Максимов Михаил
      Записки сыщика
      Илье Васильевичу Селиванову,
      с глубочайшим уважением
      и преданностью посвящает
      Михаил Матвеев Максимов
      EXEGI MONUMENTUM
      Я памятник себе воздвиг нерукотворный:
      К нему не зарастет насмешников тропа;
      Сияет ярче он главой своей позорной
      И Тредьяковского Профессора столпа.
      Нет, весь я не умру. Поэта эпиграмма
      Век будет обо мне потомству говорить,
      И нанесенного мне критикою срама
      Рекой чернильною друзьям моим не смыть.
      Да, долго буду я народу тем противен,
      Что чувства подлые в статьях я выражал,
      Что в подлости я был классически наивен
      И слабых сильному в угодность унижал.
      Слух обо мне пройдет по всей Руси пространной,
      И проклянет меня всяк сущий в ней язык,
      И с Ванькой Каином, Картушем и Пастраной
      Потомство рядышком и мой повесит лик.
      О, Муза ловкая, будь духу тьмы послушна,
      Пред мненьем общества, как сыщик, будь тверда,
      Насмешки, пасквили, приемли равнодушно:
      Покойно в свете жить без чести и стыда!
      "Развлечение", № 30-й, том 2, 1859
      В настоящее время нет ни одного журнала, ни одной газеты, которые бы не одарили публику описанием какого-нибудь серьезного случая. Повинуясь всеобщему стремлению, и я, никогда не писавший и не посвященный в таинства науки, осмеливаюсь ознакомить публику с некоторыми эпизодами московской жизни, остававшимися для всех других в тайне. У нас никогда не публиковались происшествия с подробным объяснением мошеннических действий и изворотов этого вообще вредного ремесла, - ремесла, я говорю, - потому, что все мошенники и воры делятся на партии и классы, изучая воровство и мошенничество, каждый по своим способностям, от той самой партии, к которой он принадлежит.
      Имея большой запас всякого рода происшествий, накопившихся в продолжение десятков лет моей службы, я в настоящее время желаю этим запасом поделиться с публикою, и если обнаруженное мною не послужит для неопытных людей предостережением, то, может быть, по своему разнообразному содержанию будет занимательно.
      Истинные события Парижа, изданные шпионом Видоком, приняты были всею европейскою пуб ликой, читающей на французском языке. Я не смею надеяться на такую известность, но льщу себя надеждою, что и моя книга будет прочтена и не лишена внимания.
      Часть первая
      Рассказ 1
      В одной из известных московских улиц, недалеко от реки, жили в наследственном доме две сестры-девицы, мещанки Ивановы. При них находился для услуг дворник. На дворе имели они у себя собаку, постоянно привязанную на цепи, и гуся. Говорили еще, что у них была и кухарка, но ее, как и дворника, в описываемое время не было.
      Обе они были сектантки, принадлежавшие к обществу скопцов. Одна из сестер в этом обществе именовалась пророчицею, и в доме их была моленная, называемая ивановским кораблем*.
      По сим причинам они всех других, не принадлежащих к их секте, ненавидели, и потому у себя в доме избегали многолюдства; ибо каждая пророчица или пророк, встречаясь со своими сектами, во всякое время года обязаны, поклонившись в пояс, сказать: "Христос воскресе", - и, получив в ответ: "Воистину воскресе",- три раза поцеловаться.
      В доме у них бывали и не принадлежавшие к их секте лица, но это допускалось по необходимости, ибо ворота, у которых постоянно находился дворник, у них всегда были заперты.
      В сектантство это они помещены были еще малолетними покойным их отцом, который, будучи сам сектант, после смерти своей оставил им в наследство значительный капитал и дом, в котором они жили.
      Наружно они были очень богомольны. В каждое воскресенье ходили в церковь, ездили по разным монастырям и теплили постоянно у себя в доме пред иконами лампады.
      Соседи называли их хлыстовками, обсуждали их скопища, и каждый, проходя мимо их дома, из любопытства заглядывал в их окна, надеясь встретить что-либо необыкновенное.
