– Он вполне может сюда явиться, – сказал Йама. – Ты сама говорила, что мой обман их надолго не остановит.
– Ты слишком жесток к себе, господин, – вставил Пандарас.
В плечо Таморе ударил ком грязи, и она сделал движение, будто собирается гнаться за постреленком, который его швырнул. Детвора прямо по грязи бросилась врассыпную, свистя, смеясь и что-то выкрикивая.
Тамора сказала:
– Если мы останемся здесь на ночь, спать надо на корабле. И бросить якорь подальше от берега. Эти скоты выглядят так, что сразу ясно: уж плавать-то они умеют.
– Они очень красиво и быстро плавают, – ответил Йама. – Охотятся они в основном в воде.
– Похоже, они способны целиком сожрать рыбаря, – заметил Пандарас. – Посмотри только, какие у них животы! Некоторые и правда выглядят так, будто кого-то уже слопали и теперь переваривают остатки.
У шатра сидел старый Ротванг, положив деревянную ногу на табурет, и потягивал вино из полупустого бурдюка. Под рукой у шеста стояло ружье. Когда Йама с ним поздоровался, он подпрыгнул и энергично затряс его руку, бормоча, что не думал, что удостоится такого счастья, и предположить не мог… Он дышал крепким запахом бренди и косил глазом на Тамору и Пандараса.
– Ты неплохо выглядишь, мальчик. Мне кажется, ты немного подрос. Подожди здесь. Я позову сержанта. Он ждет тебя с тех пор, как мы заметили корабль.
– Мой отец…
Но Ротванг уже исчез за входным клапаном. И раньше чем Йама за ним последовал, появился сержант Роден, как всегда подтянутый и энергичный. Отполированный нагрудник сияет, черный кожаный килт безупречно чист, ботинки блестят, серые волосы недавно пострижены. Он стукнул Йаму по плечу и сказал, что охотно послушает о его приключениях в Изе.
– Расскажешь, где ты заработал этот шрам на лбу, – гудел он. – Думаю, забыл, как правильно отражать выпад. Но не расстраивайся. Тяжелые уроки не забываются, все идет впрок.
– Мой отец…
Лицо сержанта Родена не изменилось, но стало вдруг мягче.
– Эдил спит. Он теперь много спит. Когда он проснется, ты первым его увидишь, но я не стану будить его только потому, что вернулся его блудный сын. – Его взгляд упал на Тамору и Пандараса. – Мы выпьем чаю, и ты представишь меня своим спутникам. Ты стал наемником? Такая жизнь тяжелее, чем в армии, но зато ты увидишь больше сражений.
Йама улыбнулся. Сержант Роден всегда поощрял его желание отправиться вслед за Тельмоном и сражаться с еретиками.
Они выпили чаю за низким столиком под навесом палатки. Снаружи дождевые струи с силой били по размокшей земле. Сержант Роден был необычайно разговорчив: пытался отвлечь Йаму от мыслей о здоровье эдила.
– Я тоже с год был ландскнехтом, – рассказывал он, – как раз в твоем возрасте, может быть, чуть старше. Может, я и снова завербуюсь, хотя в данный момент я, разумеется, все еще в распоряжении твоего отца. И надеюсь, еще долго останусь с ним.
Грубая кожа на резко очерченных скулах вздулась, а в голосе при этих словах слышалась настоящая любовь. Он с вызовом глянул на Йаму, как будто ожидал протеста.
Йама спросил:
– Они его мучили?
– В физическом смысле – нет, если не считать нескольких царапин, когда он оказал сопротивление при аресте. Но вот душа… – Сержант Роден с сомнением посмотрел на Пандараса и Тамору, явно не решаясь продолжать.
– Они не только мои товарищи по оружию, – объяснил Йама. – Они мои друзья.
– Я – его оруженосец, – гордо заявил Пандарас, – а Тамора… ну она – товарищ, но кто она теперь, не знаю.
– Я тоже служу Йаме, – сказала Тамора. – Моя жизнь принадлежит ему.
