– А что Вернон обо всем этом думает? – спросила Рози.
      – О чем всем? – Аврора окинула Рози насмешливым взглядом.
      – Ну, об этой чехарде? Аврора пожала плечами.
      – Вернон об этом понятия не имеет. Ему и так не сладко. И я не хочу обременять его перипетиями своих отношений с другими мужчинами.
      – Плохо, что Вернон необразованный, да? – Рози задала этот вопрос в надежде уловить направление чувств хозяйки. – Приятный парень, с ним хорошо в картишки перекинуться.
      – Да, жаль, – согласилась Аврора весьма неопределенно.
      – Такая обида! – не унималась Рози. Ответ хозяйки ее не удовлетворил.
      – Иди отсюда. Ты сегодня еще пальцем о палец не ударила, – вдруг рассердилась Аврора. – Ты что думаешь, если бы он имел образование, я вышла бы за него замуж? Мне это оскорбительно слышать. Я не страдаю столь явным снобизмом. Если бы захотела, я сама бы его всему научила. Вернон слишком мил, чтобы я навсегда навязала ему свое общество. Ты же знаешь очень хорошо, что ему около меня не удержаться. Я еще с Тревором не разобралась, так что оставь Вернона в покое.
      – Вы ему сердце разобьете, – сказала Рози. – Разве вы это не знаете? В жизни не видела, чтобы парень влюбился так сильно и так быстро. Я всегда буду за него, пока у него есть хоть один шанс в жизни.
      Аврора стала перебрасывать свои подушки, по одной, в центр комнаты. День не задался, и она не могла найти себе места. Жизнь могла быть разной, но она всегда далека от совершенства, во всяком случае, ее жизнь; проблема, как поступить с этим абсолютно невинным существом пятидесяти лет отроду, которого она так безжалостно поймала в свои сети, была не из легких. Его сердце оказалось у ее ног – нагнись и подбери, – она и подобрала; это было для нее столь же естественно, как есть с тарелки. Она не привыкла проходить мимо сердец, если те, кому они принадлежали, казались людьми достаточно приятными.
      Самопожертвование не было чертой ее характера, она действовала сначала инстинктивно, беря то, что подвертывалось под руку, и сознательно потом, когда обдумывала свои поступки. В жизни, столь далекой от совершенства, часто не приносящей никакой радости, самопожертвование было, как ей казалось, самой большой глупостью. Но при всей своей склонности, как импульсивной, так и обдуманной, брать все, до чего можно дотянуться, она прекрасно отдавала себе отчет в том, что сердца – и кусочки еды – не одно и то же, и мысль о том, что можно разбить сердце Вернона, очень тревожила ее. Временами она укоряла себя за жадность, но такие моменты наступали редко; она не требовала от себя умеренности. Раз Вернону было не суждено остаться в стороне, надо было найти способ позаботиться о нем.
      Но в тот момент она не знала, какой это может быть способ. И эта мысль вызвала у нее вздох.
      – По правде говоря, никогда не ожидала, что в пятьдесят лет можно быть таким неосторожным, – сказала она Рози. – У Вернона начисто отсутствует инстинкт самосохранения. Когда дело касается мужчин, я рассуждаю всегда одинаково: стараюсь, чтобы они не считали, что напрасно тратят на меня время. Если у них возникает иное впечатление, то, грубо выражаясь, пусть отваливают. Я никогда не заботилась о завтрашнем дне, даже в отношениях с Редьярдом.
      – Вы хотите сказать, что никогда не знали, что сделаете дальше? Я тоже такая. Удивляюсь, как это мы так долго прожили замужем?
      – Нет, это не имеет никакого отношения к заботе о завтрашнем дне, – возразила Аврора. – Кто любит нарушать привычки?
      Она поднялась и рассеянно обошла комнату, раздумывая о своем ужине.
      – Хорошо бы купить новое платье. Если уж мне предъявлен ультиматум, не понимаю, почему бы не нарядиться в новое.
      – Имейте в виду, что я за Вернона, – предупредила Рози. – Если вы его обидите, я уволюсь. Я не буду сложа руки смотреть, как вы его притесняете.
