— Доброе утро. — Маргарет улыбнулась старику.

— Подайте нам, пожалуйста, чай в кабинет. — И, взяв Маргарет за руку, Хендрикс повел ее по холлу.

Маргарет шла с озабоченным видом, надеясь, что Эстелла ошибается и что Хендрикс не собирается дарить ей что-то из драгоценностей своей матушки. Принять такой подарок при существующих обстоятельствах было бы ничуть не лучше, чем украсть его. Но если она откажется, старику будет, конечно же, очень горько. А ей не хотелось этого. Он и без того пережил много горя.

Хендрикс торопливо распахнул дверь в свой кабинет и указал жестом на камин из белого мрамора.

— Вот. Вчера я чуть ли не целый вечер искал этот портрет, но наконец нашел его на чердаке.

Полагая, что он хочет показать ей свою покойную жену, Маргарет направилась к камину, но, едва взглянув на портрет, вдруг резко остановилась. Как могла жена Хендрикса так походить на нее — ведь Маргарет ей не дочь!

Маргарет стало не по себе, и по коже ее пробежали мурашки. Казалось, она смотрится в туманное зеркало.

При виде ее явного изумления Хендрикс весело улыбнулся. — Я так и знал, что вы будете удивлены. Когда мы встретились вчера, у меня появилось странное ощущение, что я уже видел вас раньше. «Это потому, что она моя дочь», „ решил я поначалу. Но вечером я наконец понял, в чем дело. Вы просто словно сошли с этого портрета.

— Все-таки сходство неполное, — возразила Маргарет; ей хотелось отдалиться от того, чего она не понимала. Старик кивнул.

— Неполное. У вас глаза больше и темнее, подбородок более волевой, но все равно сходство поразительное.

— Это сверхъестественно.

— Вам это не по душе? — Хендрикс казался разочарованным.

— Нет, не в этом дело, — солгала Маргарет, не желая отравлять ему удовольствие. — Просто дело в том… Вы никогда не читали никого из восточных философов? Они утверждают, что человек, умирая, попадает не на небеса, а рождается заново.

Хендрикс от изумления заморгал.

— Нет, не могу сказать, что читал что-либо подобное. Как это вы могли начитаться таких вещей в монастыре?

— Там было великое множество книг, — уклончиво сказала Маргарет, — Никто не возражал против того, что я читаю.

— Так и должно быть. Но не стану утверждать, что подобные представления мне по душе. Ведь получается, что ты уже не хозяин собственного тела, а некий временный пользователь. И еще мне, — продолжал он, — пожалуй, стоит предупредить вас, дитя мое, что не нужно… я имею в виду — в обществе… — И он растерянно махнул рукой.

— Мысль и женская головка — вещи несовместные? — подсказала Маргарет. Хендрикс кивнул с несчастным видом.

— Боюсь, что в обществе считают именно так, дорогая. И как это ни прискорбно, но поскольку вы намерены обосноваться здесь…

— Негоже посягать на условности, — закончила Маргарет, радуясь, что ей придется сдерживать свой язык самое большее всего лишь несколько недель. Как только Филиппу удастся добиться принятия своего законопроекта, она снова сможет быть самой собой.

Хендрикс похлопал ее по руке, утешая:

— Всякий раз, когда вам захочется побеседовать о разных идеях приходите ко мне, дорогая. На самом деле мне весьма хотелось бы обсудить эту идею насчет предыдущих существований. — Вид у него был задумчивый. — Я изучал греческих философов в Оксфорде, будучи молодым, но не помню, чтобы что-то у кого-то из них показалось мне столь интересным.

— Вероятно, потому, что греки проводили все время, обсуждая весьма эзотерические вопросы.

— Вот как? — нерешительно проговорил Хендрикс. — Может быть, книга, которую вы читали, была плохо переведена?

