Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Река Смерти

ModernLib.Net / Боевики / Маклин Алистер / Река Смерти - Чтение (стр. 1)
Автор: Маклин Алистер
Жанр: Боевики

 

 


Алистер Маклин

Река Смерти

Посвящается Гизеле

Пролог

Над старинным греческим монастырем сгустилась тьма, и на безоблачном эгейском небе замерцали первые вечерние звезды. Море было спокойным; неподвижный воздух, как ему и положено, благоухал вином и розами. Желтая луна, почти полная, только что взошла над горизонтом и залила своим мягким ласковым светом холмистую местность, придавая магический ореол довольно резким и суровым очертаниям мрачного монастыря, который, судя по внешнему виду, мирно дремал, подчиняясь многовековому укладу.

Однако обстановка в самом монастыре в данный момент едва ли соответствовала сказочной нереальности окружающего мира. Магия куда-то улетучилась, никто не дремал, тишины явно не хватало, тьма расступилась перед коптящими масляными лампами, а о вине и розах никто и не вспоминал. Восемь солдат в форме СС волокли дубовые сундуки по мощенному каменными плитами коридору. Обитые медью сундуки были маленькими, но настолько тяжелыми, что каждый приходилось тащить вчетвером. Действиями солдат руководил сержант.

За ними наблюдали четверо мужчин. Двое из них были высокопоставленными офицерами СС: тридцатипятилетний генерал-майор Вольфганг фон Мантойфель, высокий худой человек с холодными голубыми глазами, и полковник Генрих Шпац, коренастый смуглый мужчина примерно того же возраста, с вечно хмурым выражением лица. Двое других, почтенные монахи в коричневых рясах, провожали каждый дубовый сундук взглядами, в которых смешались страх и гордость. Фон Мантойфель коснулся сержанта концом коричневой трости с золотой рукоятью, явно не входившей в обычную экипировку офицера СС:

- Давайте сделаем выборочную проверку.

Сержант отдал команду ближней группе солдат, и они не без труда опустили сундук на пол. Встав на колени, сержант выбил удерживающие штифты в железных накладках и поднял крышку, петли которой издали скрежет, свидетельствующий о том, что в последний раз эту крышку открывали много лет назад. Даже в неверном свете чадящих масляных светильников содержимое сундука сверкало живым блеском. Тысячи золотых монет сияли так, словно их только что отчеканили. Фон Мантойфель задумчиво пошевелил монеты концом трости, с удовлетворением наблюдая за переливами золота, и обернулся к Шпацу:

- Как ты думаешь, Генрих, они настоящие?

- Я потрясен, - ответил Шпац, вовсе не выглядевший потрясенным. - Потрясен до глубины души. Неужели же ты думаешь, что святые отцы станут торговать мусором?

Фон Мантойфель печально покачал головой:

- В наши дни никому нельзя доверять.

Один из монахов, очень худой, согбенный старец лет девяноста, почти с физическим усилием оторвал зачарованный взгляд от сверкающих монет и посмотрел на фон Мантойфеля. Лицо старика оставалось бесстрастным, но в глазах отражалось страдание, которое он был не в силах скрыть.

- Сокровища принадлежат Господу, мы хранили их в течение многих поколений. И теперь нарушили свои обязательства.

- Не приписывайте себе все заслуги, - сказал фон Мантойфель. - Мы вам помогали. Не тревожьтесь, мы позаботимся о сокровищах вместо вас.

- Ну конечно, - подхватил Шпац. - Приободритесь, святой отец. Мы докажем, что способны сберечь эти ценности.

Они стояли в молчании, пока не был вынесен последний сундук, после чего фон Мантойфель указал монахам на тяжелую дубовую дверь:

- Присоединитесь к вашим братьям. Вас освободят, как только наши самолеты поднимутся в воздух.

