14

В полночь начался дождь и лил до самого рассвета, а после короткого затишья разошелся снова и продолжался весь день напролет. Калл и Гас скрючились под повозкой, надеясь хоть немного поспать, но вскоре туда полилась вода и их надеждам не суждено было сбыться. У Гаса из головы не выходило недоуменное выражение лица Фолконера в тот момент, когда Калеб Кобб целился в него из пистолета. Гас беспрестанно говорил об этом Каллу, пока тому не надоело и он не рявкнул на него, требуя заткнуться.

— Догадываюсь, почему он был в недоумении, — предположил Калл. — Да мы все обалдели. Кто же мог ожидать, что человека убьют просто так, чтобы ублажить поганого индейца.

— А я сомневаюсь, чтобы Длинноногий тоже обалдел, — сказал Гас. — Его не так-то просто озадачить.

Калл обрадовался, когда подошла их очередь заступать в сторожевое охранение. Когда стоишь на посту, пропадает всякая охота спать в грязной луже.

В разгар утра Бразос стал непреодолимым — дожди лили три дня подряд и в результате уровень воды в реке мог упасть лишь через три сухих дня, а за это время дисциплина в отряде окончательно расшатается.

После расстрела Фолконера рейнджеры стали припоминать рассказы, услышанные ранее или придуманные ими, о жестоком обращении Калеба Кобба с подчиненными. Верзила Билл Колеман вспомнил, как кто-то рассказывал ему, что Калеб однажды повесил сразу шесть человек, когда командовал пиратским судном на море. Вся вина этих бедолаг, как припомнил Верзила Билл, заключалась в том, что они дорвались до грога и напились в стельку.

— А я слышал, что их было четверо, — заметил Черныш Слайделл.

— Какая разница, он повесил сразу несколько человек только за то, что они надрались до чертиков, — проговорил Верзила Билл.

Днем группа выделенных охотников обследовала южный берег Бразоса, надеясь, что хоть несколько бизонов из многотысячного стада удастся отыскать, но безрезультатно. Там не нашлось ни единого бизона, даже ни одного оленя или дикой свиньи. Тогда Калеб приказал забить трех волов, но мясо у них оказалось жестким и жилистым, что еще больше усилило недовольство.

— Мы могли бы питаться бизоньей печенкой каждый вечер, — жаловался Джонни Картидж. — Я слышал, что и горбы у них очень вкусны.

— Нет, бизоний горб жирноват, — возразил Длинноногий. — Я обычно вырезал у них только печень и язык.

Так Гас Маккрае впервые узнал, что, оказывается, можно есть и языки.

— Язык? — удивился он. — Я бы не стал есть язык, будь он хоть бизоний.

— Тогда я вырежу его у тебя, — ухмыльнулся Длинноногий. — По вкусу бизоний язык может поспорить с мясом скунса, а скунс довольно-таки неплох, если его посолить покруче.

— А что начнется в отряде, если полковник совсем сдуреет? — поинтересовался Калл.

Ему все казалось, что Калеб Кобб, возможно, спятил. Его неожиданное повышение в чине лишь за то, что он защитился от неминуемой смерти, может, и было причудой Калеба, как, впрочем, и казнь Фолконера. Во время долгих дождливых вечеров рейнджеры, сгрудившиеся около костров и подсушивающие там намокшие штаны, размышляли насчет неожиданных выходок Калеба Кобба.

— Он, должно быть, решил устроить представление для Бизоньего Горба, — заявил Длинноногий. — Он хотел показать тому, что у него крутой характер. Если индеец увидит, что ты слабак, тогда не жди от него пощады.

— От этого индейца пощады все равно не жди, будь ты крутым или слабаком, — не согласился Верзила Билл. — Зик Мууди каким уж был крутым, да и Джош тоже.

— А может, Фолконер пытался отбить у него девку или обыграл его в карты, или еще что-то сделал не так? — предположил Черныш. — Ну, Калеб и затаил на него зуб.