      Аврора остановилась, упершись руками в бока.
      – Не пугай меня. На это у меня есть, или вернее был Гектор. Конечно, так или иначе Вернон будет обижен. Давай его сначала немножко откормим на хорошей еде. Думаешь, мужчина, ждавший женщину до пятидесяти лет и вдруг связавшийся со мной, обойдется без потерь? Он и сам виноват, не надо было так долго ждать. А пока, пожалуйста, разреши мне решать свои проблемы по одной. Первая на очереди – проблема мистера Тревора Во.
      – Ладно, ладно. Если хотите, чтобы я вам что-нибудь погладила, быстро выбирайте, что. Я сегодня мою окна.
      – Пожалуй, трубки можно положить, – разрешила Аврора, для начала вешая свою.

2

      – А, Тревор… это ты? – сказала Аврора, вступая в темноту ресторана, который он выбрал для их свидания. Он любил выбирать наиболее темные рестораны, и ее ничуть не удивило место, в котором она очутилась на этот раз, правда оно было почти абсолютно темным. Метрдотель, сопровождавший ее, растворился в темноте.
      Но ее замешательство было недолгим, тотчас же во мраке обозначилась знакомая фигура, распространявшая запахи твида, моря и хорошего одеколона. Фигура заключила ее в объятия.
      – Еще прекраснее, чем всегда, все равно ты та женщина, которую я люблю, – произнес знакомый голос с таким отчетливо филадельфийским выговором, который она слышала еще тридцать лет назад. Голос раздался около ее уха и двинулся к шее, прежде чем фраза была закончена, рассеивая все сомнения, если бы она все-таки сомневалась, кто именно ее обнимает.
      – А, это ты, Тревор. Мне кажется, я это чувствую на ощупь. Убери-ка голову с моего воротника, я думала, что буду здесь гостьей, а не кушаньем.
      – Да, но каким бы ты была кушаньем! – воскликнул Тревор Во, не уступая своего мимолетного преимущества. – Пищей богов, Аврора, как сказал Байрон.
      Аврора стала выказывать нетерпение.
      – Ты все такой же. Еще один романтический момент испорчен из-за того, что ты перевираешь цитаты. Отведи меня, пожалуйста, на мое место, если тебе удастся его найти.
      Она двинулась ощупью туда, где, как ей казалось, был проход, а за ней так же ощупью Тревор. В момент она налетела на метрдотеля, ожидавшего их впереди на приличествующем отдалении. В конце концов, обогнув угол, они вошли в комнату с камином, в которой располагались кабины, отделанные алой кожей. Это место было охотничьим клубом. Куда бы Тревор ни приезжал, а бывал он везде, ему всегда удавалось находить солидные мрачные охотничьи клубы с трофеями – головами животных по стенам, камином, ромом и кабинами, отделанными алой кожей.
      Когда они сели, Аврора позволила себе бросить взгляд в его сторону и заметила, что он все такой же, красивый и загорелый, с седыми волосами, по-прежнему пахнущий твидом, ромом и хорошей парикмахерской, с трубкой в кармане пиджака, что щеки у него, как всегда, румяные, плечи – широкие, и зубы – такие же белые и ровные, как тридцать лет назад, когда они вдвоем по молодости на ощупь находили дорогу в дансингах Бостона, Филадельфии и Нью-Йорка. Он был после всего, что было сказано и сделано, самым стойким из ее поклонников. Получив ее отказ, он трижды женился, блестяще, но неудачно; жизнь провел, плавая по семи морям, гоняясь за дичью и рыбой по всему миру, время от времени ненадолго оседая где-нибудь, чтобы соблазнить не подающих надежд балерин и молоденьких актрис, дам из общества, а по возможности и их дочерей; но всегда, один или два раза в год, он находил какой-нибудь повод, чтобы оказаться на своей яхте в том месте, где была она, и возобновить роман, который, как ему казалось, никогда не прекращался. Это ей льстило и продолжалось уже очень долго, и поскольку он выбрал очень закрытую кабину, она позволила ему взять под столом ее за руку.
