Кристофер Лоуренс МАКНАМАРА
      ГОРЕЦ (4)
      ПРОЛОГ
      ...Если Вы спросите нас, откуда мы идем и куда, мы не сможем ответить на ваш вопрос. Впрочем, когда мы задаем этот вопрос себе сами, - на него тоже не находится ответа...
      Мы знаем одно: мы есть. А вы, вопрошающие, - больше ли знаете вы о себе?
      И знаем мы - нам суждено совершить НЕЧТО. А вы - можете ли сказать такое же о себе, вопрошающие?
      И еще знаем мы кое-что о Пути, который лежит перед нами. Знаем мы, что он не прям, а ступенчат - ибо не конечна каждая смерть, и удар меча, отделяющий голову от тела, приносит лишь временное небытие. И мы снова возрождаемся, чтобы вновь сразиться и вновь умереть... А потом - снова сойтись в смертельном бою. В другом ГДЕ, в другом КОГДА...
      И так - пока не останется один из нас во всей Вселенной.
      Говорят, такое может случиться, - потому что каждая смерть, воистину не будучи окончательной, все же уносит какую-то долю Силы. И когда Сила исчерпается до конца...
      Впрочем, никто не знает, что случится тогда...
      И еще говорят, что было уже как-то раз: только один из нас остался среди живущих. Но это не остановило круговорот возрождений.
      Имя его, оставшегося, было... Впрочем, что вам до имени его, вопрошающие?
      И нет нам упрека за все злое, нет нам похвал за все доброе, что творим мы на своем Пути. Не позор это для нас, не слава это для нас, - а необходимость...
      Во всех своих поступках мы вольны. Не вольны лишь свернуть с Пути. Не потому, что не вправе, - а потому, что не в силах.
      А когда завершится наш Путь, каким будет это завершение, и будет ли оно вообще - неведомо ни нам, ни кому-либо другому...
      1
      ...И сказал чей-то голос - спокойный, немного насмешливый, с легкой хрипотцой:
      - ...Нет двух миров - есть один мир, распластанный по обеим сторонам межзвездного клинка, пронзающего бездну...
      Да, хрипотца звучала в этом голосе, хотя не было у говорившего ни губ, ни гортани, ни голосовых связок, чтобы передать интонации, свойственные человеку.
      И Конан вдруг увидел того, кто говорил. Увидел, хотя и сам он теперь не имел ни глаз, чтобы видеть образы, - ни ушей, чтобы слышать слова.
      Тело говорившего было словно соткано из звезд и клочьев туманностей, голос шел волнами космического излучения, а седая косица на затылке распласталась вдоль всего Млечного Пути, - но перед взором Конана он не мог остаться неузнанным.
      Ибо грош цена тому, кто не узнает своего Учителя, - в каком бы из миров они не встретились.
      - Здравствуй, Рамирес...
      - Здравствуй, Конан.
      (И пульсировала Вселенная от их разговора, взрываясь вспышками сверхновых и зияя бесповоротной тьмой "черных дыр").
      - Вот мы и увиделись снова.
      - Да, увиделись. А разве ты удивлен этим? Я же предупреждал тебя, что мы расстаемся не навсегда.
      - Не навсегда. Но оказалось, что и не надолго.
      - Значит, этим ты удивлен, ученик мой?..
      - Удивлен. С момента нашего прошлого расставания миновало куда больше времени.
      - Ты, оказывается, еще не забыл эти слова - "время", "расставание"... Значит, тебе еще только предстоит забыть их.
      - Почему, Учитель?
      - Ты еще спрашиваешь - почему... Неужели ты еще не понял, что сейчас ты находишься там, где нет никакого "времени"? А такой вещи, как "расставание" - нет не только здесь, но и вообще нигде...
      - Начинаю понимать, Учитель. Поэтому мы и не можем никогда расстаться с тобой на нашем Пути?
      - И со мной... - прозвучал еще один голос.
      И хотя в нем тоже не было ничего, что, по меркам живущих, определяет тон, высоту или интонацию, Конан мгновенно узнал, что голос этот принадлежит женщине.