      В 1843 году они были найдены у себя в доме убитыми, и убийство это открылось следующим образом.
      Невдалеке от их дома находилась полицейская будка. Обычно сторожа, прохаживаясь в ночное время, постоянно видели в их комнатах свет от горевших лампад. А тут две ночи сряду света не было, да и самих их никто не встречал. Странным показалось и то, что на стук в ворота и на звон в колокольчик приезжавшего водовоза никто из дома за водой не вышел. Сторожа сообщили обо всем своему начальнику.
      Чтобы разобраться в этом странном случае, полицейские служители проникли на двор и увидали сначала прижавшегося к сараю гуся, а потом забившуюся в конуру собаку.
      Войдя в сени нижнего этажа дома, они обнаружили, что дверь в кухню растворена, а на полу разбросаны кочерга и ухваты, из коих один переломлен, что позволило заключить: имело место отчаянное женское сопротивление.
      В зале на полу лежала большая куча белья и платья, вытащенные из стоящего здесь же открытого сундука.
      Под кучей этой оказалась младшая сестра, мертвая, на шее у нее была веревка, туго затянутая сзади с помощью ступеньки, вынутой из лестницы, стоявшей в кухне.
      В верхних покоях, в спальне, за ширмами лежала на постели старшая сестра, тоже мертвая, лицо ее было придавлено двумя подушками; на голове была глубокая рана, сделанная диким круглым камнем, найденным на шкафу, а на шее шнурок, которым она была задушена.
      Привезли дворника. Он в то время находился в своей деревне, куда его на одну неделю отпустили сами хозяйки, по каким-то семейным надобностям.
      Дворник этот ничего не объяснил, потому что не знал, на кого подумать, ибо в дом к ним большей частью ходили женщины да старики из их секты; других же посторонних людей они к себе не пускали.
      Оставим пока следователей в недоумении, а сами перейдем к предмету более интересному.
      Бедный иностранец, следуя из дальней губернии через Москву в Санкт-Петербург, часов в 7 вечера, чувствуя усталость, решил, не входя в Москву, заночевать на постоялом дворе в Даниловской слободе. Увидав сидевшего у ворот постоялого двора мужика, по-видимому дворника, он попросился у него на ночлег. Тот за 5 копеек меди впустил его в избу.
      В избе никого не было, и иностранец счел за лучшее забраться на полати, дабы в случае приезжих избавить себя от беспокойства. Свернувшись кое-как в углу полатей, он крепко заснул.
      Часу во втором или в третьем ночи его разбудил сильный стук в ворота, и вслед за тем он услыхал разговор двух мужиков, входящих в избу.
      - А что, есть постояльцы? - спрашивает один.
      - Нет, - отвечает другой.
      - А брат дома?
      - Дома, спит.
      - Подай огня.
      Огонь принесли из другой комнаты, и иностранец увидел дворника, который его впустил, и неизвестного мужика высокого роста, с рыжей бородой, в сером суконном подпоясанном армяке. Этот последний сел на лавку, вынул из-за пазухи большой кошель с деньгами и, достав из него четыре серебряных рубля, подал их дворнику, сказав: "Два возьми себе, а два отнеси извозчику и забери у него короб с книгами и иконами; это я давеча купил на площади".
      Дворник, поблагодарив доброго приезжего, вышел поспешно вон, но вскоре возвратился с коробом и поставил его на лавку. Приезжий в то время сидел, облокотясь руками на стол и задумавшись. Дворник постоял немного, почесал голову и спросил, можно ли ему идти спать. Получив утвердительный ответ, он вышел из избы.
