– Нет, фон Велтен не посылал меня, но это к делу не относится. Ты скажешь мне то, что я хочу знать, или я поставлю в известность все высшие слои общества, что ты торговец запретной магией, извращенец, злоупотребляющий детишками, и убийца вдобавок.

– Тебе не напугать меня, Чекатило, – фыркнул Лосев, в голосе его слышались мрачные нотки. – Кто, будучи в здравом уме, поверит жирному низкородному ублюдку вроде тебя?

– Ты не хуже меня знаешь, что вера тут не имеет значения, Лосев. Грязь прилипает, не так ли? Может ли человек твоего положения позволить, чтобы в обществе ходили подобные толки, чтобы с его именем связывались преступные деяния?

Лосев пожевал нижнюю губу и сказал:

– Ладно, все равно это несущественно, и чем скорее он будет мертв, тем лучше. Ожидай от меня известий на рассвете; я пришлю то, что тебе так необходимо.

– Разумное решение, министр Лосев, – заявил Чекатило, похлопывая по борту телеги. – Приятного тебе вечерка.

Заря принесла свежий снег, но Каспар, сидящий на краешке кровати Софьи и наливающий ей горячий ячменный отвар, не знал и ничего не хотел знать о погоде. Женщина села с гримасой боли и приняла изящную чашку. Прежде чем сделать глоток, она подула на дымящуюся жидкость и поморщилась, когда питье обожгло ее потрескавшиеся губы.

– Возможно, стоит немного подождать, – предложил Каспар.

– Нет, отвар наиболее эффективен горячим, – с улыбкой ответила Софья. – Первое, чему я научилась у своего отца.

– Он тоже был врачом?

– Нет, он был школьным учителем в Эренграде, хорошим учителем и добрым человеком. Лекарем у нас в семье была мама. Я стала помогать ей сразу, как только окончила школу, а потом меня послали в Альтдорф, завершать обучение в Императорском врачебном колледже.

Каспар кивнул, радуясь тому, что Софья вернулась, к тому же более или менее в целости и сохранности. Мысль эта только-только сформировалась в его голове, а взгляд уже скользнул к забинтованной руке Софьи. Она поймала взгляд посла и сказала:

– Я знаю, о чем ты думаешь, Каспар, но, пожалуйста, пообещай, что не убьешь Сашу сразу.

– Не знаю, смогу ли я, Софья. После того, что он сделал с тобой… – честно признался Каспар.

– Коли на то пошло, так он сделал это со мной, а не с тобой. Убийство ничего не исправит, ничего.

– Так что же, значит, нужно позволить ему сбежать? – недоуменно спросил Каспар.

– Нет, конечно, – ответила Софья. – Но я не хочу быть причастна к убийству, Каспар. Я врач, и хороший врач, я спасаю жизни. И не хочу иметь отношения к их прерыванию таким образом. Если Саша еще не погиб и ты сумеешь схватить его, мы должны будем передать его в руки правосудия. И если это приведет к тому, что его повесят на главной площади, то так тому и быть, я не возражу ни словом. По крайней мере, это будет справедливостью, а не убийством.

Каспар почувствовал безмерное восхищение Софьей: эта женщина смогла превозмочь ненависть к человеку, который так страшно мучил ее. Он знал, что ему самому подобное великодушие несвойственно.

– Ты знаешь, что ты замечательная женщина, Софья? – спросил Каспар, протягивая руку, чтобы погладить ее по голове.

Когда его пальцы прикоснулись к ее волосам, Софья вздрогнула всем телом. Чашка с отваром выскользнула из ее руки и разбилась о пол. Глаза женщины наполнились слезами.

– Прости, – поспешно пробормотал Каспар, когда она подтянула колени к груди, глядя на него расширившимися от испуга глазами.

Софья качнула головой и всхлипнула:

– Нет, просто…

Каспар наклонился к ней, и Софья бросилась в его объятия, горько рыдая. Ужас, так долго подавляемый ее решимостью выжить, наконец-то прорвался наружу.