      – Тревор, я по тебе скучала, – сказала она. – В этом году ты слишком долго не приезжал повидаться со мной. Кто с тобой плавал по семи морям?
      – О, дочь Мэгги Уитни, – ответил Тревор. – Ты знала Мэгги? Из Коннектикута?
      – Не знаю, почему я терплю твое поведение с молодежью. Должна признать, что для меня это непоследовательно. Недавно я прекратила знакомство с человеком, который не допускал и десятой доли того, что ты делаешь в своих плаваньях. Мне кажется, ты бы и с моей дочерью путешествовал, будь она не замужем.
      – Ну, я-то целюсь по матушкам, но иногда промахиваюсь. Матушку мне не достать, вот и приходится довольствоваться кем-то другим. Я глаз не могу сомкнуть в одиночестве.
      – Мне кажется, не стоит об этом разговаривать, – заметила Аврора. Тревор, действительно, был единственным мужчиной, в отношении которого она проявляла терпимость. Казалось, он всегда сохранял совершенную безвредность, никогда не обижал ни одну женщину, ни старую, ни молодую. Все его жены и дамы, и их дочки, и актрисы с балеринами через какое-то время его бросали, захватив с собой множество прекрасных подарков, его любовь и самые лучшие воспоминания; и он сохранял в себе привязанность к ним. Он что-то давал каждой встреченной им женщине и никому не причинял вреда, тем не менее ни одна из них не вернулась к нему, хотя бы на время. Даже эти истории с их дочерями, которые, случись они с другим мужчиной, сделали бы его монстром, придавали Тревору особую трогательность, словно таким образом его любовь к их матушкам обретала преемственность.
      Его романы никогда не оставляли шрамов, разве только у него самого и, разумеется, полагать, что Тревор откажется от физической стороны любви, было бы равнозначно ожиданию, что солнце откажется светить. Он и она не были любовниками почти тридцать лет – она была его первой любовью, а он у нее – второй, – и в последующие годы она не испытывала желания вернуться в его постель, но при встрече не могла отказать ему в объятиях и прикосновениях; если бы руки Тревора не стали к ней тянуться, она бы подумала, что он заболел. Тревор не мог оставаться один, к счастью, это от него и не требовалось, и в мире было достаточно родительниц и. дочек, чтобы у него сохранялось хорошее настроение.
      – Тревор, я полагаю, ты уже заказал все самое лучшее.
      – Будь спокойна, – сказал Тревор, кивая официанту, который почти мгновенно подошел к ним с изумительным салатом из крабов. В гастрономической сфере его вкус был практически безупречным, но, будучи спортсменом, он заказывал дичь немного чаще, чем это хотелось бы Авроре. В награду за салат она разрешила себя немного погладить, мысленно отметив, что море очень благотворно отражается на запахе, исходящем от мужчины. От Тревора всегда пахло приятнее, чем от всех мужчин, которых она знала. Его запах смешивался из соли, кожи и специй; она даже наклонилась, чтобы убедиться, что он все тот же. Тревор это воспринял как знак поощрения и сразу же приступил к делу.
      – Думаю, я тебя удивил? Готов поспорить, что не ожидала, что после стольких лет я вдруг потребую, чтобы ты ответила мне – да или нет.
      – Да, с твоей стороны это была грубость, дорогой. Только многолетняя привязанность к тебе удержала меня от желания повесить трубку. Почему тебе пришла в голову такая мысль, можно полюбопытствовать?
      – Я всегда считал, что мы созданы друг для друга, – ответил Тревор. – Никогда не понимал, почему ты вышла за Редьярда. Всегда удивлялся, что ты его не бросаешь.
      – Но Тревор, у нас с Редьярдом были совершенно идеальные отношения. Или, скорее, идеально несовершенные. Наконец, он не проводил все свое время с балеринами или школьницами.
      – Но это же только из-за того, что ты не хочешь выйти за меня, – на красивом лице Тревора была написана боль. Аристократическая седина, появившаяся у него едва ли не сразу по окончании Принстона, очень шла к его лицу и одежде.
