четыре часа в день и не говорившая ни слова по-английски. Пока Стивен и его друзья проводили время в Кабуле и Гоа, забавляясь летающими дисками и трубками с гашишем, к услугам Чарльза и Тельмы были специальный служащий, парковавший их автомобиль, телефонный автоответчик, богатые вечеринки и книги в твердых переплетах. Они были взрослыми. Стивен жил в недорогой комнате и мог унести все свои пожитки в двух чемоданах. Его роман был в самый раз для детей.

Но дом на Итон-сквер – это было еще не все. Дарк уже успел приобрести и продать компанию звукозаписи. К тому времени, когда он закончил Кембридж, всем, кроме прожженных коммерсантов, было ясно, что популярная музыка является исключительной прерогативой молодых. Но коммерсанты не забыли о старой доброй Англии и своих родителях, прошедших Великую депрессию и сражавшихся в мировой войне. Им, пережившим эти кошмары, нужна была музыка приятная, полная тепла и мимолетной грусти. Дарк специализировался на легком репертуаре, популярной классике и «вечнозеленых» мелодиях, переложенных для струнных оркестров из двухсот исполнителей.

Брак его также был не по-современному удачным. Он выбрал себе жену на двенадцать лет старше себя. Тельма читала лекции по физике в Биркбеке, где незадолго до этого защитила основательную – насколько газетным сплетникам хватало ума понять – диссертацию о природе времени. Она не подходила на роль жены при юном миллионере – воротиле развлекательного бизнеса, который по возрасту, как утверждали злые языки, годился ей в сыновья. Тельма уговорила своего мужа основать клуб любителей книги, и благодаря успеху этого начинания Чарльз оказался в пыльных коридорах Готта, компания которого уже через два года впервые за последнюю четверть века начала получать прибыль. Дарк работал там четвертый год, когда они со Стивеном встретились за обедом, но прошло еще пять лет, в течение которых Дарк занял пост главы независимой телекомпании, а Стивен и сам достиг определенного успеха, прежде чем они стали близкими друзьями и Стивен, отказавшийся от своих претензий на молодость, стал частым гостем в доме на Итон-сквер.

Перемена блюд и небрежная дегустация различных сортов вин ни на минуту не прервали настойчивой, ласковой, самовлюбленной речи Дарка. Он говорил быстро, с напористой уверенностью, словно обращался к собранию скептически настроенных акционеров, словно боялся, что наступит тишина, которая заставит его вернуться к своим мыслям. Прошло немало времени, прежде чем Стивен понял всю глубину чувств, обуревавших Дарка в ту минуту. А пока это было похоже на заключение трудной сделки, во время которой издатель интуитивно – и не без успеха – стремился называть писателя по имени.

– Стивен, послушайте. Стивен, вы когда-нибудь пробовали рассказывать десятилетним детям посреди лета о Рождестве? С тем же успехом с ними можно говорить об их планах относительно пенсии. Для детей детство длится вечно. Они всегда живут в настоящем. Они знают только настоящее время. Конечно, у них есть свои воспоминания. Конечно, и для них время понемногу движется и Рождество в конце концов наступает. Но они этого не ощущают. Все, что они чувствуют, это сегодняшний день, и, когда они говорят: «Вот когда я вырасту… » – в их голосе всегда слышится недоверие – как это они когда-нибудь станут другими, не похожими на тех, кто они сейчас? Вы говорите, что написали «Лимонад» не для детей, и я верю вам, Стивен. Как все хорошие авторы, вы написали его для себя. Вот что я хочу сказать. Вы обращались к самому себе, десятилетнему. Эта книга не для детей, она для одного-единственного ребенка, и этот ребенок – вы. «Лимонад» – это ваше послание тому, кем вы были раньше и кто никогда не переставал существовать. И у этого послания горький привкус. Вот почему эта книга так волнует. Когда дочь Мэнди Рьен читала ее, она рыдала, рыдала горькими слезами, Стивен, но эти слезы были ей полезны. С другими детьми было то же самое. Вы писали, обращаясь прямо к детям. Хотели вы того или нет, но вы дотянулись до них через пропасть, отделяющую ребенка от взрослого, и дали им первый, призрачный намек на то, что они смертны. Читая вашу книгу, они расстаются с представлениями о том, что на всю жизнь останутся детьми. Им не просто кто-то сказал, они сами по-настоящему почувствовали, что ничто не длится вечно, не может длиться вечно, что рано или поздно им придет конец, их не станет, что их детство не навсегда. Вы рассказали им нечто потрясающее и печальное о взрослых, о тех, кто перестал быть детьми. Кто живет в иссохшем, бессильном, скучном мире и принимает его за должное. Из вашей книги они понимают, что все это ждет и их, столь же неизбежное, как Рождество. Это печальная книга, но правдивая. Это книга для детей, которые смотрят на мир глазами взрослого.