      Потому что тому, кто наряду с Учителем не узнает Возлюбленную, цена тот же грош...
      Непрерывно менялись черты ее лица - лица, которое было подобно голосу, - и Конан видел перед собой то дочь пастуха в домотканом платье, которая приняла смерть в конце шестнадцатого века... То быструю в движениях, улыбчивую женщину, которая вплоть до своей нелепой гибели на самом рубеже второго и третьего тысячелетий продолжала интересоваться старинным оружием.
      А то - смуглую, с иссиня-черными волосами "профессиональную террористку" (как окрестила ее недоброй памяти Корпорация), которой не пришлось уйти в смерть, и которая - вот она, рядом с ним...
      Нет, все они теперь рядом с ним! Все трое...
      (Это "рядом", опять-таки по меркам живущих, протянулось на множество световых лет, - но не существовало теперь Расстояние, как не существовало и Время).
      Все трое... Герда, Бренда, Луиза.
      Три лица - и одна сущность. И даже не три лица - одно, словно бы трехликое.
      Не обычным сходством схожи они, не простым бесхитростным сходством кровников - сестер, дочерей, племянниц... Некое высшее сходство, высшее родство проскальзывает в их чертах, сливая женщин воедино.
      - ...И со мной тоже, любимый. Со мной тоже не расставался ты на Пути прежде, не расстанемся и впредь...
      И снова длился разговор, который не был разговором. Двое мужчин спорили, а женщина смотрела на них с бесплотной улыбкой.
      Смотрела то как мать, то как дочь.
      Словно не доспорили они в земной жизни... Словно результат их спора мог что-то изменить в их прошлом или грядущем...
      Все уже решено заранее - и прошлое, и грядущее записано в некой Книге Судьбы.
      Надо только уметь ее читать...
      Что ж - есть дело мужчин. Спорить, рубиться, прокладывать Путь, а дело женщины - следить за их спором с улыбкой и читать будущее в Книге Судьбы...
      - Значит, и это еще не конец моего Пути?
      - Путь не имеет конца. То, что ты прошел, - его первый отрезок. Ступень. Та ступень, которую бессмертные преодолевают только в смерти. Ты же, единственный из всех, - в бессмертии ее преодолел.
      (И - женский голос вдали, почти за пределами слуха:
      - И меня взял с собой, любимый... Взял смертную - в бессмертие...).
      - И что же, теперь мне опять предстоит быть предводителем, быть не "за", а "против"?
      - А уж это Судьба решит... Не ты и не я.
      - Снова предстоит мне жребий сей... Есть ли в том польза?
      - Да, снова. А польза - есть. Ведь каждая победа над силами Зла уменьшает общую власть Зла во Вселенной.
      - Ты повторяешь мою мысль, Учитель... Но ведь я никогда и ни с кем ею не делился.
      - Все-таки ты - хэгиш... Помнишь, что такое хэгиш?
      - Помню...
      - Ну так и не задавай глупых вопросов! Когда сливаешься с Мирозданьем, - нет для тебя больше тайн...
      ...Они говорили минуту или вечность, то протягиваясь бесплотной двойной струной через половину галактики, то исчезая в мельтешении элементарных частиц. И со все той же улыбкой слушала их женщина.
      А больше некому было их слушать...
      - ...Знаю я лишь одно, - говорил Катана, - именно от тебя зависит будущее, которое наступит после бессмертия. Я сам учил тебя сражаться достойно и ни разу не был в тебе разочарован. Неужели настала пора?
      - Не настала еще, Учитель... Я не отступлюсь от того, что мне предначертано. Но тяжела ноша сия...
      - Знай же и ты: один из нас, из бессмертных, будет сопровождать тебя в твоей новой жизни.
      - Это будешь ты, Рамирес?
      - Нет... Не я... - эти слова Катана произнес чуть слышно.
      - Почему? Разве есть хоть кто-нибудь, равный тебе?