      Оставшись один, мужик опять полез за пазуху, вынул оттуда узелок, развязал его и начал выкладывать деньги и какие-то бумаги. Потом пересчитал ассигнации и, пододвинув поближе свечу, стал рассматривать бумаги, бормоча вполголоса: "Двадцать пять тысяч, двадцать пять тысяч, десять тысяч, пятнадцать тысяч..." - и так далее. Иностранец понял, что это были денежные документы. Наконец, мужик завернул все это опять в узел, встал из-за стола и подошел к двери в другую комнату, в которой, как оказалось, спал его брат, коего он раз будил. Вскоре тот вышел, тоже высокого роста, с рыжей бородой, в одной рубахе, босиком. Первый велел: "Брат! Возьми узелок со стола и короб с книгами и иконами и убери все это подальше, а я пойду спать с сарай".
      После его ухода второй брат потянулся, посмотрел в окно, потом положил узелок в коробку и унес на двор. Вернувшись, загасил свечу и опять лег спать в другой комнате.
      Иностранцу после всего виденного уже не спалось. Услыхав едущий по улице обоз, он поспешно вскочил со своего места и потихоньку выбрался на улицу. Очутившись за воротами, он пустился бегом к заставе, где нагнал каких-то мужиков, идущих гурьбою, и пошел за ними в Москву. Дойдя до города, он решил зайти к своему земляку, жившему на фабрике, в селе Ростокино. Прибыв туда часов в 10 утра, он рассказал этому земляку о том, что видел, и попросил совета, к кому бы обратиться за объяснением; но ему не то что совета не дали, а еще велели о том никому не рассказывать; ибо, говорили, его могут привлечь за это к большой ответственности. Иностранец пробыл у земляка два дня, а потом отправился в Ямскую слободу подыскать себе повыгоднее попутчика в С.-Петербург. Здесь, сидя от нечего делать у ворот постоялого двора, он услышал рассказ извозчика об убийстве двух богатых сестер-хлыстовок и узнал, что убийца их еще не найден.
      Иностранец тут же забыл о совете своего земляка и решился пойти к городскому начальнику и доложить обо всем, что видел. По его-то указанию и был взят на Даниловском кладбище тот самый мужик-преступник, сознавшийся в этом убийстве.
      Преступник этот, впоследствии сидя в остроге, поведал другим арестантам, каким образом смог он решиться на убийство. Вот что он рассказал.
      - Несколько лет ездил я с этими девками по разным дальним монастырям, и в голову никогда не приходило убить их на дороге, хотя и знал, что при них всегда бывало много денег; ибо они, уезжая из дому, весь капитал свой забирали с собой. Я также знал, что старшая сестра возила с собой ломбардные билеты, зашитые в салфетку, которая опоясывалась по телу. Девки меня за мое поведение очень любили и нередко при откровенном разговоре склоняли перейти в их секту, обещая денежную помощь на покупку хороших лошадей и сбруи. Но я всегда отговаривался тем, что братья мне не дозволят это сделать. А между тем, откровенно сознаюсь, я завидовал их богатству и нередко размышлял, как бы их обмануть на деньги. Много раз говаривала мне в шутку и одна из моих любовниц: "Чтобы сделаться богатыми, стоит тебе только обокрасть хлыстовок". Но подобные разговоры всегда у нас кончались смехом. Да я и не хотел забивать свою голову пустой мыслью.
      Как-то мне крайне понадобилось сто рублей. Я отправился к сестрам, и в деньгах они не отказали. Пригласили в комнаты, старшая спросила, на что мне нужны деньги, а после вынула из комода большой, туго набитый ассигнациями бумажник, вынула из него две пятидесятирублевые бумажки и, подавая их мне, сказала: "На вот, Христос с тобой, разживайся!"
      Но, видно, захотел искусить меня дьявол: после того случая не спал я ночи, а все думал, как бы мне украсть у них эти деньги. Замыслил забраться к ним в дом ночью, влезть во двор в окно верхнего этажа и там разломать тот самый комод, в котором лежал бумажник с деньгами. Мне было известно, что дворник летом спал в сарае, далеко от дома, а меньшая сестра в нижнем этаже, в задней комнате; старшая же летом спала всегда в чулане. Стало быть, думал я, если удачно все исполню, то они ни в каком случае вором меня не сочтут и на меня не подумают. Ну, а на деле-то вышло совсем по-другому.
