— Огромное вам спасибо, лейтенант, — сказал Маккиннон. — Как гласит пословица, вы честно заработали свой ужин. Я распоряжусь, чтобы вам его принесли. Вы также заработали хороший сон. Обещаю, что ночью я вас беспокоить больше не буду.

— А разве я не заработал ещё чего-нибудь? Тут ведь довольно холодно, мистер Маккиннон.

— Я уверен, что капитан ничего против иметь не будет. Он же сказал: пока вы занимаетесь навигацией. — Боцман повернулся к девушке. — Вы идете?

— Конечно, она идет, — сказал Ульбрихт. — Это моя вина, моя. — Если его и мучили угрызения совести, внешне это было совсем незаметно. — Все ваши больные...

— Все мои больные в прекрасном состоянии. За ними приглядывает сестра Мария. Я уже закончила дежурство.

— Закончили дежурство. Тогда я ещё больше виноват. Вы должны отдыхать, моя дорогая девочка, или же спать.

— Я уже проснулась, благодарю вас. А вы вниз собираетесь? Тревога миновала, корабль твёрдо придерживается курса, а в ваших услугах, как уже упоминалось, нужды сегодня ночью не будет.

— Ну, ладно. — Ульбрихт благоразумно замолчал. — Для равновесия я, пожалуй, останусь здесь. На случай непредвиденных обстоятельств. Надеюсь, вы понимаете.

— Офицерам Люфтваффе не к лицу врать. Конечно, я понимаю. Я прекрасно понимаю, что все ваши непредвиденные обстоятельства сводятся к бутылке, а единственная причина, по которой вы отказываетесь, спуститься вниз, заключается в том, что вместе с обедом у нас не подается виски.

Лейтенант с печальным видом покачал головой:

— Вы мне нанесли глубокую рану.

— Нанесла ему рану! — воскликнула сестра Моррисон, когда они вернулись в столовую госпиталя. — Нанесла рану!

— Думаю, так и есть. — Маккиннон посмотрел на неё с улыбкой. — И он вам нанес рану.

— Мне? Ну вы скажете!

— Нет, действительно. Его слова задели вас, потому что вы считаете, что он предпочитает виски вашему обществу. Разве не так? — Она ничего не ответила. Если же вы уверены в этом, значит, вы очень низкого мнения не только о лейтенанте, но и о себе. Вы сегодня вечером провели с ним целый час. Что он пил в это время?

— Ничего, — спокойным голосом ответила она.

— Ничего. Он — не пьяница, а ранимый парнишка. Ему неприятно, что он — враг, что он — под арестом, военнопленный, а кроме того, он прекрасно чувствует, что теперь ему придется всю свою жизнь жить с сознанием того, что он убил пятнадцать невинных человек. Вы спросили его, собирается ли он спуститься вниз. Вы поставили перед ним условие, а он хочет, чтобы его уговаривали, даже приказывали. Условие означает безразличие. Неудивительно, что он к подобным предложениям относится отрицательно.

Итак, что же происходит? Палатная сестра говорит о своём женском сочувствии, о намерении дать себе отдых и делает несколько резких замечаний, которые Маргарет Моррисон никогда бы себе не позволила.

Ошибка, которую, правда, можно легко исправить.

— Как?

Этот вопрос явился молчаливым подтверждением того, что такая ошибка действительно была сделана.

— Дурочка. Да возьмите вы его просто за руку и извинитесь. Или вы слишком гордая?

— Слишком гордая? — она была явно смущена. — Не знаю.

— Слишком гордая, потому что он — немец? Послушайте, мне всё известно о вашем женихе и брате, и мне ужасно жаль, но это не...

— Джанет не следовало вам об этом рассказывать.

— Не сходите с ума. Вы же рассказали ей о моей семье?

— И это не всё. — Она почти не скрывала своего недовольства. — Вы сказали, что они убили тысячи невинных людей и что...

— Это не мои слова. И Джанет этого не говорила. Вы делаете то же самое, в чем обвиняли лейтенанта, — врёте. Кроме того, вы пытаетесь уйти от вопроса. Ну хорошо, мерзкие немцы убили двух человек, которых вы знали и любили. Интересно, сколько тысяч людей они убили прежде, чем их сбили? Но разве это имеет значение? Вы никогда не знали ни их, ни их имен. Как вы можете проливать слезы о людях, которых вы никогда не видели, о мужьях и женах, о влюбленных и детях без лиц и имен? Странно, не правда ли, а от статистики веет такой скукой. Скажите мне, ваш брат когда-нибудь рассказывал вам о том, что он чувствовал, когда на своём бомбардировщике убивал земляков своей матери? Конечно, он никогда их не видел, так какое это имеет значение, правда?