Павшие духом и ослабевшие телом старики подчинились. Фон Мантойфель закрыл за ними дубовую дверь и задвинул два тяжелых засова. Вошли солдаты с пятилитровой канистрой бензина и положили ее набок возле самой двери. Было ясно, что их заранее проинструктировали. Один из них отвинтил крышку канистры, а другой проложил дорожку из пороха к наружному выходу. Бензин хлынул на каменные плиты пола, какая-то часть его затекла под дубовую дверь. Кое-что осталось в канистре, но солдат это не смутило. Они покинули монастырь. Фон Мантойфель и Шпац вышли следом за ними и остановились у выхода. Фон Мантойфель чиркнул спичкой и уронил ее на пороховой "фитиль" с таким благостным выражением лица, словно присутствовал на церковной службе.

Летное поле находилось всего в двух минутах ходьбы, и к тому времени, когда туда прибыли офицеры СС, солдаты закончили погрузку сундуков в два "Юнкерса-88", стоявших бок о бок на бетонной полосе с уже работающими двигателями. По приказу фон Мантойфеля солдаты побежали вперед и взобрались на борт самолета, стоявшего дальше. Фон Мантойфель и Шпац, несомненно с целью подчеркнуть превосходство офицерского класса, неторопливо продефилировали к ближнему самолету. Через три минуты оба самолета поднялись в воздух. В грабеже, воровстве и разбое, как и во всем другом, тевтонская оперативность была выше всяческих похвал.

В глубине головного самолета, за рядами сундуков, прикрепленных к тщательно подготовленным подставкам, сидели фон Мантойфель и Шпац со стаканами в руках. У них был спокойный, умиротворенный вид людей, хорошо сделавших свое дело. Шпац мельком взглянул в окно. Ему не составило труда обнаружить то, что он и рассчитывал обнаружить. В трехстах-четырехстах метрах ниже слегка накренившегося крыла самолета яростно пылало огромное здание, освещая окружающую местность, берег и море почти на километр вокруг. Шпац дотронулся до руки своего спутника и показал ему на пожар. Фон Мантойфель бросил в окно безразличный взгляд и тут же отвернулся.

- Война - это ад, - заметил он, сделал глоток коньяка, украденного, разумеется, во Франции, и ткнул тростью в ближайший сундук. - Для нашего жирного друга только самое лучшее. В какую сумму ты оцениваешь наш последний вклад в его казну?

- Я не знаток, Вольфганг. - Шпац задумался. - Сто миллионов немецких марок?

- Скромный подсчет, мой дорогой Генрих, очень скромный. А ведь у него уже есть миллиард за океаном.

- Я слышал, что гораздо больше. Так или иначе, не стоит спорить о том, что у нашего фельдмаршала колоссальные аппетиты. Достаточно на него взглянуть. Думаешь, он станет когда-нибудь проверять все это?

Фон Мантойфель улыбнулся и сделал еще глоток коньяка. Шпац продолжил:

- Как ты считаешь, Вольфганг, сколько нужно времени, чтобы все устроить?

- А сколько еще протянет Третий рейх? Несколько недель?

- Даже меньше, если наш любимый фюрер останется главнокомандующим. - Шпац помрачнел. - И я, увы, собираюсь присоединиться к нему в Берлине, где и останусь до самого конца.

- До самого-самого конца, Генрих?

Шпац ухмыльнулся:

- Вношу поправку: почти до самого конца.

- А я буду в Вильгельмсхафене.

- Естественно. Как насчет кодового слова?

После недолгих раздумий фон Мантойфель ответил:

- "Мы будем стоять насмерть".

Шпац глотнул коньяка и грустно улыбнулся.

- Цинизм тебе не идет, Вольфганг.