      В тот самый день, когда я их ухлопал, приходит к нам на постоялый двор их дворник с котомкою.
      - Куда это ты собрался? - спросил я его.
      - В деревню, - отвечал он.
      - Как в деревню? Да с кем же остались твои хозяйки?
      - Одни, - отвечал дворник.
      Вот тут уж я не на шутку задумал забраться к сестрам в дом, и потому, напоив дворника чаем, простился с ним, сказав, что сам я уезжаю в Киев. Потом взял я длинную веревку, привязал к ней рабочий крюк, чтобы по этой веревке, зацепившись крюком за стену китайской ограды, прилегающей к их дому, спуститься к ним на двор.
      Погода была дурная, шел дождик с самого утра, и потому на дворе было очень темно, что вселило в меня надежду на удачное исполнение моего намерения. Когда я проходил через Каменный мост, даже не знаю почему, мне вздумалось поднять дикий круглый камень и положить его за пазуху. Забравшись на китайскую стену, я лежал там, как раз напротив их дома, до первых петухов, обдумывая план, как мне лучше приступить к делу. Счел за лучшее влезть через окно в кухню, а оттуда уже пробраться в комнаты.
      Проливной дождь и темная ночь способствовали моему мероприятию. Спустившись по веревке во двор, причем собака на меня не лаяла, я тотчас подошел к окну и выдавил из него стекло, чтобы отпереть раму и влезть в кухню. В кухне было очень темно, и я начал руками ощупывать дверь в залу. И вдруг, что же вы думаете? получаю по голове удар ухватом. Я тотчас догадался, что меня усмотрели, и попытался вырвать ухват, полагая, что имею дело с одной из сестер. И не ошибся. Мне удалось завладеть ухватом, и я его переломил. В следующую секунду повалил на пол сопротивляющуюся сестру и, схватив руками за горло, начал ее душить. На мое счастье под руку попался какой-то обрывок веревки, которым я окончательно ее и удавил. Странным мне казалось, что она во время нашей борьбы не кричала и не требовала помощи от сестры. Тогда бы я, наверное, был побежден, ибо вряд ли справился бы с обеими. Не теряя времени, я отправился в верхний этаж, откуда слышалось храпение другой сестры. Я подошел к постели довольно тихо и при свете лампады сначала ударил ее по голове тем самым найденным камнем, после, накинув на лицо ее две подушки, задушил, затянув на всякий случай покрепче шнурок на ее горле. После этого я принялся искать деньги и ломбардные билеты. Обнаружив все это, положил их себе за пазуху. Спускаясь в нижний этаж, я зажег свечу и, войдя в кухню, вынул из стоявшей лестницы ступеньку, чтобы затянуть покрепче веревку на шее удавленной. Зачем я это сделал, сам не знаю. Разломав стоявший сундук, я повыкидывал из него все платья и белье, но денег не нашел, ни одной полушки. С досады прихватил короб с книгами и положил еще в него две иконы, в чем не имел надобности.
      Я пересек двор и через калитку вышел на улицу никем не замеченный. У Москворецкого моста я взял извозчика, с которым не рядился в цене, и вскоре приехал домой к брату.
      Вернувшись, я не смог хорошенько заснуть, потому что видел беспрестанно этих двух девок живыми. Встав рано, я напился пьяным и отправился для наблюдения к их дому. Так я делал каждый день до самого своего ареста. Как бы то ни было, а мне их, братцы, право, жаль. Всему виновник дьявол! Не нашептывай он мне о богатстве, никогда бы я этого не сделал.
      Рассказ 2
      По прошествии нескольких месяцев после этого убийства мне было приказано отыскать крестьянскую девку по имени Анна, другую любовницу этого преступника.
      Девка эта, так мне объяснили, имела у себя два ломбардных билет а, переданных ей преступником на сохранение, но на какую сумму - неизвестно. Откуда именно была эта девка, тоже никто не знал. Выяснилось только, что она перед совершением преступления проживала на старообрядческом кладбище в числе читалок, но потом скрылась в неведомом направлении.