      – Я этого никогда не понимал, – сказал он, сжимая ее руку. – Просто никогда.
      – Милый, столь многие вещи понять невозможно. Ешь крабов, пей вино и сбрось с себя этот несчастный вид. Если ты скажешь, чего не понимал, я, может быть, тебе объясню.
      – Честно говоря, не понимаю, почему ты перестала со мной спать. Мне казалось, что все хорошо. Потом мы отправились в то плаванье из Майна в Чесапик, и тогда я тоже не заметил ничего настораживающего, а ты как сошла с яхты, так и вышла замуж за Редьярда. Разве что-то было не так?
      – Тревор, ты меня об этом спрашиваешь каждый раз, когда мы вместе садимся ужинать, – ответила Аврора, в утешение слегка стискивая его руку. – Если бы я знала, что ты воспринимаешь это так серьезно, я бы вышла за тебя и избавила тебя от всех этих размышлений. Перестань думать об этом так серьезно.
      – Но почему? – настаивал Тревор. – Почему? Мне кажется, что в чем-то была моя вина.
      – Да, может быть, твоя непритязательность или что-то вроде этого… не знаю как выразиться точнее, – ответила Аврора, взяв с его тарелки кусочек краба, о котором он забыл, погрузившись в раздумья. Аврора со своим справилась мгновенно.
      – Я вовсе не хочу, Тревор, чтобы по прошествии тридцати лет твоя непритязательность обернулась неверностью. Уверена, что я говорила тебе об этом сотни раз. Молодой женщине не найти лучшего любовника, чем ты. Но видишь ли, я тогда была всего лишь молодой женщиной, к тому же свободной. Я ожидала, что твои чувства могут перемениться. Или мои. Я не помню те обстоятельства в точности, но у меня тогда появилось предчувствие, что, если я буду плавать на этой яхте, может возникнуть какое-нибудь недоразумение. Извини меня, дорогой, но я никогда не могла вообразить тебя семейным человеком. Хотя теперь я вовсе не уверена, что дело было именно в этом. Может быть, тебе не хватило настойчивости, точно не помню. Во всяком случае наше расставание и мой брак с другим вовсе не означали, что, как ты выразился, что-то было «не так». И, учитывая, как ты жил все эти годы, я убеждена, что тебе давно пора перестать думать об этом «не так».
      – Но меня это всегда беспокоит. О чем мне еще беспокоиться? Денег у меня много. Дочке Мэгги я в итоге не подошел. Я хочу, чтобы ты вышла замуж за меня, прежде чем ошибусь снова. У нас с тобой не было бы никаких проблем. А вдруг наступит день, когда я не смогу уже соблазнять актрис? Ты же не хочешь, чтобы со мной такое случилось?
      – Конечно нет, – согласилась Аврора. – У меня такое ощущение, что мы и раньше об этом разговаривали, Тревор. Мне кажется, нам слишком долго не подают второе. Еда помогла бы справиться с этим чувством. Должна отметить, что я испытываю это только в твоем обществе. Ты заставляешь меня вспоминать то, что я давно забыла. А мне это никогда не удается, я вспоминаю только разговоры. Я действительно не имею ни малейшего понятия, почему вышла замуж за Редьярда, а не за тебя. Из меня плохой психолог, и я все-таки надеюсь, что наступит день, когда ты перестанешь задавать мне свои вопросы.
      – О'кей, выходи за меня, и больше никогда тебя ни о чем не спрошу, – предложил Тревор. – Прости, если я говорю не так, как подобает джентльмену, но последнее время на меня что-то нашло. Ничто не приносит мне удовлетворения. Это, должно быть, годы.
      – Нет, это твое увлечение спортом, – возразила Аврора. – Твой ум, милый, не удовлетворяется той малой пищей, которую ты ему предлагаешь. Мне кажется, ты слишком много плавал, ловил чересчур много рыбы, стрелял более чем достаточно животных. Уж я не говорю про то, что ты сделал с множеством женщин.
