Глава 9

Четверг. 22.00 — полночь.

Неудивительно, что в кромешной тьме, прорезаемой только вспышками молний, при дикой килевой качке «Кампари», учитывая мою больную ногу и необходимость соблюдать все меры предосторожности, дорога до трюма № 4, расположенного далеко на юте, отняла у нас по крайней мере четверть часа. А когда мы, наконец, туда добрались, откинули брезент, сдвинули пару досок и заглянули вниз в мрачные глубины трюма, я отнюдь не обрел уверенность, что очень рад достигнутой цели.

По дороге я захватил из кладовой боцмана некоторые инструменты и электрический фонарь, и хотя он светил не слишком ярко, но все же достаточно, чтобы узреть ту бойню, которую представлял собой трюм № 4. По выходе из Карраччо я распорядился закрепить грузы, но я не рассчитывал на шторм по той вполне уважительной причине, что как только где-либо погода портилась, «Кампари» всегда уходил на всех парах в противоположную сторону.

Но сейчас Каррерас вел корабль к центру тайфуна и либо не побеспокоился, либо просто забыл усилить крепление грузов. Почти наверняка забыл, потому что трюм № 4, мягко говоря, представлял собой угрозу жизни всех на борту, в том числе Каррераса и его команды. По меньшей мере десяток тяжелых контейнеров, а вес пары из них исчислялся тоннами, сорвался с креплений и теперь носился по трюму, как стадо бегемотов, играющих в футбол, накатываясь вслед за наклоном судна то на еще державшийся груз у кормы, то на переднюю переборку. Смелая догадка позволила мне предположить, что переборке это на пользу не идет. Стоило только «Кампари» перейти от килевой качки к бортовой, что было особенно вероятно при приближении к центру тайфуна, и это стадо принялось бы штурмовать борта корабля. А дальше — гнутые листы обшивки, сорванные закрепки и гибельная для судна течь.

Словно чтобы усугубить положение, люди Каррераса не позаботились убрать стенки разобранных контейнеров, в которых они сами и их пушки были приняты на борт. Теперь они тоже носились по дну и постепенно уменьшались в размерах по мере того, как взбесившиеся контейнеры крушили ими переборки, пиллерсы и закрепленный груз. Это ужасное зрелище хорошо дополняло звуковое сопровождение — постоянный металлический скрежет по стальному полу обтянутых железными полосами контейнеров, пронзительный, гнусный, сводящий зубы визг, который закономерно и всякий раз неожиданно оканчивался резким, потрясавшим весь трюм, ударом, когда контейнеры натыкались на прочную преграду. И вся эта какофония усиливалась в десять раз в гулкой, грохочущей полости трюма. Я бы, пожалуй, не выбрал дно этого трюма местом для послеобеденного отдыха.

Посветив на вертикальный стальной трап, уходящий в недра трюма, отдал фонарь Сьюзен.

— Спускайтесь вниз и, бога ради, не отцепитесь от этой лестницы. Там внизу, у ее основания, перегородка в три фута высотой. Становитесь за нее. Там безопасно.

Проследив, как она медленно спускается, встал на трап сам, сдвинул доски у себя над головой — весьма нелегкая работа для одной руки — и оставил их так. Конечно, они могли и съехать обратно, и даже свалиться в трюм. Но на этот риск я вынужден был пойти, ибо закреплялись они только сверху, как и брезентовый чехол. Так что с этим я ничего не мог поделать. Если кому-то взбредет в голову шальная мысль прогуляться по палубе — особенно если учесть, что Каррерас не натягивал штормовые леера, — то все шансы за то, что безумец не заметит развевающегося угла брезента, а если и заметит, то либо пройдет мимо, либо, как максимум, закрепит его. Ну, если уж его любознательность дойдет до того, что он сдвинет доску, тут уж ничего не попишешь.

По трапу я спускался медленно и неуклюже из-за сильной боли в ноге мое мнение об обезболивающем Марстона было явно ниже его собственного. Внизу за перегородкой ждала Сьюзен. Здесь, в глубине, грохот усилился вдвое, а зрелище толкающихся по трюму бегемотов — контейнеров выглядело еще страшнее.

— Где же гробы? — спросила Сьюзен. Я ведь сказал ей лишь то, что мы собираемся обследовать некие гробы. Я не мог заставить себя сообщить ей, что мы могли в них обнаружить.

— Они упакованы. В деревянном ящике. На той стороне трюма.