Йама снова обратился к сержанту Родену:
– Расскажи о моем отце. Я слышал, он пытался воспротивиться уничтожению города.
– Он получил приказ за день до прихода крейсера и отказался его выполнять. Вместо этого он начал эвакуацию города, потому-то спаслось так много народу. Он очень страдал, что приходится так поступать, но сделал все правильно. Департамент изменился, там нет больше места аргументам и дискуссиям, и хотя эдил служит дольше, чем префект…
– Префект Корин.
– Ну да, тот, что забрал тебя в Из. Он явился с пятеркой тупых вооруженных молодцев, у каждого на боку был пистолет. Вел себя так, будто и замок, и все вокруг принадлежит только ему. Но эдил встал у него на пути и у этого предателя Торина. Да, да, он все эти годы плел интриги против своего господина, служа в первую очередь тем, кто отправил его в ссылку.
– Торин еще пожалеет о своем предательстве, если, конечно, он жив. – Йама коротко пересказал сержанту, как он с Таморой убил мага и большую часть солдат, охраняющих замок, а Торина отдал на милость оставшихся слуг.
– Вот это хорошо, – усмехнулся сержант Роден. – Очень хорошо. Этот маг как раз и издевался над эдилом.
– Я знаю.
– Это были не физические пытки. Машины окунали его разум в какой-то кошмарный сон. Я опасаюсь, что он так до конца и не вернулся оттуда. Мне самому следовало раздавить этого червяка. – Тут сержант Роден бросил на Йаму острый взгляд. – Но префект Корин жив?
– Жив. И все еще гонится за мной. Мне нельзя здесь оставаться.
– Почему он за тобой гонится, Йама? Ты дал ему для этого повод?
– Он не из тех, кто помнит личные обиды. Этого порока у него нет. Он – оружие Департамента Туземных Проблем.
– Думаю, ты ошибаешься, – запальчиво произнес сержант Роден. – Он носит маску смирения и прикрывает собственные вспышки именем Департамента. Он ни перед кем не отвечает, облекши себя в мантию морального превосходства, которое утверждает не разумом или правом, а насилием и угрозой насилия. Ты ему нужен для личных целей, чтобы удовлетворить собственные амбиции. Боюсь, тебе придется его убить, иначе это не кончится. – Сержант Роден допил свой чай и со стуком поставил чашку на стол. – Я уже старик и давно не сражался. Но я вступил бы с ним в схватку прямо на месте, если бы была надежда, что он станет драться как мужчина. Но ведь он просто приказал бы одному из своих прихвостней меня застрелить. Так что я сдержался.
Йама сказал:
– Он приказал сжечь город, а эдил стал у дока и заявил, что сгорит вместе с городом. Это мне рассказали рыбари.
Сержант Роден мрачно кивнул:
– Они арестовали эдила и пытали его адской машиной этого мага, а затем заперли в одной из комнат замка. Но у Закиля был ключ, мы открыли замок и сумели скрыться. Все это звучит страшнее, чем было на самом деле. Не думаю, что их очень заботило, сбежим мы или нет, ведь тогда одной проблемой станет меньше. Ты помнишь, как я учил тебя планировать военные действия?
– Да. Надо рассчитывать, что случится самое худшее, и заранее обдумывать свои действия, если так и произойдет.
– Я тогда сделал приготовления на случай, если нам придется покинуть замок. Подготовил катер с мощным мотором, снабдил его всем необходимым и поставил на якоре под утесом. Мы доставили эдила на борт и подняли якорь. Никто нас не преследовал. На середине реки мы встретили рыбарей и тогда бросили катер, чтобы его нашел префект Корин и немного подумал. И вот мы здесь. Закиль не пожелал уйти. Сказал, что должен следить за книгами.
– Я его видел. С ним все в порядке. Тамора освободила его от цепи, но он не захотел пойти с нами.
– Нам просто повезло, что этот префект Корин не любит жечь книги, иначе Закиль умер бы, их защищая. Эдил говорит, что, когда все кончится, мы сможем вернуться в замок, но он просто нас успокаивает, Йама. Замок у него отняли.