      - В том-то и дело... Ты, - хотя некоторые вещи ты оцениваешь с редким идиотизмом, дорогой мой хэгиш, - все же теперь превосходишь меня по Силе. Но превосходишь, скажем так, чуть-чуть...
      - Тем более - значит, мы сможем объединить нашу Силу, сложить ее воедино!
      - Браво! Ты, оказывается, усвоил одно из действий арифметики сложение! Но здесь работают куда более сложные расчеты, ученик мой... Сила не складывается - там, где сходятся несколько источников, вступает в действие лишь один из них. Самый мощный!
      - И этот источник сейчас - во мне?
      - В тебе, Конан!
      - Но значит...
      - А значит это вот что: я не смогу тебе помочь. Но и помешать - не помешаю. Слишком велико для этого мое знание, мой опыт. Да и мастерство боя мое - велико...
      - Должен ли я так понять тебя, Учитель, что мой новый спутник должен не помогать мне, а...
      - Именно! Именно так! Только препятствия укрепляют душу, только забота о ком-то, менее сильном, поможет в полной мере раскрыться твоей собственной Силе.
      - Вроде того, как советуют при трудных переходах через горы: если ты сам силен, - не бери себе в напарники кого-нибудь почти столь же сильного. Пусть напарник твой будет из слабых - женщина, подросток...
      - Вот ты и понял меня, Горец...
      ...Женщина, подросток...
      Женщина? Он сказал - женщина?!
      И хотя Конан не высказал свою просьбу вслух, женщина уже догадалась обо всем.
      - Да, любимый. Если ты пожелаешь, я буду сопровождать тебя. Но прошу - не желай этого...
      - Почему? Ты не хочешь быть со мной, Луиза?
      - Глупый, глупый... - и рука женщины, сотканная из звездного сияния, нежно коснулась щеки Конана.
      - А разве могу я быть НЕ с тобой, любимый? Ведь только что было сказано - расставанья нет. А даже не будь это сказано - неужели ты мог подумать, что мы расстанемся с тобой?
      - Прости меня, Бренда...
      - Для того, чтобы быть с тобой, Конан, - мне нет нужды сопровождать тебя. Я и так буду рядом. И если я понадоблюсь тебе...
      - Я понимаю. Прости, Герда...
      - Если я понадоблюсь, - тебе не придется даже звать меня. Я приду сама. В любой беде. Всегда. Везде. Сразу. Сколько бы ни было между нами лет и километров.
      - Я понимаю, любимая.
      - Именно поэтому я прошу: не зови меня себе в спутники. Я ведь тоже, как и твой Учитель, не смогу тебе помешать, а значит...
      - ...А значит - моя Сила не сможет раскрыться в полной мере. А она должна раскрыться... Что же, значит, таков мой жребий.
      - Да, таков твой жребий, ученик мой, - и нет в поднебесье жребия ни тяжелее, ни достойнее. С тобой ли твой меч, Конан? Остер ли он?
      И откуда-то из пустоты упала в ладонь Мак-Лауду украшенная драконьей головой рукоять. И сверкнул клинок катаны, пронзая космическую бездну звездным ручьем...
      И два мира смотрели друг на друга, разделенные изогнутой полосой клинка. Зайст и Земля.
      В каком из них надлежит сотворить НЕЧТО, еще неведомое? Где упрятан ключ, позволяющий открыть дверь к будущему, что наступит после бессмертия?
      Или ключ тот сокрыт не в этом парном мире, а где-то дальше, в любом из иных миров - сколько их там есть?..
      Но уже сорвалась с мечевого острия голубая искра Силы, пронзая бездну пустоты...
      Конан так и не успел - вернее, не смог - назвать имя того, кого хотел бы он иметь своим спутником.
      Холодная искра коснулась и его тела. Нет, его не наполнила боль, как это бывало раньше, когда вступала в свои права Сила, - но перед внутренним взором Мак-Лауда пронесся яростный вихрь, сметая мысли, перемешивая пласты сознания...
      Глаза в глаза единым взглядом смотрели на него люди - все, с кем он сражался, кого любил и даже просто встречал за свои пять веков. И ожидание было во взгляде том.