— О, я читала древнегреческих философов в оригинале, — успокоила его Маргарет, но, увидев, как он потрясен, осознала свою ошибку. «Будь оно все проклято! — подумала она. — С Хендриксом опасно разговаривать. Он кажется таким безобидным, что забываешь следить за каждым своим словом». Если она вызовет у Хендрикса подозрения… Она с трудом подавила дрожь, охватившую ее при мысли о том, как отомстит ей Филипп, если из-за нее рухнет его тщательно разработанный план.

— Неужели монахини обучили вас греческому? — недоверчиво спросил Хендрикс.

— Настолько, чтобы я могла читать в оригинале рукописи, — мгновенно нашлась Маргарет. Хендрикс взглянул на нее.

— Разумеется. И что, это было интересно?

— Скорее, поразительно, — призналась Маргарет. — Великое множество самых интересных книг остались за пределами Священного писания. Евангелие от Фомы мне понравилось гораздо больше, чем четыре Евангелия, входящие в Библию.

Хендрикс просиял.

— И мне тоже, дитя мое, и мне тоже. Но когда я попробовал поговорить об этом с епископом, он отказался от обсуждения. Маргарет засмеялась.

— Поскольку я женщина, у меня хватало здравого смысла не сообщать о своих пристрастиях духовным лицам. — М-м-м, дорогая, а вы не… я хочу сказать, вы… Маргарет посмотрела на него, не понимая, куда он клонит. Во всяком случае, что-то явно его тревожило.

— Вы папистка? — наконец решительно выговорил он.

— Нет, я принадлежу к англиканской церкви, хотя должна признаться, что глубина моей набожности весьма сомнительна.

— Что мало отличает вас от большей части высшего общества, — сказал он, — В церковь ходят, чтобы быть замеченными, а не для того, чтобы напитать душу.

— Милорд…

— Я счел бы за великую честь, если бы вы называли меня папой. — Он задумчиво посмотрел на нее, и Маргарет стало стыдно. Что они с Филиппом делают! Ей оставалось лишь кивнуть:

— Сочту за честь. — Из-за той лжи, в которой она так сильно была замешана, отказаться она никак не могла. — Папа. ~ Маргарет с трудом выговорила слово, накрепко связанное для — »яее с горестными воспоминаниями. Последний раз она произнесла его, стоя в коридоре и умоляя отца не покидать их.

— Кто эта дама на портрете? — спросила Маргарет.

— Ее звали Джейн Хендрикс. Она была женой одного из наших предков. Я посмотрел, нет ли записей о ней в нашей семейной Библии, но там есть только ее имя и сказано, что она умерла при родах в 1713 году в возрасте двадцати девяти лет. Маргарет взволнованно сглотнула. Джейн Хендрикс умерла, будучи в том же возрасте, что и она сейчас. Но все это не давало ответа на тревожный вопрос, почему эта женщина так сверхъестественно похожа на нее. Конечно, должно существовать логическое объяснение этому, но сейчас Маргарет не могла ничего придумать.

— Я хочу повесить его здесь, пока у меня не будет вашего портрета. Вы не откажетесь попозировать художнику? — Нет, конечно, нет. — У Маргарет не хватило духу погасить радостное ожидание в его глазах. «Это не имеет значения, — сказала она себе, — потому что к тому времени, когда дело дойдет до позирования, я исчезну, а Хендрикс узнает правду». Это утешение обдало ее холодом. — Ах вот и Лортон о чаем! — Хендрикс потер руки от удовольствия, когда дверь отворилась. — Садитесь же, дорогая, и наливайте чай.

Маргарет послушно села на диванчик, обитый темно-розовым дамасским шелком. Взяв чайник, она налила чаю Хендриксу и подала ему чашку.

Хендрикс просиял.

— Вы делаете это в точности так же, как делала моя матушка. Монашки научили вас светским манерам. — Эту мысль он высказал не совсем уверенно.

— Большинство монахинь во Франции происходят из состоятельных семей. — Маргарет подбросила ему эти сведения, предоставляя делать собственные выводы.

— Я в долгу перед ними. Мне бы хотелось что-нибудь сделать для них, чтобы выразить признательность за то, что они столько лет заботились о вас. Вы не могли бы сообщить мне, где это находится?