Чарльз Дарк сделал хороший глоток вина, которое он с такой рассеянной проницательностью пробовал несколько минут назад. Он вскинул голову, наслаждаясь значением собственных слов. Затем, подняв свой стакан, он выпил его до дна и повторил:

– Печальная книга, но очень, очень правдивая.

Стивен настороженно взглянул на своего будущего издателя, в голосе которого ему почудился подвох. За исключением тех двух недель, которые послужили сюжетной основой для романа, детство Стивена, хоть оно и прошло в экзотических местах, отличалось приятным однообразием. Доведись ему сегодня отправить послание в собственное прошлое, это были бы скупые слова ободрения: все наладится мало-помалу. Но годятся ли эти слова для взрослых?

Рот Дарка был набит мясными деликатесами. Он махал вилкой в воздухе, описывая аккуратные маленькие круга, отчаянно пытаясь заговорить; наконец, после того как изо рта его вырвался прерывистый выдох, обдавший Стивена запахом чеснока и временно перебивший аромат лосося, это ему удалось:

– Ну разумеется. Но мир это не перевернет. Я продам три тысячи экземпляров, а вы получите несколько умеренных отзывов. А вот преподнесите это детям…

Дарк откинулся на спинку стула и поднял стакан. Стивен покачал головой и тихо проговорил:

– Я этого не допущу. Я никогда этого не допущу.

Тернер Моберт нарисовал изящные иллюстрации тонкой акварелью. Через неделю после публикации известный детский психиатр, выступая по телевидению, взволнованно напал на книгу Стивена. Это не по силам ни одному ребенку, этот роман внесет путаницу в неокрепшие детские умы, заявил он. Другие эксперты защищали Стивена, несколько библиотекарей увеличили известность его книги, отказавшись включить ее в свои фонды. Месяц или два «Лимонад» служил темой для разговоров на вечеринках. Было продано четверть миллиона экземпляров в твердой обложке, а общий тираж, учитывая зарубежные издания, достиг нескольких миллионов. Стивен бросил свое агентство, купил спортивную машину, квартиру с высокими потолками в Южном Лондоне, похожую на пещеру, и уплатил такие налоги, что два года спустя просто вынужден был издать свой второй роман также как книгу для детей.

Впоследствии этот год, год работы в подкомитете, будет казаться Стивену упорядоченным, вращающимся вокруг определенной оси. Однако в то лето он чувствовал, как мимо него течет пустое время, лишенное смысла или цели. Его обычная неуверенность заметно возросла. Например, когда на второй день Олимпийских игр мир внезапно оказался на грани уничтожения и реальная угроза висела в воздухе в течение двенадцати часов, Стивен, растянувшийся на диване в одном нижнем белье по случаю жары, не слишком переживал по поводу того, какой из двух возможных оборотов дела возьмет верх.

