Сперва - медленно пятясь, лицом к противнику, чтобы отразить возможную атаку. Но чем больше росло расстояние между ними, тем больше воинов поворачивались к врагу спинами.
      Не будет больше между ними крови. Во всяком случае, сегодня...
      Так два зверя, сойдясь в жестокой схватке близ некой условной линии, разграничивающей их охотничьи участки, все же не дерутся до смертного исхода, как было бы это вблизи логова! Израненные, окровавленные расползаются они - каждый на свою территорию.
      Чтобы через неделю или через год сразиться снова...
      А в целом все завершилось, пожалуй, так на так.
      Ничего не решил этот бой, никому не принес перевеса...
      Лекаря не было в деревушке, до него скакать - треть дня. Да и не обойдет один лекарь всех пострадавших.
      Ничего, женщинам Мак-Лаудов - как и любого другого клана - не привыкать к ремеслу целителей...
      Как мастерство клинкового боя передается от отца к сыну, так и искусство врачевания - от матери к дочери. И ценится оно никак не меньше, чем умение прясть или следить за домом.
      Ибо едва ли в Хайленде найдется женщина, которой не пришлось бы бинтовать раны мужчинам своей семьи.
      Сперва - отцу или старшему брату. Потом - мужу. Еще через сколько-то лет - сыновьям...
      А там и внукам, если доживет она до той поры...
      И - не видно конца круговороту.
      Случилось так, что в стоящем на отшибе жилище Дункана не было женщины, способной наложить повязку.
      Старшим в роду после смерти родителей оставался Дункан. Оттого и не завел он жену, пока не выдал замуж всех своих сестер.
      Все же - выдал... И свадьба его должна была состояться через месяц...
      Теперь - не состоится.
      Но так ли, иначе ли, но в доме его теперь обитали одни старухи бабушка и две пожилые тетки. Их руки дрожали, глаза были слабы.
      А сестры - что ж, сестры ушли в другие дома. И их мужья сегодня тоже не остались невредимыми.
      Однако невеста Дункана, прекрасная Дженет, дочь Лина, прибежала в тот же миг, как ее жениха внесли во двор. Хотя ее дом тоже не миновало горе...
      Своими тонкими, но крепкими пальцами, привычными и к прялке, и к серпу, она тщетно пыталась извлечь из зияющей раны железо. Но - не смогла. И навряд ли лекарь, если бы за ним все-таки поскакали, добился бы большего.
      Изогнутые, вычурные зубцы, украшавшие острие офицерской пики, не были предназначены для того, чтобы усугублять страдания, - ведь вообще не предполагалось, что это острие может быть пущено в ход. Однако теперь они сработали, словно зазубрины остроги.
      Вырвать наконечник можно было только вместе с внутренностями...
      А впрочем - не все ли равно? Редко излечиваются от раны в грудь. Еще реже - от раны в голову.
      От раны в живот - и вовсе никогда...
      Но, не желая признать очевидного, осталась Дженет в доме Дункана, чтобы бодрствовать над раненым.
      Именно ее светловолосую голову и рассмотрел Конан сквозь бойницу окна. И закусил губу в тоске, потому что нахлынули воспоминания о том, как умирал он в первый раз, и как сидела над его смертным ложем девушка, очень похожая на эту...
      Говорили в старину: если того, кто дорог тебе, вздумает похитить Сумеречный Народец - сожми его в объятиях покрепче и не пугайся, если эльфы превратят его в зверя, змею или брус раскаленного железа. Тогда развеются их чары...
      8
      Дженет знала об этом обычае. Но ведь немыслимо обнять человека, если каждое прикосновение к его пронзенному телу вызывает новый взрыв боли.
      Она сидела рядом с устланным овечьими шкурами ложем, держа Дункана за руку. Постепенно горе и усталость брали свое. Под визгливое причитание старух, под собачий вой и вой ветра на дворе, под хриплые стоны раненого Дженет словно впала в забытье.
      Глаза ее оставались открытыми, но уже не воспринимали окружающее. И пальцы медленно разжались.
