Мне хотелось упасть на четвереньки и дальше пробираться в таком положении.

Я бы так и сделал, но знал, что шорох плаща выдаст меня.

Затем я снова увидел этот огонек — футах в тридцати от меня, но светил он не в мою сторону, а освещал что-то на земле. Я сделал два быстрых шага вперед, желая посмотреть на источник света, и обнаружил, что моя способность ориентироваться в темноте не подвела меня. Огород был окружен деревянным забором, и я наткнулся прямо на него. Верхняя планка скрипнула, как дверь заброшенной темницы.

Кто-то вскрикнул, выключил фонарик, затем снова включил его, но теперь он освещал не землю, а обшаривал огород. Человек с фонариком был пуглив, как котенок. Он ведь должен был сориентироваться, откуда донесся скрип, и, осветив это место фонариком, моментально обнаружить меня, а вместо этого он беспорядочно водил фонариком туда-сюда, и у меня было время, чтобы сделать один длинный шаг назад. Лишь один, но его хватило, чтобы слиться с ближайшим дубом. Я прижался к дубу так сильно, будто пытался свалить его и страстно желал лишь одного — чтобы у меня был пистолет.

— Дай мне фонарик, — холодный, невыразительный голос, без сомнения, принадлежал Ройалу. Свет фонарика метнулся в сторону, а затем снова осветил землю. — Давай, продолжай.

— Но я слышал шум, мистер Ройал, — дрожащий шепот принадлежал Ларри.

— Там, точно там, я точно слышал.

— Я тоже слышал. — С таким голосом, как у Ройала, в котором столько же тепла, сколько в ведерке со льдом для шампанского, трудно успокоить кого-либо, но Ройал очень старался. — Лес ночью полон звуков. Жаркий денек, холодный дождь ночью, все то расширяется от жары, то сжимается от холода, отсюда и различные звуки. Ладно, поторопись, всю ночь, что ли, хочешь под дождем провести?

— Послушайте, мистер Ройал, — с отчаянием прошептал Ларри, — я не ошибся, правда, я слышал...

— Что, забыл нанюхаться на ночь своего белого порошка? — оборвал его Ройал. Даже секунда доброжелательного отношения к другим была для него слишком долгой. — Боже, зачем я связался с таким наркоманом, как ты?

Заткнись и работай.

Ларри заткнулся. Меня заинтересовало то, что сказал Ройал, поскольку интересовали, с тех пор как я увидел Ларри, его поведение, тот факт, что ему позволили общаться с Вайлендом и генералом, та свобода, которой он пользовался, и само его присутствие здесь. Крупная преступная организация, старающаяся загрести большие деньги, — а я не мог представить, что такая банда не стремится заработать большие деньги, — обычно подбирает своих членов с большой осторожностью и предусмотрительностью, как крупные корпорации подбирают крупных администраторов. Более того, ошибка по недосмотру, опрометчивость администратора не развалят крупную корпорацию, но они могут развалить преступную организацию. Крупные преступления являются большим бизнесом, а крупные преступники — крупными бизнесменами, и они занимаются своей незаконной деятельностью с той же тщательностью и аккуратностью, что и их законопослушные коллеги. Если возникает — что, правда, очень нежелательно — необходимость убрать соперников или человека, угрожающего их безопасности, то это поручалось тихим, вежливым людям типа Ройала, но Ларри им нужен был так же, как зажженная спичка на пороховом складе.

Их было трое в этом углу огорода — Ройал, Ларри и дворецкий, круг обязанностей которого, казалось, был шире, чем можно было ждать от человека его профессии в лучших загородных домах, принадлежащих представителям высших слоев английского общества. Ларри и дворецкий что-то делали лопатами. Сначала я подумал, что они копают яму. Ройал прикрывал фонарик, но при таком дожде даже в десяти футах было сложно что-либо разглядеть. Однако постепенно, скорее по звукам, я понял, что они закапывали какую-то яму. Я улыбнулся — мог побиться об заклад: они закапывали что-то очень ценное, что не пролежит здесь долго. Огород — не очень подходящее место для сокрытия клада.