      – Ага, вот теперь все встает на свои места, – с болью сказал Тревор. – Теперь только ты можешь принести мне удовлетворение, Аврора. И всегда это могла сделать только ты. На этот раз ты должна за меня выйти. Если ты откажешься, мне уже будет не на что надеяться. Мне останется лишь уплыть туда, где садится солнце, и никогда не возвращаться.
      Осторожно облизывая губы, Аврора разглядывала омара, которого только что подали.
      – Тревор, ты меня знаешь, – сказала она. – Мне трудно сосредоточиться на романтике, когда передо мной еда. Однако я советую тебе воздержаться от образной речи, а также от перевирания цитат. О пище богов говорил не Байрон, а Шекспир, а угроза уплыть туда, где садится солнце, какой бы искренней и реально осуществимой она ни была, меня не поражает. В конце концов, насколько мне известно, там, где садится солнце, ты провел большую часть жизни. Я более высокого мнения о твоих винах, чем о твоих риторических способностях.
      – Аврора, я говорю серьезно, – настаивал Тревор, сжав ее ладонь обеими руками. Аврора тут же выдернула руку и схватила ею вилку.
      – Тревор, ты мне можешь делать сколько угодно предложений, но не пытайся держать меня за руку, когда в ней столовый прибор.
      – Без тебя у меня нет надежды, – сказал Тревор, и боль души отражалась в этот момент в его глазах. Посмотрев на него, Аврора увидела, как томится его душа и выдала ему кусочек от своего омара, поскольку он проигнорировал собственного.
      – Мне кажется, милый, ты немножко близорук. От того, что я отказываюсь за тебя выйти, твои мечты, наоборот, сохраняются. Если бы мы поженились, я стала бы твоей женой. Я не вижу в этом никакой почвы для ожиданий. Но если я остаюсь свободной, ты можешь постоянно надеяться, и иногда я смогу получить удовольствие от встречи с тобой, когда мне нужно будет тебя видеть, и так наш роман может продолжаться много лет.
      – Но я беспокоюсь. Я ухожу в море с другой женщиной и начинаю терзаться. Я думаю, а что, если я вернусь, а Аврора вышла замуж? Я даже из-за этого промахиваюсь. В прошлый раз, когда я был в Шотландии, я не попал в куропатку, а такого со мной не бывает.
      – О, милый, ты первый, кто стал из-за меня промахиваться. Если это тебя успокоит, то должна сказать, что у меня нет намерений выйти замуж. Иначе наш маленький роман оказался бы для меня потерян, а я не люблю терять.
      – Это ничего не значит. Ты была замужем за Редьярдом, а наши отношения из-за этого не прерывались. Так что брак нашему роману не помеха. Ничто не прекратит мои терзания.
      Аврора пожала плечами. Омар был великолепный.
      – Тогда терзайся, – сказала она. Тревор начал есть.
      – Есть лишь одна вещь, которая помогает мне успокаиваться.
      – Я была уверена в этом, – с облегчением заметила Аврора. Тревор изящным движением взял нож и вилку, – изящество вообще было для него характерно – и этот его жест побудил Аврору к размышлениям, если она была на них способна. Действительно странно, что она оставила такого воспитанного, жадного до развлечений мужчину как Тревор и вышла замуж за Редьярда, который был готов есть свои сэндвичи каждый вечер, не желая ничего большего. Редьярд разбирался в хорошей еде, знал, где ее покупать, какой у нее должен быть вкус, но, если не считать кратковременного периода ухаживаний, он никогда не заботился о том, чтобы иметь ее. Безусловно, вкусы Тревора были ей ближе, это сходство существовало всегда. Поэтому-то и удивительно, что она никогда не стремилась выйти за него замуж.
      – Мы поговорим об этом позднее, – предложил Тревор, протягивая руку под стол, чтобы по-дружески стиснуть ее коленку. – Мне хотелось бы, чтобы ты посмотрела, как я отделал свою яхту.