Два спринтера, русский и американец, дрожащие от возбуждения, похожие на гончих спортсмены, толкнули друг друга, устраиваясь на стартовых колодках перед забегом, и между ними вспыхнула ссора. Американец ткнул соперника сжатым кулаком, тот ответил тем же и сильно повредил американцу глаз. Насилие и мысль о насилии тут же охватили окружающих и понеслись наверх по сложным каналам служебных инстанций. Сначала друзья по команде, а потом и тренеры попытались вмешаться, но быстро утратили самообладание и тоже полезли в драку. Немногочисленные русские и американские болельщики на трибунах принялись разыскивать друг друга. Последовала безобразная сцена, в которой фигурировала разбитая бутылка, и через несколько минут молодой американец – к несчастью, это был отпущенный в увольнение солдат – умер, истекая кровью. На беговой дорожке два высокопоставленных чиновника, руководившие русской и американской делегациями, вцепились друг другу в отвороты спортивных курток; у одного из них был начисто оторван воротник. Какой-то русской женщине выстрелили в лицо из стартового пистолета, и второй за этот день глаз был потерян; око за око. На местах для прессы поднялась толкотня и ругань.

Через полчаса обе команды покинули Игры и одновременно устроили свои пресс-конференции, на которых обливали друг друга оскорблениями самого непристойного свойства. Очень скоро убийцу американского солдата арестовали и обвинили в связях с КГБ и в том, что он действовал по заданию военных кругов. Между посольствами двух стран произошел обмен жесткими нотами протеста. Американский президент, недавно избранный на свой пост и сам похожий на спринтера, во что бы то ни стало хотел продемонстрировать, что он не слабак в международных делах, как часто заявляли его оппоненты, и ломал голову над тем, как поступить. Он еще размышлял, когда русские изумили весь мир, закрыв пограничный переезд у Хельмштедта.

В Соединенных Штатах этот шаг тут же объявили следствием нерешительности со стороны слишком уступчивого президента, который, однако, заставил критиков замолчать, отдав приказ ядерным силам своей страны о готовности номер один. Русские ответили тем же. Подводные лодки неслышно заняли предуказанные районы боевых позиций, люки стартовых шахт отворились, металл ракетных обшивок заблестел среди раскаленных солнцем кустарников в пригородах Оксфордшира и в березовых лесах Закарпатья. Газетные колонки и телевизионные экраны заполонили профессора – специалисты в области ядерного сдерживания, настойчиво объяснявшие, как важно успеть поднять ракеты в воздух, прежде чем они будут уничтожены на земле. В течение нескольких часов из супермаркетов Великобритании исчезли сахар, чай, консервированные бобы и мягкая туалетная бумага. Противостояние длилось полдня, пока неприсоединившиеся страны не выступили с предложением провести одновременное подконтрольное ослабление степени ядерной готовности обеих сторон. В конце концов жизнь пошла своим чередом, под цветистые тирады об олимпийском духе стометровка на раскаленном солнцепеке все же состоялась, и весь мир вздохнул с облегчением, когда ее выиграл нейтральный швед.

Должно быть, жаркое лето, установившееся по странному капризу природы, или виски, которое Стивен пил с самого утра, заставили его почувствовать себя лучше, чем ему было на самом деле, но только Стивен честно не возражал, чтобы жизнь на земле продолжалась. Все происходящее очень напоминало ему финальную схватку двух команд за кубок мира. Перипетии игры держали Стивена в напряжении, пока он следил за ними, но он не болел ни за одну из сторон, и ему было, в сущности, безразлично, как бы ни повернулось дело. Вселенная бесконечна, устало размышлял он, разумная жизнь в ней – редкость, но количество планет, готовых стать ее обиталищем, скорее всего, неисчислимо. Среди тех, кто наткнулся на возможность обратимости материи и энергии, несомненно, должно было быть немало таких, кто разнес себя вдребезги, и они, скорее всего, не заслуживали того, чтобы выжить. Этой дилеммы человечеству не решить, лениво думал Стивен, почесываясь через трусы, она коренится в самой сердцевине бытия, и ничего тут не поделаешь.

Подобным образом и другие события, которые имели к нему более непосредственное отношение (причем некоторые из них были весьма необычными или значительными), занимали Стивена лишь до тех пор, пока они происходили, но и тогда он смотрел на них как бы со стороны, словно они касались кого-то другого, и впоследствии почти о них не думал и уж точно не пытался установить между ними какую-то связь. Они были далеким фоном, на котором существовали вещи, занимавшие его всерьез: безвольное состояние непрерывного опьянения, нежелание встречаться с друзьями и приниматься за работу, неспособность сконцентрироваться при случайных разговорах, невозможность прочитать более двадцати строк подряд, после которых его сознание снова принималось бродить, где ему вздумается, фантазировать, вспоминать.