– Мне сказали, что он умирает. Окажи мне услугу, скажи правду, все как есть.
Сержант Роден налил себе еще чаю, сделал глоток и с внезапным гневом выплеснул его наружу, в стучащий по грязи дождь.
– Остыл, – объяснил он. – Ротванг! Ротванг!
Йама коснулся руки сержанта Родена. Раньше, пока он жил в замке, Йама никогда не посмел бы выказать подобное проявление чувств. Пока он был ребенком, сержант казался ему всезнающим, но добрым тираном. Однако теперь он видел перед собой сохранявшего верность старого человека, чьи представления о чести вдруг рассыпались в прах.
Йама мягко повторил:
– Я должен знать, как он себя чувствует, прежде чем к нему войти.
– Да, конечно, он все ждал твоего возвращения. Думаю, только тем он и жив.
– Тогда мне надо скорее уйти и вернуться через сто лет.
– Хотелось бы мне, чтобы он смог ждать так долго. Чтобы мы все могли. Почему они охотятся за тобой, Йама? Они нам ничего не объяснили.
Ротванг принес свежий чай, сухое печенье и зеленую халву из водорослей, приправленную крошками имбиря. Йама попробовал коротко пересказать историю своих приключений в Изе и Дворце Человеческой Памяти, но Пандарас все время вмешивался, и из-за его поправок история Йамы начинала выглядеть куда более героической и странной, чем реальная проза жизни.
В конце к сержанту Родену обратилась Тамора:
– Ты можешь не верить половине, но все это правда. Даже все рулады крысенка и то – правда, просто слова – слабая мера того, что происходило на самом деле.
– Как-то мне пришлось воевать под командованием кого-то из твоей расы, – сообщил Таморе сержант Роден. – Это было, когда никто из вас еще не родился на свет, в первую кампанию против еретиков. Но я до сих пор его помню. Он никогда не лгал, и мы уважали его за честность. Ну и, конечно, мы знали, что этот мальчишка умел заговаривать сторожевых псов. Теперь он вырос, и его сила тоже выросла. Он ушел от нас ребенком, а вернулся мужчиной.
Йама засмеялся:
– А я-то считал себя таким хитрым, но все равно я рад, что ты знал о моих трюках.
Тут Тамора сказала с внезапной страстью:
– Он спасет мир. Таково пророчество. – И она огляделась, будто приготовившись сломать их возражения.
Позади нее откинулся полог шатра, и Ротванг произнес:
– Эдил проснулся.
Огороженный занавесями, эдил лежал на кровати в самом центре шатра. В ногах кровати стояла печь, излучавшая мощное сухое тепло, но эдил до самого подбородка был укрыт целой кучей меховых одеял, так что виднелась только его седая узкая голова. Увидев Йаму, он улыбнулся и протянул руку – холодную, несмотря на окружающую духоту. Кожа его была сухой и безжизненной, резкие контуры скул и круглых глазниц виднелись под ней очень четко и рельефно.
– Сын мой, – произнес эдил при виде Йамы, – как я рад тебя видеть. Я боялся, что не увижу тебя до того времени, когда по милости Хранителей мы оба воскреснем.
Йама помог эдилу сесть, а Ротванг накрыл плечи хозяина богато расшитым покрывалом и начал суетиться с одеялами, но эдил его отпустил.
– Вам надо выпить чаю, – уходя, сказал Ротванг, – и глоток самого лучшего вина.
– Попозже, Ротванг. Дай мне поговорить с моим сыном. Я не болен.
Йама с трудом проговорил:
– Я ошибся, отец. И не раз. Все это случилось по моей вине.
Эдил отозвался с тенью своей обычной суровости:
– Что это за разговоры про ошибки и вину? Не желаю этого слышать.
– Прежде всего я дошел с префектом Кориным до Иза, а потом от него сбежал.