      Со стуком, словно дерево или иной неживой предмет, ладонь Дункана упала, ударившись о земляной пол.
      Да, это доля женщины - сидеть рядом с умирающим, принять его последнее слово, закрыть ему глаза...
      И Конан понял, что его задача - спасти любовь своего собрата по Пути от той участи, которая досталась на долю любви между ним самим и девушкой по имени Элен Лебединая Шея.
      Горькая участь...
      Конечно, не от него зависит поведение девушки. Элен поступила так, а Герда - иначе... Герда? Бренда? Луиза?
      Словно теплая волна, придя откуда-то со стороны, коснулась его сознания. И он понял, что женщина, с которой он расстался в межзвездной дали, посылает ему свой знак.
      "Я с тобой. Я всегда с тобой..."
      А еще, в этот же самый миг, Конан ощутил знакомое покалывание под ребрами - там, где комом обозначилось сердце.
      Он знал, что это означает. Это в нескольких шагах от него просыпалась Сила, которая предшествует Воскрешению...
      Наступило время вступать в игру.
      Дженет все еще не вернулась к реальности, зависнув в каком-то странном пространстве между явью и сном, бытием и небытием. Какие-то странные голоса звучали у нее в мозгу, странные образы виделись ей.
      Женщина с меняющимся, дробно множащимся лицом... Старик с молодыми глазами, молодыми движениями - только косица седых волос напоминает о его возрасте, да еще странное выражение таких молодых, как показалось вначале, глаз...
      И еще - человек непонятного возраста. Вроде бы он тоже молод, но взгляд... Такой взгляд не появляется ни на третьем десятке, ни, пожалуй, и на седьмом.
      А о том, что бывают люди старше семидесяти годов, Дженет и не слыхала никогда.
      Они, кажется, говорили о чем-то, эти трое (или шестеро? Отчего-то вдруг показалось, что образ женщины троится), но смысл их речей ускользал от Дженет.
      Кто это? Ангелы небесные? Но ведь совсем иначе описывают небожителей священники.
      Значит...
      Но Дженет боялась додумать эту мысль до конца - хотя чего уж тут додумывать? Известно ведь: если не верх, то низ. Если не Рай - значит, Преисподняя.
      Если не ангелы - демоны...
      Но каким-то неведомо, немыслимо обострившимся чувством Дженет поняла: только от них, от этих существ, может прийти сейчас помощь.
      И она решилась.
      "О неведомые пришельцы, кем бы вы ни были, если нужно - возьмите мою жизнь, возьмите мою душу, казните ее вечными муками в глубинах ада, но спасите... Спасите Дункана! Спасите, ведь по силам это вам!"
      И тут...
      И тут третий из незнакомцев встретился с ней взглядом. Вроде бы ничего страшного не было в его лице, даже наоборот - хорошее мужское лицо... И ум в нем виден, и мужество, и доброта, а это - редчайшее сочетание...
      Но зрачки - две бездны, полные живого, клубящегося мрака...
      Девушка не успела ужаснуться - хотя именно ужас, даже не страх, огладил ее сердце холодными пальцами.
      Высохшая, морщинистая рука легла на ее плечо:
      - Успокойся, доченька...
      Это была младшая из старух - тетка Дункана. Ей, наверное, сравнялось не так уж много лет - но непосильная работа обрушила на ее тело преждевременную дряхлость.
      - Успокойся и поди приляг. Ему уже не нужно твое бодрствование...
      Все поняв, но не поверив, медленно встала Дженет. Без страха протянув руку, коснулась лежащего.
      Лоб, на котором она столько раз меняла влажную тряпицу, больше не был горяч.
      Был он холоден. И тело, кажется, уже начинало коченеть.
      Дункан Мак-Лауд умер. Умер уже несколько минут назад - наверное, как раз тогда, когда она прислушивалась к голосам, темно и лживо обещающим спасение.
      Так и не стал он ее мужем, да и женихом-то, по сути, не успел стать. Не возлюбленный он ей, не любовник...