      Розыск был до крайности затруднителен, потому что девка эта не имела ни родных, ни близких знакомых, а на самом кладбище разузнать о ней не удалось, потому что все находящиеся там лица ограждались от всяких вопросов одним словом: "Мы не знаем", как бы в подтверждение русской пословицы: "Знайка по дороге бежит, а незнайка дома сидит".
      Более недели розыски не приносили успеха. Наконец узнали, что эта Анна приходит иногда ночевать в одну из странноприимных гостиниц мужско го монастыря, где всем приходящим дозволено пользоваться безвозмездно хлебом и квасом.
      Но подтвердить это не было возможности, потому что в продолжение двух недель Анна в ту гостиницу не приходила, и место ее пребывания осталось по-прежнему совершенно неизвестным.
      Однажды, часов в 6 утра, возвращаясь домой со своего очередного поджидания Анны в гостинице, я зашел напиться чаю в харчевню, находящуюся близ заставы. Вслед за мной вошел человек, лет 45-ти, кроткой и благовидной наружности, с небольшой окладистой светло-русой бородой, в синей суконной поддевке, подпоясанной шелковым малиновым кушаком. Он приказал подать себе две чашки чаю. Выпив одну, он заговорил со мной о погоде, а потом о случившемся в то время воровстве на постоялом дворе. Он удивлялся смелости мошенников, хохотал над тем, как отлично сумели они, на виду у самого хозяина постоялого двора, увезти воз неотделанного сукна в половинках. После этого он стал рассуждать об извозчиках, беспечно и самонадеянно ездящих по дорогам. Наконец, видя что я собираюсь уйти, он сказал мне:
      - Барин, не угодно ли тебе присесть ко мне на чашку чая; я ведь тебя знаю. Знаю даже и то, что ты понапрасну хлопочешь, отыскивая Анну. Я скажу тебе, что девка эта в деле, тебе известном, не участвовала, а если и передано ей что-нибудь, так будь уверен: она скорее умрет, нежели объяснит или скажет правду.
      Меня удивило и заинтересовало это неожиданное объяснение, а потому я, пользуясь его предложением, тотчас подсел к нему и спросил, откуда он меня знает и от кого получил сведения о моих розысках.
      - То дело уже не секрет, когда о нем знают двое, - отвечал он. - А знаешь ли ты, барин, и можешь ли поручиться, что все, тебе сказанное, истина, а не ложь, придуманная только для отвода и к большой запутанности дела? Да что об этом говорить! Поговорим-ка лучше о другом, что поближе к твоим интересам, только с уговором, чтоб меня к тому, о чем тебе буду говорить, не припутывать, иначе я от всего отопрусь и ты можешь потерять хорошее дело, за которое тебе, пожалуй, и крест дадут.
      Помолчав немного, он продолжал:
      - Есть один химик, который занимается литьем дроби, а вместе с тем отливает и фальшивую монету разного сорта из свинца. У него в подручных мужик-дурак, который сбывает эту монету известным ему мелочным торговцам, отдавая им каждый рубль за половинную цену.
      Я стал убедительно просить незнакомца рассказать мне все подробно.
      - Здесь нельзя, - отвечал он. - Ступайте отсюда в Карелов трактир и там дожидайтесь меня, я тотчас к вам буду.
      Простившись с ним, я отправился в назначенное место, куда он вскоре явился. Сев за стол и вынув из кармана небольшой бумажный сверток, он сказал мне:
      - Посмотрите-ка, хороша ли работа?
      Развернув бумагу, я увидал несколько фальшивых четвертаков старой чеканки, только что отлитых.
      - Хороша, - отвечал я, - и довольно отчетлива.