– Тебе вообще не следовало туда отправляться. Сержант Роден, без сомнения, рассказал тебе, что здесь произошло. Его переполняет гнев, а меня стыд. Йама, мне лгали самые высокие чины Департамента. Я ни минуты не сомневаюсь, что как только они узнали о тебе от своих шпионов, они решили тебя заполучить. Не из-за того, что ты есть, а из-за того, кем они тебя считали. Разумеется, я с самого начала сообщил им о тебе, и потом время от времени посылал отчеты, всегда очень нейтральные, успокаивающие. Видишь ли, кое-что я утаивал. Несмотря на обстоятельства твоего появления в Эолисе и некоторые последующие события, я все-таки надеялся, что ты – обыкновенный мальчик.
Неприятности начались, когда я нанял доктора Дисмаса искать архивы твоей расы. Один из шпионов в моей резиденции, а я знал по крайней мере троих, хотя то, что Торин – тоже шпион, было для меня большим ударом, так вот, один из шпионов, должно быть, сообщил в Департамент подробности изысканий доктора Дисмаса и причину, по которой он хотел тебя похитить. Я узнал это от несчастного хозяина таверны, где тебя прятали, но скрыл это от Департамента. Поэтому я знал, что тебе нельзя оставаться, Йама. Поверь моим словам; я действовал из любви к тебе, и прости меня.
Йама вспомнил о всех лживых словах, которые ему случалось говорить эдилу. Он не рассказал правду о том, как спасся от доктора Дисмаса и своих последующих приключениях. Если бы эдил о них знал, он никогда бы не отослал его в Из.
– Мне нечего прощать, – с раскаянием произнес Йама.
– Мне сказали, что тебя примут в Департамент, и я вверил им твою судьбу. Но они солгали. Они знали, кто ты на самом деле. Потому-то такой высокопоставленный чиновник, как префект Корин, явился, чтобы доставить тебя в Из. Однако и он тогда не знал всей правды.
– Я убежал не потому, что знал, кто я такой, а из гордости. Я хотел быть таким, как Тельмон.
– Мы оба вели себя глупо, Йама. Ты – потому что хотел подражать своему брату бездумно и без подготовки. Я – потому что этого не позволил. Я рад, что ты сбежал от префекта Корина.
– Он снова меня поймал. – Йама во второй раз стал пересказывать историю своих приключений. Без красочных дополнений Пандараса весь рассказ занял вдвое меньше времени, но эдил все равно уснул на половине. Йама подождал, пока отец проснется, даже не почувствовав, что задремал, и продолжил свое повествование.
Когда Йама сообщил о находках Элифаса в Департаменте Аптекарей и Хирургов, эдил пошевелился и заметил:
– Весьма любопытно, весьма любопытно. Ведь доктор Дисмас там же искал и заявил, что не нашел никаких данных о твоей расе. Он сказал, что ты единственное в своем роде создание.
Йама вспомнил о разговоре, который подслушал, когда следил за эдилом и доктором Дисмасом с галереи большого зала, и сказал:
– Дисмас лгал. Он узнал о существовании моей расы. Он скрыл от тебя, что обнаружил, а вместо этого стал планировать похищение.
Эдил слишком устал, чтобы спорить. Он не спросил, даже, что Йама выяснил о людях своей расы. Он вздохнул и заметил:
– Возможно, возможно. Доктор Дисмас – человек умный, но очень корыстный. Опасайся тех, кто предлагает тебе помощь и не просит награды.
– Тогда мне придется не верить всем своим друзьям.
Эдил прикрыл глаза, и Йаме показалось, что он снова заснул, но вдруг он опять открыл их и проговорил:
– Я не жалею, что взял тебя в свой дом, чем бы ты ни был, ты мне такой же сын, как и Тельмон. Тебя нашли в белой лодке. Ты помнишь эту историю?
– Я был младенцем и лежал на груди мертвой женщины.
– Именно так, именно так. Мне всегда было интересно, не твоя ли это мать, но старый констебль Тау рассказывал, что у нее была серебристая кожа и деформированная рука. Пока ты рос, я все время беспокоился, что твоя кожа начнет серебриться, но этого не случилось. Я вел очень глубокие поиски, чтобы найти людей твоей расы, Йама. Потому-то в конце концов и попросил доктора Дисмаса осмотреть архивы его Департамента. Последняя надежда глупого старика.