Через три минуты они закончили работу. Кто-то из них обработал землю граблями. Я предположил, что они копали на недавно вскопанной грядке и хотели скрыть следы своей работы. Затем все пошли к стоявшему в нескольких ярдах навесу и бросили там лопаты и грабли.

Тихо разговаривая, они вышли из-под навеса. Ройал с фонариком в руке шел впереди. Они прошли через калитку футах в пятнадцати от меня, но к этому времени я отошел на несколько ярдов в лес и спрятался за толстым дубом. Они все вместе двинулись по тропинке, которая вела к входу в дом, и постепенно голоса их затихли. Полоска света упала на крыльцо, до меня донесся звук закрываемой двери, и наступила тишина.

Я застыл на месте, не сдвинувшись ни на дюйм. Дождь лил теперь в два раза сильнее, и плотная крона дуба совсем не защищала меня, но я не двигался. Струи дождя затекали мне за шиворот и текли по спине, но я не двигался, затекали мне в ботинки, но я не двигался. Вода поднялась уже выше щиколоток, но я не двигался. Стоял подобно скульптуре, высеченной изо льда, но холоднее льда. Руки мои онемели, ноги замерзли, и каждые десять секунд тело сотрясала дрожь. Я все на свете отдал бы, лишь бы иметь возможность двигаться, но не двигался, двигались только мои глаза.

Слух теперь мало помогал мне. При таком завывании все усиливающегося ветра в верхушках деревьев и шуме ливня невозможно услышать шаги человека и на расстоянии десяти футов. Но если вы простоите три четверти часа неподвижно, то ваши глаза привыкнут к темноте, и вы заметите движение и в десяти ярдах от вас. И я заметил движение.

Осторожные движения. Думаю, внезапный порыв ветра и дождя заставил лопнуть терпение у тени, которая вышла из-под ближайшего дерева и тихо направилась к дому. Если бы я не столь внимательно оглядывался вокруг, то не заметил бы этого человека, поскольку ничего не слышал. Но я заметил его — тень, двигавшуюся беззвучно. Тихий, смертельно опасный человек — Ройал.

Сказанные им Ларри слова явно предназначались для того, чтобы обмануть любою возможного слушателя. Ройал слышал шум. И шум достаточно странный, чтобы заставить его поинтересоваться, нет ли здесь кого. Но лишь поинтересоваться. Если бы Ройал был уверен в присутствии постороннего, то он провел бы здесь всю ночь, чтобы нанести удар, смертельный удар. Я представил себе, что сразу после их ухода иду в огород, беру лопату и начинаю искать — и мне стало еще холоднее. Я представил, как наклоняюсь над ямой, сзади неслышимый и невидимый подходит Ройал и выпускает пулю, всего одну медно-никелевую пулю 22-го калибра, мне в затылок.

Но я должен был посмотреть, что они закопали, и лучшего для этого времени, чем сейчас, не найти. Дождь лил как из ведра, и было темно, как в могиле. Маловероятно, что Ройал вернется, хотя... Хотя я не мог поручиться, что этот коварный дьявольский ум не придумает еще что-нибудь.

Но даже если он вернется, то прежде чем сможет двигаться, ему понадобится по меньшей мере минут десять, чтобы после яркого света привыкнуть к полной темноте. А он явно не станет ходить здесь с фонариком. Уж если он не пошевелился, когда понял, что в поместье — чужой и чужой этот видел возню на огороде, то, посчитав такого чужака осторожным и опасным человеком, не станет искать его с фонарем — напрашиваться на пулю в спину, ведь Ройал не мог знать, что чужак не вооружен.

Я подумал, что десяти минут мне хватит: закапывать на огороде что-либо надолго нелепо, а так как ни Ларри, ни дворецкий не были похожи на людей, которым работа лопатой доставляет удовольствие, то они не станут копать даже на дюйм глубже необходимого. И оказался прав. Я нашел под навесом лопату, с помощью точечного луча фонарика обнаружил свежераспаханную землю, и с того момента, как я прошел через калитку, до того, как я снял два или три дюйма земли, покрывавшей что-то вроде белого соснового ящика, прошло не более пяти минут.