      А крохотная космическая пылинка, которая была Конаном, стремительно неслась по темному тоннелю к пятну ослепительно-яркого света. И взгляд следовал за ней.
      (Смертный так - умирает. Бессмертный - возвращается к жизни).
      Той частицей своего существа, которая не растворилась еще в жутком упоении стремительного лета, Конан еще пытался узнать кого-нибудь из смотревших ему вслед. Но - не преуспел в той попытке.
      И вдруг, вопреки его ожиданиям, даже вопреки его воле, - одно лицо предстало перед его глазами, отделившись от миллионноликой стены. Мужское лицо с резкими очертаниями, упрямой складкой, круто перерезающей лоб...
      Кто это был - Конан так и не смог распознать тогда.
      Удар. Хруст. Упруго ломаются под весом низвергшегося на них тела мокрые стебли.
      Огни близкого пожарища багрово тлеют, перерезая почти непроглядную тьму. Где-то вдалеке слышно пронзительное ржание - визг обезумевшей лошади.
      Какой это мир? Какой век?
      Вот так он вернулся в край, где войны веселы, а песни грустны.
      Говорили в старину: никто не войдет дважды в одну реку, ибо в следующий миг и он не тот, и река не та...
      Даже в почти непроглядной тьме мудрено было Мак-Лауду не узнать эти края. Пусть разум и забыл бы - душа не забудет...
      Преходящи люди Земли Скоттов, но вечны ее холмы. Вечны скалы и плоскогорья, поросшие вереском, способным укрыть коня вместе со всадником. Вечен рев прибоя в узких фьордах, прорезающих линию побережья.
      И вечны легенды...
      Да, грустны хайлендские песни, и заунывна музыка-пиброх, рождаемая в кожаных утробах волынок. И каждый волынщик бережет родовое плетение музыкального узора, передавая мелодию пиброха старшему сыну с не меньшей заботливостью, чем цвета клановой юбки или старинный меч-клеймору.
      А слова бродячих бардов, у которых нет даже волынки, да и вообще ничего нет, кроме серебряно звучащего голоса да ножа с выгравированным на лезвии цветком чертополоха за отворотом чулка, - слова их бывали веселы, бывали задорны.
      Но потаенная печаль проступала сквозь это веселье...
      И задорен буйный шотландский танец - флинн. Однако мало веселья проглядывает в желании танцоров "подержать судьбу за бороду", когда они, распаленные пляской, перескакивают через скрещенные в ярде над полом лезвия клеймор.
      При этом отнюдь не специально для танца изготовлены эти мечи или палаши с огромной, словно щит, гардой, которые здесь тоже зовутся клейморами. Клинок каждого из них отточен до смертельной остроты... Когда танцующие откружатся в вихре флинна, эти клинки займут свое прежнее место в ножнах на левом бедре.
      И выйдет носитель клейморы на вечернюю дорогу, ежесекундно готовый то отразить нападение разбойников, а то и присоединиться к ним - по обстоятельствам...
      Да, именно так! Бедны хайлендские плоскогорья, неурожайна земля, а овцы, пасущиеся на вересковых пустошах - худы и малочисленны. И пресловутая шотландская скупость - отсюда же...
      Зато каждый член клана, даже не получивший права на дворянское звание, носит на поясе меч либо палаш, а за отворотом чулка - нож с гравировкой в виде цветка чертополоха.
      А под крышей каждого дома, надежно укрытый за стропилами, ждет своего часа большой лук длиной в рост человека и два колчана легкоперых стрел. Реже - не лук, а арбалет: дорог и сложен в изготовлении он для нищего хайленда, легче уж полудюжиной луков обзавестись...
      Еще реже хранится за стропилами то, что порой приносит победу, но никогда не приносит чести: Жезл Запрета...
      (Нет, Запретные Жезлы - это из иного мира, иного времени. Хотя есть ли оно - иное время? Не все ли времена слиты воедино?
      Но все-таки...)