— Вы просто ужасный человек, — произнесла она шёпотом.

— Вы считаете меня ужасным человеком. Джанет думает, что я — бессердечное чудовище. А мне кажется, что вы чудная парочка лицемеров.

— Лицемеров?

— Ну знаете, как доктор Джекил и мистер Хайд. Палатная сестра и Маргарет Моррисон. Джанет точно такая же. По крайней мере, я не имею дело с двойными стандартами. — Маккиннон повернулся, чтобы уйти, но она схватила его за рукав и позволила себе, уже в который раз, уставиться ему прямо в глаза.

— Но вы же это не всерьёз, правда? Вы же не считаете на самом деле, что мы с Джанет лицемерки?

— Нет, не считаю.

— Ну вы хитрец! Ну ладно, ладно. Я помирюсь с ним.

— Я знал, что вы это сделаете. Маргарет Моррисон.

— Не сестра Моррисон?

— Вы не похожи на миссис Хайд. — Он помолчал. — Когда вы должны были выйти замуж?

— В минувшем сентябре.

— Джанет. Джанет и ваш брат. Они были очень дружны, не правда ли?

— Да. Она сказала вам об этом?

— Нет. В этом нужды не было.

— Да, они были очень дружны. — Она несколько мгновений помолчала. — Это должна была быть двойная свадьба.

— О чёрт, — произнёс Маккиннон и удалился.

Он быстро проверил иллюминаторы в госпитале, спустился в машинное отделение, быстро переговорил с Паттерсоном, возвратился в столовую, пообедал, а затем прошёл в палаты. Джанет Магнуссон из палаты В наблюдала за его приближением без особого интереса.

— Значит, вы опять приложили руку?

— Да.

— А вы знаете, о чём я говорю?

— Нет. Не знаю и не хочу знать, но догадываюсь, что вы говорите о своей подруге Мэгги и о себе. Мне вас жаль обеих, ужасно жаль, и, может быть, завтра, или когда мы доберемся до Абердина, я буду с печалью в сердце вспоминать о вчерашнем, но не сейчас, Джанет. Сейчас у меня в голове совершенно другое, в частности как бы добраться до Абердина.

— Арчи. — Она положила ладонь на его руку. — Я даже не буду говорить, что мне жаль. Я просто храбрюсь. Неужели вы этого не понимаете, тупица? Я не хочу думать о завтрашнем дне. — Она вздрогнула. — У меня странное настроение. Я разговаривала с Мэгги. Это должно произойти завтра, Арчи, да?

— Если под завтрашним днём вы понимаете время, когда наступит рассвет, тогда — да. Может произойти и сегодня ночью, если будет светить луна.

— Мэгги говорит, что это должна быть подводная лодка. Так, во всяком случае, она утверждала.

— Так, наверное, и будет.

— И как вы представляете себя в качестве пленника?

— Никак не представляю.

— Но вас же возьмут в плен, разве не так?

— Надеюсь, что нет.

— Как вы можете на это надеяться? Мэгги говорит, что вы собираетесь сдаться. Она не сказала это прямо, потому что знает, что мы с вами друзья. Мы же с вами друзья, мистер Маккиннон?

— Да, друзья, мисс Магнуссон.

— В общем, она впрямую это не сказала, но мне кажется, она считает вас немного трусом.

— Необычайно — как бы это сказать — проницательная, очень проницательная девушка, наша Мэгги.

— Она не такая догадливая, как я. Вы действительно считаете, что у нас есть шанс добраться до Абердина?

— Да, шанс есть.

— А после этого?

— Ага! Умненькая, умненькая Джанет Магнуссон. Если я не планирую ничего на будущее, значит, не вижу никакого будущего. Так ведь? Ну так вот, я представляю себе будущее и имею определённые планы. Я собираюсь впервые после тридцать девятого года отдохнуть и провести пару недель на родных Шетлендских островах. Когда вы в последний раз были дома, на Шетлендах?

— Много лет тому назад.

— Поедете со мной, Джанет?

— Конечно.