Одна сторона ящика была чуть выше другой, и поэтому сильный дождь через минуту смыл с его поверхности всю землю. Я аккуратно включил фонарик. Никаких пометок, ничего, что позволило бы мне узнать о содержимом ящика.

С обоих торцов его имелись ручки. Обеими руками я взялся за одну из них и попытался приподнять ящик, но он был пяти футов в длину и, казалось, набит кирпичами. Я смог бы передвинуть его, но земля вокруг ямы настолько пропиталась водой и стала такой мягкой, что я по щиколотки погрузился в нее.

Я снова достал фонарик, отрегулировал его, чтобы пятно света было не более самой мелкой монеты, и начал осматривать поверхность ящика. Никаких металлических щеколд, никаких болтов. Насколько я понял, крышка была просто прибита гвоздями. Я подсунул под крышку лопату. Гвозди заскрипели, когда я начал выдирать их из дерева, но я не обращал на это внимания, и мне удалось оторвать один конец крышки. Я приподнял ее на пару футов и посветил внутрь.

Даже мертвый, Яблонски улыбался. Улыбка была кривой, такой же кривой, каким стал сам Яблонски, силой запихнутый в этот тесный ящик, но все же это была улыбка. Его лицо было спокойным и безмятежным. Концом карандаша можно было закрыть эту крохотную дырочку между его глаз. Такую дырочку оставляет медно-никелевая пуля 22-го калибра.

Там, в заливе, я дважды вспоминал о мирно спящем Яблонски, и он действительно спал, вот уже много часов, холодный, как мрамор.

Обшаривать его карманы я не стал — Ройал и Вайленд сделали это до меня. Кроме того, я знал, что у Яблонски при себе не было ничего изобличающего, ничего указывающего на истинную причину его пребывания в этом доме, ничего, что могло выдать меня.

Я стер капли дождя с лица Яблонски, опустил крышку и аккуратно забил гвозди концом лопаты. Я рыл яму, а закапывал могилу. Ройалу повезло, что я тогда не встретил его.

Поставив лопату и грабли под навес, я покинул огород.

Домик у входа не был освещен. Я нашел дверь и два окна невысоко от земли — домик был одноэтажным, — но все запертые. В таком месте так и должно было быть — все всегда заперто.

Но гараж не был заперт. Не найдется идиота, который попытался бы увести парочку «роллс-ройсов», даже если бы он мог прорваться через ворота. Гараж был под стать машинам: о таких верстаках и инструментах мечтал каждый любитель делать все своими руками.

Я испортил пару стамесок по дереву, но мне все же удалось отодвинуть щеколду на одном окне. Казалось маловероятным, что в домике установлена охранная сигнализация, так как на подъемных окнах не было шпингалетов. Но я не стал рисковать, опустил верхнюю половинку окна и пробрался внутрь.

Обычно специалисты считают, что домушник — раб привычки, которая заставляет его поднимать нижнюю половинку окна и пробираться под ней, и не утруждая себя, натягивают провод на уровне пояса, а не над головой. В этом домике я обнаружил, что средней руки специалист все же работал здесь: сигнализация была установлена.

Я не свалился никому на голову и не побил горшки и чашки на кухне только потому, что выбрал помещение с матовыми стеклами, и мог побиться об заклад, что это ванная. Так оно и оказалось.

В коридоре я включил фонарик. Архитектура домика, если это можно было назвать архитектурой, была незатейливой. Коридор напрямую соединял парадную и заднюю двери. По обе стороны коридора располагались две небольшие комнатки.

Комнатка напротив ванной оказалась кухней — ничего интересного в ней не оказалось. Я двинулся по коридору так тихо, как позволяли мне скрипевшие ботинки, добрался до двери слева, осторожно нажал на ручку и бесшумно вошел.