* * *

В свои лучшие времена порт Вильгельмсхафена без труда пропускал большой поток грузов и пассажиров. Но настоящий момент явно не относился к лучшим временам. Шел дождь, было холодно и очень темно. Темнота была вполне объяснима: порт готовился к неизбежной атаке британских "ланкастеров" на базу подводных лодок в Северном море, а точнее, на то, что от этой базы осталось. Освещался лишь небольшой участок порта, где горело несколько маломощных ламп под металлическими колпаками. Каким бы слабым ни был этот свет, он все же резко контрастировал с окружающей кромешной тьмой и мог служить наводкой для вражеских бомбардиров, скрючившихся в носовых отсеках самолетов, которые уже приближались целыми эскадрильями. Никто в Вильгельмсхафене не испытывал счастья при виде такого нарушения светомаскировки, но в то же время никто не посмел усомниться в правомочности приказов генерала СС, тем более имевшего при себе печать фельдмаршала Геринга.

Генерал фон Мантойфель стоял на мостике подводной лодки, одной из последних в длинном ряду приобретений германского флота. Рядом с ним находился расстроенный капитан Рейнхардт, которому вовсе не улыбалась перспектива торчать у причала, когда появятся английские бомбардировщики, - а в их появлении он был уверен. От волнения капитан с трудом стоял на месте - он бы с радостью походил взад-вперед, но на боевой рубке подлодки нет места для подобных прогулок. Капитан громко прочистил горло с видом человека, который намерен сказать нечто серьезное.

- Господин генерал, я настаиваю на немедленном отплытии. Мы в смертельной опасности!

- Дорогой капитан Рейнхардт, смертельная опасность привлекает меня не больше, чем вас, - заявил генерал, хотя было непохоже, что его вообще способна встревожить какая бы то ни было опасность, - Однако рейхсмаршал очень крут с подчиненными, которые нарушают его приказы.

- Может быть, все-таки рискнем? - Капитан определенно был в отчаянии. - Уверен, что адмирал Дениц...

- Я меньше всего думаю о вас и адмирале Денице. Меня волнуют в первую очередь рейсхмаршал и я сам.

- Эти "ланкастеры" несут десятитонные бомбы, - с несчастным видом произнес капитан Рейнхардт. - Десять тонн! Двух таких бомб оказалось достаточно, чтобы прикончить "Тирпиц", самый мощный линейный корабль в мире. Вы хоть представляете себе...

- Я все прекрасно представляю. Как, впрочем, и гнев рейсхмаршала. Второй грузовик задерживается бог знает почему. Будем ждать.

Фон Мантойфель повернулся и посмотрел на причал, где несколько групп людей торопливо снимали с военного грузовика ящики, переносили их по причалу и поднимали по трапу к открытому люку возле мостика. Ящики маленькие, но несоразмерно тяжелые, - несомненно, те самые дубовые сундуки, что были вывезены из греческого монастыря. Людей никто не подгонял: они прекрасно знали о "ланкастерах" и работали на совесть, как обычно в минуты надвигающейся опасности, угрожающей их жизни.

На мостике зазвонил телефон. Капитан Рейнхардт поднял трубку, послушал и повернулся к фон Мантойфелю:

- Звонок первоочередной срочности из Берлина, генерал. Будете говорить отсюда или спуститесь вниз?

- Могу остаться здесь. - Фон Мантойфель взял у капитана трубку. - А, полковник Шпац!

- Мы будем стоять насмерть, - произнес Шпац. - Русские уже у ворот Берлина.

- Господи! Так быстро? - Казалось, генерал искренне обеспокоен новостями, что было вполне естественно в данных обстоятельствах. - Благословляю вас, полковник. Знаю, вы выполните свой долг перед отечеством.

- Как каждый истинный немец! - В голосе Шпаца, отчетливо доносившемся до капитана Рейнхардта, звучали решимость и смирение. - Мы умрем на боевом посту. Последний самолет отправляется через пять минут.

- Мои надежды и молитвы с вами, дорогой Генрих. Хайль Гитлер!

фон Мантойфель положил трубку, окинул взглядом причал, на мгновение замер, а потом стремительно повернулся к капитану:

- Смотрите! Только что прибыл второй грузовик. Направьте на погрузку всех, кого сможете найти!