      – Лучше опиши словами. Я вряд ли рискну отправиться в плавание после такого обильного ужина. Кроме того, ты мне не рассказал о своих дамах этого года. Из моих знакомых ты один ведешь интересную жизнь и не знаю, почему ты хочешь испытывать мое любопытство.
      В разговорах со своими прочими поклонниками она не допускала никаких упоминаний о других женщинах, но Тревор составлял исключение. Он не уставал убеждать ее в том, что она его единственная настоящая любовь, и при этом Аврора с большим удовольствием слушала о его приключениях с дамами. Тревор вздохнул, но зная, что рассказав Авроре о своих маленьких увлечениях, он почувствует облегчение, поделился с ней воспоминаниями о польской актрисе и калифорнийской наезднице, а также о паре милых дам с дочками из Коннектикута. За этим рассказом, одолев омара и десерт, они перешли к бренди. Аврора, пребывая в сытости и довольстве, позволила Тревору держать ее руку на всем протяжении их разговора.
      – Теперь ты видишь, – сказала она, – если бы я не руководила тобой, твоя жизнь была бы всего этого лишена, а между тем, хотя бы часть твоих приключений оказалась как минимум забавной.
      – Все было забавно, – согласился Тревор. – В том-то и дело, Аврора. Тридцать лет все мои романы были забавными. Может быть, именно из-за этого я хочу только тебя. Только ты делаешь меня несчастным.
      – Ах, Тревор, мой милый, не надо так говорить. Ты же знаешь, как мне невыносимо думать, что я была с тобой жестока. Вот видишь, как ты меня хорошо накормил.
      – Я тебя не виню, – сказал Тревор. – Все дело в том, что мне больше нравится быть несчастным с тобой, чем счастливым со всеми другими женщинами.
      – Дорогой, ты слишком добр. Помнится, в прошлом я пару раз вела себя с тобой жестоко, а ты не отплатил мне тем же. И кто знает, как бы я тогда поступила.
      – Я знаю, может быть, я выгляжу таким большим и глупым, но я не дурак. Если бы я отвечал тебе тем же, ты бы давно со мной покончила.
      Аврора хихикнула. Значит ее старая любовь что-то в ней понял.
      – Ты прав, я терпеть не могу, чтобы меня обвиняли, привыкла считать обвинения своей прерогативой. Тревор, что нас ждет?
      – Мне кажется, два омара в год. А иногда – фазан. Пока ты за меня не выйдешь. А если бы вышла, в нашей жизни могли бы произойти перемены. Мы могли бы переехать в Филадельфию. Там наш фамильный бизнес, ты знаешь. Я бы даже яхту продал, если бы ты захотела.
      Аврора погладила его по руке. Она опустила глаза и внутри у нее тоже что-то опустилось.
      – Милый, никогда не продавай свою яхту. Мне льстит, что ты любишь меня больше, чем ее, но если я отказалась стать твоей жизнью, я не могу требовать от тебя таких жертв. Кроме того, ты потрясающе на ней выглядишь. Ты представить себе не можешь, как часто все эти годы я вспоминала, какой ты был восхитительный, когда мы вместе ходили под парусами. Просто не представляю, откуда бы у меня брались романтические мысли, если бы не знала, что ты всегда на своей яхте… потрясающий… и что иногда ты будешь меня навещать.
      Тревор молчал. Она – тоже.
      – Ты не создан для фамильного бизнеса и жизни в Филадельфии. Так же, как и я – для моря. Ничего не получится, если кому-то приходится поступаться в жизни столь многим. Я никогда не пыталась принуждать себя, я боюсь, Тревор, а в том, что ты так привязан к морю, я всегда видела твое огромное достоинство.
      – Да, я люблю море. Это моя вторая любовь. Он на минуту задумался.
      – Не думаю, чтобы у всех была такая чудесная вторая любовь… Здесь есть оркестр. Не понимаю, почему мы здесь сидим. Так мы заснем. Может быть, пойдем наверх, потанцуем?
      – Ну, конечно, Тревор, – Аврора стала складывать салфетку. – Зачем мы здесь сидим? Ты сделал мне то единственное предложение, перед которым я никогда не могу устоять. Немедленно пойдем танцевать.