— На той стороне? — она повернула голову, подняла фонарь и взглянула на скользящие по полу обломки и скрежещущие контейнеры.

— На той стороне? Да нас расплющит, прежде чем мы пройдем полпути.

— Весьма вероятно, и тем не менее не вижу другого выхода. Подождите меня минутку.

— Вы! С вашей ногой! Да вы еле ковыляете. Нет, нет! — прежде чем я успел ее удержать, она перепрыгнула через перегородку и бросилась бегом через трюм. Она то и дело спотыкалась о рассыпанные обломки, но каждый раз ей удавалось сохранить равновесие, вовремя остановиться или ловко увернуться от проносящегося мимо контейнера.

Она была проворна и легка, это надо признать, но измученная морской болезнью, утомленная постоянным напряжением сил в борьбе с качкой, она не должна была добраться до цели.

Тем не менее Сьюзен это сделала, и я увидел, как она размахивает фонарем в другом конце трюма. Мое восхищение ее смелостью могло сравниться разве только со злостью на ее поступок. Что, интересно, она собиралась делать с этими гробами, когда найдет: принести их обратно по одному под мышкой?

Но их там не оказалось, так как, осмотрев все, она покачала головой. И вот она уже шла обратно, а я предостерегал ее криком, но крик вдруг застрял у меня в горле, обратившись в шепот, правда, она не услышала бы и крика. Громыхающий, шатающийся контейнер, разогнавшись под уклон, после того, как «Кампари» резко клюнул носом в неожиданно глубокую впадину между волнами, ударил ее в спину, бросил на пол, и потащил перед собой, как будто был наделен человеческой, вернее бесчеловечной склонностью к злу и вознамерился лишить ее жизни, прижав к передней переборке. И только в последний миг перед тем, как ей умереть, «Кампари» начал выбираться из ямы, контейнер заскрежетал, остановившись в трех футах от переборки, а Сьюзен осталась неподвижно лежать между ними. Я был по крайней мере в пятнадцати футах от нее, но совершенно не мог восстановить в памяти, как сумел добраться туда и обратно. Хотя все же сделал это, ибо неожиданно мы оба оказались на нашем островке безопасности, и она прильнула ко мне, как будто я был последней оставшейся ей в мире надеждой.

— Сьюзен, — хриплый голос мой как будто принадлежал кому-то другому.

— Сьюзен, вы ранены?

Она прильнула еще ближе. По какой-то чудесной случайности в правой руке у нее по-прежнему горел фонарь. Было это где-то у меня за спиной, но отраженного от борта света было достаточно, чтобы осмотреться. Маска ее была сорвана, оцарапанное лицо кровоточило, забрызганные грязью волосы растрепались, одежда промокла, а сердце билось как у попавшей в ловушку птички.

Совсем не к месту меня посетило напрошенное воспоминание, воспоминание об очень выдержанной, прелестно-ядовитой, мнимо-заботливой юной леди, которая два дня назад спрашивала меня о коктейлях, но это видение померкло, только возникнув. Несоответствие было непомерным.

— Сьюзен, — переспросил я, — вы не ранены?

— Я не ранена, — она глубоко вздохнула, точнее сказать, не вздохнула, а содрогнулась. — Просто я так испугалась, что не могла пошевелиться. Она взглянула на меня своими зелеными глазами, невероятно большими на белом, как мел, лице и уткнулась мне в плечо. Показалось, что она собирается меня задушить.

К счастью, это продолжалось недолго. Я почувствовал, как слабеют ее объятья, увидел, как сдвинулся луч от фонаря, и вдруг она сказала до странного обыденным голосом:

— Так вот они.

Я обернулся. Они действительно были тут, не дальше чем в десяти футах. Три гроба — Каррерас уже разбил ящики — аккуратно стояли, покрытые брезентом, между перегородкой и переборкой, в полнейшей безопасности. Как это не уставая повторял Тони Каррерас, его отец ничего не упускал из виду. Темные блестящие гробы с черными кистями и бронзовыми ручками. На одном из них на крышке была прибита табличка, то ли медная, то ли бронзовая, трудно было разобрать.

— Это упрощает дело, — голос мой почти совсем вошел в норму. Я взял было молоток и зубило, захваченные из кладовки боцмана, но тут же бросил их.

— Тут кроме отвертки ничего не понадобится. Два из них должны быть пустыми. Дайте мне фонарь и оставайтесь здесь. Постараюсь закончить как можно быстрее.