Именно сюда-то мне и нужно было попасть. Закрыв за собой дверь, я прислушался: от левой стены доносилось глубокое, равномерное дыхание, и я тихо двинулся в ту сторону. А когда оказался футах в четырех, зажег фонарик и направил луч прямо в глаза спящему человеку.

Он проснулся моментально и приподнялся на кровати на локте, другой рукой прикрывая глаза от слепящего света. Я обратил внимание, что даже разбуженный посреди ночи он выглядел так, будто причесал свои блестящие черные волосы лишь десять минут назад. Я же всегда просыпался с копной всклокоченных волос — точной копией современной женской прически «а ля Гаврош» — произведением близорукого идиота с садовыми ножницами в руках.

Он не стал ничего предпринимать. Это был здоровенный здравомыслящий человек, который знал, когда можно что-либо предпринять, а когда — нельзя.

И он знал, что сейчас не время для этого, особенно когда почти ничего не видишь.

— За фонариком пистолет тридцать второго калибра, Кеннеди, — сказал я. — Где твой пистолет?

— Какой пистолет? — В его голосе не слышалось страха — он не испугался.

— Вставай! — приказал я.

Пижама была не темно-бордовой, что меня очень удивило и обрадовало.

— Отойди к двери.

Он отошел. Я сунул руку под подушку.

— Вот этот пистолет, — сказал я, доставая маленький пистолет серого цвета. — Вернись к кровати и сядь.

Взяв фонарик в левую руку, а пистолет — в правую, я быстро осмотрел комнату. В ней было только одно окно, наглухо зашторенное занавеской. Я подошел к двери, включил свет, посмотрел на пистолет и снял его с предохранителя.

— Так у тебя не было пистолета, — сказал Кеннеди.

— Теперь есть.

— Он не заряжен, друг.

— Рассказывай сказки, — сказал я устало. — Ты что, держишь его под подушкой, только чтобы пачкать наволочки? Если бы пистолет не был заряжен, ты набросился бы на меня, как экспресс «Чатануга».

Я оглядел комнату. Приятное мужское жилище с хорошим ковром, парой кресел, столом со скатертью, небольшим диванчиком и посудным шкафчиком. Я достал из шкафчика бутылку виски и пару стаканчиков.

— С твоего позволения, конечно, — я посмотрел на Кеннеди.

— Веселый парень, — холодно ответил он. Я налил себе виски, и много я нуждался в этом. Выпив, я уставился на Кеннеди, а он на меня.

— Кто ты, приятель? — спросил он.

Я забыл, что он видит лишь незначительную часть моего лица, и опустил воротник штормовки.

— Толбот, — медленно сказал Кеннеди. — Джон Толбот, убийца.

— Да, это я, — согласился я. — Убийца. Он сидел неподвижно, глядя на меня. Наверное, десятки мыслей кружились в его голове, но ни одна из них не отразилась на лице. Оно было столь же выразительно, как лицо деревянной статуи индейца. Но его карие умные глаза выдали его. Он не смог скрыть враждебности и холодной злобы, таившихся в их глубине.

— Чего ты хочешь, Толбот? Что ты делаешь здесь?

— Иными словами, почему я не уношу ноги?

— Почему ты вернулся? Они держали тебя взаперти в доме, бог его знает — почему, с вечера вторника. Ты бежал, тебе не потребовалось кого-нибудь при побеге пришить, иначе я бы об этом знал. Возможно, они даже не догадываются о твоем побеге, иначе я бы об этом тоже знал. Но ты отсутствовал, ты выходил в море — я чувствую его запах и вижу, на тебе рыбацкая штормовка. И бежал ты давно — не смог бы так промокнуть за полчаса, даже если бы стоял под водопадом. И после этого ты возвращаешься.

Убийца, человек, которого разыскивают. Все это чертовски странно.

— Действительно, странно, — согласился я. Виски было хорошим, и впервые за многие часы я почувствовал себя почти человеком. — Слушай, а что это за странная компания, на которую ты здесь работаешь? — спросил я, отметив про себя, что этот шофер — умный парень, соображает быстро.