      А теперь уже - и не любимый... Нельзя ведь любить мертвого? Или можно все-таки?
      ...Когда Дункан уходил в бой, она дала ему оберег - самый надежный, какой могла. Оправленную в серебро иконку с ликом святой Дженевьевы.
      Видно, не снизошла до Дункана ее небесная покровительница...
      Иконка все еще лежала на его груди, прямо напротив сердца. Так никто и не осмелился снять ее, когда разрезали окровавленную одежду.
      - Это будет мне память о тебе, Дункан, - сказала Дженет вслух. Осторожно потянув шелковую ленту через голову лежащего, она сняла образок и повесила на шею себе.
      - От сердца - к сердцу!
      - ...От сердца - к сердцу!...
      И, забыв о своей святой покровительнице, о своей недавней мольбе-клятве, даже о любви своей забыв, - Дженет шарахнулась в сторону, взвизгнув совсем по-женски. Ужас настиг ее.
      Потому что именно в этот миг мертвец шевельнулся, открыв глаза.
      Слабый голубоватый свет лучился из-под его век.
      И такое же сияние исходило от раны, быстро закрывающейся по краям, образуя неровный шрам - хотя в центре ее все еще торчал бурый от крови стержень наконечника.
      Это длилось недолго - но Дженет успела разглядеть голубую вспышку света.
      Если бы чудо Воскрешения произошло не после, а до того, как с груди Дункана был снят образок...
      Но сейчас - все выглядело так, словно какая-то злая сила, угнездившись в теле, только и ждала возможности избавиться от освященного предмета.
      И, когда дверь бесшумно распахнулась и навстречу Дженет шагнул тот, кто только что взглянул ей в глаза двумя клубящимися безднами, - Дженет не сомневалась уже, что просьба ее выполнена.
      И не знала, кого благодарить за то - Бога или Дьявола? И благодарить ли?
      Может быть, проклинать?!
      - Не бойся, - сказал вошедший.
      В глазах его была земная, осязаемая теплота.
      Говорили в старину: хочешь понять - поверь! Хочешь поверить - пойми!
      9
      На столе стоял кувшин красного вина и три чаши. Одна из них была полна до краев: Дженет так и не притронулась ни к еде, ни к питью. Вторая чашка - полупуста: Конан еще не смог заново приучить себя к качеству здешних спиртных напитков, но все-таки прихлебывал красное пойло, потому что - надо приучаться...
      Дункан же пил чашу за чашей - только так мог он сбросить потрясение, испытанное им несколько минут назад...
      - Не бойся... - сказал тогда Конан.
      Но замерла в ужасе Дженет, испуганно шарахнулись по углам старухи, словно летучие мыши в пещере, когда входит под ее своды человек с полы-хающим факелом.
      И приподнялся на кровати тот, кого только что считали мертвецом, слепо шаря вокруг себя в поисках оружия, - которого не было...
      Держа в поле своего восприятия весь дом (Конан умел это - даже в схватке ему удавалось видеть то, что происходит у него за спиной), - он шагнул к Дункану. И, протянув вперед руку, коснулся его лба.
      Дженет показалось, что Дункан рухнул обратно на ложе, опрокинутый сильным толчком. И она не знала, что ей делать - броситься на пришельца? Или позволить ему одолеть демона-оборотня, в которого превратился ее возлюбленный?
      (Она ошибалась: для того, чтобы сковать волю Дункана к сопротивлению, Конану не потребовалось мышечная сила).
      Склонившись над лежащим, Конан осмотрел его рану. И мгновенным движением - так, что Дженет едва успела это рассмотреть - вырвал иззубренный наконечник.
      Дикий крик заметался внутри четырех стен, словно ослепленная птица. Но это кричал не Дункан.
      Кричала одна из его теток, в ужасе округлив глаза и прижав ладони к вискам. Испуг же двух других старух был столь велик, что они даже на крик оказались неспособны.
