Джон, где наш старший механик? Пробил его час.

— Сейчас вызову.

Хансен с трудом, точно умирающий старик со смертного одра, поднялся на ноги, но в этот момент дверь отворилась и в центральный пост, шатаясь, ввалились изнуренные, почерневшие моряки. Ожидавшие своей очереди матросы зашевелились. Свенсон обратился к одному из вошедших:

— Это вы, Уилл?

— Так точно, сэр.

Штурман лейтенант Рейберн стащил маску и надсадно закашлялся.

Свенсон переждал, пока этот приступ пройдет.

— Как там дела внизу, Уилл?

— Дыма больше нет, шкипер, — Рейберн вытер мокрое лицо, зашатался, словно у него закружилась голова, и вяло опустился на палубу. — Думаю, мы полностью затушили обшивку.

— А сколько времени уйдет, чтобы всю ее выбросить?

— Бог его знает. В нормальных условиях — минут десять. А сейчас...

Может, час, может, больше.

— Спасибо... Ага! — Он скупо улыбнулся, приветствуя возникших из облака дыма Хансена и Картрайта. — Вот и наш старый механик. Мистер Картрайт, буду рад, если вы начнете разогревать свой котел. Какой там у вас рекорд для запуска реактора, подачи пара и раскрутки турбогенераторов?

— Ей-богу, не знаю, шкипер. — Черный от дыма, с воспаленными глазами, страдающий от кашля и мучительных болей во всем теле, Картрайт тем не менее расправил плечи и слабо улыбнулся. — Но могу вас заверить: мы его побьем! Когда он ушел, Свенсон тяжело поднялся на ноги. За исключением двух кратких инспекционных вылазок в машинное отделение, он за все эти бесконечные мучительные часы так ни разу и не надел дыхательного аппарата.

Он приказал подать питание на системы оповещения, снял с крюка микрофон и заговорил чистым, спокойным, уверенным голосом:

— Говорит капитан. Пожар в машинном отделении потушен. Мы запускаем силовые установки. Открыть все водонепроницаемые люки по всему кораблю.

Можете поверить: худшее уже позади. Спасибо вам за все, что вы сделали... Он повесил микрофон и повернулся к Хансену. — Худшее действительно позади, Джон... Если, конечно, нам хватит энергии для запуска реактора.

— Худшее наверняка еще впереди, — заметил я. — Минут сорок пять, а то и час вам понадобится, чтобы раскрутить турбогенераторы и подготовить к включению систему очистки воздуха. А столько времени, по-вашему, понадобится воздухоочистителям, чтобы очистить эту отравленную атмосферу?

— Худо-бедно полчаса. Не меньше. А то и больше.

— Ну вот вы и попались. — Мозги у меня были одурманенные, словно бы ватные, я с трудом подыскивал слова и вообще сомневался, что мои мысли стоят того, чтобы выражать их вслух.

— Значит, всего как минимум полтора часа... — Я тряхнул головой, пытаясь припомнить, что еще собирался сказать. Наконец вспомнил: Через полтора часа каждый четвертый из экипажа будет уже мертв. Свенсон улыбнулся. Я не поверил своим глазам: он улыбнулся!

Потом проговорил:

— Как однажды заметил Шерлок Холмс профессору Мориарти: вот тут вы ошибаетесь, доктор! От отравления окисью углерода не умрет никто. Через пятнадцать минут весь корабль будет дышать чистым воздухом.

Мы с Хансеном переглянулись. Значит, все-таки нагрузка оказалась слишком велика, у старика шарики зашли за ролики. Свенсон заметил наш безмолвный диалог и рассмеялся, но тут же поперхнулся, хватив слишком большую порцию ядовитого дыма, и зашелся в судорожном кашле. Какое-то время он боролся с приступом, потом наконец утих.

— Это мне только на пользу, — просипел он. — Ваши лица... Как вы думаете, доктор, зачем я приказал отдраить все водонепроницаемые люки?

— Понятия не имею.

— А вы, Джон?

Хансен покачал головой. Свенсон испытующе посмотрел на него, потом распорядился:

— Соединитесь с машинным отделением. Передайте, пусть включат дизель. — Есть, сэр... — напряженно ответил Хансен. Но с места не сдвинулся. — Лейтенант Хансен сейчас прикидывает, кого послать, — проговорил Свенсон. — Лейтенант Хансен досконально знает, что дизельный двигатель никогда — слышите — никогда! — не запускается в подводном положении, если не поднят шноркель, а подо льдом, как вы понимаете, это невозможно. Ведь дизель не только забирает воздух из машинного отделения, он к тому же глотает его так жадно, что за считанные минуты буквально высосет весь воздух из корабля... А что нам еще требуется?