      Все-таки: хранится за стропилами то, что порой приносит победу, но никогда не приносит чести. Мушкет с кремневым замком или аркебуза с замком фитильным. Вымененные, краденные...
      (Да, вот так - правильно. Это Земля, а не Зайст).
      ...Вымененные, краденные или добытые в бою на землях своих южных соседей - "сассэнах", которыми правит ныне гордая и чопорная Рыжая Бес королева-девственница [Елизавета Тюдор (1533-1603) - королева с 1558 г.].
      И все это: клинок, стрела или огневое зелье - ежеминутно готово пойти в ход...
      Про каждого юношу, что входит в возраст, приличествующий браку, первым делом спрашивают: "Чей он сын? Какого клана?"
      Второй же вопрос таков: "Много ли овец он угнал?"
      А вопрос третий: "Много ли снес голов?"
      И трудно поверить, что в эти же годы Европа принимает второе-третье поколение "людей Ренессанса". Уже умер Рафаэль, умер Микеланджело, родился и даже успел написать часть пьес Шекспир... И свой университет есть уже чуть ли не в каждом из больших городов...
      (Но не в Эдинбурге! Правда, он появился там вскоре, однако лишь потому, что Эдинбург находится на землях лоулендеров, которых горцы Хайленда не признают за подлинных шотландцев).
      А хайлендская знать, возглавляющая кланы, - это не великолепные графы и бароны континента. И даже не строгие, сдержанные в одежде и проявленных чувств лорды, из которых состоит двор Рыжей Бес.
      Одеянья их скроены из холста и кожи; вместо дворцов у них замки-крепости; и боевые клейморы носят они вместо полуигрушечных шпаг с вычурными эфесами.
      Нет, не дворяне они в прямом смысле этого слова. Скорее предводители отрядов, скроенных по единству крови и жизненного пространства. Вожди племен. Таны.
      Таны...
      Есть среди них такие, как Эйн Глен-Финенский, который остановил расправу над тем, кого считал невиновным. Остановил - рискуя своей жизнью, жизнью и покорностью своих соплеменников.
      Но есть и такие, как Мак-Бет Гламисский, что опозорил родовой замок, пролив там кровь заночевавшего в замке сюзерена, - с целью завладеть его уделом.
      Последних - таких, как Мак-Бет Гламисский - больше. Словно и не пролегла между кланами Мак-Бетов и Мак-Лаудов пропасть глубиной в пять веков.
      И гонят таны своих пастухов, каждый из которых два месяца в году воин, и своих воинов, каждый из которых девять месяцев в году - пастух, в бессмысленные войны на земли соседних кланов.
      Впрочем, гонят ли? Попробовали бы не погнать... Тогда, пожалуй, сами прогнали бы таких танов воины-пастухи... Прогнали - и посадили на их место других, более лихих и воинственных.
      Вот отчего трещат на вересковых холмах копья, звенят доспехи, сшибаются, плюясь искрами, голубоватые клинки.
      Вот отчего после выигранного боя победители начисто вырезают побежденные кланы. Это - если суров их тан, тан-победитель.
      Если же тан мудр, добр и честен, - то вырезают лишь мужчин и мальчиков захваченной деревни...
      А уж если мудр, добр и честен тан настолько, что эти черты его характера вызывают даже некоторый ропот среди одноплеменников (как роптал на Эйн Гуса клан Мак-Лаудов), - то тогда тех из мальчиков, кто по малому возрасту своему не достает еще макушкой до уровня тележной оси, оставляют в живых.
      (Редко, очень редко бывает такое. В стране, живущей законами кровной мести, обычно не рискуют сохранять жизнь возможному мстителю - "из гнид вырастают вши!").
      Но не глумятся над мертвыми. И не нападают врасплох, обеспечив себе безопасность ночью или туманом. А золото, награбленное у побежденных, это золото быстро расходится, не обогатив победителей. Ибо при всей воспетой многими шотландской скупости, не стремятся хайлендеры копить ТАКИЕ деньги.
      И никогда во время боя тан не сможет вообразить для себя иного места, нежели в первых рядах атакующих.