      А Дженет... Дженет тоже не издала ни звука. Но вовсе не от страха страх ушел в первые же мгновения.
      Просто странное предчувствие подсказало ей, что незнакомец пришел не со злом...
      А когда она увидела, как мгновенно затягиваются края раны, образуя рубец, - предчувствие это перешло в уверенность. И сердце ее вновь согрела неуверенным теплом робкая надежда.
      Дункан... Дункан вновь приподнялся над кроватью. Глаза его дико блуждали по сторонам, волосы на лбу слиплись от пота. И крупными жемчужинами высыпал пот по всему телу - из каждой поры.
      Но это уже был пот жизни, а не смертная испарина.
      Только осознав это, Дженет позволила себе броситься к любимому. Обняв его за влажные плечи, она ощутила под пальцами неуверенную дрожь пробуждающихся мышц - и заплакала светло, облегченно...
      Дальше еще многое предстояло. Но главное уже было сделано в тот миг.
      И это - заслуга Дженет.
      Многие, очень многие женщины так и остались бы в уверенности, что Конан изгнал из раненого злого духа. И жили бы дальше в страхе перед тем, что дух этот вот-вот вернется в покинутую было обитель.
      А страх этот многое окрасил бы в другие тона...
      Но Дженет оказалась покрепче, чем Элен Лебединая Шея. Она сразу же прониклась смутным, но крепнущим с каждой секундой пониманием того, что произошло.
      Пожалуй, даже раньше Дункана...
      А теперь они сидели рядом, и Дункан, не хмелея, пил чашу за чашей кислое вино.
      Старухи так и не поняли ничего, так и не решились приблизиться. Сбившись в кучу у дальней стены, шептались с опаской. И влажно поблескивали их глаза в пляшущем свете коптилки.
      А за столом шел разговор. Не только словами - взглядами, жестами. Поступками...
      Так, вместо того, чтобы долго объяснять, в чем заключается сущность бессмертия, Конан молча расстегнул на груди рубаху и одним движением до рукоятки вонзил короткое украшенное изображением чертополоха лезвие себе между ребер. Туда, где находится сердце.
      А потом вынул из своей груди нож - и показал, как затягивается рана даже быстрее, чем последние алые капли успеют стечь с клинка.
      После чего проделал этот же фокус с Дунканом... Тот вскинулся, пытаясь отразить удар, - но Конан уже отдернул руку назад, и вновь клинок его ножа был окрашен алым.
      И вновь рана затянулась почти мгновенно...
      Это убедило и Дункана, и Дженет (при ударе она невольно закрыла глаза - хотя уже знала, что должно произойти...) куда лучше, чем любые объяснения...
      - А этот шрам - не щупай его, Дункан, не надо - он останется с тобой навсегда.
      - Почему?
      - Это - Первая Рана...
      - Первая рана? - Дункан вздернул брови. - Да нет же, гость, ты ошибаешься. И с коня я летел, и об острые камни резался, да и в битвах меня пару раз задевали - в плечо и в ногу. Так что...
      - Но именно от этой раны ты впервые принял смерть. Так что остальные - не чета ей...
      - И что же теперь? - распахнув клетчатый плед, который он накинул на себя, поднявшись со "смертного одра", Дункан, нахмурясь, бросил взгляд на полосу неровно сросшейся кожи, пересекавшую его живот.
      Дженет, страдальчески наморщив лоб, потянулась к нему, чтобы ласково погладить неровный шрам, - но Дункан отшатнулся почти в испуге.
      - ...Теперь? Теперь надлежит жить и идти по Пути. Да не смотри ты так на свою Первую Рану, воин! В прошлый раз она у тебя еще хуже была...
      - В прошлый раз? - тупо повторил Дункан.
      - Да. Помнишь?
      И он вспомнил:
      ...Тогда битва происходила в лесу (какая битва, с кем?) Их маленький отряд оттеснили к деревьям, вот их уже осталось пятеро... трое... один...