— Будет еще быстрее, если я подержу фонарь, — ее голос был еще спокойней моего, но пульсирующая голубая жилка на шее говорила, чего стоит ей это спокойствие. — Поторопитесь, пожалуйста.

Мне было не до споров. Я взялся за конец ближайшего ко мне гроба и хотел подвинуть его поудобнее для работы. Не тут-то было — он застрял между другими. Тогда подсунул руку под гроб, пробуя его приподнять, и вдруг нащупал пальцем дырку в дне. Затем другую, третью. Обшитый изнутри цинком гроб с отверстиями в дне? Это было, по меньшей мере, странно. Выдвинув гроб, принялся за шурупы. Они были бронзовые и очень большие, но и отвертку из боцманской кладовки я взял не маленькую. И, кроме того, меня все время свербила мысль, что если скормленный часовому наркотик был столь же плох, как и обезболивающее, вколотое мне в ногу, то он вполне уже может просыпаться. Если уже не проснулся. Так что крышка слетела с гроба в считанные секунды. Под крышкой, вместо ожидаемого мною крепа, я увидел старое затрапезное одеяло. Возможно, в этой стране существовали отличные от общепринятых погребальные обычаи. Я стащил одеяло и убедился в своей прозорливости. Обычаи их действительно были своеобразны. Вместо тела покойного у них, оказывается, было принято укладывать в гроб аматоловые шашки, набор детонаторов и небольшую квадратную коробочку с проводами — по всей вероятности, часовой механизм. Мгновенное определение вида взрывчатки не было особой доблестью — на каждой шашке было разборчиво написано страшное слово. Сьюзен заглянула мне через плечо:

— Что такое аматол?

— Мощная взрывчатка. Здесь хватит, чтобы разнести «Кампари» на кусочки.

Больше вопросов у нее не возникло. Я положил на место одеяло, прикрутил крышку и принялся за следующий гроб. У него снизу тоже были дырки, возможно, чтобы взрывчатка не отсырела. Снял крышку, осмотрел содержимое и поставил ее обратно. Номер два был дубликатом номера первого. И вот я приступил к номеру третьему. Тому, который с табличкой, самому для меня интересному. Табличка в форме сердечка гласила с исчерпывающей лаконичностью: «Ричард Хоскинс, сенатор». И все. Сенатор чего, я так и не понял. Но впечатляло. Впечатляло достаточно, чтобы обеспечить почтительное отношение на всем пути в Штаты. Я снял крышку с осторожностью, тщательностью и благоговением, как будто под ней на самом деле лежал Ричард Хоскинс. Я-то знал, что нет его там.

То, что находилось внутри, было завернуто в плед. Я осторожно вытащил плед. Сьюзен поднесла фонарь. На одеялах и вате лежал полированный алюминиевый цилиндр длиной в 75 дюймов и диаметром в 11 дюймов, с беловатой керамической головкой. Просто лежал — и было в нем что-то пугающее, что-то непередаваемо зловещее. Хотя, возможно, не в нем самом, а в моих мыслях по его поводу.

— Что это такое? — голос Сьюзен был так тих, что ей пришлось подойти поближе и повторить: — О, Джонни, скажи, ради бога, что это такое?

— "Твистер".

— Что-что?

— "Твистер".

— О, господи! — до нее дошло. — Это... это атомное устройство, похищенное в Южной Каролине? «Твистер»? — она отступила назад, шатаясь. -"Твистер"!

— Он не кусается, — заверил я, не будучи, впрочем, сам в этом вполне уверен. — Тротиловый эквивалент у него пять тысяч тонн. С гарантией разобьет любой корабль в мире на мельчайшие осколки, если только просто не испарит. И именно это собирается сделать Каррерас.

— Я... я не понимаю, — то ли она не расслышала моих слов — наш разговор постоянно прерывался скрежетом металла и треском ломаемого дерева, то ли действительно не поняла их смысла. — Он собирается взорвать этой штукой «Кампари» после того, как перегрузит золото на тот корабль, что его ожидает?

— Нет никакого такого корабля. И не было его никогда. Перегрузив золото, добросердечный Мигель Каррерас собирается освободить всех пассажиров и команду «Кампари» и позволить им уплыть на «Тикондероге». В качестве еще одного свидетельства своей сентиментальности и великодушия он собирается предложить забрать этого сенатора Хоскинса и его славных спутников для погребения в родной земле. Капитан «Тикондероги» вряд ли осмелится ему отказать, а если рискнет, Каррерас найдет средства убедить его переменить свое решение. Видите это? — я показал на панель у хвоста «Твистера».