Калл не понимал, к чему все эти разговоры — по крайней мере, в настоящий момент. По его мнению, расстрел был произведен не так, как следовало бы, но Калл в силу молодости не мог высказывать свое мнение. Капитан Фолконер был офицером, и если его в чем-то обвиняли, то, по меньшей мере, следовало сказать, в чем. Но единственное, что он получил, это пулю в лоб. Вероятно, Калеб Кобб так же быстро расправился бы с любым, кто подвернулся ему в тот момент под горячую руку. Видимо, Длинноногий прав: Калеб просто хотел показать Бизоньему Горбу, что полковник рейнджеров может быть жестоким с подчиненными не менее любого военного вождя индейцев, сея смерть по своему усмотрению.

Калл твердо настроился исполнять свои обязанности как можно лучше, но при этом по возможности избегать общения с Калебом Коббом. Он считал, что тот свихнулся, хотя Гас так не думал.

— Если ты кого-то убил, то это не значит, что ты сошел с ума, — возражал он.

— Нет, я считаю, что Кобб свихнулся, а ты можешь думать, что хочешь, — говорил ему Калл. — Помни, что тебя произвел в капралы именно Фолконер. Полковнику, может, ты и не нравился, но это не явилось помехой для твоего повышения по службе.

Гас полагал, что в этом есть какая-то доля правды. И все же, в отличие от Калла, его интересовал Калеб Кобб. Он хотел узнать, как бывший пират стал командиром рейнджеров. И поэтому, когда ему случалось бывать поблизости от полковника, он внимательно прислушивался к его словам.

На шестой день полковник решил форсировать реку, хотя уровень воды все еще оставался опасным для переправы. С каждой ночью силы его отряда таяли — люди дезертировали и убегали обратно в Остин. Они считали, что не смогут перенести тяготы похода через прерии, и покидали лагерь. Калеб не высылал им вдогонку погоню — и так половина отряда понятия не имела, зачем их послали на Санта-Фе: большинство из них оказались бы бесполезными, случись там битва, и стали бы обузой в связи с плохим подвозом продовольствия и боеприпасов, чего не ощущалось, пока они проезжали по плодородным долинам. И вот на шестой день выжидания недовольство рейнджеров так усилилось, что Кобб решился на переправу, невзирая на риск. Еще день-два. и вся экспедиция, направляющаяся из Техаса в Санта-Фе, может просто-напросто исчезнуть в потоках грязи на берегах Бразоса. Вспоминая прошедшие дни, он сожалел, что не разрешил рейнджерам поохотиться на бизонов — тогда им было бы о чем поговорить, сидя около костров. Причина, почему он удержал их и не дал возможности поохотиться, была довольно веской, но погода опровергла эту причину.

Бес-Дас и Алчайз не рекомендовали совершать переправу. Уровень воды в Бразосе оставался опасно высоким. Чадраш и Длинноногий тоже возражали, хотя Длинноногий и согласился с полковником в том, что если не форсировать реку в ближайшее время, то весь отряд потихоньку разбежится. Они советовали осторожно, памятуя, что за неверный совет можно схлопотать пулю в лоб.

Ранее Гасу не доводилось форсировать реки, но он переплывал Миссисипи и не пугался Бразоса.

— Да это же просто ручеек, — хвастливо заявил он. — Я его переплыву на спине.

— А я нет, — сказал ему Калл. — Я дважды переплывал его, да и то меня тащила лошадь.

Никто не знал, могут ли плавать овцы, поэтому двадцать овец связали и затолкали в самый прочный фургон. Затем по какой-то непонятной причине фургон с двадцатью овцами перевернулся на середине реки, и все овцы, две лошади и кучер потонули (ноги у кучера запутались в вожжах). Три вола увязли в зыбучем песке на противоположном берегу — их засосало по самое брюхо, и Калеб приказал пристрелить их.

Сэм, увязая в грязи, с трудом подобрался к ним с огромным тесаком в руке и вырезал из туловища волов куски мяса, до которых сумел дотянуться. Шестеро торговцев и четверо проституток решили, что Бразос им не переплыть, и повернули назад, к поселениям. Единственным, кто плыл по реке, не держась за лошадь, оказался Брогноли. Про него говорили, что он может проплыть без отдыха миль пять, а то и больше, хотя таких широких рек или водоемов поблизости не оказалось, чтобы проверить на практике подобные утверждения. Калеб Кобб пересекал реку, сидя в каноэ, которое он привез специально для этого в одном из фургонов. Сам фургон был разбит вдребезги тяжелым плывущим деревом, когда его уже почти переправили на северный берег. При переправе уцелели всего четыре фургона, но зато главных — в них везли боеприпасы и провиант

Таким образом, общая мощь экспедиции, убавившись, в целом не пострадала. Уцелевшие четыре фургона набили под завязку, а свое каноэ Калеб Кобб распорядился втащить на крышу самого большого фургона, хотя разведчики и настоятельно убеждали его, что оно больше не пригодится.