      Один человек отбивался, прижавшись спиной к дубу. Он рубился как Сатана, уже не рассчитывая сохранить свою жизнь, а лишь надеясь продать ее подороже. "Он" - это он, Дункан Мак-Лауд. Это он - Дункан - стоял спиной к неохватному стволу, сжимая в одной руке палаш, а в другой - кулачный щит-брокель, закрывающий только кисть.
      И с каждым его ударом падал сраженный враг.
      Но остальные - они тоже вошли в боевой азарт, потери только увеличивали их ярость. И хуже смерти для них было отступиться, когда из их противников остался только один. Причем именно тот, кто причинил им столько зла, убил и покалечил стольких их товарищей...
      Боковым зрением Дункан уловил блеск стали слева, вскинул руку навстречу удару - но брокель предназначен лишь для того, чтобы отражать выпад клинкового оружия.
      И тяжелое, широкое лезвие алебарды на рубящем взмахе не задержалось даже на мгновение. Так не задерживает топор лесоруба попавшая под удар травинка. И от левой подмышки до правых ребер рассекла алебарда грудную клетку Дункана Мак-Лауда, напрочь разрубая в своем движении легкие, сердце, кости позвоночника.
      Столь силен был удар, что на четверть лезвия вошла секира алебарды в дуб, к которому Дункан прижимался спиной...
      Так и оставили его тогда враги в неподобающей покойнику позе - стоя пригвожденным к дереву. Чтоб другим неповадно было!
      Даже алебарду для этого не пожалели, хотя цена ей - пять овец...
      И Конан, нашедший Дункана почти через сутки, много сил и времени потратил на то, чтобы извлечь ее из вязкой древесины. А еще больше времени и сил ушло у него, чтобы убедить Дункана в том, что он все-таки остался в живых.
      Синеватый шрам перечеркнул тогда его грудь - и длина его была не менее тринадцати дюймов...
      - Помню... - прошептал Дункан.
      И - глаза закатились, голова упала на грудь - он обмяк на руках успевшего вовремя подхватить его Конана.
      Потому что груз воспоминаний о прошлой жизни обрушился на него, подобно мраморной плите.
      - Ничего! - Конан Мак-Лауд успокаивающе кивнул в сторону Дженет, лицо которой мгновенно залила смертельная бледность.
      - Это пройдет...
      Говорили в старину: счастлив тот, кто окончил жизнь в свой срок. А жить дольше его - столь же тягостно, как и меньше...
      10
      Это прошло.
      Через час, не более, Дункан оторвал голову от жесткой подушки, и в глазах его светилось незнакомое прежде выражение.
      - Значит, ты - мой Учитель?
      - Я...
      - И теперь, и прежде?
      Конан не стал отвечать: это и так само собой разумелось...
      - Ясно... - Дункан снова встал, но его повело - и, сильно шатнувшись, он оперся рукой о стену. Мгновение - и узкий кинжал, один из нескольких, висевших на стене, летит в грудь Конану.
      Огнем полыхнула сталь в красноватом свете...
      Конан не уклонился, не отбил брошенное оружие в сторону. Он просто взял его двумя пальцами из воздуха, не допустив его к себе на треть ярда. Не далеко и не близко. Так, как удобней было.
      Взял тем же движением, каким берут краюху хлеба со стола - с уверенностью, без излишней спешки...
      - Так ножи не мечут, Дункан. Да и учителя своего не проверяют так, если уж на то пошло.
      - Учителя... - процедил хозяин дома сквозь зубы. Злоба и горечь смешались в его голосе:
      - Ну почему, зачем, за что мне все это?! Я жил, как жил, не нарушая положенных Запретов... Не ел мясо по пятницам, не брал железо левой рукой, не обходил церковь против солнца... За что мне снова это, зачем мне быть вечным изгоем?!
      "Потому, что таков твой Путь", - хотел сказать Конан, но не успел.
      - Потому, что иначе я потеряла бы тебя сегодня, любимый! - выпалила девушка, прислушиваясь к их разговору.
      И, воистину - это был лучший ответ...