Маргарет уставилась на свою чашку, отчаянно пытаясь сообразить, как ей лучше поступить. В том, что Хендрикс пожертвует деньги какому-то французскому монастырю, она не видела ничего плохого, пусть даже предлог для этого выдуман. У старика явно больше денег, чем ему когда-нибудь понадобится, и монахини найдут им хорошее применение. Сложность же заключалась в том, что Филипп не сказал, какой именно монастырь предоставил ей убежище на все эти годы.

— Вот с чем у меня нелады, так это с географией, — сказала она наконец. — Но Филипп, конечно, все знает. Может быть, вы спросите у него?

К счастью, Хендрикс был удовлетворен этим объяснением.

— Конечно. Кстати, где он сейчас?

— Он встречается с кем-то по поводу своего законопроекта, — ответила Маргарет. Хендрикс удивился.

— Я не помню, чтобы молодой Чедвик интересовался государственными вопросами.

— Он очень озабочен участью демобилизованных солдат, обреченных на голодное существование.

— Но может быть, дело обстоит не так уж плохо? Маргарет почувствовала раздражение. Неужели Хендрикс не замечал искалеченных солдат, просящих милостыню на всех углах? Как это похоже на аристократов — сидеть в своих уютных домах, не обращая внимания на то, что не связано напрямую с их удобной жизнью!

— Мне очень жаль, дорогая, — продолжал он, — но я уединенно жил в Суффолке в течение почти двадцати лет, Боюсь, что я несколько утратил контакт с тем, что происходит в мире.

Маргарет смотрела не отрываясь на пар, поднимающийся над ее чашкой с чаем; в голове у нее медленно зрела мысль.

— Папа, вы сказали, что хотите заплатить монахиням за их заботу обо мне?

— Разумеется. Джентльмен всегда платит свои долги. Маргарет чуть не поперхнулась. Некоторые из ее самых ранних воспоминаний были связаны с сетованиями матери по поводу того, что торговцы больше не хотят отпускать в долг, пока им не заплатят хоть сколько-нибудь. Отогнав подальше воспоминания об отце, она сказала:

— Помню, я как-то читала — кажется, то был святой Фома Аквинский, — что человек должен принять адресованную ему доброту и передать ее другому.

— Вы и по-латыни читаете?

— У меня явная склонность к языкам, и поскольку мне так повезло, что я могла эту склонность удовлетворять…

— Верно. — Хендрикс кивнул, словно успокаивая себя.

— Почему бы вам не заплатить монахиням за их доброту ко мне, оказав содействие Филиппу в принятии его законопроекта об облегчении участи солдат?

— Мне? — Хендрикс явно пришел в замешательство. — Но, дитя мое, я столько лет не имею никакого отношения к политике, что и сам уже не помню, сколько. Я занимался своим поместьем.

— Вы можете поступить как Цинциннат. Помните, — добавила она, заметив его непонимающий взгляд, — это такой римлянин; он оставил свой плуг на поле и уехал, чтобы стать во главе войска, преградившего путь захватчикам, а когда угроза миновала, он снова вернулся к своему плугу. Хендрикс грустно улыбнулся.

— Я как-то не вижу себя в роли героя.

— Истинные герои в этом мире — те, кто не жалеет сил ради того, во что они верят, невзирая на неравную борьбу, — сказала Маргарет с полным убеждением, вспомнив, как старался Джордж помочь ее матери.

Хендрикс вздохнул.

— Дорогая, вы заставляете меня стыдиться себя самого,

— Я этого не хотела. Просто, не будь солдат, сражающихся против Бонапарта, я не смогла бы вернуться в Лондон. И я знаю, как это страшно, когда у тебя нечего есть.

— Вы больше никогда этого не узнаете! — Яростное выражение на лице Хендрикса испугало ее. — Я очень богат. В свое время, когда меня не станет, все перейдет к вам; я позабочусь о том, чтобы вы никогда ни в чем не нуждались.