Он ничего не ответил. Но, думаю, если бы я работал в этом доме, то тоже не стал бы обсуждать своих хозяев с первым попавшимся убийцей. Я сделал вторую попытку.

— Дочь генерала — мисс Мери — хорошенькая шлюшка, не правда ли?

Это достало его. Он вскочил с кровати, в глазах его засветилось бешенство. Руки сжались в кулаки, и он был на полпути ко мне, прежде чем вспомнил, что пистолет направлен ему в грудь.

— Хотел бы я, чтобы ты, Толбот, повторил все это, но без пистолета в руке.

— Вот так-то лучше, — одобрительно произнес я. — Наконец-то появились первые признаки жизни. Вырабатывая определенное мнение, вспоминай старую добрую поговорку, что не по словам судят, а по делам. Если бы я просто поинтересовался у тебя, что представляет собой Мери Рутвен, ты не стал бы отвечать или послал бы меня к черту. Я, как и ты, не считаю ее шлюшкой и знаю, что она не такая. Я считаю ее хорошей крошкой и очень красивой.

— Не сомневаюсь в этом, — в голосе его слышалась злоба, но в глазах появилось некоторое замешательство. — Именно поэтому ты в тот день напугал ее до смерти.

— Сожалею об этом, искренне сожалею. Но я был вынужден сделать это, Кеннеди, хотя и не по тем соображениям, о которых думаешь ты и эта компания убийц в доме. — Я допил виски и, пристально посмотрев на него, бросил ему пистолет. — Может, поговорим?

Я застал его врасплох, но он быстро, очень быстро пришел в себя.

Ловко поймал пистолет, посмотрел на него, потом на меня, помедлил, пожал плечами и слабо улыбнулся:

— Думаю, лишние масляные пятна простыням не повредят, — он засунул пистолет под подушку, подошел к столу, налил виски себе и мне и с ожиданием посмотрел на меня.

— Я действую не наобум, как ты мог подумать. — Я слышал, как Вайленд пытался убедить генерала и Мери избавиться от тебя, и понял, что ты представляешь потенциальную опасность для Вайленда, генерала и других, кого я могу не знать. И еще я понял, что ты не имеешь никакого отношения к тому, что происходит. А ты должен знать: здесь происходит что-то странное.

Он кивнул:

— Но я только шофер. А что они ответили Вайленду?

По тому, как он это спросил, я заключил, что он питает к Вайленду отнюдь не нежные чувства.

— Они встали на дыбы и наотрез отказались.

Мои слова доставили ему удовольствие, хоть он и пытался не показать этого.

— Ты, кажется, не так давно оказал семье Рутвен великую услугу, продолжил я. — Пристрелил парочку головорезов, пытавшихся похитить Мери Рутвен.

— Мне повезло. И я подумал, что там, где требовались быстрота и жестокость, ему всегда везло.

— Я прежде всего телохранитель, а не шофер. Мисс Мери — лакомый кусочек для любого громилы в этой стране, который стремится по быстрому заработать миллион. Но я больше не телохранитель, — неожиданно закончил он.

— Я встречался с твоим преемником, — кивнул я. — Валентино. Он не способен охранять и пустую детскую.

— Валентино? — ухмыльнулся он. — Эл Гантер. Но Валентино подходит ему лучше. Ты, я слышал, повредил ему руку?

— Он повредил мне ногу. Она вся сплошной синяк. — Я посмотрел на него с интересом. — Забыл, что разговариваешь с убийцей, Кеннеди?

— Ты не убийца, — заявил он решительно. Последовала долгая пауза, потом он отвел взгляд и уставился в пол.

— Патрульный Доннелли, да? — спросил я.

Он молча кивнул.

— Доннелли жив и здоров. — Может, ему и потребовалось какое-то время, чтобы смыть пороховую гарь с брюк, но это все его страдания.

— Все подтасовано, да? — спросил он тихо.