Маккиннон прошёл в палату А и по проходу прошёл к сестре Моррисон, которая сидела за столом.

— Как состояние капитана?

— Довольно неплохо. Но он несколько мрачен и спокоен. Зачем, впрочем, расспрашивать меня. Расспросите его самого.

— Я прошу разрешения у сестры выйти с ним из палаты.

— Выйти из палаты. С какой целью?

— Я хотел бы поговорить с ним.

— Вы можете это сделать здесь.

— Мне неприятно видеть ваши подозрительные взгляды, когда мы шепчемся. Моя дорогая Маргарет, нам надо обсудить вопросы государственного значения.

— Выходит, вы не доверяете мне, да?

— Вы уже во второй раз задаете мне этот глупый вопрос. Я даю прежний ответ. Я действительно доверяю. Абсолютно. Я доверяю и присутствующему здесь мистеру Кеннету. Но здесь ещё пять человек, и я не знаю — можно им доверять или нет.

Маккиннон вышел с капитаном из палаты и вернулся с ним вновь буквально минуты через две. После того как она уложила капитана в постель, Маргарет Моррисон заметила:

— Это была самая короткая конференция в истории.

— Мы — люди немногословные.

— И это единственное коммюнике, которое мне предоставят?

— Здесь задействована высокая дипломатия. Должна соблюдаться тайна.

Когда он входил в палату В, его остановила Джанет Магнуссон.

— Что всё это значит? Я имею в виду ваш разговор с капитаном Боуэном.

— Я не имел бы возможности переговорить с капитаном с глазу на глаз, если бы обязан был отчитываться перед больными палаты В. Я нахожусь под клятвой молчания.

В палату вошла Маргарет Моррисон. Она перевела взгляд с боцмана на сиделку, а затем сказала:

— Ну что, Джанет, с вами он был более откровенен, чем со мной?

— Откровенен? Заявил, что дал клятву молчать. Свою собственную клятву, я в этом не сомневаюсь.

— В этом сомнения быть не может. Что вы делали с капитаном?

— Делал? Я ничего не делал.

— Тогда что говорили. Как только он пришёл, его настроение изменилось. Он кажется бодрым и довольным.

— Довольным? Как вы можете такое говорить? У него же бинтами закрыто всё лицо.

— Об этом говорит многое. Он всё время сидит в постели, время от времени потирает руки, а дважды даже сказал «ага».

— Меня это не удивляет. Нужно обладать специальным талантом, чтобы понять сердце и настроение больных и людей в состоянии депрессии. Это особый дар. Некоторые из нас им обладают. — Он по очереди посмотрел на каждую из девушек. — А некоторые — нет.

Он вышел из палаты, а девушки уставились друг на друга.

В два часа ночи боцмана разбудил Трент.

— Луна вышла, боцман.

Маккиннон выглянул с левого борта мостика. Луна действительно вышла — на три четверти, — и была необыкновенно яркой. По крайней мере, такой она ему показалась. Небо — ясное, видимость — чуть ли не идеальная. Он даже умудрился разглядеть линию горизонта, а раз так, то любая подводная лодка могла их заметить на расстоянии в десять миль, в особенности если силуэт «Сан-Андреаса» вырисовывался на фоне луны. Маккиннон почувствовал себя обнажённым и совершенно беззащитным. Он спустился вниз, разбудил Керрана, приказал встать ему вперёдсмотрящим по правому борту мостика, разыскал Нейсбая, попросил его проверить фалы на шлюпбалках моторных спасательных шлюпок, чтобы они были очищены ото льда и свободно спускались, затем вернулся к левому борту, где в течение нескольких минут обозревал в бинокль линию горизонта. Но море между «Сан-Андреасом» и горизонтом было пустым.

«Сан-Андреас» представлял собою удивительное зрелище: полностью покрытый инеем и снегом, блестящий, сияющий и сверкающий в лучах яркого лунного света. Деррик-краны на носовой и кормовой частях напоминали огромные сияющие рождественские елки, а якорные цепи превратились в толстые крученые нити из мягчайшей шерсти. Это был странный, загадочный мир, полный притягательных тайн, но стоило подумать о смертельной опасности, притаившейся в окружающих водах, как очарование таинственности и красоты исчезало.