3

      И они стали танцевать.
      – Боже, как я по тебе скучала!
      – Как я по тебе скучал!
      Он танцевал так же, как держал нож и вилку. Позднее, как раз, когда они оба почувствовали, что натанцевались, музыканты перестали играть и начали складывать инструменты. К несчастью, они необдуманно выбрали для последнего танца вальс, этот танец поверг Тревора в такую бездну ностальгии по тем дням, когда они вместе вальсировали на востоке, что все равновесие этого счастливого вечера чуть не нарушилось.
      – Помнишь, заря почти всегда заставала нас на ногах, – сказал он, обнимая Аврору, которая на минуту подошла к окну подышать. – Поедем в мексиканский ресторанчик, и тогда заря снова застанет нас на ногах. Я для этого не слишком стар.
      – Хорошо, – согласилась Аврора, так как он был мил весь вечер и вовсе не настаивал на своем ультиматуме.
      Затем в такси жизнь вновь из романтических воспоминаний вернулась в действительность. Тревор, разумеется, обнимал, но, глядя, как за окном проплывает Хьюстон, она не хотела обращать на это внимание.
      – Да, заря почти всегда заставала нас на ногах, – повторил Тревор. Эта строчка запала ему в душу.
      – Должна тебе заметить, Тревор, ты единственный мужчина, который считает, что танцы должны быть регулярным повседневным занятием, – голос у Авроры был почти счастливый.
      – Да, конечно, как и секс, – согласился Тревор. – Я должен тебя поцеловать.
      Может быть, из-за сонливого состояния, может оттого, что Аврору всегда трогало то, что на протяжении тридцати лет галантные ухаживания Тревора бывали столь скромно вознаграждены, а возможно потому, что от него до сих пор пахло лучше, чем от всех других мужчин, Аврора разрешила, думая, – кто знает? – хотя она-то, конечно, все прекрасно знала. Время от времени по тем же причинам у нее возникали те же побуждения, но результат, к их общему разочарованию, оказывался самым пресным. Однако никакого вреда их отношениям эти случаи не наносили, и сейчас все прошло бы так же, если бы Тревор, охваченный безумным порывом надежды, не просунул руку в ее лифчик. В этот самый момент Аврора прервала поцелуй, выпрямилась и сделала глубокий вдох, так как хотела освежить голову и вновь обрести трезвый рассудок, хотя сказать, что она их потеряла, было бы большим преувеличением. Чтобы пролезть в лифчик, Тревору пришлось изогнуть руку под углом, а когда Аврора набрала воздуха в легкие, его рука не только оказалась плотно прижатой к ее груди, как бы попав в ловушку, но ее пронзила острейшая боль до плеча, словно кто-то выворачивал ему запястье.
      – О, Боже. Наклонись. Прошу тебя, наклонись.
      – Тревор, ты с ума сошел, мы почти приехали, – возразила Аврора, превратно истолковав нетерпение, звучавшее в его голосе, и, наоборот, еще выпрямляясь.
      – Ох, ради Бога, ты мне руку сломаешь. – Тревору пришлось несколько сползти с сиденья, чтобы удержаться от громкого стона, и он был уверен, что отчетливо слышал хруст, когда она выпрямлялась во второй раз.
      Аврора, деликатно проигнорировавшая галантный пасс Тревора, – это был предел их близости, – в конце концов, по выражению его лица поняла, что с ним что-то не в порядке, и нагнулась. Он поспешно извлек руку, поднес ее к лицу и стал внимательно осматривать.
      – Почему она у тебя висит? – поинтересовалась Аврора.
      – Думаю, это первое запястье, сломанное женской грудью, – ответил он, осторожно обследуя кисть. Ему показалось, что под кожей ощущаются обломки костей, но на ощупь он не нашел ни одного.
      – Жаль, что не сломалось, – заметил он. – Вот бы было романтично! Тогда тебе бы пришлось разрешить мне пожить немного в твоем доме, и ты стала бы за мной ухаживать.
      Аврора улыбнулась и помассировала ему запястье.