— Полковник, — говорил Длинноногий, — большинство рек от Бразоса до Арканзаса — просто речушки и ручейки. Да само каноэ будет пошире любой из них. Его, конечно, можно перекинуть днищем кверху и использовать как мостик.

— Прекрасно, лучше уж так переходить реки, чем мокнуть, добираясь вплавь, — отвечал Калеб. — Терпеть не могу ездить в мокрой одежде.

На четвертый день похода на север от Бразоса на пути перестали попадаться рощи дубов и вязов, и рейнджеры поехали по открытым и ровным прериям. Вдоль многочисленных ручейков росло довольно много деревьев, так что недостатка в дровах для костров люди не испытывали. Ехать стало полегче и общее настроение в отряде поднялось. По пути то и дело попадались родники и другие водные источники с великолепной водой, гораздо более чистой и вкусной, нежели в грязном Бразосе. Кругом ходили стада оленей, правда, мелких, но рейнджеров оленятина мало привлекала. Они надеялись все же повстречать стадо крупных бизонов. У них из ноздрей все еще не выветрился запах бизоньей печенки, которую жарил Сэм для команчей, и они твердо настроились добыть на этот раз печени и для себя.

Калла и Гаса назначили разведчиками и дали задание скакать впереди основных сил вместе с Бес-Дасом и Алчайзом. Длинноногого полковник держал при себе; хоть он и прислушивался к его советам, но не это было главным — его забавляли разговоры с ним. Чадраш простудился и поэтому в разведку выезжал изредка, да и то ненадолго. Он ехал все время рядом с Матильдой Робертс, держа свое длинное ружье поперек седла.

В один из солнечных дней они благополучно пересекли реку Тринити, без потерь, если не считать коричневого пса-дворняжки, который прибился к отряду во время отъезда из Остина. Сэм полюбил маленькую собачонку и подкармливал ее объедками. Пес плыл рядом с крупным гнедым мерином, лошадь вдруг чего-то испугалась, шарахнулась и невзначай стукнула собаку копытом — та пошла ко дну. Сэм в этот вечер был таким мрачным, что даже забыл посолить варево из фасоли.

Ночью в чистом небе над прериями сияли звезды, такие яркие, что Калл даже с трудом засыпал. За все время они лишь раз повстречали индейца — из маленького обнищавшего племени кикапу, члены которого жили за счет сбора корнеплодов и охоты на луговых собачек. Его спросили, не пасется ли поблизости какое-нибудь стадо бизонов, а он лишь отрицательно мотнул головой и, печально посмотрев, ответил:

— Бизонов нет.

Никто из рейнджеров не понимал, куда девались бизоны — ведь еще и недели не прошло, как сотни тысяч их переплыли Бразос и растворились в прериях, и вот — даже следов их нигде не нашли. Калл спросил об этом Длинноногого, а тот лишь недоуменно пожал плечами.

— После того, как переправились через реку, мы повернули на запад, — ответил он. — Полагаю, они направились на восток.

И все же люди не теряли надежды в любой день наткнуться на стадо. По вечерам они только и говорили про бизонов, предвкушая вкус мяса, когда наконец им повезет и они убьют парочку-другую этих животных. В Остине они больше вели разговоры про женщин или про карточные игры, которым беззаветно предавались по вечерам и ночам; в прериях говорили только о мясе. Сэм обещал объяснить, как устроена туша бизона — показать, где находится печень и как следует лучше всего вырезать язык. После того как отряд целую неделю пробирался через леса и чащобы, просторы и тишина прерий действовали людям на нервы.

— Черт побери, я никак не могу успокоиться, — пожаловался Джонни Картидж. — Здесь ничто не сдерживает этот проклятый ветер — вечно он дует.