– Все в порядке, – шептал Каспар, хотя и знал, что слова эти тут не подходят. Он безумно хотел знать, что нужно сказать, чтобы избавить ее от кошмара, поселившегося в ее голове, но он был обычным мужчиной, и все, что он мог, – это просто держать ее в своих объятиях, бормоча при этом: – Все нормально, все будет хорошо, обещаю.

Так они просидели почти час. Каспар бережно, как маленькую, укачивал Софью, прижимая ее к себе, и ее рыдания постепенно утихли. В конце концов, она отстранилась и легла, отвернувшись от посла.

– Я так и не поблагодарила тебя, – неожиданно произнесла женщина.

– И не нужно, Софья. Я бы никогда не бросил тебя. Я знал, что ты где-то там.

Она повернула залитое слезами лицо к послу, слабо улыбнулась и взяла его за руку.

– Знаю. Знаю, что не бросил бы. Просто знаю.

– Я счастлив, что ты снова здесь.

– Я тоже. Не думала, что когда-нибудь выберусь оттуда.

Каспар чувствовал под пальцами сумасшедшее биение пульса Софьи, и, хотя мысль о том, что придется заставить ее вернуться к тому, что случилось на чердаке, была ему ненавистна, он понимал, что каждая крупица информации может оказаться очень важной в охоте на Кажетана.

– Ты не обязана говорить, – начал он, – но почему… как ты думаешь, почему Кажетан принес тебя туда, а не… ну, ты знаешь…

– Не убил меня? – закончила за него Софья. – Не знаю, но по какой-то причине, которой я не понимаю, он видел во мне свою мать. Думаю, это им и двигало. И еще я видела или, скорее, чувствовала… там было что-то еще.

– Что чувствовала? Еще одного человека?

– Нет, это напоминало… наверное, магию, – ответила София, оживившись. Мысли ее начали принимать четкую форму. – Как будто кто-то использовал магию, чтобы говорить с ним, манипулировать им. Вот еще одна причина не убивать его сразу, Каспар! Кто-то направил Сашу на этот путь, и ты не найдешь ответа на вопрос, кто это, если зарубишь его.

– Хорошо. – Каспар прижал ладонь к груди, туда, где билось его сердце. – Клянусь, что попробую позаботиться о том, чтобы Кажетана не убили, но он может не дать взять себя живым.

– Знаю, Каспар, но ты попытайся! Пожалуйста. Попытайся!

– Попытаюсь, – пообещал он и увидел появившегося в дверях рыцаря. Тот махнул рукой, привлекая внимание посла. Каспар нагнулся, поцеловал Софью в щеку и сказал: – А ты попытайся отдохнуть, я скоро вернусь. Еще увидимся.

Софья улыбнулась и кивнула, закрывая глаза.

– Мне это нравится, – пробормотала она. Каспар одернул рубаху и последовал за рыцарем вниз по лестнице, в вестибюль посольства.

– Там, снаружи, стоит человек, утверждающий, что у него есть для вас информация, посол, – сказал рыцарь, когда они спустились.

– Кто он?

– Не знаю, сэр, он не сообщил своего имени, так что мы не впустили его. Но он выглядит человеком сомнительной репутации.

– Разве не все они так выглядят? – буркнул Каспар и распахнул входную дверь.

В помещение ворвался кружащийся снег, и лютый мороз накинулся на посла, кутающегося в плащ, поданный ему рыцарем. Он побрел по хлюпающему под ногами снегу – тропинку утром расчистили и посыпали солью.

Человек в густых мехах ходил вокруг скованного льдом фонтана перед посольством, лицо его пряталось в толстом шерстяном шарфе и тени, отбрасываемой просторным капюшоном плаща.

Впрочем, Каспар узнал недружелюбного наемника Чекатило, Режека, еще до того, как тот сбросил капюшон. Режек ухмыльнулся и направился к воротам, а стоящие на посту рыцари и стражники вскинули оружие.

– Все в порядке, – бросил Каспар. – Я знаю этого человека.

Режек отвесил насмешливый поклон.

– Что тебе надо? Софью вернули без помощи твоего хозяина, – прорычал Каспар. – Если ты пришел, чтобы потребовать что-то от меня, то зря проделал весь этот путь.