- Все, кого я смог найти, уже работают, - со странной покорностью сказал капитан Рейнхардт. - Они хотят жить не меньше меня или вас.

* * *

Высоко в небе над Северным морем воздух грохотал и вибрировал от пульсирующего рева множества авиамоторов. В кабине головного "ланкастера" эскадрильи командир обернулся к штурману:

- Расчетное время прибытия в район цели?

- Двадцать две минуты. Да поможет сегодня бог этим бедолагам в Вильгельмсхафене!

- Что ты за них волнуешься! - досадливо поморщился командир. - Лучше подумай о нас - бедолагах, которые рядом с тобой. Мы вот-вот должны появиться на экранах немецких радаров.

* * *

В то же самое время другой самолет, "Юнкерс-88", приближался к Вильгельмсхафену с востока. На его борту находились лишь два человека - довольно скромный улов для последнего самолета из Берлина. Сидевший рядом с пилотом полковник Шпац очень нервничал, но вовсе не из-за того, что "юнекрс" подвергался обстрелу из зенитных орудий практически на всем протяжении полета над территорией, занятой союзниками. Полковника занимали совсем другие мысли. Он обеспокоенно взглянул на часы и нетерпеливо повернулся к пилоту:

- Быстрее, еще быстрее!

- Это невозможно, полковник.

Солдаты и моряки работали на пределе своих сил, переправляя на подводную лодку оставшиеся сундуки со второго грузовика. Неожиданно истошно завыли сирены, предупреждая о воздушном налете. Работавшие как по команде остановились и со страхом посмотрели в ночное небо. Затем, снова как по команде, возобновили свои неистовые усилия. Казалось невозможным работать еще с большей скоростью, чем прежде, но им это безусловно удалось. Ведь одно дело - пребывать в уверенности, что враг может появиться в любой момент, и совсем другое - потерять последнюю жалкую надежду и знать, что "ланкастеры" уже у тебя над головой.

Через пять минут упали первые бомбы.

Через пятнадцать минут военно-морская база Вильгельмсхафена была объята огнем. Несомненно, это был не обычный налет. К тому времени фон Мантойфель приказал включить самые мощные дуговые лампы и даже прожектора, если нужно, поскольку это теперь не имело никакого значения. Весь район доков превратился в преисподнюю, наполненную густым зловонным дымом, сквозь который пробивались огромные языки пламени. И в этом дыму, как в неком безымянном кошмаре, напоминавшем дантовский ад, двигались неясные фигуры, словно бы не обращая внимания ни на окружающую обстановку, ни на рев авиамоторов, оглушительные разрывы бомб, резкое щелканье зенитных орудий и непрестанный стрекот пулеметов (хотя от последних вряд ли была какая-нибудь польза). Вынужденные теперь двигаться с медлительностью зомби из-за возросшей тяжести сундуков, солдаты СС и моряки, покорившись судьбе, продолжали переносить груз на подлодку.

На боевой рубке фон Мантойфель и капитан Рейнхардт задыхались от кашля из-за окутавшего их плотного дыма с горящих нефтяных танкеров. По щекам обоих мужчин текли слезы. Капитан прохрипел:

- Господи, эта последняя была десятитонной! И прямо в верхушку укрытия для подводных лодок. Что ей бетон в три или даже в шесть метров толщиной! Там вряд ли кто-нибудь уцелел после такого удара. Ради бога, генерал, давайте уходить! До сих пор нам чертовски везло. Мы сможем вернуться, когда все закончится.

- Послушайте, капитан, налет в самом разгаре. Попробуйте выйти сейчас из гавани - а это, как вам известно, дело небыстрое, - и вы получите такую же прекрасную возможность наглотаться воды, как и здесь у причала.

- Может, и так, господин генерал. Но по крайней мере мы будем хоть что-то делать! - Рейнхардт помолчал и добавил: - Не хочу никого обидеть, генерал, однако позволю себе напомнить, что на корабле командует капитан.