– Я рад, что вырос в твоем доме.
– Через год после того, как тебя нашли на реке, я отнес тебя к оракулу на этом берегу. Оракул сразу засветился, как будто вернулась аватара, но это была не аватара. Это оказался демон в образе женщины. Она пыталась склонить меня на свою сторону, и тогда я сделал нечто постыдное. Я применил против нее пистолет, и оракул перегрузился энергией. Ты помнишь что-нибудь об этом событии?
– Я был младенцем, отец.
– Разумеется, разумеется. Видишь ли, я никому не рассказывал про этого оракула. Ни отцу Квину, ни доктору Дисмасу. Даже не сообщал в Департамент. Были и другие знаки. Когда тебя нашли, Совет Ночи и Оракулов решил, что в тебе скрыта опасность, и тебя оставили на склоне холма за городом. Маленькие машины приносили тебе пищу и воду. Они обихаживали тебя, пока не пришли жены старого констебля Тау и не забрали тебя. Доктор Дисмас говорил, что приехал сюда потому, что вокруг города роилось столько машин. А потом еще эти глупые трюки, которые ты проделывал со сторожевыми собаками… Теперь я сожалею, что не рассказал тебе об этих удивительных событиях, но я изо всех сил старался дать тебе обычное детство. Очень неразумно с моей стороны.
– Я всегда буду помнить о тебе, – сказал Йама, – куда бы я ни отправился и что бы ни делал.
Он понял: оба они прощаются, и только тогда начал плакать. Эдил поругал его, потом впал в забытье, снова проснулся и спросил:
– Как ты считаешь, из дурного поступка может получиться добро?
Йама его не понял и стал уверять, что всеми способами будет мстить за сожженный Эолис.
– Оставь это жителям Эолиса. Я думаю о своей жизни. Все эти годы я служил системе, в самом сердце которой гнездилось зло. Я этого не понимал, но вдруг этот факт обращает в зло все, что я успел сделать?
– По дороге в Из префект Корин пытался спасти паломников от бандитов. Он устроил из этого проверку, которую я не прошел, однако он на самом деле хотел их спасти. Кем бы он ни был и что бы ни делал, он не побоялся рискнуть жизнью ради совсем чужих людей. В Пуранах говорится, ничто человеческое не может быть совершенным, нет абсолютного зла или абсолютного добра. Можно только надеяться сохранить верность самому лучшему в своей душе.
Но эдил уже спал. Йама держал руку отца, пока не пришел Ротванг и объявил, что ужин подан.
21. КОСТЕР
На ужин были вареные бананы, солерос и маленькие соленые рыбки, которых подали с пивом, присланным констеблем Унтанком. Тамора хотела вернуться на «Соболь», но Йама отказался. Он понимал, что эдил может не пережить эту ночь, и хотел быть рядом с ним.
Он лег у занавески, отделяющей место, где спал эдил. Руки и ноги у него ныли от усталости, он был очень измотан. Тепло от печки пробивалось через занавес. По другую сторону оранжевого шатра Тамора и Пандарас сонными голосами разговаривали с сержантом Роденом. Голоса звучали слегка пьяно, наверное, они прикончили пиво. Йама пытался читать Пураны, начав с суры о добре и зле, которую он цитировал эдилу, но колонки значков расплывались, сливаясь с сонной, даже немного приятной тяжестью в голове, и он почти тотчас уснул. Ему снилось, что он едет на страусе по широкой травянистой равнине, а кругом мелькают созвездия крохотных огоньков. Йама испытывает огромное возбуждение, чувствуя, как сильные ноги птицы пожирают расстояние, но тут птица споткнулась, Йама упал и сразу проснулся, дрожа от внезапного страха.
Он лежал на земле. Во тьме двигались еле различимые тени. Голова у него болела, во рту пересохло. Он попытался встать, но что-то ударило его в грудь, и он снова повалился на спину.
– Достаточно, – произнес мужской голос. – Мы договорились, что будем делать, и давайте придерживаться этого.
Йаму подняли, но ноги его не держали и он упал на колени. В желудке начались спазмы и его вырвало кислой массой полупереваренных бананов и пива.