Прошёл час. Всё по-прежнему было спокойно. Прошёл ещё один час, и ничего неожиданного не случилось. Маккиннон не мог даже поверить, что судьба преподнесла ему подарок. Третий, такой же спокойный час был на исходе, когда облака закрыли луну и вновь пошёл снег. Всё возвращалось на круги своя. Приказав Фергюсону разбудить его, как только прекратится снег, боцман отправился вниз, чтобы немного поспать.

Проснулся он в девять часов, что было для него непривычно поздно, но его специально не будили — до рассвета оставался ещё целый час. Идя по верхней палубе, он обратил внимание на то, что погодные условия точно такие же, какими были четыре часа назад: умеренно взволнованное море, ветер силой в три балла и всё ещё падающий снег. Маккиннон не верил, что может повезти ещё раз. Всем своим существом он чувствовал, что мир и спокойствие вскоре исчезнут.

Внизу он переговорил по очереди с Джонсом Макгиганом, Стефаном и Джонни Холбруком, которые должны были следить за всеми, кто приходит и вы ходит с территории госпиталя. Все они клятвенно уверяли его, что ночью ни один человек не покидал госпиталя.

Боцман позавтракал в компании с доктором Сингхом, доктором Синклером, Паттерсоном и Джемисоном. Доктор Сингх, подумал он, выглядит необычайно уставшим и напряжённым. Затем он прошёл в палату В, где нашёл Джанет Магнуссон. Она была бледной, с кругами под глазами.

Маккиннон обеспокоенно посмотрел на неё.

— Что случилось, Джанет?

— Я не могла заснуть. Сегодня ночью я совершенно не сомкнула глаз. А всё по вашей вине.

— Конечно. Я всегда виноват. Во всех случаях номер первый. Если что-то не так, винить надо боцмана. Что я должен был делать в это время?

— Вы сказали, что немецкая подводная лодка атакует нас, если появится луна.

— Я сказал, может атаковать, а не атакует.

— Это то же самое. Я всю ночь просидела, уставившись в иллюминатор. Нет, мистер Маккиннон, свет у меня в каюте не горел. Когда около двух часов ночи появилась луна, я была уверена, что нас могут атаковать в любой момент. А когда луна скрылась, я была уверена, что она вновь появится. Луна. Подводная лодка. Это ваша вина.

— Должен признаться, в ваших словах есть определённая логика. Искажённая логика, конечно, но что ещё можно ожидать от женского ума. Я очень сожалею.

— Зато вы выглядите просто прекрасно. Отдохнувшим. Расслабленным. И вы сегодня что-то поздновато начинаете свой обход. Наш доверенный страж спит на посту.

— Вашему стражу минувшей ночью спать почти не пришлось, — сказал Маккиннон. — Только что вернулся с вахты. Я должен видеть капитана.

Дежурство в палате А несла сестра Мария, а не сестра Моррисон.

Маккиннон быстро переговорил с капитаном и его первым помощником, а затем сказал Боуэну:

— Вы ещё уверены, сэр?

— Более чем уверен, Арчи. Когда рассвет?

— Через пятнадцать минут.

— Желаю тебе удачи.

— Я думаю, вам следует пожелать удачи всем.

Он вернулся в палату В и спросил Джанет:

— А где твоя подруга?

— Навещает больных. Она у лейтенанта Ульбрихта.

— Ей не следовало идти одной.

— Она пошла не одна. Вы так крепко спали, что проводить её вызвался Джордж Нейсбай.

Маккиннон посмотрел на неё с подозрением.

— Вам что-то кажется забавным?

— Она уже второй раз за сегодняшнее утро поднимается к лейтенанту.

— Он что, — умирает?

— Вряд ли она улыбалась бы так часто, если б пациент ускользнул, не прощаясь.

— Ага! Наводит мосты, как вы считаете?

— Она дважды назвала его «Карл». — Девушка улыбнулась. — Лично я считаю это наведением мостов, а вы разве нет?

— О боже! Карл. Этот известный мерзкий нацистский убийца.

— Кстати, она говорит, что вы просили её помириться. Даже не просили, а приказали. Выходит, заслуга принадлежит вам?

— Как сказать, — рассеянно произнёс Маккиннон. — Но она должна немедленно спуститься вниз. Она подвергается там чрезмерной опасности.

— Рассвет. — Голос девушки был необычайно спокоен. — На сей раз вы уверены, да, Арчи?

— Да, уверен. Немецкая подводная лодка появится на рассвете.

И она действительно появилась. На рассвете.