      Он улыбнулся и сказал:
      - Если бы вы видели этого мастера и его подручного, то никак бы не поверили, чтоб эти люди могли заниматься такой работой. Оба выеденного яйца не стоят! Один совершенный дурак, и по уму и по виду, а другой похож на огородное пугало. Ну, да Бог с ними! Всякому свое счастье. Видно, каждому злонамеренному делу есть свой конец, пускай себе как знают, так и отвечают. Слушайте же. Работа эта производится мещанином N за заставой на мельнице, почти всегда в полночь, в самом верху, где когда-то была крыловая шестерня. Теперь ее там нет, потому что мельница эта не действует, и взбираться туда по лестнице надо очень осторожно. Это их уловка на всякий случай. Формы, в которые отливается фальшивая монета, у них глиняные, а не резные на меди, и потому их можно изломать в одну минуту; да к тому же и сами они каждый день делают новые формы для отливки, выдавливая их настоящими деньгами. Это все я могу объяснить вам, потому что мне рассказывал об этом товарищ его, мой короткий приятель, он просил меня сбыть эти монеты, заверяя клятвою, что он скорее согласится принять наказание, нежели меня выдать. А вот это, что видите, он дал мне на пробу. Я же на такое дело человек совершенно неспособный, к тому же знаю, что рано или поздно эти дураки попадутся, тогда с ними пропадешь. Так что я очень рад был вас встретить. Во всяком случае, я намерен был сам к вам явиться и сказать об этом.
      Дело это можно начать только через какого-нибудь хорошо вам знакомого торговца, которого я тотчас с ними сведу: тогда пойдет все как по маслу. Только смотрите, чтобы парень был не трус и не дурак, иначе все дело будет испорчено. Ведь он должен будет эту монету у них брать, выдавая им наличные деньги, и быть с ними иногда в компании, показывая свое расположение, и при случае быть готовым на всякое отчаянное предприятие. Не мне вас учить, но я говорю это для того, чтобы вы не ошиблись в выборе человека, которому решитесь это поручить. Да притом и я не хочу остаться в дураках.
      На другой день мы назначили свидание на бульваре. Я привел с собой хорошо мне знакомого лавочника, человека весьма умного, честного и находчивого, который дал мне слово исполнить все с определенной аккуратностью.
      При свидании нашем говорили мы мало. Я их познакомил, и они отправились к известным лицам.
      Два дня я не видел лавочника и не ходил к нему, чтобы не повредить делу. На третий день он сам ко мне явился с несколькими фальшивыми целковыми старой чеканки и рассказал, что он познакомился почти коротко со всеми. Вот как это было.
      - В тот самый день, - сказал он, - когда мы с вами расстались на бульваре, Яков (так звали незнакомца) повел меня в ту самую харчевню, где вы с ним встретились случайно в первый раз. Он тотчас послал за своим знакомым П., который не замедлил скоро явиться. Поздоровавшись с Яковом, он уселся, и между ними за чаем начался разговор. Прежде всего Яков сказал ему о моем желании с ним познакомиться и заверил, что я человек "мертвый"- ткни ножом, кровь не пойдет, а притом и из воды сухим вылезет. Не знаю, как принял он этот отзыв обо мне, но спросил, где я торгую и с кем живу. Я рассказал все откровенно, прибавив еще о трудностях торговли человеку без состояния. На что он заметил, что сам рассмотрит меня хорошенько, а где, как и когда, того не объяснил. Поэтому я, по совету Якова, к вам и не приходил. Вчера же часов в 9 вечера он четыре раза прошел мимо моей лавки взад и вперед, прежде чем войти внутрь. Увидав, что в лавке только мальчик и я, он сказал мне: "Пойдем-ка куда-нибудь выпьем чаю". Мы отправились в одну из отдаленных харчевен, где сидели два неизвестных мне человека, по-видимому, извозчики. После того как мы спросили чаю, он вынул вот этот самый сверток бумаги и подал его мне со словами: "Вот тебе пока, на пробу, а если что окажется сомнительным, приноси назад, я обменяю".
      - А сколько нужно денег? - спросил я.
      - Да дай красненькую, если есть, после сочтемся. Друг друга обижать не будем, мы один другому пригодимся.