– Мы знаем, что женщина нашлась, но Чекатило все же может помочь тебе, – сказал Режек, вытащил из-под плаща небольшую кожаную тубу и протянул ее через решетку ворот Каспару.

Посол взял ее и открыл крышку.

– Что это? – спросил он.

– То, что тебе нужно, – ответил Режек, уходя в пургу. – И не забудь, кто достал это для тебя.

Каспар перевернул тубу вверх дном, и из нее выскользнул потрепанный пергаментный свиток. Протянув футляр стражнику, посол развернул послание.

Это была карта, карта Кислева, и Каспар удивился, с чего бы это Чекатило решил послать ее ему. Здесь был сам Кислев – четкий оттиск с гравировальной доски, – Прааг, город потерянных душ, на севере, и порт Эренград на западе.

Важность карты открылась Каспару, только когда он заметил, что многие места обозначены как владения того или иного кислевского боярина, и увидел одну особую отметку примерно в ста милях от Кислева, там, где сливались два притока Тобола. Он прочел три слова, отпечатанных мелким шрифтом, и сердце его бешено застучало:

Боярин Федор Кажетан.

Он резко обернулся и крикнул:

– Седлать лошадей!

– Чекатило слишком много знает, – сказал Петр Лосев, шагая по темным помещениям покинутого здания. – Надо было, чтобы Кажетан убил его, пока имелась такая возможность.

– А что он знает на самом деле? – спросила фигура, облаченная в длинный, переливающийся темный балахон, который, казалось, поглощал лучи света, пробивающиеся сквозь щели в оконных ставнях. Голос, надо признать, был чарующим. – Что он участвовал в тайном провозе в Кислев искажающего камня? Я почему-то не думаю, что он решится поделиться, с кем-нибудь этим своим знанием. В любом случае, как только представители этих вшивых кланов доберутся до Кислева, все будет кончено. Нам не стоит волноваться.

– Вы правы, – согласился Лосев, – но Чекатило все равно опасен. Он может все рассказать послу.

– Посол не проблема, дорогой мой Петр; он уже почти стал королевской пешкой. А о Чекатило позволь позаботиться мне. Когда армия Верховного Зара захватит камни Урзубья и пойдет на штурм Кислева, я уж постараюсь, чтобы Чекатило настигла о-очень мучительная смерть.

– Мне пришлось сообщить Чекатило, где находится поместье Саши, – признался Лосев, – а он передаст эти сведения послу.

– Знаю. Фон Велтен и его воины сегодня утром отправились в погоню за Сашей.

– Проклятие! – выругался Лосев. – Они не должны схватить его.

– Не беспокойся, Лосев, – успокоила советника фигура, вытаскивая длинный узкий клинок. – Саша сослужил свою службу и теперь бесполезен для меня. Он слишком глубоко погрузился в свое безумие и не в состоянии эффективно контролировать события, а эта сучка Валенчик, надо отдать ей должное, оказалась куда хитрее, чем мы считали.

– Что ж, если Саша еще не мертв, мы должны надеяться, что фон Велтен убьет его.

– Не беспокойся, Петр, посол – человек страсти, и сейчас он в ярости, к тому же, хотя Саша и далеко от меня, я все еще могу в некоторой степени влиять на своего прекрасного принца. Так что либо Каспар прикончит Сашу, либо Саша – его. Это безразлично.

Лосев смотрел, как фигура наклонилась, чтобы развернуть принесенные им узлы.

Розовая детская плоть отразилась в полированной стали ножа.

– Они великолепны, Петр, – заявила фигура. – Чисты и невинны. Они отлично подойдут.

Лошадь споткнулась, движения ее стали вялыми и неловкими. Кажетан знал, что животному долго не прожить, сговорившиеся между собой холод и голод убьют коня до того, как он доставит Сашу к месту назначения. Жеребец и так уже отвез его дальше, чем Кажетан предполагал, и воин не мог не признать отваги животного.