И когда Дарк подал в отставку – официально об этом было объявлено через два дня после того, как подкомитет Парментера приступил к работе, – Стивен отправился на Итон-сквер лишь после звонка Тельмы, попросившей его прийти. Чарльз и Тельма позвали его вовсе не потому, что он был старым другом и его тоже касались перемены в их жизни, и не потому, что считали, будто Стивен должен оказать им любезность. Сам он не знал или думал, что не знает, как реагировать на случившееся, но его друзьям был нужен свидетель, которому можно было объяснить свой поступок, кто мог бы выступить в роли представителя внешнего мира. Несмотря на то что Стивен пошел не по собственному побуждению, позднее ему пришлось задаться вопросом относительно пределов собственной пассивности. В конце концов, у Дарков было много друзей, но, вероятно, именно Стивен подходил для того, чтобы присутствовать при значительном шаге, который собирался предпринять Чарльз.

* * *

Через два часа после звонка Тельмы Стивен отправился пешком из Стокуэлла на Итон-сквер через Челси-бридж. Теплый воздух раннего вечера мягко щекотал горло, и посетители пабов сидели со своим пивом прямо на тротуарах, загоревшие, шумные, явно беззаботные. Национальный характер размяк от продолжительной летней жары. На середине моста Стивен остановился, чтобы прочесть вечернюю газету. Об отставке Дарка писали на первой странице, хотя и не в заголовках. Обведенная рамкой заметка в нижнем углу сообщала о пошатнувшемся здоровье и тактично намекала на нервное расстройство. Реакция премьер-министра была, по словам газетчиков, «слегка раздраженной», поскольку Дарк подал прошение об отставке без предупреждения. На странице ежедневных новостей в короткой статье говорилось о том, что Дарк был слишком аполитичным, слишком снисходительным человеком, чтобы занимать высшие государственные посты. Его прошлые связи с книгоиздательским миром сильно повредили ему в глазах премьер-министра. Отставка Дарка, гласил вывод автора, станет событием только для его ближайших друзей. Заметив устремившихся к нему двух нищих, одетых, несмотря на жару, в длинные пальто, Стивен сложил газету и продолжил свой путь через мост.

Как-то вечером много лет назад, когда они сидели за ужином в одном греческом ресторане, Дарк затеял игру в вопросы и ответы. Он объявил, что решил оставить высокий пост на телевидении, где достиг некоторых успехов, и податься в политику. Но к какой партии ему следует примкнуть? Чувствуя подъем, Дарк, сидевший рядом с Джулией, пил вино и поминутно отдавал команды официанту, заказывая за всех. Обсуждение получилось веселым и нарочито циничным, но содержало определенную долю здравого смысла. У Дарка не было никаких политических убеждений, он обладал лишь талантом управляющего и большим честолюбием. Он мог присоединиться к любой партии. Подруга Джулии, прилетевшая из Нью-Йорка, отнеслась к делу серьезно и стала настойчиво объяснять, что выбор необходимо делать между приверженностью традиционному опыту и стремлением к уникальности. Дарк развел руками и заявил, что готов отдать голос и за то и за другое сразу. И за поддержку слабых, и за продвижение сильных. Самый главный вопрос заключается в том, – тут он сделал паузу, ожидая, чтобы кто-нибудь закончил начатую им фразу, – с кем из тех, кто подбирает кандидатов, вы знакомы. И сам Дарк рассмеялся громче остальных.

К тому моменту, когда им подали кофе по-турецки, было решено, что Дарк должен делать карьеру на стороне правых. Причины были очевидны. Правые находились у власти и, по всей вероятности, не собирались с ней расставаться. Дарк, много лет занимавшийся бизнесом, знал немало нужных людей со связями в партийной машине. В то же время у левых процесс выдвижения кандидатов был утомительно демократичен и неразумно нацелен против тех, кто никогда не состоял в партии. «Все очень просто, Чарльз, – сказала Джулия, когда они выходили из ресторана. – Единственное, чем ты рискуешь, это на всю жизнь лишиться уважения своих друзей». И опять Дарк громогласно расхохотался.