Мы пустим сжатый воздух под солидным давлением в носовую часть лодки.

Отличный, чистый сжатый воздух. И запустим дизель на корме. Сперва он будет чихать и глохнуть из-за низкого содержания кислорода в этой отравленной атмосфере — но все же заработает. И отсосет большую часть этого загрязненного воздуха, выбрасывая отработанные газы за борт. А в результате?

Атмосферное давление снизится, и чистый воздух потечет с носа по всему кораблю. До сих пор делать это было бы самоубийством: свежий воздух так раздул бы пламя, что пожар не удалось бы потушить. Но сейчас мы можем так поступить. Конечно, мы дадим дизелю поработать всего несколько минут, но этого вполне достаточно... Вы согласны, лейтенант Хансен?

Хансен, разумеется, был согласен, но промолчал. Он просто встал и ушел.

Прошло три минуты, и мы услышали, как над реакторным отсеком проснулся разбуженный дизель. Он заработал было, умолк, закашлялся, снова заработал.

Позднее мы узнали, что механикам пришлось разлить у воздухозаборника несколько бутылок эфира, чтобы машина наконец заработала. С минуту или две дизель ревел и срывался, а воздух оставался все таким же отравленным, потом, сперва чуть различимо, а там все живее и живее клубы дыма, освещаемые единственной включенной в центральном посту лампочкой, нехотя поползли к переходу над реакторным отсеком. Bскоре дизель уже вовсю сосал зараженный воздух, дым, редея, заклубился в углах центрального поста, а из кают-компании по переходу, постепенно светлея, повалили все новые и новые облака, вытесняемые поступающим из носового отсека чистым воздухом.

А еще через несколько минут чудо стало явью. Дизель, получающий все больше и больше кислорода, заработал мощно и ровно, откачивая из центрального поста ядовитый дым, а на смену ему из носовой части корабля поступал реденький серый туман, который уже нельзя было назвать дымом. С этим туманом продолжал поступать и воздух, насыщенный углекислотой воздух, в котором концентрация углекислоты и окиси углерода приближалась к нулю. Так, по крайней мере, нам казалось. Как подействовал этот воздух на экипаж трудно было поверить. Казалось, маг и чародей прошествовал по кораблю и к каждому прикоснулся своей волшебной палочкой.

Люди, находившиеся в глубоком обмороке, люди, которым до смерти оставалось всего каких-то полтора часа, вдруг начали шевелиться, открывать глаза, больные, изможденные, замученные болью и тошнотой люди, только что в отчаянии лежавшие или сидевшие на палубе, распрямлялись, даже вставали, на их лицах появлялось выражение недоверия и комичного изумления, когда, хватая жадным ртом очередную порцию воздуха, они вдыхали не ядовитую для легких смесь, а свежий, вполне пригодный для дыхания воздух. Люди, уже готовившиеся к смерти, теперь недоумевали, как вообще им могли прийти в голову такие мрачные мысли. Наверняка, по всем экологическим нормам, ту смесь, которой мы сейчас взахлеб дышали, нельзя, было назвать пригодной для дыхания, но для нас это было чище и слаще зимнего горного ветерка.

Свенсон внимательно вгляделся в шкалу прибора, измеряющего давление воздуха на корабле. Стрелка медленно опустилась до пятнадцати фунтов, что считалось здесь нормой, но потом пошла еще ниже. Коммандер приказал добавить сжатого воздуха, и когда стрелка опять вернулась к норме, дал распоряжение выключить дизель и воздушные компрессоры.

— Коммандер Свенсон, сказал я. — Когда будет рассматриваться вопрос о присвоении вам звания адмирала, готов по первой же просьбе дать вам наилучшие рекомендации.

— Спасибо, — улыбнулся он. — Нам просто повезло. Разумеется, нам повезло. Людям, которые плавают со Свенсоном, всегда будет сопутствовать удача. Вскоре мы услышали шум насосов и двигателей: Картрайт начал медленно возвращать к жизни ядерную установку. Все на корабле знали, что запустить реактор удастся только, если в аккумуляторах сохранилось достаточно электроэнергии, но вот что странно: никто, похоже, и не сомневался, что Картрайт с этим справится. Видимо, слишком многое нам пришлось пережить, чтобы хоть на миг усомниться в успехе.

Никаких сбоев и не произошло. Ровно в восемь утра Картраит доложил по телефону, что пар в турбины подан и «Дельфин» снова обрел способность к передвижению. Я был рад это слышать.