Констебль Унтанк присел на корточки, и его круглое серое лицо оказалось на одном уровне с лицом Йамы.
– Это пройдет, – сказал он. – Мы подмешали в пиво отвар из печени иглобрюха. Он-то тебя и свалил с ног.
За спиной констебля туда-сюда двигались люди, складывая ветки в большую кучу, которая уже была в два раза выше человеческого роста. Над горизонтом стояло Око Хранителей, заглядывая временами в просветы облаков. Трава на равнине в тусклом розоватом свете Ока казалась совсем черной, из нее, как надгробья на кладбище гигантов, торчали высоченные сооружения – замки термитов.
Йама вдруг понял. Каждый замок содержал в себе разум, расколотый на миллионы фрагментов, и по ним, как волны, катились медленные странные мысли, и каждый кусочек связан с соседним – целая сеть, протянувшаяся по линии края света.
Констебль Унтанк шлепнул Йаму по лицу, чтобы привлечь его внимание, потом сгреб его руки и рывком поднял на ноги. На этот раз Йама обнаружил, что может стоять. Томик Пуран упал на землю, и Унтанк до странности мягким жестом поднял его и сунул в карман домотканой туники Йамы.
– Надо было их почитать до того, как пиво ударило тебе в голову, – сказал он. – И там, куда ты отправляешься, они тебе пригодятся. Смотрите за ним, парни. И помните, он умеет проделывать разные вещи, так что будьте начеку.
Один из сыновей Унтанка схватил Йаму за руки, вывернул их назад и связал за спиной. Парень тяжело дышал, от него несло пивом.
– У него на руке амулет. Такие носят лягушатники. Очень он ему помог! – Он плюнул Йаме в лицо и хотел ударить, но Унтанк схватил его за руку.
– Брось, – прорычал Унтанк. – Сделаем все, как положено.
– За Луда и Лоба, – прошипел в ухо сын Унтанка. Унтанк сплюнул себе под ноги.
– Они не были моими сыновьями. Слишком тупые, чтобы выжить. Наверняка моя первая жена зачала их от дельфина. Они опозорили нашу семью, и любой, кто берется их защищать, будет иметь дело со мной. Но никто из вас, маленькие негодяи, не готов к этому, и Лоб с Лудом тоже никогда не были бы готовы. Стоило им только начать, я тут же перерезал бы им глотки. Это месть не за них и не для них. Для всего нашего народа. Костер за костер.
Внезапно в голове у Йамы прояснилось, и он с ужасом осознал, что они собираются сделать. Он попробовал вырваться из рук сына Унтанка, но тот держал его очень крепко. Йаме приходилось сталкиваться с более страшными опасностями, но никогда он не испытывал такого страха, как в этот момент. Пураны учат, что никто не должен испытывать страха смерти, ибо дыхание Хранителей живет в разуме каждого преображенного человека. Когда при конце света Хранители вернутся на землю, то все, включая и всех мертвых, восстанут и окунутся в свет их милосердия и будут жить вечно. Но хотя Пураны и учат, что смерть это не что иное, как мгновение небытия между последним дыханием и возрождением в вечной жизни в последний, бесконечный момент существования Вселенной, но они не говорят, как встретить процесс умирания. Йама уже встречал смерть лицом к лицу, но никогда не сознавал этого, пока опасность не оставалась позади. Когда Тамора и он попали в засаду у Ворот Двойной Славы или когда они с Элифасом бежали от пса преисподней, Йама был слишком занят, спасая свою жизнь, чтобы почувствовать настоящий страх. Но теперь, в руках неумолимых врагов и перед лицом ужасной смерти, которой они собирались его предать, Йама ощутил, как в груди его бьется такой всепоглощающий ужас, что, казалось, сейчас разорвется сердце.
Сын Унтанка презрительно бросил:
– Он дрожит, как женщина в первую брачную ночь.
– Что ты об этом знаешь, – сказал Унтанк, – и никогда не узнаешь, червяк. Тащи его скорее, пока он не упал в обморок. Надо все сделать и вернуться, пока его не хватились и пока не начался дождь. Не нравятся мне эти тучи.