- Хотя я не моряк, но знаю это. Знаю также и то, что вы не имеете права командовать, пока не отдадите швартовы и не двинетесь в путь. Так что мы закончим погрузку.

- Пусть меня отдадут под трибунал за эти слова, но вы бесчеловечны, генерал. Не иначе как сам дьявол вас подгоняет!

Фон Мантойфель кивнул:

- Так оно и есть.

* * *

На летном поле Вильгельмсхафена едва различимый во тьме самолет, позже опознанный как "Юнкерс-88", тяжело подпрыгнул при приземлении, чуть не сломав шасси. Этот толчок был вполне объясним: из-за стелющегося над землей густого дыма пилот имел очень слабое представление о своей высоте над взлетной полосой. При нормальных обстоятельствах он ни за что бы не решился на такую рискованную посадку, но сейчас обстоятельства были далеки от нормальных. Полковник Шпац умел быть очень убедительным. Самолет еще не остановился, а Шпац уже отворил дверь и озабоченно огляделся в поисках ожидавшей его машины. Наконец он увидел штабной "мерседес" и через двадцать секунд уже сидел рядом с водителем, приказывая тому ехать как можно быстрее.

* * *

Окутывавший подводную лодку дым стал еще более едким и густым, чем прежде, хотя внезапно налетевший ветер-следствие огненной бури - обещал вскорости улучшить обстановку. Но задыхающийся, полуослепший от дыма фон Мантойфель сумел-таки разглядеть то, что, вопреки его кажущемуся спокойствию, он так отчаянно хотел увидеть.

- Ну все, капитан, последний сундук погружен. Сажайте ваших людей, и пусть теперь дьявол подгоняет вас!

Капитану Рейнхардту не нужно было повторять дважды. Стараясь перекричать оглушительный грохот, он хриплым голосом приказал своей команде подняться на борт, отдать швартовы и малым ходом двигаться вперед. Последние моряки еще карабкались по ускользающему трапу, а субмарина уже начала медленно отваливать от стенки причала. Она отошла всего лишь на метр, когда шум автомобильного мотора и визг тормозов заставили фон Мантойфеля резко обернуться и посмотреть на причал.

Шпац на ходу выпрыгнул из "мерседеса". Он споткнулся, выпрямился и с отчаянным беспокойством уставился на подлодку, двигавшуюся все еще очень медленно.

- Вольфганг! - Это был уже не крик, а визг. - Вольфганг, ради бога, подожди!

И вдруг беспокойство на его лице сменилось выражением крайнего недоверия: фон Мантойфель целился в него из пистолета. На несколько секунд полковник застыл на месте, потрясенный и ничего не понимающий, но щелчок пистолета привел его в чувство, и, когда рядом с ним ударила пуля, Шпац бросился на землю. Он выхватил из кобуры свой "люгер" и опустошил обойму вслед удалявшейся подлодке, что, конечно, дало выход его гневу, но в остальном было бесполезным жестом; поскольку фон Мантойфель и капитан Рейнхардт благоразумно укрылись под защиту стальных стен, от которых пули Шпаца отскакивали, не причиняя никакого вреда. А потом субмарина исчезла в клубах дыма.

Шпац встал на четвереньки, затем поднялся на ноги и в бессильной ярости посмотрел ей вслед.

- Пусть ваша душа сгниет в аду, генерал-майор фон Мантойфель, - тихо произнес он. - Деньги партии, фонды СС, часть личных состояний Гитлера и Геринга да еще и сокровища из Греции... Мой верный и преданный друг! - Полковник усмехнулся. - Однако мир тесен, Вольфи, дружище, и я найду тебя. Третьего рейха уже нет, а у человека должно быть что-то такое, ради чего стоит жить.

Шпац не спеша перезарядил "люгер", отряхнул грязь с одежды и решительно зашагал к "мерседесу".

Пилот "Юнкерса-88" сидел в своем кресле, сосредоточенно рассматривая карту, когда полковник Шпац забрался в самолет и занял соседнее сиденье. Летчик поднял голову и взглянул на него с легким удивлением.