Поначалу у него возникли трудности, но уже вскоре он выдвинулся кандидатом в сельском Саффолке, где умудрился отпугнуть от себя половину избирателей, поддерживавших его предшественника, беспечно брошенным замечанием по поводу местных свиней. Они с Тель-мой продали свой загородный коттедж в Глостершире и купили домик на окраине их избирательного округа. Политика открыла новые черты в характере Дарка, которые в бытность его владельцем фирмы звукозаписи, книгоиздателем и управляющим на телевидении оставались в тени. Всего через несколько недель он сам появился на экране, демонстративно возмущаясь несчастным случаем, произошедшим в его округе: пенсионер, которому отключили электричество, умер от переохлаждения. Нарушив неписаное правило, Дарк, отвечавший на вопросы корреспондента, больше обращался не к нему, а к телекамере, причем успел дать беглый обзор последних правительственных успехов. Он говорил, не закрывая рта. Две недели спустя он снова был в студии, уверенно опровергая самоочевидные вещи. Это произвело впечатление на друзей, помогавших ему делать первые шаги в политике. Его заметили в высших партийных кругах. В какой-то момент, когда правительство столкнулось с сопротивлением собственных заднескамеечников в парламенте, Дарк горячо отстаивал целесообразность принимаемых решений. С рассудительным и компетентным видом он выступал в защиту программ, нацеленных на то, чтобы поддержать богатых и предоставить бедным самим позаботиться о себе. После длительных размышлений и дополнительных викторин за обеденным столом Дарк решил выступить против сторонников смертной казни на ежегодной конференции по проблемам уголовного наказания. Смысл заключался в том, чтобы продемонстрировать не только жесткость, но и заботу о преступниках, жесткость и заботу. Он прекрасно говорил об этом во время радиодискуссии о законности и порядке и трижды срывал умеренные взрывы аплодисментов у слушателей в студии. «Тайме» процитировала его выступление в передовице.

В течение следующих трех лет Дарк посещал званые вечера и значительно поднабрался знаний в наиболее перспективных, по его мнению, областях – образовании, транспорте, сельском хозяйстве. Он старался не сидеть без дела. Так, он совершил прыжок с парашютом на благотворительном мероприятии и сломал себе голень. Все это зафиксировали телевизионные камеры. Дарк заседал в составе жюри, присуждавшего знаменитую литературную премию, и выступил с опрометчивыми выпадами в адрес его председателя. Ему доверили внести на рассмотрение местный законопроект, объявлявший преступниками водителей-мужчин, делающих попытку завязать знакомство на улице. Из-за недостатка времени на подготовку законопроект провалился, но о Дарке заговорили бульварные газеты. И все эти годы он ни на минуту не умолкал, многозначительно поднимая указательный палец, высказывая мнения, о которых никогда раньше не задумывался, демонстрируя возвышенно-пророческий стиль представителя своего времени: «Полагаю, что выражу всеобщее убеждение в том, что… », или: «Никто не станет отрицать, что… », или: «Правительство совершенно ясно дает понять, что… » и т. д.

Дарк написал заметку в «Тайме» с обзором первых двух лет действия закона о лицензировании бродяжничества и, сидя в восхитительной гостиной на Итон-сквер, прочитал ее вслух Стивену: «Благодаря этому закону удалось не только решить проблему социального балласта, но и переложить заботу о бедных на более бережливый, более здравый сектор общественной благотворительности, создав тем самым идеальную модель в миниатюре, на которую следует ориентироваться всей экономической политике правительства. Десятки миллионов фунтов сэкономлены на выплатах по социальному обеспечению, а множество мужчин, женщин и Детей на своем опыте познали опасности и волнующие преимущества экономической самостоятельности, традиционной для делового мира нашей страны».

Стивен нисколько не сомневался в том, что рано или поздно его другу наскучит политика и он возьмется З а что-нибудь еще. Сам Стивен с показной гримасой отвращения насмехался над оппортунизмом Чарльза.