      День вставал над вересковым плоскогорьем, и был этот день окрашен высверком двух клинков, озвучен свистом, с которым они рассекали воздух, и тонким звоном, раздававшимся при каждом столкновении.
      Снова, как было это уже один раз - и как не один раз было это! встретились на холмах двое.
      И снова вставал день - но это был уже другой день. Не второй, не третий и не десятый с момента их встречи.
      За это время Дункан узнал столько, что раньше он и поверить был не в силах, что мозг его способен вместить столько знаний.
      Впрочем, только ли мозг? Ведь не разум хранит навыки боя, поэзию клинка, ритмичную мелодию наносимых и отбиваемых ударов... Все тело Дункана, один раз уже натренированное Конаном до уровня Высокого Совершенства, вспоминало старые привычки.
      Привычки, полученные еще в ТОЙ - прошлой - жизни...
      Как ни странно, это отнюдь не убыстряло обучения. Пожалуй, даже наоборот...
      - Ты, если судить по прошлому опыту, должен быть лучшим из моих учеников, - заметил Конан. - Но, пожалуй, и самым трудным из учеников, с которыми я когда-либо встречался. А встречался я со многими...
      - Почему?
      - А сам ты не понимаешь?
      - Нет... - лениво протянул Дункан. И запрокинул голову, следя, как воронья стая вычерчивает узор на небесной лазури...
      (Был час отдыха. Оба лежали на пустоши, расстелив подбитые мехом плащи. Мелкая живность, обитающая в вересковых дебрях, не остерегаясь, пробегала то рядом с лежащими, а то и прямо по ним...
      Она - живность - уже усвоила, что эти люди ей не опасны).
      - Что ж, если не понимаешь, придется объяснить... Во-первых: не вкладывай в удар мышечную силу. Силы в тебе на трех отличных воинов хватит, даже и еще на одного, похуже, останется. Но...
      - Что же за бой - без силы?! - Дункан вздернул брови в возмущенном удивлении.
      - ...Но упрямства - на шестерых хватит, и еще на двоих останется, продолжил Конан совершенно невозмутимо. Лишь глаза его блеснули.
      - А насчет твоего вопроса - "что за бой без силы?" - объясняю... Ты видел когда-нибудь, как вода обтекает камень? Ну, так смотри...
      Вы видели когда-нибудь, как вода обтекает камень? Или как струйка дыма, змеясь, проходит сквозь плотную крону дерева, нависающую над костром?
      Если видели - поймете...
      Обнажив клинки, они встали лицом к лицу. И вроде бы ни единого движения не сделал Конан, - но вот уже лезвие его меча касается шеи Дункана.
      А оружие Дункана отведено далеко в сторону. Безнадежно далеко...
      Знал Дункан, что Учитель не обезглавит его. Но, несмотря на это, бешеная ярость исказила его лицо. Все смешалось в ней, в этой ярости: злоба на себя, никак не постигающего науку боя, на своего Учителя, на судьбу...
      Ярость боя...
      И Конан убрал свой меч.
      - А вот это - второй из твоих главных грехов, - сказал он, как будто и не было ничего.
      - Какой еще - "второй"?! - Дункан, словно бык на арене, повел налитым кровью глазом.
      - Да, именно этот... Ненависть к противнику. Желание победить... Боязнь унижения... Ну что, может быть, ты спросишь теперь - "что за бой без ненависти?"
      - Не спрошу, - Дункан потупился.
      - Молодец! А я вот - спросил в свое время...
      - Ты? Спросил? У кого?
      Конан усмехнулся:
      - У своего Учителя, разумеется. Уж не думал ли ты, что я родился с моим воинским умением? Или - что под кустом я его нашел?
      (По правде сказать, чуть ли не так Дункан и считал. Мысль о том, что у его Учителя был свой Учитель, потрясла его до глубины души.
      Но тогда он постеснялся признаться в этом...)
      - Нет. Я вообще не думал об этом. И не намерен думать - во всяком случае, до обеда, - злость слетела с Дункана, не оставив следов. Правда, точно так же - разом! - она может и вернуться...