Тут в Йаме проснулся гнев. Он не допустит, чтобы его считали трусом! Йама не мог унять дрожь в ногах, но выпрямился и пошел со всей возможной твердостью, так что сыну Унтанка пришлось поспешить, чтобы поспеть за ним. У Йамы было такое чувство, что за спиной захлопнулась дверь и за ней осталась вся его жизнь. Был только костер, влажный теплый ветер и шорох трепещущих трав, непрестанный шелест колышущегося зеленого моря, которое в тусклом красном свете Ока Хранителей кажется почти черным.
Йаму привели к утоптанному пятачку вокруг костра. Вокруг толпились люди, отпихивая друг друга, чтобы попасть в первый ряд, тут собралось почти все мужское население Эолиса. Все были голыми, их серая или коричневая кожа, висевшая тяжелыми складками, поблескивала в свете горящих сучьев, которые они держали в руках. Маленькие глазки возбужденно сверкали. Свист дыхания раздавался на сотню различных тонов. Кое в ком Йама узнал друзей своего детства и обратился к ним по имени, но они отворачивались и ничего не отвечали.
Унтанк произнес длинную речь. Йама плохо ее слушал. Он ощутил внезапное желание закричать или разразиться диким смехом, чтобы разорвать бесконечное кружево заклинаний Унтанка, но он справился с этим позывом. Здесь не было чар. Нечего было разрушать. Унтанк говорил о чести, о доме и очаге, о мести, возвращении и возрождении, о справедливости для всех, а не только для власть имущих. В словах его слышался плачь всех, кому казалось, что у них меньше власти, чем они заслужили. Йама воспринимал их как бессмысленный шум. Разумом он устремился вовне, стараясь отыскать хоть одну машину, которая могла бы ему помочь. Ничего. Никто, кроме расселенного в миллионах фрагментов разума, который разместился в башнях термитных замков и который объединяли в единое существо медлительные валы мыслей. Йама стал следить за расползающимися связями между замками и понял, что они очень обширны и концы их уходят за пределы его поля зрения – но тут человек, который его держал, кашлянул и велел ему очнуться и слушать.
Око Хранителей заволокло облаками. Столпившиеся высоко держали свои факелы, ветер рвал неровное, мигающее пламя. Вдали что-то загрохотало – гром прокатился по мрачнеющим облакам. Унтанк, стоявший между двух факелов, указал посохом на Йаму. Он уже привел себя в лихорадочное состояние праведного гнева. Ноздри его бешено раздувались. Дряблый хохолок дыбом стоял на шишковатом черепе, дрожали пальцы и кисти, тряслись руки. Он уже кричал, голос стал тоньше и взвизгивал, будто глотка сузилась и не желала выпускать воздух.
– Вот он – причина всех бед! – вопил Унтанк. – Чужак, затесавшийся между нами! Когда его вынули из реки, я был там, и мне стыдно, что я на месте не убил своего слабого, глупого отца! И этого выродка тоже. Из-за него на нашу голову посыпались все несчастья. И вот он попал в наши руки! Мы сотворим месть и очистим свой дом! Мы сами будем вершить суд, ибо никто не сделает это за нас. В нем – наша злая судьба. Сожжем его и начнем сначала! Сжечь его!
Толпа подхватила крик. Йаму подняли, усадили на стул и привязали, трижды обмотав веревкой грудь. С черного неба внезапно рванулся могучий порыв холодного ветра. Он прижал к земле траву и загасил больше половины факелов в руках зрителей. Каждый волосок на теле Йамы стал дыбом, кожа горела. Четверо человек подняли его и задом потащили по неровному откосу костра, поставили в самом верху и поспешно бросились вниз. Другие стали лить керосин и бренди на сучья в основании костра.