Снегопад слепил его, но он безошибочно вел умирающую лошадь сквозь пургу, стиснув онемевшими пальцами мокрую гриву. Кажетан ехал уже три или четыре дня, укрываясь порой с подветренной стороны камней или заворачивая себя и коня в шкуры, которые ему удалось украсть до того, как он покинул Кислев. Лук снабжал его едой, а снег – питьем.

Чем большее пространство отделяло его от Кислева, тем яснее становились мысли, и болезненный стук истинного «я» о стенки черепа стихал, пока Кажетан не обнаружил, что способен совершенно не обращать внимания на его вопли. Мерное ковыляние лошади и бесконечная белая равнина, раскинувшаяся перед ним, вводили его в состояние, сходное с трансом, – мысли просто не приходили в голову Кажетана.

Он потерял счет времени и расстоянию, загипнотизированный леденящим морозом и безрадостной перспективой, окружающей его, и разум медленно дрейфовал назад сквозь годы, прошедшие с тех пор, как он убил своего отца.

То, что он сделал с отцом тогда, в темном лесу, не открылось из-за свары, разгоревшейся между местными боярами из-за его земель. Люди, пившие квас, разбивавшие о пол кружки, наполнявшие залы военными песнями и клятвами в вечной дружбе, вскоре вступили в борьбу и один за другим совершали набеги на дом боярина Кажетана, стремясь захватить его для себя.

Они с матерью мешали всем. Никому из схлестнувшихся бояр не нужны были чужая жена и сын, но драчуны знали, что причинить парочке вред означало бы навлечь на себя возмездие со стороны остальных. Состояние страха продолжалось три года, до того момента, как мать Саши заболела, свалившись в лихорадке, и, несмотря на усилия местных знахарок, в одно солнечное весеннее утро умерла.

Мир Саши буквально перевернулся. Когда его любимая матушка, центр и смысл его существования, покинула его, а имение отца превратилось в развалины, он отправился в путешествие – сперва на север, в Прааг, затем преодолел самый высокий перевал гор Края Света. Он бродил по дорогам, которые, как он узнал позже, назывались дорогами черепов, посетив даже легендарные земли Востока. Его подстегивало горячее желание увидеть то, чего не видел ни один человек Кислева.

Здесь, у таинственных владык островов, научился он искусству войны, все свое существо направив на то, чтобы стать мастером боя на мечах. В Кислеве такого человека называли дрояшкой, но на островах Саша превзошел этот статус, вступив в сферу умения, далеко выходящего за пределы столь скудного описания.

Однако зов родины оказался сильнее, чем он мог предполагать, и Кажетан вернулся в Кислев, расплатившись за переход, охраняя торговый караван, направлявшийся по Серебряной дороге к земле его юности.

Конь споткнулся снова, нарушая думы, и боец почувствовал, что соскальзывает с лошадиной спины. Пальцы выпустили гриву, и Саша шлепнулся в снег, вскрикнув от боли, когда сломанные ребра заскрежетали друг о друга. Чувствуя, как намокают шкуры, он с трудом перекатился на бок. Жеребец упал на колени, погрузив голову в снег, задние ноги его слабо взбрыкивали.

Саша понял, что животному пришел конец. Он вытащил меч и быстро вспорол горло коня, избавляя того от мучительной смерти от холода. Купая руки в горячей крови, он чувствовал, как бежит по согревающимся пальцам колючая боль. Клуб пара вырвался из перерезанной глотки, и Кажетан пожелал лошадиной душе доброго путешествия.

Жар крови и острый металлический запах всколыхнули неприятные воспоминания, и он тряхнул головой, не желая встречаться с ними, и тут увидел в воздухе перед собой бледный светящийся ореол. Застонав от страха, Саша, не в силах отвести взгляд, смотрел, как сияние обретает форму, превращаясь в улыбающееся женское лицо, окаймленное темно-золотистыми локонами.

В голове его раздался смеху и запах лошадиной крови внезапно подавил все чувства, не оставив ничего, кроме тяжелого, мучительного, жаркого аромата плоти. Саша рухнул на колени, прижал рот к ране на шее животного и вырвал зубами клок мяса. Оно было упругое и жилистое – за последние несколько дней конь сильно истощал, – но, жуя мясо, чувствуя, как бежит к желудку теплая кровь, Саша ощущал, что становится гораздо сильнее, словно в него вливалась эссенция силы выносливого животного.