      А уж тем более немыслимо, чтобы кто-нибудь вмешался в ход единоборства, если во время боя два воина не просто сошлись в схватке, а успели выкрикнуть друг другу старинный вызов на поединок.
      И вовсе безразлично при этом, принадлежат ли поединщики к благородному сословию или нет. Все равно вмешательство недопустимо... Ни у кого даже мысли такой не возникнет - помогая своему поединщику, нанести врагу удар в спину.
      Даже если от этого и зависит исход не одного поединка, а всей битвы. А следовательно - жизнь своего клана.
      Но горцы твердо знают, какими тропами следует ходить, а какими - не следует...
      Вот почему Черный Воин, недоброй тенью мелькнув на хайлендском горизонте, тут же исчез с него. Хотя он и не успел в полной мере осуществить свою цель...
      Но - не может быть для Крагера среды более чуждой, чем окружение воинственных горцев. Совсем иные источники питают их воинственность! И не по силам Крагеру долго носить личину Мак-Крагера.
      Да, ведома горцам тропа чести. И не боязнь это проклятия со стороны мага Мерлина или феи Морганы.
      (Не очень-то и верят ныне, кстати говоря, в Мерлина и Моргану... Поди, не десятый век на дворе, - а как-никак, конец шестнадцатого столетия от рождества Христова!).
      Просто если не уважать противника - то и себя незачем уважать.
      Все горцы Хайленда наполовину язычники - и те, кто считает себя католиками, и те, кто к протестантам себя причисляет. Для всех них начало пути в Авалон - шотландский рай - лежит на клинке вражеской клейморы, что после славной битвы исторгнет душу из тела. Вот отчего говорят: веселы войны!
      Если кровь - пусть она льется рекой! Если легли трупы - пусть они громоздятся грудами! Почти неведомо хайлендерам примирение, и в ненависти они заходят едва ли не столь же далеко, сколь и в дружбе.
      Или в любви...
      Этот путь жесток, но честен. По нему можно идти, не уродуя собственную душу.
      Во всяком случае, какое-то время...
      Да, надолго выпал Хайленд из хода истории. Будто застрял он в той эпохе, когда викинги плавали вдоль побережья на узких, хищных ладьях, увенчанных драконьими головами.
      Но, может быть, за то и ценят Северную Шотландию? Многое не сумела она приобрести, - но многое сумела и не утратить.
      Как знать, не оттого ли столь богата Шотландия мудрецами и поэтами, что ежеминутно нависающая над головой смерть заставляет с особой тонкостью чувствовать жизнь...
      И не оттого ли и сейчас, и через многие века во всем мире будут жадно слушать баллады шотландских горцев, любоваться неповторимым узором тартана или многоцветьем росписи старинных книг...
      А во время клановых праздников потомки хайлендеров, которых разметало по свету от Аляски до Австралии, неизменно облачаются в одежду и цвета своего клана - юбку-килт, плед и клетчатую шапочку. На пояс же цепляют споррэн - огромный кошель из тюленьей шкуры.
      И говорят о себе в такие дни лишь во множественном числе: "Мы Мак-Интайры из Лэрга"... "Мы - Канингемы с Барра..."
      "Мы - Мак-Лауды из Глен-Финен..."
      Но все же, все же...
      Говорили в старину: не получит мертвый ни пенни, ни травинки, ни клока шерсти с худой овцы - будь он тан или последний свинопас.
      2
      Все же опасно дергать судьбу за бороду.
      И лгут те, кто говорит о веселых войнах, - даже если правы они насчет щемящей грусти хайлендских баллад. Но оттого, быть может, и грустны песни, что войны длятся веками, и не видно им конца...
      А погибнуть с честью - можно лишь для себя. Для твоих родных и близких ты просто гибнешь - и малым облегчением становится для них завоеванная тобою честь...
      ...Конан встал. Предрассветная прохлада коснулась его тела холодными, влажными пальцами. Небо на востоке уже начинало окрашиваться алым - будто кровь вытекала из широкой, в пол-горизонта, раны.