— Не трогайте! — Если вы в силах вообразить, как можно кричать шепотом, то это был именно тот самый случай.

— Да я за все деньги «Тикондероги» ее не трону. Мне смотреть-то на нее страшно. Во всяком случае, под этой панелью почти наверняка часовой механизм, который приведут в действие перед перегрузкой гроба. Мы весело пускаемся в путь, пытаемся связаться с Норфолком, армией, флотом, ВВС, ФБР, с кем там еще — ведь марионетки Каррераса на борту «Тикондероги» обязательно позаботятся о том, чтобы там не осталось ни одного целого радиоаппарата. Через полчаса, может час, после отхода «Кампари», пожалуй, все-таки час — даже Каррерас, я думаю, не захочет находиться в нескольких милях от атомного взрыва — будет небольшой трах-тарарах.

— Он никогда этого не сделает, никогда! — в ее эмоциональном выступлении не было и тени убежденности. — Для этого надо быть дьяволом!

— Первостатейным, — согласился я. — И не говорите, пожалуйста, ерунду насчет того, что он чего-то не сделает. Чего ради, по-вашему мнению, они крали «Твистера» и выставляли дело так, будто доктор Слингсби Кэролайн сам с ним смылся? С самого начала с определенной и единственной целью превратить «Тикондерогу» в ничто. Чтобы устранить всякую возможность возмездия, все у них построено на полном уничтожении корабля и всех на его борту, в том числе пассажиров и команды «Кампари». Возможно, липовые радисты Каррераса могли бы протащить на борт взрывчатку, но абсолютно невозможно протащить столько взрывчатки, чтобы гарантировать стопроцентное уничтожение. В прошлую войну на английском крейсере взорвался пороховой погреб с сотнями тонн сильнейшей взрывчатки — и то некоторые спаслись. Орудийным огнем он не мог потопить корабль: пара выстрелов из приличной пушки — и палуба «Кампари» выгнется так, что от орудий больше не будет никакого толка. Да и тут, возможно, кое-кто спасется. А с «Твистером» не останется никаких шансов на спасение — ни единого!

— Люди Каррераса, — медленно проговорила она, так это они убили охранников в атомном исследовательском центре?

— А как же? А затем заставили доктора Кэролайна выехать на машине за ворота, а сами спрятались с «Твистером» сзади. «Твистер» уже через час, наверное, летел к ним в страну, а кто-то перегнал пикап в Саванну и именно там его бросил. Наверняка, чтобы бросить подозрение на «Кампари», который в то утро выходил из Саванны. Я не могу точно сказать, зачем это было нужно, но готов поспорить, что Каррерас, зная о маршруте «Кампари», был с полным основанием уверен, что корабль обыщут в первом же порту и дадут ему таким образом возможность провести на борт своего подставного радиотехника.

Во время своего выступления я рассматривал два наборных диска на панели «Твистера». Окончив речь, натянул на место плед с нежностью молодого отца, поправляющего одеяло на кроватке уснувшего первенца, и начал закручивать шурупы крышки. Некоторое время Сьюзен молча наблюдала за моими действиями и вдруг удивленно сказала:

— Мистер Сердан и доктор Кэролайн. Это же одно и то же лицо. Они обязаны быть одним и тем же лицом. Теперь я припоминаю. Когда пропал «Твистер», упоминалось, что только один или два человека знают, как приводить его в боевую готовность.

— Он так же важен в их планах, как и «Твистер». Без него это бесполезная железка. Боюсь, что бедному доктору Кэролайну несладко пришлось. Сначала его похищают и вынуждают повиноваться, потом мы его начинаем лупить — единственные, кто мог бы его спасти. Под неусыпной охраной этих двух головорезов, одетых сиделками. Он вытурил меня из своей каюты в первую нашу встречу, но лишь потому, что знал: его преданная сиделка в своей сумочке для вязанья на коленках держит обрез.

— Но зачем это кресло на колесиках? Разве так уж необходимо было прибегать к таким хитростям?

— Совершенно необходимо. Они не могли позволить ему смешаться с массой пассажиров, общаться с ними. Кресло помогло скрыть его необычный рост. И, кроме всего прочего, дало ему отличную возможность нести неотрывную вахту по перехвату радиограмм. На коктейль, устроенный вашим отцом, он явился, потому что ему приказали. Захват корабля планировался на тот вечер, и Каррераса очень устраивало иметь под рукой двух вооруженных сиделок в салоне. Бедный старина Кэролайн!