      – А все твои воспоминания, как заря заставала нас на ногах. Ты, как всегда, преувеличиваешь. Заря обычно заставала нас на диване в холле отеля «Плаза», если мне не изменяет память.
      – Этим утром она застанет нас на ногах, – решительно пообещал Тревор.
      Вместо этого она застала их за красным столиком во дворике местечка под названием «Последний концерт», где Тревор пил мексиканское бутылочное пиво. «Последний концерт» был всего-навсего маленьким мексиканским баром с музыкальным ящиком и крошечной площадкой для танцев, но из нескольких мест, куда можно было пойти после ужина в Хьюстоне, Аврора предпочитала именно его. Он располагался в каком-то закоулке северного Хьюстона, возле пакгаузов, так что время от времени она слышала, как там сталкиваются автокары. Ее былое счастье потягивал свое пиво. В баре никого не было, только они и старая-старая мексиканка, кивавшая им из-за стойки, да большая серая крыса, устроившаяся в уголке двора.
      – Жаль, что я без пистолета, – посетовал Тревор. – Я попытался бы в нее выстрелить.
      Крыса, явно индифферентная к присутствию двух элегантных посетителей, ела остатки маисовой лепешки. Когда небо над ними посветлело, контраст между их нарядами и убогостью бара и дворика стал бросаться в глаза, но Аврора чувствовала спокойную усталость и ничего не имела против. Тревор, полжизни проведя па Карибском море и в Южной Америке, чудесно танцевал латиноамериканские танцы; в кои-то веки она в свое удовольствие надвигалась в ритмах румбы, самбы и ча-ча-ча, а также каких-то других танцев, которые Тревор, кажется, тут же придумывал, к большому удовольствию пяти-шести мексиканцев средних лет, зашедших выпить пива, но просидевших, наблюдая за ними, до шести утра.
      Рассвело, и она обнаружила, что на лице былого счастья больше морщинок, чем она предполагала.
      – Тревор, милый, ты никогда не давал мне рассмотреть свое лицо. Ты всегда прячешь его в самых темных ресторанах. Мне все-таки надо иногда на тебя поглядеть.
      Тревор вздохнул.
      – Давай вернемся к ультиматуму.
      – А надо ли, дорогой? – спросила она, слегка забавляясь.
      – Надо, надо. Я не могу допустить, чтобы еще десять лет прошли мимо. Я не могу постоянно беспокоиться, как бы ты не вышла за другого. Пожалуйста, скажи «да».
      Аврора наблюдала, как крыса потащила лепешку вдоль забора, а затем скрылась в своей норке. Там она, должно быть, остановилась, чтобы немного перекусить, так как хвост ее торчал.
      – Значит ты уйдешь туда, где солнце заходит, и мы никогда больше не увидимся, я правильно поняла? – спокойно уточнила она.
      – Да, абсолютно верно. – Он слегка хлопнул ладонью по столу, чтобы подчеркнуть важность этого условия и допил пиво, давая ей понять, что способен покончить с делом однажды и навсегда, навсегда и однажды. При этом он смотрел ей прямо в глаза.
      Аврора встала и пересела к нему на колени. Она нежно обняла его и ласково поцеловала в щеку, слегка понюхав ее, чтобы воспоминание осталось у нее месяцев на шесть.
      – К сожалению, мне приходится ответить «нет». Но я надеюсь, что ты достанешь мне такси. Ты по-королевски развлекал меня целый вечер, и я думала пригласить тебя к себе на завтрак, но теперь, раз мы расстаемся навеки, тебе пора бросаться туда, где заходит солнце, несмотря на то, что сейчас заря еще только занимается и в ближайшие несколько часов тебе вряд ли удастся его найти.
      Тревор задумчиво опустил свою голову на грудь, из-за которой чуть-чуть не сломал руку.
      – О, я не это имел в виду, – сказал он. – Я лишь хотел, чтобы ты знала, что значишь для меня.
      Аврора держала его голову. И это, как всегда, было ей приятно, когда все было сделано и сказано, он был таким милым, таким невинным ребенком.