      Сколько времени он пролежал так, прислушиваясь к своим мыслям?
      Долго. Достаточно долго, чтобы угли близкого пожарища почти прогорели, а визг смертельно раненной лошади вдалеке сменился глухим хрипом.
      (Помнил Конан: лошади крепки на рану. Долго они цепляются за жизнь и умирают медленно, трудно).
      Рядом с багровыми углями обозначился парно сверкнувший огонек. Волк? А вот еще две зеленые светящиеся точки чуть в стороне. И еще...
      Ого! Целая стая!
      Не верьте, если скажут, что волк боится огня. Он отступит перед горящей палкой, но лишь постольку, поскольку она опасна, поскольку может обжечь. Перед обнаженным клинком он будет отступать точно так же.
      Осторожно, но без панического страха. Будет отступать, пятиться - и скалить зубы, выбирая момент для атаки.
      Стая - не отступит.
      И вдвойне не верьте, если скажут вам, будто боится волк человека, не решается напасть на него, даже мучимый голодом. Не верьте, хотя это и правда... иногда.
      Дана волку сила - хотя и меньшая, чем у самых грозных хищников; ум же - несравненно больший. И скорость движений, и тонкое чутье. И способность сбиваться в стаи, действовать согласованно...
      Лучше любого другого зверя знает волк пределы возможностей своих, своего врага, своей добычи... Отличит он ружье от палки, выстрел - от удара по камню. И остерегаться волк человека стал лишь тогда, когда осознал, что человек опасен. Любой, даже невооруженный.
      Потому что в ответ на гибель безоружного одиночки раскинет облава цепь загонщиков, взмоют в воздух вертолеты с охотниками, промчатся по земле машины, неся в кузове десятки стрелков, палящих во все живое...
      Но это - не сейчас. До этого еще несколько веков.
      Пока что волк не испугается одиночки, особенно, если нет у того оружия дальнего боя.
      Стая же - тем более не испугается... Нелегко отбиться от стаи пылающим факелом, и мечом - не легче.
      Меч-катана был у Мак-Лауда на поясе. Никогда они не расставались друг с другом - Горец и меч.
      Да, именно так! Меч имеет свою душу, у него есть своя цель, свой Путь... Даже в небытие - или, наоборот, в сверхбытие - они отправились вместе. И вместе же вернулись оттуда.
      Но зверей - десятка два, и они, скорее всего, привычны ускользать от клинкового удара. Правда, с такими мастерами меча им встречаться явно не приходилось...
      И все-таки - хватит ли у него силы и внимания на всех них, если кинутся разом?
      Почти наверняка хватит.
      Почти.
      Плохая это смерть - от смрадных клыков. Плохая даже для бессмертного... Недостойно воина - носить на теле шрам от первой раны, повторяющий контуром волчью челюсть, а не вражеский клинок.
      Правда, сейчас осень (или весна? Во всяком случае, снега нет), кормная пора. В бесснежное время звери не должны быть столь голодны, чтобы идти на риск смертной схватки...
      Но мало ли что бывает! Если на то пошло, в бесснежье волки обычно и не собираются в многочисленные стаи.
      ...Все эти мысли мелькнули на краю сознания Конана за тот неуловимо краткий миг, когда он, обнажив изогнутое лезвие, шагнул навстречу стае.
      Мелькнули и исчезли. Так пролетающая птица мелькает в поле зрения человека, идущего в бой...
      Стая не приняла вызова. Не допустив человека и на дюжину шагов, волки исчезли, растворились в тумане. Будто и не было их.
      А подойдя к тому месту, где только что кружились серые тени, Мак-Лауд сразу понял все.
      Понял он, что не голод, требующий охоты на опасную дичь, сплотил зверей в стаю. Наоборот - сытость собрала их на этих холмах, возможность легко прокормиться.
      Несколько людских трупов, обглоданных до неузнаваемости, лежало на пепелище. На некоторых еще сохранялись остатки одежды, но ни доспехов, ни оружия не было: все унесли победители.