При этих словах Маргарет почувствовала, как внутри у нее шевельнулось теплое чувство. Ее родной отец во время своих нечастых наездов из полка почти не замечал ее существования, а мать была слабой женщиной, которая едва могла заботиться о себе самой, не говоря уже о дочери. Что же до Джорджа… Намерения у него были хорошие, но он как-то умудрялся то и дело попадать из одной передряги в другую, и ей приходилось спасать его.

— Надеюсь, что я еще долго не войду в права наследования, — сказала она наконец.

— Не нужно тревожиться, дорогая. У меня еще есть несколько лет до того, как я достигну восьмидесятилетия. А если вы хотите, чтобы я попытался повлиять на членов палаты лордов… — Хендрикс глубоко вздохнул, — то я это сделаю, но мне нужно очень тщательно обдумать, как за это взяться. Большинство полагает, что налоги и без того слишком высоки.

— Благодарю вас. — У Маргарет просто гора с плеч свалилась. Она начала осуществлять требования Филиппа. И с помощью Хендрикса скоро сможет вернуться к Джорджу.

Но когда она посмотрела на старое лицо Хендрикса, радость ее померкла и сменилась неуверенностью. Что будет с ним, когда она уедет? Чем придется ему заплатить за то, что она вошла в его жизнь?

Ответственность лежит не на ней, попыталась она успокоить свою корчившуюся в муках совесть. Она такая же жертва махинаций Филиппа, как и Хендрикс. Она была вынуждена согласиться на эту игру. От ее согласия зависела жизнь Джорджа, и хотя она чувствовала все большее расположение к Хендриксу, Джорджа она любила — любила и была должна ему столько, что никогда не сумеет полностью с ним расплатиться.

«Все, что я могу сделать, — это дать Хендриксу столько счастья, сколько можно, за то время, что я буду изображать его дочь», — решила она в конце концов.

— Расскажите мне о семье Хендриксов, — попросила она, найдя нейтральную тему для разговора.

Хендрикс улыбнулся, обрадовавшись, что ей это интересно, и пустился в полное юмора перечисление своих многочисленных родственников, которые, кажется, все давно умерли,

Маргарет слушала, откинувшись на спинку дивана, и поток его слов снимал с нее напряжение.

Душевное спокойствие не покидало ее до конца визита и поддерживало в течение всей ужасной второй половины дня, когда она пряталась в библиотеке, чтобы спастись от бессмысленной болтовни Эстеллы.

Филипп не показывался. Маргарет сказала себе, что это хорошо — пока его нет, он не может мучить ее.

Она только что кончила одеваться к балу у Темплтонов, когда Филипп вдруг появился в дверях, соединяющих их комнаты.

Маргарет испуганно повернулась к нему. Ей сразу вспомнилось его последнее пребывание у нее в спальне и их поцелуй. Больше всего ее пугало, что где-то в глубине души ей хотелось, чтобы этот поцелуй повторился.

Он медленно шел к ней — представительная фигура в черном фраке. Она насторожилась. В белоснежных складках его старательно завязанного галстука сверкал огромный сапфир. Филипп казался очень могущественным, очень богатым, очень избалованным представителем аристократии — да он и был им на самом деле.

Но все-таки он всего лишь мужчина. Она призвала всю храбрость, когда он остановился перед ней. Всего лишь мужчина, вроде Джорджа. Сложность же состояла в том, что она в это не верила. Разница между этим мужчиной и Джорджем была так велика, что, казалась, их просто нельзя сравнивать.

Маргарет заставила себя посмотреть в темные глаза Филиппа и слегка отвернулась, заметив, как они блестят. Когда он оглядел ее платье, глаза его заблестели еще сильнее.

По коже у нее побежали мурашки, когда его глаза медленно скользнули по кремовой коже ее груди, окаймленной глубоким вырезом платья.

Филипп подошел еще ближе, и Маргарет ощутила, как ее окутывает тепло, исходящее от его стройной фигуры, сообщая ей тревожное ощущение его близости.

Маргарет зачарованно смотрела, как он поднял руку и легко провел кончиком пальца по краю ее декольте. От его пальца словно исходил жар, проникая в ее плоть и подрывая решимость держаться от него подальше.