Если бы ты решил тогда примкнуть к другой стороне, – как-то сказал он Дарку, – то сейчас не менее страстно добивался бы национализации лондонского Сити, сокращения расходов на оборону и ликвидации частного образования.

Дарк хлопнул себя по лбу, притворяясь, что изумлен наивностью Стивена:

– Дурачина! Я же поддерживаю эту программу. Потому-то за меня и проголосовало большинство. Им не важно, что я думаю. Я получил мандат в обмен на определенные требования: более свободный Сити, больше оружия, хорошие частные школы.

– Но ведь на самом деле ты этого не хочешь.

– Конечно же нет. Но я на службе!

И они рассмеялись, подняв бокалы с виски.

Но в сущности, под циничными насмешками Стивена скрывалось восхищение тем, как стремительно Чарльз делал свою карьеру. Стивен не был знаком с другими членами парламента, а Дарк уже получил некоторую известность в узких кругах и с видом посвященного небрежно рассказывал о пьяных дебошах и даже драках в баре Палаты общин, о мелких нелепостях парламентского ритуала и небезупречном поведении членов кабинета. И когда наконец, после трех лет трудов в телевизионных студиях и на званых обедах, Дарк стал младшим министром, Стивен почувствовал искренний восторг. Стоило его старому другу занять высокий государственный пост, как деятельность правительства стала казаться Стивену почти что человеческим процессом, а сам он проникся уважением к земным благам. Теперь по утрам перед домом на Итон-сквер дежурил лимузин, пусть довольно маленький и обшарпанный, на кото ром министр ездил на службу, а в манеры Дарка вкрался налет усталой властности. Иногда Стивен думал, удалось ли Чарльзу окончательно усвоить мнения, которые он с такой легкостью выдавал за свои.

* * *

Двери Стивену открыла Тельма.

– Мы на кухне, – сказала она и повела его за собой через холл, но на полдороге передумала и остановилась.

Стивен показал рукой на голые стены, на грязные серые прямоугольники, оставшиеся в тех местах, где висели картины.

– Да, рабочие уже начали выносить вещи. – Тельма увлекла его в гостиную и заговорила быстро и тихо: – Чарльз сейчас очень раним. Не задавай ему вопросов и не напоминай, что он виноват, бросив тебя с этим подкомитетом.

С тех пор как Дарк занялся политикой, Стивен стал видеться с Тельмой гораздо чаще. Он составлял ей компанию по вечерам и пытался немного разобраться в теоретической физике. Ей нравилось делать вид, будто У нее со Стивеном установились более тесные отношения, чем с мужем, будто между ними существует особое, тайное понимание. Это не было флиртом, скорее знаком доверия. Стивена это смущало, но сопротивляться он не мог. Он и теперь кивнул, радуясь, что может доставить ей удовольствие. Чарльз был ее трудным ребенком, и Тельма часто прибегала к помощи Стивена: один раз – для того, чтобы не дать министру напиться нака нуне парламентских слушаний; другой раз – чтобы отвлечь его за обеденным столом от подтруниваний над ее молодой подругой-физиком, убежденной социалисткой.

– Расскажи мне, что случилось, – попросил Стивен, но она уже вернулась в гулкий холл и заговорила нарочито строгим тоном:

– Ты только что вылез из постели? У тебя ужасно бледный вид.

Она отмахнулась от его возражений, давая понять, что позже ему все равно придется сказать ей правду. Они продолжили свой путь через холл, спустились на несколько ступеней и миновали дверь, обитую зеленым сукном, которой Чарльз обзавелся вскоре после того, как получил пост в правительстве.