— А чего ради тебе хотелось бы, чтобы он перестал — пусть себе дует, — заметил Гас. — Тут только один ветер и движется.

— Он завывает у меня в ушах, — проговорил Джонни. — По мне, так лучше укрыться где-нибудь за кустами.

— Интересно, а на сколько миль протянулись эти прерии? — спросил Джимми Твид.

— На очень много, — произнес Черныш Слайделл. — Говорят, по ним можно ехать до самой Канады.

— Меня не интересуют рассказы про Канаду, — заявил Джимми Твид. — Предпочитаю поскорее добраться до Санта-Фе и побриться там.

В отряде была группа мужчин из штата Миссури, которые специально напросились в экспедицию. Как считал Гас, всех их объединила горькая судьба; редко кто из них перемолвился словечком-другим с техасцами, а уроженцев Техаса в отряде раз-два и обчелся. Все они держались особняком, а возглавлял их низенький человек с рыжей бородой по имени Дэклюзки. Гас попытался было сблизиться с парой выходцев из Миссури, предлагая сыграть в карты, но они наотрез отказались от знакомства с ним. Единственный, кого ему удалось склонить на свою сторону, был паренек по имени Томми Спенсер, ему было не более четырнадцати лет отроду. Дэклюзки приходился ему дядей и привез его вместе с публичным домом. Томми Спенсер нашел, что техасские рейнджеры — приличные парни. Когда выпадало время, он присаживался к вечернему костру и слушал их предостережения, военные байки и всегда носил при себе старинный пистолет — особую его гордость.

— Как жаль, что я не из Техаса, — признался он как-то Гасу. — В Миссури при мне никогда не было никаких сражений.

На второй день после переправы через реку Тринити Гас и Калл находились в разведке вместе с Бес-Дасом, они искали броды через многочисленные ручьи. Перевалив через гребень какого-то холмика, они увидели мчавшегося к ним бизона. Это оказалась бизониха, она бежала из последних сил, вывалив язык, шатаясь и шарахаясь из стороны в сторону. Ярдах в тридцати позади ее преследовал на коне индеец, другой индеец отстал. Бизониха и ее преследователи появились так внезапно, что рейнджеры даже не подумали выстрелить ни в животное, ни в команчей. Первый индеец в руках держал копье, второй — лук со стрелами. Они скакали что есть мочи прямо к Каллу, были от него не далее чем ярдах в тридцати, но, казалось, не замечали его — они целиком сосредоточились на бизоне, за которым охотились.

Увидев эту картину, Бес-Дас недоуменно улыбнулся, ощерив беззубый рот, повернул лошадь -назад и поскакал смотреть, как ведется охота. Повернули лошадей и Гас с Каллом, успев отъехать от лагеря на пару миль: команчи гнали вымотавшегося бизона прямо к лагерю.

Стояло теплое утро. Большинство рейнджеров лениво отдыхали, надеясь, что полковник в этот день прикажет совершить всего лишь короткий марш-бросок. Они лежали, положив головы на седла или на подседельные потники, играли в карты, болтали о всякой всячине, как вдруг прямо на территорию лагеря ворвались бизон и двое команчей на конях, а за ними неспешно скакали Бес-Дас, Калл и Гас. Картина был столь неожиданной и странной, что кое-кто из рейнджеров решил, что ему, должно быть, подобное померещилось. Пораженные увиденным, они застыли на месте — кто лежал, так и остался лежать, а если стоял, то замер, как вкопанный. Калеб Кобб только что выполз из-под тента и стоял ошеломленный, а прямо перед ним, всего в каких-то двадцати футах, бежал бизон и скакали команчи. Ирландский волкодав в это время умчался на охоту, поэтому сцену пропустил. Команчи так увлеклись преследованием уставшей добычи, что, похоже, даже не заметили, как оказались в самом центре лагерной стоянки рейнджеров. Они промчались почти по всему лагерю, с севера на юг, и тут вдруг грохнул выстрел и бизониха упала, как подкошенная, перекувырнувшись через голову. Это выстрелил, сидя на лошади, старый Чадраш.