Три часа мы продвигались вперед на малой скорости, пока кондиционеры на полной мощности усердно трудились, до конца очищая воздух на лодке. Затем Свенсон постепенно разогнал корабль до половины нормальной крейсерской скорости, что, по расчетам старшего офицера реакторной группы, обеспечивало нам полную безопасность. Дело в том, что по техническим причинам должны были работать все имеющиеся на лодке турбины, а Картрайт опасался сильно раскручивать ту, которая осталась без теплоизоляции.

Приходилось задерживаться подо льдом, но капитан по системе оповещения разъяснил, что если граница ледового поля осталась там, где была, — а ее положение вряд ли могло измениться больше, чем на пару миль, — мы выйдем в открытое море уже к четырем часам следующего утра.

К четырем часам пополудни работающим посменно членам экипажа удалось наконец очистить механический отсек от накопившегося там за прошлую ночь хлама и застывшей углекислотной пены. После этого Свенсон ограничил число вахтенных до минимума и позволил тем, без кого пока что можно было обойтись, спать сколько душе угодно. Теперь, когда воодушевление от одержанной победы схлынуло, когда, ушла неудержимая радость от того, что нам больше не надо, задыхаясь в агонии, ждать страшного конца в насквозь промерзшей железной гробнице, наступила неизбежная реакция, сокрушительная по силе и размаху.

Долгие бессонные ночи, оставшиеся позади, часы каторжного, на пределе сил, труда в металлических джунглях машинного отделения, беспрерывно терзавшая каждого из нас мысль, удастся ли ему остаться в живых, — все это привело к тому, что запасы нервной и физической энергии моряков были исчерпаны и они чувствовали себя, как никогда, усталыми и опустошенными.

Устраиваясь прикорнуть, они отключались мгновенно и спали, как убитые.

Я же не спал. Во всяком случае, в это время, в четыре часа. Я не мог уснуть. Слишком многое мне следовало обдумать. К примеру, не по моей ли вине, не из-за моей ли ошибки, просчета или тупоголовости «Дельфин» и его экипаж попали в такое отчаянное положение. Или что все-таки скажет коммандер Свенсон, когда обнаружит, как мало я ему сообщил и как много скрыл. Впрочем, если уж я водил его за нос так долго, наверно, не будет вреда, если повожу и еще немного. Утром вполне хватит времени выложить ему все, что мне было известно. Возможно, он будет добиваться медали для Ролингса, но едва ли позаботится о медали для меня. Во всяком случае, после того как я ему все расскажу.

Ролингс. Вот кто мне был нужен сейчас. Я отправился навестить его, поделился с ним своими планами и спросил, не пожертвует ли он ради этого несколькими часами своего сна. Как и всегда, Ролингс был готов взяться за работу.

Позднее в тот же вечер я осмотрел одного или двух пациентов. Джолли, измученный геркулесовыми подвигами минувшей ночи, спал сейчас без задних ног, и Свенсон спросил, не могу ли я его заменить. Так я и сделал, правда, без особого старания. За единственным исключением, все больные крепко спалили срочной необходимости будить их я не нашел. А этим единственным исключением был доктор Бенсон, который к вечеру пришел в сознание. Он явно шел на поправку, хотя и жаловался, что голова у него, как пустая тыква, в которой к тому же кому-то срочно понадобилось поставить заклепки, так что я дал ему несколько таблеток и этим ограничился. Спросил только, что, по его мнению, могло послужить причиной его падения с верхушки «паруса», но он либо еще не совсем оклемался, либо попросту не знал. Да это и не имело особого значения. Я и без того знал ответ на этот вопрос.

После этого я проспал девять часов подряд, что было весьма эгоистично с моей стороны, особенно если учесть, что Ролингсу по моей милости пришлось бодрствовать большую часть ночи. Но выбора у меня не было: Ролингс мог провернуть для меня одно очень важное дело, которое сам я сделать никак не мог. Этой ночью «Дельфин» вышел наконец из-подо льда в открытый простор Северного Ледовитого океана. Я встал около семи, умылся, побрился и оделся так тщательно, насколько позволила больная рука. По моему мнению, судья, намеревающийся вести судебное разбирательство, обязан предстать перед публикой в достойном виде. Плотно позавтракав в кают-компании, около девяти я отправился в центральный пост. На вахте стоял Хансен. Я подошел к нему и потихоньку, убедившись, что никто не может нас подслушать, спросил:

— Где коммандер Свенсон?

— У себя в каюте.

— Я хотел бы поговорить с вами обоими. Наедине. Хансен испытующе посмотрел на меня, кивнул, передал вахту штурману и последовал вместе со мной в каюту капитана. Мы постучались, зашли и плотно прикрыли за собой дверь. Я не стал тратить время на предисловия.