- Как у вас с горючим? - спросил Шпац.

- Полные баки. Я... я не ждал вас, полковник. Уже собирался лететь в Берлин.

- А полетите в Мадрид.

- В Мадрид? - Пилот удивился еще больше. - Но у меня приказ...

- Вот ваш новый приказ, - сказал Шпац, доставая "люгер".

Глава 1

В потрепанном салоне тридцатиместного самолета было грязно и довольно-таки дурно пахло, что вполне соответствовало облику большей части пассажиров, которых трудно было бы отнести к международной элите. Впрочем, двое пассажиров являли собой исключение или, по крайней мере, отличались от остальных, хотя ни того ни другого тоже нельзя было назвать сливками общества: им недоставало псевдоаристократического лоска, присущего богатым и ленивым бездельникам.

Один из них, который называл себя Эдвардом Хиллером - в этом отдаленном районе Южной Бразилии считалось дурным тоном пользоваться своим настоящим именем, - был лет тридцати пяти, коренастый, светловолосый, с резкими чертами лица, по-видимому европеец или американец. На нем был костюм из рыжевато-коричневого тика. Почти все время полета Хиллер уныло изучал пейзаж за окном, который, по правде говоря, едва ли был достоин изучения, поскольку повторялся на десятках тысяч квадратных километров этой поистине неизведанной части мира; единственное, на что стоило посмотреть, был приток Амазонки, прокладывающий свой извилистый путь через бесконечное зеленое пространство тропического леса на плоскогорье Мату-Гросу.

Второй человек, ставший "исключением" (опять-таки вследствие явного знакомства с правилами гигиены), претендовал на имя Серрано и был одет в довольно сносный, хотя и утративший былую белизну костюм. Он был примерно того же возраста, что и Хиллер, худощавый, смуглый, темноволосый и с черными усами, скорее всего мексиканец. Серрано не изучал пейзаж, он изучал Хиллера, и весьма пристально.

- Мы собираемся приземлиться в Ромоно. - Громкоговоритель скрежетал и хрипел, так что почти невозможно было разобрать слова. - Пожалуйста, пристегните ремни.

Самолет накренился, внезапно потерял высоту и сделал заход на посадку прямо вдоль русла реки. В ста - ста пятидесяти метрах ниже траектории полета медленно двигалась вверх по течению маленькая моторная лодка.

На этом суденышке, довольно ветхом при ближайшем рассмотрении, находились три человека. Самому старшему из них, Джону Гамильтону, высокому, широкоплечему человеку могучего телосложения, было около сорока лет. У него были проницательные карие глаза - пожалуй, единственная узнаваемая черта на его лице, так как он был поразительно грязен, лохмат и небрит, отчего создавалось впечатление, что он пережил нечто ужасное, и это впечатление подкреплялось тем, что его одежда превратилась в лохмотья, а на лице, шее и плечах виднелись кровавые пятна. Два его спутника, напротив, выглядели вполне презентабельно. Худощавые и жилистые, они были лет на десять моложе Гамильтона. Оливковый цвет их живых, веселых, умных лиц выдавал их латиноамериканское происхождение, и они походили друг на друга, как могут быть похожи только идентичные близнецы, каковыми они и являлись на самом деле. По причинам, известным только им самим, они предпочитали, чтобы их называли Рамон и Наварро. Оба критически рассматривали Гамильтона, чье настоящее имя было, как ни странно, Гамильтон.

Рамон сказал:

- Вы неважно выглядите.

Наварро кивнул, соглашаясь:

- Сразу видно, ему многое довелось испытать. Думаешь, он достаточно жутко выглядит?

Рамон еще раз оглядел Гамильтона.

- Пожалуй, нет. Не хватает какой-то мелочи. Штришок здесь, штришок там...