Когда бизониха упала, команчи остановились, дрожа мелкой дрожью от усталости. Оба тощих индейских воина были похожи на пьяных; они так утомились, что не могли соскочить с лошадей и вырезать куски бизоньего мяса, чего столь страстно желали. Тем временем рейнджеры вокруг очнулись, вскочили на ноги и стали озираться, ища глазами свое оружие, но никто не успел еще открыть огонь, как команчи помчались прочь, колошматя лошадей по бокам голыми пятками.

— Проклятие, стреляйте же! Стреляйте в них! — завопил Чадраш. У него не было под рукой патронов — они хранились в сумке на седле Матильдиной лошади.

Рейнджеры произвели несколько выстрелов, но команчи успели доскакать до небольшой рощицы и спрятаться там за деревьями, так что пули лишь посшибали листья.

— Такого на моей памяти еще не случалось! — ругался Калеб. — Двое краснокожих проскочили лагерь насквозь, преследуя подуставшего бизона, и никто даже не пальнул по ним.

— А с нами получилось еще хуже, — доложил Калл. — Мы скакали рядом с ними целых две мили и ни разу не стрельнули.

— Они гнались за бизоном, — добавил Гас. — А нас даже не заметили.

— Думаю, они были очень голодными, — вмешался Длинноногий.

Он наблюдал за развертывающейся сценой с каким-то торжественным изумлением. Ему показалось, что индейцы находились под воздействием наркотика, поэтому и не заметили, что проскакали по всему лагерю рейнджеров.

— Да, я тоже так думаю, — согласился Калеб. — Им очень нужен был тот бизон.

— Может, нам следует догнать их, сэр? — спросил Верзила Билл. — Лошади у них совсем выбились из сил.

— Нет, пусть уходят, может, они умирают с голода, — решил Kaлe6. — Если послать за ними группу рейнджеров, они просто-напросто перебьют половину и разживутся свежими конями.

Из-за того, что никто не выстрелил по команчам. Чадраш сильно расстроился и проходил весь день сам не свой.

— Бес-Дас должен был стрелять, он ведь первым увидел их, — с укором говорил он. — Длинноногий, тот небось, опять надрался, иначе бы непременно стрелял

Чадраш начал заговариваться, чем немало встревожил Матильду Робертс.

— Ты талдычишь одно и то же, Чад, — предупредила она, но тот продолжал говорить сам с собой.

Без передышки он повторял ей, как однажды спасся во время песчаной бури около реки Платт: для этого убил крупную бизониху, разделал ей брюхо и влез в нутро; ее туша долго оставалась теплой, что и спасло ему жизнь.

Матильда хотела забыть его рассказ о спасении внутри бизоньей туши. Сэм тем временем разделал тушу того бизона, которого загнали в лагерь двое команчей, и из его крови наделал кровяных сосисок, но Матильда не могла их есть — ей все мерещилось, как Чад прятался во внутренностях бизонихи.

Вечером, лежа рядом со старым Чадрашом, Матильда, пока он курил свою длинную трубку, поглаживала его задубелую ладонь. Прерии пугали ее, и ей хотелось потеснее прижаться к Чадрашу. После переправы через Бразос она стала понимать, что ей надоело быть проституткой. Ей осточертело шастать в кусты с лоскутным одеялом в руках, чтобы удовлетворять мимолетную похоть того или иного рейнджера. К тому же теперь вокруг не было ни одного кустика. Чтобы заниматься ее работой в прериях, надо было забираться на холмы или за перевалы, а там все время сидели в засаде команчи.

Кроме того, она настолько сильно любила Чадраша, что ей стало противно заниматься любовью с каким-то другим мужчиной.

От того, что Чаду пришлось в свое время пережить у Платты немало песчаных бурь и дождливых ночей, он стал побаливать. Во сне он теперь постанывал и тяжко вздыхал. Матильда знала: чтобы облегчить боль, требовались ее ласка и тепло.

Чадраш теперь так задеревенел, что не мог нагнуться и натянуть сапоги. Их услужливо надевала Матильда, Ему никогда прежде не доводилось встречать таких добрых и преданных женщин и поэтому ее отношение глубоко трогало его. Он сердился и хмурился, когда какой-нибудь рейнджер по старинке домогался у Матильды любви за плату.

— Ты когда-нибудь женишься, Чад? — спросила Матильда в тот вечер, когда в лагерь забежал бизон.