— Я знаю, кто убийца, — заявил я. — У меня нет доказательств, но я собираюсь их сейчас получить. Было бы лучше, если бы вы при этом присутствовали. Если, конечно, у вас найдется время.

Видимо, за прошедшие тридцать часов капитан и старший помощник исчерпали весь запас эмоций, поэтому не стали махать руками, наперебой задавать вопросы или как-то иначе выражать свое недоверие. Вместо этого Свенсон задумчиво посмотрел на Хансена, встал из-за стола, свернул карту, которую как раз изучал, и сухо произнес:

— Думаю, у нас найдется время, доктор Карпентер. Мне еще никогда не приходилось встречаться с убийцей... — Говорил он ровным тоном, чуть небрежно, но его чистые серые глаза буквально поледенели. -Будет очень любопытно познакомиться с человеком, на чьей совести целых восемь жизней. — Скажите спасибо, что только восемь, — заметил я. — Вчера утром он чуть не довел свой счет до сотни.

На этот раз его все же задело за живое. Он внимательно взглянул мне в глаза, потом тихо спросил:

— Что вы имеете в виду?

— Наш приятель носит при себе не только пистолет, но и спички, пояснил я. — Вчера рано утром он хорошо потрудился с ними в механическом отсеке.

— Кто-то преднамеренно пытался устроить на корабле пожар? Хансен недоверчиво уставился на меня. — Эта версия не проходит, док.

— У меня проходит, — отозвался Свенсон. — У меня проходит все, что утверждает доктор Карпентер. Мы имеем дело с сумасшедшим, доктор. Только умалишенный поставит на карту свою жизнь вместе с жизнями других людей.

— Он просто просчитался, — угрюмо пояснил я. — Ну, пошли...

Как и было условлено, в кают-компании нас ждали одиннадцать человек:

Ролингс, Забринский, капитан Фолсом, доктор Джолли, близнецы Харрингтоны, которые уже достаточно окрепли, чтобы встать с постели, Нейсби, Хассард, Киннерд, Хьюсон и Джереми. Почти все они расположились вокруг обеденного стола, только Ролингс оставался у двери, а Забринский, чья нога все еще была в гипсе, сидел в кресле в уголке, изучая свежий номер "Чудес «Дельфина», газеты, выпускаемой здесь же, на подводной лодке. Кое-кто начал было вставать, когда мы появились в дверях, но Свенсон махнул рукой, отменяя излишнюю официальность. Все молчали, кроме доктора Джолли, который бодро выкрикнул:

— Доброе утро, капитан! Ну, что ж, весьма любопытная компания.

Очень любопытная. По какому поводу решили собрать нас, капитан?

Я откашлялся.

— Прошу извинить за то, что ввел вас в заблуждение. На самом деле это я собрал вас, а не капитан.

— Вы? — Джолли прикусил губу и испытующе посмотрел на меня. — Что-то я никак не соображу, старина. Почему вы?

— Я виновен в еще одном небольшом обмане. Я дал вам понять, что служу в министерстве снабжения. Так вот, это не так. Я агент Британского правительства. Офицер МИ-6, служба контрразведки.

Реакция была именно такой, какой я и ожидал. Они молча уставились на меня, раскрыв рты, точно вытащенные из воды рыбы. — Джолли, как всегда, опомнился первым:

— Контрразведка! О Господи Боже ты мой! Контрразведка!... Шпионы, плащи и кинжалы, красавицы-блондинки, шастающие по купе и каютам... Точнее сказать, по кают-компаниям... Но почему? Для чего вы здесь? Что вам нужно?

Чего вы хотите добиться от нас, доктор Карпентер?

— Небольшое дело об убийстве, — сказал я.

— Об убийстве? — Капитан Фолсом заговорил в первый раз с того момента, как ступил на борт корабля, его голос, исходивший из узкой щели на изуродованном ожогами лице, напоминал сдавленное кваканье. — Об убийстве? — Три человека из тех, что лежат сейчас в лаборатории на станции «Зебра», погибли еще до пожара. Двое были убиты выстрелом в голову. Третий погиб от удара ножом. Я называю это убийством. А вы?

Джолли схватился за край стола и пригнулся в кресле, точно от сильного удара. Остальные тоже выглядели ошеломленными.

— По-моему, излишне добавлять, — уточнил я, — что убийца находится в этой комнате.

Глядя на них, вы бы ни за что этого не подумали. На вид все они казались вполне добропорядочными гражданами, никогда и не помышлявшими об убийстве. Они были так же невинны, как новорожденные младенцы, так же белы и чисты, как свежевыпавший снег.