Мать снова наблюдала за ним, и он взревел, бурля новой энергией, наполнившей его, пульсирующей в теле с неестественной мощью. Снова она защитила и сберегла его, и он понял, что цель, должно быть, близка.

Отвернувшись от мертвой лошади, Саша пошел вперед, остановившись, только чтобы подобрать меч и лук. Он шел широкими, уверенными шагами, и глубокие сугробы не мешали идущему. Дневной свет угасал, но он не остановился, а, напротив, поднажал – немыслимая живучесть, наполнившая его после проглоченного куска конского мяса, продолжала вливать энергию в человеческое тело.

Грянул рассвет, ясный, болезненно яркий. У Кажетана сперло дыхание, когда он увидел знакомый скальный выступ, который в детстве называл Зубом Дракона. Вздыбленный камень действительно изгибался, точно зуб гигантского легендарного зверя, и Саша вспомнил, что его мать как-то рассказала ему, что он принадлежал огнедышащему дракону, пытавшемуся съесть мир. Осуществить задуманное ему помещал другой дракон, постоянно преследовавший первого.

А еще Саша припомнил, что Зуб Дракона был виден из верхней комнаты отцовского дома, – и побежал. Каждый шаг огнем отдавался в легких, а земля тем временем спускалась к покрытому вечнозелеными зарослями гребню. Почти час он брел по снегу, став неповоротливым от предвкушения, пока не добрался до края и не увидел внизу, в долине, отцовских земель. В один миг все его тревоги испарились как утренний туман, и его захлестнуло ощущение возвращения домой, словно бы сама земля приветствовала его.

Два пенных притока, извиваясь, спускались с гор, петлей охватывая лощину, прежде чем слиться воедино в реке Тобол возле покатого холма, на вершине которого стоял разрушенный замок из черного камня – руины, укрытые снегом. Поместье отца, брошенное, никому не нужное. Заостренные балки крыши торчали из стен, словно пронзившие их копья, а там, где когда-то красовался бревенчатый частокол, теперь остались лишь наполненные снегом выемки и пара расщепленных столбов.

Дом.

Чуть дальше земля плавно поднималась к густому, темному лесу, в котором теснились вечнозеленые деревья, а за ними, вдалеке, маячили снеговые шапки пиков гор Края Света. В великолепном ясном небе кружили вороны, громко каркая в своем воздушном королевстве, приветствуя вернувшегося домой.

Саша принялся спускаться в долину, пробираясь через снеговые заносы. Однако чем ближе он подходил к месту, где все началось, тем большая тяжесть давила на его сердце: стыд, ужас и, наконец, освобождение – или проклятие, он не был уверен, что именно.

Приподнятое настроение и сила, разожженные его безумием, исчерпали себя за ночь пешего похода по дикой местности, и Саша упал на колени. Слезы бежали по его щекам – он смотрел вверх, на голый холм и развалины поместья на вершине.

– Почему ты так ненавидел меня? – крикнул он темному силуэту. – Почему?

Потревоженные воплем птицы вспорхнули с деревьев. Зыбкое эхо вернулось к нему, отразившись от горных склонов. Ответа не последовало, да он его и не ожидал; его отец давно уже лежал в могиле, а мать приняла все меры, чтобы какой-нибудь некромант или маг-фанатик не поднял его из земли, похоронив мужа лицом вниз и прибив его погребальные одежды к гробу серебряными гвоздями.

Он почувствовал, как слезы на его щеках превращаются в льдинки, и, пошатываясь, поднялся. Перейдя вброд мелководный приток, Кажетан начал взбираться на гору. Он запинался и покачивался, сила и смелость убывали с каждым сделанным шагом.

Пошатываясь, он добрался до развалин и привалился к обнадеживающе прочной стене. Черная кладка походила на стекло – за сотни минувших лет хлесткие ветра сгладили камни. Опираясь на стену, Кажетан обогнул здание.