— Ты читал обо мне в газетах, — я махнул рукой на журнальный столик.

Я все еще красовался на первой полосе, и фотография была еще хуже, чем предыдущая. — Остальное ты слышал от Мери. Кое-что из того, что ты прочитал или слышал, — правда, кое-что — ложь. Меня действительно зовут Джон Толбот, и я действительно, как они сказали в суде, специалист по спасательным работам. Я работал во всех тех местах, что они назвали, кроме Бомбея. Но я никогда не занимался никакой преступной деятельностью. Однако по Вайленду, или генералу, или скорее по им обоим действительно тюрьма плачет. Они послали телеграммы своим посредникам в Голландии, Великобритании и Венесуэле — у генерала, конечно, есть нефтяные интересы во всех трех странах, — с приказом проверить меня. Они останутся довольны.

Мы долго готовились.

— Откуда ты знаешь, что они послали телеграммы?

— Все телеграммы, посланные из Марбл-Спрингз за границу за последние два месяца, просматривались. Генерал, — а все телеграммы отправлены от его имени, — конечно, пользуется шифрами, что вполне законно. В квартале от почтового отделения живет один старичок из Вашингтона, он — гений по шифрам. Так вот, он говорит, что шифр у генерала детский. С его точки зрения, конечно.

Я встал и начал прохаживаться по комнате. Действие виски прекратилось. Я казался себе холодной мокрой камбалой.

— Я должен был влезть в это дело. До сих пор мы действовали впотьмах, но по причинам, которые сейчас долго объяснять, мы знали, что генерал ухватится за возможность заполучить специалиста по спасательным работам. И он ухватился.

— Мы? — Кеннеди все еще сомневался.

— Мои друзья и я. Не волнуйся, Кеннеди, за моей спиной — закон. Я в этом деле участвую не по своей инициативе. Чтобы заставить генерала заглотнуть наживку, мы должны были использовать его дочь. Она абсолютно не в курсе того, что происходит. Судья Моллисон находится в дружеских отношениях с семьей генерала, и 'я попросил его пригласить ее пообедать, а до обеда — посидеть в зале суда, пока он рассмотрит последние дела.

— Судья Моллисон участвует в этом.

— Да. У тебя здесь есть телефон и справочник, можешь позвонить ему.

Он покачал головой.

— Моллисон в курсе, — продолжал я. — И с десяток полицейских, но все они поклялись молчать: стоит проговориться — и им придется искать другую работу. Единственный человек, который не служит закону и находится в курсе этого дела, — хирург, который якобы оперировал Доннелли и подписал свидетельство о его смерти. Он очень совестливый человек, но мне удалось уговорить его.

— Все обман, — пробормотал Кеннеди, — а я клюнул на него.

— Все клюнули. На это мы и рассчитывали. Ложные сообщения Интерпола и с Кубы при полной поддержке полиции, два холостых патрона в барабане кольта Доннелли, ложные заслоны на дорогах, обманные погони полиции, обманные...

— Но пулевая пробоина в лобовом стекле?

— Я приказал Мери пригнуться и сам сделал ее. Машина и пустой гараж подставлены, Яблонски — тоже.

— Мери говорила мне о Яблонски, — медленно сказал он. «Мери», отметил я, а не «мисс Мери», но, может, это ничего и не значило, может, он просто называл ее так за глаза. — «Падший полицейский», — сказала она. Еще одна подстава?

— Да, еще одна подстава. Мы разрабатывали все это два года. Сначала нам потребовался человек, который досконально знает Карибский бассейн. Мы нашли Яблонски, который родился и вырос на Кубе. Два года назад он работал в нью-йоркском отделе по расследованию убийств. Именно Яблонски пришла в голову идея о привлечении его к суду. Умно придумано — не только объясняло внезапное исчезновение одного из лучших в стране полицейских, но и открыло перед ним двери в преступный мир, когда в этом возникла необходимость. Он работал со мной в странах Карибского бассейна последние полтора года.