      Я положил сверток в карман и предложил ему что-нибудь выпить.
      - Хорошо бы пуншику или пивца, - сказал он; что я тотчас и потребовал.
      Выпив порядком, мы начали между собою говорить уже откровенно. Я заметил, что он меня уже совершенно не боится. Между прочими разговорами он сказал мне, чтобы я ходил к нему без опаски в любое время, потому что у него в квартире никаких работ не ведется- все происходит в таком месте, к уда если и черт, не зная, зайдет, то непременно сломит себе ноги.
      - А если тебе понадобится, как же ты туда ходишь? - спросил я.
      - Я-то знаю, как туда идти. Надобно держаться крепче за веревку, протянутую сверху, и не надеяться на лестницы, наставленные кое-как. Когда там мой товарищ работает, он не дремлет и ухо держит востро. Притом я всегда на страже внизу. В случае чего стоит только дернуть за протянутую веревку, и дело кончено: все полетит в котел и формы изломаются.
      - Да скажи мне, Бога ради, откровенно: неужели он не боится, что об этом узнают полицейские и будут следит за ними?
      - Пожалуйста, следи. А что возьмут? Одно только и есть средство его поймать: если во время его отсутствия забраться днем на мельницу и заглянуть за пустые кули и мешки с толченым мышьяком, который он употребляет в растопленный свинец для дроби. Так, может и поймают, а иначе нельзя. В этом он уверен. Да что об этом толковать, волка бояться, так и в лес не ходить.
      - Позволь еще у тебя спросить: могу ли я эти деньги пускать здесь в ход, не выйдет ли из этого чего худого?
      - Нет, своим близким соседям не пускай, а сбывай их деревенским мужикам, приезжающим с овсом, мукою и крупой.
      - Да как же я это буду делать? Ведь мужики-то будут знать мою лавку?
      - А вот как: у тебя есть короткие приятели и задушевные знакомые кулаки?
      - Есть.
      - Так вот, ты попроси их для себя купить. Пускай они и отдадут за тебя выданные тобою им деньги, и дело с концом. А лучше всего, по-моему, с этими деньгами отправиться на своих лошадях в дальние губернии по ярмаркам и там их сбывать.
      - Да разве вы их еще не сбывали? - спросил я.
      - Как не сбывать. Сбывал через калашников около застав проезжим пьяным мужикам. Правда, только четвертаки да трехгривенные, целковых-то еще вышло мало, а делать их удобнее, да и пользы больше.
      Не зная, о чем еще говорить, я сказал, что пора домой.
      - Пожалуй, - отвечал он, - пора. 11 часов, а мне идти далеко.
      На дороге я сказал ему, что по его совету, пожалуй, отправлюсь на Украину или куда-нибудь в другое место.
      - Только, - добавил я, - с безделицей ехать не годится. Хорошо бы иметь при себе по крайней мере тысяч пять рублей.
      - Дело за этим не станет, лишь бы был материал.
      - А сколько нужно материала? - спросил я.
      - Рублей на 50 серебром. Если у тебя есть лишние деньги, так давай, с завтрашнего же дня работа и начнется, пойдет как по маслу.
      - Пожалуй, - сказал я, - только не сегодня, а завтра.
      - Ну, завтра так завтра. - Простившись со мной, он пошел совершенно пьяный, сказав, что будет ждать меня утром с деньгами.
      Вот что сообщил мне лавочник.
      Выдать денег я не согласился, потому что это будет против закона. Я велел ему узнать, когда они будут работать со своим материалом, а потом объяснить, что денег обещал дать им по пьяни. На самом деле из-за стесненных обстоятельств он этого исполнить не может.
      Кроме того, я попросил его войти к ним в доверие и побывать на мельнице, чтобы разузнать, есть ли какая опасность и как можно ее избежать.
      Через день лавочник пришел ко мне рано утром и объявил, что на мельницу попасть не трудно, что он может провести туда и меня, ибо видел, что только одна лестница снизу отнимается, а другие укреплены.