Экс-министр сидел за кухонным столом перед стаканом молока. Он встал и шагнул навстречу Стивену, вытирая испачканные молоком усы тыльной стороной ладони. Он заговорил веселым, неожиданно мелодичным голосом:

– Стивен… Стивен, столько всего изменилось. Надеюсь, ты отнесешься с пониманием…

Впервые за очень долгое время Стивен видел своего друга без темного костюма, рубашки в полоску и шелкового галстука. В этот раз на нем были свободные вельветовые брюки и белая майка с короткими рукавами. Он казался стройнее и моложе; без умело скроенного пиджака плечи его выглядели более хрупкими, чем обычно. Тельма налила Стивену стакан вина, Чарльз указал на деревянный стул. Все трое сели, положив локти на стол. Наступило неловкое молчание, словно никто не решался заговорить о каком-то важном известии. Наконец Тельма сказала:

– Мы решили, что не будем рассказывать тебе сразу обо всем. Это вообще трудно объяснить, легче показать. Потерпи, рано или поздно ты сам все увидишь. Ты единственный человек, которому мы доверяем, так что…

Стивен кивнул. Чарльз спросил:

– Ты видел новости по телевизору?

– Я читал о тебе в газете.

– Они говорят, что у меня нервный срыв.

– Ну и?

Чарльз посмотрел на Тельму, которая сказала:

– Мы хорошо подумали и приняли ряд решений. Чарльз оставляет политику, я увольняюсь с работы. Мы продаем дом и переезжаем в загородный коттедж.

Чарльз подошел к холодильнику и снова налил себе молока. Он не вернулся к своему стулу, а остался стоять за спиной у Тельмы, одной рукой слегка касаясь ее плеча. Насколько Стивен знал, Тельма давно хотела бросить преподавание в университете и уехать куда-нибудь за город писать книгу. Но как ей удалось уговорить Чарльза? Она смотрела на Стивена, ожидая его реакции. Невозможно было не заметить чуть заметной триумфальной улыбки на губах у Тельмы и невозможно было сдержать обещание и не задавать вопросов.

Стивен обратился к Чарльзу, стоявшему за спиной у Тельмы:

– И что ты собираешься делать в Саффолке? Разводить свиней? – Он насмешливо улыбнулся.

Наступило молчание. Тельма похлопала мужа по руке и сказала, не оборачиваясь:

– Ты хотел пораньше лечь спать…

Чарльз уже потягивался. Еще не было и половины девятого. Стивен внимательно разглядывал друга, удивляясь тому, насколько миниатюрнее он стал выглядеть, насколько тоньше в плечах и в талии. Неужели высокий ранг делает человека крупнее?

– Да, – проговорил между тем Чарльз, – я иду наверх. – Он поцеловал жену в щеку и уже в дверях сказал, обернувшись к Стивену: – Мы действительно будем рады, если ты приедешь к нам в Саффолк. Ты сам все поймешь без всяких объяснений.

Он вскинул руку в ироническом салюте и вышел.

Тельма налила Стивену еще вина и изобразила на лице улыбку. Она уже собиралась заговорить, но вдруг передумала и встала.

– Я сейчас вернусь, – сказала она, покидая кухню.

Он услышал, как она поднимается по лестнице и зовет Чарльза по имени, а затем открывает и закрывает дверь в спальню. После этого дом погрузился в тишину, если не считать мягкого баритонального гудения, издаваемого холодильником.

* * *

На следующий день после того, как Джулия уехала в Чилтернские округа, Тельма, невзирая на разыгравшуюся снежную бурю, появилась у Стивена, чтобы забрать его к себе. Пока он неловко топтался в спальне в поисках одежды и подходящей сумки, чтобы взять с собой вещи, Тельма прибралась на кухне, сложила мусор в пакет и отнесла его в мусорный бак. Обнаружив целую кипу нераспечатанных счетов, она сунула их в свою сумку. Затем она появилась в спальне и стала помогать Стивену собираться. Тельма действовала энергично, с материнской основательностью, обращаясь к нему с вопросом, только если это было необходимо. Взял ли он достаточно носков? Трусов? Будет ли ему тепло в этом свитере? Она отвела его в ванную и заставила сложить умывальные принадлежности. Где его зубная щетка? Он решил отрастить бороду? Если нет, то где его крем для бритья? Сам Стивен не мог думать обо всех этих вещах. Ему было все равно, будет ли ему тепло и что станется с его носками или зубами. Лишь избавившись от необходимости размышлять над своими действиями благодаря простым командам Тельмы, он сумел справиться со сборами.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4