Вперед снова выступил Унтанк и почти небрежным жестом швырнул факел к подножию кучи. Раздался хлопок, бренди вспыхнул, голубое пламя лизнуло ветки. Зрители тоже стали бросать свои факелы, они летели из темноты, как кометы, волоча за собой желтый огненный хвост и переворачиваясь в воздухе. Один ударил Йаму в грудь, осыпал его дождем огненных искр и, клубясь, полетел дальше. Ослепительный жар уже хватал его за ноги. Вокруг вились клубы белого дыма: старое дерево чадило, перед тем как отдаться пламени. Йама закашлялся, но так и не смог вдохнуть. Может быть, он задохнется до того, как сгореть. Хоть малое благо.
Но вдруг внезапный порыв холодного ветра разогнал дым, и Йама увидел людей у костра. Кажется, они танцевали. Снова накатил дым, плотный, удушливый. Йама задрал голову, вся животная часть его существа слепо боролась за жизнь, отчаянно требуя хоть глотка свежего воздуха. И тут страшный ливень обрушился на его запрокинутое лицо. Небеса разверзлись, лило повсюду, хлещущие волны дождя налетали одна за другой. В мгновение ока Йама вымок до нитки. Дым кружился у его ног. Он закричал в стену дождя, и ветер унес его крик. Позже он так и не вспомнил, о чем кричал, помнил только, что пел и смеялся, с трудом пытаясь освободиться. Его опьяняла жизнь. В глазах мелькали черные и красные пятна. Внизу, в свете редких молний он видел, как люди тонут в грязи, как будто земля под ними обернулась водой. Они барахтались по пояс в липкой жиже, а она поблескивала вокруг них, словно кипела.
Йама полетел вниз вместе со стулом, скатившись по разваливающейся куче обгоревших ветвей. Когда он наконец остановился у самого подножия, люди уже исчезли. Безумие не отпускало его. Он упал лицом в грязь, хватал ее губами, жевал и глотал.
Потом встал на колени. Он все еще был привязан к стулу, напуган и измучен. Он выплюнул грязь, в которой блеснуло что-то серебристое. Судорога сжала желудок. Пока Йама пытался освободиться, в голове его панически билась мысль, что его палачи разбежались, но они скоро опомнятся, храбрость вернется к ним, и они явятся закончить начатое. Но тут снова вспыхнула молния, да так близко, что гром ударил почти в тот же момент. В это мгновение Йама увидел, как снизу из грязи тянется рука. На пальцах ее живым покрывалом шевелилась масса серебристых насекомых. Когда снова ударила молния, руки уже не было, а адский ливень превратился в обыкновенный дождь.
Наконец Йама высвободил руки. Он тянул за веревку, обхватывающую его грудь, до тех пор, пока петли, которые успели ослабнуть, когда он катился с вершины костра, совсем не размотались. И вот он встал на ноги. Кругом стучал дождь. Время от времени разряды высвечивали замки термитов с одной стороны и линию края света – с другой. Йама был абсолютно один.
22. ЕЩЕ ОДНА СИРОТА
Буря утихла, но дождь все еще продолжал лить, как будто он никогда не иссякнет, как будто Великая Река целиком вознеслась на небо и теперь возвращалась назад, заливая весь мир. Дождь прибил к земле траву и насквозь промочил одежду Йамы. Он лил с такой силой, что при каждом шквальном порыве Йама боялся, что захлебнется.
Вверх по реке, в узкой полосе между тучами и землей, молнии били без остановки, и непрерывно грохотал гром. У вершин узких высоких термитников играли призрачные огни, венчая их нежным голубоватым огнем.
Думая, где бы укрыться на плоской равнине, и опасаясь, что в любой момент земля вдруг закипит, обернется под ногами водой или же что в него попадет молния, Йама вдруг заметил вдалеке белую светящуюся точку, как будто на берега Слияния упала звезда. И в тот же миг он ощутил, что монета, которую он нашел во Дворце Человеческой Памяти и которая сейчас лежала в кармане туники, вдруг стала теплеть. Вынув ее, он увидел, что зернистые световые рисунки в толще диска беспокойно перемещаются. Йама тут же догадался, что такое эта далекая мерцающая искра. И он, спотыкаясь и падая и не имея иного ориентира в завывающей ветром и мокрой мгле, двинулся к ней.