      И вовсе не было у волков нужды рисковать жизнью, атакуя готового защищаться путника. Им сейчас человечина доставалась задаром.
      Потому что сотнями и сотнями тел устилает землю очередная междоусобная бойня.
      А то, что догорало неподалеку, было остатками дома. Точнее, нескольких домов. А еще точнее - поселка...
      И тут вдруг еще один огонек сверкнул вдали - заколебался, мигая. Не похож он был ни на далекий пожар, ни тем более, на глаз хищного зверя. Так колышется на ветру огонек масляного светильника.
      А потом откуда-то с той же стороны донесся лай собаки. Дважды тявкнула неуверенно она - и завыла долго, протяжно, словно над покойником...
      Говорили в старину: если ты, заблудившись ночью в горах, увидишь далекий огонь - не иди на него, он у тебя последние силы отнимет. Но если услышишь ржанье, лай, блеянье овец - ступай смело. Недалек будет твой путь, ибо недалеко летят звуки жилища...
      3
      Это был обычный хайлендский дом: таким и должно быть жилище горца среднего достатка. Обложенная дерном крыша - не враз подожжешь ее! Тяжелые двери - надорвешься, выламывая! И узкие, словно бойницы, пролеты окон: оттуда, при нужде, можно отстреливаться.
      На случай же крайней нужды рядом высилась родовая башня, сложенная из дикого камня. В ней нет ворот, лишь узкий лаз между двух бойниц на высоте семи ярдов, под самой крышей. Туда взбирались по приставной лестнице - и туда же затем эту лестницу втягивали. А втянув - сиди, пока не устанут враги штурмовать, либо пока не кончатся в башне запасы воды и пищи...
      Было видно при свете фитиля, плавающего в масляной плошке: лежит на кровати лицом вверх человек, до пояса прикрытый клетчатым пледом. Поперек живота у лежащего проходит холщовая повязка, насквозь пропитанная кровью.
      И девушка сидит рядом с ложем, - волосы цвета льна рассыпались у нее по плечам, а дрожащие губы шепчут не то молитву, не то заклятье...
      В прошлый раз - в этом же году, но почти семь веков назад - все было не так. Вернее, не совсем так.
      Воистину: не войдешь дважды в одну реку...
      А как было?
      Было же - так:
      Снова стонали волынки, снова собравшиеся горцы пили светлый эль и дымящуюся "воду жизни", снова хвалились друг перед другом собственными подвигами - и нелегко было отличить в их речах правду от вымысла.
      Потом настал час состязаний. И мерились между собой юноши в беге до вершины крутого холма и обратно, сравнивая выносливость и уменье владеть своим дыханием. Играли в кэбер, бросая на дальность шестиярдовое бревно, сравнивая силу. И стреляли по подброшенным в воздух клетчатым шапочкам, меткость равняя.
      В конце же соревнований мерились в воинском искусстве, сходясь в ножной борьбе. Ведь чтобы прижать противника спиной к земле, используя при этом лишь ноги, - тут и точность нужна, и умение рассчитать свою силу, да и сама эта сила, конечно.
      (Кулачный же бой и борьба британская, с применением рук - не в чести были. Пусть женщины в своих сварах друг друга за волосы таскают! А мужчине руки в бою нужны лишь для того, чтобы держать в них оружие...)
      Не так уж много лет назад еще одна воинская забава практиковалась: встанут двое друг против друга, мечи наголо - и пошел свист стали...
      Нет, не сражались - проверяли мужество и выдержку друг друга. Чуть шевельнулся, отклоняясь от сверкнувшего вплотную перед лицом железа, даже мигнул, даже просто бровью дрогнул - уходи, понурив голову, с ристалища, под насмешки зрителей.
      Так продолжалось, пока девятнадцатилетний Дарда Мак-Лауд, сын Криденбелла, не разнес череп своему сверстнику, Лох Мак-Лауду, сыну Дайн Кехта.
      Быть может - случайно.
      А быть может - оттого, что оба были влюблены в юную Айфе, дочь Эохайда, а Айфа не давала явно знать, к кому из двух она благоволит больше.