Здесь земля была неровной, два снежных кургана возвышались над однообразной плоскостью вершины холма. Каждый курган венчало простое надгробие, надписи на них уже стерли стихии.

Но ему не нужно было видеть надписи, чтобы знать, что они гласят; много лет назад он выучил эти слова и сейчас помнил каждое из них.

Кажетан оторвался от стены, побрел к правой могиле и упал на колени, крепко обняв холодный гранит надгробия. Он закричал и начал медленно соскальзывать к подножию камня, пока не оказался лежащим в позе зародыша перед могилой своей матери.

– Я здесь, – прошептал Саша. – Твой прекрасный принц дома, матушка.

Саша чувствовал, что мороз пробирает его до костей, и понимал, что умрет здесь.

Это не слишком тревожило его, но вот мысль о том, что он умирает в одиночестве, вывела его из суицидальной меланхолии. Медленно, превозмогая боль, он поднялся и принялся стряхивать с могилы снег, улыбаясь, когда касался холодного твердого камня.

Руки Саши заледенели, пальцы ничего не чувствовали, когда он рыл мерзлую землю. Он сорвал ногти, из ран текла кровь, но Кажетан не останавливался.

Теперь ничто уже не помешает воссоединению. Если потребуется, он будет продолжать копать, пока от пальцев не останутся лишь окровавленные костяшки.

Каспар стоял на вершине утеса, нависающего над неспешным Тоболом, и допивал чай, дрожа на холодном ветру. Он смотрел на север, на мрачную, освещенную лишь редкими звездами степь. Позади него Рыцари Пантеры разводили костры, чтобы согреть лошадей и подготовить себе место для сна. Курт Бремен точил меч на стареньком оселке, хотя Каспар был уверен, что оружие рыцаря и без того остро, насколько это только возможно.

Находиться в степи так далеко на севере было опасно, но Каспар знал, что, пока они осторожны, пока жгут костры только по ночам и только в низинах, самой большой опасностью являются не банды кочевников и не свирепые северные племена, а холодная пустота самой степи.

В отличие от Кажетана, скакавшего на север напрямик, они вынуждены были свернуть к западу, передвигаясь вдоль северного берега Урской и давая отдых лошадям в каждой станице, попадающейся на пути, пока не достигли того места, где Урская сливается с медлительным Тоболом. Каспар нутром чуял, что базальтовый берег приведет их туда, куда бежал безумный боец-убийца.

Окольный путь отнял у них несколько драгоценных дней, но выбора не было. Углубиться в степь означало погибнуть – Павел и Пашенко особо подчеркивали это, изучая составленный послом план поимки Кажетана. Но продвигались они довольно быстро и, по подсчетам Бремена, должны были оказаться у развилки Тобола завтра около полудня. Каспар успел уже забыть, как здорово скакать по безлюдной глуши, забыть трепет открытия неведомого, и наслаждался природой во всей ее дикости и красоте.

Называя себя прагматиком, Каспар знал, что душе его не чужда и романтика. Однако последние несколько недель ему действительно пришлось трудновато – болезненное напоминание о том, что он уже не молод. Колени отвратительно ныли, и, несмотря на толстые перчатки, которые дал ему Павел, он едва чувствовал свои пальцы.

Когда Каспар и рыцари отправились в погоню за Кажетаном, Павел был пьян – факт, заставивший посланника серьезно встревожиться. В отличие от мрачного энтузиазма, охватившего Каспара и Рыцарей Пантеры с тех пор, как Режек принес карту, настроение Павла было хуже некуда, и Каспар сильно расстроился из-за того, что его старый друг даже не сказал «до свидания» или «удачной охоты».

Откуда Чекатило узнал, что Каспару нужна подобная информация, оставалось загадкой, но посол был не из тех, кто смотрит в зубы дареному коню. Софья пожелала ему успеха, а Анастасия страстно поцеловала, заставив пообещать, что он вернется живой и здоровый. Собрав припасы, которые потребуются в путешествии, Каспар и Рыцари Пантеры выехали в заледеневшую степь. Посол чувствовал, что наступает последнее действие трагедии, что их подтолкнули к итогу какого-то важного события, последствия которого он не мог себе представить.