— Рискуя, да? Я хочу сказать, что Куба — второй дом для всех преступников в Штатах, и шансы...

— Он изменил внешность, — терпеливо пояснил я. — Отрастил усы, бороду, перекрасил волосы, надел очки — родная мать не узнала бы.

Наступила долгая тишина, затем Кеннеди поставил свой стакан и посмотрел мне в глаза:

— Что происходит, Толбот?

— Извини. Ты должен верить мне. Чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя. Моллисон ничего не знает, полицейские ничего не знают — они лишь исполняют приказы.

— Это крупное дело? — медленно спросил он.

— Достаточно крупное. Послушай, Кеннеди, не задавай вопросов. Я прошу тебя помочь мне. Если ты еще не боишься за жизнь Мери, то сейчас самое время начать бояться. Я не думаю, что ей известно о делах Вайленда и генерала больше, чем тебе, но уверен: ей грозит опасность. Большая опасность. Смертельная. Я работаю против крутых ребят, играющих по-крупному. В этой игре они уже убили восьмерых — это я знаю точно. Если ты влезешь в это дело, то, вполне вероятно, получишь пулю в спину. Но я прошу тебя влезть в это дело. Не имею на это права и все же прошу. Что ты на это ответишь?

Его смугловатое лицо несколько побледнело. Ему не понравилось то, что он услышал, но если руки у него и задрожали, я не заметил этого.

— Ты умный человек, Толбот, — медленно произнес он. — Может быть, слишком умный, я не знаю. Но ты достаточно умен и не рассказал бы мне всего этого, если бы не был уверен, что я пойду за тобой. «Играют по-крупному», — сказал ты. Ну что же, и я поучаствую в игре.

Я не стал тратить время на благодарности — если человек сует голову в затягивающуюся петлю, его не стоит поздравлять, и вместо этого сказал:

— Я хочу, чтобы ты ходил с Мери. Везде. Почти уверен, что завтра утром, то есть уже сегодня утром, мы отправимся на нефтяную платформу. Мери почти наверняка отправится с нами. У нее не будет выбора. Ты поедешь с ней.

Он попытался было прервать меня, но я жестом остановил его:

— Я знаю, что тебя сняли с этой работы. Придумай какой-нибудь повод, чтобы сегодня рано утром попасть в дом. Постарайся увидеться с Мери и скажи ей, что с Валентино утром произойдет небольшой несчастный случай, и она...

— О чем ты? Какой несчастный случай?

— Не волнуйся, — зловеще ответил я. — Несчастный случай в лучшем виде. Он некоторое время будет неспособен присматривать даже за самим собой, чего уж говорить о присмотре за другими. Скажи ей, чтобы она настояла на твоем возвращении в телохранители. Если она упрется, генерал не станет возражать, и я больше чем уверен, что Вайленд — тоже: все займет всего один день, а завтра его не очень-то будет волновать вопрос, кто ее охраняет. Не спрашивай, откуда я это знаю, — я этого не знаю, — но могу побиться об заклад, что это так. — И, помолчав немного, продолжил:

— В любом случае Вайленд просто подумает, что она настаивает на этом потому, что, как он считает, ты... как бы это сказать... — ее слабость.

Его лицо оставалось бесстрастным, как у индейца, поэтому я продолжил:

— Не знаю, так ли это, да это и не моя забота. Просто рассказываю тебе, что, по-моему, думает Вайленд и почему это заставит его уступить ей. Это и еще то, что он не доверяет тебе и предпочтет иметь тебя перед глазами.

— Хорошо, — ответил он так, будто я пригласил его на увеселительную прогулку. Он действительно был очень хладнокровным человеком. — Я поговорю с ней и сделаю так, как ты хочешь. — Он задумался на секунду:

— Ты говоришь, что я подставляю голову. Возможно. Но делаю это по собственной воле. И все же мне кажется, мое согласие заняться этим делом позволяет мне надеяться на большую откровенность с твоей стороны.

— А я не откровенен? — я не был раздражен, просто почувствовал смертельную усталость.