Она приглушенно застонала, когда его палец пробрался под ткань платья и дотронулся до соска. Инстинктивно Маргарет отпрянула.

— Что вы делаете? — выпалила она первое, что пришло ей в голову. Его темные брови взлетели насмешливо-удивленно.

— Разве вам не понятно?

Маргарет вздрогнула — в голосе его звучала язвительность. В этой словесной битве силы были равны.

— Чего именно вы хотите? — Она сделала еще одну попытку.

— Вас, — резко ответил он, — У меня гораздо больше денег, чем у Гилроя.

— Но я люблю Джорджа, — в отчаянии пробормотала она. Филипп отпрянул, словно его ударили, и гневно посмотрел на нее. Маргарет не поняла, чем вызвано это негодование. Он, судя по всему, считает, что она на содержании у Джорджа, так почему же ей не любить его?

— В это трудно поверить!

— А я и не прошу вас верить этому. И вы так и не объяснили мне, почему вы врываетесь в мою комнату. — Она перешла в наступление.

— У вас нет никаких своих комнат, когда дело касается меня. — Голос его стал жестче. — Пока я не закончил свои дела с вами, вы будете делать то, что вам велят.

— Да, сэр, — проговорила Маргарет сквозь стиснутые зубы, удерживаясь от желания ударить его. Ударить как следует. Схватить за тщательно завязанный, девственно-чистый галстук и трясти, пока у него не застучат зубы. Чтобы как-то заставить его понять, что, хотя она и незаконный ребенок, это еще не значит, что она не человек. Человек, который имеет такое же право на уединение, как и он.

— Да, Филипп, — поправил он.

— Да, Филипп!

— Уже лучше. Никогда не забывайте, что женщину украшает смирение.

«Неужели его драгоценная Роксана была смиренницей? И испортила его на всю жизнь? Лично для меня это не имеет значения, — успокоила себя Маргарет. — Я не намерена оставаться рядом с этим человеком ни минутой дольше, чем должна».

— У вас есть весьма раздражающая привычка погружаться в мир мечтаний, — посетовал он.

— Если бы это была моя единственная раздражающая привычка!

— Я не сказал, что это ваша единственная дурная привычка. Но хватит об этом. Я зашел, чтобы осмотреть вас перед выходом.

— У меня такое ощущение, будто я одета в форму и вооружена мушкетом, — пробормотала она.

— Это платье и есть форма, а женщина ранит куда страшнее, чем какой-нибудь мушкет.

Маргарет заметила, что в глазах его появилось суровое выражение. Интересно, о чем это он вспомнил?

— Темно-синий цвет этого платья подчеркивает ваши глаза, как я и ожидал, — проговорил он с безразличным видом, отчего на нее повеяло холодом. — Но я полагаю, что для полноты картины к нему нужно ожерелье. Думаю, что это должны быть бриллианты. — Филипп помолчал. — Ступайте вниз и скажите Комптону, чтобы подавали карету. Я встречу вас в гостиной.

Он резко повернулся и вышел.

Маргарет тяжело вздохнула. Она не понимала почему, но каждая встреча с Филиппом эмоционально опустошала ее.

Захватив накидку из серебряных кружев, она поспешила вниз, чтобы отыскать Комптона. Не стоит мешкать и давать Филиппу предлог снова прийти в ее комнату.

— Ах, вот и вы, Маргарет, — поприветствовала ее Эстелла, когда она вошла в гостиную.

При виде платья Эстеллы глаза у Маргарет расширились. Юбку из пурпурного атласа украшали многочисленные ряды оборок, а декольте… Под взглядом широко раскрытых глаз Маргарет Эстелла весело рассмеялась, уверенная, что та в восхищении от ее наряда.

— Какая вы модная! — Маргарет постаралась, чтобы голос ее звучал искренне.

Эстелла пожала плечами, и Маргарет затаила дыхание, испугавшись, что эта леди выскользнет из своего тесного лифа. Но к счастью, большая часть бюста Эстеллы осталась прикрытой.