      Он знал за собой такое качество...
      - Так давай, наконец, обедать! - Дункан склонился над туго завязанным узелком.
      - Что там приготовили наши бабы?
      ("Бабы" - это, конечно, о всех, теперь уже четырех, женщинах его дома было сказано. Вот так, скопом.
      Значит, и о Дженет - тоже...)
      В узелке оказался копченый желудок, набитый ароматными травами и овечьим мясом.
      - Хэгиш... - произнес Конан с непонятной лукавинкой.
      Непонятно - об обеде ли он это сказал...
      Говорили в старину: тот, с кем ты преломил хлеб - друг. А если станешь враждовать с ним - то кусок этого хлеба встанет у тебя поперек горла...
      И опять над горизонтом поднялось дневное светило - в сорок восьмой раз, считая с того утра, как Конан вырвал из тела Дункана зазубренное железо.
      Старухи так и не смогли привыкнуть к новому постояльцу. Украдкой они крестились, сплевывали через левое плечо, да и вообще без нужды избегали даже приближаться к Конану. А уж говорить с ним - упаси Всевышний!
      Дженет же... Впрочем, она всегда понимала все и сразу. Но и ей было нелегко...
      Как-то раз, улучив момент, Конан смог обменяться с ней парой слов без свидетелей.
      - Скажи мне - только откровенно! - что тебя мучает, девочка?
      Дженет посмотрела на него с несколько показным удивлением. Это удивление не было связано с "девочкой": она давно осознала, что хотя Конан выглядит гораздо моложе Дункана и вряд ли старше ее, он - старейший из всех, кто и ныне живет на Земле...
      - Мучает? Что может меня мучить? Мой муж жив, здоров, счастлив - чего же мне еще желать...
      И горечь была в ее ответе - возможно, незаметная ей самой...
      А мужем она называла Дункана. Хотя не был их брак освящен церковным благословением.
      - Не надо лгать мне. Я ведь умею читать в человеческих душах...
      - Умеешь... - с той же горечью произнесла Дженет. Но вдруг в глазах ее темным пламенем полыхнул вызов:
      - А уж если умеешь - сам ответь на свой вопрос! - дерзко выкрикнула она.
      Не только дерзость была в ее голосе. Робкая надежда проглядывала сквозь нее... Но мало кто сумел бы это увидеть.
      Разве что тот, кто читает в человеческих душах...
      - Ответить мне нетрудно, - сказал тогда Конан. - Ты думаешь, что он Дункан - "изменяет" тебе со своим клинком?
      Дженет не смогла ответить - на несколько секунд она замерла, словно пораженная громом. Потом - кивнула неуверенно.
      - Да...
      - Так знай же, девочка: все мужчины - немного подростки. Когда мы поутру берем оружие и уходим в горы, - он не изменяет тем самым вашей любви. Просто это - этап, через который нужно пройти.
      - Я понимаю... - прошептала Дженет. И уголки ее губ в ожидании чуда дрогнули зародышем улыбки.
      - Высшее мастерство, позволяющее сразить врага - это холм, а не гора.
      - Не женское дело судить о воинском искусстве. Но, если я правильно понимаю, ты хочешь сказать...
      - Я хочу сказать, что вершина - это меч, дающий жизнь, а не смерть. Этого Дункан еще не понял.
      - Но поймет?
      - Поймет... И тогда ему не придется выбирать между мечом и любовью.
      Конан не сказал, что у него самого на это понимание ушло более четырех веков. Не сказал, что ему в течение своей жизни не раз приходилось делать подобный выбор.
      Сумеет ли он сейчас заставить своего ученика посмотреть на этот выбор с той высоты, с которой смотрит теперь он сам?
      С высоты, позволяющей увидеть, что никакого выбора нет вообще - как нет выбора между водой и воздухом.
      Все в равной мере нужно для жизни...
      Даже сам себе не мог Конан ответить, сумеет ли он сделать это. Не было у него полной уверенности.