      - К тому же я полагаю, - сказал он, - что у них в нынешнюю ночь будет работа, потому что П. обещал сегодня в 12 часов принести мелкой фальшивой монеты, а вечером ему будет некогда.
      Итак, не теряя времени, мы принялись готовиться и принимать всякие меры для их взятия. Решили, что лавочник уведет П. с караула, а мы тем временем войдем.
      Все было удачно исполнено. Мастера взяли пря мо во время работы, и оба эти лица были преданы суду. У П. при обыске за голенищами сапог нашли много мелкой фальшивой монеты. Дальнейшее следствие мне не известно.
      По окончании дела я решил поблагодарить моего знакомого незнакомца за его содействие и отправился отыскивать его в ту самую харчевню, где мы с ним встретились в первый раз.
      Придя туда, я подозвал служителя и спросил его, не знает ли он такого-то. При этом я описал его приметы и напомнил, что я с этим человеком пил у них чай с неделю назад.
      - Знаю, - отвечал мне служитель. - Это ямщик Яков.
      - Нельзя ли позвать его ко мне пить чай? - спросил я.
      Служитель подозвал мальчика и послал его за Яковом. Спустя некоторое время посланный вернулся и объявил мне, что Яков не придет, потому что ему некогда.
      - А далеко ли он живет отсюда? - поинтересовался я.
      - Недалече.
      - С кем он живет?
      - С братом и женой.
      Не входя в дальнейшие расспросы, я отправился домой, обдумывая дорогой причину его отказа. Тут я, к удивлению, заметил его на углу улицы. Он, вероятно, поджидал меня, потому что, не дожидаясь моего приближения, пошел вперед, как будто указывая, куда мне следует идти. Я постепенно нагнал его, и он, не поклонившись, сказал мне на ходу: идите в такой-то трактир, я к вам приду. Не зная, что подумать о его таинственности и предосторожностях, я последовал в указанный им трактир. Там я расположился в отдельной комнате, полагая, что это ему понравится. И я не ошибся, ибо, войдя ко мне, он сказал: "Вот это хорошо. Мы одни и можем свободно поговорить".
      В первую очередь я его поблагодарил и предложил 75 рублей серебром за его содействие. Но он от них решительно отказался, хотя был очень рад тому, что дело окончилось удачно.
      - Стало быть, я был прав, - сказал он.- А знаете ли, что я ежедневно наблюдал за ходом этого дела и смотрел, как вы с ним управляетесь. Ведь народ этот хоть и дурак, да трудно было к ним добраться и застать врасплох.
      Тут между делом он сказал мне еще об одном преступнике, бежавшем с поселения и проживающем в одной из отдаленных частей города под именем торговца коровами. Потом стал уверять меня, что может быть полезен мне во многих случаях, но убедительно просил никому не рассказывать о нашем с ним знакомстве, а особенно не посылать за ним из той харчевни, где мы впервые встретились.
      Мы еще долго разговаривали о всяких удачных проделках разных мошенников, и вдруг он схватил мою руку и, крепко пожав ее, сказал:
      - Мошенники они, это правда; а все-таки они жалкие люди! Что ждет их впереди? Известно, какая их доля! Но хотите ли узнать, как они подразделяются по своим промыслам и действиям? Вам этого никто не объяснит, да и объяснять не захочет из опасения за самого себя. Кто поручится, что вы, до сей минуты в глазах моих хороший человек, вдруг, Бог знает с чего, и обо мне подумаете что-нибудь недоброе? Простите мне мою откровенность, а я, ей-Богу, полюбил вас, и если бы не так, то ни за какие деньги не решился бы рассказывать вам о том, что даже для ваших начальников составляет тайну. Извольте слушать внимательно. Вам это пригодится в будущем в вашей службе, чтобы безошибочно узнать подозрительных людей, как бы хитро они ни действовали.
      И он начал свое повествование.
      - Карманники, жулики и ерши - это все одно и то же.