Он отошел от края утеса и спустился в укрытие, образованное большими валунами, окружившими место, выбранное Куртом Бременом для сегодняшней ночевки. Сполоснув жестяную кружку снегом, посол убрал ее в седельную сумку Магнуса, а затем подошел к сидящему у костра Бремену. Валдаас выгулял лошадей и вытер им бока, прежде чем набросить на животных толстые одеяла и шкуры. Каспар был благодарен за то, что рыцарь избавил его от требующей немалого времени утомительной работы по уходу за конем. Приятно заботиться о лошади в теплом стойле, где все под рукой, но совсем другое – делать то же самое в голой степи.

Огонь уютно потрескивал, и Каспар распахнул полы плаща, позволяя живому жару добраться до тела. Сидя у костра, Бремен продолжал точить оружие, расчетливо отводя глаза от огня, – он берег ночное зрение.

– Достаточно острый? – спросил Каспар, кивая на меч.

– О хорошем мече никогда нельзя сказать, что он слишком острый, – ответил Бремен.

– Полагаю, что так. Ты намерен воспользоваться им?

– Да, – кивнул рыцарь. – Если мы даже не столкнемся с Кажетаном или кьязацкими конниками, в этих землях есть вещи подревнее и пострашнее людей.

– Правда твоя, – согласился Каспар. – Правда твоя.

– Как думаете, Кажетан уже мертв, а? – спросил вдруг Бремен, затрагивая тему, которой никто из них не касался с той поры, как они покинули Кислев.

Безбрежная ширь морозной степи лишала смысла любой предмет разговора, делая его банальным, и каждый здесь путешествовал наедине со своими мыслями. Только когда опускалась тьма и пространство смыкалось до постижимых масштабов, рыцари начинали говорить друг с другом так, словно другого шанса могло уже и не выпасть.

– Посол? – окликнул Каспара Бремен, когда тот не ответил.

– Возможно, – допустил Каспар, не желая слишком углубляться в тему.

– Возможно? Я, может, и туповат, посол фон Велтен, но вы же неглупый человек, вы должны понимать, что Кажетан наверняка сейчас лежит мертвым где-нибудь в сугробе. Слишком легкая смерть для такого чудовища, как он, если, конечно, хотите знать мое мнение.

– Чудовища, Курт? Ты думаешь, Кажетан чудовище?

Бремен перестал водить лезвием по точильному камню и недоуменно посмотрел на Каспара:

– Ну конечно. После того, что он сделал с Софьей Валенчик и моими людьми, разве вы сами думаете иначе?

– Да, но после слов Софьи я уже не так в этом уверен. Она сказала, что назвать его чудовищем очень легко, но это ничего не решает.

– И что она имела в виду?

– Думаю, то, что все не так просто, потому что такой вывод напрашивается сам собою и весьма соблазнителен, поскольку не требует собственной оценки смысла его действий. Софья сказала, что Саша Кажетан не родился монстром, что его сделали таким, и, думаю, она права. Она сказала, что, если повесить на него ярлык «чудовище» и этим объяснить все его преступления, мы не станем задаваться вопросом, почему он действовал именно так, что толкало его на эти отвратительные, немыслимые поступки.

– Ладно, но как ты считаешь, почему он совершал все это, если не ради чистого зла?

– Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем это наверняка, Курт. Хотя если возьмем его живым, то, может, и выясним.

– А ты уверен, что и вправду хочешь знать, Каспар? Не так-то легко захватить в плен дрояшку. Я не позволю больше без нужды убивать своих людей, а если мы не сумеем пленить его, не подвергая себя риску…

– Понимаю, Курт, и, если дойдет до этого, я сам убью его, не бойся.

– Хорошо. Значит, мы поняли друг друга.

Каспар кивнул и сказал:

– Надо попытаться уснуть. Сдается мне, завтра нам потребуется много сил.

Каспар даже не подозревал, насколько был прав.