Он наклонился вперед и разорвал пошире несколько уже существующих прорех в одежде Гамильтона. Наварро нагнулся ко дну лодки, обмакнул руку в кровь лежавшего там какого-то мелкого животного и сделал несколько художественных мазков по лицу, шее и груди Гамильтона. Откинувшись назад, он критически оценил свою работу и остался более чем доволен результатом своей творческой деятельности.

- Бог ты мой! - Он сокрушенно покачал головой. - Да, мистер Гамильтон, вам пришлось туго!

* * *

Поблекшая и облупившаяся надпись на здании аэропорта, представлявшем из себя обыкновенный сарай, гласила: "Добро пожаловать в международный аэропорт Ромоно!", что свидетельствовало лишь о неистребимом оптимизме или смелости написавшего эти слова. Ни один "международный" самолет никогда не приземлялся и не приземлится в Ромоно, и не только потому, что ни один здравомыслящий человек не стал бы по доброй воле покидать борт самолета, чтобы посетить Ромоно, но главным образом потому, что единственная взлетная полоса, поросшая густой травой, была очень короткой и могла принимать только "дугласы" сорока лет от роду, не моложе.

Самолет зашел на посадку со стороны реки и приземлился, не без труда остановившись почти вплотную к полуразвалившемуся аэропорту. Пассажиры вышли и направились к поджидавшему неподалеку автобусу, который должен был доставить их в город.

Серрано благоразумно держался позади Хиллера, так чтобы между ними было человек десять, но при посадке в автобус ему повезло меньше. Ему пришлось занять место впереди Хиллера, и наблюдение стало невозможным. Теперь уже Хиллер задумчиво наблюдал за Серрано.

* * *

Лодка причалила к берегу, и Гамильтон произнес:

- Нет ничего лучше родного дома, пусть даже и такого скромного.

Употребив слово "скромный", Гамильтон сильно преувеличил. Ромоно был всего лишь затерянными в джунглях трущобами, причем, без сомнения, самыми вонючими из поселений подобного типа. Он располагался на левом берегу водного потока, очень удачно названного рекой Смерти. Одна часть города стояла на засыпанном зловонном болоте, а другая часть - на территории, с трудом отвоеванной у джунглей, которые грозно наступали со всех сторон, стремясь вернуть свои былые владения. Судя по внешнему виду, город мог насчитывать тысячи три жителей, но их наверняка было вдвое больше, потому что нормой проживания здесь считалось три-четыре человека на комнату. В общем, это был типичный грязный приграничный городок, убогий, пришедший в упадок и удивительно несуразный - лабиринт узких, беспорядочно пересекающихся улочек, на которых стояли постройки самого разного свойства: от ветхих деревянных лачуг до винных магазинов, игорных притонов и борделей и, наконец, довольно большого отеля с фальшивым фасадом, радовавшим глаз яркой неоновой вывеской "ТЕЛЬ ДЕ АРИ" - видимо, какое-то несчастье постигло пропавшие буквы О и П.

Прибрежная полоса вполне соответствовала городу. Трудно было понять, где кончается вода и начинается берег, поскольку по всей длине береговой линии выстроились плавучие дома (нужно же было как-то называть этих плавающих уродов!), построенные почти исключительно из толя. Между плавучими домами возвышались кучи принесенного рекой плавника, банок из-под масла, бутылок, мусора, нечистот и роились тучи мух. Вонь была жуткая. Гигиена, даже если она когда-то и приходила в Ромоно, благополучно покинула этот город много лет назад.

Трое мужчин причалили к берегу, высадились из лодки и привязали ее. Гамильтон сказал:

- Как только будете готовы, отправляйтесь в столицу. Встретимся в "Империале".

- Соскучились по мраморной ванне, милорд? - поинтересовался Наварро. - Не терпится надеть смокинг?

- Вроде того. Сними три лучших номера. В конце концов, платить будем не мы.

- А кто?

- Мистер Смит. Он, конечно, об этом пока не знает, но заплатит.

Рамон с любопытством спросил:

- Вы знаете мистера Смита? В смысле, встречались с ним?

- Нет.