— Я сшила его на прошлой неделе у мадам Бюрсе, самой модной портнихи в Лондоне. А ваше платье заказано во Франции, не так ли?

— Mais oui[2]. Эстелла с подозрением посмотрела на нее.

— Что вы сказали? Говорите по-английски. По-французски говорят только безбожники.

— Вот чисто английский взгляд на вещи, — заметила Маргарет.

— Что такое? — В комнату вошел Филипп. В руках у него была плоская коробочка из черной кожи. Он бросил взгляд на Эстеллу, и Маргарет заметила, как лицо его исказилось. Она невольно посочувствовала ему.

— Маргарет изъясняется на языке этого чудовища Бонапарта, — ответила Эстелла.

— Французский — это также язык Декарта и Мольера, — заметила Маргарет. Эстелла пренебрежительно фыркнула.

— Ну конечно, целая стая безбожников!

На мгновение Маргарет встретилась с глазами Филиппа и пришла в восторг, заметив, что в них пляшут насмешливые искорки. Она быстро отвела взгляд, не желая разделять с ним это мгновение. Она ничего не желала с ним разделять. Он ее враг. Она не может позволить себе забыть об этом ни на секунду, потому что Филипп этого не захочет.

Вдруг Маргарет обратила внимание на то, как резко Эстелла втянула в себя воздух, проследила за направлением ее взгляда и зажмурилась от блеска бриллиантов, лежащих на ладони подходившего к ней Филиппа. Камни ловили мерцающий свет свечей и разбивали его на сотни крошечных радуг, Отражающихся на шелковых обоях кремового цвета.

Когда Филипп обвил ожерельем ее шею и оно обхватило ее холодной тяжестью, Маргарет не смогла подавить дрожь, Пробежавшую по телу. «Ожерелье похоже на оковы, — в страхе подумала она, — чтобы еще сильнее связать меня с ним». Она чувствовала, как его пальцы возятся с застежкой. Они казались обжигающе-горячими на ее холодной коже. Как будто он накладывает на ее плоть печать владельца.

Филипп повернул ее к себе лицом и долго критически рассматривал ожерелье. Слегка нахмурившись, он поправил средний камень. Его пальцы скользнули по холмикам ее грудей, и их мягкая плоть затрепетала.

Маргарет перевела дыхание. Словно с каждым разом, когда он к ней прикасается, она становится более податливой.

— О Боже, как красиво! Кажется, я припоминаю — Роксана носила его. — Голос Эстеллы был высоким и напряженным.

— Вы ошибаетесь, — оборвал ее Филипп. — Это ожерелье Принадлежало моей матери.

— Но ваша матушка умерла на несколько месяцев раньше моей дорогой Роксаны.

— Роксана никогда не носила никаких драгоценностей моей матери. — Равнодушное упорство Филиппа не располагало к дальнейшей дискуссии.

Эстелла пожала плечами, послав Маргарет взгляд, ясно намекающий на то, что Филипп лжет.

Но вопреки уверениям Эстеллы Маргарет поверила Филиппу. Вряд ли его настолько беспокоит, что подумает она или Эстелла, чтобы он стал затруднять себя ложью. Но тогда возникал другой, гораздо более интересный вопрос. Почему Филипп не подарил Роксане драгоценности своей матери? И Эстелла, и Хендрикс говорили о том, как он был опьянен своей первой женой, как не мог ни в чем ей отказать.

— Карета ждет, милорд. — В мысли Маргарет ворвался размеренный голос Комптона, и она отпустила их на все четыре стороны.

Эстелла быстро завладела рукой Филиппа, а Маргарет пошла следом за ними. Они вышли. Несмотря на то что ей было почти дурно от страха, все же она предвкушала и что-то хорошее. Если ей повезет, она увидит своего родного отца спустя столько лет. А если она с ним встретится, возможно, ей придет в голову, как именно можно отомстить ему за ее бедную мать. Она твердо решила, что в его беззаботной жизни наступит час, когда он расплатится за свои грехи.