— Смотря какая попадется девушка, — ответил Чадраш.

— А что если я и есть та самая девушка? — не отставала Матильда.

Вопрос был, что называется, довольно дерзким, но ей настоятельно требовался ответ.

Чадраш улыбнулся. Он знал, что Матильда любит его, и это ему льстило. В конце концов он уже далеко не молод, а в лагере полным-полно юных проныр, у некоторых даже едва волосы между ног отросли

— Ты? Что ты со мной будешь делать? — спросил он, чтобы поддразнить ее. — Я уже перезрелая ягода А стручок у меня вот-вот совсем засохнет.

— А мне плевать, я бы все равно пошла за тебя замуж. Чад, — решилась Матильда.

Чадраш уже был раз женат. Его супругу, красавицу-индеанку с Ред-Ривер убили лет сорок назад во время набега индейцев. Единственное, что он помнил о ней — это как она замечательно пекла пирожки с мясом, самые вкусные на всех северных равнинах.

— Как же так, Матти, а я думал, что ты мечтаешь уехать в Калифорнию, — сказал Чадраш. — Я так далеко еще не ездил и не думаю, что смогу. Как-то я доезжал до реки Хилы на западе и то это для меня теперь слишком далеко.

— Теперь в Калифорнию ходит поезд, — разъяснила ему Матильда. — Я узнаю когда, и мы поедем. Пока же мне известно, что поезда идут откуда-то из Нью-Мексико, если нет песчаной бури.

— Ну что ж, тогда я не прочь взять тебя замуж, — твердо сказал Чадраш. — Может, по пути мы повстречаем какого-нибудь священника.

— А если не встретим, тогда попросим полковника обвенчать нас, — предложила Матильда.

Чуть позже, когда старик уснул, Матильда взяла из фургона два толстых шерстяных одеяла. Ночь была промозглой, и она боялась, что ее будущий муж простудится, лежа на мокрой земле.

Черный Сэм видел, как она брала одеяла. Он лежал у костра, подложив под голову полено, и, когда пламя угасало, подбрасывал свою подушку в огонь.

— Мне нужны эти одеяла, Сэм, — сказала Матильда. — Даже и не проси.

Она любила и Сэма, но совсем по-другому, не так, как Чадраша.

— И не буду просить, мисс Матти, — ответил Сэм.

15

Через две недели мясо кончилось, и отряд перешел на кашу. Экспедиция взяла курс на северо-запад и подошла к полосе неровной местности, лишенной всякой растительности. Далее, милях в пятидесяти, виднелась длинная гряда отвесных гор.

— Что там в горах? — спросил Гас Длинноногого.

— Там команчи и племя кайова, — ответил тот.

Джимми Твид, высокорослый малый, повадился спать рядом с Каллом и Гасом. Вскоре Джимми и Гас подружились и начали подшучивать друг над другом, вести треп и перекидываться в картишки, немилосердно плутуя при этом. Несмотря на приятельские отношения, они бы, конечно, немилосердно лупцевали друг друга из-за проституток, да все они, кроме Матильды, повернули назад, так и не переплыв Бразос, а Матильда покончила с этим делом. Ситуация сложилась столь отчаянная, что одного малого из Навасоты по имени Джон Бейк даже застукали, когда он трахал свою кобылу. Весь отряд несколько дней покатывался со смеху, а Джон краснел от стыда, когда кто-нибудь пристально смотрел на него. Но многие парни задавались мыслью: сознательно или инстинктивно пошел Джонни Бейк на такой шаг. Интендант Брогноли, например, с пеной у рта доказывал, что осуждать Джонни за его поступок не следует.

— Почему бы ему не потрахаться? — вопрошал он. — Кобыле-то ведь все равно.

— Может, ей и все равно, но меня станут ругать на чем свет стоит, если я огуляю лошадь, — возражал Гас. — Ну а кроме того, у меня не кобыла, а жеребец, — добавил он, подумав.

Бесследное исчезновение огромного стада бизонов продолжало приводить в недоумение рейнджеров. Калл, Гас и Бес-Дас выезжали на разведку за тридцать миль и даже там не нашли никаких следов и не увидели ни единого бизона.