— Только в том, чего ты не сказал. Ты хочешь, чтобы я присматривал за генеральской дочкой. Судя по тому, за чем ты охотишься, Толбот, безопасность Мери тебе до лампочки. Если бы тебя это заботило, ты бы спрятал ее, когда она позавчера была в твоих руках. Но ты этого не сделал — привез ее обратно. Говоришь, что ей грозит большая опасность, но именно ты, Толбот, привез ее туда, где она этой опасности подвергается. Ладно, ты хочешь, чтобы я присматривал за ней, но тебе еще что-то от меня надо.

Я кивнул:

— Да. Я лезу в эту кашу со связанными руками. Не преувеличиваю: лезу в эту кашу, как пленник. Мне нужен человек, которому я могу доверять. Тебе я доверяю.

— Ты можешь доверять Яблонски, — тихо произнес он.

— Яблонски мертв. Он молча уставился на меня, затем потянулся за бутылкой и плеснул нам обоим виски. Его губы превратились в тонкую белую полоску на смугловатом лице.

— Видишь это? — показал я на свои промокшие и грязные ботинки. — Это земля с могилы Яблонски. Я закопал его перед тем, как прийти сюда, не более пятнадцати минут назад. Они прострелили ему голову из малокалиберного автоматического пистолета. Прямо в переносицу. Он улыбался, Кеннеди. Человек не улыбается, видя", как к нему приближается смерть. Он не видел ее приближения. Они убили его во сне.

Я кратко рассказал ему о том, что произошло после моего ухода, начиная с моей поездки на Х-13 и кончая моим возвращением сюда.

— Ройал? — спросил он, когда я замолчал.

— Ройал.

— Ты никогда не сможешь доказать этого.

— А мне и не придется, — ответил я почти автоматически. — Ройал не предстанет перед судом, Яблонски был моим другом.

Он понял меня:

— Я бы охотно согласился, чтобы тебе не пришлось рассчитываться за меня, Толбот.

Я выпил. Теперь виски на меня не действовало. Я чувствовал себя усталым, опустошенным и чуть живым стариком.

— Что ты собираешься делать теперь? — поинтересовался Кеннеди.

— Что? Собираюсь попросить у тебя на время сухие ботинки, носки и нижнее белье. Затем вернусь в дом, проберусь в свою комнату, просушу одежду, прикую себя наручниками к кровати и выброшу ключи. Утром они придут за мной.

— Ты с ума сошел, — прошептал Кеннеди. — Почему они убили Яблонски?

— Не знаю, — устало ответил я.

— Ты должен знать, — настойчиво сказал Кеннеди. — С чего бы им убивать Яблонски, если они не знали, кто он на самом деле и чем занимается? Они убили его потому, что почувствовали обман. А если они узнали, что он их обманывает, то они могли узнать это и про тебя. Они будут ждать тебя в твоей комнате, Толбот. Они уверены, что ты вернешься, потому что им неизвестно, что ты нашел тело Яблонски. Ты подучишь пулю в голову, как только переступишь порог. Ты что, не понимаешь этого? Да пойми же ты это, ради бога, наконец!

— Я понял это очень давно. Может быть, они знают обо мне все, а может, — не все. Я сам многого не знаю, Кеннеди. Но, возможно, они не убьют меня, по крайней мере сейчас. — Я поднялся. — Я возвращаюсь.

На мгновение мне показалось, что он попытается силой остановить меня, но, видимо, на моем лице было написано нечто такое, что заставило его изменить решение.

Он взял меня за руку:

— Сколько тебе за это платят. Толбот?

— Гроши.

— Награда?

— Никакой.

— Так что же может заставить человека пойти на такое безумие? — его приятное лицо исказили тревога и недоумение — он не мог понять меня.

Я и сам не мог понять себя:

— Не знаю... Нет, знаю. И скажу тебе в один прекрасный день.

— Ты не доживешь до этого дня, — мрачно произнес он.

Я взял сухие ботинки и одежду, пожелал ему спокойной ночи и ушел.