- Тогда не лучше ли сначала дождаться приглашения?

- Не надо ничего ждать. Приглашение гарантировано. Наш друг сейчас, вероятно, сходит с ума.

- Вы слишком жестоки к этому бедному мистеру Хиллеру, - укоризненно заметил Наварро. - Он, должно быть, сходил с ума все три дня, пока мы оставались у ваших друзей индейцев-мускиа.

- Вряд ли. Хиллер уверен, что все знает. Когда прибудете в "Империал", держитесь поближе к телефону и подальше от ваших излюбленных притонов.

- В прекрасной столице Бразилии нет притонов, мистер Гамильтон, - обиделся Рамон.

- Ну, вы скоро поправите положение.

Покинув своих спутников, Гамильтон в сгущавшихся сумерках прошел через весь город по кривым, плохо освещенным улочкам и наконец достиг его западной окраины. Здесь, на самом стыке города и джунглей, стояла постройка, прежде считавшаяся бревенчатым домиком, но теперь ставшая полуразвалившейся хижиной, пригодной скорее для скотины, чем для человека: поросшие травой и мхом стены наклонились под самыми немыслимыми углами, дверь покоробилась, в единственном окне не осталось ни одного нетреснувшего стекла. Гамильтон рывком открыл дверь и вошел внутрь.

Он нашарил в темноте и зажег масляную лампу, которая испускала свет и дым примерно в одинаковых пропорциях. Из того немногого, что можно было разглядеть при этом тусклом желтом свете, следовало, что внутреннее убранство хижины полностью соответствует ее внешнему виду. Хижина была весьма экономно обставлена лишь самым необходимым для существования: там стояла ветхая кровать, пара таких же ветхих стульев из гнутого дерева, покоробленный стол с двумя ящиками, несколько полок и плита, почти полностью покрытая ржавчиной, сквозь которую кое-где проглядывали островки черной эмали. Судя по обстановке, хозяин дома не любил роскошь.

Гамильтон устало присел на кровать, которая, жалобно затрещав, просела под ним. Он достал из-под кровати бутылку с какой-то неопределенной жидкостью, сделал несколько больших глотков из горлышка и нарочито неверной рукой поставил бутылку на стол.

Его действия не остались незамеченными. Снаружи у окна появился какой-то человек и стал всматриваться внутрь хижины, держась на безопасном расстоянии, хотя подобная предосторожность была излишней: довольно сложно что-то увидеть, глядя из освещенного помещения во тьму, тем более через такие грязные стекла, которые и днем-то не позволяли что-либо разглядеть. Лицо наблюдавшего было видно неотчетливо, но установить его личность не представляло труда: Серрано был, наверное, единственным человеком во всем Ромоно, который носил костюм, пусть даже не совсем белый. Серрано улыбнулся, умудрившись выразить этим одновременно насмешку, удовлетворение и презрение.

Гамильтон извлек из застегнутых карманов своей изодранной одежды два кожаных мешочка, высыпал содержимое одного из них себе на ладонь и восхищенно уставился на горстку необработанных алмазов, позволив им тонкой струйкой стечь на стол. Нетвердой рукой он взял бутылку и слегка подкрепился, потом открыл второй мешочек и высыпал его содержимое на стол. Это оказались монеты, блестящие золотые монеты, не меньше пятидесяти штук.

Не зря говорят, что золото с незапамятных времен притягивает людей. Оно, конечно же, притянуло и Серрано. Совершенно забыв о том, что его могут обнаружить, он придвинулся поближе к стеклу, настолько близко, что зоркий и наблюдательный человек внутри хижины легко смог бы различить бледное пятно его лица. Но Джон Гамильтон, по-видимому, не был ни зорким, ни наблюдательным. Он завороженно смотрел на лежащие перед ним сокровища. Тем же был занят и Серрано. С его лица исчезли насмешка и презрение, немигающие глаза едва не вылезали из орбит, от волнения он то и дело облизывал губы.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9