      Верно сказано: "Лучший ученик - трудный ученик..."
      А особенно - когда в этом ученике пробуждается память о прошлой жизни, заставляя ощущать себя Мастером. Которым он еще далеко не стал.
      Да, пожалуй, и не был. Даже в той, прошлой жизни.
      Иначе именно он - а не Конан - сумел бы пройти весь Путь, оставшись последним из бессмертных...
      А пока что ему оставалось лишь неловко гладить по голове Дженет, когда она, плача и смеясь одновременно, припала к его груди. Как ребенок в минуту горя или радости припадает к груди взрослого...
      Вот так странно, неожиданно проявилось у Дженет счастье от пробудившейся надежды.
      Надежды на любовь...
      - Ну перестань, ну что ты... - шептал он. - Не надо... Не бойся! Ну, как тебе не стыдно - ведь большая же девочка. Вот Дункан нас увидит - что он подумает?
      А Дункан видел. Он стоял в дверном проеме и смотрел на них с изумлением. Именно изумление застыло у него в глазах - не ярость...
      И ладонь он даже не подумал положить на эфес...
      "О, ты делаешь успехи, ученик мой... Ничего, ты у меня еще станешь Мастером!"
      Разумеется, вслух этого Конан не сказал. Он вообще ничего не произнес вслух. Только глазами знак сделал - поймав взгляд Дункана:
      "Уйди! Не напугай ее..."
      И, помедлив, с непривычной робостью прикрыл Дункан Мак-Лауд перед собой дверную створку, осторожно придерживая ее, чтобы не обернулась в испуге Дженет, услышав скрип петель.
      Говорили в старину: много женщин бывает у воина, но восплачет по нему - лишь одна...
      11
      Теперь они сражались на крутом склоне - Дункан внизу, Конан сверху.
      И нелегко было отражать удары, если противник может поразить тебя в любое место, а ты ему достаешь только от колен до пояса. Да еще густая, испокон веков некошеная трава затрудняет движения.
      Ну что ж - воин должен уметь сражаться и тогда, когда это нелегко! Иначе - не быть ему воином...
      - Терпи, терпи, ученик! Вот подойдет зима - я твои силы еще и в рыхлом снегу опробую...
      - В снегу... - пропыхтел Дункан. Сказать что-либо еще у него не хватило дыхания.
      - Да, в рыхлом снегу глубиной по грудь. И в холодной воде - той же глубины. А еще - в лесном завале, на каменистой осыпи... А ты как думал, ученик?
      На этот раз Дункан вообще ничего не ответил. Он отчаянно пластал клинком воздух - но, показалось ему, что только ветер, поднимаемый его оружием, сам относит противника на безопасное расстояние...
      А потом они уселись на этот же склон, тяжело дыша. То есть это Дункан дышал тяжело, а грудь Конана вздымалась не чаще, чем обычно.
      И Дункан знал: причина - не в том, что тот оказался сверху. Во время прошлой тренировки они на пробу поменялись местами.
      Результат оказался тот же...
      - Неплохо, неплохо. Вчера ты при таком бое был бы пять раз убит, а сегодня - лишь трижды. Совсем неплохо!
      - Трижды?!
      - Да. Не спорь - я считал.
      Дункан вспыхнул было от ярости и досады, но не смел спорить.
      Вместо этого он потянул из ножен палаш-клеймору и внимательно осмотрел клинок. На лезвии было несколько зарубок. Две из них появились уже сегодня...
      - Как бы мне такой меч, как у тебя, добыть, Учитель?
      - Сейчас - тяжело... Он откован в стране, которую вы теперь называете Сипанго, и...
      - Как?
      - Ага, значит, вы ее еще так не называете... Но сейчас только плыть туда - несколько лет. К тому же иноземцев, "белых дьяволов", туда не пускают, согласно императорскому указу. Да и мечи - не разрешают вывозить...
      - Но это препятствия - человеческие, их можно обойти.
      - Можно. Но проще дождаться, когда Сипанго станут называть Японией.